Максимализм был, пожалуй, одной из основных свойств личности Алиовсата Гулиева. Он создавал себе правила, по которым жил, и не видел причин, чтобы от них отклоняться или отказываться. Правила существовали всюду — на работе, в быту, в мыслях, манерах, нормах отношений. Они касались его собственного поведения, поведения других людей.

«Вообще в быту он был большим педантом, до занудства любил порядок, аккуратность, чистоту», — скажет впоследствии о своем друге Играр Алиев.

Однако это был не педантизм, подразумевающий бездумное следование придуманным кем-то нормам. Это, скорее, была мечта построить свой мир, соответствующий собственным представлениям о справедливости и гармонии, населить его людьми, какими ты их хочешь видеть, и жить в нем по законам, тобой установленным.

Алиовсат Гулиев такой мир построил, населил его близкими людьми, единомышленниками, соратниками, сотрудниками, людьми, живущими и думающими так же, как он сам. Этим людям Алиовсат муаллим отдавал себя без остатка и требовал того же от них.

В этом мире не было места лжи, двуличию, лени; слова здесь должны были соответствовать делу, взгляды — поступкам. В этом мире не мог появиться человек, не вписывающийся в его нормы. Он бы там не ужился, ушел сам или был бы изгнан.

Жить в подобном мире было до невероятного трудно, но, может быть, именно такая жизнь и называется счастьем?

Мы расскажем сейчас несколько эпизодов из жизни счастливого максималиста Алиовсата Гулиева. Они различны по значению и содержанию, объединяет их внутреннее стремление к гармонии, желание утвердить справедливость, которую Алиовсат муаллим считал одним из краеугольных камней миропорядка.

Максимализм Алиовсата Гулиева проявлялся в его постоянном стремлении сделать окружающий его мир как можно более эстетичным.

Вспоминает Афаг Гулиева:

«В именах отец не воспринимал всяких уменьшительных вариантов. Если, например, мне звонили и спрашивали: «Афу можно к телефону?», он отвечал: «Здесь такая не живет». Он сердился, когда слышал, как мы Джейран называем Джекой. Никаких уменьшительно-ласкательных суффиксов для него не существовало.

Но при этом каждому он давал какое-нибудь прозвище. Меня он называл Читой. Это прозвище пошло из модного в то время «Тарзана».

Родители очень хотели еще одного сына, но родилась я. Отец в то время был в Москве. О моем рождении ему сообщил Играр Алиев. Он позвонил в Москву и сказал отцу: «Должен тебя огорчить. У тебя родилась Чита».

С тех пор это прозвище ко мне прилипло. Все друзья отца называли меня только так. И в 16 лет мне пришлось доказывать всем его ученым друзьям, что никакая я не Чита. Когда ко мне так обращались, я, по примеру папы, говорила: «Здесь такая не живет». До сих пор среди бывших друзей отца есть люди, которые моего настоящего имени не знают.

Воображение у него было богатое. Он мог смотреть на человека и видеть его по-своему. Отсюда появлялись прозвища, соответствующие его собственному видению человека.

У мамы прозвище было «Васса Железнова». Она вела хозяйство, у нее всегда были ключи от всех шкафов. Кроме того, она была казначеем в доме.

Покойного Исмаила Гусейнова он называл Маилио. Я спрашивала:

— Папа, почему Маилио?

— Ты посмотри, как он ходит, какой джентльмен! Какой он необычный! Он Маилио, — отвечал Гулиев. В этом ему слышалось что-то зарубежное».

Давать человеку прозвища считается признаком большой любви к нему. Поэтому неправы те, кто утверждал, что между этими двумя учеными существовала вражда в обычном, бытовом смысле слова. Они были ОППОНЕНТАМИ, могли не соглашаться в научных спорах. Но когда Гулиева сняли с поста директора и встал вопрос о его увольнении из института, именно Исмаил Гусейнов настоял на том, что Гулиев должен остаться в институте.

