Представь себе самое счастливое место на земле, место, где ты — царь и бог, где ты повелеваешь законами Вселенной, подстраивая их под себя. Это может быть как неопределённое место, так и какое-то конкретное, ты можешь наполнить его цветами, запахами, предметами, людьми и прочим, что тебе необходимо для счастья. Любимая работа, общественное признание. Добрые слова нежного и тёплого материнского голоса, крепкие и надёжные объятия отца. Мёртвый, но, тем не менее, живой и невредимый брат хрупкой маленькой ладошкой касается твоей руки. Рядом увивается любимый пёс, которого родители усыпили, когда ты был маленьким из-за того, что тот заболел и не смог выздороветь. Прямо перед тобой стоит не просто любимая — а та единственная, которая теперь всегда будет с тобой, что бы вокруг не происходило. Рядом перешёптываются друзья, большую часть из которых ты либо похоронил, либо забыл, но, тем не менее, они от этого не становятся менее значимыми для тебя. Конечно, это всё чушь полнейшая, это невозможно в реальности, и все они — лишь образы в твоей голове, слабые отпечатки, «снимки» тех реальных людей, которых тебе посчастливилось встретить при жизни, но разве этого будет мало?

Представил?

Забудь.

Там, где я сейчас находился, царил мрак. Не та тьма, которую можно увидеть и при некоторых обстоятельствах даже почувствовать, а та, которая затмевает от Вас всё то, что Вам дорого. Здесь нет счастья — лишь боль. Здесь нет радости — страх овладевает Вами. Здесь нет никого, кроме Вас — в обычных обстоятельствах Вы — это целая Вселенная внутри вселенной, но только не здесь. Одиночество, засевшее так глубоко внутри Вас, что Вам постепенно начинает казаться, что оно — основа Вашего мирозданья. Здесь нет любви — лишь сожаление о несбывшихся надеждах и желаниях, об утраченных возможностях и причинённом зле тем, кто Вас окружал. Здесь нет ничего, кроме боли, страха, одиночества и сожаления. Здесь нет ничего, кроме меня.

Воспоминания, в основном тёмные и грустные, здесь вызываются легко, всплывая из таких глубин памяти, о которых Вы даже не подозревали, и эти воспоминания перемешиваются с Вашей фантазией, отчего эта сборная солянка становится Вашей второй реальностью. И Вы вынуждены заново переживать всё то, что с Вами приключалось когда-то, но при этом какой-то злой шутник пропустил все эти воспоминания сквозь кривую призму, исказив их до неузнаваемости. Вы переживаете эти моменты снова и снова, а когда устаёте от них настолько, что хотите умереть второй раз, Вам подкидывают одно единственное счастливое воспоминание или фантазию, которая вселяет в Вас жалкие крохи надежды, что всё станет лучше, что падать ниже уже некуда. Но Вы непременно выныриваете из него и осознаёте, что эта фантазия и была главным ударом, что всё, что было до неё — полная фигня по сравнению с этим, поскольку раньше показывали, что Вы сделали, и что у Вас было. А оно показывает то, чего у Вас не будет никогда, что бы Вы ни делали и как бы этого ни желали.

Я лежал на больничной койке, неудобной, жёсткой как камень; я был обездвижен. Моя койка оказалась огорожена ширмой, и я откуда-то знал, что я один в этой палате сейчас, хотя почему-то так быть не должно. Справа сияло ночными звёздами зимнее небо, что меня окончательно убедило в том, что всё происходящее со мной — плод моего воображения. Злая насмешка над человеком, который, по их мнению, настрадался пока ещё недостаточно. Скрипнула дверь, и в палату кто-то вошёл. Я не знал, кто это был, но зато я почувствовал его эмоции и увидел его мысли. Горе, сожаление, желание позаботиться и понимание, что ничего толком сделать нельзя. И там было ещё одно чувство, которое я никак не ожидал встретить.

Любовь. Тлеющая искорка, не более, возможно, этот человек даже сам не осознавал, что она у него есть, но эта искорка была. И едва вошедший коснулся ширмы и заглянул за неё, как эта искра вспыхнула тысячью солнц, раскалившись до неимоверной температуры и на краткий до умопомрачения миг пересилив всё остальное, что было вокруг нас, даже нас самих.

