Чалый бросил дрезину километра за полтора до подъезда к долгожданной станции — как только показались первые мутные проблески железнодорожных семафоров и низкие грязные пакгаузы, он, подхватив свой страшный, окровавленный сверток, осторожно притормозил на повороте и, соскочив на ходу, покатился в лежалый сугроб.
Показываться тут, да еще в таком виде, к тому же — с таким грузом, — было опасно.
План Астафьева был довольно прост: найти какой-нибудь товарный состав, который бы отправлялся куда-нибудь подальше, незамеченным прокрасться в вагон, забраться в него и ехать, ехать…
А все составы отсюда шли только на Хабаровск, где у Иннокентия действительно был какой-то дружбан; поезда, идущие обратно из столицы края, как правило, редко останавливались на этой маленькой станции.
То, что увидел Иннокентий, наблюдая за подходом к вагонам из-за сугроба, неприятно поразило его: караулов — и военных, и вэвэшных — тут было никак не меньше, чем железнодорожных рабочих.
И все подходы к вагонам грамотно охранялись — видимо, и тут уже стало известно о гибели вертолета.
— "Мусорские" рожи, — злобно шептал Чалый, глядя, как розовощекий молоденький лейтенант с погонами внутренних войск отдает распоряжения солдатам, — козлины голимые… Мен-ты-ы-ы!..
Очень захотелось есть — дальняя дорога по свежему воздуху всегда вызывала в Астафьеве завидный аппетит, но теперь разворачивать сверток было никак нельзя: усиленный милицейский патруль был с собакой, и обладавшая завидным нюхом казенная немецкая овчарка вполне бы могла учуять запах крови.
Поразмыслив, Чалый пришел к мысли: надо переждать, пересидеть — пусть даже тут, в сугробе, но зато — куда безопасней…
Сидел он в своем сугробе долго — пока не продрог окончательно. Но и многочисленные патрули, судя по всему, тоже изрядно продрогли: видимо, они были выставлены тут так, для проформы, и никто — ни солдаты, ни прапорщики, ни офицеры не верили в то, что беглые уголовники непременно появятся тут.
Иннокентий продолжал внимательно наблюдать за их действиями — вскоре ментовский патруль лениво двинулся в сторону маленького вокзальчика, видимо, чуть-чуть погреться, а может быть, и выпить во главе с отцом-командиром, а военные принялись обходить длинный товарный состав, по всей вероятности прикидывая, что находится в вагонах, что тут можно украсть, чтобы потом пропить.
А вскоре подошедший длинный товарняк, вагонов на сорок, и вовсе скрыл караул из вида, полностью закрыв ему всякий обзор.
Чалый понял: пора!
Да, теперь или никогда; настало время действовать решительно.
Еще раньше он заприметил несколько вагонов, прицепленных к небольшому маневренному локомотивчику ЧТЗ…
"Хоть бы какой из них был открыт. — Наверняка, если бы Астафьев верил в Бога, он бы рухнул на колени, горячо молясь. — Только бы был открыт… Чтобы мне не пришлось дверь выламывать…"
Видимо, у этого отпетого негодяя все-таки был свой ангел-хранитель — впрочем, сообразно с ситуацией, не ангел, а дьявол: первый же вагон оказался незапертым.
Осторожно, стараясь не привлекать внимания, Чалый открыл дверь и, перекинув на дощатый пол набухший от крови сверток, нырнул вовнутрь…
* * *
Товарняк приблизился к станции буквально в тот самый момент, когда Чалый воровато открывал дверку товарного вагона.
Каратаев, высунувшись наружу, осмотрелся: грязное, в потеках здание вокзальчика, какие-то тщедушные фигурки местных похмельных бомжей, страдающих в предновогодние дни без любимых напитков, несколько вэвэшников в расстегнутых шинелях.
Где-то тут должен был скрываться бандит — другого выхода у него не было: пересидеть, переждать, а потом скрыться ближайшим поездом, зализывая раны, и уже в другом месте сеять смерть…
Тяжелый товарный состав, противно лязгая металлическими буферами, остановился, и охотник, приоткрыв дверку пошире, легко спрыгнул вниз — за ним последовал и Амур.
