Зоя приготовила идеальный обед. Окрошка – то, что нужно, жарким, летним днем. Они пообедали и разошлись по своим комнатам, предварительно обсудив, наконец, их финансовые отношения. Эл заплатила более чем умеренную плату за комнату, на месяц вперед, с условием, что, если Эл уедет раньше, Зоя вернет разницу. На этом настояла Зоя. Продукты договорились покупать совместно. Зоя сказала, что, когда она уходит из дома, ключ всегда оставляет под крыльцом, за жестяной банкой. Основные организационные вопросы, были решены, про Наталью расспросов, к счастью Эл, не было.
«Жизнь налаживается. Вот бы и дальше так» – подумала она.
Эл лежала на кровати, уставившись в потолок. В комнате не было кондиционера, но было прохладно. Дом Зои был довольно старый, как тот, в котором Эл жила с рождения, до момента, пока он не пошел «под слом» и семья не переехала в 9-этажку. В старом доме Эл были толстые стены, и даже в самый знойный, ташкентский день, он сохранял прохладу. Главное было, не открывать окон до вечера. Отец рассказывал, что пока их дом не отдали «под жилье», там находился свечной заводик. Семья Эл занимала две большие комнаты, бывшие раньше цехами, должно быть. Потом, достроили кухню и предбанник, где расположилась ванная комната, с титаном, для нагрева воды, единственным во всем их общем дворе, состоящим из пятнадцати домов. Соседи же ходили по выходным в городскую баню. У некоторых, как и в квартире Эл, были водопроводы с холодной водой, остальные пользовались колонкой во дворе, из которой и зимой, и летом текла ледяная вода, вкусней которой, Эл потом никогда не пробовала. Хотя, возможно, это теперь ей так казалось, как все, что связано с детством, окруженным ореолом уникальности, безмятежности и счастья.
Стены их дома были высокими, около пяти метров. Эл вспомнила, как на каждый Новый год, отец ездил на елочную базу и покупал там «живую» елку «под потолок», которую всегда устанавливал в центре гостиной, и все дети их двора, приходили смотреть на нее, как на «Кремлевскую». Надо думать, не без зависти. На елку уходило три электрические гирлянды и несколько коробок елочных игрушек. У них было много новогодних игрушек. Некоторые были еще из маминого детства, с медными крючками, сделанными дедом Мишей, маминым отцом, который после возвращения с войны стал жестянщиком. Теперь, Эл понимала, как была не права, не забрав все игрушки с собой, во время переезда в Москву, а оставив их знакомым, которые и сами, в скором времени, уехали в Израиль, и где теперь те игрушки – одному Богу известно. Прервалась очередная тонкая нить, связующая историю одной семьи. Перед глазами проносились сверкающие хороводы гирлянд и елочных украшений из детства, покой и безмятежность окутали Эл. Она заснула.
– Не спи рыбак, проспишь путину, – услышала Эл, сквозь ускользающий сон, веселый голос Зои.
Зоя постучала в дверь.
– Да, Зоя, заходи.
– Скоро закат, зай, просыпайся, а то голова болеть будет, – сказала заботливая Зоя.
На ней был желтый, длинный сарафан, с крупными, белыми цветами, неожиданный после всего розового, и пляжная сумка на плече.
– Кто эта красавица? На море? – спросила Эл.
– Да-да, мое время, – ответила, обрадованная комплиментом Зоя, и подмигнула Эл, – может со мной?
– Нет, Зоечка, спасибо, что-то кожу печет. Перестаралась, похоже, сегодня, и про крем совсем забыла.
– А я тебе говорила.
Лицо Зои стало озабоченным.
– Нет, все не так плохо, завтра пойду обязательно, прямо с утра, – попыталась успокоить ее Эл.
– Ну-ну, смотри сама. Если захочешь куда пойти, ключ знаешь, где оставить. Давай, не залеживайся, – с этими словами, послав Эл воздушный поцелуй, Зоя вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
«Какая она милая» – подумала Эл, сладко, потянувшись. Она встала с кровати и подошла к окну.
«Гамак! Вот где я хотела бы почитать книгу». Эл смотрела в окно. «Книгу. Да, книгу, прочесть хорошую, жизнеутверждающую книгу! Вот, что мне сейчас нужно. Надо будет поискать здесь книжный магазин» – решила Эл.