Не страдая вещизмом, Алиовсат Гулиев очень любил красивые вещи. Это не были хрусталь, посуда, из-за этого иногда возникали споры между родителями, потому что он категорически был против приобретения подобных вещей, собирания для дочек приданого. Но это был тот редкий случай, когда у супруги было свое мнение. Отдавать дочек замуж без приданого, по ее твердому убеждению, было бы позором для семьи, и она это делала тайком от него, покупала и прятала в каких-то коробках, куда-то в дальний угол.

А Алиовсат муаллим считал, что главное украшение дома — это книги.

«И еще он очень любил красиво одеваться, — вспоминает Афаг ханум, любил хорошие запахи. Сначала он душился «Шипром», потому что другого не было, позже его фаворитом стал «Русский лес», который был лучшим на фоне всех советских одеколонов, а потом — «Буржуа».

Отец очень любил носить водолазки под пиджак. Он всегда был одет чисто, опрятно, с иголочки. Если бы я не знала, что у моего отца крестьянские корни, что он до 16 лет понятия не имел, что такое вилка, я бы не поверила этому. Он умел вести себя за столом, умел красиво, изысканно кушать. Он никогда не ел на кухне. Обязательно в столовой, на белоснежной скатерти, красивой посуде — все должно было быть абсолютно эстетически выдержано.

Очень большой проблемой в жизни Гулиева были поминальные четверги, а так как днем он был занят, то ходил туда по вечерам между девятью и десятью.

А ведь на поминках подают чай, который не выпить неудобно. Поглощающим жидкость он назначал Стригунова. А у Иосифа Васильевича была гипертония.

Однажды они должны были за один вечер посетить сразу четыре «четверга». Стригунов пил свой чай, потом они каким-то невероятным образом умудрялись незаметно обменяться стаканами, и Иосиф Васильевич выпивал чай, поданный отцу. После четвертого «четверга» дядю Иосифа увезли с гипертоническим кризом.

— Этот интеллигент, — в шутку возмущался потом Иосиф Васильевич — своей крестьянской брезгливостью довел меня до гипертонического криза!»

* * *

Немаловажным фактором в гармоничном мироустройстве Алиовсата Гулиева была справедливость. Подобно герою Сервантеса, он резко восставал против тех, кто ее попирал, но в отличие от своего предшественника добивался ее восстановления.

Так было, например, в 1959 году, когда в Москве на Днях культуры Азербайджана замечательный азербайджанский актер Алескер Алекперов не получил звания «Народного артиста СССР». Возможно, тут сказались обычные в театральном мире интриги, возможно, этому помешал характер самого артиста, любившего всегда быть первым.

Рассказывали, как на тех же самых Днях культуры играли шекспировского «Отелло» с Алескером Алекперовым в главной роли. Спектакль шел на сцене Большого театра. Алескер Алекперов все думал, что бы такого сделать, чтобы выделиться. И вот, когда пришло время выходить на поклон, все участники спектакля уже на сцене, а Алескер муаллима нет. И вдруг артисты видят, как на сцене открывается люк и на глазах зрителей из-под земли вырастает могучая фигура Отелло. Естественно, артист сорвал шквал аплодисментов.

Стоило ли после таких эскапад надеяться на то, что среди коллег не заведутся свои Яго, которые найдут, кому и что нашептать про тебя?

Артист очень переживал, что ему не дали «Народного артиста СССР», тем более что многие его коллеги по театру в тот год были удостоены этого высокого звания.

Алиовсат Гулиев, видя, что его сосед по даче угрюм, поинтересовался причинами дурного настроения. Когда он узнал, в чем дело, то написал письмо на имя управделами Совета министров СССР Петра Ниловича Демичева и секретаря ЦК КПСС Екатерины Алексеевны Фурцевой, ведавшей вопросами культуры. Под этим письмом подписалось около ста ученых Азербайджана. Спустя несколько месяцев справедливость была восстановлена и Алескер Алекперов получил звание «Народный артист СССР».

Мешадиханум Нейматова вспоминает, как Алиовсат муаллим встал на защиту поэта Бахтияра Вагабзаде, написавшего стихи «Колючая проволока». Это стихотворение, посвященное теме разделенного народа Азербайджана, очень не понравилось партийным лидерам республики. Поэта затаскали по многочисленным инстанциям. И тогда Алиовсат Гулиев выступил в защиту поэта. Он написал в ЦК Компартии республики письмо о том, что раздел Азербайджана — это исторический факт, который невозможно опровергнуть, и нельзя критиковать поэта за то, что он описывает это событие. Только после этого преследования Вагабзаде прекратились.

