Как ни устал Каратаев, как ни измучила его волчья яма и особенно путь по глубоким сугробам до зимовья, как ни хотелось ему попасть в Февральск, но все-таки на следующее утро он нашел в себе силы подняться засветло и вновь пойти исследовать тайгу.

Почему-то охотник был совершенно уверен: именно ему суждено избавить людей и от тигра-людоеда, и от беглых уголовников.

На этот раз Михаил решил обследовать юго-западное от Февральска направление.

Во-первых, там было несколько добротных зимовий, брошенных всего только пару лет назад, — лучшего убежища не сыскать.

Во-вторых, километрах в шестидесяти от поселка находился «дикий» прииск старателей — в большинстве своем людей с уголовным прошлым и настоящим, и можно было почти с уверенностью сказать, что «дикие» приисковики на какое-то время укроют беглецов.

В-третьих, недалеко от приискового участка проходила российско-китайская граница, а это давало Чалому и Малине дополнительный шанс.

Ну, а в-четвертых, в том районе была железнодорожная ветка, а это, в свою очередь, давало возможность уехать на Большую землю.

Лыжи, щедро натертые медвежьим жиром, легко скользили по твердому насту; Амур, то и дело оборачиваясь назад, бежал впереди. Лицо бывшего спецназовца было сосредоточенно, но спокойно.

"Вот уж странно устроен человек, — думал он, работая лыжными палками. — Кажется, еще неделю назад меня трудно было чем-нибудь удивить: столько видел, столько прошел. А как стукнет тебя жизнь по голове — и кажешься сам себе маленьким, наивным ребенком, ничего не видевшим и не знающим. Кто бы мог сказать, что я, наконец решившись сделать Танечке предложение, спустя какой-то час должен буду оставить ее. Но ведь и оставаться в поселке я не мог: не пойди я в тайгу, я бы навсегда перестал бы уважать себя".

Михаил шел уже часа два. Вскоре показался знакомый ручей, теплые родники, бившие на дне, не давали ему замерзнуть даже в самые лютые морозы.

Ему не хотелось терять время, делать большой крюк, чтобы выйти к мосту. Он снял лыжи, вытащил из-за ремня острый топорик и подошел к огромной сухой ели. Внимательно осмотрел дерево, быстро отследил направление ветра, легонько постучал по стволу, прислушиваясь к звону, придирчиво изучил противоположный берег, прикидывая, как же ляжет ствол…

Несколько мощных взмахов топора — и вековая ель, содрогнувшись, с треском рухнула, образовав собой импровизированный мост.

Ну, а переправиться с верным Амуром на другой берег было делом техники — не самая сложная задача для отставного капитана элитной "Альфы".

* * *

То, что увидел Михаил на месте некогда хорошо обжитого приискового участка, заставило его содрогнуться от боли, ужаса и негодования: в своей жизни Каратаев видел такое количество изувеченных человеческих тел разве что в восемьдесят шестом году под Кандагаром, где отряд «непримиримых» афганских моджахедов вчистую уничтожил колонну общевойсковой советской части.

Но там, в Афганистане, была война, а здесь…

Окоченевшие, изуродованные трупы уже почти вмерзли в ледяной берег ручья; темно-бурые кровавые пятна, присыпанные поземкой, устрашающей мозаикой устилали весь бывший прииск.

Каратаев широко раскрытыми глазами смотрел на дотлевающие головешки на месте сборно-щитовых домиков, на комья вывороченной земли, на разметенную мощным взрывом драгу… Все это говорило о том, что прииск был уничтожен в крайне короткое время — нападение было внезапным, и его явно не ожидали.

Но кто?

Сделав несколько шагов, охотник присел на корточки, подняв блестящую латунную гильзу крупнокалиберного пулемета, — эта находка прояснила многое, если не все.

Неожиданно перед глазами с отчетливостью голографического снимка всплыла недавняя картина: доселе невиданное им веретенообразное зализанное тело ревущей над тайгой железной стрекозы, какие-то странные маневры, ракета "воздух — земля", оставляющая за собой дымный шлейф, взрыв, разнесший подножие сопки…

Сомнений быть не могло: в вертолете были не военные, не офицеры, а, по всей вероятности, те самые уголовники, которые вот уже целых пять дней безнаказанно бесчинствовали в окрестностях Февральска.

Конечно, многое оставалось неясным: как, почему в руки бандитов попал новый совсекретный вертолет? Кто помог им? Кто, в конце концов, сидит за штурвалом? В том, что это был непрофессионал, опытный Каратаев не сомневался.