Надо сказать, что Эл была «человеком из прошлого века», так она сама себя ощущала. Нет, ей не хотелось, по-модному сейчас клише «Назад в СССР». Ей и в детство вернуться не хотелось никогда, потому что, будучи человеком реалистичным, она понимала, во-первых, в одну реку дважды не зайти, а во-вторых, вернувшись в детство, ей рано или поздно, придется заново пройти все, что случилось с ней потом. Второй раз она бы этого не пережила. И если ей о чем-то и мечталось, то это о том, чтобы родители были живы. Сейчас они были б уже людьми пожилыми, но очень деятельными и активными, так Эл представлялось. Мама бы по-прежнему фонтанировала идеями, отец, «изображая скепсис», тем не менее, поддерживал бы ее в любых начинаниях, параллельно занимаясь собственным творчеством, а Эл заботилась бы о них, с любовью и удовольствием, отдавая им дань, за свое нереально счастливое детство. Единственное, что всегда омрачало эти ее несбыточные мечты, это то, что рано или поздно, ей все равно, пришлось бы снова потерять их навсегда. По этой же причине Эл никогда не завидовала тем, у кого родители еще живы, ведь им еще предстояло пережить то, что делит твою жизнь на «до и после». Что рвет твое сердце в клочья и потом требуются нечеловеческие усилия, чтобы собрать эти осколки, склеить и убедить себя, что «жизнь продолжается», осознавая при этом, что прежней твоя жизнь не будет больше никогда.
Да, Эл была «человеком из прошлого века». Она обожала «бумажные» книги, и сколько бы новых гаджетов не появлялось вокруг, она предпочитала перелистывать бумажные страницы, вдыхая запах типографской краски.
«Моя цель – книжный магазин! А сколько сейчас времени? – подумала Эл и потянулась за телефоном, как тут ее пронзила мысль – Телефон! Зарядное устройство! Бармен!»
Эл выскочила из комнаты и пробежала на кухню, где висели милые ходики, в виде кота, с движущимися глазами. Кот показывал начало шестого.
«Блин!», – вслух сказала Эл, и, взяв в своей комнате полотенце, скрылась в душевой.
«Синяк стал почти не заметен, – отметила Эл, разглядывая себя в зеркале, открытого пустого шкафа, – или краснота от солнца его маскирует. Спасибо, баба Гертруда, волшебная мазь, волшебный крем, я, как Маргарита. Тогда Гертруда Азазелло?! Нет, не подходящая аналогия, – поморщилась Эл. Гертруда скорее волшебная фея. Какая неожиданная встреча. Какой счастливый случай, – думала Эл, расчесывая волосы. Спасибо, Гертруда Нивелльская, спасибо, Боже, спасибо, звезды! Я не знаю, кого благодарить за эту встречу, но после общения с бабой Гертрудой, мне стало легче на душе. Определенно. Мне не хватает общения с пожилыми людьми, со стариками. Родных стариков у меня не осталось, а с чужими, не получается душевного общения.
Наши старики стали недоверчивыми, напуганными, озлобленными. В тех, кто моложе, они видят потенциальную угрозу. Почему так? Что случилось в обществе, что люди, которые выстрадали для нас сегодняшнюю жизнь, оказались на обочине этой самой жизни. И тогда, когда они должны заслуженно «почивать на лаврах», после всего, что им довелось пережить, после победы в самой страшной войне, после восстановления страны, они стали балластом для тех, для кого они отвоевали, выстрадали и выстроили эту жизнь? Где заслуженный почет и уважение в обществе к старикам? Почему сегодня никто не нуждается в их опыте, в их советах? Ведь испокон веков на Руси почитали родителей, уважали старейшин, отдавая должное их жизненному опыту, знанию традиций и обычаев, вверяя им, руководство жизнью рода, право разрешать споры, полагаясь на их мудрость и опыт. Куда все делось и когда? Может это произошло, в начале девяностых, когда с таким удовольствием крушили основы «старого мира», и начали строить свой, «новый мир – чистогана и наживы»? Когда вор – стал авторитетом, барыга – человеком, умеющим жить, с бредовым лозунгом «если ты умный, почему бедный?», путана или содержанка у «богатого папика» – верхом карьеры для девушек, а попасть в банду – пределом мечтаний для юношей? Если так, то тогда понятно, что старики не подходят, ни к одной из этих социальных групп. Но так не должно быть. Хотя, справедливости ради, сейчас в России закончился период «Бандитской эпохи», сейчас «Бизнес» правит бал. Деловой, обеспеченный человек стал хозяином жизни, а мерилом служит количество нулей в личном состоянии, и порядковый номер в списке Форбс. Но разве это не мимикрия прежнего мира «чистогана и наживы»? «Старикам здесь не место»?
