Стоило нам троим выйти из моего кабинета, как к нам присоединилась пара неизвестно откуда взявшихся здесь солдат в военном обмундировании, но без автоматов, они тут же встали по бокам от Димы, взяли его под руки и даже немного приподняли над землёй. Тот нисколько не сопротивлялся.

— Какого чёрта здесь происходит? — тут же возмутился Павел.

Назвать его мягким именем «Паша» сейчас язык не поворачивался, поскольку тот сейчас больше походил на матерого волка, у которого молодняк по глупости вздумал попробовать отнять добычу.

— Эй, рядовой! — Павел вплотную подошёл к одному из солдат, но тот не обратил на него никакого внимания. — Я к тебе обращаюсь!

— Успокойтесь, товарищ сержант.

Этот голос я уже успел запомнить. Сильный, властный, глубокий, казалось, говорящему приходится изо всех сил сдерживать его мощь, чтобы та ненароком не вырвалась наружу и не смела все на своём пути. Вот только теперь он был холоднее льда.

— Добрый вечер, заместитель министра, — вежливо поздоровался я.

— Заместитель министра? — удивился Павел. — Какого министра?

— Того самого, — ответил Наумов-старший.

Он был в дорогом, отлично подогнанном по мускулистой фигуре костюме, редеющие, но все ещё густые короткие седые волосы аккуратно зачёсаны назад и вверх, под американский военный стиль. Он был далеко не молод, но слово «старик» к нему, казалось, не имело никакого отношения. Вёл он себя очень уверенно и на этот раз абсолютно спокойно, не смотря на то, что власти здесь не имел вообще никакой. Но солдат с собой привёл именно он, я в этом не сомневаюсь.

— Видите, товарищ следователь, — он подошёл ко мне и поздоровался за руку, едва не раздробив мне кисть. — Я же говорил, не надо никакого расследования. Убийца известен, есть свидетели и орудие убийства. Отведите… его в камеру, товарищ сержант покажет, в какую. Дверь не запирать — я хочу с ним поговорить ещё.

— Нам не о чем с тобой говорить, — еле слышно выдохнул Дима, но это расслышал только я и рядовые.

— Есть отвести в камеру! — хором гаркнули солдаты и потащили безвольного Диму так, будто тот ничего не весил.

— Нет, в другую сторону! — побежал вслед за ними Паша.

Не знаю, что забыл здесь Наумов-старший, но мне это не больно нравилось. Конечно, он не вмешивался в расследование, не препятствовал нам, да ещё и оказался прав, но у меня создавалось ощущение, что он просто дал мне недолго поиграться в детектива, и теперь хочет это прекратить. С одной стороны, он вообще из другого министерства, к тому же, я — гражданское лицо, не полицейский, и приказывать мне он не может, однако и солдатам он не должен приказывать. Да, за ним чувствуется военная выправка, но это было давно, у него не должно быть такой власти. Остались какие-то связи или могущественные друзья в министерстве обороны? Но зачем эта показуха?

— Бюрократия, — сморщился я. — Вы как никто другой должны это понимать.

— Это верно, — согласился Наумов-старший. — Всякие отчёты, подписи, бумажки, печати… Пройдёмте, Николай.

Ого, он даже имя моё узнал? Чего он хочет?

Тут я заметил ещё одного человека — Анастасию, вдову. Она сидела рядом с дверью в зале ожидания, устало прикрыв глаза и прислонившись спиной к не очень удобной спинке деревянного кресла. Что ж, вся компания в сборе.

— Евгений Раилевич, мой рабочий день уже как три часа закончился — скоро ночь на дворе наступит, и мне хочется знать — что Вам нужно?

Он шёл по коридору медленно, но уверенно, скрестив руки за спиной. Он, поди, так у себя в кабинете расхаживает, когда думает над важными вещами.

— То же, что и Вам, Николай. Знание.

— Знание? — удивился я. — Какого рода?

