Нуреддин

Наступил вечер, и семья Гаджи-Самеда, как всегда, собралась за столом. Мамед только что кончил писать домашнее задание и теперь исправлял ошибки. Маленькая Фатьма сидела, задумавшись, обхватив руками голову. Гаджи-Самед первый нарушил молчание.

Что притихла? —спросил он дочку.

— Трудный урок задал нам на завтра учитель. Надо написать сочинение на тему: «Делай людям добро — и тебе ответят тем же». Вот я и написала. Хочешь, прочту, а ты скажи, хорошо у меня получилось или нет.

— Согласен, дочка.

Фатьма прочла. Гаджи-Самеду понравилось, и он похвалил ее.

— Отец, — вмешался Мамед, — мне тоже задали написать рассказ на тему пословицы: «Ответить добром на добро способен каждый мужчина, но лишь самый мужественный может добром ответить на зло». Так вот, послушай, пожалуйста, и меня, я хочу знать твое мнение.

— Читай, сынок.

Мамед прочел. Гаджи-Самеду понравился рассказ сына.

— Но кто же из нас написал лучше? — не унималась Фатьма.

— А вот для этого послушайте и меня, тогда и решим, чей рассказ самый интересный, — сказал Гаджи-Самед и сложил газету, которую до сих пор держал в руке.

Дети очень обрадовались.

— Конечно, расскажи, папа, — сказали они в один голос, усевшись поудобнее.

Немного помедлив, Гаджи-Самед начал.

— Жил на Кавказе когда-то купец Гаджи-Насир. Была у него жена Халима, на редкость красивая и добрая женщина. Они были очень счастливы и горевали лишь о том, что не имели детей. Наконец, у них родился сын, которого назвали Нуреддином. В день рождения долгожданного ребенка Гаджи-Насир устроил настоящий пир, созвал всех бедняков и угостил их обильным обедом.

Каждый год купец ездил на ярмарку, распродавал там свой товар и, возвращаясь домой, непременно привозил жене и сыну богатые подарки.

Однажды он привез мальчику маленькую книжечку, величиной со спичечную коробку. Это был «Гюлистан» Саади. Когда Халима спросила мужа, где он достал такую диковинку, Гаджи-Наснр рассказал:

Шел я как-то с ярмарки в гостиницу, гляжу, сидит на пристани мужчина средних лет, опустил голову и плачет. Я остановился, спрашиваю: «Что случилось?» А он говорит: «Я бедный человек, родом из Ирана. У меня большая семья, которую почти нечем кормить. Хотел я заняться мелкой торговлей, стать коробейником. Накопил триста рублей, приехал сюда за товаром, а час назад у меня все деньги вытащили из кармана». Жалко мне его стало. Дал я ему триста рублей и сказал: «Возьми! Купи товар и делай то, что хотел. Заработаешь — вернешь мне долг! А пока молись за моего маленького Нуреддина». Он, бедняга, обрадовался, бросился руки мне целовать, спросил, где я живу, и ушел. А вечером, когда я пил чай у себя в номере, входит этот самый человек и говорит: «Гаджи, хочу подарить вам что-нибудь, да ничего у меня нет, кроме маленького «Гюлистана», — и он протянул мне вот эту книжечку. — Отдайте ее вашему любимому сыну. Пусть это будет память о Рагиме». Поблагодарил меня еще раз и ушел.

Халима зашила книжечку в шелковую ладанку, надела сыну на шею и сказала:

— Когда Нуреддин вырастет, он прочтет эту книжечку.

Мальчик рос. Ему исполнилось восемь лет, и он стал ходить в школу. Учился он отлично, дружил с товарищами, и все его очень любили.

С годами торговля Гаджи-Насира шла все хуже и хуже. Наконец, он совсем разорился, потерял все состояние. Но беда никогда не приходит одна. Как-то после бани простудилась и слегла Халима. Гаджи-Насир пригласил самых знаменитых врачей, чтобы спасти свою любимую жену, но бедная женщина так и не встала с постели. На девятые сутки она умерла, повторяя имя Нуреддина. Купец лишился своей верной подруги, утешавшей и ободрявшей его в трудные минуты.

Обычно каждый вечер Халима сама раздевала и укладывала сына спать. А он, обняв ее за шею, говорил:

— Спокойной ночи, мамочка! — и, поцеловав ее, сладко засыпал.

В день смерти матери мальчика укладывала служанка. Он вспомнил о своей ужасной потере и заплакал. Прошла полночь, а он все еще не мог заснуть.

«Ах, если бы мама воскресла! Или совсем не умирала бы!..»

 И вдруг он вспомнил: недавно учитель рассказывал, будто бы есть сон. похожий на смерть. Люди засыпают и несколько дней лежат неподвижно, как мертвые, а потом просыпаются. И будто бывали случаи, когда таких людей по ошибке зарывали в землю...

«Может быть, и мама уснула таким сном, и ее живую похоронят. Может быть, она и не умерла вовсе.»

Размышляя таким образом, Нуреддин заснул только под утро и проспал до полудня. За это время Халиму похоронили. Гаджи-Насир был так убит горем, что совсем забыл о сыне.

Когда Нуреддин открыл глаза, в соседней комнате молла читал Коран. Заунывный монотонный голос действовал усыпляюще на еще не совсем проснувшегося мальчика, и некоторое время он не мог понять, во сне или наяву он это слышит. Потом он подумал: «Зачем же читают Коран?» И вдруг ужасная мысль молнией пронеслась в его голове. Он мгновенно вскочил и стал одеваться.

В это время в комнату вошла служанка Бахар. Нуреддин бросился к ней:

— Бахар, скажи, похоронили маму?

Бахар, утирая слезы, ответила:

— Да, сынок. Уж лучше бы я умерла вместо нее, лучше б меня опустили в могилу.

Все надежды бедного Нуреддина на то, что мать воскреснет, мгновенно исчезли, но его все еще терзало сомнение — умерла ли она? Не похоронили ли ее по ошибке? Вечером, когда ушли все гости, он спросил об этом отца, и тот с горечью рассеял его тревогу.

Смерть матери потрясла Нуреддина. Всегда веселый, разговорчивый, общительный, он стал молчаливым, грустным, сторонился товарищей. Единственными его друзьями стали книги.

Ребята понимали, что печаль рассеется, и Нуреддин снова станем прежним. Но прошел месяц, год, а он так и остался нелюдимым и замкнутым. Только своими знаниями он по-прежнему удивлял учителей. Нередко он задавал им такие вопросы, на которые они не могли ответить.

Так как Гаджи-Насир обеднел, Нуреддин уже не ездил в школу в собственном фаэтоне, но это нисколько не огорчало его, он не был ни спесив, ни тщеславен. Честный купец гордился тем, что сын его прилежно учится, но вместе с тем его глубоко огорчало всегда подавленное настроение мальчика. Он не знал, как развеять его постоянную задумчивость и грусть.

Наконец, Гаджи-Насир задумал жениться.

«Я должен взять дочь какого-нибудь бедняка. Она заменит Нуреддину мать и лаской рассеет его печаль».

Случай помог ему исполнить это желание. Как-то раз Гаджи-Насир поехал в соседний город, чтобы расплатиться с одним из своих компаньонов по торговле. Верстах в двадцати от города в деревне жил его старый приятель Имамверди, о котором он давно уже не имел никаких вестей.

«Если уж я заехал в такую даль, — подумал купец, — надо навестить друга».

Он пустился в путь, добрался до деревни, спросил одного, другого, где живет Имамверди, и, наконец, нашел его. Старику было лет шестьдесят. Когда-то у него был большой дом, большое хозяйство, но со временем ему пришлось распродать все это, чтобы расплатиться с долгами.

Имамверди пригласил старого друга в убогую комнату и сказал:

— Вот все, что осталось от моего богатства. Потерял и жену и детей, только одна дочь живет со мной.

— Если бы мои дела шли по-прежнему, от души сказал Гаджи-Насир, — я помог бы тебе.

— Знаю, знаю. — Имамверди повернулся к дочери: — Гюльпери, поторопись с обедом! Наш гость устал с дороги.

Гюльпери было двадцать три года. Это была невысокая, полная брюнетка. У нее был такой тяжелый характер, что в деревне никто не хотел жениться на ней. Никто даже не сватался.

Через два дня Гаджи-Насир вернулся домой не один, а с Гюльпери и, обняв Нуреддина, сказал:

— Сын мой, это твоя новая мать. Подойди, поздоровайся, поцелуй ей руку.

Это известие так потрясло мальчика, что он побледнел и задрожал, как в лихорадке. Кроткий, ласковый образ покойной матери встал перед его глазами. Впервые в жизни он не послушался отца и не сделал того, что ему приказывали. Он не подошел к Гюльпери.

— Ах, папа, как скоро ты забыл бедную маму! — воскликнул он и зарыдал.

Слова сына ножом вонзились в сердце Гаджи-Насира, и он тоже заплакал. А Гюльпери рассердилась.

— Разве так встречают молодую жену? Ты меня на поминки привел сюда, что ли?

