I

Хаким-байбача, в дорогой бобровой шапке и в синем суконном халате, степенно, не глядя по сторонам, возвращался из магазина. На повороте к дому его встретил элликбаши Алимхан.

— Мулла Хакимджан, сделайте такое одолжение, зайдите к нам, — пригласил он приятным, вкрадчивым голосом, легонько пожимая руку байбачи.

Хаким, полагая, что это обычная любезность, ответил:

— Спасибо, Алимхан-ака. Я, пожалуй, пройду домой.

— Нет, мой байбача, — значительно улыбнулся элликбаши, — я хочу сказать вам пару слов по секрету. Пожалуйте, жертвой мне стать за вас.

Хаким-байбача пожал плечом и нехотя последовал за Алимханом. Миновав темный, крытый проход, они по крутой дощатой лестнице поднялись на балахану. Крытая камышом и глиной, балахана снаружи была невзрачной, но внутри оказалась хорошо отделанной. Потолок украшен фресками, правда уже потемневшими от времени, но, видно, исполненными рукой опытного мастера. Ниши — ганчевые, по-старинному расположенные клетками одна над другой. Посреди комнаты разостлана новая ярко-красная кошма, подальше, на высоком месте, — уже подержанный чистый ковер. Вокруг сандала — новые одеяла.

Хаким-байбача присел к сандалу и откинулся на услужливо подложенную сзади подушку. Элликбаши осторожно снял тонкий суконный чекмень, повесил на колышек в стене аккуратно свернутую белую чалму. Потом заторопился вниз, в жилую половину дома, за угощением.

Алимхан был щеголеватым, хорошо сохранившимся для своих лет человеком. Ему было уже под шестьдесят, но никто не смог бы дать более пятидесяти. Заметно поседевшая борода его и усы были всегда аккуратно подстрижены, расчесаны, приглажены. Одевался он хорошо и со вкусом. На пальцах — кольца с крупными камнями. Были у него и часы, и, разговаривая с кем-либо, он то и дело поигрывал свешивавшейся на грудь серебряной цепочкой.

Какого-либо определенного дела Алимхан не имел. Одно время он занимался мелкой торговлей, но уже давно забросил ее. Алимхан был из тех людей, которые, не утруждая себя заботами, умеют неплохо устроить жизнь. Хитрый и изворотливый, он был великим мастером во всякого рода темных делах. Взять в долг деньги и присвоить, составить подложный документ и отобрать у какого-нибудь простака землю или двор с постройками — для Алимхана обычное дело.

Особенно развернулся Алимхан с тех пор, как стал элликбаши. В этой должности он бессменно состоял уже двенадцать лет и, несмотря на жалобы бедноты в казыхане и в другие учреждения, неизменно преуспевал в своих мошеннических проделках. И все потому, что он был в близких, почти приятельских отношениях со всеми имамами, улемами, малыми и крупными баями своего квартала, особенно с Мир-зой-Каримбаем.

«Талантам» Алимхана не было счета. Как элликбаши, он любил и умел распорядиться где надо и неизменно присутствовал на всех тоях, поминках, совал свой нос во все дела, с головой уходил в споры, скандалы и тяжбы жителей квартала — одних тяжущихся помирит, других сам стравит. Во всех случаях он защищал не правого, а богатого и щедрого на взятки. Если умрет кто-нибудь из денежных или многоземельных людей, он обязательно перессорит наследников. А потом начнет ловить рыбу в мутной воде и большую часть имущества оттягает себе. Завсегдатай всяких веселых компаний и вечеринок, Алимхан сам никогда никаких пиров не устраивал.

Оставшись один, Хаким-байбача припомнил все известные ему проделки Алимхана, еще раз удивляясь ему и преклоняясь перед его ловкостью. Приглашение на балахану вызвало в нем подозрения. «Нужно быть осторожным, — рассуждал байбача. — Он, похоже, придумал какую-нибудь новую каверзу. Может, совета хочет спросить? Нет, он никогда ни у кого советов не спрашивал. В чем же дело? Если попросит денег, конечно, скажу, что нет».