Каратаев давно не был тут, на станции, и почему-то подумал, что его вид — в охотничьих унтах, с винчестером, да еще и с собакой — наверняка должен привлечь к себе внимание.
Но он ошибался…
Тут, в этой глуши — куда большей, чем Февральск, — никому не было до него никакого дела.
Бомжи по-прежнему умирали от профессиональной болезни, асинентного синдрома, солдаты, прапорщики и офицеры патруля, уже проводившие старый, 1993 год и принявшиеся за встречу Нового, 1994-го, не обращали на него никакого внимания: наверное, появись тут министр обороны в обществе министра внутренних дел, всем было бы глубоко наплевать.
— Амур, к ноге, — тихо, но решительно скомандовал Михаил.
Пес, приблизившись к хозяину, понюхал морозный воздух и непонятно почему заскулил — очень жалобно.
— Амур, что с тобой? — удивился Каратаев. — Чего это ты?
Пес продолжал скулить.
— Амур!.. — В голосе хозяина зазвучали металлические нотки. — Как тебе не стыдно?!
Как ни пытался охотник успокоить и даже усовестить Амура, ничего у него не получалось: пес по-прежнему жался к ноге, скулил — словно в предчувствии какого-то страшного несчастья…
* * *
Говорят, что матерый амурский тигр-людоед, идя по следу добычи, способен за очень короткое время покрывать большие расстояния — если он здоров и действительно очень голоден. Правда это или неправда — сказать трудно, потому как никто: ни таежные охотники, ни биологи, ни лесоводы никогда не ставили подобных опытов, а если случайно и ставили, будучи убегающей от грозных клыков приманкой, то об их результатах пока ничего не известно — и вряд ли когда-нибудь станет известно.
Как бы то ни было, но этот тигр добрался до станции очень быстро — наверняка он пробирался через тайгу звериными тропами, и, пока дрезина Чалого делала большой крюк, каннибал сэкономил время.
Подойдя к станции, рыже-полосатая кошка остановилась в нерешительности.
С одной стороны от железнодорожных путей, от всех этих уродливых складов несло чем-то мерзким, неаппетитным, а кроме того, веяло опасностью.
Но с другой…
Запах человечины по-прежнему витал в нервно подрагивающих ноздрях хищника, манил за собой, и усы людоеда хищно топорщились.
Да и люди, обитавшие во всех этих домах, не были такими опасными, какими могли показаться с первого взгляда: за все время своей кровавой охоты тигр-людоед еще ни разу не встретил достойного отпора…
Сделав несколько мягких шагов вперед, огромная грациозная кошка остановилась, пригнувшись, — людоеду явственно почудился немного странный, но все равно невероятно аппетитный запах жареного мяса: точь-в-точь такой же, как там, у маленького полустанка.
И это решило все: несколько раз хлопнув себя мощным хвостом по бокам, тигр осторожно, стараясь не привлекать ничьего внимания, двинулся в сторону тех вагонов, что стояли на запасных путях — рядом с небольшим маневренным локомотивчиком ЧТЗ…
Сюда, к вагонам, вели чьи-то следы, и следы эти пахли свежей человеческой кровью…
* * *
— Амур, Амур, что такое? — Вот уже минут пять Каратаев безуспешно пытался успокоить пса. Тот по-прежнему скулил, испуганно косясь в сторону вагонов.
— Амур!..
Неожиданно Каратаев понял, в чем же причина такого поведения…
А причина могла была быть только одна: где-то тут, совсем рядом, находился тигр — тот самый, таежный людоед… Собаки, как никакие другие домашние животные, чувствуют его приближение: некоторые от страха даже теряют обоняние — это общеизвестно.
— Хорошо, Амур, я сам займусь охотой, а ты сиди тут, — приказал Михаил и, сняв со спины винчестер, двинулся в сторону одиноко стоявших вагонов с прикрепленным к ним тепловозиком: ему показалось, что где-то там мелькнуло нечто рыже-полосатое…
* * *
Как бы то ни было, но к Чалому вскоре вернулось бодрое расположение духа.