— Ты права. Тебя должны были встретить веселым пиршеством все мои родственники, но их нет у меня. С этого дня ты будешь хозяйкой в этом доме. Я прошу тебя только об одном — замени моему сыну мать, полюби его. Он умный, хороший мальчик. Но он ведь еще совсем ребенок, вспомнил мать и плачет. Он привыкнет, полюбит тебя и во всем будет слушаться. Пойдем, я покажу тебе твои комнаты и вещи, сказал Гаджи-Насир.

С этого дня начались несчастья в жизни Нуреддина. Очень скоро Гюльпери проявила свой характер во всей красе. С утра до вечера она ничего не делала и только кричала на прислугу. Особенно донимала она своего пасынка, ругала и била его без всякой причины. Нуреддин терпеливо сносил все и не только не жаловался отцу, но, чтоб не огорчать его, старался казаться веселым.

С каждым днем Гюльпери становилась все несносной.

Старый слуга, проживший в доме Гаджи-Насира больше десяти лет, не выдержал вздорного характера новой хозяйки, рассчитался и ушел. Давным-давно уволилась бы и Бахар, но эта сердечная и добрая женщина помнила покойницу Халиму, ее предсмертную просьбу заботиться о сыне, и ради нее и Нуреддина терпеливо переносила все нападки Гюлъпери.

Гаджи-Насир видел все это и горько жалел о том, что женился вторично. Чтобы не слышать криков Гюльпери, он рано утром уходил на базар в свою лавку и возвращался домой поздно вечером. И торговые дела, которые теперь приносили одни убытки, и домашние раздоры подтачивали его здоровье. Он таял, как свеча.

Нуреддин большую часть дня проводил в школе.

— Погоди, не сегодня-завтра умрет старик, и я стану полновластной хозяйкой. Тогда ты и одного дня не останешься в школе! — кричала ему Гюльпери.

Около года продолжалась эта жестокая тирания. Однажды, когда Нуреддин вернулся из школы, Гюльпери начала бить его за то, что он будто бы поздно пришел. Как раз в это время вошел Гаджи-Насир. Он отнял Нуреддина у разъяренной жены и с гневом сказал:

— Неблагодарная! Я избавил тебя от нищеты, женился на тебе для того, чтобы ты заменила мать моему ребенку, а вовсе не для того, чтобы ты стала его палачом. Клянусь святым прахом Халимы, что я и одного дня не потерплю тебя в своем доме. Сейчас же разведусь с тобой.

С этими словами он ушел на базар. А через полчаса кто-то прибежал оттуда со страшной вестью: Гаджи-Насир умер в лавке от разрыва сердца. Немного погодя принесли его похолодевшее тело.

Сильнее, чем смерть отца, Нуреддина поразило бесстыдное притворство, лицемерие Гюльпери. Она рыдала, била себя по голове, царапала ногтями лицо, бросалась на тело мужа. Мальчик понимал, что она давно ждала этой смерти и в душе была рада ей. Он котел сказать об этом всем соседям и знакомым, собравшимся на похороны, но вспомнил завет отца: «семейные секреты никогда не следует открывать посторонним людям» — и промолчал. Забившись в угол, он с ненавистью, смешанной с удивлением, смотрел на Гюльпери, проливавшую обильные слезы. Он даже не плакал. Ему не хотелось быть похожим на нее. И все, кто не знал его страданий, сочли его бессердечным, бесчувственным сыном, а лицемерную Гюльпери — любящей и преданной супругой.

Похороны отца показались Нуреддину тяжелым сном.

Через три дня после смерти Гаджи-Насира Гюльпери разбудила Нуреддина ранним утром, поцеловала его, дала ему денег и сказала:

— Не надо забывать об ученье, сынок. Иди в школу. После уроков можешь погулять с товарищами. Тебе надо немного рассеяться. Нынче придут должники отца, и я весь день буду занята с ними. Вставай скорее!

Мальчик очень обрадовался, быстро оделся, взял сумку с книгами и побежал в школу. Всю дорогу он ломал себе голову:

«Почему вдруг она стала такой доброй? Если бы она была такой с самого начала, отец не умер бы от разрыва сердца. Интересно, что заставило ее так перемениться ко мне? Жалко ей меня, что ли? Или она боится Имамверди? Он хороший старик и очень меня любит. И долго ли она будет так ласково обращаться со мной? Боюсь, уедет Имамверди, и она опять начнет бить меня. А мне и пожаловаться теперь некому... Одной Бахар, но Гюльпери, наверно, прогонит ее.» С такими невеселыми думами дошел он до школы.

Нуреддин был прав. Гюльпери неспроста переменилась к нему. Она знала, что все имущество Гаджи-Насира перейдет по наследству к сыну, а так как он еще не достиг совершеннолетия, будет назначен опекун. Хитрая женщина надеялась стать его опекуншей, и это ей удалось.

Она рассчитывала, что Нуреддин получит в наследство большое богатство. Но после того, как подсчитали и уплатили все долги, осталось совсем немного денег, дом, драгоценностей тысяч на двенадцать да домашние вещи, перешедшие к Нуреддину от покойной матери.

Когда мальчик вернулся из школы и Гюльпери сказала ему, что ее назначили его опекуншей, он понял, почему она с ним так ласкова, и это не утешило его. Бахар это заметила и попыталась подбодрить его:

— Не бойся, пока ты жив, ей и прикоснуться не позволят к твоей копейке. И она уже не будет тебя мучить, потому что иначе ее лишат права быть твоей опекуншей.

Эти слова обрадовали Нуреддина, тем более, что в первые месяцы после смерти отца они оправдались. Гюльпери и в самом деле не мучила его, была даже добра к нему. Но ее лукавое притворство не могло обмануть Бахар. Она, хоть и успокоила Нуреддина, сама очень встревожилась. Она нисколько не верила в то, что Гюльпери действительно переменилась и подобрела. Во всех поступках вздорной женщины она подозревала тайный умысел и внимательно следила, как бы та чего не сделала с Нуреддином.

Гюльпери чувствовала, что за ней постоянно наблюдает зоркий глаз, и хотела как-нибудь избавиться от Бахар. Но зная, что та выросла в доме Гаджи-Насира и занимает среди слуг особое положение, она всячески скрывала свои враждебные намерения.

Большую часть своей жизни Имамверди провел в деревенской глуши. Он не привык к шумной жизнь, в городе, тяготившей его. Как-то он сказал дочери:

— Ну, Гюльпери, дела твои теперь налажены, мне тут уже нечего делать. Да и не хочется дышать пыльным городским воздухом. Поеду-ка я домой. И вы с Нуреддином, когда у него начнутся каникулы, соберитесь и приезжайте ко мне. Проведете лето на свежем воздухе, поправитесь.

— Ну что ж, поезжай, — ответила дочь.

Расставаясь с Нуреддином, Имамверди ласково поцеловал его и сказал:

— Сынок, постарайся получше сдать экзамены. Приедешь ко мне, посмотришь, какая красота у нас в деревне. Я приготовлю удочку, каждый день будешь ловить рыбу в речке, купаться, собирать ежевику, грибы в лесу. Приезжай, сынок!

Разлука с дедушкой Имамверди огорчила Нуреддина, но он утешал себя тем, что до поездки в деревню осталось не так уж много времени. Он никогда не выезжал из родного города, о лесах и реках знал только по книгам и с нетерпением ждал летних каникул.

И Гюальпери мысль о поездке в деревню доставляла радость. Год назад она с завистью смотрела на ситцевые платья подруг, а теперь она приедет разодетая в шелка, с драгоценными украшениями на руках и на шее. Теперь она — завидная невеста. Даже те гордецы, которые раньше и думать о ней не хотели, будут добиваться ее взаимности. А больше всего ее радовала коварная, тайная надежда, что, может быть, там, в деревне, она найдет способ отделаться от Нуреддина и присвоить себе наследство Гаджи-Насира.

Наконец, настал день, которого так нетерпеливо ждали и мальчик и его мачеха. Начались каникулы. Три дня Гюльпери собиралась в дорогу. Сборы эти сильно встревожили Бахар, потому что хозяйка хотела увезти с собой в деревню все домашние вещи.

— Госпожа, да стоит ли на несколько месяцев брать с собой так много вещей? Сколько хлопот с ними! — сказала она.

— Нельзя же оставлять их тут! Я все время буду беспокоиться, а ну как все пропадут без меня?

Бахар надеялась, что Гюльпери возьмет и ее в деревню, но когда все было готово к отъезду, хозяйка заявила:

— Бахар, ты должна остаться. Кроме тебя, я никому не могу доверить дом.

И сколько Бахар ни просила, Гюльпери так и не согласилась взять ее с собой. Ни к чему не привели и просьбы Нуреддина.

— Нет, нет! Кроме Бахар, я никому не могу доверить свой дом, — упрямо твердила Гюльпери. — Не в Мекку же мы едем. Через три месяца вернемся. Ну, до свиданья, Бахар! Хорошенько смотри за домом!

Бахар обняла и крепко поцеловала Нуреддина.

— Счастливого пути! Да сохранит тебя бог от всяких несчастий! Увидимся ли мы опять с тобой?..