Анна не плакала — сильные девчонки не плачут, по крайней мере, не там, где их может кто-то увидеть. Но её лицо было белее мела, она старалась сдерживать обуревающие её эмоции, и у неё это получалось.

— Я не должна была отпускать тебя одного, — тихо, почти шёпотом произнесла она.

Она коснулась моей ладони своими и крепко сжала их, мне до безумия захотелось ей хоть как-то ответить, но я даже не был в силах посмотреть на неё. Не уверен даже, что я был в данный момент собой, поскольку я одновременно лежал на койке и парил рядом с ней, словно бы наблюдая за всем со стороны. Я видел потолок над собой и при этом смотрел на собственное изувеченное тело. Нога в гипсе, плечо перебинтовано, равно как и голова, а на месте левого глаза лежит большая квадратная марлевая повязка. Второй глаз закрыт.

— Ты ведь для этого и позвал меня, — продолжила девушка. — Чтобы я помогла тебе, чтобы защитила, но там ты ушёл прочь, хотя я возражала. Я доверилась тебе, а ты…

Я ожидал, что она сейчас всхлипнет, но она только вздохнула и ещё крепче сжала мою руку.

— Я не могу больше с тобой оставаться, — медленно произнесла она. — Есть… срочные дела, которые я больше не могу откладывать, и для этого мне нужно вернуться. В любом случае, ты знаешь, как со мной связаться, если вдруг что.

Она отпустила мою руку, и я мгновенно ощутил, как в комнате похолодало градусов на пятьдесят, а то и больше. Стало очень холодно и тоскливо.

«Останься, не уходи», — молил я её, но мой рот не шевелился, как бы я того ни желал.

Она кратко и нервно рассмеялась, после чего от смущения прикрыла рот своей ладошкой.

— Знаю, это глупо всё… — сказала она. — Ты ведь даже не узнаешь о том, что я была здесь, я даже не уверена, что ты сейчас меня слышишь, но…

«Слышу!» — крикнул я в пустоту. — «Я здесь».

— Никогда не умела произносить подобных слов… собственно, я и считаю, что все эти сопли с ободряющими словами про то, что всё будет хорошо, никчёмны, ведь нужно помогать не словами, а делом… в общем, вот…

Она наклонилась к моему лицу, и её губы коснулись моих. Я почувствовал всё, что должен был, воображение мне смело подкидывало всё, дорисовывая детали, начиная от мягкости её губ и заканчивая вкусом её помады. Даже несмотря на моё теперешнее состояние, на краткий миг я ощутил себя самым счастливым человеком на земле.

А потом прямо под ухом раздался какой-то противный писк, и Анна, торопливо отпрянув, пробормотала…

— Нет, о чём я только думала… Кто-нибудь! Врача! Кто-ни…

И всё снова оборвалось, оставив меня ни с чем. Оставив меня висеть одного, усталого, измученного, со щемящим от тоски сердцем. Нет ничего хуже этого.

Я не знаю, сколько я уже так провисел в этой пустоте — образы периодически появлялись, сменяя друг друга в абсолютно хаотичном порядке, то исчезали, оставляя меня наедине с моими мыслями и ощущениями. Может быть, прошёл всего лишь час, а может — тысячелетие, не знаю, здесь, по-моему, вообще нет такого понятия, как время. Есть только я и боль. Галлюцинации преследовали меня, словно я им был чего-то должен, наверное, часть собственной души, я пытался от них убежать, но это бесполезно, ведь невозможно убежать от самого себя. И так продолжалось долго, очень долго, до тех пор, пока я не очнулся.

— Пить, — выдохнул я прежде, чем открыл глаза.

Рот полностью высох и ничего не чувствовал, я словно песка наелся.

— Вот.

Кто-то заботливо ткнул мне в губы трубочкой, я ухватился за неё и стал жадно высасывать через неё жидкость, как оказалось — обычную воду, хотя конкретно в данный момент я бы предпочёл чего-нибудь покрепче. Я был жив, но боль никуда не ушла, она просто сменилась с душевной на физическую. Болело у меня многое — голова, рот, горло, лёгкие, левое плечо, живот, желудок, кишки и левое бедро возле колена. Хотя, болезненный крик души всё же остался.

