После всего случившегося люди, в большинстве своем, скажут, что благодаря именно этой книге все для меня переменилось. Почему — понять не трудно. Поначалу я тоже во всем винила книгу. Признаю, я озлобилась, ожесточилась. На моем месте любой испытывал бы те же чувства.

Но в последнее время — спасибо поддержке друзей, родственников и сотрудников молодежного отдела книжного магазина «Барнс и Нобл» — мое отношение к этому эпизоду стало более философским. Если говорить языком штампов, я согнулась, но не сломалась; что не убивает, делает сильнее; я вышибла этого мужчину из своей жизни, как шампанское выбивает пробку из бутылки.

И, учитывая, что все в прошлом, теперь мне понятно: не разбитое сердце и даже не эта книга изменили мою жизнь. Причиной стала новая работа. Вот она изменила все, и это кажется особенно странным, потому что тогда я отчаянно нуждалась в деньгах и была готова взяться за что угодно.

В том объявлении название компании отсутствовало. Напечатанное посередине страницы объявлений «Нью-Йорк таймс», без рамочки, непрезентабельным шрифтом, оно выглядело анонимным, незаметным и уж точно не несущим в себе угрозы. Маленькое такое объявление: «Известному издательству требуется младший редактор». Или что-то в этом роде.

«Известное издательство». За двумя невинными словами скрывался огромный новый мир, завораживающий непосвященного и напичканный ловушками, в которые новичок просто обязан угодить, — вроде тех замаскированных листьями ям-западней в старом фильме о джунглях Эбботта и Костелло.

Я долгие месяцы этого не понимала, пока не распласталась на земле, вытрясая из волос банановые листья.

Но эти соображения не имели ровно никакого значения, когда я читала объявление. Как упоминалось выше, я пребывала в отчаянном положении. Если бы Пол Поту требовались сотрудники, пожалуй, я бы скинула и на его электронный адрес свое резюме. Этот документ, обложенный таким толстым слоем «соломки» (то бишь перечислением моих достоинств и навыков), что он мог бы выступить в роли защитника в любой команде Национальной футбольной лиги, я отправляла во все места, где требовался даже полуграмотный клерк, призванный целыми днями полировать локтями поверхность стола. В буране резюме, обрушившихся в том месяце на отделы кадров различных учреждений Манхэттена, я выражала свое страстное желание стать корректором, референтом, младшим редактором и еще много-много кем — короче, сотрудником любой конторы в сфере рекламы, связей с общественностью, теле- и радиовещания. Мне требовалась работа, и чем скорее, тем лучше.

Два с половиной предыдущих года я прожила на Беззаботной улице. Нет, фактический адрес у меня был другой: этаж-квартира в Уильямсбурге, Бруклин. Обетованная земля тех, кто предпочитал богемный образ жизни, но средств на более респектабельный район пока не хватало. А повезло мне в том, что, окончив колледж, я по рекомендации моего профессора получила место личной помощницы Сильвии Арно.

Сильвия Арно относилась к тем людям начала двадцатого столетия, которые появлялись из ниоткуда и становились знаменитыми только потому, что общались с тогдашними титанами.

Как она стала знаменитостью, никто уже не помнил. Может, что-то написала году в 1935-м, или нарисовала, или переспала с кем-то, кто что-то написал или нарисовал. Ее имя иногда появлялось в «Книжном обозрении» «Нью-Йорк таймс» — в рецензиях на книги о немецких импрессионистах. Она знала всех и каждого. Эрнеста Хемингуэя, Сальвадора Дали. Герцога и герцогиню Виндзорских. Харпо Маркса. Фотографы запечатлели ее в компании всех интеллектуалов и богачей, которые собирались в салонах Парижа и Лондона между войнами. Есть вероятность, что и сейчас она где-то сидит рядом, скажем, с Коулом Портером, невероятно элегантная в облегающем шелковом платье, с бокалом в одной руке и длиннющим сигаретным мундштуком в другой…