Алимхан поставил на сандал поднос, полный фруктов и сладостей. Потом внес бурно кипевший самовар, налил чаю. С обычной для него льстивостью он пригласил гостя откушать. Хаким-байбача положил в рот маленький, с урюковую косточку, кусочек лепешки, давая понять хозяину, что он не располагает временем.

— Говорите, Алим-ака…

— Не торопитесь, я давно имел желание побеседовать с вами. Прошу! — Алимхан жестом указал на поднос и принялся не торопясь распространяться о войне. Все известные ему новости он передавал таким тоном, будто сам только что прибыл с фронта. Рассказывал всякие небылицы о немецкой артиллерии, аэропланах и еще о каком-то «непостижимом уму» оружии врага.

Хаким-байбача, интересовавшийся известиями о войне, невольно заслушался. Потом и сам втянулся в беседу. Он выложил все, что слышал от русских, татарских и еврейских купцов о событиях в России, о пошатнувшемся положении царской власти.

Оба собеседника в меру своего разумения старались подыскать доказательства несостоятельности подобных слухов. Каждый из них просил аллаха о даровании победы царю и его армии.

После этой увлекательной беседы, растянувшейся на целых полчаса, Хаким-байбача снова выразил нетерпение. Элликбаши помолчал с минуту, обдумывая, с чего начать обещанные «пару слов».

— Мулла Хаким, есть одно очень тонкое дело. — Алимхан улыбнулся. — Но благое дело. Прежде чем приступить к нему, я счел за необходимость посоветоваться с вами. Если будет угодно аллаху, вы не только выскажете свое мнение, но и примете на себя руководство…

— Говорите. На хорошее дело я всегда готов. — Хаким-байбача взял из серебряного портсигара папиросу, зажал в губах, протянул портсигар Алимхану, потом выжидающе уставился на хозяина.

— Как известно, Хаким-байбача, о мужчине никогда нельзя сказать, что он постарел, подряхлел. Творец вселенной силой своего могущества мужчину создал основательно, совершенно. Бриллианты мужской силы неиссякаемы… Не правда ли?.. — Алимхан, будто молодой щеголь, ухарски зажал дымившую папиросу в уголке губ и продолжал: — Вот уже четыре месяца, как умерла ваша добрая матушка. Не кажется ли вам, что нашего благодетеля и отца женить надо? Годы его порядочные, верно, но он еще очень бодр. Сердце его — сердце джигита. Я это хорошо знаю. Он еще не отстранился от дел, любит веселые беседы, часто бывает у друзей… Короче говоря, по всему видно, что Мирза-Карим-ата еще понимает толк в удовольствиях нашего бренного мира и желает еще долго вкушать от этих удовольствий. А коль скоро дело обстоит именно так, нам необходимо прислушаться к желаниям этого человека. Вот я и думаю: вы — старший сын, я — один из его друзей, возьмемся и общими силами поженим его… Доброе бы дело было, а?..

Элликбаши улыбнулся и в ожидании ответа Хакима-байбачи легонько поглаживал усы.

— Очень хорошо, — охотно согласился Хаким, — я и сам об этом подумывал. Неплохо было бы найти подходящую смирную женщину, чтобы она могла присмотреть за отцом, воды для омовения подать, постель приготовить. — Байбача взглянул на собеседника. — Алимхан-ака, отец говорил об этом с вами? Или вы по-дружески сами заботу проявляете?

Элликбаши налил гостю чаю, откусил маленький, с горошину, кусочек сахару, отпил глоток сам.

— Первым заговорил об этом ваш отец, — не торопясь начал он. — С неделю назад мы долго беседовали с ним. Но я до сих пор никак не мог вас встретить в таком месте, чтобы поговорить с глазу на глаз. Впрочем, это ничего, — с добрым делом, говорят, никогда не поздно. Только, я уже говорил вам, мулла Хаким, что у бая-ата нашего молодое сердце. А он хочет, чтобы сердце его еще больше помолодело. Поняли? Так что о женщине, которая бы годилась только воды подать, и речи быть не может, братец мой!

Хаким-байбача покачал головой, помолчал, пощелкивая пальцами о край подноса.

— Молодую жену хочет взять, говорите? Чудно!