— Видите ли, мой юный друг — могу я Вас так называть?

— Конечно.

— Я в силу определённых обстоятельств не буду присутствовать на суде этого, кхм, гражданина. Не могу, да и не хочу. Но мне просто необходимо знать.

— Что именно? — я украдкой взглянул на него.

Его глаза холодно блестели в тусклом свете коридорных ламп.

— Раскаивается ли он в том, что совершил? Признает ли он свою вину?

— Несомненно, — ответил я. — Я беседовал с ним больше двух часов, узнавал все детали произошедшего.

— Неужели? — сдержанно спросил он. — И как?

— Он полностью признает свою вину и глубоко сожалеет о случившемся.

На секунду мне показалось, что Наумов-старший разочаровался моим ответом. Он ожидал других слов, но разочаровался в собственном сыне или во мне?

— Все же, я хочу лично в этом убедиться. Вы не знаете его так, как знаю его я. И поэтому я хочу лично убедиться в Ваших словах. Вы позволите мне это сделать, мой юный друг?

Ну точно издевается, прям демонстрирует свои возможности оказывать влияние на события и людей. Интересно, что-нибудь вообще изменится, если я ему откажу? Пошлю куда подальше самого заместителя министра?

— Конечно, — ответил я. — А что Вы имели в виду, когда говорили, что я его не знаю так, как знаете его Вы? Звучит так, будто он — мастер обмана и лжи.

— Так оно и есть, мой друг. Вы ведь были в его квартире? Нашли там большие запасы странного препарата, не так ли?

— Ну, допустим.

— И Вы не знаете, что это, так? А что он Вам ответил, что это такое?

— Лекарство, так он сказал. А Вы знаете, что это?

— Знаю, Николай, знаю. Это мощный наркотик, один из новых. Поинтересуйтесь у наркоотдела, они Вам про него наверняка что-нибудь да расскажут.

Наркотик? Один из новых? Похоже, моя догадка может подтвердиться, это значит, что кто-то его очень хорошо тащит с завода-производителя, раз уж у Димы его так много. Но я что-то ничего не слышал про него ни в новостях, ни в газетах, ни на улице. Хотя, если он новый, тогда понятно, почему он малоизвестен. Но зачем Диме его столько? Для личных нужд его чересчур много, может, он собирался распространять его по городу? Надо будет непременно обратиться в наркоотдел как можно быстрее.

— Вот мы и пришли, — сказал Наумов-старший.

Мы подошли к камерам предварительного заключения. Волна преступности сейчас резко спала из-за ударивших холодов, поэтому они были пусты, кроме той, в которой уже сидел несчастный Дима. Теперь я видел, что он действительно наркоман, я нутром чувствовал, что ему скоро понадобится новая доза, но он её не получит — неизвестно, как влияет на организм эта новая наркота, и как долго он на ней сидит, но привыкание уже наверное есть. Ничего, его подлечат тюремные врачи. Если я не смогу доказать его невиновность.

Наумов-старший подошёл к Павлу и спросил:

— Товарищ, разрешите мне побыть с ним пять минут? Наедине, разумеется.

Павел посмотрел на меня, я одобрительно кивнул, мол, пусть они поговорят. Наверняка они видятся в последний раз, ведь ни один из них не хотел видеть другого.

— Пять минут, — холодно ответил Павел. — Идём, Коля, оставим их.

— Перекур, товарищи солдаты, — Наумов-старший даже их отпускал. Похоже, разговор у них будет серьёзный.

— Есть перекур!

Мы вышли из помещения камер и прошли в зал ожидания для потерпевших и родственников. Солдаты действительно пошли на улицу курить, я же налил две чашки кофе из кофейного автомата, одну отдал Паше, другую — уже некоторое время здесь сидящей Анастасии. Помимо нас в зале было немного народа, всего пара патрульных, дежурный, трое малолеток и одна мамаша, как раз наезжавшая на патрульного по поводу несправедливого задержания её сидящей рядом дочери в фривольном не по возрасту наряде.