К моменту нашего знакомства она превратилась в желчную старушку с крючковатым носом, тонкими как спички ножками и полупрозрачной пергаментной кожей. Жила она в темном, пропахшем пылью таунхаусе в том районе Верхнего Ист-Сайда, который назывался «Бухта Черепахи». Старый профессор, упомянув об этой вакансии, сказал, что мне, возможно, придется помогать разбирать бумаги, чтобы она смогла написать автобиографию. Но мне не пришлось записывать мемуары Сильвии Арно. Большую часть времени я носилась по городу за ее любимыми деликатесами — к примеру, за отвратительными, покрытыми слоем шоколада пирожными с абрикосовой начинкой, на которых она практически жила. Поверьте мне, я не так уж разборчива, когда дело касается еды. Могу съесть что угодно, за исключением этих самых пирожных.

Абрикосовыми десертами специфика ее вкусовых пристрастий не ограничивалась. Сильвия обожала особым образом замаринованную горячую окру, какую можно найти только в Гарлеме, мятное печенье, которое выпекали лишь в подвалах универмага «Мейсис», длинные батоны и круассаны из французской пекарни в Бруклин-Хайтс. Она предпочитала полотняные носовые платки бумажным салфеткам и дешевенькое мыло «Лава» тому дорогому, кусок которого я однажды принесла ей в подарок, и могла отчитать любого, кто посмел бы положить в ее напиток лед.

Та еще была старушка.

Она не рассказывала мне ни о Писарро, ни о Эрнесте Хемингуэе или герцогине Виндзорской. Для этого мне следовало поступить к ней на работу пятью годами раньше. В основном разговор шел о ее вросших ногтях и кожных заболеваниях. Полагаю, когда тебе стукнуло девяносто четыре и ты вся чешешься, вспоминать давно умерших друзей-художников как-то не с руки.

Только-только поступив на работу, я первой заикнулась о ее мемуарах.

— Что это за воспоминания, Ребекка, с которыми ты ко мне пристаешь? — Сильвия сохранила малую толику акцента, но при желании могла говорить как уроженка одной из европейских стран, только осваивающая английский.

Я постаралась не выказать разочарования: прощай, мечты о литературной работе.

— Просто подумала… если бы вам понадобилась моя помощь в приведении в порядок ваших дневников…

Мои слова вызвали смех.

— По-твоему, я свихнувшееся древнее ископаемое, non?

— Нет, нет, — пролепетала я (ложь, конечно; именно так я о ней и думала).

— Понятное дело! Хочешь вызнать все мои маленькие секреты. К примеру, узнать, хорош ли был Кэри Грант в постели.

— Нет, я… — Тут я шумно сглотнула слюну. — Секундочку. Кэри Грант?

Она злобно зыркнула, велела отнести в подвал грязное белье, а остаток дня меня игнорировала. Я начала подозревать, что дневники и не существовали. Может, Сильвия, как и я, не могла похвастаться близостью с Кэри Грантом.

Или наоборот.

Иногда в таунхаус заглядывал кто-нибудь из ученых, но всякий раз уходил разочарованный. Он мог просидеть несколько минут за тарелкой этих жутких пирожных с абрикосовой начинкой, слушая рассказы Сильвии о том, что у Джона Поля Сартра дурно пахло изо рта. Обычно не требовалось много времени, чтобы понять: делиться ценной информацией Сильвия не собирается. И хотя она жила в Нью-Йорке с 1960-х годов, в период, когда я у нее работала, наиболее часто в ее доме бывали не знаменитости, а физиотерапевт, которого звали Чак, и Бернадина, старушка из Бронкса.

Сильвия оставалась для меня загадкой. Я даже не могла ответить на вопрос, чем я у нее занимаюсь. Не могла понять, почему она готова платить немалое жалованье за то, чтобы я была под рукой. Даже не представляла себе, каким ветром эту преклонных лет француженку занесло в Нью-Йорк.

Но опять-таки я не тратила много времени на волнения по этому поводу. Когда я начала у нее работать, мне было двадцать два, я незадолго до того переехала в Нью-Йорк, поэтому моя девяностолетняя работодательница не вызывала у меня жгучего любопытства.