— Намерения вашего отца, пожалуй, еще посерьезней, — подхватил элликбаши. — Он хочет нецелованный цветок сорвать. А что вы на это скажете? Я готов преклониться перед этим человеком. Пользоваться всеми благами жизни в этом бренном мире больше, чем кому бы то ни было, подходит именно вашему отцу. — Алимхан таинственно понизил голос. — Не стану от вас скрывать, наш Мирза-Карим-ата хочет жениться на девушке!

У Хакима от удивления глаза полезли на лоб:

— На девушке! Правда? Тавба!

— Хэ-хэ-хэ! — мелко рассмеялся элликбаши. — В словах моих даже с кончик иголки нет лжи, байбача. Я ведь в этом деле, можно сказать, не больше как толмач. Жених наш и на девушку уже намекнул, какая пришлась ему по сердцу. Так что перевяжитесь поясом старания, байбача, и думайте, как лучше удовлетворить желание отца. Ого, дел тут много! Вы, оказывается, нрава своего отца не знаете, а?..

Хаким-байбача был взволнован.

— Чья же она, эта будущая наша мать? — нетерпеливо спросил он.

— У вас под боком, Ярмата дочь! — весело ответил элликбаши.

— А?! Что вы говорите? Такое мне и в голову никогда не могло прийти!

Байбача даже побледнел. Он нервно закурил новую папиросу, почти грубо спросил:

— Разве нельзя найти другой… девушки?!

— На этот счет ваш отец высказал такие соображения: «Она выросла у нас, на моих глазах. Смирная, испытанная…» Однако, мне кажется, дело не только в этом. Девушка, видно, ярким пламенем горит перед его очами. Похоже, что душа его очень склонна к ней. Во всяком случае, мне так показалось. Оно и понятно, красивая девушка всякому, как солнце, греет сердце. Девичья порода — то же красное яблоко: увидишь, как яблоко отливает на солнце, плавая в воде, и даже нагнуться забудешь, протянешь к нему руку… Так что вы скажете, байбача? Если мы соединим дочь Ярмата с вашим отцом, не будет ли она на месте, как бриллиант в гнездышке на кольце?

Хаким не ответил. Низко опустив голову, он задумался. Байбача был в обиде на отца. Особенно его злило то, что отец выбрал именно Гульнар.

Алимхан, известный своим сладкоречием рассказчик на пирах и вечеринках, разошелся. Он говорил о чувствительной натуре Мирзы-Каримбая, о пользе женитьбы стариков на девушках: часто облизывая губы, живописал прелести девушек и наслаждения, какие они могут доставить. Хаким-байбача наконец не выдержал, вскочил с места:

— Ну, я пошел.

Элликбаши загородил ему дорогу:

— Хаким-байбача, наш благодетель твердо порешил это дело. Вам ли жалеть для родного отца дочь какого-то батрака? Вы разумный молодой человек, не мне вас учить. Одно должен напомнить: исполнение желаний отца — ваша святая обязанность. Как бы там ни было, сын — раб отца.

— Хорошо, что я должен делать? — не глядя на Алимхана, спросил байбача.

— От вас требуется совсем немного: осторожно разъяснить дело младшему брату, сестре… и еще кто там у вас есть, подготовить их, чтобы не было никакой обиды… И все. А насчет тоя постараться — это уж я сам…

Хаким-байбача не сказал ни «да», ни «нет», холодно распростился и ушел.

Возвратившись к себе, Хаким даже не взглянул на игравших во дворе ребятишек, которые бросились было к нему с криками «дада», и прошел прямо в свою богато обставленную, недавно покрашенную в голубой цвет комнату. В доме было холодно, но он не присел, как обычно, к сандалу, а, не раздеваясь, бросился на новую, блестящую никелем кровать, купленную только ради украшения дома. Он долго лежал и думал.

Хаким-байбача понимал, что помешать отцу, отличавшемуся твердостью характера, жениться на девушке невозможно, тем бсшее что для этого не было никаких оснований. Но ему было очень неприятно, что отец женится на Гульнар. Когда Гульнар выросла и расцвела первой девичьей красотой, Хаким-байбача сам заглядывался на нее. Но взять ее в жены он вначале не решался. Во-первых, если человек, уже имеющий детей, берет вторую жену, то в семье неизбежны ежедневные ссоры. Байбача боялся, что ему придется постоянно видеть нахмуренные лица жен и выполнять обязанности казия по разбору скандалов между ними. Во-вторых, он считал, что женитьба на дочери батрака, как бы девушка ни была красива, нанесет ущерб его гордости и доброму имени.

