Прошло девять месяцев.

(Прости, Рита.)

Разумеется, девять месяцев — говорящая величина. В «Кэндллайт» девять месяцев означает только одно: беременность. Но в издательском деле девять месяцев — период времени, который обычно проходит между сдачей рукописи в редакцию и появлением книги в магазинах. Если книга обречена на успех, издательство может ускорить процесс. Скажем, мемуары президента могут появиться на прилавке через два месяца после того, как он представит рукопись.

Вот и в «Газель букс» с книгой Флейшмана расстарались. Мое унижение поспело аккурат к Рождеству.

А девять месяцев, упомянутые выше, потребовались Сильвии и мне для того, чтобы закончить ее мемуары. С сентября по май мы корпели над рукописью по уик-эндам, а иногда и вечерами на неделе. Пока я была в редакции, Сильвия собиралась с мыслями и делала пометки в блокнотах, которые принес ей Люк. При нашей последующей встрече мы отпечатывали несколько страниц, и потом вычитывали и правили.

За эти девять месяцев случилось и многое другое. Люк выследил Р. Дж. Лэнгли, и тот вернул большую часть денег Сильвии в надежде, что она слишком стара и не будет претендовать на остальное.

Вот тогда Люк и подал на него в суд, чтобы вытрясти все.

Занимаясь книгой Сильвии, я стала гораздо меньше дергаться из-за работы в «Кэндллайт» и из-за Флейшмана. Была слишком занята, чтобы переживать из-за Люка, джентльменское поведение которого становилось оскорбительным. Иногда он приглашал меня на коктейль или на ленч. По моему предложению мы однажды сходили в кино. Потом завернули в бар и поговорили о Сильвии. После чего он предложил оплатить мне такси и отправил домой.

Я просто не знала, что делать. В книжном магазине «Барнс и Нобл» есть целый отдел с книгами типа «Помоги себе сам». Можете мне поверить. Я там побывала.

Впервые в жизни я сосредоточила все свои усилия на чем-то одном, чувствуя, что важнее этого ничего быть не может: на написании воспоминаний Сильвии. Теперь могу со всей ответственностью утверждать: отличный способ спасти свою жизнь — досконально изучить чью-то еще.

Помогало и то, что Сильвия прожила удивительную жизнь. Я ожидала узнать о калейдоскопе вечеринок, путешествий, встреч со знаменитостями. Как выяснилось, это была всего лишь малая часть. Ее мать-француженка и отец-поляк встретились в Соединенных Штатах, куда эмигрировали в начале двадцатого столетия. В 1918 году родители умерли во время эпидемии гриппа, оставив юную Сильвию и ее старшую сестру на попечение дальних родственников (у тех как раз родилась девочка, которую назвали Бернадина). Сильвия убежала из дому, как только смогла сойти за восемнадцатилетнюю, и отправилась во Францию, о которой ей много рассказывала мать. В Париже нашла работу модели и ходила на вечеринки, пока не стала постоянной спутницей сначала знаменитого писателя, потом художника. Именно к этому периоду и относились все ее фотографии со знаменитостями.

Но больше всего меня поразило то, что произошло потом.

Сильвия еще жила с художником, когда в нее влюбился богатый юноша. Его родители не хотели о ней и слышать. Это мы млели от круга ее знакомств, а старая аристократия видела в ней еврейскую потаскушку. Началась война. Она и ее молодой человек тайно поженились перед тем, как он ушел на фронт. Его убили в первые дни, а ей пришлось пешком добираться до Швейцарии. Семья мужа отказалась ей помогать…

Поверьте мне, когда Сильвия рассказывала, как на своих двоих убегала от нацистов, все мои неурядицы — что на работе, что в отношениях с Флейшманом — казались сущей ерундой.

Да, старики не могли не удивлять. Как можно было пережить такое и столь долго никому ничего не рассказывать? Даже по ходу работы над книгой мне приходилось чуть ли не клещами вытаскивать из Сильвии подробности, особенно если речь шла о чем-то очень уж мрачном или неприятном для нее. Если бы что-нибудь подобное случилось с теми, кто родился после окончания Второй мировой войны и позже, в «Барнс и Нобл» не хватило бы места для мемуаров. Нынешние поколения не умеют держать рот на замке.

