— Это всё было без наркотиков?

По крайней мере, именно это он бубнил сначала Потом начал махать сеткой нормы на прогрессирующе течение. Думал, что центральная ось символизирует член, но всё остальное понял превратно. Для начала не верил в реальность существа по имени “Эдди”.

— Как ты ощущаешь его присутствие? — спросил он как-то, всё ещё прикалываясь надо мной. Хотя, чертовски хороший вопрос.

Теперь, конечно, моё лицо стало местом избивательского рая. Он выкрикивал все типы лозунгов — “Ты говорил это всё или нет?” — в таком ключе. Поочерёдно вдавливал палец в настенные часы и мне в глаза. Окончательно побагровел и разозлился, когда я отчаянно попытался вырваться. Пришлось таки пнуть его по яйцам и хлопнуть дверью, пока он стоял, согнувшись, с рефлективно посиневшим лицом.

По дороге назад остановился. Рука стала болтаться, случайным образом. Коппер решил сыграть крутого и отказался смотреть на меня — уставился вдоль трассы, пока листал блокнот.

— Дорога говорит сама с собой, — сказал он.

— Я в курсе.

— Ты крут.

— Позвольте мне проартикулировать оба моих рыла, иначе я откажусь от коммуникации.

— Я проигнорирую это замечание, сэр.

— По моим краям стекает желток, словно аура.

— Ну всё, хватит уже…

— Незахороненные жертвы ждут тебя в жилом массиве, комнаты в красных пятнах свежего вина.

— Что? Что ты… а так, не двигайся…

— Моя хозяйка молотит что-нибудь беспомощное, и никакой реакции — ошибка насмехается над истинным бардом.

— Не шевели ни мускулом, ты, ублюдок…

— Пал паук, пал паук, — уронил мой древний шкаф.

— Не произноси этого!

— Позвонки небес дьявольски почти невероятны — дубликаты из лимфы и парафина в этом гадском царстве.

— Тихо ты…

— Псы воспитывают идеал — и готовы сделать доклад.

- Нет!

— У меня есть варёные деньги.

— Про… про…

— Цепи добывают из холодных зубов.

— Проваливай отсюда!

— Благодарю вас, офицер.

Поехал на побережье — побродить по берегу. Чайки дрожали в воздухе, как воспоминание, пойманное в паутину. Жалость и домашняя рыба, у которой имя — Тони или Плутон — написано промеж глаз. Эту надпись, независимо от содержания, посчитали доказательством унылой личности — посмотрите на Тони, его плавники развернулись около пузырьков воздуха. Посмотрите на Плутона, он собирает в лице рыбий корм. Ад в столь малом пространстве.

Дал отдохнуть лицу и ушам на стойке бара в таверне па дамбе. Медленный вентилятор на потолке, деревянные ставни, дым, такой стиль. Ки-Уэст. Злобные эмигранты. Потрёпанные интриги.

Парень в капитанской шляпе поднёс целую свинью ко рту и взял паузу.

— Первая за день, — сказал он.

Потом насилие. Он скоро заметил мой взгляд.

— Что? Лучше бы я ел в другом месте? С человеческим лицом, принесённым вместо салфетки? Убери лето из пикника, и ты останешься в болоте с бригадой идиотов.

Он вытащил ножку из носа.

— Тенденции кончаются здесь и ломаются, молодой человек, взрываясь, как пустые пузыри, не оставляя обломков — честность в прошлом, обжигает всех нас. По смей возразить и обрети мою свёрнутую руку в животе, словно птицу, вернувшуюся домой на насест. Думаешь иначе? Стоки здесь уходят прямиком в моё дыхательное горло. Кладбище поросло жуками, рёбра служат ячейками для кинжалов, ощущения взбиты в пудинг, и я рад. Посмотри туда. — Он указал на подставку для вина, уставленную личинками размером с кулак. — На немереную версту отстоит от того, что ты ждал? Но говорю тебе, это норма отбросов. Что есть жизнь в этом государстве? Собери пустоту в семействе кукурузных хлопьев. Временное топливо пожирает внимание, телевизор болит, истина бродит. Плановые черви приветствуют твой труп, ловушка щёлкает, и ты на небесах, сурово скучаешь. А?

— Над думать.

— Над думать? Тебе лет сколько? Я сломался на иноходи собственного сердцебиения, а у тебя ещё остались друзья, которых можно скрутить в аварию. Вот так,

мальчик, осмотри единственный сувенир, бери его или оставь — а потом затвердей и деформируйся.

— Деформироваться.

— Всё, что тебе надо делать, это выйти через борт — отрастить рёбра вместо волос. Спроси у земли её длинное имя. Боже мой, твари храпят в бою прямо здесь, сынок. Трицератопс всегда получает своё первым. Это несмотря на рога. И панцирь, о Господи. Сходи с этой темой в суд и увидишь, насколько честной может быть жизнь.

Он вогнал кулак в космическое насекомое за стойкой, превратив его в клей.

— Они здесь используют динозавров для удовольствия — о, этому не обязательно верить. И остальному, что я говорю — с какой стати? Просто обещай, что потом не придёшь сюда в поисках хорошего обслуживания. Я притворюсь, что не знаю тебя — или ещё что. Ну, что ты скажешь, молодой человек?