Позже Хаким придумал выход, казавшийся ему вполне надежным и безупречным. Выход был такой: он переселит под каким-нибудь предлогом семью Ярмата в один из городов Ферганы, хотя бы в Коканд, где он чаще всего бывает, и там женится на Гульнар. Одна жена в Ташкенте, другая — в Коканде. Они не смогут встречаться друг с другом, и не будет никаких раздоров. Об этой женитьбе мог бы никто и не знать вовсе. А сам он жил бы то в Ташкенте, то в Коканде.

Когда байбача собрался всерьез приступить к выполнению задуманного, умерла мать, и он вынужден был отложить дело до весны.

Хаким-байбача снова и снова раздумывал над создавшимся положением. Осуществить сейчас прежний план — значило навлечь на себя гнев отца. Байбача очень жалел, что так долго проявлял нерешительность и упустил время. Выхода никакого не было. Теперь ему волей-неволей приходилось отказаться от Гульнар.

Жена байбачи Турсуной принесла на китайском блюде баранье мясо, жаренное с яйцами.

— Вставайте, остынет, — предупредила она, ставя блюдо на сандал.

Хаким вздохнул, поднялся с кровати. Поел немного, отодвинул блюдо, спросил жену:

— Салим дома?

— Ушел за доктором или за табибом. Сынишка его Шавкат что-то заболел.

— Вернется, скажи ему, пусть обязательно зайдет ко мне, — распорядился байбача. Он спрятал ноги под сандал и укутался теплым одеялом.

Салим-байбача застал брата крайне озабоченным. Хаким давно уже судился с одним человеком из-за земельного участка, и Салим подумал, что суд вынес решение не в пользу брата.

— Вы огорчены, что случилось? — заботливо спросил он.

— Отец собирается жениться. Что ты на это скажешь? — сразу приступил к делу Хаким-байбача.

— Так скоро? Не дождавшись даже первых поминок?

Хаким-байбача махнул рукой.

— Умерла — схоронена. Пусть будет уготовано ей место в раю… Я говорил с элликбаши. Старик ему все поведал.

— Ну что ж! Пусть поищет. Если найдет порядочную женщину, бездетную, пожилую, — пусть сватает.

Хаким-байбача выразительно посмотрел на брата, усмехнулся и покачал головой.

— Что?! Он хочет жениться на молодой? — догадался Салим. — Тавба! Его ровесники сидят дома и знают только четки да молитвы! — Салим-байбача сердито хмыкнул и даже отвернулся.

— Отец наш, оказывается, еще бодр, — осторожно начал разъяснять Хаким-байбача. — На старости лет ему еще раз захотелось вкусить от радостей жизни. Почему же мы должны препятствовать ему? А потом, нрав отца ты знаешь. Кто сумеет удержать его, если он что задумал?.. Не волнуйся, брат, я тебя позвал на совет, — Хаким понизил голос. — Знаешь, отец задумал стать зятем Ярмата. Собирается жениться на Гульнар!..

Салим-байбача даже привскочил от неожиданности. Он гневно ударил кулаком по сандалу, чуть не свалив стоявшую на нем большую лампу. Не в силах выговорить слова, он долго сидел, уставившись на брата. Левое веко его нервно подергивалось.

— Что ты так дрожишь? — стараясь казаться спокойным, сказал Хаким-байбача. — Воля отца — воля аллаха. Отец хочет жениться на девушке — пусть женится, хочет взять Гульнар — пусть берет. Не будем ему препятствовать, не будем огорчать старика…

— Гульнар, наша рабыня, будет нам матерью! А убогий Ярмат — дедушкой! — заорал Салим.

— Тише. Тише ты! — успокаивал брата Хаким. — Женщины услышат — сколько разговору будет. Не женится на Гульнар, так возьмет дочь какого-нибудь другого бедняка. Какая порядочная семья выдаст девушку за старика, обросшего внуками.

— Девушка ли, вдовушка ли, Гульнар ли, другая ли — это все равно. Я против женитьбы отца на молодой.