Анна.

Это ты?

Ты здесь, со мной? Это не было одной из галлюцинаций? Ведь там я был в больнице, да и сейчас, похоже, я всё ещё в ней нахожусь — этот запах невозможно перепутать с чем бы то ни было. Пахнет лекарствами, хлоркой, как ни странно формалином и, что уже менее удивительно — смертью. Люди умирают везде, но чаще всего в двух местах — на поле брани в лучах славы, или же абсолютно бесчестно, гадя себе в трусы, в больничной койке. К сожалению, к первой категории я уже не могу себя отнести, но во вторую мне бы попасть тоже не хотелось.

Я открыл глаза, но при этом веки разлепились только на правом — левый как будто суперклеем залепили.

Всё тот же больничный потолок, но уже другой — в моих галлюцинациях он был гладкий и чистый, а этот весь в водных потёках и мелких выщербинках, словно кто-то решил пошутить и приклеить к потолку щебёнку вместо человеческой побелки.

— Всё, — прошептал я.

Связки меня почти не слушались — тоже пересохли, как знаменитое соляное озеро в центре США. Но мой помощник меня услышал и тут же убрал стакан с водой. Я сделал колоссальное усилие и повернул голову вправо, чтобы убедиться, что рядом со мной действительно сидит красивая худая девушка с тёмно-красными, без сомнений крашеными волосами.

— Привет, сын, — сказал папа, когда я посмотрел на него.

Не знаю, что я почувствовал в этот момент, быть может, разочарование и обиду, но в то же время облегчение. Отец был жив-здоров, по крайней мере, внешне, раз уж он не был ни на соседней койке, ни в больничной одежде. Но его лицо… он постарел лет на десять. Неужели я так долго был в коме?

Обе мои руки лихорадочно дёрнулись, послушно выполняя команды глупого мозга, и стали ощупывать меня. На левом плече тоненькая повязка, абсолютно сухая, поперёк всего живота — раза в два толще. Бедро тоже в повязке, но не в гипсе, что странно. А вот голова… Всё как в той галлюцинации — перебинтована, и левый глаз прикрыт толстой квадратной марлевой повязкой.

— Что с моим глазом? — взволнованно прохрипел я. — Что с моим глазом?!

— Да лежи ты, лежи!

Я сам не заметил, как я попытался вскочить — отец тут же мощным движением повалил меня обратно в койку. Насколько я понимаю, провалявшиеся десять лет в коме не могут даже пальцами шевелить, не говоря уже о том, чтобы поднять туловище в вертикальное положение, ведь за такое время все мышцы полностью атрофируются, будучи в абсолютном бездействии. Недаром говорят — овощ. Не хочу быть овощем, уж лучше убейте меня, или дайте мне это сделать самому!

— Что с моим глазом? — уже куда более спокойно прошептал я.

— Да здесь он, — раздалось с другой стороны койки.

Я повернул голову влево и увидел на соседнем месте Пашу с перебинтованной левой половиной тела от плеча и где-то до колена. Между нами была тумбочка, из которой он достал воняющую формалином банку, в которой плавал…

— Убери это!!! — рявкнул папа. — Ты совсем идиот?! Проклятье, смотри, что ты наделал… Чёртов…

Дальнейшее я уже не услышал, поскольку снова провалился в беспамятство.

Когда я очнулся, я на секунду испугался, что я снова галлюцинировал, но затем, повернув голову вправо, увидел отца. Он стоял возле окна и напряжённо и очень внимательно наблюдал за чем-то на улицу, его большой силуэт освещало ржавое закатное солнце. Небо не очистилось, в нём только появился крохотный разрыв, тут же затянувшийся, когда я сфокусировал на нём взгляд, после чего я заметил, что на улице снова идёт снег.

— Проклятая погода, — пробормотал я.

Папа обернулся и, заметив, что я снова в сознании, подошёл к моей койке, присел на стоящий рядом стул и предложил мне воды всё из той же трубочки. Мой рот снова пересох, но уже не настолько, чтобы я вместо языка ощущал во рту у себя наждачную бумагу, а так, как иногда бывает после сна. Я отпил немного, а потом сказал:

— Спасибо. За всё.