Да и жаловаться было не на что. Первого числа каждого месяца я получала чек от мистера Р. Дж. Лэнгли, уполномоченного бухгалтера, управляющего активами Сильвии, благодаря которому считалась лучшей добытчицей среди своих соседей по квартире в Уильямсбурге. Тогда я была еще слишком молода, чтобы осознать: покупать французские батоны старушке и получать за это деньги, которых хватало на проживание в Нью-Йорке, сродни чуду.

А однажды утром — я собиралась на Манхэттен, чтобы выполнить очередное поручение Сильвии, — мне позвонили из офиса Р. Дж. Лэнгли, и впервые я говорила с ним лично. Он попросил меня (точнее, приказал) первым делом подъехать в его офис в Мидтауне.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Да. У меня плохие новости. У мисс Арно воспаление легких.

— О нет! В какой она больнице?

Последовала пауза.

— Подробности я смогу сообщить вам только при личной встрече.

Пока я ехала в подземке, меня переполняла грусть. Бедная Сильвия, лежит в больничной палате, ест желе. Она терпеть не могла покидать свою замшелую квартиру. Я уже составляла список ее любимых вещей, которые могла бы принести в больницу.

Но настоящий удар ждал меня по прибытии в кабинет бухгалтера. Мистер Лэнгли перекинул белый конверт через широкое дубовое плато, которое выполняло функции его стола.

— Мы хотим поблагодарить вас за службу мисс Арно.

Я вытаращилась на чек. Сумма в два раза превышала мое обычное жалованье.

— Это за ваши последние недели работы плюс двухнедельное выходное пособие, — пояснил мистер Лэнгли. — Боюсь, мы должны с вами расстаться.

Он постоянно говорил «мы».

— А как же Сильвия?

— Если она поправится…

— Если! — взвизгнула я.

Он поморщился.

— Мисс Арно, как вам известно, в весьма преклонном возрасте, и состояние у нее крайне тяжелое. Если она выживет, то согласно ее желанию и желанию ее бенефициариев мисс Арно перевезут в интернат, где ей будет обеспечен круглосуточный уход. Вы должны понимать.

Я не понимала. И кто такие эти бенефициарии? Они определенно не приходили к Сильвии, когда я у нее работала.

— Я хотела бы увидеться с Сильвией.

Морщинки озабоченности, которые разрезали его лоб, стали глубже.

— Не думаю, что это необходимо. Возможно, и нежелательно, учитывая ее нынешнее состояние.

С нарастающим раздражением я спросила:

— Можете вы по крайней мере сказать мне, где она находится?

— Я должен это выяснить у бенефициариев. Я поднялась, раздуваясь от праведного гнева.

Чувствовала, что говорю с главным бенефициарием. Может, даже единственным. И скользким типом.

— Отлично. Пожалуйста, выясните, мистер Лэнгли. Заверьте бенефициариев, что я хочу лишь одного: принести мисс Арно коробку ее любимых пирожных!

Я выплыла из его кабинета с раздувающимися на мачте парусами негодования.

Нужно ли говорить, что мне так и не позвонили, чтобы сообщить о местонахождении Сильвии. Но, честно говоря, я не стала выбиваться из сил, разыскивая ее. Собственно, не ударила пальцем о палец. Успокоившись, напомнила себе, что я наемная работница. Я не несла за нее ответственности. А если наследники Сильвии тревожились, как бы мое имя не прокралось в ее завещание, — что ж, пусть сами носятся по Манхэттену в поисках маринованной окры и мятного печенья.

Для того чтобы потратить выходное пособие, потребовалось не так уж много времени, и никто не предложил мне хорошо оплачиваемой работы. Один из моих соседей по квартире, честолюбивый сценарист по фамилии Флейшман, время от времени подрабатывал в телемагазине, продавая то виниловый сайдинг, то абонементы на балет. Другая моя соседка изучала световой дизайн в Нью-Йоркском университете и подрабатывала в одной из кофеен. Мы не разлучались после окончания колледжа. Раньше сравнивали себя с тремя мушкетерами, но после того, как я перестала получать чек на приличную сумму первого числа каждого месяца, превратились в троицу спасшихся после кораблекрушения, которые оказались на спасательном плоту, давшем течь.