— Добрый вечер, Анастасия, — поздоровался я. — Я — следователь Айдарин, мы виделись утром, в номере.

— Да, здравствуйте, — она с благодарностью взяла любезно предоставленный мною кофе. — Я помню Вас, Вы были с ещё одним следователем, постарше.

— Как Вы? Держитесь?

Она вздохнула и поставила чашку с кофе на ближайший столик с журналами для скучающих посетителей.

— Да вроде бы… — неуверенно ответила она. — Наверное, я ещё не осознала этого в полной мере. Мне все кажется, что он вот-вот войдёт через дверь и заберёт меня отсюда.

— Понимаю, — я попытался улыбнуться. — А что Евгений Раилевич?

— Ему очень тяжело. Вы не смотрите, что он так себя ведёт, он страдает по-своему, но все-таки страдает. Но он больше помогает мне, и так нам обоим легче.

— Близкие прежде всего, — кивнул я. — Он сильный человек.

— Знаете, мне очень жаль Диму, — вдруг сказала Анастасия. — Он ведь не виноват в том, что случилось, он просто стал жертвой обстоятельств. Понимаете, вся эта ситуация, давняя вражда с отцом, наркомания, психические проблемы… Любой мог сломаться.

— Да, любой…

Мне показалось, или она сделала ударение на «не виноват»? Да даже не просто ударение — она буквально вдолбила кувалдой эти слова мне в уши. Её запугал замминистр? Действительно он на самом деле убил своего сына? Нет, Ник, все это чушь, ты пытаешься убедить себя в том, что преступник — вовсе не преступник! Ты за эти несколько часов знакомства с ним, пребывания в его квартире, ты сблизился с ним, начал ему сочувствовать, а этого делать нельзя! Иначе ты будешь сомневаться в каждом маньяке, которых ты поймаешь в дальнейшем, и рано или поздно один из них всадит нож тебе в спину, пока ты будешь пытаться понять его. Это неправильно. Тем более, есть улики и личное признание самого Димы. А его мысли объясняются просто — он же наркоман, Ник. Его близкие это подтверждают, найденные тобою улики это подтверждают.

— Я даже не представляю, каково сейчас Евгению…

Я её уже не слушал. Мир вокруг меня поплыл, краски стали тусклыми, звуки притихли, все замедлилось, лишь отчётливо билось моё сердце о ребра, перекачивая горячую кровь по организму и отдавая эхом в голове.

— … потерять обоих сыновей разом…

Тум! Тум! Тум! Я покачивался в такт ему, я чувствовал, что начинаю проваливаться во тьму, ещё немного — и потеряю сознание. Наверное, я перенапрягся тогда с чтением мыслей Димы, и сейчас мне из-за этого становится хреново. Тум! Тум! Тум! По! Мо! Ги! Те!

— Коля? — встревоженно спросил откуда-то издалека Паша. — Что с тобой? Тебе плохо?

По-мо-гите! Это слово носится по голове, больно ударяясь о стенки черепа. Мысли еле ворочаются, горло словно тисками сдавило, лёгкие горели, грудь вздымалась, всасывая спёртый сухой воздух, а я все равно задыхался. Ещё немного…

Меня отпустило.

— Все в порядке, — я закашлялся.

Взвыла сирена, динамик прямо над ухом выплюнул голосом дежурного:

— Всем сотрудникам, код четырнадцать, повторяю, код четырнадцать.

Камеры! Наумов-старший! Наумов-младший! Вот дерьмо! Вот что со мной было! Я «словил» одного из них! Кто-то пытался задушить другого, но кто?

Мы вскочили с мест и быстро побежали к камерам, за нами с Пашей по пятам бежали те патрульные из зала. Сверху тоже доносился топот чьих-то ног, но сейчас здание было почти пустым, работали только приёмное окно и несколько патрульных, да я с Пашей, так что на сигнал тревоги народу прибежит немного. Обычно нас здесь больше, но камеры пусты, и охранять некого.