Папа задумчиво повертел стакан в руках:

— Это просто вода.

И, пожав плечами, вернул стакан на место.

— Сколько я был в отключке? — спросил я.

Голос слушался меня куда лучше, да и самочувствие было на более высокой планке по сравнению с прошлым разом. Болели только желудок и голова, особенно то место, где должен быть мой глаз.

Я вздрогнул от этой мысли: у меня нет одного глаза. Никогда бы не подумал, что это может со мной случиться.

— Пару дней, — ответил он. — Как ты себя чувствуешь?

— Как будто меня поезд переехал, — ответил я. Подумал и добавил: — Намотав при этом мои кишки на рельсы.

— Так плохо? — помрачнел отец.

Даже представить не могу, как он изводил себя последние дни, пока я лежал в коме. Всего несколько месяцев назад он потерял своего младшего сына, после чего вернулся к себе домой, пожил там ещё некоторое время и снова уехал в Питер. Потусил с Наумовым, в результате чего, конечно, косвенно, чуть не потерял уже старшего сына, последнего. А я при этом ещё говорю, что это мне плохо.

— Пап, я голоден как волк! Я ведь два дня ничего не жрал!

Это его немного успокоило, он даже попытался улыбнуться.

— Тебе сейчас нельзя, — он покачал головой. — Неизвестно ещё, что дальше будет с твоим пищеварительным трактом.

— Так плохо? — спросил я его словами.

— Да как тебе сказать, — папа в задумчивости почесал затылок. — Врачи ни фига не понимают. Ещё два дня назад они собирались тебе делать резекцию желудка, удалить повреждённую часть, а вместе с ней двенадцатиперстную кишку и ещё двадцать сантиметров тонкой кишки — рентген показал, что они у тебя были изорваны в клочья.

— Были? — я заметил, как он выделил это слово.

— Да, были, — подтвердил он. — Едва сунулись делать операцию, как увидели, что рентген наврал, и повреждения не так страшны. Запаяли дыры, кое-где наложили швы. Собираются через час снова вести тебя на другой рентген — думают, что тот сломался. Смотреть, что там да как, у тебя внутри.

— С рентгеном всё в полном порядке, — сообразил я, махом объяснив для себя и своё прекрасное самочувствие, и чудесное исцеление.

За следующие пять минут я рассказал папе об RD и его свойстве заживления, о Паше, которого почему-то сейчас не было в палате, хотя, как я видел по его вещам, его положили рядом со мной, и о том, как я залечил одним уколом ему спину после нашей первой стычки с одержимыми.

— Вот как? — удивился отец. — Что-то я подобного не замечал, когда принимал…

И тут же осёкся, поняв, что сболтнул лишнего.

Но я ухватился за последнюю фразу и мигом размотал тот клубок, который уже несколько дней не давал мне покоя. Разом несколько крупных кусочков мозаики встали на свои места, и я увидел часть общей картины.

— Так это был ты! — потрясённо выдохнул я. — Ты спас меня во время метели, когда меня вышвырнули из окна! Телекинез! А я думал, что…

— Индюк тоже думал, — скривился отец.

По его лицу я понял, что он не хочет продолжать этот разговор, и я приготовился уже было попросить отложить его на потом, но он продолжил сам:

— Нет смысла от тебя это больше скрывать. После похорон Сашки я, вернувшись в деревню, никак не мог найти себе места, я не мог спать, не мог есть, не мог работать, хотя скажу честно — пытался. Мне очень не понравились твои слова про RD и про этого Наумова, и поэтому вскоре я начал искать по Интернету информацию про него, я пытался понять, что же это за человек, и почему ты так о нём отзываешься.

— Ты и Интернет? — поразился я. — Да ты же не знаешь, за какую сторону мышки держаться!

— Мне соседский паренёк помог, Ваня.

Я кивнул. Папа продолжил:

— Но все заметки и статьи выставляли его как обычного политика. Были тексты, прилизанные цензурой, но попадалась и чернуха, но в меру, особо его грязью не поливали. И тот образ обычного работяги, выбившегося в лидеры и пошедшего вверх по карьерной лестнице, сложился у меня в голове именно из этих статей, и твои слова ничем не подтверждались.

