Глава 25

Смерть в храме

Даже если смотреть с удаленного места, по щиту и копьям Эперита можно было определить, что он — воин. Поэтому юноша проявлял особую осторожность, спускаясь с предгорий. Он старался сделать так, чтобы его не заметили какие-нибудь наблюдатели на городских стенах. Но после возвращения в долину нашлось достаточно деревьев, оврагов и каменных стен для обеспечения укрытия. И изгнанник стал гораздо быстрее продвигаться к водам Эврота, освещаемым солнцем.

День был теплым, в отличие от прошлой недели. Тогда небо постоянно закрывали тучи, то и дело начинался дождь. К тому времени, когда Эперит добрался до достаточно удаленного от городских ворот места на реке, он уже вспотел. Хотелось пить. Молодой воин положил щит и копья за камень и осмотрел местность в поисках признаков жизни. В предгорьях с обеих сторон долины он увидел пастухов. Несколько крестьянских детей играли в оливковой роще с другой стороны реки. Но ни те, ни другие не представляли угрозы, поэтому юноша вышел к ближайшему берегу и опустился на колени попить воды.

Холодая вода подействовала освежающе, ему было приятно вымыть покрытые пылью руки. Сильные подводные течения разводили пальцы в стороны и промораживали до кости. Эперит быстро напился, побрызгал водой на лицо и шею, затем на темные волосы, нагретые солнцем. Потом он набрал еще несколько пригоршней, пока полностью не удовлетворил жажду, после чего сел на берегу. Вода капала с небритого подбородка на тунику, которую ему подарила Клитемнестра.

Потом юноша лег на спину в густую влажную траву у берега реки. Солнце быстро высушило его волосы и кожу. Но накатила усталость, накопившаяся за последнее время. В воздухе сильно пахло весенними цветами, эти запахи окружали его и подавляли. Воин почувствовал, как потяжелели веки, напряженные мышцы расслабились. Дыхание стало более медленным и тяжелым, легкий бриз с реки обдувал кожу. Подбородок опустился к груди, и через несколько минут Эперит уже крепко спал.

Проснулся он от какого-то шума, открыл глаза и поднял голову, прислушиваясь. Тишина.

Мгновение юноша думал, что это был не шум из окружающего мира, а что-то во сне, но затем снова уловил звук. До него долетал тихий стук копыт и поскрипывание колес, за которым последовало резкое лошадиное ржание. Эперит достал меч из-за пояса и лег на живот на крутом берегу, выступающем вперед.

За небольшой кипарисовой рощей дорога слегка заворачивала, скрывая приближающихся людей. Но вскоре в поле зрения появилась колесница с впряженными в нее четырьмя конями. За ней следовала большая группа воинов в полном вооружении. Из-за количества сопровождавших Эперит вначале подумал, что это один из наиболее могущественных претендентов, который направляется к побережью и кораблю, чтобы отплыть домой. Однако когда группа приблизилась, юноша узнал Ментора, державшего вожжи. За его спиной стояли Одиссей и Пенелопа. Пара великолепно смотрелась вместе, при виде их молодой воин обрадовался. За ними следовал небольшой отряд итакийцев с Галитерсом и Антифием во главе, а затем еще один отряд, состоявший из примерно сорока воинов.

Эперит больше не мог сдерживаться. Он встал и побежал им навстречу. По приказу Одиссея Ментор остановил колесницу. Царевич спрыгнул вниз, чтобы поприветствовать друга.

— Я молился, чтобы ты нас нашел до того, как мы отплывем на Итаку, — признался он, схватил Эперита за руку и обнял. — Мне нужно многое тебе рассказать. Мы с Пенелопой поженились!

Он кивнул в сторону жены, которая наблюдала за ними из колесницы.

— Ты — старый лис, — ответил Эперит, изображая удивление. Потом он поднял глаза на Пенелопу и получил удовольствие от созерцания ее спокойного и умного лица. Женщина улыбнулась ему в ответ. Ее глаза сияли счастьем.