Салим вскочил и зашагал по комнате. Через минуту он подошел к сандалу, взял из портсигара папиросу. Позабыв о спичках, нетерпеливо, обжигая брови, прикурил от лампы. Остановившись над братом, заговорил:

— Понимаете, о чем я беспокоюсь, брат? Молодая жена начнет щенить одного за другим. Придет время, отец умрет, и лягушата Гульнар поднимут головы. У них найдутся покровители, защитники. Все богатство будет разделено, не знаю, на сколько частей. А делить на всех — и гору растащить можно. И тогда семья Мирзы-Каримбая зачахнет, потеряет силу. Вы об этом подумали?..

Мысли Хакима-байбачи до сих пор были заняты другим и об этой стороне дела он действительно не думал. К тому же материально он чувствовал себя достаточно прочно. Часть денег он пустил в оборот тайно от отца и брата и сумел приобрести порядочный капитал, принадлежащий лично ему. Но теперь и перед его глазами замелькала гурьба ребятишек — неродных братьев и сестер. Он опустил голову на руки и долго сидел молча. Наконец, словно утомившись от размышлений, вздохнул и тихо сказал:

— Горячиться — этого мало. Ты выход найди. Чтобы и шашлык не подгорел, и вертел остался цел.

Салим-байбача не ответил. Кусая от злости ногти, он нервно зашагал по комнате, поминал отца, Ярмата, Гульнар словами одно другого крепче и острее.

— Хаким-байбача остановил брата:

— Подожди, не изводись напрасно. Лучше посоветуй что-нибудь.

— А что вы на это скажете?.. — Салим неожиданно опустился на колени возле сандала, присел на пятки и зашептал: —Если отец до женитьбы все имущество, землю и прочее запишет на нас и скрепит печатью… потом пусть берет кого хочет.

Хаким-байбача быстро взглянул на брата. Облегченно вздохнул, ухмыльнулся в усы.

— Очень бы хорошо! Многие так делают. Только не обидит ли это старика?

— А чего тут обидного? — возразил Салим. — Он ведь для нас наживал богатство. Если старик твердо решил жениться на Гульнар, он не должен отказать нам в этой просьбе. А не пойдет на такие условия — я никак не согласен…

Хаким пожал плечами:

— Какая польза от того, что ты будешь против?. Только отца прогневишь. Он все равно сделает так, как задумал. Но мысль твоя хороша. Я завтра же дам знать отцу об этом условии через элликбаши. Какой ответ будет, сказать не могу. Но, во всяком случае, уговорить попытаюсь… Вот что, брат, я дня через три-четыре уезжаю в Фергану. Так ты тут не обижай и не серди старика. Хорошо?

Салим-байбача, раздраженный уступчивостью и уклончивостью брата, хотел было ответить резкостью, но в это время отворилась дверь и вошел Танти-байбача. Оба брата с заметным смущением поднялись ему навстречу.

— Я, кажется, помешал вашей беседе? Здравствуйте!

Не снимая шубы, Танти присел к сандалу. Внимательно оглядел братьев:

— Отчего вы смутились? Случилось что? Все ли у вас благополучно?

— Благополучно, благополучно… — в один голос торопливо ответили братья.

— А я к вам с радостной вестью, — горделиво заявил Танти-байбача. — Вашему племяннику Абиджану бог послал сына! Раскошеливайтесь на суюнчи!

— Ого, очень хорошо! Поздравляем с внуком!

— В шестнадцать лет уже сына имеет Мирабид, а? Тавба!

— Маленький отец!

— А мы еще смолоду дедушками стали, — шумно расхохотался Гаити.

Салим-байбача ехидно рассмеялся:

— Вот наш отец и правнуком обзавелся. Теперь он должен большой той устроить…

Хаким-байбача промолчал и только строго взглянул на брата и Турсуной и Шарафатхон сидели у сандала и делились друг с другом своими горестями. Сегодня они узнали, почему их мужья — Хаким и Салим-байбача — уже в течение трех дней были такими хмурыми и неласковыми. Желание свекра жениться казалось для обеих большим несчастьем. Ведь только недавно они избавились от сварливой свекрови, которая считала себя единственной хозяйкой в доме, постоянно требовала почитания и преклонения. Но еще больше их расстроило намерение старика взять Гульнар.