Я так увлеклась жизнью Сильвии, что иной раз мне снилось, будто я — это она: провожу ночь на пшеничном поле, не зная, что произошло с мужем, забытая всеми знаменитыми друзьями, — или, уже после войны, борюсь за маленькую долю богатства своего супруга. И когда просыпалась, радовалась тому, что я — это всего лишь я с моими маленькими проблемками.

В этот период и Андреа стала куда менее нервной. Нет, иной раз она наряжалась, чтобы пойти на собеседование, то есть не оставила попыток вырваться из «Кэндллайт». Но потом произошло нечто удивительное. Внутрииздательская перетряска. По существу, землетрясение. Арт Сальваторе повысил Мерседес. Она стала вице-президентом. Понятное дело, Мэри Джо заняла кабинет заведующей. А на место Мэри Джо Мерседес назначила Андреа, повысив ее до редактора. В итоге Андреа стала самым молодым ведущим редактором серии.

Одновременно, воспользовавшись моментом, Рита наконец-то повысила Линдси (еще бы, с уходом Андреа в секторе катастрофически не хватало редакторов). Впрочем, это решение уже не выглядело таким безумным, как, скажем, шестью месяцами ранее. Помогая мне расчистить горы самотека, Линдси обнаружила настоящие жемчужины — скажем, роман о вампире-анестезиологе, о котором я начисто забыла. С новым названием — «Ты у меня в крови» — книга под ее чутким руководством отправилась в печать, а сама Линдси с еще большим энтузиазмом впряглась в работу.

После приема, устроенного «Романс джорнал», Линдси действительно прочитала «Ранчер и леди» и поделилась с Мелиссой Макинтош своими идеями насчет улучшения книги. Ранчо превратилось в банк спермы, леди — в женщину-копа, у которой были проблемы с зачатием и она расследовала загадочные смерти в клинике искусственного оплодотворения. Эти изменения потребовали кардинальной переработки рукописи, и, думаю, поначалу Мелисса не хотела вот так развернуть историю, но на пару с Линдси все-таки довела свой труд до логического завершения, и «Семя сомнения», появившись на прилавках, стала книгой месяца серии «Пульс». После этого все поверили, что Линдси может творить чудеса, а ее ошибки и отсутствие вкуса в одежде отошли на второй план и перестали мешать карьерному росту.

В марте она вышла замуж. Роуди наконец-то убедил ее, что двадцать четыре года — достаточно солидный возраст, чтобы выбрать парня, с которым хочешь состариться (он же ее и накачал).

На место Линдси Рита наняла Бри, недавнюю выпускницу Суортмора, которая оказалась очень хваткой и быстро вошла в курс дела. Но при этом Рита категорически не желала уйти в отпуск, хотя Андреа, Линдси и я убедили ее поработать неделю дома вместо того, чтобы лишиться отпускных.

Произошли и другие изменения. Маделайн покинула «Кэндллайт» и стала литературным редактором в журнале мод. Мэри Джо купила новый дом, в пяти кварталах от старого. Энн завела датчхаунда.

Трой съездил в Канкун, не с тем парнем, который демонстрировал белье Кельвина Кляйна, а с другим, таким же красавцем.

Мюриэль тоже повысили: она стала помощницей Джейнис Уанч и более не впадала в депрессию. Похоже, ей очень нравилось составлять списки долгов для своей начальницы.

В сравнении с остальными моя жизнь текла без катаклизмов. В «КМ» вышла статья, рассказывающая о том, как я поднимаю волну, но я ее не поднимала. Как обо мне, так и о «Кэндллайт» автор статьи отозвалась очень тепло. После инцидента в японском ресторане я послала Алекс цветы с благодарственным письмом за спасение своей жизни. Повтор интервью мы провели по телефону, и все прошло гладко.

Я оставалась на прежней работе. В прежнем кабинете. Съездила на одну конференцию в Уичито-Фоллс, на вторую — в Бостон, и на обеих мне удалось не оскандалиться. И дома все шло хорошо. Мы жили достаточно близко от парка, чтобы я могла выгуливать Макса по утрам и вечерам, что мне очень нравилось. Приехав в Нью-Йорк, я остерегалась Центрального парка — главным образом из-за нашумевших преступлений, о которых слышала в детстве. Но это был кусочек живой природы, причем красивой природы, в центре города. Кусочек, к которому любой желающий мог подъехать на такси или подойти пешком за какие-то пять — десять минут.