Но теперь ему было не до размышлений. Надо было как можно скорее сделать главное — во что бы то ни стало обезвредить распоясавшихся негодяев…

* * *

Примерно в то самое время, когда артель мирных приисковиков-старателей методично уничтожалась Чалым, смотрящий строгой зоны Астра наконец-то закончил просмотр любимого фильма. Работа замечательного испанского режиссера настроила вора на философские размышления, особенно та часть, в которой один из главных героев читает лекцию о вреде алкоголя и пользе наркотиков.

Пахан, развалившись в глубоком кожаном кресле, щелкнул кнопкой пульта дистанционного управления: изображение на огромном экране, собравшись в одну точку, мгновенно исчезло.

Да, именно теперь, как никогда прежде, вора-интеллигента тянуло на обобщение действительности. Взяв со столика растрепанный томик Шопенгауэра с закладкой посередине, Астра раскрыл его и, усевшись поудобней, принялся читать, едва шевеля губами:

— "Любовь — это слепая воля к жизни. Она заманивает человека призраками индивидуального счастья и делает его орудием своих целей", — произнес вор в законе любимую цитату немецкого философа и причмокнул губами. — Да, хорошая мысль, надо бы запомнить…

Уважаемый вор, разнеженно листая книгу, вспоминал, как впервые влюбился по-настоящему. Ему, только-только откинувшемуся с «малолетки», знакомому лишь с примитивным онанизмом да активным петушением сверстников, было всего семнадцать, ей — тридцать четыре, и за ее татуированными плечами было уже три серьезных судимости: грабеж, мошенничество и еще один грабеж. Она была толста, неряшлива и откровенно безобразна, ее отвисшие желтоватые груди с размытыми, нечитаемыми татуировками навевали мысли об ушах породистого коккер-спаниеля, но он, восторженный и романтический юноша, все равно любил ее: ведь она сделала его мужчиной, открыла его глубинную сущность — сущность мужчины и сущность вора…

— "Где ты теперь, и кто тебя ласкает, поганый мент иль грозный уркаган?" — строчкой из старой блатной песни спросил сам себя пахан, но так и не вспомнил продолжения.

С тех пор у Астры было множество женщин, разных возрастов, цветов кожи, разной степени красоты и глупости, наглости и лицемерия — попадались отсидевшие и еще несудимые, татуированные и нетатуированные, молодые и старые, с относительно нормальной грудью, с грудью отвисшей и вообще без оной. Петухов он в счет не брал, не считая их даже и за женщин.

— …она заманивает человека призраками индивидуального счастья…" — проникновенно прошептал пахан. — Как все-таки умно сказано. И как жаль, что этот Артур Шопенгауэр уже умер, так и не познакомившись со мной!.. Я бы объяснил ему такое…

Что именно объяснил бы великому немецкому идеалисту великий российский вор — неизвестно: или бы объяснял, чем отличается «рамс» от косяка, а «лепень» от клифта, или же показал бы свою первую серьезную философскую работу — "Влияние современной пенитенциарной системы на экзистенциальное осмысление действительности" — неизвестно, потому как размышления обитателя «курортной» хаты БУРа прервал звонок сотового телефона.

— Алло, — послышалось привычно-мурчащее, и Астра, подавив в себе тяжелый безотчетный вздох, переложил трубку в другую руку. — Братан, привет, как поживаешь?

Звонил Тихий, он же Александр Валерьевич Малой — есть такой народный депутат Государственной Думы, заместитель председателя думского комитета по разработке нового Уголовного Кодекса Российской Федерации, а так же известный московский вор-авторитет, тесно связанный с одной из подмосковных группировок.

— Твоими молитвами, — сердечно произнес в ответ осужденный абонент. — А что так рано? Мы же договаривались, что связь по вечерам… Ты ведь по утрам делами занимаешься.

— А до нас в Думе слухи дошли, будто бы менты поганые тебя на «козлодерку» кинули, — принялся объяснять причину неожиданного звонка вор-депутат.

— Да чтоб они сдохли, — поспешил успокоить Астра звонившего. — Я тут прилично кочумаю.

Но депутат, хотя и не был делегирован в Думу от местного избирательного участка, все равно продолжал беспокоиться о пахане:

— "Марамойки" не беспокоят? «Мусора» не гнут? Ведут хоть себя хорошо? Уважают? А то у нас в Москве по поводу ваших дальневосточных краев слух нехороший идет — мол, бычье это рогатое, ментяры хреновы, совсем оборзели, нет от них житья уважаемым людям… Так как там у вас — порядок?