Бедная женщина не договорила, слезы душили ее.

Гюльпери и Нуреддин сели в фаэтон и поехали на вокзал. Разлука с доброй Бахар не могла не огорчить мальчика, но когда он сел в поезд, грусть и горечь понемногу рассеялись.

Он смотрел на проносившиеся за окном зеленые равнины и цветущие луга, холмы и горы, темные леса и овраги, сверкавшие реки и пыльные дороги. Все привлекало его внимание, все было ему интересно, ведь он видел это впервые.

За несколько дней до отъезда Гюльпери написала отцу, чтобы он нанял фаэтон и арбу и встретил ее в соседнем городке. Но на другой день, когда поезд подошел к перрону, их почему-то никто не встретил. Это сильно встревожило Гюльпери. Она послала слугу Джафара за носильщиками, которые быстро перенесли все вещи и сложили их в зале второго класса.

Гюльпери взяла с собою Джафара только для того, чтобы он проводил их до этого городка, а потом хотела отослать его назад.

Они прождали на вокзале часа два, но никто так и не приехал за ними. Тревога Гюльпери все усиливалась. Она боялась, как бы чего не случилось в дороге с вещами, с ее драгоценностями. Конечно, их можно было оставить в городе, у знакомых, но она никому не доверяла свои сокровища. Кто знает, что это за люди?

Наконец, потеряв всякую надежду на то, что Имамверди приедет за ней, Гюльпери приказала Джафару нанять два фаэтона. В один уложили вещи, в него же сел и Джафар, в другом поместились Гюльпери с Нуреддином, и процессия пустилась в путь.

До деревни было не так уж далеко, всего двадцать верст, но Гюльпери пугало, что дорога шла то по лесу, то по глухому горному ущелью, где часто грабили проезжих.

«Хоть бы засветло добраться до дому», — с тревогой думала она и торопила извозчиков, обещая богатые чаевые, если они поедут быстрее.

И вот случилось то, чего больше всего боялась Гюльпери. На одном из поворотов извилистой, неровной дороги фаэтон, тяжело нагруженный, накренился. Ось хрустнула, и повозка повалилась на бок.

Как раз в это время солнце зашло за горы и стало быстро темнеть. Гюльпери заволновалась.

— Господи, да за что ж это такие несчастья обрушились на меня?! Что мы теперь будем делать в этих жутких горах? И что случилось с отцом? Почему его нет до сих пор. Уж лучше было бы остаться в городе и дождаться хоть каких-нибудь вестей от него.

— Теперь поздно говорить об этом, — сказал извозчик. — Надо сходить в деревню и позвать народ на помощь.

— Нет, нет, — запротестовала Гюльпери. — Как же вы нас одних оставите с вещами? Я боюсь. А вдруг разбойники. И я никуда не пойду. Придумайте что-нибудь. Неужели нет другого выхода?

— Да что тут придумаешь? Ведь это ж не что-нибудь сломалось, а ось, ее не свяжешь веревкой. И новую бог не сбросит нам с неба.

Гюльпери была в совершенном отчаянии.

Надвигалась ночь. В ущелье собирался туман. Стало холодно. Гюльпери металась из стороны в сторону, умоляя извозчиков:

— Сделайте что-нибудь. Неужели нам придется ночевать здесь?

Но те только разводили руками.

Нуреддин сидел в фаэтоне рядом с Гюльпери и напряженно думал, как бы помочь беде.

— Послушайте, — сказал он вдруг, — в фаэтон со сломанной осью впряжены четыре лошади. Навьючьте на них вещи и поедем. Один из вас пусть останется здесь, а мы из деревни пришлем людей на помощь.

Предложение это все одобрили. Особенно рада была Гюльпери. Тотчас же навьючили лошадей и тронулись а путь.

Самая опасная часть дороги была еще впереди. На протяжении восьми верст она шла густым лесом. Когда доехали до первых деревьев, стало уже совсем темно.

Джафар с навьюченными лошадьми ехал впереди, а за ним покачивался фаэтон, в котором сидели госпожа и Нуреддин. Гюльпери дрожала от страха. Мальчик не был труслив, но и ему стало жутко в темном лесу. Кругом было тихо — ни шороха, ни шелеста листьев, и от этой тишины еще больше напрягались нервы.

Вдруг раздался жуткий вопль. Нуреддин вздрогнул, а Гюльпери вскрикнула и забилась в угол. Извозчик поспешил успокоить ее:

— Не боитесь, госпожа, это сова кричит.

— А, чтоб ей пусто было! Какой противный голос! — облегченно вздохнула насмерть перепуганная женщина.

До опушки леса оставалось всего версты две, как вдруг какой-то всадник, поставив своего коня поперек дороги, преградил путь Джафару.

— Стой! Слезай на землю!

И он направил на Джафара дуло винтовки.

— Господин Амираслан, не стреляйте! Это я! — крикнул Джафар.

— Джафар, ты?

— Да, господин, это я.

Всадник опустил винтовку и подъехал к Джафару.

— Чья это поклажа?

— Госпожи Гюльпери. Да вон и она сама в фаэтоне. У нас несчастье случилось. В городе ждали, ждали дедушку Имамаерди, так и не дождались. Без него и поехали. Потом ось сломалась, вот и пришлось вещи навьючить на лошадей.

— Ну, ты ступай вперед, а я поеду рядом с фаэтоном,— сказал Амираслан и пришпорил коня.

Увидев всадника, скачущего навстречу, Гюльпери испугалась и закричала:

— Ой, попали в западню!

— Не бойтесь, сударыня! Наверное, это кто-нибудь из ваших родственников встречает вас, — сказал извозчик, стараясь успокоить ее.

Амираслан подъехал к фаэтону и громко крикнул:

— А что, кузина, если я вас ограблю, отниму все ваши вещи?

Услышав знакомый голос, Гюльпери обрадовалась:

— Амираслан! Как хорошо, что ты приехал! Где же отец? Он должен был нанять фаэтон и встретить нас. Получил ли он мое письмо? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Он даже не известил меня...

— Я и не знал, что вы должны приехать, — сказал Амираслан. — Я выехал из дому рано утром, дядю, наверное, задержало то, что тут недалеко смыло мост через реку. Джафар мне уже рассказал о ваших приключению. Ты везешь с собой столько вещей, что, наверное, уже не вернешься в город, и хорошо сделаешь. Человек должен быть хозяином своего слова.

Чтобы переменить разговор, Гюльпери сказала:

— Разве ты не видишь Нуреддина?

Амираслан только теперь заметил мальчика. Он понял намек Гюльпери.

— Добро пожаловать, Нуреддин! Что, испугался меня?

— А чего пугаться? Человек человека не должен бояться.

— Да ведь почти все школьники трусы.

— Нет, школьники не трусы, есть даже очень смелые. Они знают все тайны природы и ничего не боятся.

— Ладно, ладно, не обижайся. Но если ты такой храбрый, садись на мою лошадь, а я немного отдохну в фаэтоне, — сказал Амираслан, подмигнув Гюльпери.

Она поняла его коварный замысел и лицемерно запротестовала:

— Нет, нет! Лошадь может сбросить Нуреддина.

— Она смирная и никогда еще никого не сбрасывала. Он тихонечко поедет рядом с коляской, конечно, если он не трус.

— Я не трус, — гордо сказал Нуреддин.

— А раз так, садись!

Амираслан слез с лошади и посадил в седло Нуреддина.

Гюльпери больше не протестовала.

Нуреддин пришпорил лошадь, та рванулась вперед, но мальчик крепко держался в седле.

— Не сглазить бы, умный мальчишка! — проговорил Амираслан и сел в фаэтон. Посматривая на спину извозчика, он таинственно зашептался о чем-то с Гюльпери?

Амираслан был единственным сыном Танрыкулу, младшего брата Имамверди. Родители всегда баловали его, маленький Амираслан ни в чем не знал отказа. Все его желания мгновенно исполнялись. Стоило ему увидеть какую-нибудь новую игрушку в руках своих сверстников, как он сейчас же требовал, чтоб ему купили такую же, и вопил до тех пор, пока отец или мать не удовлетворяли его каприз. В результате такого воспитания он стал вздорным, избалованным мальчишкой.

Когда Амираслану исполнилось девять лет, отец купил ему сумку и молитвенник, надел на него новые штанишки и курточку, взял подарок для моллы и повел учиться. Через три дня сын разорвал молитвенник и сбежал от моллы. Сколько отец ни упрашивал его, он упрямо твердил свое:

— Нет, не пойду больше к молле! Лучше буду в школу ходить.

Но Танрыкулу не хотел пускать сына в школу, где детей обучали на русском языке. Неприязнь к этой школе внушил ему сельский молла Иман, часто говоривший:

— Танрыкулу, ни в коем случае не отдавай сына в школу. В ней дети мусульман становятся настоящими русскими. Их заставляют отпускать волосы и носить картузы.

И учат они там не стихи Саади и Хафиза, а басни про лисиц и шакалов.