А может быть не общество виновато в неуважении к старикам, а люди, каждая отдельная семья? Ведь только теперь появились дикие шутки, типа той, когда на вопрос: «Какой твой любимый овощ?», старшеклассник ответил: «Дедушка.». Ведь если в семье есть пожилой, да еще и не дай Бог, больной родственник, все хором начинают тяготиться им, и рассказывать всем знакомым и незнакомым людям, о том, какие трудности и страдания они претерпевают через это обстоятельство. Тогда какого старику в такой семье, в окружении таких «близких» людей? Интересно, а как с этим раньше обстояло дело? Неужели старческое слабоумие – это неизбежный удел современного человека, и болезнь Паркинсона и «молодеющий» Альцгеймер, на выбор, это плата за жизнь в современном мире, в котором невозможно прожить и не сойти с ума? Тогда никто из нас не застрахован от этой беды. И может быть стоит задуматься о конце своей жизни, еще качая колыбель своего ребенка?
«Никогда не понимала этот нелепый мотиватор “родить – не родить” ребенка, про “стакан воды”, чтобы перед смертью, было кому его поднести, – подумала Эл, вспомнив, что когда умирали ее родители, – никого из них перед смертью жажда не замучила».
У Эл не сложилось общение с дедушками, так получилось. Отец папы, дед Павел «пропал без вести» во время войны. Отец мамы, дед Миша вернулся живым. Воевал минометчиком. Был ранен, контужен. В 1943 году форсировал Днепр, не умея плавать. Мама рассказывала Эл, что по немногочисленным воспоминаниям деда, он не любил говорить о войне, так вот тогда, в сорок третьем, больше всего он боялся, не погибнуть, не попасть в плен, а бесславно утонуть, упав с плота. Выжил. Войну окончил на Дальнем Востоке, после безоговорочной капитуляции Японии. Вернулся домой, встретил бабушку Полину, с которой родил пятерых детей и прожил до самой смерти в 1976 году. О деде Мише у Эл остались осколки детских воспоминаний, как о человеке веселом, смешливом, который любил смотреть фигурное катание. Так неужели же, будь он жив сейчас, Эл тяготилась бы им? Хотя нет. Он бы, наверное, не дожил до этих дней, так как был 1906 года рождения. Не сложилось.
Эл поймала себя на том, что, думая обо всем этом, не заметила, как достала свою косметичку, и уже помазала синяк мазью Гертруды, припудрила лицо, и результат ее восхитил. Синяка не было видно! Еще немного туши для ресниц, и в завершении бледно-розовый блеск для губ.
– Идеально! – вслух сказала Эл, впервые за эти дни, улыбаясь своему отражению, – Спасибо, баба Гертруда, Вы и правда, волшебница! Я бы хотела с Вами еще увидеться, пообщаться. Надеюсь Ваше приглашение «в силе».
Эл закрыла шкаф, убрала косметику и полезла в не разобранные, купленные с утра пакеты, которые терпеливо ожидали своего часа. Она достала короткие, джинсовые шорты и голубой, трикотажный топ на тонких лямках.
«Постирать бы, – опять подумала Эл, глядя на новые вещи, – все-все, я в походе» – сказала она себе, и, решительно оторвав ценники, примерила обновы. Затем довершила образ рубашкой сына.
«Сынок!» – Эл была полна оптимизма, и верила, что бармен сейчас ее обрадует подходящим зарядным устройством.
Эл взглянула на Зоины очки, лежащие на журнальном столике, и не без удовольствия решила, что теперь они ей ни к чему. Взяв свою почтальонскую сумку, телефон, обувшись в кеды и закрыв дом, Эл, окрыленная, почти побежала по улице Морской, в сторону моря, в кафе «Алоха!».