* * *

Человек, которому оказана помощь, естественно, стремится каким-то образом выразить свою благодарность. Можно поблагодарить на словах, можно что-то подарить, можно… Да мало ли какие формы благодарности найдет тот, кто хочет отблагодарить.

В случае с Алиовсатом Гулиевым ни одна из форм благодарности не проходила. Он их просто не принимал, за исключением, может быть, простого «спасибо». И это при том, что помогал он практически всем, кто обращался к нему.

Чаще всего за помощью обращались односельчане. Обычно в таких случаях речь шла о поступлении в институт или устройстве на работу. Ищущим работу Алиовсат муаллим помогал всегда. Желающих учиться он сначала «тестировал» сам, а потом, как мы знаем, решал, заслуживает ли этот человек поддержки, хочет ли он действительно учиться или только получить диплом. И если выяснялось, что этот человек обладает каким-то потенциалом и из него в будущем выйдет толк или если он и не станет выдающимся ученым, то, по крайней мере, не зря пять лет проведет на студенческой скамье, ему оказывалась всемерная поддержка. Однако это был, так сказать, первый акт.

Во втором акте родители будущего студента делали попытку каким-то образом выразить свою благодарность благодетелю. Так ведь положено! И тогда мажорно оптимистический первый акт переходил в невероятную драму. Если незадачливый благодаритель звонил в квартиру Гулиева и Алиовсат муаллима дома не оказывалось, он мог надеяться на то, что ему удастся уговорить супругу ученого принять подношение, которое обычно делалось от чистого сердца. Ну, не могли простые крестьяне придумать иной формы благодарности, чем зенбили с дарами сальянской природы. Но не приведи Господь, если дверь открывал сам хозяин.

Предоставим слово Талатуму Гулиеву:

«Для отца очень было важно, чтобы к нам приходили с пустыми руками. Если кто-то что-то принес, он мог этого человека и на порог не пустить.

Бывало, звонок в дверь, и, к несчастью пришедшего, дверь открывает отец. А гость, как положено, пришел с полным зенбилем, барана притащил, прочую снедь. Отец тогда говорил: «Я очень прошу вас, в этот дом приходите с пустыми руками. С этим зенбилем я тебя в дом не пущу. Внизу под домом сидит сапожник, оставь эти вещи у него, поднимайся, расскажи, как твои дела». Человек краснел, уходил, возвращался с пустыми руками. Отец впускал его.

Однажды кто-то из близких принес барана, мама убрала его в холодильник. Но ведь отец знал бюджет семьи, понимал, что баран не бюджетный, то есть явно не куплен. Ночью этот баран полетел с пятого этажа на съедение кошкам и собакам. А утром мама, которая успела продумать, что она приготовит из этого барана, обнаружила, что он исчез. Этот эпизод послужил для нее хорошим уроком».

Даже простенькую коробку конфет нельзя было принести в дом без разрешения хозяина, который сам обожал делать подарки.

По воспоминаниям Джейран Гулиевой, в 1962 году на сорокалетие Алиовсат муаллима сотрудники института подарили ему серебряный поднос с кувшинчиком и рюмками. Это его возмутило до глубины души.

— Вы получаете мизерную зарплату. И еще будете экономить из этих грошей, чтобы сделать мне подарок?!

Поднос этот Гулиев так и не принес домой. Он пролежал в его служебном сейфе, и лишь после кончины ученого сотрудники передали его семье.

Всю меру нелюбви отца к подаркам испытал на собственном опыте и Талатум Гулиев.

Это было время, когда в моде были рубашки из люрекса, на трех пуговицах. Как-то к Алиовсат муаллиму пришел в гости один из его университетских друзей. Отца дома не было, поэтому гость оставил какой-то подарок и ушел. Юноша поинтересовался, что же тот принес, развернул пакет и видит, что это именно такая рубашка. Решение примерить ее пришло как-то само собой. Рубашка оказалась Талатуму впору. Естественно, о том, чтобы спрятать ее обратно в пакет, речи и быть не могло. Теперь надо было ухитриться надевать эту рубашку так, чтобы не попасться на глаза отцу. Некоторое время трюк удавался, и Талатум несколько утратил бдительность. Расплата не заставила себя ждать.