Танрыкулу боялся моллу, считался с его мнением и не знал, что делать. Он не мог не послушаться моллы, и вместе с тем ему очень хотелось, чтобы сын его был образованным. Наконец, он пошел за советом к Али-беку, ученому и мудрому старцу. Танрыкулу очень уважал его и часто советовался с ним. Там он застал какого-то незнакомца и постеснялся сказать, зачем пришел. Но когда Али-бек представил своего гостя: «Это мой близкий друг Мирза-Гасан, познакомьтесь», Танрыкулу выложил все, что было у него на душе.

— Не слушай ты никого. Если хочешь, чтобы сын твой стал человеком. — посоветовал ему Али-бек, — отдай его в школу, а молла Иман чепуху тебе наговорил. Школа не делает детей русскими. Все это вздор. Учитель тоже может подтвердить.

Мнрза-Гасан улыбнулся:

— Если ислам можно уничтожить только тем, что дети не бреют голову и носят картузы, то молла Иман прав, конечно. Интересно все же, в какой книге он мог вычитать эту премудрость? Я подозреваю, что он сам все это выдумал. Пришли ко мне скорей своего сына и, уверяю тебя, не пожалеешь.

Но Амираслан и в школу ходил недолго. Избалованный девятилетний шалун извел всех учителей, они не в силах были справиться с ним. Не проходило дня, чтобы он не поссорился или не подрался с кем-нибудь из учеников. Однажды во время драки он ранил ножом одного своего товарища и был исключен из школы.

В течение двух лет Танрыкулу отдавал сына то в одну, то в другую школу, но тот нигде и ничему не хотел учиться.

Амираслан был на два года старше своей двоюродной сестры Гюльпери. Когда они еще были младенцами, отцы обручили их, но потом Имамверди был очень недоволен, что Амираслан не хочет учиться, и упрекал брата:

— Ну что это за воспитание? Ребенок не должен делать то, что ему запрещают. Он обязан уважать старших.

Когда Амираслану исполнилось шестнадцать лет, родители его умерли один за другим. В доме осталась одна бабушка Пуста-ханум. Юноша получил богатое наследство, но в дна года промотал в кутежах и проиграл в карты все деньги.

Имамверди всячески старался образумить племянника, но не мог. Наконец, он порвал с ним и запретил ему бывать у себя в доме.

Пока у Амираслана водились деньги, он не вспоминал Гюльпери, но, растратив все свое состояние, решил жениться на ней. Однако Имамверди отверг его предложение и прямо заявил:

— Пока я жив, этому не бывать.

Гюльпери довольно благосклонно относилась к своему двоюродному брату, даже хотела бежать с ним тайком от отца, но это не устраивало Амираслана, ведь он мечтал не о счастье с Гюльпери, а о ее приданом, о том, как бы завладеть состоянием дяди. А этого он мог добиться лишь в том случае, если бы Имамверди дал согласие на его брак с Гюльпери.

Наконец, Амираслан, убедившись в безрезультатности своих попыток, оставил Гюльпери в покое и женился на богатой вдове. Скоро от ее состояния ничего не осталось, и он развелся с женой. Он уже привык к разгульной жизни. Ему нужны были деньги, и он начал воровать и грабить на большой дороге. Несколько раз его ловили, сажали в тюрьму, но, вернувшись, он снова принимался за старое.

Таков был Амираслан, сидевший теперь в фаэтоне и таинственно шептавшийся о чем-то с Гюльпери.

Оба они решили, что он снова будет просить ее руки у дяди. Если Имамверди и теперь не согласится, то Гюльпери и без его согласия уйдет к Амираслану и станет его женой.

Подъезжая к Джафару, Нуредднн натянул повод, но сытая, выхоленная лошадь загорячилась, не послушалась ребенка и, испугавшись чего-то, понеслась вскачь. Мальчик чувствовал, что ему не справиться с ней. Он выпустил поводья и, чтобы не упасть, двумя руками крепко вцепился в седло. Видя беспомощность Нуреддина, Джафар хотел остановить лошадь, но не успел. Когда-то он служил у Амираслана н хорошо знал нрав его лошади. Звали ее Джейран-басан. Она была смирная, кроткая, но стоило ей разгорячиться и она мчалась так, что никакой, даже самый резвый конь не мог догнать ее. На одном из поворотов она чуть не наскочила на чей-то фаэтон, круто свернула в сторону, сбросила с себя мальчика и поскакала прямо в лес. Нуреддин ударился головой о землю и потерял сознание. Увидев это, извозчик остановил лошадей. Из фаэтона вышел дедушка Имамверди и поспешно пошел к тому месту, где упал ребенок. Увидев, что он лежит неподвижно и почти не дышит, Имамверди нагнулся и с удивлением воскликнул:

— О, господи! Да ведь это Нуреддин. Как он очутился тут? Почему он ехал на этой лошади? Он стал осматривать мальчика, не разбил ли он голову, не сломал ли руку. Нуреддин очнулся и со стоном сказал:

— Не надо, не трогайте, больно...

Имамверди осторожно поднял его и понес к фаэтону. В это время подъехал Джафар с навьюченными лошадьми, а за ним и фаэтон Гюльпери. Как только Имамверди увидел, что дочь его сидит рядом с Амирасланом, он гневно закричал:

— Где же были ваши головы? Разве можно такого неопытного мальчика посадить на скакуна и пустить ночью по лесной дороге?

Амираслан взял всю вину на себя и просил дядю не сердиться. Потом он вылез из фаэтона и пошел в лес за своей лошадью. А Гюльпери всячески старалась успокоить разгневанного отца.

— Не сердись, папа! Уж, видно, судьба такая. Несчастье за несчастьем. Ты не встретил нас в городе, фаэтон сломался...

— А что я мог поделать? С самого полудня ждал на той стороне реки, пока не исправят мост. Снесло его утром, — сказал Имамверди.

— Отец, а разве это тоже не судьба? Но, слава богу, что все хорошо обошлось. Костоправ Кара-Гусейн вправит ногу Нуреддину, и все пройдет.

Имамверди уложил мальчика на подушки, и все двинулись в путь. Скоро они выехали из леса и при свете луны, наконец, добрались до деревни. Все сельчане давно уже спали. Обычно здесь ложились на закате и просыпались с первыми лучами солнца.

Дедушка Имамверди расхваливал Нуреддину свою родную деревню. Гюллиджа раскинулась на склоне горы. На восточной окраине ее зеленели фруктовые сады и густой лес, с юга вплотную к домам подходили тучные нивы, на севере простирались великолепные луга. С гор сбегали прозрачные студеные ручьи. Прекрасный чистый воздух, холодная вода, зеленые сады, высокие горы — все радовало здесь человека. Гюллиджа славилась во всей округе вкусными фруктами. Позади каждого дома раскинулся сад, а перед окнами пестрели палисадники с яркими цветами. Издали деревня, уходившая вверх в горы, казалась сплошным цветником. Поэтому ее и назвали Гюллиджа...

Дом Имамверди стоял высоко на горе, на краю деревни. Отсюда было видно все селение с его живописными окрестностями.

Во дворе у дедушки были старая покосившаяся избушка и новый дом с двумя комнатами, кухней и верандой. Вокруг разросся прекрасный сад с фруктовыми деревьями и цветами, посреди которого сверкал на солнце бассейн, наполнявшийся студеной водой подземных источников.

Одну комнату в новом доме Имамверди приготовил для Гюльпери, другую для Нуреддина, а сам поселился в избушке.

Старик знал, что вывихнутый сустав надо вправить как можно скорее, иначе на кости вырастет ложный сустав, тогда больному не поможет даже самый искусный врач. Поэтому, как только они вошли в дом, он послал садовника Мехти-киши за костоправом, приказав разбудить его, если он спит.

Кара-Гусейн был того же возраста, что и Имамверди. Уже больше сорока лет вправлял он людям суставы и славился своим искусством во всей округе. Он ощупал ногу и сказал, что у мальчика вывихнут коленный сустав. Затем он дернул Нуреддина за ступню. Колено хрустнуло, костоправ наложил на ногу самодельные лубки и крепко забинтовал.

Нуредднн терпеливо перенес острую боль, ни разу не вскрикнув.

— Ну и молодчина! — похвалил его Кара-Гусейн и предупредил, что в течение трех дней надо держать ногу в одном положении, так как необходим полный покой, а потом он снимет лубки. — Ты умный мальчик, не тревожь ногу, она не будет болеть, и скоро все пройдет.

Кара-Гусейн ушел, а Нуреддин долго еще не мог заснуть: сильная боль в ноге не давала ему покоя. Дедушка Имамверди всю ночь просидел возле него.

А Гюльпери крепко спала в соседней комнате. Наконец, Нуреддин уснул. Когда он проснулся, солнце заливало ярким светом всю комнату.

— Доброе утро! — подошел к нему дедушка Имацверди. — Хорошо ли ты спал? Не болит нога?

— Немного болит, дедушка.

— Ничего. Даст бог через несколько дней поправишься, встанешь и пойдем с тобой гулять. Посмотри, какой красивый саду ценя.

Имамверди распахнул окно и вышел. Комната наполнилась утренней свежестью и ароматами цветов. В саду пели птицы. Под окном возвышались тутовое дерево и черешня. Ветки покачивались так близко, что их легко можно было достать рукой. Они были усыпаны сочными спелыми ягодами. То та, то другая птичка садилась на ветку и клевала ягоды.