— Порядок… — Нехорошая улыбка зазмеилась на тонких губах узника БУРа — он сразу же вспомнил о Герасимове, так некстати полезшем не в свое дело, но по понятным причинам решил отложить разговор о хозяине на потом.

Тихий продолжал:

— А ты сам? Как здоровье? Все ли нормально?

— Да так… — неопределенно ответил пахан.

— А чем занимаешься? По-прежнему философия, да? — Из трубки донесся дружеский смешок.

— А ты не смейся, — немного обиделся осужденный, — ты ведь знаешь, как трепетна я к таким вещам отношусь. А если не задумываться — зачем жить, на хрен тогда воровать на хрен зону топтать, да и вообще мир коптить? Проще уж на завод работать идти…

Видимо, Тихий был немного навеселе, скорее всего еще со вчерашнего. Конечно же, звонить коллеге-вору пьяным — огромное неуважение, откровенное пренебрежение этикетом и понятиями, освященными десятилетиями лагерей, но ведь он, Астра, был его старинным, закадычным другом, с которым они еще по сопливому малолетству чалились по одной статье, и в разговоре с друзьями иногда можно пренебречь скучным ритуалом.

— Ну и о чем ты теперь пишешь?

— О неизбежности воровства в современном мире, — серьезно ответил пахан. — Ты там в своей Думе и не с такими, как я, встречаешься. Любая собственность — это воровство.

— Сам придумал? — Видимо, мысль очень понравилась звонившему.

— Нет, это не я, это сказал Прудон.

— Во, бля, очень даже неглупо, — протянул вор-депутат. — А где он теперь, этот Прудон? На зоне или на вольняшке? Из отмороженных или из честных пацанов? Бригада? Стволы? Банки? Фирмы? Он "в законе"? И че за погоняло такое? Никогда не слышал…

Как ни уважал Астра своего старого друга, но он не мог не сдержаться от досадливого вздоха:

— Книжки читать надо… Прудон — был лет сто пятьдесят назад такой французский философ-анархист.

— А я их не читаю, я их пишу, — словно отмахнувшись, заспешил Тихий. — Мы тут с братвой над новым Уголовным Кодексом работаем. Я таких зверей консультантами в Думу устроил — все эти коммунисты, демократы да аграрии в буфете, едва нас видят, сразу же очередь уступают. А ты что пишешь?

Пахан, бросив взгляд в сторону пишущей машинки с заправленным листом бумаги, принялся цитировать по памяти:

— "В мире всегда были три человека: терпила, вор и мент. Есть, конечно же, и другие, паханы, и они, хотя и делают погоду, руководя всеми тремя, на самом деле не видны. Менты делают вид, что охраняют терпил от воров, но на самом деле под видом охраны мужиков грабят то, что не успели ограбить честные жулики. Ну и с каждой стороны есть главные паханы, вроде премьер-министра, директора ФСБ или "главного мусора" Российской Федерации, есть и вор-патриарх с теннисной ракеткой… Гомосеков и чертей я вообще за людей не считаю; с ментами — это птицы одного полета. А пока есть терпила, вор и мент, всегда будет разделение на тюрьму и волю…" — выпалил Астра.

Тихий слушал, затаив дыхание, — из трубки то и дело доносилось восторженное посапывание.

— Ну, а выводы?

— А выводы простые: мы, воры, решаем общее положение в тюрьмах и на зонах, и русские зоны греются и будут греться ворами и братвой.

— Ну, ты, в натуре, философ, — восхищению Тихого не было предела. — Кстати, когда откидываешься? Кажется, через полгода?

— Через пять с половиной месяцев, — смиренно ответил пахан. — Если опять не накрутят.

— А потом?

— Не знаю. Стар я уже, хочу от дел отойти, кресты на куполах свести, змейке голову наклонить. — Татуировка "собор без крестов" означает вора, отошедшего от дел, то же самое означает и изображение змеи, обвивающей кинжал, с головой, опущенной вниз. — Домик куплю в Швейцарских Альпах, книги буду писать.

Замыслы Астры всегда отличались грандиозным великолепием — Тихий прекрасно об этом помнил.

— Ну, твое дело. Ты, наверное, зоновской баланды побольше каждого из нас похлебал, — с явным уважением протянул Тихий.