Позабыв на время взаимную вражду, они говорили о неожиданно нагрянувшей на них беде. «Гульнар — девушка-рабыня, — рассуждали они. — Кто наши отцы? Самые известные баи Ташкента. И разве рабыня может быть нам свекровью? Гульнар хоть она и низкого рода, но красива собой. Чтоб угодить молодой жене, старик обязательно поставит ее над нами. А ей того и надо — как любимая жена она станет делать все, что ей вздумается. Нас отстранит от всего и на наших же головах, как говорится, будет орехи колоть. Дочь бедняка, она должна быть жадной на добро. Все самое ценное в доме она постарается прибрать к рукам, а мы останемся ни при чем. Перед свекром мы и рта раскрыть не сможем. Мужья наши тоже не посмеют перечить отцу… Если бы старик женился на пожилой женщине, тогда другое дело: мы бы сговорились и общими силами отшвырнули бы ее от всего, как подушку…»

Со стороны ворот послышался громкий плач Нури. Снохи засуетились и побежали встречать золовку.

После смерти матери Нури приходила к своим очень часто. В первые дни она казалась действительно убитой горем, но очень скоро примирилась с судьбой, по-прежнему была способна хохотать по всякому пустяку, хотя каждый раз при посещении отцовского дома по обычаю начинала плакать и причитать от самых ворот. Как же! Иначе соседи могли подумать: «Дочь Мирзы-Каримбая оказалась черствой и легкомысленной!» Войдя во двор ичкари, Нури опускалась на корточки на террасе и, закрыв лицо платком, выла и причитала, хотя на глазах у нее не появлялось ни слезинки. Турсуной и Шарафатхон были несказанно рады смерти свекрови, но тоже старались как можно протяжней и жалобней вторить главной плакальщице.

Так было и на этот раз. После «плача» Турсуной и Шарафатхон провели золовку в дом и тотчас принялись нашептывать ей о намерениях старика. Нури при первых же словах невесток вся затряслась как в лихорадке, глаза ее загорелись бешенством.

— Где Гульнар? — рванулась она. — Задушу! Сейчас же задушу!..

Обе невестки побледнели. Ведь мужья наказывали им пока молчать об этой тайне. Они наперебой принялись успокаивать золовку:

— Не подымайте шума, отец обидится. Осторожней надо. Упадите братьям в ноги, плачьте, умоляйте их, только не говорите, что слышали от нас! Скажите: сама найду для отца подходящую женщину…

Весь остаток дня Нури ходила по дому словно помешанная. Вепером, когда пришел Салим-байбача, она бросилась перед ним на колени, обняла ноги, принялась вопить. Салим поднял сестру, усадил ее к сандалу.

— Мне еще тяжелей, чем тебе, — сказал он с дрожью в голосе. — . Но что пользы вопить, Нури? Мы все — рабы отца. Я не говорю, чтобы ты смирилась совсем. Но… рот пока зажми. Что будет — увидим. Воля отца…

— Какой он отец? — вскричала Нури. — Еще не остыла земля на могиле матери, а он уже вздумал жениться на батрачке! Как я могу терпеть? Чтоб подлая рабыня да была старшей в нашем доме?! Знаю, эта распутница, подохнуть ей, сама сбила отца с пути!..

Салим-байбача зло рассмеялся. Потом заставил сестру утихомириться, сделал знак жене выйти и принялся разъяснять свою мысль о завещании.

На следующее утро Нури, не желая мириться с выбором отца, нашла какую-то старуху, пообещала одеть ее с головы до ног и попросила проводить себя к надежной ворожее. Старуха потащила Нури к известной «колдунье с бубенцами».

Они миновали квартал Шор-тепе на окраине города, спустились в глубокий овраг и вошли в небольшой одинокий двор, окруженный старыми, полуразрушенными дувалами и покрытый плешинами солончаковых пятен. Посреди двора, чернея дуплом, стоял огромный древний тал с голыми, беспорядочно разросшимися корявыми ветвями.