Уэнди наконец-то защитила диплом и тут же получила работу помощника инженера по свету в фирме, которая занималась организацией больших рок-концертов. То есть распрощалась с кофейнями «Старбакс».

В мае, вскоре после ее защиты диплома, Уэнди, Андреа и я проснулись в субботу утром, испекли блинчики и сели завтракать за карточный столик, накрытый скатертью, которую прислала моя мать.

Карточный столик покачнулся, когда Андреа поставила на него тарелку.

— Как же он мне надоел, — фыркнула Андреа.

— А что с ним такое? — спросила Уэнди.

— Шатается.

— И что? — Он ведь выполнял возложенные на него функции.

— А я знаю, чем мы займемся в эту субботу, — возвестила Андреа. — Давайте купим стол. Настоящий. Вы понимаете, из дерева.

Уэнди и я переглянулись. Скорее всего мы обе ждали, что придет день, когда у Андреа поедет крыша.

— Может, мы действительно сойдем с ума, — Андреа подцепила вилкой отрезанный кусок блина, — и купим подходящие к нему стулья.

— Это дорого, не так ли? — Я чувствовала, что не мне возражать против приобретения дорогих вещей, потому что не так давно купила новый ноутбук для работы с мемуарами Сильвии. Андреа положила вилку на стол. Посмотрела на Уэнди, потом на меня.

— Ты последнее время проверяла свой банковский счет, Ребекка?

Я пожала плечами:

— Какие-то деньги у меня есть…

— И ты расплатилась по долгам на кредитной карточке?

Она говорила чистую правду. Расплатилась.

Андреа повернулась к Уэнди:

— А ты зарабатываешь… сколько? Раз в десять больше, чем в кофейне?

Уэнди нахмурилась:

— Да.

— И я получаю больше, чем любая из вас. Мы должны смотреть фактам в лицо, девочки. Мы это сделали. Нам еще далеко до тридцати, а у каждой хорошая работа и пристойная зарплата. Не знаю, как это вышло. Но одно я знаю наверняка. Мы можем позволить себе купить хороший стол для завтрака!

Господи, и в этом она была права. Несколько мгновений мы с Уэнди напоминали солдат из старых военных фильмов, удивляющихся тому, что сражение закончено, а они все еще живы. Мы пережили квартиру в Бруклине у железной дороги. Выстояли в борьбе с безденежьем. Не сломались после предательства моего бывшего бойфренда. Мы смотрели друг на друга, и на глаза наворачивались слезы: так многое нас теперь связывало.

— Если уж на то пошло, — Андреа выдержала паузу, — мы можем позволить себе квартиру и побольше.

— И даже по маленькой квартире каждая, — добавила Уэнди.

Я замерла. Оба варианта мне решительно не нравились. Меня вполне устраивала эта квартира. Уэнди и Андреа были моей семьей. И как Андреа ненавидела свою прежнюю маленькую квартирку! Да, конечно, мы могли позволить себе снимать три квартиры на Манхэттене…

Но не следовало ли подождать, пока разъезд не станет насущной необходимостью?

— У меня идея, — нарушила я затянувшуюся паузу. — Почему бы нам не купить новый стол?

Уэнди и Андреа переглянулись… и рассмеялись.

— Новый стол, — согласилась Уэнди.

— Точно.

— Я рада, что ты до этого додумалась, — кивнула Андреа.

Мы отдали мемуары Сильвии, озаглавив их «Создавая себя», в одно маленькое, но известное издательство и с замиранием сердец ожидали решения. Пришел мой черед побывать в шкуре нервничающего автора. Меня тревожило, что Сильвия будет волноваться так же, как и я, но она оставалась спокойной, как танк.

— Никто не будет покупать историю о старушке, — утверждала она.

— Эта история не о старушке, — не соглашалась с ней я.

Но Сильвия не сомневалась, что мы напрасно потратили время. А может, лучше владела собой, чем я. Опять же в начале лета Сильвию больше занимал переезд из дома престарелых в квартиру, которая освободилась в доме Бернадины в Бронксе, то есть в районе, откуда она удрала чуть ли не восемьдесят лет назад. Я опасалась, что переезд окончательно подорвет здоровье Сильвии, но на нее он действовал как тонизирующее. Я помогла найти грузчиков и настояла на том, чтобы нанять человека, который запакует все вещи.