— Слушай, ты кого-нибудь из пацанов в журнал "Вопросы философии" пошли, поинтересуйся, когда они там мою статью напечатают, — попросил пахан.

— А что за статья? — послышалось после секундной паузы; слово «статья» телефонный собеседник сперва понял в определенном, слишком уж узко профессиональном значении.

— "Влияние современной пенитенциарной системы на экзистенциальное осмысление действительности", — повторил пахан.

— Какое, какое?

— Ладно, тебе это неинтересно. Так отправишь кого? Спросишь?

— Да я хоть сейчас твои труды в любой газете напечатаю — от «СПИД-Инфо» до "Российских ведомостей", и по телевизору рекламку забодяжим.

— Нет, мне не надо «СПИД-Инфо», мне надо, чтобы именно в "Вопросах философии", — печально и серьезно возразил пахан.

— Ну, считай, что это устроено. А что еще? Может быть, прислать тебе чего? Травки? Бухла? Петуха какого-нибудь столичного для братвы подогнать? Есть тут один артист… Концерты дает, вся столица на ушах, по телеку-то хоть видел?

— Да нет…

— Сливкин, кажется, зовут, дитя порока, бля. Вот бы твоя братва оттянулась!

— Если можно, пришли мне «Замок» Кафки, — поморщился Астра, — издание «Пингвина», только в оригинале, не по-русски. — Пахан, за время многочисленных «командировок» в совершенстве овладевший пятью европейскими языками, не любил переводной литературы. — Петухов не надо, тут своих акробатов хватает. А так, Тихий, спасибо за заботу, очень тебе благодарен.

— Ладно, пришлю… — В этот самый момент из трубки что-то булькнуло — пахан потряс телефон, думая, что это помехи.

Но он ошибся…

— Во хорошую технику буржуи выпускают! — донеслось до Астры через несколько секунд. — Прикидываешь, телефон в бассейн упал — и работает?

— Так ты откуда звонишь? — насторожился вор в законе.

— Да со вчерашнего дня на даче одного чиновника гуляем, — признался Тихий. — В сауне щас. Вот уже третью ночь на заседание попасть не можем. Как жаль, что тебя тут нет — какие телки, какие акробаты… — Затем, видимо, решив, что подобными суетными вещами абонента не подкупишь, депутат добавил: — А какая тут библиотека! Все книжки, правда, не на нашем, ни хера не понимаю.

И, словно в подтверждение сказанному, из трубки послышался всплеск дурашливого девичьего смеха.

— Чем еще помочь тебе, братан? — стараясь перекрыть смех, спросил депутат.

Астра с издевкой улыбнулся — теперь он понял, что пробил желанный час.

Начал он издалека: вот, мол, смотрю зону, как и наказано сходняком, ты мол, Тихий, меня знаешь — второй срок на строгаче это тебе не второй срок в Думе. Беспредела никакого тут нет и не будет, пока я. Но вот "мусора"…

— Что? — очень серьезно поинтересовался народный депутат.

— Беспредельничают, — пахан поджал губы, — договориться с ними никак нельзя, зажимают… Гнулово царит, пацанов классных гнобят, прессуют, почем зря… Сук, понимаешь ли, тут развели, стучат на нас, а резать их всех тяжело, потому что… Ну, не по телефону.

— Обожди, обожди, а хозяин у вас кто?

— Да есть бычара такой, Герасимов, может быть, помнишь, когда Червонец со мной в Тулуне сидел, он там режимником был…

— А, Гунявый, что ли? — Менты так же, как и блатные, имеют свои погоняла, и Герасимов не был исключением.

— Ну, вспомнил?

— Козлина редкостная, — с очевидной ненавистью произнес депутат. — Обожди, братан, я сейчас трубочку одному тут дам…

Спустя несколько секунд из аппарата послышался солидный бас, но, судя по немного срывающимся интонациям, довольно нетрезвый:

— Господин Астра?

— Да, — сухо, с огромным внутренним достоинством ответил пахан. — Слушаю.

— Мне тут мой коллега сказал, что у вас какие-то проблемы… Что — начальник вверенного вам ИТУ неправильно себя ведет? Допускает грубые нарушения устава?

Хотя пахан никогда раньше не слышал этого начальственного голоса, но он настолько доверял Тихому, что сразу же высказал все, что думает о хозяине, правда строго нормативным языком.