Вдруг Нуреддин увидел: прилетел воробей с зеленой букашкой в клюве и сел на окно. Послышалось беспокойное и звонкое чириканье на карнизе над окном. «Наверное, там его гнездо с птенцами» , — подyмал мальчик.

Воробей, взлетел на карниз, сунул в желтый клювик детеныша букашку и улетел. Через некоторое время он опять прилетел, и снова в клюве у него была зеленая букашка. Он дал ее другому птенцу и улетел. Так повторялось несколько раз.

Вдруг один из птенцов вывалился из гнезда и, беспомощно взмахивая крылышками, упал прямо в комнату. Как раз в эту минуту вошел Имамверди.

— Дедушка, смотри, воробышек выпал из гнезда! Поймай его! Имамверди осторожно взял в руки желторотого птенчика и дал Нуреддину.

— Сейчас самое время приручить его...

— А как это сделать, дедушка? Научи меня.

— Хорошо. сынок. Он взял воробышка, посадил его посреди комнаты, отошел в сторону и засвистел. Услышав свист, птенчик начал чирикать, но к дедушке не полетел.

— Он сейчас сыт, оттого и не слушает меня. Пусть немного проголодается, тогда немедленно прилетит на свист. Давай, сынок, сделаем для него домик.

Он взял с полки пустую коробку из под табака, положил в нее мату и дал мальчику.

— Вот тебе и гнездышко!

Нуреддин обрадовался, посадил птичку в коробку.

— Дедушка, а когда он проголодается, что ему дать?

— Разжуй хлеба и дай. Можно тутовую ягоду, а лучше всего букашек. Я сейчас наловлю в саду.

В это время Джафар принес на подносе чай, хлеб, свежее масло, поставил все это перед Нуреддином, справился о его, здоровье и сказал:

— Сегодня я уезжаю в город, домой. Нет ли у вас каких-нибудь поручений?

— Передай привет Бахар, но не говори ей, что я вывихнул ногу, а то она очень огорчится. Пусть она пришлет мне тетрадки для рисования и краски. Я забыл их взять.

— Обязательно передам. До свиданья! Да ниспошлет на вас господь скорое исцеление, — сказал Джафар. Вскоре он уехал.

На третий день Кара-Гусейн снял лубки.

— Ну, сынок, нога поправилась. Больше и перевязывать не надо. Только некоторое время будь осторожен. Не прыгай, не выходи из дому. Потихоньку ходи по комнате, на веранде посиди. А когда поправишься совсем, возьму тебя к себе в сад.

Дедушка Имамверди хотел заплатить ему за лечение, но Кара-Гусейн наотрез отказался.

— Нет, ни за что не возьму. Помимо того, что мы друзья с тобой, отец Нуреддина когда-то сделал мне много хорошего, а я так и не отблагодарил его ничем. Теперь я отдаю ему свой долг. Только и всего.

Кара-Гусейн ушел. Дедушка Имамверди, поглаживая Нуреддина по голове, сказал:

— Вот видишь, сынок, как хорошо помогать людям. Нет на свете ничего лучше доброго дела. За доброту отца оплатят добром его сыну. Этот дом, в котором мы находимся, я построил тоже с помощью твоего отца. А теперь и дом и сад я завещаю тебе. Умру, все это будет твое. Это знают все в деревне. А Гюльпери... Гюльпери это не касается.

Как раз в это время она проходила мимо окна и, услышав последние слова Имамверди, спросила:

— Что меня не касается?

— Ладно, войди, скажу. Только что я объявил Нуреддину, что этот дом и сад завещаю ему. Теперь и тебе известно мое завещание. Исполни его, дочь моя. Ты сама хорошо знаешь, что дом этот построен на средства отца Нуреддина.

Гюльпери смиренно ответила:

— Я выполню твое завещание. Но и у меня есть к тебе просьба.

— Какая, дочка?

— Нет, пусть лучше Амираслан тебе скажет.

— С ним я не желаю иметь ничего общего! Ты это прекрасно знаешь. После вашего приезда он опять зачастил сюда, будто его беспокоит здоровье Нуреддина. Передай ему от моего имени, чтобы ноги его здесь больше не было, иначе я выгоню его.

— Отец, умоляю, не делай этого. Сегодня он будет просить тебя кое о чем. Не отказывай ему, потому что и я прошу тебя вместе с ним.

— Да я же сказал тебе, что с Амирасланом у меня не может быть никакого дела.

— Если так, то нам придется обойтись без твоего согласия.

— Гюльпери, говори прямо, чего ты хочешь?

— Сегодня Амираслан будет просить моей руки. Не откажи ему.

— Никогда! Пока я жив, этого не будет!

— Посмотрим! Я уже не маленькая девочка. Мне двадцать пять лет. Я самостоятельная женщина. Мне хотелось устроить все по-хорошему. Но раз ты не согласен, я не виновата. Прошу больше не вмешиваться в мои дела.

Гюльпери ушла, сердито хлопнув дверью.

Имамверди сидел, опустив голову, в глубокой задумчивости. Вскоре приехал Амираслан. Старик заперся с ним в соседней комнате, и чем у них там кончилось — Нуреддин не знал. До него доносился только гневный крик дедушки.

Спустя три дня Гюльпери без благословения отца обвенчалась с Амирасланом. Дерзость непослушной дочери потрясла Имамверди. Нуреддину она разрешила пока остаться у дедушки. Мальчика это очень обрадовало, потому что, приехав в деревню, Гюльпери снова обращалась с ним очень грубо.

Теперь он целые дни проводил с дедушкой в саду. Он то смотрел за пчелами, то носил шелковичным червям тутовые листья, то рвал плоды, ловил рыбу на речке, собирал в лесу грибы и малину. И повсюду он носил своего воробышка. Старик окрасил птенчика в красный цвет, поэтому Нуредднн называл его Гызылджа. Птичка так привыкла к своему маленькому хозяину, что летала за ним без всякого зова.

По субботам в деревне Гюллиджа бывали базары, на которые съезжался народ со всей округи. Дедушка Имамверди водил туда Нуреддина. Школьный костюм мальчика привлекал всеобщее внимание.

Весело и привольно жилось Нуреддину у дедушки, он был очень рад, что Гюльпери не увезла его с собой. Но вдруг она почему-то передумала и решила забрать мальчика к себе. Старик не хотел его отпускать. Между отцом и дочерью начались беспрерывные шумные ссоры, которые сильно огорчали мальчика. Наконец, он сказал:

— Дедушка, не надо больше спорить с Гюльпери. Что случится, если я буду жить у нее? Ведь я каждый день буду приходить к тебе. Имамверди согласился с большой неохотой, и Нуреддин переселился к своей мачехе.

Амираслан в короткое время то ласками, то угрозами забрал у Гюльпери все ее деньги, проиграл их в карты, промотал в кутежах. Он надеялся, что Гюльпери еще при жизни Гаджи-Насира хитро присвоила себе все его богатства, но скоро понял, что ошибся. Между ним и Гюльпери начались частые скандалы. Тогда Гюльпери сказала мужу, что она очень хотела бы отделаться от Нуреддина и завладеть его наследством.

— Что ж ты раньше молчала?! Если бы ты не скрывала этого от меня, я давно уже нашел бы способ избавиться от него. Но ничего, еще не поздно. Ты только ни во что не вмешивайся, это не твое дело, — сказал Амираслан.

Нуредднн думал, что, поселившись у Гюльпери, он в любое время, когда захочет, сможет пойти к дедушке Имамверди. Но на другой же день он убедился, что жестоко ошибся. Мачеха и старуха Пуста превратили его жизни и совершенный ад. То и дело они бранили его. А Амираслан с тайным умыслом обращался с ним ласково, ни на шаг не отпускал от себя и всюду таскал его с собой.

Однажды, гуляя по саду, он сказал:

— Залезь-ка на черешню, нарви ягод.

Когда, выполнив его приказание, Нуреддин хотел уже спуститься вниз, Амираслан сказал:

— Смотри-ка сколько ягод на ветке у тебя над головой. Поднимись, сломай ее. Так на ветке и понесем черешню домой.

— Но до нее не добраться. Ветки очень тонкие, не выдержат меня, сломаются.

— Эх, ты! А говорил, что не трус. Да эти ветви и меня выдержат.

Слова эти задели Нуреддина, и он полез вверх. Когда он взобрался на самую верхушку дерева, ветка с треском сломалась и он рухнул вниз. К счастью, он застрял в густых ветвях и не разбился. Когда он слез с дерева, Амираслан положил сломанную ветку себе на плечо и сказал:

— Пойдем, Нуреддин! На этот раз бог спас тебя от смерти, — и захохотал. Мальчика удивило то, что он сказал «на этот раз», удивил и этот странный хохот, но что все это значило, он так и не понял.

На другой день Амираслан покрыл попоной Джейран-басана и сказал:

— Выкупай его в речке и покатайся немного.

— Нет, я боюсь, — отказался Нуреддин. — Никогда в жизни не сяду на эту лошадь.