В один прекрасный день юноша, облаченный в эту рубашку, вернулся домой, и, как на грех, дверь ему открыл отец. Алиовсат муаллим внимательно оглядел сына, заметил обновку.

— Откуда эта рубашка? — поинтересовался он.

Пришлось Талатуму «раскалываться» и рассказывать отцу о визите его однокурсника.

— Красивая рубашка, — спокойно отреагировал Алиовсат муаллим. — Дай-ка я взгляну на нее поближе, пощупаю.

Далее произошло невообразимое. Алиовсат муаллим взял большие ножницы и стал спокойно нарезать из этой замечательной рубашки длинные полосы. Причем сделано это было так, что ее уже невозможно было потом зашить.

— Пусть это тебе будет уроком в жизни, — сказал он, возвращая сыну лохмотья, совсем недавно бывшие такой замечательной рубашкой.

«Такого поворота, — вспоминает Талатум, — я, честно говоря, не ожидал. Я думал, он отругает, ну, надерет уши, но чтобы разрезать такую красивую рубашку… А я смотрел и не мог возразить. У нас дома была монархия.

Он был редчайшим человеком, другого такого я не встречал. Отец считал, что он должен всем помогать, но никто не имеет права помочь ему».

Такая черта не могла не привлекать к Алиовсату Гулиеву людей. Если же прибавить к ней ослепительную завораживающую улыбку, необычайное красноречие, умение общаться с любым человеком — от дворника до президента Академии наук, то можно понять, почему Алиовсат муаллим становился своим человеком везде, где бы он ни появлялся.

Рассказывает Афаг Гулиева:

«Он мог разговаривать с зеленщиком, продавцом. У нас на рынке в Баку был свой продавец роз, который обожал отца. Когда папа появлялся на рынке, он весь преображался. У нас был свой мороженщик, который папу обожал, был свой милиционер. Перед уходом из дома папа выходил на балкон и делал ему знак рукой. Пока папа спускался вниз, его уже ждало такси.

У него всегда находилось, о чем поговорить с дворничихой. Первым делом он у нее спрашивал: «Какие у вас проблемы? Чем я могу вам помочь? Квартира есть, дети работают?»

В гастрономе, расположенном под нашим домом, он помогал всем, кому мог и чем мог. Когда он заходил в гастроном, — это был праздник. Создавалось такое ощущение, что этот человек живет их проблемами и он зашел поговорить с людьми, послушать, какие у них заботы, тяготы, узнать, чем он может помочь».

Раз в месяц, в день зарплаты, он делал большие покупки в гастрономе. Щедрый и хлебосольный хозяин, Алиовсат муаллим любил, когда в доме все было, когда холодильник ломился от еды.

* * *

Гостеприимство его было безграничным, причем с равным почетом он принимал как гостей из Москвы, так и сельского шофера.

Как-то брат ученого Абульфаз Гулиев с сестрой, воспользовавшись машиной начальника промысла, приехали из Сальян по делам в Баку. Естественно, приехать в Баку и не зайти к брату было нельзя. Шофер остался в машине, постеснялся входить в дом в грязной, пропахшей бензином, замасленной одежде.

Время было обеденное, и Алиовсат муаллим усадил гостей за стол. Все принялись за еду.

— Ой, а внизу-то сидит шофер, — вспомнила сестра, — он, наверное, тоже усталый, голодный.

— Как тебе не стыдно, Абульфаз! — возмутился Алиовсат муаллим. Немедленно спускайся и пригласи сюда человека!

Брат спустился вниз и скоро вернулся с шофером. Алиовсат муаллим лично встретил гостя в дверях, проводил его умыться. Потом, усадив гостя на почетное место за столом, рядом с собой, он стал угощать, накладывать ему на тарелку, предлагая попробовать все блюда. За едой Алиовсат муаллим расспрашивал шофера о его жизни, работе.