Уэнди, конечно, волновалась, но у нее хватало дел и без того, чтобы разрешать наши финансовые головоломки.

Флейшман не волновался — он не волновался никогда, тем более из-за денег. Он происходил из очень обеспеченной семьи, которой принадлежала сеть дисконтных обувных магазинов. Сам он обувью не интересовался (во всяком случае, той, что продается со скидкой), а поскольку родители полагали, что написание сценариев не пойдет сыну на пользу, семья вроде бы отказала ему в материальной поддержке. Однако его мать иногда испытывала приступ вины, а потому приезжала в город, чтобы пригласить Флейшмана на ленч (и, несомненно, пройтись с ним по магазинам). В такие дни Флейшман возвращался в нашу квартиру с приличной суммой в кармане. И смотрелся очень неплохо в новеньком кожаном пиджаке или джинсах от модного дизайнера. А среди подарков на Рождество и день рождения, даже при условии, что семья отказала ему в деньгах, обязательно оказывался конверт с чеком на кругленькую сумму. Безденежье Флейшман считал явлением временным. Он никогда не терял надежды.

Мой отец продавал сантехническое оборудование. Фирма приносила прибыль, но сорить деньгами у него возможности не было. Я была пятой из шести детей. Родители оплатили мое обучение в колледже, с тем — пусть вслух об этом и не говорилось — чтобы в будущем я рассчитывала только на себя. Отец, где-то в шутку, а где-то всерьез, говорил, что проявленная щедрость — плата за привилегию избавиться от меня. Учитывая, что теперь они оплачивали обучение в колледже моего младшего брата, а у них уже появились внуки, я бы скорее умерла, чем попросила у них денег.

В феврале нам не хватало ста сорока долларов на оплату квартиры, и я продала мой ноутбук через интернет-аукцион. Утрата была чисто психологическая: ноутбук мне практически не требовался. Переезжая в Нью-Йорк, я думала, что буду писать. Приводить в божеский вид воспоминания Сильвии. Сочинять рассказы… В колледже я уже сочинила несколько. Но за два года если я что и писала на ноутбуке, так это списки продуктов, которые следовало купить.

К сожалению, кроме компьютера, ничего ценного у меня не было. Я не могла продать что-то еще, даже если бы и захотела. Требовалась работа. Срочно.

Вот во все стороны и полетели резюме. Но ожидаемые ответы не приходили. За три недели меня всего лишь дважды пригласили на собеседования, которые не принесли желаемого результата. День уходил за днем, неумолимо приближая нас к выплате арендной квартирной платы за очередной месяц. Я не находила себе места. Поэтому, когда зазвонил телефон и дама на другом конце провода сказала, что меня ждут на собеседование в «Кэндллайт букс», я восприняла этот звонок как брошенный мне спасательный круг. Пришла в экстаз.

Я, разумеется, знала, что это за издательство — «Кэндллайт букс». Кто же этого не знал? Колосс романтики. Книгами этого издательства зачитывались тетушки всех тех, кто не читал их сам. Не было никакой возможности войти в супермаркет или в аптечный магазин — как на Манхэттене, так и в глухомани — и не увидеть полки, заставленные книгами этого издательства, все, как одна, заклейменные логотипом: мерцающим огоньком свечи.

Вроде бы туда я свое резюме не отправляла. Во всяком случае, не помнила, чтобы отправляла. Но женщине на другом конце провода я сообщать об этом не собиралась. Не собиралась говорить ничего такого, что могло бы уменьшить мои шансы побывать на собеседовании. Она предложила мне прийти в издательство завтра, в час дня, и я заверила ее, что буду всенепременно.

— Что за работа? — спросил Флейшман, увидев, как я вытаскиваю из стенного шкафа костюм для собеседования.