— Ага, наконец-то признался, что ты трус, — сказал Амираслан, вскакивая на коня. — Уж если ты так боишься, садись за спиной у меня, поедем купаться.

Нуреддин очень любил купаться и охотно согласился. На речке Амираслан разделся, сел на коня, въехал в воду, заставил коня немного поплавать, потом сказал:

— Если не боишься, давай и тебя посажу, поплаваешь на коне.

Нуреддину очень понравилось это предложение. Амираслан посадил его на Джейран-басана, а сам взял повод и завел коня в реку. Когда лошадь плыла по самому глубокому месту, он вдруг дернул повод. Джейран-басан с силой рванулся вперед и сбросил с себя Нуреддина.

Мальчик скрылся под водой, но сейчас же вынырнул и поплыл к берегу. И опять он не заметил ни досады на лице Амираслана, ни злобного огня, блеснувшего в его глазах. Когда он вышел на берег, негодяй спросил его:

— Когда же ты научился так плавать?

— Это дедушка научил меня. Когда я жил у него, мы купались каждый день. А сейчас он заболел.

— Откуда ты знаешь? Что, бегал к нему?

— Нет, мне садовник сказал вчера.

— Еще раз повторяю, незачем тебе к нему шляться. Он тебе не дед, а чужой человек! Слышишь?! Одевайся скорее, поедем.

Нуреддин покорно натянул на себя одежду. Всю дорогу Амираслан молчал и был очень задумчив. Они не думал отказываться от своего злодейского замысла и ломал голову над новым способом отделаться от мальчика. А Нуреддин все, что происходило с ним в последние дни, считал роковой случайностью и ни в чем не винил Амираслана.

Но один случай заронил в его душу подозрение. Как-то раз Амираслан и Нуреддин возвращались домой с базара. По дороге они увидели гадюку, которая, свернувшись, спала на каменной ограде. Амираслан сказал:

— Смотри, Нуреддин, какой красивый уж. Ну-ка, поймай его! Отнесем его нашему ежу, он его съест. Да ты не бойся! Он не ядовитый.

— Я знаю, что ужи не ядовитые, но это гадюка.

— Вот еще! Говорю тебе, это уж!

— Нет, у ужа голова желтая, не такая черная.

— Да кто это тебе сказал?

— Дедушка. Он несколько раз показывал мне в саду ужей.

Амираслан захохотал:

— Просто ты боишься, вот и придумываешь разные отговорки.

Нуреддин ничего не сказал и, ударив змею палкой по голове, убил ее.

— Теперь посмотри: гадюка это или уж?

В это время двое крестьян проходили мимо.

— Конечно, гадюка, — подтвердили они.

Когда они скрылись из виду, Амираслан осмотрел гадюку со всех сторон и сказал:

— Да, я ошибся. Но она так похожа на ужа — нетрудно перепутать.

Нуреддин ничего не ответил и подумал: «Ошибся... А если б я послушался его, валялся бы теперь мертвым на дороге».

Тогда-то и запало в его детскую душу подозрение.

Однажды Нуреддин сказал, что идет в сад поиграть со своим воробышком, а сам тайком убежал к дедушке. Имамверди лежал в постели. Он был болен и очень слаб. Старик обнял мальчика и заплакал от радости.

По мере того, как Нуреддин рассказывал о своих приключениях за последние дни, лицо Имамверди становилось все более и более тревожным. А когда речь зашла об истории со змеей, он не выдержал и слабым голосом крикнул:

— Нет, нельзя тебе оставаться там! Я болен. У меня нет сил встать на ноги и защитить тебя от коварства этих двух злодеев. Сынок, тебе надо как можно скорее уехать в город, к Бахар. Иначе ты погибнешь. А теперь иди домой. Я подумаю, как уберечь тебя от беды. Будь осторожен! Не верь ни одному слову Амираслана!

Он поцеловал мальчика, слезы катились из глаз его на седую бороду.

Грустный возвращался Нуреддин домой и думал: «Теперь я понимаю, зачем Амираслан заставлял лазить меня на верхушку черешни, плавать на коне в самом глубоком месте реки, ловить руками змею... Он хочет моей смерти. Но, что я ему сделал? И какая ему польза от того, что я умру? Не понимаю...»

И вдруг он вспомнил слова Бахар: «Не бойся, пока ты жив, Гюльпери и прикоснуться не позволят к твоей копейке...»

«Теперь все ясно... Если я умру, все мое имущество достанется Гюльпери. И как это я раньше не догадался об этом?..»

Во дворе Нуреддин встретил Амираслана.

— Откуда идешь?

— Из сада, — покраснев, мальчик опустил голову. Трудно было ему солгать первый раз в жизни.

Амираслан сразу же заметил это.

— Не ври, говори правду. Где ты был?

— Я ходил к дедушке Имамверди...

— Как ты смел ослушаться меня! Что я тебе приказывал? — закричал Амираслан, избил его палкой, втолкнул в амбар и запер на замок.

Через два дня после этого пришла печальная весть о том, что дедушку Имамверди разбил паралич, и он потерял речь.

Гюльперн и Амираслан поспешно оделись и пошли к нему, а Нуреддина оставили дома. После истории со змеей Амираслан перестал притворяться ласковым, часто бил его и запирал в темном амбаре. Вечером, когда они вернулись, из их разговора Нуреддин понял, что дедушка, хотя и не может говорить, но не умирает. Это его очень обрадовало, и он подумал:

«Пусть Амираслан убьет меня, все равно завтра утром сбегаю навестить дедушку».

С этой мыслью он лег в постель и заснул. В одной комнате с ним спала старуха Пуста. Проснувшись поутру, он увидел, что ее уже нет, и стал торопливо одеваться. Потом он взял своего воробья и вышел в сад, чтобы потихоньку через соседние дворы пробраться к дедушке.

Когда он дошел до гранатового куста, послышались голоса Гюльпери и Амираслана. Нуреддин притаился в густых зарослях.

Амираслан говорил:

— Еще раз повторяю тебе, надо отравить его, дать ему яд. Другого выхода нет.

«Бедный дедушка! Эти злодеи хотят дать ему яд! Нет, нет, я этого не допущу. Как хорошо, что я узнал об этом!» — подумал мальчик.

Амираслан продолжал:

— Сейчас самое благоприятное время. Дед его лишился языка, он не сможет выдать нас. Бахар далеко. И скажи, кто станет допытываться, отчего умер проклятый мальчишка?

Услышав это, Нуреддин побледнел и задрожал от страха. Чтобы не выдать себя, он замер и затаил дыхание.

— Нет, Амираслан, я не могу это сделать. Я не хочу прибегать к насильственной смерти.

— Но другого способа нет. Ни по религиозным, ни по гражданским законам, пока он жив, его наследство не перейдет к тебе. Если ты не можешь отделаться от него, я сумею. Послушай, что я придумал. Я пошлю его к колодцу за водой. Колодец глубокий — больше сорока аршинов. Когда он будет черпать воду, я толкну его, и делу конец. Скажем: поскользнулся, нечаянно упал и утонул. Ну, как? Если согласна, сегодня же вечером сделаю это.

Гюльпери с минуту стояла в раздумье. Эта минута показалась Нуреддину целым долгим годом, и он подумал:

«Если она не согласится, я забуду все свои обиды и. клянусь, до конка жизни буду любить ее, как родную мать.

— Согласна, — сказала Гюльпери.

— Тогда идем. Я оставлю тебя у дяди, там переночуешь. а сам вернусь домой вечером. Никто и не заподозрит тебя.

Амираслан и Гюльпери ушли. Нуреддин вылез из-за куста и, боязливо озираясь, побежал к деду.

«Только зачем же мне к нему теперь? Он сам при смерти. Разве он спасет меня от этих мучителей? Нет, нет, надо бежать к Бахар. — И Нуреддин повернул к лесу. — Если не заблужусь, к вечеру доберусь до города».

Около двух часов он торопливо шел по лесу, и, наконец, добрел до реки. Накануне ночью был сильный дождь. Река вздулась и бурлила. Он стал искать брод, но увидел дерево, сломанное бурей, перекинутое с одного берега на другой. По нему можно было пройти, как по мосту.

Балансируя руками, он пошел по дереву, но вдруг поскользнулся и упал в воду. Река в этом месте была глубока. Нуреддин поплыл, но в одежде было трудно, и он едва не утонул. К счастью, под руку попалась ветвь, свисавшая с берега. Он ухватился за нее, долго барахтался в мутной воде, потерял шапку, но, наконец, вылез на берег, упал и долго не мог отдышаться.

Потом он снял с себя одежду, высушил ее на солнце, оделся и пошел вдоль реки, вниз по течению, разыскивать свою шапку и воробья, который всю дорогу сидел у него на плече. Он не нашел ни шапки, ни воробья и направился дальше.