А че, бля?
Он прошел через такие передряги, через которые наверняка бы не прошел ни один блатной Дальнего Востока: благополучно избежал суровой лагерной «правилки» и смертного приговора, благополучно сбежал с хорошо охраняемой зоны, прихватив с собой «корову» — традиционное блюдо зимних татуированных беглецов; он познал радость свободной жизни, насилуя все, что движется, куря все, что курится, выпивая все, что горит, и грабя все, что нравится; ему даже удалось угнать военный вертолет; не его это вина, что все закончилось так плачевно.
Его и его «корову» преследовали менты с собаками — он умудрился обмануть и тех и других.
Наконец, ему даже посчастливилось украсть дрезину, добраться на ней сюда, на станцию, — тут-то его наверняка никто не стал бы искать.
Ангел, а точнее, дьявол-хранитель заботливо вел своего избранника через все тернии.
— Я вас всех опущу, — хмыкнул Чалый и, подумав о своем ангеле — или дьяволе, — добавил очень неразумно: — И тебя тоже…
Развернув сверток, Астафьев с достоинством принялся за трапезу — мясо Малины уже прилично замерзло и, что странно, таким, свежемороженым, казалось вкуснее, чем свежезажаренным.
Отрезая острой бритвой по тоненькому кусочку строганины, Иннокентий медленно, старательно пережевывал ее, помня о том, что тот долго живет, кто долго жует, смаковал, пытаясь вспомнить какие-нибудь смешные или унизительные истории, связанные с тем, кем он теперь ужинал.
"Нет, надо было все-таки его опустить, — укорил он себя, — ну и что, что петух? Зато доставил бы ему радость перед смертью…" Внезапно где-то рядом подозрительно заскрипел снег: Иннокентий затаил дыхание. Да, это были чьи-то шаги, и теперь они, как показалось Чалому, постепенно отдалялись от вагона.
— Обходчик или сцепщик, наверное, — прошептал он самому себе. — М-да, что-то совсем я нервным стал… Ничего, подлечусь, поправлюсь, возьму хорошего «медвежонка», — вне сомнения, он имел в виду сейф, — или кассу, или просто жирного карася раздербаню, их теперь много развелось… И в Сочи. Или в Ялту — мне все равно, абы только ментовских харь было поменьше… — Беглец, достав из кармана «беломорину», прикурил, продолжая строить планы. — А пока тут пересижу: если к вагонам локомотив прицепили — значит, им тут недолго стоять. Да и вагоны новые, ремонт таким не нужен… Наверняка в Хабару отправят, — окончательно уверовался в этой мысли пассажир, — а там… А там…
Он не успел дошептать, что же такого хорошего произойдет с ним в краевой столице, потому как где-то совсем рядом, под самым вагоном послышался подозрительный скрип снега…
* * *
Тигр подлез под вагон и, подняв морду, принялся нюхать доски со стороны рельсов — да, теперь чуткое обоняние хищника различало не один, а целых два запаха: запах мертвой, чуть сладковатой человечины, и запах еще живой — тела, в котором играла горячая горькая кровь; то, что этот хищник любил больше всего.
Людоед был очень хитер: он вылез из-под вагона, нарочно поскрипел снегом и очень быстро вновь скрылся под вагоном.
Наконец спустя несколько минут дверь осторожно приоткрылась — и тигр, сжавшись, как пружина, прыгнул в темный проем…
* * *
Да, теперь Чалый в ужасе понял: это конец, это смерть, и никто — ни Бог, ни сатана, ни ангел, ни дьявол, хранившие его до самого последнего момента, — уже ни за что не выручат его.
Огромная рыже-полосатая кошка шла по вагону, доски прогибались под ее страшной тяжестью, и Чалый, подняв взгляд, отпрянул: прямо на него смотрел страшно мерцающий, словно подсвеченный изнутри, зеленоватый взгляд — взгляд настоящего убийцы…
Они смотрели друг на друга недолго — казалось, всего одно мгновение, но этого страшного, гипнотического желто-зеленого взгляда было достаточно, чтобы Иннокентий понял: вот она какая, зеленоглазая смерть!.. Волосы под зоновским треухом встали дыбом, и Астафьев страшно, по-животному закричал:
— А-а-а-а!..