— У вас снова есть деньги, — напомнила я Сильвии. — Вы должны их тратить.

Она рассмеялась:

— Твоими устами говорит Андреа, не так ли? — (Я наконец-то привезла к Сильвии Уэнди и Андреа, и старушка привела моих подружек в щенячий восторг.) — Она сказала, что мне нужен новый телевизор. Я ответила, что слишком стара и долго не проживу. На что получила: «Значит, вы не только сможете взять его с собой, но еще там и отремонтировать». — И Сильвия рассмеялась.

Андреа, вероятно, советовала всем тратить деньги сразу. Она убедила меня купить новое платье для общенациональной конференции РАГ, которая в этом году проводилась в Нью-Йорке. Не просто новое, а шикарное.

Не тщеславия ради, а ради самоуважения. На конференции меня ожидала встреча с Флейшманом. «Разрыв» номинировали на «Рагги» в категории «Юмористический дамский роман» (и, спрашивается, над кем там смеялись?), и меня это тревожило: Флейшман стал одним из считанных мужчин, произведения которых номинировались на «Рагги», и мог получить премию. Поэтому, если уж об мою физиономию разбили бы яйцо, остальное все равно выглядело бы недурственно.

Вопрос о том, победит Флейшман или нет, активно обсуждался как в нашем издательстве, так и в других. Поначалу он казался безусловным фаворитом, рецензенты всячески восхваляли его книгу. И стараниями «Газель букс» Флейшман смотрел на меня чуть ли не с каждой страницы «Романс джорнал». В декабре он красовался на цветном рекламном объявлении во всю страницу, предварявшим статью: «Прощай, девчачья литература, привет, мужчины!» Сама книга получила четыре с половиной поцелуя. В других изданиях скептицизма было побольше. «КМ» язвил: «Состоялся еще один приход мужчины в мир любовной прозы. Джек Флейшман, возможно, мужской ответ Дженнифер Уайнер, но поневоле задаешься вопросом о необходимости такого ответа».

Вот так!

Закончив читать рецензию, я откинулась на спинку стула, согреваемая мыслью, что Флейшман тоже это прочтет.

Весной, вскоре после объявления списков номинированных произведений, на страницах «Романс войс», ежемесячного журнала РАГ, разгорелась яростная полемика. Тон задала статья «Назад к двойным стандартам». Речь шла о том, что книги, написанные мужчинами, автоматически ставятся на голову выше тех, что сочинили женщины. Голоса писательниц отметались как «девчачья литература», тогда как о Нике Хорнби (и ему подобных) тут же начинали писать в книжном обозрении «Нью-Йорк таймс». Издатели, относившиеся к любовным романам — а они приносили немалый доход — как к ерунде, о которой забывают через месяц, вдруг принимались публиковать рекламные объявления на всю страницу, продвигая первые романы, написанные мужчинами, которые в принципе ничем не отличались от произведений, созданных женщинами.

Автор статьи даже процитировала Флейшмана: «Я — истинный поклонник любовных романов. В безмерном от них восторге. Но я хотел написать что-то такое, что интересно всем, книгу, про которую не скажут, что она всего лишь женская». Эффект был тот же, что и от появления хромающей антилопы перед стаей гиен. В нашем издательстве мы буквально услышали вой, поднявшийся по всей Америке: вопли рассерженных писательниц.

Андреа зашла в мой кабинет со статьей, ликуя.

— Дай хвастуну волю…

Знаменитые писательницы, отвечая Флейшману, указывали, что они тоже стараются писать интересно для всех и их книги не выставляются на «женской половине» магазина, а доступны любому читателю.

— Вот он, ответный удар, — радовалась Андреа. — Прекрасно. Наслаждайся моментом.

Момент растянулся. Весь месяц редакцию засыпали письма: одни поддерживали точку зрения, что жанр дамского романа подвергается враждебному поглощению мужчинами, другие полагали, что автор статьи способствует конфликту по признакам пола между теми самыми людьми, которые пишут книги, проповедующие равенство и взаимное уважение. Потом поднялась вторая волна критических писем, накал страстей поднялся на куда более высокий уровень.