При этих словах я усмехнулся. Ещё бы, папа недаром упомянул фразу «прилизанные цензурой». Конечно, никакой цензуры и не было как таковой, просто Наумов действовал скрытно и не позволял лишней информации просачиваться наружу, а возникавшие слухи он подмечал вовремя и пресекал с помощью таких, как Анна или Алексей.

— Но я знаю, что если ты отзываешься о каком-то человеке плохо, то на это есть веские причины.

— Благодаря твоему воспитанию, — заметил я.

— Нет, — он покачал головой. — Такое невозможно вложить в человека через воспитание. Это у тебя от природы. Но я отвлёкся. В общем, я принял решение вернуться в Санкт-Петербург и лично всё разузнать, что я и сделал.

— И оставил маму одну?

— Я был вынужден! — чуть громче, чем надо, выпалил он. — Но при этом я ей высказал все свои подозрения и мысли, а так же намерения. Разговор был долгий и очень неприятный, но, в конце концов, она согласилась с условием, что я буду присматривать за тобой, но тайно, чтобы ты не заметил. Хотя, если честно, все эти шпионские игры мне не нравились, но она взяла с меня обещание. Сказала, что так будет лучше для тебя.

— Для меня?! Бегать у меня за спиной и вламываться ко мне в квартиру — это ты называешь «лучше для меня»? — не выдержал я и тут же осёкся, заметив, что папин тяжёлый взгляд сделался ещё и колючим.

Он очень не любил, когда кто-то давил ему на болевую точку, и он имел привычку разбираться после этого с обидчиком в жёсткой форме.

— Я… — папа сжал кулаки, и я услышал, как скрипнула загрубевшая кожа на его ладонях. — Я же тебя не тронул! А твой друг сам нарвался, я просил его не вмешиваться! Но с ним мы уже разобрались.

Я снова удивился: Паша, при всех своих достоинствах, касающихся беспрекословной защиты друзей, имел дурную привычку лютой ненавистью ненавидеть тех, кто хоть раз выступил против него. Один раз попадая в его чёрный список, Вы в нём остаётесь навсегда, и дружить с ним — всё равно что сидеть на пороховой бочке. Вас все боязливо обходят за километр, но стоит Вам сделать неосторожное движение — и Вы уже преодолеваете вторую космическую скорость.

— Интересно, как тебе это удалось? — спросил я.

— Не важно, — отрезал папа. — В общем, я приехал в город и вышел на Наумова. И, встретившись с ним лично, понял, что пресса на него смотрит через розовые очки. Его выставляют скрытным меценатом, героем, поскольку он снабжает больницы, школы и детские сады современной техникой. Но я увидел в нём жёсткого и расчётливого человека, поднявшегося вверх по чужим головам, стратега, который ни перед чем не остановится, пока не достигнет своей цели. Подчинённых он ни во что не ставит, смешивая их с дерьмом и считая расходным материалом, ресурсами, которыми можно не дорожить благодаря понятию «допустимые потери». В общем, закоренелый солдафон. Жуткий тип. И поначалу он ко мне относился так же, но при этом он, едва узнав, кто я, вцепился в меня как крокодил и не отпускал. Он заставил меня принять этот RD, при этом он твердил что-то про генетику и предрасположенность, но я ничего не понял.

— И что произошло? — спросил я, хотя уже догадался.

— Галлюцинации. Сильные. Эйфория.

— Наумов был разочарован, — усмехнулся я. — Эх, увидеть бы его рожу в этот момент.

— Не то слово, — согласился отец. — Но мои галлюцинации прервались гораздо раньше, чем они предполагали, и тогда я обнаружил в себе телекинез. Наумов захотел избавиться от меня и посадить в тюрьму, чтобы иметь возможность использовать меня как заложника для тебя, но я очнулся раньше и, успев услышать это, впал в ярость и поднял его в воздух, даже не подходя к нему.

— И как тебе такие ощущения?

— Странные, как будто у меня вырастают ещё одни руки. А потом становится очень больно в боках, где почки, но если не использовать больше телекинез, то боль уходит. Я думал, я там же и сдохну от этой боли.

— Добро пожаловать в клуб, — прокомментировал я. — У каждого своя расплата.