Квартира в доме у железной дороги не идеальное место для коммунального проживания. Квартира эта занимала целый этаж и состояла из трех комнат (одна, несомненно, могла служить прихожей или столовой), но двери между комнатами отсутствовали. То есть была одна длинная анфилада. Удобное место для проведения вечеринок или катания на роликах, но при попытке обустроить в такой квартире три спальни возникали немалые трудности. Так что на троих у нас был один большой стенной шкаф, который при ком-то из прежних квартиросъемщиков лишился сдвижных дверей. Теперь их заменяла занавеска из прорезиненной ткани, какие вешают в ванной, с веселенькими тропическими рыбками.

— В «Кэндллайт букс».

Флейшман хохотнул:

— Шутишь. Будешь заниматься любовными романами? Ты? Да у тебя не было ни одного удачного романа.

Мог бы обойтись без напоминаний. Тем более что он был одним из моих неудачных романов.

— Они ищут не Мастерса и Джонсона, — ответила я.

— Ну что ж…

Я пронзила его взглядом. Признаю, в наших взаимоотношениях я обычно была обороняющейся стороной. И что сие должно означать?

— Ничего. — Он закатил глаза. Всегда жаловался, что я излишне чувствительная. — Я правда удивлен, что ты предложила им свои услуги.

— Я и сама не знала, что предлагаю. В объявлении не было названия издательства.

— Они, должно быть, боялись, что никто не откликнется на объявления, узнав, что речь идет о «Кэндллайт букс».

— Должно быть. — Несомненно, какие-то люди и не хотели иметь ничего общего с любовными романами. Я к их числу не относилась. Поправка: перестала к ним относиться после того, как пришлось выставлять свои вещи на интернет-аукцион.

— Думаю, ты станешь великим редактором.

— Думаю, работа будет секретарская. Или что-то в этом роде.

Флейшман вскинул брови. Брови у него были выдающиеся, а-ля Дракула, поэтому изгибал он их театрально.

— Ты не знаешь?

— Уверена, что речь пойдет о должности младшего редактора. — Я точно помнила, что отсылала несколько резюме по таким объявлениям. Впрочем, я понятия не имела, что должен делать младший редактор. — Или чего-то другого младшего. Я откликалась на такое множество объявлений…

Однажды я прочитала в книге, посвященной поиску работы, что человек должен вести учет учреждений, куда отправлял свои резюме, и записывать даты ответных звонков и собеседований. Но будь я такой организованной, наверняка не попала бы в ситуацию, когда мне отчаянно требовалась работа, любая работа.

Уэнди составила бы такой список… Уэнди была из организованных. Она вывесила на холодильнике график дежурств, чтобы никто не отлынивал от выноса мусора.

Флейшман же в этом смысле ничем не отличался от меня (и нам повезло, что Уэнди была из другого теста).

— Ладно, — кивнул он. — Как только твоя новая карьера принесет тебе большой доход, сможешь стать продюсером «Ты пожалеешь».

— Не раскатывай губы, — ответила я и быстро добавила: — Едва ли мне будут так много платить.

Но подразумевала другое: «И не надейся, что я приложу какие-то усилия, чтобы кто-то увидел „Ты пожалеешь“».

Так назывался первый незаконченный театральный проект Флейшмана, который он замыслил после того, как провел Рождество в Кливленде с моей семьей. Благодаря изящным остроумным пьесам, которые Флейшман писал во время учебы, в нашем маленьком колледже он обрел славу Ноэля Коуарда. Пьеса «Ты пожалеешь» продолжала эту традицию. Но даже в единственном написанном действии моя семья, слегка завуалированная, выглядела далеко не в лучшем свете: Альберты представляли собой сборище никчемных глупцов. Героиня пьесы, девушка, которая привозит своего бывшего бойфренда домой на рождественские каникулы (то есть я), выглядела просто отвратительной. Нет, несколько хороших фраз Флейшман ей написал, но по большей части она или ругалась, или злилась да еще (все-таки раньше была толстушкой) таскала со стола пирожные, когда никто не видел.