К маю некоторые из писателей уже молили: «Ну почему мы не можем нормально сосуществовать?» — однако их никто не слушал. И уж конечно, никто не слушал Флейшмана, который написал письмо с извинениями, подчеркивая, что он любит и уважает и РАГ, и всех ее членов, и жанр дамского романа в целом. Одним из лучших в его жизни, писал Флейшман, стал день номинации его книги. А злополучную цитату просто вырвали из контекста.

Несколько моих авторов-женщин претендовали на награды в разных номинациях, и на церемонии я сидела с ними. Одна, Рива Нэш, написала книгу, которая противостояла «Разрыву», о женщине средних лет, влюбившейся в своего учителя рисования. Я старалась не представлять все так, будто речь идет о большом сражении между ним и мной. Нет, противостояли друг другу книги.

Конечно, проигрыш Флейшмана очень бы меня порадовал. Но я не относила себя к оптимистам.

Для церемонии объявления победителей Уэнди и Андреа помогли мне найти потрясающее платье от Миссони, по цене, которую я, конечно же, едва могла себе позволить. Простенькое, но яркое, с переходящими один в другой цветами. Двенадцатого размера, что едва не вогнало меня в депрессию. Я расползалась. Съела слишком много залитых шоколадом пирожных с абрикосовой начинкой, которые начали мне нравиться. Посмотрев в зеркало, я увидела тушу.

— А не помолчать ли тебе насчет размера? — спросила Андреа, выслушав мои стенания. Мы втроем набились в примерочную в «Блумингдейле». — Видно же, что оно сшито на маломерок. А выглядишь ты фантастически.

— Посмотри. — Уэнди ткнула пальцем мне в ключицу. — Кость выпирает. И вот твоя талия. Меньше, чем моя.

— И моя тоже, — поддакнула Андреа, хотя ей-то я не поверила.

Уэнди встретилась со мной взглядом.

— Ты одного размера с тех пор, как мы с тобой познакомились, Ребекка. Расслабься. Ты все та же.

Я посмотрела в зеркало.

Выглядела… нормально. Лучше, чем нормально. Если бы когда мне было шестнадцать и кто-нибудь сказал бы, что такой я буду через десять лет, я, возможно, не пришла бы в экстаз, но была бы очень счастлива. Я взглянула на отражения лиц двух моих подруг, особенно сияющей Уэнди, и почувствовала, как груз озабоченности сваливается с плеч. И поверьте, потере этого веса я обрадовалась больше всего.

— Спасибо. — Я прикусила губу, чтобы подавить подбирающиеся к глазам слезы. — Не знаю, что бы я без вас делала.

Уэнди обняла меня, Андреа обхватила себя руками, словно обнимаясь с собой.

— Пустяки, — выдохнула Уэнди.

— Точно, — буркнула Андреа. — Такое платье ты нашла бы и сама.

— Нет, я не о платье.

— Мы знаем, о чем ты, — оборвала она меня. — Так что замолчи и покупай платье.

В номинации «Юмористический дамский роман» победа досталась… Риве Нэш с ее книгой «Жизнь как искусство». Издательство: «Кэндллайт». Редактор: Moi.

В банкетный зал в отеле «Марриот маркиз» набилось столько разодетых дам, что новичка это зрелище подавляло. Прошлогодний банкет, в Далласе, я пропустила, поэтому не была готова к столь впечатляющему действу. С музыкой, стробоскопами, ведущими. Тот же «Оскар», только без мужчин. Нет, несколько мужчин во фраках за столиками сидели — главным образом агенты, и была горстка авторов и соавторов, но подавляющее большинство составляли женщины. Я заметила Флейшмана и села так, чтобы получить возможность наблюдать за ним. Если бы он победил, я хотела дать Уэнди полный отчет об этом ужасном событии.

Он сидел за большим круглым столом с Дэном Уитерби, Касси и другими редакторами и авторами «Газель букс». Мне показалось, что одета Касси старомодно, пусть платье у нее и было с одним оголенным плечом. Полагаю, она хотела выглядеть сексуально, но платье только перекосило ее. Волосы стали еще короче, и прическа тоже ей не шла.

— Посмотри, — прошипела Андреа мне в ухо. — Прямо-таки афроальбинос.