Через некоторое время он понял, что заблудился. Часа три плутал он по лесу. Незадолго до заката солнца он все-таки нашел дорогу, прошел по ней версты две. Стало совсем темно, но он решил заночевать на старом ветвистом дереве. Пригнув и связав несколько веток, он соорудил себе что-то вроде постели. Усталость его была так велика, что, забыв о голоде и жажде, он сейчас же заснул. Ночью его разбудил жуткий крик. Он чуть не свалился с дерева от испуга, но прислушавшись, успокоился: «Это сова. Когда мы ехали в деревню, она так же кричала».

 Однако больше Нуреддин не мог заснуть. Все тело болело и ныло, мучительно хотелось есть.

«Если б я не услышал случайно разговора Гюльпери с Амирасланом, — думал он, — труп мой лежал бы теперь на дне колодца. Эх, добраться бы поскорее до Бахар, она бы сумела защитить меня...»

Мальчик задумался. Вся его короткая жизнь прошла перед его глазами. Вот он — маленький ребенок. Родители балуют его, дарят игрушки. Вот он в первый раз надевает школьную форму. Мать обнимает его, целует и плачет от радости. Он идет в школу. Ах, как быстро пронеслись эти счастливые годы! Начались черные дни. Умерла мать. В дом пришла Гюльпери. Потом умер отец, а теперь умирает и дедушка Имамверди. Умирают все, кто ему дорог, кого он любил, и сам он едва спасся от страшной смерти...

Тоска сжала сердце Нуреддина, и он заплакал. Только под утро мальчик заснул. Разбудил его ужасный шум. На верхушке дерева, где он спал, было гнездо. Ворона-мать вылетела утром за кормом для детей и увидела внизу на дереве темный силуэт. Бесшумно прыгая с ветки на ветку, она осмотрела его, поняла, что это ее враг — человек. и подняла такой крик, что скоро сюда слетелись вороны со всего леса. Они так кричали, как будто хотели разбудить весь мир.

Нуреддин открыл глаза и в первое мгновение не мот понять, где он и что это за гвалт. Он зашевелился, приподнялся, вороны заголосили еще громче. Особенно кричали хозяева гнезда, защищая своих птенцов. Мальчику даже страшно стало: а ну как они набросятся на него все сразу и начнут клевать его?

Он стал осторожно спускаться с дерева и вдруг замер, увидев нищего, который стоял на дороге и смотрел на ворон и на Нуреддина.

— Сынок, — сказал нищий, — грех разорять птичьи гнезда.

— А я не разоряю, дедушка.

— Что же ты тут делаешь?

— Я спал тут ночью.

— Почему же не дома?

— Я заблудился вчера вечером, не знал, куда идти, и залез на дерево.

— Ну, слезай, я провожу тебя домой.

Нуреддин ужасно испугался, что старик отведет его к Амираслану.

— У меня нет дома. Я сирота — без отца, без матери.

Нищий заметил, как побледнел от страха Нуреддин, и сказал:

— Не бойся меня, сынок. Я сам нищий, без рода, без племени. Хожу по деревням, собираю милостыню. А сейчас иду в город.

Простодушное доброе лицо старика, его ласковый голос ободрили мальчика, и он слез с дерева.

— Теперь расскажи, сынок, кто ты и куда идешь?

— Дедушка, я умираю с голоду. Нет ли у тебя чего-нибудь? Дай поесть, а потом расскажу.

Нищий достал из котомки кусок черствого хлеба, луковицу и дал Нуреддину. Никакое пирожное, никакие конфеты не казались ребенку такими вкусными, как этот хлеб и луковица.

Утолив немного голод, Нуреддин рассказал старику все о себе.

— Дедушка, если ты приведешь меня домой, Бахар даст тебе все, чего ты захочешь, — закончил он. — Лишь бы нам не попасться на глаза Амираслану!

— Не бойся, дитя. Я доведу тебя до дому. Только потерпеть придется. Дом твой далеко, а у нас не на что купить билет, чтоб поехать поездом. Верстах в двухстах отсюда есть большой город. Там живет один мой родственник. Пойдем к нему, может, у него найдутся деньги.

Внимательно осмотрев одежду Нуреддина, старик сказал:

— Нет, так нельзя. Тебе надо переодеться.

Он вынул из-за пазухи старое тряпье, которое дали ему какие-то сердобольные люди как милостыню, нарядил в него мальчика и повязал ему голову рваным платком.

— Вот теперь можно идти спокойно.

Лохмотья так преобразили Нуреддина, что никто бы не узнал его.

Они шли уже около часу, как вдруг вдали, за спиной, послышался топот коня. Нуреддин оглянулся и задрожал всем телом.

Он рванулся было вперед, но нищий схватил его за руку:

— Куда ты бежишь?! Разве так можно? Ничего, ты не бойся. Он тебя не узнает.

Амираслан догнал их и спросил старика:

— Не видал ли ты мальчика лет десяти, вот такого же, как с тобой, в шапке со значком, в сером костюме?.. Второй день ищу его.

— Нет, господин, не видал. С утра бредем с внуком по этой дороге, а не встречали такого, как ты говоришь.

Амираслан постоял немного в раздумье, круто повернул коня, пришпорил его и скрылся из глаз. У Нуреддина немного отлегло от сердца.

— Как хорошо, дедушка, что ты переодел меня. Амираслан убил бы меня, а тело бросил бы в лесу.

— Не бойся. Только, сынок, теперь тебе и называться по-другому надо. Амираслан заявит в полицию о том, что ты пропал, и тебя везде начнут искать. Если кто-нибудь спросит, как звать тебя, отвечай: Алладин. Понял? А меня зовут Джаннат-Али.

— Понял, дедушка.

В середине дня Нуреддин и Джаннат-Али набрали в лесу грибов, малины, развели костер на опушке леса и сварили себе похлебку. Отдохнув немного, они к вечеру добрались до маленького города и там остановились на ночь.

Так от деревни к деревне, прося милостыню, через двенадцать дней дошли они до того большого города, где жил родственник Джаннат-Али. Нуреддина невозможно было узнать. Когда-то это был изнеженный ребенок, а сейчас он был весь в грязи, оборван и так худ, как будто только что перенес малярию или какую-нибудь другую тяжелую болезнь. Пять дней они искали родственника Джаннат-Али. Наконец, кто-то сказал им, что месяца два назад он умер в такой бедности, что добрым людям пришлось хоронить его на свои деньги.

И они пошли дальше. Однажды Джаннат-Али заболел. Он обессилел так, что сел на углу, а Нуреддина послал собирать милостыню. До этого дня мальчик никогда не просил у прохожих. Этим обычно занимался сам Джаннат-Али. Теперь он шел один и, стыдясь, не решался протянуть руку. Он прошел один за другим несколько кварталов, потом стал переходить широкую улицу, споткнулся и упал. В это время по улице быстро мчался фаэтон, в котором сидел какой-то богач. Извозчик не смог вовремя остановить лошадей, Нуреддин оказался под колесами. Увидев это, прохожие закричали и столпились вокруг него. А он лежал неподвижно в луже крови.

— Бедный нищий! Он умер, — сказал кто-то.

— Нет, он жив, — ответил другой. — Помяло, но не так уж сильно.

Из фаэтона торопливо вылез седой человек, которого все называли «господин Рагим». Толпа почтительно расступилась перед ним, он склонился над мальчиком и сказал:

— Чего зря болтать? Не лучше ли помочь бедному ребенку? Поднимите его скорей и положите в фаэтон.

Несколько человек бросились выполнять его приказание. Рагим сел рядом с Нуреддином и крикнул кучеру:

— Поезжай скорее домой!

Дома Рагим тотчас же послал за самым известным врачом в городе. Тот приехал, внимательно осмотрел пострадавшего и сказал:

— Ничего опасного нет. Дней через десять он поправится, встанет на ноги. Но он слаб и очень грязен, надо как-нибудь обмыгть его, потому что его нельзя купать ни в бане, ни в корыте.

Когда доктор ушел, Рагим позвал свою жену Рахиму. Знаешь, жена, по дороге со мной несчастье случилось: переехал этого мальчика.

В это время Нуреддин открыл глаза и с удивлением посмотрел вокруг. Он не понимал, где он находится и что с ним стряслось. Рахима погладила его по голове.

— Как тебя звать, сынок?

Но Рагим остановил ее:

— Не надо его расспрашивать. Он очень слаб. Лучше приготовь теплую воду, мыло и губку. Доктор велел обмыть его.

Служанка немедленно принесла все, что требовалось. Нуреддина раздели и стали мыть. Рахима сняла у него с шеи шнурок, на котором висело что-то, зашитое в кусочек старого и грязного шелка. Она подумала, что это молитва, хотела ее вынуть и зашить в чистую тряпочку. Когда она распорола грязную материю, в ней оказалась маленькая книжечка.

— Смотри, что это такое? — удивленно сказала она, протянув книжечку мужу.

— Слава богу! Наконец-то я нашел! — радостно воскликнул Рагим. Потом он повернулся к Нуреддину и спросил: — Тебя Нуреддином зовут, сынок?

— Да, — слабым голосом ответил мальчик.

Услышав это, Рахима очень удивилась:

— Как ты узнал его имя?

— Рахима, это сын нашего благодетеля Гаджи-Насира, которого мы так долго искали. А эта книжечка — тот самый «Гюлистан», о котором я тебе рассказывал.