— Так, понятно, сейчас только запишу… Ага, так-так, понял, готово. Ну, можете быть спокойны: завтра же к вам вылетает проверка из ГУИН. И финансовую отчетность проверим, и жалобы выслушаем, и оперативные показания, и все остальное…

— …это мой кореш, нормальный пацан, председатель думской фракции… — взял трубку Тихий. — Э-э-э, забыл только, как она у нас называется. Да хрен с ней. Большой человек, все может, — многозначительно сообщил Тихий. — Ну, все, не буду отрывать тебя от философии, пиши. Все, о чем ты меня просил, — сделаю. Привет пацанам, всем низкий поклон от меня…

Положив трубку, Астра довольно хмыкнул и, подойдя к металлической двери, стукнул в нее кулаком:

— Красный, забей-ка мне еще один косяк…

* * *

О предстоящей проверке из Москвы хозяин узнал вечером того же дня, — он, сидя на кухне, вяло ковырял вилкой в банке с икрой, мечтая о хорошем, с ладонь толщиной, свежем куске украинского сала.

Было без четверти девять вечера, когда в квартиру позвонили.

— Оксана, открой, — распорядился Герасимов молодой жене-курве, даже не поднимая головы.

На пороге стоял майор Коробкин. Тулуп, припорошенный снегом, огромные подшитые валенки, меховая шапка с опущенными ушами — несмотря на будничность формы, режимник почему-то показался полковнику крупнее, чем обычно, — наверное, потому, что он принес скверную новость.

— Леша, короче, тут такие дела, — принялся объяснять майор, раздеваясь, — мне знакомый подполковник из Москвы позвонил. Нормальный мужик, мы с ним вместе в Академии выпускались.

— Выпьешь? — без особого энтузиазма предложил полковник — не потому, что действительно хотел выпить с подчиненным, а исключительно для порядка.

— Давай…

Минут через десять, глядя на свое отражение в бутылочном стекле, Коробкин принялся рассказывать подробности: оказывается, из Главного Управления Исполнения Наказаний завтра вылетает проверка — сюда, на Дальний Восток. Мол, якобы жалоб много, и по прокурорскому надзору, и просто так, и по финансовой части какие-то непорядки. Короче, ожидается большой шмон.

— А чего это они, с хрена сорвались, на Новый год летят? — резонно спросил Герасимов, пытаясь сообразить, чем грозит ему проверка и сколько денег придется раздать на взятки.

— Ну, подробностей я не знаю. Но тот подполковник сказал — мол, кто-то из Думы, из бывшего Верховного Совета надавил, а в ГУИН и рады. На Новый год. в такую даль никто не полетит — значит, службистов набрали, которые к каждой мелочи цепляться будут…

Полковник, подумав, умножил примерную сумму взяток на два.

— Якобы из какой-то там ихней парламентской подкомиссии…

Герасимов прибавил стоимость сауны, банкета в самом дорогом кабаке Хабаровска и содрогнулся от количества нулей.

— Но тот подполковник говорит, что они специально, мол, едут, чтобы хозяина, тебя то есть, урыть. — Говоривший опустил лицо, чтобы по радостному блеску глаз собеседник не догадался о его далеко идущих планах. — Якобы кто-то в Москву стукнул, имеет в Думе неслабую лапу… Понимаешь?.

— Да уж знаю, кто… — деревянным голосом отозвался хозяин, — догадываюсь…

Коробкин еще долго что-то говорил, говорил, но хозяин не слышал его: он методично всаживал в себя стакан за стаканом, но не пьянел, — наверно, выпей он теперь весь спирт из санчасти — не опьянел бы.

— Так что ты смотри, сделай что-нибудь… Придумай… — Допив "на посошок", майор грузно поднялся из-за стола.

— Ага… Придумаешь тут… — процедил Герасимов. — Придумаешь… Хрен тут большой и толстый. Больше не придумаешь.

* * *

Зеленые фосфоресцирующие стрелки будильника показывали двенадцать ночи. Полковник МВД Алексей Герасимов, сидя за столом, сосредоточенно смотрел на лежавший перед ним табельный "Макаров".

Визит Васи Коробкина поверг его в состояние глубочайшей депрессии — чем больше размышлял хозяин над своими перспективами, тем больше убеждался в том, что перспективы эти совершенно безрадостны и беспросветны.

Да, другого выбора у него не было: надо было стреляться.

Наверное, нет для лагерного офицера ничего хуже, чем проверка из Москвы. Разденут до исподнего, все заберут, а потом еще, чего доброго, и посадят.