— У тебя тоже почки?

— Мозги, преимущественно лобные доли. И что Наумов?

— Этот подлый лицемер тут же изменил своё отношение ко мне, и я стал ему если не лучшим другом, то как минимум приятным знакомым. Козёл! Он предложил мне поработать на него и повыполнять кое-какие поручения, промотивировав меня хорошей оплатой, полным соцпакетом, даже стоматологией.

Папа при этом показал свои зубы:

— Видишь? Золотой вставил наконец-то.

— Ты согласился.

— Я поставил свои условия, главным из которых было то, что Наумов на время оказания мной «услуг» не трогает тебя. Вообще. Он согласился, но не сразу, где-то через пару дней, в свою очередь выставив условие, что едва сделка между нами разрывается, то он складывает с себя все обязательства.

— Похоже, он был честен, — пробормотал я, стараясь припомнить, следил ли за мной кто в последние месяцы.

— Я начал выполнять его поручения, поначалу мелкие, но постепенно я завоёвывал его доверие. Он посылал меня охранять перевозки нескольких партий RD, посылал вместе с ещё несколькими парнями (обычными, без способностей) разбираться со вспыхивающими конфликтами между его бандой и другими бандами города…

— Почему ты не обратился в полицию? — спросил я его. — Ты бы мог сдать эти партии и всех подельников! Наумов же отравляет город!

— Во-первых, поскольку Наумов честно выполнял мои условия сделки, я тоже предпочёл выполнять его, не быть подонком. А во-вторых, Наумов действительно постепенно прикрывает все точки продажи наркоты, все партии, в перевозке которых я участвовал, шли только в одно место, из которого больше не выходили.

— Куда? Партии большие были?

— Куда — уже не важно, там ничего нет, я вчера проверил. А насчёт размера партий — сложно сказать… ампулы все в ударопрочных кейсах были, а кейсов я видел штук шесть в общей сложности.

— Шесть?! — поразился я. — Не шестьдесят?

— Ты что, Господь с тобой! — перекрестился отец. — Я так думаю, что те кейсы предназначались кому-то конкретному, одному человеку.

— Ясновидящая, — предположил я. — Он хотел подсадить её.

— Может быть, — через небольшую паузу согласился отец. — Но я в этом сомневаюсь — те партии мы перевезли сразу после новогодних праздников, и с тех пор я ни в каких перевозках не участвовал.

— Это ещё ничего не значит.

— Не перебивай! Я честно работал на Наумова и параллельно в свободное время приглядывал за тобой, но старался держаться при этом в стороне, не попадаться тебе на глаза. Из-за этого, когда ты неделю назад схлестнулся с тем высоченным мужиком, который молниями бросается, я не успел тебе помочь и уже, было, подумал «всё, каюк парню». Но ты справился сам. Тут ещё подвернулась эта долгая метель, и я решил воспользоваться погодой и последить за тобой более пристально, хотя из-за неё же это было куда сложнее. Я снова потерял тебя возле того дома, и обнаружил чисто случайно, когда услышал треск разбиваемого стекла и поднял голову вверх. Из-за проклятого снега я заметил тебя слишком поздно и едва успел подхватить тебя, смягчив твоё падение. Я сильно испугался, когда увидел, как быстро ты пронёсся мимо и как резко воткнулся в снег, а после этого не поднялся. Я всё стоял и ждал, пока ты очнёшься, и, клянусь, это были одни из самых страшных минут моей жизни. Я боялся подойти к тебе, опасаясь, что ты в этот момент очнёшься и узнаешь меня. Но так же я понимал, что тебе может понадобиться неотложка, я видел, как тебя несколько раз вырвало прямо в воздухе, к тому же ты был в крови. Но едва я собрался с духом и стал подбираться к тебе, я увидел, что ты очнулся и пытаешься выбраться из сугроба, и тогда я убрался оттуда. А когда я спустя несколько секунд услышал сквозь ветер твои слова благодарности, я даже почти успокоился. В этот же день со мной связался Наумов из Европы и поручил разыскать девочку с необычными способностями к предвидению будущего. Он объяснил, что за ней ведётся кровавая охота, и что все, кто её защищал до этого, умерли за последние пару недель. Он так же сказал, что её разыскивает некая террористическая организация «Светлый Путь», и что они наняли какого-то многообещающего человека. Наумов приказал мне срочно разыскать девчонку и защищать её любыми средствами, а так же по возможности узнать, кого именно нанял «Светлый Путь». Потом со мной связался один из кротов в полиции и слил информацию, что он знает, где девчонка. Представь моё удивление, когда он назвал твой адрес!