Вернувшись в Сальяны, этот человек еще долго рассказывал всем: «Здесь мастера брезгуют с тобой разговаривать, в кабинет начальника вообще не пробиться, а такой великий ученый сам пригласил меня в гости, лично ухаживал за мной, так искренне и запросто со мной разговаривал».

Раз уж речь зашла о гостеприимстве Алиовсата Гулиева, то хотелось бы привести еще несколько забавных эпизодов, характеризующих его отношение к гостю.

Алиовсат муаллим пить не любил. Максимум, что он мог себе позволить за вечер, — это рюмка коньяка. Но любил угощать и наблюдать за тем, как люди пьют.

По соседству с Гулиевыми жила семья Дикаревых. Их старший сын, Руслан, жил и работал в Сибири. В Баку он приезжал редко, в лучшем случае раз в два года. Это был высокий, метра под два ростом, здоровый парень.

Для Алиовсат муаллима его приезды становились праздниками. Он обязательно приглашал Руслана к себе. На столе появлялись самая лучшая по тем временам водка, уйма всяких закусок.

Руслан и Алиовсат муаллим садились друг против друга, и начинался разговор. Хозяин расспрашивал, как Руслану живется и работается в Сибири, задавал уйму всяких вопросов и, слушая рассказ Руслана, периодически приговаривал:

— Ты пей стаканами, как вы пьете там.

Дело было в том, что в первый такой прием перед Русланом поставили рюмку. Гость с сомнением повертел ее в своей громадной руке, в которой эта хрустальная рюмка казалась игрушкой из детского набора.

— Что-нибудь не так? — спросил Алиовсат муаллим, заметив это.

— Профессор, мы там рюмками не пьем, — с достоинством ответил Руслан.

— А из чего вы пьете? — поинтересовался хозяин.

— Из граненых стаканов, — был ответ.

Тут возникли сложности. Алиовсат муаллим любил есть на белоснежной скатерти, из красивой посуды, все должно было быть абсолютно эстетически выдержано, поэтому с гранеными стаканами возникла проблема. Но, к счастью, один нашелся. Его и поставили перед Русланом. И с тех пор сибирскому гостю подавали только этот стакан.

«Отцу доставляло большую радость наблюдать за ним, — вспоминает Талатум Гулиев, — потому что Руслан был одним из редких людей, кого водка не брала. Я его ни разу не видел пьяным. Это восхищало отца, который называл Руслана «истинным представителем русского народа».

Точно так же, как к алкоголю, относился Алиовсат муаллим к курению. Запах табака он не переносил, поэтому в доме никто из гостей не курил.

Но однажды этот непьющий и некурящий человек вынужден был отказаться от своих правил. В гости к Гулиеву пришел с семьей не просто очень почетный и высокий гость, но был этот человек и его давним другом. Они очень любили друг друга, и Алиовсат муаллим не нашел в себе сил отказаться выпить с ним. В тот вечер он выпил больше нормы, рюмки четыре, вместо одной дозволенной. Но это было бы полбеды. К несчастью, гость был еще и заядлым курильщиком. Зашедший на минуту в гостиную Талатум увидел, что отец сидит весь посиневший, задыхающийся от дыма. Но хозяин ни слова не сказал гостю. Эти страдания продолжались часов пять. После ухода гостя все окна в доме были раскрыты нараспашку, комната долго проветривалась.

Впрочем, нет худа без добра. В тот вечер «перебравший» коньяка Алиовсат муаллим лег спать вовремя, как все люди, проспал с восьми до восьми. Это была роскошь, какую он себе позволял крайне редко.

Но людей, которые могли заставить его нарушить режим, были единицы. Редко кому это удавалось. Близко знавшие Алиовсат муаллима и не пытались бы это сделать.

Законы гостеприимства соблюдались Алиовсатом Гулиевым безусловно.

Как-то Гулиевы принимали очередных гостей из Москвы. Раздеваясь в прихожей, один из московских профессоров, желая сказать хозяину приятное, заметил:

— Профессор, какой у вас красивый телефон.

Это был один из недавно появившихся в Баку красных польских телефонов, считавшихся по тем временам большим дефицитом.