— Сам бог послал нам его.

— Верно, Рахима, верно!

Муж и жена вымыли Нуреддина, и он крепко уснул.

На те триста рублей, которые дал ему когда-то отец Нуреддина Гаджи-Насир, Рагим начал торговать. С каждым годом дела шли все успешней. Он переехал в Бухару, открыл там меховую и шелковую лавку и скоро стал очень богатым человеком. Но он не считал себя счастливым, потому что все дети его умирали и у него не было наследника. По настоянию жены полгода назад он переехал в этот город, где Рахима родилась и выросла. Здесь торговые дела Рагима тоже шли отлично.

Нуреддин выздоровел не через десять дней, как сказал доктор, а раньше. И только тогда Рагим и его жена стали расспрашивать, что с ним произошло и как он стал нищим. Мальчик рассказал им все. Старики слушали и вздыхали. Окончив свой рассказ, Нуреддин стал горячо просить Рагима отправить его домой к Бахар, но Рахима, поцеловав его, сказала:

— Сынок, вот уже неделя, как ты у нас. И я так рада тебе, так счастлива! Я сделаю для тебя все, что захочешь, только не оставляй нас, не уезжай. Кто знает, что еще может случиться с тобой?

Не успела она сказать это, как Рагим взял книжечку Нуреддина и спросил:

— Знаешь ли ты историю этой книжечки, дитя?

— Да, мне рассказывал отец.

— Теперь прочти, что написано на обложке.

Нуреддин прочел:

«Творя добро, брось рыбу в море. Если рыба не поймет, то поймет бог, Рагим».

— Дитя, Рагим — это я. Тот самый Рагим, у которого когда-то на ярмарке вытащили из кармана триста рублей, и он плакал на пристани. Твой отец Гаджи-Насир  выручил меня из беды, сделал доброе дело, и я сейчас только выплачиваю долг свой тебе — его сыну. У нас нет детей. Если я отвезу тебя домой к Бахар, Гюльпери — твоя опекунша — снова возьмет тебя к себе. И Бахар не в силах будет защитить тебя. Она — простая служанка, а закон на стороне твоей мачехи. Что она сможет сделать? Если хочешь, я напишу Бахар, чтобы она приехала к нам и жила здесь.

Это предложение очень обрадовало Нуреддина. С этого дня для него началась новая жизнь. Рагим устроил его в реальное училище, и он учился так же хорошо, как когда-то в школе при жизни отца.

Однажды, возвращаясь из училища, Нуреддин встретил Джаннат-Али и очень обрадовался. Он повел его к себе домой и всю дорогу рассказывал о своей жизни после того, как они расстались тогда на углу.

— Дедушка, ты так много сделал для меня хорошего! Теперь я должен отплатить тебе.

Дома Гарим приветливо встретил их. Он был очень доволен тем, что у Нуреддина такое доброе сердце.

— Всегда поступай так, — сказал он. — Не забывай о бедных и бездомных, никогда не забывай тех, кто хоть раз помог тебе.

Однажды вечером, когда Нуреддин, Рахима и Рагим пили чай, в комнату вошла Бахар. Увидев своего дорогого мальчика, она от радости и удивления замерла на месте. Нуреддин бросился к ней в объятия.

— Бахар! Неужели ты не узнаешь меня?

Он крепко обнял ее. Только тогда бедная женщина пришла в себя.

— Ох, Нуреддин! Это ты? Ты жив!

И она стала горячо целовать его.

Встреча их была такой трогательной, что старики, глядя на них, прослезились.

Немного отдохнув с дороги и напившись чаю, Бахар стала рассказывать:

— Знаешь, Нуреддин, все, даже судья, считают тебя мертвым. Через три дня после того, как ты убежал из деревни, крестьяне нашли в реке твою шапку и отдали ее Амираслану, а он показал ее судье. Вот и постановили считать тебя мертвым. После этого Амираслан и Гюльпери приехали в город, забрали все вещи, а мне сказали: «Ты нам не нужна. Иди, куда хочешь». Обидно мне стало. Я заплакала и сказала им все, что накопилось у меня на душе. На шум прибежали соседи. «Слушайте! — закричала я. — Вот эти два человека виноваты в смерти Нуреддина!» Тогда Амираслан позвал городового и выгнал меня. Теперь ты, мой мальчик, должен заявить судье, что ты живой и потребовать у них отчета, надо наказать их как следует.

— Нет, Бахар, ничего этого делать не нужно, — возразил Рагим. — Придет время, и оба они будут наказаны. Теперь все мое богатство принадлежит Нуреддину, у него ни в чем нет нужды.

После ужина муж в жена ушли в соседнюю комнату, а Нуреддин и Бахар еще долго разговаривали. Выслушав грустный рассказ мальчика о всех его злоключениях, Бахар еще больнее укрепилась в мысли отомстить Гюльпери и Амираслану.

Прошло десять лет. Была весна. В доме Рагима с раннего утра хлопотали, готовясь к встрече гостей. Нуреддин только что окончил реальное училище, а Рагим решил отпраздновать это событие настоящим пиршеством.

Бахар, Рахима и сам Рагим накрывали на стол в большом вале. Даже Джаннат-Али помогал им. Он нарвал в саду цветов, выращенных им самим, и поставил их в дорогие вазы.

Виновник торжества стоял в это время перед зеркалом в соседней комнате и примерял новый студенческий костюм. Когда он вышел в зал, старики всплеснули руками, так он был красив.

— Да сохранит тебя бог от дурного глаза! — сказала Рахима, обнимая и целуя его. К двум часам дня дом наполнился молодыми людьми. Нуреддин пригласил всех в зал, и пиршество началось.

Никогда еще в доме Рагима не было так весело. Молодые голоса и беззаботный смех заглушали звуки тары.

К вечеру гости стали расходиться. Нуреддину захотелось немного освежиться, погулять по городу, и он ушел с товарищами. Вечером, когда вся семья сидела за чайный столом, он вошел в комнату и взволнованно сказал:

— Отец, я привел гостью. Прошу принять ее.

— Твои гости — наша радость, — ответил Рагим.

— Знаю, отец, но моя гостья... Боюсь, что вы ее не примете.

— Почему же? Пусть войдет.

Нуреддин вышел и скоро вернулся, ведя за руку какую-то нищенку.

— Мама, ты знаешь, кто эта женщина? — спросил он Рахиму.

— Гюльпери! — вскрикнула Бахар, и в глазах ее вспыхнул огонь гнева и мести.

— Да, это Гюльпери. И вот, посмотри теперь, как я отомщу ей. — Нуреддин повернулся к своей бывшей мачехе и опекунше:

— Все те муки, все страдания, которые ты причинила мне, я прощаю тебе, Гюльпери. Поверь, в сердце моем нет ничего, кроме жалости. Услышав это, Гюльпери с плачем бросилась к ногам Нуреддина.

— За все твои муки и страдания бог наказал меня так, что я осталась без хлеба, без крова, и в этих лохмотьях скитаюсь по улицам.

Нуреддин поднял ее на посадил на стул. Она плакала и говорила:

— Правда, я хотела завладеть твоим наследством, но я не желала твоей смерти. Это Амираслан уговорил меня. Это он задумал бросить тебя в колодец.

— Не потому ли ты и меня оставила в городе, не взяла с собой в деревню? — гневно воскликнула Бахар.

— Успокойся, Бахар! — остановил ее Нуреддин. -Дай ей договорить.

И Гюльпери продолжала:

— Когда нашли твою шапку, мы решили, что ты утонул в реке. Бедный твой дедушка Имамверди не вынес этого, умер с горя.

Юноша глубоко вздохнул.

— Так мы и стали хозяевами твоего имущества...

— И оно пошло вам в прок? — спросила Бахар.

— Нет, Бахар. Через два года ничего не осталось, Амираслан все проиграл в карты. Потом он продал дома и в городе и в деревне, и эти деньги тоже промотал. Меня прогнал, а сам ушел с шайкой разбойников. Грабил народ несколько лет, потом его поймали и повесили.

— Да, верно пословица говорит, — вставила Бахар, — повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить.

Гюльпери продолжала свой рассказ.

— Я вышла замуж за одного человека. Он привез меня в город, бросил, а сам скрылся, неизвестно куда. Пришлось мне просить милостыню. Один только бог знает, столько я пережила!

Она опустила голову и горько заплакала.

— Не плачь, Гюльпери! Ты была женой Гаджи-Насира и мачехой Нуреддина. Ради них я прощаю тебе все, оставайся у нас, — сказал Рагим и повернулся к Нуреддину: — Сын мой, теперь я спокоен. Сегодня я увидел плоды своего воспитания. Я усыновил тебя, но не считаю это подвигом, потому что я лишь за добро отплатил добром. Это может сделать каждый человек. А ты поступил лучше, ты на зло ответил добром.

Гаджи-Самед кончил.

— А теперь решайте сами, мои дорогие, чей рассказ лучше, — сказал он, обращаясь к притихшим и взволнованным детям.

— Конечно, твой. Твой рассказ самый интересный, — ответили, не задумываясь, Мамед к Фатьма.