Но последнюю реплику я пропустил мимо ушей, поскольку услышал то, с чем, как мне казалось, я уже разобрался некоторое время назад. Крот в полиции, сливающий информацию Наумову! Из-за него я прилично натерпелся в прошлом, когда я только-только ввязался во все эти сверхъестественные дела и планы Наумова на людей, подобных мне. Либо это уже другой шпион, либо же это всё тот же самый, и тогда у меня есть серьёзные проблемы. Он — профессионал, умеющий запутывать ведущие к нему следы и при необходимости способный подставить другого, выдав за себя, при этом залечь на дно на некоторое время. Хотя, признаюсь, я никогда всерьёз не занимался контрразведкой в органах правопорядка, поскольку в прошлый раз необходимость в этом быстро отпала.

— Кто эта крыса? — мрачно спросил я.

— Не знаю, мы разговаривали с ним по телефону, — ответил папа. — И голос у него был странный, компьютерный какой-то…

— Проклятье! — я со злостью ударил кулаком матрас под собой.

— Он работает не только с Наумовым, — добавил он. — Он сначала запросил довольно крупную сумму за информацию, после чего добавил, что если я откажусь, то он продаст её другим людям, которые тоже в ней заинтересованы. Наверняка он говорил про «Светлый Путь» и того парня.

— Может быть, — кивнул я.

Я не стал говорить папе, что тот таинственный парень, которого нанял «Светлый Путь» — это я. Но из его слов следует, что за девчонкой охотился кто-то ещё, помимо «Светлого Пути» в моём лице, Наумова в лице папы и Инессы, которая, как я полагаю, подобными услугами никогда не пользовалась за ненадобностью. Хотя, всякое может случиться. Могло.

— Дальше я воспользовался теми ключами, которые ты мне когда-то дал, и прокрался к тебе в квартиру. Эту часть ты знаешь. После, мы перебирались с места на место, нигде не останавливаясь подолгу, а потом Наумов скинул адрес того дома с указанием дождаться «надёжного человека», который заберёт девочку и переправит в безопасное место. Как ты понимаешь, он не успел.

Мы ещё проболтали с отцом где-то полчаса, в ходе которых я выяснял детали и кое-какие мелочи, которые, как мне казалось, помогут найти ответы на оставшиеся или возникшие вопросы, но из всего этого я узнал только одну полезную вещь: ген телекинеза у папы подавлен, и из-за этого он каждый раз испытывает непродолжительные галлюцинации, когда принимает дозу препарата. И только после этого в течение ещё некоторого времени способен, будучи в полном и ясном сознании, воспользоваться телекинезом.

А потом пришёл Паша, и отец предпочёл покинуть нас, сказав, что он ещё раз придёт завтра.

Когда Паша вошёл и плюхнулся на скрипнувшую от этого койку, я заметил, что на нём больше нет бинтов, а те места, где они были, немного покраснели. Паша при этом поймал мой взгляд и объяснил:

— Мне только что сняли повязки. Был обширный ожог первой степени — твоя пассия постаралась, когда останавливала меня вместе с твоим батей.

— Она — не моя, — перебил я его.

— Ну да, вешай мне лапшу на уши, — усмехнулся он.

Он потянулся к тумбочке между нами, открыл её и достал оттуда мою флягу, отвинтил крышку и глотнул оттуда, после чего выудил откуда-то из карманов его больничного халата упаковку печенек, вскрыл их и несколько торопливо закусил.

— Я видел, как ты смотрел на неё, когда думал, что никто не видит, — сказал он, поморщившись от вкуса содержимого фляги. — Ух, забористая какая… При этом она так же смотрела на тебя тогда, когда ты не видел. Будешь?