Дмитрия мы встретили по пути. Едва он увидел нас, как резко сменил направление и побежал в сторону лестницы на верхние этажи.

— Я держу его! — крикнул Павел и прыгнул на Дмитрия, намереваясь просто свалить его на пол и скрутить.

Рывок вышел отличный, Павел пролетел пару метров и сбил его с ног, тут же пытаясь взять его в захват.

— Не раньте его! — послышался позади меня ослабевший голос Наумова-старшего.

Я обернулся.

Тот бежал к нам, постоянно сильно кашляя, то и дело опираясь о стену и потирая свободной рукой шею.

Ну зачем, зачем ты это сделал, Дима? Все так хорошо шло, тебе ведь могли и срок маленький дать, ты бы его весь провёл в лечебнице, избавляясь от зависимости. Это же лучше чем тюрьма!

— Коля, я держу его! — с усилием выдавил Павел. — Давай браслеты!

— Уже! — я наклонился над ними, достал из-за пояса наручники и защёлкнул их на запястьях Димы.

Те были холодные и липкие от пота. Уже началась ломка? Да что же это за препарат такой? Сколько он его не принимал? Половину дня?

— Поднимаем его! Раз, два, три!

Все-таки он слишком лёгкий, мы его без труда поставили на ноги.

Дмитрий, едва увидев отца, забился в истерике и попытался вырваться. Павел, вовремя заметив это, снова обхватил его, сделав захват и подняв локти Димы за его спиной так высоко, что тот взвизгнул от боли.

— Как ты можешь так поступать? — спросил у него подошедший, наконец, Евгений.

Его бычья шея горела не хуже новогодней ёлки, он продолжал кашлять, но уже значительно меньше.

Но стоило оказаться Евгению рядом с Димой, как тот тут же ударил его ногой в пах, затем подпрыгнул, заваливаясь спиной на Павла, и со всей силы оттолкнулся прямо в воздухе от Евгения. Евгений, лишь начав сгибаться от удара, отлетел назад, упав на стоящих позади него его же солдат. Те попытались поймать замминистра, но только упали вместе с ним, создав толкучку и не позволяя перешагнуть через себя подбежавшим полицейским — узость коридора просто не позволяла этого сделать. Павел же упал на меня, больно придавив мне ногу, я тоже упал на пол. В какой-то момент, на моей ноге оказалось сразу два человека, но Дима быстро вырвался из объятий Павла, перекувыркнувшись через голову, я попытался схватить его руками хотя бы за одежду, но удачно попал на оголившуюся лодыжку.

— Держу! — крикнул я Павлу.

Тот попытался встать побыстрее, но получил другой ногой Димы по голове, и приземлился обратно, снова на мою ногу. Боль была очень сильной, но я лишь сильнее сжал руку, не позволяя Диме вырваться. Внезапно моя рука просто соскользнула с его лодыжки, я попытался схватить его снова, но тот уже отпрыгнул в сторону и побежал вверх по лестнице, поэтому моя рука схватила только пустоту.

Павел наконец-то встал, помог подняться мне. Массивный заместитель министра все ещё валялся на солдатах, преграждая всем проход.

— Что за черт? — возмущённо воскликнул Паша, глядя на мою руку.

Мы вместе побежали вслед за Димой. Я немного прихрамывал, но Паша мне здорово помогал.

— Руки у меня слабые, — извинился я за то, что не смог удержать Диму ещё хоть немного.

— Я не об этом. У тебя вся ладонь в какой-то хрени!

— В смысле? — не понял я и посмотрел на ладонь.

Та была полностью покрыта какой-то прозрачной, скользкой слизью. Это ещё откуда? Неужели с Димы?

— Фу, блевать тянет с неё, — я с отвращением вытер руку о стену.