Нури шла впереди. При ее появлении вороны, во множестве сидевшие на ветвях тала, тревожно закаркали. Когда Нури приблизилась к маленькой, с циновку, терраске, из угла, гремя цепью, поднялся большой лохматый пес. Нури отшатнулась, бледная, прижалась к старухе и с ужасом оглянулась по сторонам, будто очутилась ночью одна на кладбище.

Пес отрывисто рявкнул и снова улегся на прежнее место. В ту же минуту черная, закопченная дверь высокого, как крепость, но уже ветхого глинобитного дома бесшумно открылась и на пороге показалось какое-то необычайно странное существо, очень похожее на скелет, обтянутый кожей. Это и была колдунья. Возраст ее невозможно было определить. Лицо сморщенное, с провалившимися щеками. Глаза маленькие, как бусинки, сидели глубоко и горели мрачным, наводящим страх огнем. Из-под черного платка свисали грязные, засаленцые волосы, такие же густые, длинные и растрепанные, как у пса.

Держась за дверное кольцо тонкими, костлявыми пальцами, колдунья долго всматривалась в лицо Нури, потом, волоча по земле подол длинного темного платья, сделала два шага ей навстречу.

Нури, боясь приблизиться, поздоровалась с колдуньей издали. Затем, волнуясь, бессвязно рассказала о цели своего посещения. Колдунья молча кивнула на дверь и первой вошла в ДОМ.

В помещении было холодно и темно, как в зиндане. Колдунья скрылась за белевшей в дальнем углу комнаты занавесью. Немного погодя оттуда послышался ее скрипучий голос:

— Закройте дверь. Покровители мои боятся света…

Когда дверь была закрыта, Нури, ничего не видя вокруг, опустилась на корточки. Вдруг из угла раздались звуки бубна, увешанного бубенцами. Нури вздрогнула и закрыла глаза.

Бубен то звучал глухо и монотонно, то вдруг рассыпался стремительно частой, сумасшедшей дробью, перезвон же бубенцов рушился со всех сторон, множимый эхом голых стен. Казалось, что в бубен бьет сам дьявол, пролетающий темной ночью над страшными кручами, а под его зловещую музыку танцуют увешанные погремушками юркие джинны.

К жутким звукам бубна скоро присоединились и хриплые подвыванья колдуньи:

— Йо Султан! Йо чилтан! Ху-ху-ху!..

Колдунья выла и бормотала долго. Она то умоляла о чем-то джиннов, то смеялась диким, нечеловеческим смехом…

Нури и в самом деле казалось, что она находится в жилище злых духов и что духи эти окружают ее со всех сторон. Она не смела открыть глаз. Голова у нее кружилась, на лбу выступил холодный пот.

— Идемте, Нури-ай!

Нури услышала голос старухи, своей спутницы, как сквозь сон, но тотчас вскочила и, не помня себя, спотыкаясь, бросилась к выходу. Во дворе, словно очнувшись после страшного кошмара, она с облегчением вздохнула, хотя в ушах ее все еще слышались зловещие звуки бубна.

Немного погодя во двор вышла колдунья. Она прошамкала, что джинны «порвали нити, связывающие сердца Гульнар и Мирзы-Каримбая»: широко разинув рот с парой полусгнивших зубов, зевнула так, что на месте сморщенного лица оказался черный провал, затем вынула из-под полы и передала Нури зашитый в тряпицу комочек величиной с орех. В узелке, по ее словам, были могильная земля, обломок ржавого ножа, щепочка от табута, кусочек мыла, ноготь мертвеца и еще многое другое. Каждое из этих средств должно было накликать на Гульнар беду: могильная земля заставит ее скорее смешаться с прахом: от обломка ножа сердце Гульнар должно затвердеть как железо и покрыться ржавчиной: мыло поможет, чтобы девушка растаяла без следа: губительная же сила щепочки табута и ногтя мертвеца была ясна сама по себе.

Колдунья посоветовала зарыть узелок под порогом Гульнар и еще добавила, что нужно взять Тюмок теста, скатать его в колобок наподобие человеческой головы и непрерывно втыкать в него сорок иголок, отчего Гульнар почувствует сильные головные боли и вскоре умрет.

Нури сунула страшной старухе десять рублей и заторопилась домой, чтобы поскорее выполнить все ее советы.