Тигр, пружинисто изогнувшись, прыгнул прямо на Чалого…
— А-а-а-а!..
* * *
— А-а-а-а!.. — вдруг послышалось где-то совсем рядом истошное. — А-а-а-а!..
Каратаев, оглянувшись, сразу же понял, откуда доносится крик: дверь вагона была приоткрыта, и, как показалось зоркому охотнику, в темном проеме на какое-то мгновение мелькнуло рыже-полосатое пятно.
Не медля ни минуты, Михаил бросился туда, рванул дверку и, вскочив, прицелился…
В самом углу сидел грязный, окровавленный мужчина, перед которым на рваном клифте были разложены пахнущие костром человеческие останки.
В другом углу, нервно ударяя себя хвостом по обвисшему брюху, стоял огромный тигр, — заметив вошедшего, который мог отобрать у него трапезу, тигр недовольно зарычал, оскалив желтоватые клыки…
— Его ешь, не меня… — фальцетом скулил мужчина, — его, его…
Казалось, еще чуть-чуть — и он заплачет от животного страха, от жуткой боли; только теперь охотник заметил, что одна рука Чалого полуоторвана, и из рукава на дощатый пол, на шкуру хищника хлещет темная кровь…
Чалый просил тигра предпочесть останки Малины, потому что, заметив появившегося с винчестером наперевес таежного охотника, заорал из последних сил:
— Спаси!.. Помоги!.. Убей его, застрели его, паучину полосатую, бля буду, очко тебе вылижу… Век воли не видать!..
Каратаев с ненавистью и отвращением смотрел на человека, так жестоко изуродовавшего его судьбу, — теперь тот, такой жалкий и грязный, вызывал в нем только чувство омерзения. А тигр, куда более хищный и, несомненно, коварный, в своем царственном величии вызывал у охотника невольное уважение…
— Спаси!..
Тихо и безжалостно щелкнул предохранитель винчестера; мужчина в бушлате закричал истошным голосом:
— Брата-а-ан!..
— Подохни, сука!.. — с ненавистью процедил Каратаев и даже не целясь плавно нажал на курок; оглушительно грянул выстрел, в тесном товарном вагоне едко запахло пороховым дымом, и уголовник, с головой, размозженной страшным зарядом, свалился на останки другого — того, которого он так и не доел.
Тигр нервно дернулся в сторону и, оглушительно зарычав, пошел на охотника — тот, отступив, выстрелил ему в голову…
* * *
Едва раздался первый выстрел, караулы — и ментовские, и военные, — бросив и водку, и грабеж вагонов, побежали к зданию вокзала.
Неизвестно, что они подумали: то ли о высадке на этой станции американского десанта и начале третьей мировой войны, то ли о появлении какого-нибудь другого, вышестоящего патруля, высланного для наведения дисциплины в двух нижестоящих, то ли о новогоднем салюте, каким-то загадочным образом самотранслирующемся сюда из столицы нашей Родины; как бы то ни было, все, едва не теряя по дороге оружие, бросились к маленькому зданию вокзала, явно желая забаррикадироваться где-нибудь в буфете до полной капитуляции начальника.
Второй же выстрел (тот самый, которым охотник поразил тигра-людоеда) и вовсе поверг их в панику: теперь всех бывших на станции военных можно было бы арестовать, орудуя только водяным пистолетом.
Но выстрелы прекратились так же неожиданно, как и начались: когда военные, немного осмелев, выглянули из укрытия, то увидели устало бредущего по путям человека с винчестером в руках…
— Эй, мужик, ты кто? — наконец крикнул самый смелый офицер.
Мужчина с винчестером, даже не обернувшись, продолжил свой путь.
Да, этот человек лучше других понимал главный закон сурового края, дающий право на победу только сильнейшему: "Закон — тайга, медведь — хозяин…"