И ведь есть за что…

Не секрет: для мало-мальски неглупого человека зона — золотое дно. Конечно, только в том случае, если такой человек носит на плечах офицерские погоны с малиновыми просветами, если к тому же он наделен реальной и почти что бесконтрольной властью, если он в хороших отношениях с хабаровским начальством.

Во-первых, любое СИЗО, ИТУ, ИТК дает работу, дает хлеб с маслом (иногда даже с паюсной икрой), и дает ее абсолютно всем: ментам, учителям, врачам, инженерам да простым обывателям — тоже.

Штатные врачи из зоновской медсанчасти подбирают докторов-зэков, коих всегда достаточно на любой зоне, и ставят их санитарами. Выгодно всем: самим врачам, которые прирабатывают еще на ставку где-нибудь в районной больнице или медучилище, зоновскому начальству, потому как с докторов-зэков можно спросить куда строже, да и заключенным в белых халатах: все-таки не на промке, промышленной зоне, и не на лесоповале работать. То же самое с учителями, инженерами, наладчиками станков… А это значит, что за трудоустройство в лагере хозяину можно брать взятки.

Зона удобна и тем, что на ней масса рабочей силы, притом квалифицированной и к тому же совершенно бесплатной и неучтенной. Полковник Герасимов, сообразуясь с запросами края, оперативно сколачивал специальные бригады из расконвоированных: строить и обновлять коттеджи, дачи для начальства да и просто для нужных людей.

Выгодно всем: хозяину, потому как обрастает связями, клиентам, потому как дешевле и качественней выходит, да и зэкам, потому что за хорошую работу могут расщедриться и премировать: отпустить на условно-досрочное освобождение, на «химию» или поселение. Да и клиенты, бывает, что-нибудь подбрасывают — чай, сигареты, еду, а то и водку с травкой.

А еще любая зона удобна тем, что через нее можно достать практически все, наверное, кроме реактивного двигателя к самолету. Лекарства, сырье, оборудование и особенно любая новая техника: станки, бензопилы, автокары, подъемники. И всегда можно требовать и требовать еще и еще: мол, эти урки саботируют производство и план, работать не хотят, все ломают тайно и явно. Зэки, разумеется, работают на старой технике — новые бензопилы продают артелям лесозаготовителей, новые станки — в малые производственные предприятия, им же зачастую идет и дефицитное сырье.

И все это тысячекратно гоняется из одной ведомости в другую, новые станки на бумаге превращаются в старые, старые — в заготовки, заготовки — в металлолом, который и продается по цене металлолома.

Так что Герасимову, сильно поднаторевшему в двойной бухгалтерии, было чего бояться. Тут уже даже предупреждением о неполном служебном соответствии не отделаться: можно и на специальную ментовскую зону под Нижним Тагилом залететь… А уж чем грозит такая зона бывшему хозяину, можно было и не объяснять: там есть и свои блатные, гнущие пальцы веером, — бывшие опера ФСБ, МВД и прокуратуры, есть свои мужики, обычно — бывшие гаишники и сельские участковые, есть и свои петухи, а таковыми становятся как раз лагерные офицеры, осужденные за многочисленные преступления. Говорят даже, есть свой главпидар зоны — осужденный за взятки генерал-майор ГУИНа, бывшего ГУИТУ, то есть Главного управления исправительно-трудовых учреждений.

Короче говоря, перспектива невеселая — из преуспевающего полковника МВД, которому до желанной пенсии-то всего полгода, попасть в петушиное сословие… Можно было и не сомневаться в том, что так оно и будет: Астра всегда отличался изощренной мстительностью.

Нет, лучше уж застрелиться.

— Ну, Астра, подонок, — процедил Герасимов, глядя на лежавший перед ним табельный пистолет, — будь ты проклят!

Не надо было обладать даже маленькой толикой проницательности, чтобы догадаться, чьих рук это дело.

Полковник взял вороненый пистолет, достал обойму, сосчитал патроны — восемь, как и положено, полный боекомплект.

Затем, медленно передернув затвор, положил оружие на колени. Налил сто граммов спирта, залпом шарахнул весь стакан, не найдя закуски, занюхал стволом — оттуда несло оружейным маслом.

— Сука татуированная, бандюга… — Спирт не брал полковника.

Затем выпил еще сто граммов, затем еще…

Неожиданно в голове побежали круги, стол закачался, и Герасимов понял: теперь ему уже ничего не страшно.