Хорошо знавший характер отца Талатум, который присутствовал при этом, обреченно подумал: «Ну, все, ушел телефон». И он не ошибся.

В разгар застолья отец тихо подозвал к себе сына и прошептал:

— Аккуратно снимите и протрите телефон, если сохранилась коробка, упакуйте. Когда человек будет уходить, дайте ему.

И вот, когда гость одевался, чтобы уйти, ему был торжественно вручен упакованный в коробку телефон.

— Что это? Зачем? — удивился гость.

— У нас так принято: дарить гостю то, что ему понравилось.

А семья несколько дней жила без телефона. У Алиовсат муаллима стоял в кабинете свой аппарат, а общего, для остальных членов семьи, некоторое время не было.

Но, несмотря на подобного рода мелкие неудобства, в доме Гулиевых всегда очень любили гостей, поэтому обед никогда не готовился на семью. Если человек приходил в гости, его не спрашивали, голоден он или нет, для него накрывали на стол, ставили перед ним еду, хочешь — ешь, не хочешь — не ешь. Кто бы ни приходил в дом, будь то почтальон или курьер, любого человека, пришедшего в дом, обязательно угощали.

Остальных членов семьи не раздражало это гостеприимство Алиовсата Гулиева. Они привыкли к этому, привыкли к тому, что в доме постоянно кто-то есть. Это стало для них нормой.

Вернувшись из круиза вокруг Европы, Алиовсат муаллим пригласил в гости всех своих попутчиков и организовал для них большое застолье. Потом члены этой «круизной компании» по очереди приглашали друг друга.

«Он не делал различия между людьми по их социальному положению, вспоминает Талатум Гулиев. — Принимает он, предположим, дома профессора, академика. И в это время приходит рабочий или кто-то из деревни.

Отец спрашивает:

— Кто там пришел?

— Пришел такой-то, — отвечаю я, — но не хочет заходить, потому что в калошах.

— Давай сюда этого в калошах, — командовал отец.

Я помню, как однажды пришел к нам односельчанин и попросил отца помочь ему купить мотоцикл с люлькой. А отец не понимает, о чем речь.

— Что это за люлька? — спрашивает он. — Зачем ему эта люлька?

Не получив от окружающих вразумительного ответа, он позвонил министру торговли Баширзаде, и тот ему объяснил, что из-за проблем с машинами и плохих дорог мотоцикл с люлькой пользуется в сельской местности особой популярностью. Во-первых, он может перевезти троих человек, и к тому же крестьяне очень часто в люльку складывали товар, который везли на базар. Только тогда отец понял, чего от него хотят, и попросил министра помочь этому человеку. В тот же день у просителя был мотоцикл с люлькой. А отец был счастлив, что смог оказать ему услугу».

Но при этом сам он от чужой помощи отказывался наотрез. Абульфаз Гулиев рассказывает, как в 1968 году Алиовсат муаллим решил справить четвертую годовщину кончины отца. Он позвонил брату.

— Езжай в Амираджаны, там у меня есть два барана, отвези их в Гызылагадж, будем справлять поминки по Леле. Я сам приеду назавтра и привезу все остальное.

В Амираджанах жил садовник, человек, бесконечно любивший и уважавший Алиовсат муаллима. Вот у него и держал Гулиев этих баранов.

Абульфаз Гулиев собрался ехать в Баку. О причине его отъезда узнало колхозное руководство. Председатель колхоза Гудрат Самедов и несколько аксакалов позвонили в Баку.

— Послушай, Алиовсат, ну где ж это видано, чтобы из города в деревню везли баранов. Ты не беспокойся и не хлопочи, мы здесь сами все организуем как надо.

— Нет уж, — ответил им Алиовсат Гулиев, — вы для этого возьмете баранов из колхозного стада. А те, которых привезет Абульфаз, куплены мной на заработанные деньги.

Аксакалы хоть и обиделись немного, но не признать правоту Алиовсата не могли.

Бараны в Гызылагадж были доставлены, поминки прошли как полагается.

Это был последний приезд Алиовсата Гулиева в родную деревню. Он словно приехал попрощаться с земляками, могилами близких. Начинался самый тяжелый и мучительный этап его недолгой жизни.