— Что это вы пьёте сэр?

— Это жидкость кислотного цвета, видишь?

— И что это?

— Ракетное топливо.

— Ракетное топливо?

— Для самолётов вертикального взлёта. Честнее не скажешь.

— Мне пора идти.

— А? Но мы же только нашли общий язык.

— До свидания.

— Эй — эй ты, с хрящевым значком! А ну вернись!

Обнаружил, что не могу сматываться с той скоростью, к которой привык. “Спазмы, вызванные говенными идеями других людей, вклинились в модальность твоего движения, — сказал доктор. — Ешь больше фруктов и говори всем, кто подходит близко — спрыснуть на хрен и сдохнуть.”

— Сигарету?

— Не обращайте внимания, если я закурю. Эта пачка сигарет полна встречных обвинений, правда?

- Да.

— Так и думал. Знаете, вы весьма сложный человек. Как вам это удаётся?

— Гимнастика таксы.

— Бросьте.

Я всё больше и больше убеждался, что со мной всё в порядке. Азиатские хирурги осуждали размер моих глаз.

— Ты всегда так выпучиваешься? — сказал один говорящий по-английски.

— Только когда кто-то другой берёт счёт, — сказал я и смотрел, как он переводит мой комментарий своим коллегам. В испуге они принялись балаболить по-своему и спихивать меня с операционного стола в звон режущих инструментов.

— Как вышло? — протестовал я, указывая на главного. — Его модернизировали до кошмарного охранника, а меня обрезали до талисмана.

Тут на них набросились истинные ужастики. Я появился у местного аптекаря со словами: “Фармацевтический друг, мы снова встретились в морщинистой глотке сваленных странностей”, что стало началом конца. За решёткой — и сомнения шепчутся тише, чем рвутся волосы, когда они преследуют несомый ветром лепесток прибыли. Это и мои взгляды в окно психиатра в другой день, и как он по самой крайней мере пришёл в ужас, когда я шепнул почти неслышно: “Первый импульс к жизни — ошибка, о которой мы сожалеем оставшееся время, острое осознание глотки смерти, летучие мыши, когда они сокрыты, змеи и их непредсказуемость, жирафы с их глазами не сияющими. Это всё мои враги, загрязняют мой горизонт и воют без антракта. Когда мой корабль приплывёт, его поведёт ублюдок и команда троллей. На корме и носу канаты, увешанные ушами спаниелей, а паруса заштопаны мясом министров. Усики — плети и груз гуано.” Запомни. Потом всё рассказал в баре.

— Сделал их одной левой, а? — сказал Минотавр. — Шагай ужасней, брат — твоя заносчивость ухом к уху становится слишком лёгкой.

— Хотел бы я, чтобы у меня так вышло, — сказал Эдди задумчиво.

Боб услышал, и на него накатило.

— Твои уста глотают регулярную зарплату воздуха, да? Растительность выверена вдоль твоего пути? Значит, ты существуешь.

— Оставь его в покое, брат, — засмеялся я дружески. — Перемена имиджа, в этом всё дело. Маска и бензопила могут быть тем, что надо. Обдумай на досуге, Эдди.

— Бредущий по мусору ангел нанюхался миазмов, а? — презрительно хрюкнул Боб, и я решил, что игнорировать его — вполне оправданно. — Надо думать, путешествие в ад с Эдди тоже было шуткой? Кто когда-нибудь слышал про допрос прерафаэлитов? — под влиянием убеждения, приближающего конец его жизни, он предложил совсем отбить мне голову.

— Когда набрасываются под сомнением, а, Боб? Безукоризненная видимость встречается куда реже, чем разговоры, требования и очерствение сердца. Это не лучший путь, брат. Мы в центре интенсивной жары, сущий Сириус отговорок. И я задыхаюсь от смеха на заводе литых дисков. Приятель, я стою здесь как вознёсшийся Христос.

По сигарете в каждой ноздре, я сберегаю время себе и другим. Моллюски зевают, как мусоровозы, когда я появляюсь с открывалкой. Посольство вызывает меня и говорит бастардо, даёт пощёчины моим собственным паспортом. Нить нервов бабочки удерживает мои добродетели.

— Твой дождь оставляет автографы на наших улицах исчезающими чернилами, это нормально? — громыхнул Боб. — Ты шарлатан, вот ты кто.

— Говоришь, я шарлатан, а?

— Именно это я и сказал, ты, ублюдок, а теперь попробуй объяснить мне, почему ты считаешь иначе.

— Ты предполагаешь, я считаю иначе.

— Почему бы и нет? Или я прав, или ты — чистое зло.

— Я зло. Я занимаю позицию и делаю из неё шоу для тех, кому хватает мозгов противостоять тому, что я делаю.

— Делаешь. Ты признаёшь, что сюда включена таинственность.

— О да. Таинственность, убийство — и летаргия, уйма летаргии определённого сорта.

— Уйма летаргии, говоришь. Определённого сорта.

Ну ладно ты, ублюдок, я задержал тебя надолго разговорами и успела приехать полиция — можешь объяснить всю свою чушь их мёртвым лицам. Не ожидал та

кого поворота, а? Добрый день, офицер — я вызвал вас из-за этого ублюдка — несёт чушь и тратит моё сладкое время.

— Добрый вечер, Фред.