"Как лучше стреляться? — подумал офицер и, подойдя к зеркальному шкафу, встал перед ним по стойке «смирно». — В рот? Блатные не поймут, шутить будут очень пошло. В висок? Кровищи много, мундир зальет, хоронить не в чем будет. В сердце? Так ведь и промахнуться недолго, спасут врачи, выходят, а потом на зону кинут… Акробат-инвалид — хуже не придумаешь…"

Видимо вспомнив о том, что у него есть еще и парадный мундир, полковник решил-таки стреляться в висок. Сняв ПМ с предохранителя, он поднес его к голове и едва заметно надавил на курок.

Но в это самое время в прихожей раздалась мелодичная трель звонка…

* * *

Совсекретный вертолет КА-0012-"Б" тяжело и медленно плыл над тайгой. На месте пилота сидел Чалый, уже неплохо освоившийся с обязанностями вертолетчика — татуированные руки крепко сжимали штурвал. Протрезвевшие глаза внимательно следили за показаниями приборов, — впрочем, Иннокентий по-прежнему ни хрена в них не понимал.

Малина, вусмерть обиженный несправедливым решением братвы, сиротливо примостился у иллюминатора: слезы буквально душили его.

Видимо, Астафьев, разнеженный неожиданным богатством, был не чужд сентиментальности: следственные изоляторы, зоны, этапы и пересылки не окончательно очерствили его татуированное сердце.

— Да ладно, Малина, — скосив глаза, он посмотрел на небольшие ладошки подельника, — сходняк пересмотрел свое решение… Ну, есть предложение взять тебя на работу. Тебе ведь работать не западло? Ты ведь, как пила, железный, никогда не ломаешься?!

Малина ничего не ответил — он только не мог понять, шутит Чалый или же хочет предложить ему что-нибудь серьезное.

— Так пойдешь работать? За песочек…

— А че делать-то надо? — не глядя на собеседника, спросил москвич.

— Да ничего особенного… Ты точно справишься, я ведь тебя хорошо знаю, — хмыкнул Астафьев. — Братва со мной посовещалась, говорит — лучшей кандидатуры не найти на всем Дальнем Востоке.

Малина выжидал.

— Ну?..

— Не нукай, я тебе не конь педальный… Тебе, бычаре рогатому, работу предлагают, бля, а ты, козлина голимая, еще старших подгоняешь! — перебил его Астафьев и грязно, цинично выругался. — Короче, работа такая: будешь каждое утро балдоху копченую мылом подмывать, «тампакс» вставлять и меня нежить… Так не забесплатно: каждый сеанс супружеского долга — чайная ложка песка. Пока я себе в Китае бабу не найду… Так че, Малина? Это ведь не больно, а даже приятно. Вот увидишь — тебе очень понравится, соглашайся, не пожалеешь! Другой работы для тебя все равно не предвидится…

— Чалый! — с невыразимой тоской произнес Малина. — Как ты так можешь?!

Он посмотрел в иллюминатор: все те же островерхие лиственницы, те же заснеженные полянки, сопки с редким кустарником…

Наверняка лети вертолет чуть ниже — Малина бы выпрыгнул из него.

— Как ты можешь… — свистящим полушепотом повторил москвич.

— Ха! Я и в рот могу. — По тону, которым была произнесена эта фраза, москвич понял, что Чалый не шутит. — Так что?

— Кеша… — проникновенно вздохнул вусмерть закошмаренный шестерка.

— Нет, тоже, посмотрите на этого негодяя! — На секунду Иннокентий выпустил из рук штурвал. — Он мне лавье, «кишки» вчистую проиграл, фуфел свой… Я ему все отдал, кормлю его, альфонса, пою, воспитываю, а он еще чем-то недоволен?! Работу непыльную предложил — гигиеной тела займется… Чистота — залог здоровья, знаешь об этом?

Вертолет несколько раз клюнул носом, и это заставило Чалого вновь взяться за штурвал.

— Кеша, помнишь, когда ты мне предложил с зоны подорваться… Я ведь думал, ты ко мне душевно отнесешься, думал, мы с тобой друзья…

— Ладно, пошутил я, пошутил… Пока, — многозначительно добавил Иннокентий и, метнув в Малину взгляд, полный презрения, уставился на приборную панель, силясь хоть что-то понять в показаниях приборов…

* * *

Полковник Герасимов, воровато оглянувшись по сторонам, сунул пистолет в карман галифе и пошел открывать дверь — жена-курва на ночь глядя ушла "к подруге", собираясь провести с «нею» всю ночь. Это, конечно, была не она.

— Кого еще несет? — пробормотал хозяин; почему-то в затуманенном спиртом мозгу мелькнула мысль, что это проверка из Москвы.