Мы поднялись на второй этаж и стали решать, куда же направился Наумов-младший — по этажу, или наверх, пока не обнаружили на лестнице пятна слизи.

— Что за хрень? — спросил Павел, перешагивая через скользкую субстанцию.

— Похоже, это с него, — ответил я. — Так рука у меня и соскользнула.

— Он что, мутант какой-то?

— Кто его знает.

Спустя ещё этаж мы нашли наручники, валяющиеся на лестнице в ещё одной большой луже слизи. Браслеты были не расстёгнуты.

— Не нравится мне это, Коль, — немного нервно пробормотал Паша.

Наконец, мы ввалились на крышу.

Ветра на улице не было, но изо рта валил густой пар, было темно и очень холодно, пробирало аж до костей. Я пожалел, что оставил куртку в кабинете, намереваясь вскоре вернуться за ней, а свитер и тонкая рубашка под ним спасали довольно слабо. Единственное что — рука, которую я испачкал в странной слизи, почти не мёрзла, слизь её защищала от мороза. Но все равно, лучше бы её смыть поскорее и продезинфицировать чем-нибудь убойным, кто его знает, что это за штука, может, она токсична…

Дима метался по крыше в поисках пожарной лестницы или чего подобного, что помогло бы ему спуститься, но направление он выбрал неверное — путь к лестнице мы ему преградили, и плавно наступали, пододвигаясь к нему все ближе и ближе, словно к загнанному зверю. Он пятился, оставляя после себя особенно скользкий на морозе шлейф из бесцветной вязкой жидкости, обильно стекавшей с его тела.

— Нет! Не подходите! — кричал он. — Только не отдавайте меня ему!

— Спокойно, Дим, — я, как меня учили, показал свободные руки, безо всякого оружия. — Все в порядке, никто тебя не собирается никому отдавать.

— Прошу! Пожалуйста, не надо!

— Вот говно! — тихо прошипел мне Павел. — У него пистолет в руке!

Точно. Правый рукав насквозь промок от слизи и сильно вытянулся, скрывая почти всю ладонь, поэтому наружу торчал только неприметный во тьме чёрный ствол.

— Твой? — спросил я шёпотом у Паши.

— Нет, нам нельзя его вносить в камеры!

Я похлопал себя по кобуре — так и есть, это мой. Должно быть, я его обронил в потасовке, а он его подобрал. Или же вытащил тайком, как тогда, в номере. Все оборачивалось очень плохо.

— Мой, — ответил я Павлу. — Травматика.

Дверь со скрипом отворилась за нашими спинами, и, заметив, как округлились от страха глаза у Димы, я быстро повернул голову, на краткий миг взглянув на вышедшего на крышу, хотя и так уже догадался по реакции Димы. Наумов-старший, один, в несколько помятом костюме и с растрёпанными волосами. Дима тут же вскинул пистолет, направив его на своего отца.

Наумов-старший поднял руки вверх.

— Дима, сынок! — умоляюще сказал он. — Опусти, пожалуйста, пистолет.

— Я тебе НЕ СЫН! — крикнул Дима так, что у меня заложило уши.

— Дим, успокойся, — я с Пашей стали обходить его с флангов, медленно двигаясь приставными шагами.

Слишком медленно.

— Дима! — продолжал Наумов-старший отвлекать его. — Я хотел только поговорить с тобой. И все.

— ЛОЖЬ! — Дмитрий вытер слизь со лба, смахнув её на гудрон, покрывавший всю крышу. — Это все ты виноват! Ты его убил, а не я!

— Опусти пистолет, — сказал я ему. — И я клянусь, я докопаюсь до правды!

Дима рассмеялся. Громко, заливисто, истерично.

— Нет, у Вас не выйдет — он этого не позволит, — Дима ткнул пистолетом в сторону своего отца.

— Что за глупости? — возмутился Наумов-старший.

Дмитрий снова рассмеялся, затем снова вытер выступившую слизь, собрав её в ладонь.