Он протянул флягу мне, но я отказался:

— Мне сейчас даже есть нельзя, мой желудок…

— В полном порядке, — уверенно заявил он. — RD сработал, иначе бы ты не валялся сейчас здесь. Пей.

Я взял флягу и, неуверенно понюхав содержимое (мало ли, вдруг там керосин какой?), с удивлением узнал настойку Семёна. Желудок недовольно заурчал, когда получил пару глотков крепкой самогонки на травах, поэтому я поспешно заел всё это несколькими печеньками.

— Честно говоря, я изрядно испугался, когда твоя Анна чуть не подпалила меня. Но я в этом был не виноват — меня полностью контролировала в этот момент та старуха, и я поделать с этим ничего не мог. Красноволосая отняла у меня девчонку, а твой отец не давал мне покончить с собой, взяв меня в двойной «нельсон». Я поначалу было почти вырвался, благодаря этой одержимости сила у меня была как у всех трёх богатырей, вместе взятых, но она стала внезапно быстро пропадать, и контроль надо мной тоже. Но затем старуха попыталась вернуть его, и я вырвался из захвата, затем кинулся на твоего отца, но Аня не позволила, метнув между нами столб пламени. Я смог воспротивиться приказам старухи, после чего её влияние резко оборвалось и больше не вернулось, но меня всё равно здорово обожгло. И едва я снова овладел собственным телом, я тут же сообразил, что происходит со старухой, и где находишься ты. Затем я связался с местной полицией и выяснил, что на шум уже выехали силовики, после чего я скоординировал их действия и направил к трупу. Тут же приехал какой-то дедок и подкинул нас с твоей Аней к тебе, после чего уехал в неизвестном направлении вместе с девчонкой и твоим отцом.

Я кивнул. Выходит, «надёжный человек» в итоге забрал Машу, и та теперь у Наумова. И отец об этом подло умолчал. Подозреваю, что ничего хорошего из этого не выйдет, но Наумов не может знать, как же вызывать видения у девчонки, а простое накачивание её наркотой, думаю, даст другой эффект. Бедная девочка будет работать как неисправный приёмник, ловя всё подряд, а отнюдь не требуемые предсказания. Клуб мёртв, мертва Инесса, а вместе с ними и их тайна тоже отправилась в могилу. Хотя, «Светлый Путь» просил меня только остановить убийства и поймать преступника, не говоря ни слова о том, чтобы что-то позволять или не позволять делать Наумову. Надо будет побеседовать с этими ребятами, и, сдаётся мне, я знаю, как это сделать. Уверен, что они уже обо всём знают, а это значит, что они мне должны некую сумму, которая мне очень пригодится. Но разбираться с этим я буду позже, когда выйду из больницы, и, сдаётся мне, это будет весьма скоро.

— Я ведь на самом деле ездил в клинику, где лечили девчонку, там-то меня и зацепило, вышвырнуло из собственного тела, — добавил спустя небольшую паузу он. — И тебе звонил уже не я.

Он некоторое время смотрел в пустоту, после чего тряхнул головой и, довольно раскинувшись на своей койке, перевёл разговор в другое русло:

— Врачи до сих пор недоумевают по нашему поводу. Ломают головы над тем, как мне так быстро удалось залечить свои ожоги, а насчёт тебя — вообще полагают, что у них рентген не в порядке.

— Знаю, — кивнул я, задумчиво жуя печеньку. — Каково это — быть одержимым?

— Плохо, — признался он. — Ты как будто призраком становишься, смотришь на себя со стороны, не способен ничего сделать и позвать на помощь, даже думать тяжело. И при этом в ушах всё время звучит её голос, диктующий тебе, что ты должен делать. Тело всё само выполняет, а ты сам в этом не участвуешь. Хочешь — сопротивляйся, не хочешь — не сопротивляйся. Результат один. А ещё очень холодно и одиноко.

Паша замолчал, после чего пару секунд посмотрев в никуда, очнулся и, отняв у меня флягу, жадно приложился к ней.

При этих его словах я вспомнил, что я чувствовал совсем недавно, когда думал, что я умер. Холод и одиночество. Было ли то видение про меня и Анну реальностью, или же это был плод моего воображения? Некоторые моменты сходятся, как, например, тот факт, что я нахожусь в больнице, но палата явно другая. И всё же…