Я рассмеялась, и в этот момент Касси повернула голову и злобно посмотрела на меня.

Я отвернулась, а Андреа выпучила глаза.

— Может, она поставила «жучка» на наш столик?

— Интересно, чего она такая надутая? — во весь голос спросила я.

Андреа фыркнула.

— Наверное, потому, что Флейшман не обменялся с ней и двумя словами после того, как они сели.

Флейшман болтал с Дэном. Оба выглядели именинниками. Естественно. Как всегда.

За одним исключением. Когда победителем объявили Риву, Флейшман несколько побледнел. Застывшую улыбку, которую он был готов растянуть до ушей, как ветром сдуло. Голова повернулась к моему столику. Ко мне. Я, само собой, сияла.

Рива схватила меня за руку.

— Пойдемте со мной! — проорала она, перекрикивая гром аплодисментов, и буквально сдернула меня со стула.

Я покачала головой.

— Иди! — И Андреа бесцеремонно вытолкала меня в проход между столиками.

Меня так порадовала победа Ривы! И не только из-за того, что проиграл Флейшман. Она была столь потрясена случившимся, что счастье заполняло огромный зал. Секунд тридцать она кричала, что никак не ожидала победы.

— Никогда! Я же обычная женщина средних лет, инспектор департамента недвижимости из Небраски!

Но потом Рива Нэш взяла себя в руки и вернулась к традиционному сценарию: поблагодарила агента, меня, «Кэндллайт букс», детей, родителей, учителей начальной школы, Луизу Мэй Эскотт, Рону Джефф, Сюзан Айзекс, Дженнифер Кристи и адвоката, который вел ее бракоразводный процесс.

Она говорила, говорила, но наконец выдохлась и, сжимая в руках статуэтку, пошатываясь, спустилась с подиума.

— Лучше бы вы утащили меня раньше, до того как я показала себя полной дурой!

— Отличное выступление, — заверила я ее.

С этого момента наш стол окутала эйфория праздника, и до конца церемонии я удостоила Флейшмана разве что взглядом. А когда все закончилось, наткнулась на него. Его стол находился на пути к двери. Касси ушла, Флейшман сидел один. Дэн отвернулся, разговаривая с какой-то авторшей.

Я остановилась. Не могла не остановиться. Такие моменты не упускают.

— Привет, незнакомец.

Он поднял на меня глаза, сухо улыбнулся:

— Привет.

— Как тебе понравилась твоя первая церемония вручения премий?

Улыбка стала глупой, даже смиренной.

— Повезет в следующий раз.

— Конечно… ты написал еще одну книгу?

Он пожал плечами:

— Работаю над заявкой…

— Позволь догадаться, о ком книга… О женщине, которую всегда обходили… ты понимаешь, в школе, в повышениях на работе, любви. Может, она произносит приветственную речь в начале учебного года?

Он пожал плечами:

— Это художественное произведение.

Внезапно в разговор влез Дэн Уитерби.

— Привет, Ребекка. Роскошное платье!

— Спасибо, Дэн.

— Я надеюсь, Джей-Эф не рассказал слишком много о сюжете своей новой книги? — Он понизил голос. — Право первой ночи принадлежит «Газель», но никогда не знаешь…

Я сразу смекнула, что к чему. Касси не понравилась заявка.

— Редакторы иногда становятся такими разборчивыми.

Дэн рассмеялся.

— Тебе всегда удается рассмешить меня, Бекки.

Флейшман не смеялся.

— Но мы уверены, что где-нибудь книгу возьмут. После рецензий на первую книгу… — К нему вернулся привычный оптимизм. — И у меня много других проектов.

— Да, конечно, ты же знаешь формулу. Творческое воображение, плюс решимость автора добиться своего, плюс время.

— Плюс я продолжаю работу над пьесой.

Эта пьеса. Господи! Он казался мне таким жалким, что я едва его не пожалела. Едва.

— Здорово. Я бы не хотела думать, что ты спекся.

Флейшман в недоумении моргнул. Я похлопала его по плечу и ушла.

— Я тебе скоро позвоню! — смеясь, крикнул мне вслед Дэн.

Направляясь в бар, где меня ждали коллеги и несколько писательниц, я вдруг подумала о Люке. Он сказал правду. Успех действительно оказался лучшей местью.