Только что, сударыня, получила я ваше письмо от 22 сего месяца. Нет для меня более счастливого дня, чем день, когда я узнаю о вас из ваших строк. Так радостны и так дороги мне всякий раз доказательства вашей ко мне дружбы, что мне впору повторить о ваших письмах слова, сказанные однажды Фонтенелем о некоей даме, которая ему нравилась, что минута, когда он видит ее, и есть для него минута наивысшего блаженства. Такой способ выражения был тогда подвергнут критике, но людям грубым ведомы на этом свете одни лишь плотские радости; мне жаль их. Может ли быть минута сладостнее, чем та, когда получаешь дружеские уверения от особы, тобою любимой и почитаемой? Есть немало людей, коим недоступно блаженство любви беззаветной, когда счастье предмета твоей любви тебе дороже собственного счастья. Возблагодарим же Провидение, которое даровало нам обеим доброе сердце, а вам – стойкость, позволяющую переносить невзгоды, выпавшие на вашу долю. Иначе что было бы с вами? Ваша смиренность, ваша чувствительность, ваше нелицеприятное отношение к людям преобразились бы в отчаяние, в жестокость, в несправедливость. Какие бы горести ни обрушивала на нас судьба, во стократ горше те, причиной коих являемся мы сами. Вы находите, что бывшая монахиня, что ее братец кардинал так уж счастливы при всем своем богатстве? Да они охотно променяли бы свое пресловутое благоденствие на ваше невезенье.

Вы спрашиваете, получил ли Пон-де-Вель должность распорядителя при приеме послов. Будь это так, вы узнали бы об этом раньше тех, кто составляет «Газетт» . О чем-то подобном речь действительно шла. Но ему ведь еще предстоит освободиться от нынешнего своего места с выгодой для себя, да и здоровье у него по-прежнему скверное. Я опасаюсь, как бы в конце концов мы вовсе его не потеряли. Пишу вам об этом, и сердце сжимается – подобная утрата была бы для меня самой страшной. Это человек, обладающий самыми главными душевными качествами, он исполнен ума и чувства достоинства. Со мной он сущий ангел.

Сейчас вы очень удивитесь. Мы поссорились с г-ном д'Аржанталем – впервые с тех самых пор, как он живет на белом свете, да так, что вот уже четыре дня как не разговариваем. А произошла эта ссора из-за того, что он не пожелал отужинать со своей матушкой, которая должна была в этот вечер вернуться из-за города после недельного отсутствия; перед тем она через нескольких человек передавала, что в тот вечер будет в Париже, при этом постоянно сетуя, что он недостаточно к ней внимателен. Я ему это сказала, и тут-то мы с ним и разбранились. Я напомнила ему, что долг надобно ставить превыше своих развлечений. В конце концов я вспылила, ни в коей мере не забывая при этом о своих нежных и дружественных к нему чувствах, ведь из чувства дружбы я и говорила с ним так откровенно. А он на это отвечал так сухо и бессердечно, что меня как громом поразило. Горничная госпожи де Ферриоль была свидетельницей нашего разговора. Он выбежал из моей комнаты, а я еще с четверть часа не могла слова вымолвить и в конце концов разразилась слезами. В это время вошел г-н де Пон-де-Вель и спросил, почему я плачу. Я не могла решиться сказать ему правду. Тогда горничная все ему рассказала, и он очень был удивлен. Госпожа де Ферриоль ничего о нашей ссоре не знает – уж она-то была бы в восторге, ведь всего несколько дней назад она устроила мне ужасную сцену как раз из-за того, что я защищала д'Аржанталя от ее нападок. Когда она приехала, я первым делом передала от ее сына извинения, что он не смог ее подождать, и взяла на себя всю вину, сказав, что слишком поздно сообщила ему об ее приезде, а он уже никак не мог отказаться от ужина, на который приглашен был еще неделю тому назад, и притом людьми, с которыми не коротко знаком. Горничная как раз стояла позади меня, я этого даже не заметила – так у нее слезы навернулись на глаза от неожиданности и умиления. Потом она мне сказала, что вот, я еще оправдываю г-на д'Аржанталя, вместо того чтобы на него пожаловаться. А Пон-де-Велю я сказала, что отныне буду любить д'Аржанталя только для самой себя и уж, конечно, никогда не стану любить его ради него. Представляете себе, в каком я огорчении, сударыня? Потерять друга после двадцати семи лет дружбы. Мне кажется, он стыдится того, что произошло, и вот от этого, должно быть, и выказывает мне такое неуважение. У меня до того тяжело на сердце, что я не в состоянии закончить это письмо. Допишу, когда буду спокойнее.

29 августа 1728.

Ссора наша продлилась неделю, и, как водится, первый шаг к примирению сделал тот, кто был прав. Во время обеда я выпила за его здоровье, а назавтра безо всяких объяснений поцеловала его. С тех пор у нас с ним те же отношения, Что и прежде. Вы упрекнете меня, что между двумя датами огромное расстояние. Но у меня тут случились кое-какие дела, помешавшие писать вам, но не мешавшие мне о вас думать. Мадемуазель Бидо не сделала того, что обещала. Я не слишком этим огорчена – боюсь быть кому-нибудь слишком обязанной. Г-н Кабан собирается навестить вас. Дал бы мне бог быть такой же свободной, как он! Я бы тотчас же оказалась подле вас. Но все равно, что бы ни случилось, я непременно, непременно приеду, даже если мне милостыню придется просить ради того, чтобы увидеть все то, что я так люблю – люблю больше всего на свете.