Честно говоря, мне теперь не хотелось к нему прикасаться, я боялся, мало ли что ещё может с ним произойти. Сейчас ещё начнёт сбрасывать кожу, как в ужастиках, и вырастет у него новая, волосатая, чистая и шелковистая. И когти в довесок.

— Видите это? — воскликнул он, показывая мне ладонь. — Видите? Это он сделал!

— Не городи чепухи, Дмитрий! — отмахнулся Евгений.

— «RD-18», вот это что! Это он подсадил меня на эту наркоту! Сначала избил, связал, а затем привёз на какой-то склад, и там меня начали пичкать этой дрянью!

— У тебя рассудок помутился от горя! — продолжал Наумов-старший, давая нам время. — Я вылечу тебя, обещаю!

Но Дмитрий его не слушал, он повернулся ко мне, однако, не отводя пистолета от Евгения.

— Слизь стала проступать через месяц. Сначала немного, но потом все больше и больше. У меня постоянно болела голова, вся кожа зудела и покрылась волдырями, меня все время тошнило. А потом я сбежал! Но я уже сидел на ней, я не мог от неё отказаться, хоть и пытался!

— Дим! — я пристально посмотрел на него. — Я верю тебе. Понимаешь? Но тебе нужно успокоиться, и тогда мы вместе разберёмся со всем, да? Хорошо?

Он долго смотрел на меня, пытаясь понять, можно ли мне доверять или нет.

Я жалел его. Не знаю, слишком уж его история была похожа на бред таких же наркоманов, как и он, но мне отчаянно хотелось ему верить, ведь он стал жертвой обстоятельств. Рано потерял мать, быстро поссорился с отцом, а вскоре потерял самого близкого человека в своей жизни, уж не знаю, по своей ли вине или нет. И он в этот момент, пока Павел обходил его со спины, медленно приближаясь, он тоже пытался понять, можно ли мне доверять. Не Паше, который стал в его глазах тюремщиком, пусть и не слишком злым, даже принёсшим ему воды один раз, не уж тем более своему отцу, потерявшему доверие раз и навсегда давным-давно. Мне, которого он знал от силы часа три. Нас необъяснимо тянуло друг к другу, и я уверен, что если бы мы встретились в иное время и в ином месте, то обязательно бы стали отличными друзьями.

— Хорошо, — наконец ответил он и начал опускать пистолет.

Хлопнула дверь, чуть ли не снесённая с петель мощным ударом тяжёлого армейского ботинка.

Мы оба вздрогнули, но Дима не успел опустить пистолет. Бах!

Время замедлилось, словно в дешёвой драме. Я видел, как крошечный снаряд, не способный убить, вылетел из пистолета и проделал дыру в фанерной деревянной двери. У выскочившего солдата тут же сработал рефлекс, и, прежде чем я успел вскинуть руки и закричать, чтобы тот не стрелял, солдат в мгновение ока вынул свой пистолет и, вообще не целясь, навскидку, выстрелил. Из чёрного ствола вырвался смертельный кусок свинца весом в несколько граммов, пролетел у меня перед глазами и, завершив фатальную дистанцию, вонзился в тонкую шею Дмитрия.

Я видел его глаза, он не успел даже повернуться в сторону двери, видел, как в них на долю мгновения мелькнуло сначала удивление, а затем ужас, принёсший с собой смерть. Из пробитой шеи вырвался короткий фонтан алой, дымящейся на морозе крови, а затем ещё один, и ещё, в такт умирающему сердцу. Его ноги подкосились, руки вздёрнулись вверх, и он упал прямо на свою лужу слизи, разбрызгав её вокруг себя.

— Нет! — закричал я, подскакивая к нему.

Кровь обильно хлестала из небольшой дырки, обрызгивая меня с ног до головы. Он хватал ртом воздух, как обречённая на гибель рыба на берегу реки, но из его рта вместе со страшными хрипами вырывалась кровавая пена.