Ладно, может, с пирожными он попал в десятку, но разве я сварливая? Не думаю. Да, я была более практичной, чем Флейшман, но в этом случае планка устанавливалась так низко, что под ней не прошел бы и лилипут. Вероятно, в вопросе практичности даже Энн Николь Смит могла бы дать Флейшману фору.

Пьеса эта еще сильнее давила бы мне на психику, если б я думала, что Флейшман сумеет завершить свой шедевр. Но с окончанием учебы продуктивность у него резко упала. То, что казалось блестящим в маленьком колледже в Огайо, не катило на «Великом белом пути». Я чувствовала, что Флейшман не уверен в своих силах. За прошлый год он ничего не написал, и ореол первого парня на деревне, который окутывал его, когда мы встретились, заметно поблек. В последнее время он попусту транжирил вечернее время, пил слишком много дешевого вина и смотрел «Зеленые акры».

Никто не утверждает, что в этом и состоит взросление, но после того как учебный мир выплевывает тебя в двадцать два года, ты должен сохранять трудолюбие и не позволять приманкам «ТВ-Ленд» отвлекать тебя от воплощения в жизнь собственных честолюбивых замыслов.

Флейшман щурился на мой серый костюм для собеседования, подарок мамы на окончание колледжа.

— Думаешь, это подходящий прикид для собеседования?

Я нахмурилась. Во время прошлого собеседования я плеснула кофе на пиджак и не смогла полностью отчистить пятно.

— Почему нет?

— Потому что этот костюм подходит не для любого собеседования с потенциальным работодателем.

Возразить было нечего. Костюм мне и самой не нравился. Тусклый серый цвет, который делал бледной самую загорелую кожу. Покрой пиджака (примерно такие же носил Мао) превращал мою грудь в необъятную равнину, на которой едва просматривались холмы, а юбка заканчивалась на середине коленной чашечки, и такая длина не шла никому.

— Мне представляется, что в «Кэндллайт букс» люди бегают по коридорам в розовых платьях с блестками и боа из перышек…

— Это обычная фирма, — возразила я. — И женщина, которая мне позвонила, говорила по-деловому.

— Ясно. Тогда авторы слоняются там целыми днями в пижамах. — Он плюхнулся на диван. — Я надеюсь, тебя возьмут туда на работу! И мы будем слушать твои рассказы с разинутыми ртами. Ты же будешь общаться с такими людьми, как та дама.

— Кто?

Он щелкнул пальцами.

— Ты знаешь… ее фамилия постоянно в списках бестселлеров.

— Понятия не имею, о ком ты.

Он тоже не имел.

— Должно быть, мне предложат рутинную работу — скажем, отвечать на телефонные звонки.

— Ты всегда себя недооцениваешь, — покачал он головой. — А если это начало чего-то большого?

Когда он вот так сверкал своими серыми глазами, признаю, внутри у меня все трепетало. И это не могло не удивлять, учитывая, через что мы прошли. Я хочу сказать, мы были друзьями и (на короткий срок) любовниками, выдержали разрыв, потом поселились в одной квартире. Как-то на Новый год, вскоре после переезда в Нью-Йорк, мы не устояли друг перед другом, но теперь наш роман официально перешел в состояние ремиссии. Я видела, как Флейшман встречался с другими женщинами. Хуже того, я видела, как он ковырял в зубах перед телевизором. Такое могло подавить любой трепет, но — увы.

Я покачала головой:

— Большого, говоришь?

— Подумай об этом. Мы болтаемся в городе почти три года. Так что кому-то из нас уже могло бы и повезти, а?

— Другими словами, ты думаешь, что я приду на это собеседование молодой и неопытной, а выйду звездой?

— Давай без цинизма. Это собеседование может стать для тебя началом долгой успешной карьеры.

Неужели? Я старалась не поддаваться эмоциям. Иногда от энтузиазма Флейшмана у меня начинали расти крылья. Он мог носиться, как курица с яйцом, с какой-то идеей, каким-то безумным планом, даже с новым, найденным в Интернете сайтом. Вот почему меня тянуло к нему. Он мог генерировать энтузиазм из воздуха и обсыпать им меня, будто блестками. Некоторые и сейчас на мне поблескивают.