Однако он ошибся — это был начальник второго отряда капитан Виктор Радченко.

— Разрешите обратиться, товарищ полковник? — почему-то по уставу произнес капитан.

— Да ладно тебе, брось выделываться, говори по-человечески, — раздраженно махнул рукой полковник и тут же другой поглубже сунул пистолет, выпиравший из кармана. — Раздевайся, посидим, выпьем…

Видимо, капитан Радченко настолько уважал устав и субординацию, что никак не мог перечить полковнику Герасимову.

— Слушай, мне тут сказали, что у тебя неприятности, — без обиняков выложил он.

Хозяин вздрогнул.

— Кто?

— Что?

— Кто сказал?

— Да Оксана твоя и сказала, — спокойно ответил капитан.

"Ну, сучка, скоро весь Дальний Восток будет знать", — подумалось хозяину.

— И что?

— Ну, Вася сегодня приходил, о проверке сказал! — почему-то радостно выпалил Радченко.

— О какой такой проверке? — ледяным голосом спросил полковник.

— Да уже вся зона знает о какой — из Москвы, естественно! — как о чем-то само собой разумеющемся сказал капитан.

Отрицать было бессмысленно, и Герасимов решил — а, черт с ним! Будь что будет…

— Так тебе что — Оксана сказала?

— Да я ее недавно видел… Так за тебя переживает, если бы ты знал!

"Еще бы, — мысленно хмыкнул Герасимов, — если меня за колючку, она побираться пойдет… Что ей, дуре, светит? Бомжихой стать…"

— Ну и что?

— Да мне Вася по Секрету сказал, кого проверять отправляют, — простодушно сообщил Радченко.

— Ну и?..

Капитан назвал фамилию — хозяину она ничего не сказала, а капитан продолжал, все более и более воодушевляясь:

— Знаю я его, в Москве как-то гуляли… Это он с виду такой строгий, интеллигентом хочет казаться, потому и очки носит, а на самом-то деле… Ничего, нормальный мужик, мудак, конечно же, как и все москвичи, но и с ним можно договориться.

— Так ведь там из Думы, из какого-то подкомитета вроде бы… — Полковник понял, что курва Оксана, слышавшая разговор с Коробкиным, наверняка слово в слово передала его "подруге".

— А, плевать, они напрямую министру подчиняются, а министр на ту Думу свой прибор клал, — неожиданно Радченко блеснул отличным знанием кулуарной политики Кремля. — А того мужика, что с проверкой сюда летит, я, грю, знаю: козлище редкостный, трахаться любит даже больше, чем прапорщик Лысенко…

Двадцатитрехлетний прапорщик Владимир Лысенко, старший специалист связи, был тут, на зоне, притчей во языцех: шифроблокнот любвеобильного прапорщика был испещрен телефонами и адресами многочисленных любовниц; по нему можно было изучать географию всего СНГ.

— Ну, если даже больше, чем этот… — Полковник справедливо не любил Лысенко за то, что тот отымел жену самого хозяина спустя всего лишь два часа после появления на новом месте службы.

— Так что можно договориться, — обнадеживающе продолжал Радченко. — Я с ним сам перебазарю. Что нормальный офицер любит? — спросил он и тут же сам ответил на вопрос: — Правильно — водку и баб…

— Ну есть водка, — немного оживился Герасимов, — а бабу-то приличную где взять? Он небось в своей Москве только манекенщиц да фотомоделей трахает.

— А Оксана? — с неподдельной простотой предложил капитан.

— Что?!

— Да ладно тебе… И так все знают, что у тебя в последний раз стоял на шестидесятую годовщину Великой Октябрьской революции.

— А ты-то откуда знаешь? — страшным голосом поинтересовался хозяин.

— Оттуда же, откуда и все…

— Э?..

— Оксана сказала…

Лежавший в кармане пистолет острым дулом пребольно давил в мошонку, и полковник решил незаметно переложить его в китель.

— Да ладно тебе… — Нагло и даже покровительственно улыбнулся полковнику капитан; только теперь хозяин, погруженный в свои невеселые мысли, заметил, что капитан Радченко пьян — именно это придавало ему смелости в разговоре с вышестоящим начальством. — Не стоит он у тебя… Я уже и с Оксаной говорил, она согласна… Видишь, как она тебя любит?

И, допив стопку спирта, поднялся из-за стола, оставив Герасимова в куда более обнадеженном состоянии, нежели всего полчаса назад…