Я положил его себе на колени, а оказавшийся рядом Паша зажал рану рукой в безуспешной попытке остановить кровь, но та продолжала хлестать.

— Пробита артерия и трахея, — сказал он, стараясь не смотреть на лицо Димы. — Он нежилец.

— Вы в порядке, товарищ полковник? — где-то далеко спросил солдат.

— Да, всё нормально, — мрачно ответил приближавшийся к нам Наумов-старший.

— Хррр… — хрипел кровью несчастный Дима.

Он из последних сил схватил меня за ворот и с удивительной силой опустил меня вниз, к своему лицу. Я поднёс ухо к его рту.

— Хррр… не… хррр… верь… ему… — сквозь хрип её слышно, совсем без голоса выдохнул он.

Я почувствовал, как его хватка ослабла, и его рука упала мне на колени.

Нет, не умирай! Я могу спасти тебя, доказать, что ты не виновен!

Я смотрел ему в глаза, пытаясь нащупать ту тонкую грань, за которой уже начинается чужой разум, но не мог никак её найти. Он умер, я видел это по его остановившимся, остекленевшим глазам.

— Мёртв, — вздохнул Павел, проверяя отсутствие пульса.

Он убрал блестевшую, окровавленную руку от раны, но оттуда уже ничего не хлестало, лишь текло тоненькой равномерной струйкой.

— Как жаль, что все кончилось именно так, — тихо сказал надо мной Наумов, теперь уже единственный, потерявший за один день обоих сыновей.

И он тут же побрёл обратно, словно здесь только что не умер его сын.

Во мне вулканом вскипел гнев, я вскочил, спихнув на Пашу быстро остывающее склизкое тело, и за один миг догнал уходящего замминистра.

— ЖАЛЬ? — вскрикнул я.

Не успел он обернуться, как я ударил его в ухо, постаравшись вложить всю силу в этот удар, чтобы ему было очень больно, раз уж он не чувствует боли из-за потери последнего сына.

Очнулся я уже лёжа, голова звенела, а в ребра меня безжалостно пинал тот самый солдат.

— Хватит! Я сказал, отставить, рядовой!

Бить меня перестали, но легче от этого не стало. Бока горели, было жутко больно дышать, я обессилено стонал, пытаясь почти не вдыхать воздух и глядя прямо вверх, на зловещие кучевые облака, начавшие сыпать на меня мягким, пушистым снегом.

— Зачем же Вы так? — склонился надо мной Наумов, держась за ушибленное ухо.

Я улыбнулся, поняв по его лицу, что мой удар достиг поставленной цели. Ему было очень больно, даже больнее, чем мне.

— Я ему верю, — тихо сказал я, но бока все-таки болели так, будто в них вонзили длинные тонкие ножи. — Я знаю, что убийца — Вы.

Я захотел прочесть его мысли, но он выпрямился и ушёл прежде, чем я смог это сделать. Но мне это было не так уж и нужно, я убедился в этом, увидев его реакцию на смерть Димы, и иных доказательств мне больше не требовалось.

— Ты как? — спросил Паша, осторожно ощупывая меня. — Не двигайся, у тебя могут быть сломаны ребра. Сейчас приедут медики.

— Евгений! — мне потребовалось значительное усилие, чтобы сказать это настолько громко, чтобы Наумов меня услышал.

Он остановился и повернулся в мою сторону.

— Вы завели себе врага! — ребра полыхали огнём, почти вырубая меня.

— Очень прискорбно это слышать, — ответил он. — Но я запомню этот удар, и особенно Ваши слова, если Вы этого так жаждете.

— Жажду! Я хочу узнать правду, и я не отступлю.

И без того тёмный мир стал чернеть, заволакивая тьмой мой разум. Боль отступала на второй план, стремительно сдавая свои позиции спасительному беспамятству. Я проваливался в черноту.

— Я не отступлю…

Своих слов я уже не услышал, наконец-то потеряв сознание.