Одиссей лукаво улыбнулся другу, вокруг них собрались другие итакийцы. На их лицах были написаны удивление и радость от неожиданного воссоединения. Галитерс обнял Эперита и крепко сжал в медвежьих объятиях. На лице начальника стражи появилась редкая улыбка, выражавшая истинную симпатию. Когда Галитерс отошел в сторону, молодого воина обнял Антифий и дружески потрепал по волосам, приветствуя его и радуясь его возвращению в отряд.

— Ты поступил очень смело, — сказал Антифий, а другие согласно кивнули. — После твоего побега Одиссей признался нам, что в комнате Пенелопы был он, а не ты, а твоя жертва, вероятно, спасла ему жизнь. Не знаю, кто из нас мог бы сделать подобное.

— Вы все могли бы, — ответил Эперит, отмахиваясь от комплимента. — А теперь кто-нибудь скажет мне, кто эти воины?

— Это спартанцы, — сообщил Дамастор, делая шаг вперед и протягивая руку. — Тиндарей передал их Одиссею в аренду в виде свадебного подарка, чтобы помогли ему вернуть назад Итаку.

Об этом моменте Эперит много думал после пробуждения этим утром и боялся его больше, чем чего-либо другого. Отказаться ли от дружеского жеста Дамастора и объявить его предателем перед всеми, не имея никаких доказательств в поддержку обвинения? Или промолчать и подождать подходящего момента — каких-то доказательств, подтверждающих правоту Клитемнестры?

После недолгих колебаний Эперит решил, что последний вариант будет лучшим, и пожал протянутую руку.

Вскоре после этого возобновился марш к морю. Одиссей не вернулся на колесницу, а пошел рядом с Эперитом, сказав, что вопрос его внезапного появления все еще требует объяснений.

— Правда? — спросил Эперит. — Ты из всех людей должен бы знать, что я — человек слова. Я поклялся тебе в верности, и теперь мой долг — помочь восстановить на Итаке правление Лаэрта. Ты действительно ожидаешь, что я позволю тебе и этим неловким быкам, которых ты называешь воинами, в одиночку сражаться с Эвпейтом?

— Конечно, не ожидаю, — рассмеялся Одиссей. — Но мне и в самом деле хотелось бы знать, где ты прятался эти несколько дней, на что жил? И каким образом тебе удалось пробраться на дворцовый оружейный склад и вернуть свое оружие?

— Эту историю я не буду рассказывать, — ответил Эперит, думая о Клитемнестре и зная, что только при одном упоминании ее имени умный царевич все поймет. — Но ты должен ответить мне на один вопрос. Как ты намереваешься восстановить на Итаке правление своего отца с отрядом, имеющимся у тебя в распоряжении? Эти спартанцы выглядят неплохими воинами, они полностью вооружены, явно имеют боевой опыт. Но ведь и тафиане — не дети. Нам повезло разбить тех, которые устроили на нас засаду. Но, по словам Ментора, их армия на Итаке едва ли не в два раза превышает нас количественно.

— Нам на помощь придет народ Итаки, — заговорил Одиссей. — Может, они только рыбаки и крестьяне, но эти люди любят свою страну и верпы царю. Что важнее золота, которое Эвпейт платит тафианам. Но я рассчитываю на Афину. — Он опустил руку в мешок и достал глиняную сову, которую ему вручила богиня. — Ее копье и щит стоят тысячи людей каждый. А когда я использую сову, чтобы призвать богиню, ни одна сила на земле не сможет спасти Эвпейта.

* * *

Темнота начала спускаться до того, как они добрались до побережья, положив конец путешествию в тот день. Пока другие разбивали лагерь, Эперит с Антифием собирали хворост и разводили огонь. Лучник понюхал воздух и объявил, что до моря совсем недалеко. Хотя юноша не обладал нюхом человека, много ходившего по морям, он видел чаек, круживших над лагерем в сгущающихся сумерках. Это подтверждало слова друга.

— Я знаю побережье в этих местах, — продолжал Антифий. — Река впадает в море у большой рыбацкой деревни. Я один раз еще парнем останавливался там. Тогда плыл на торговом судне и помню, как мы выходили на берег, чтобы купить скот на пути домой. Могли даже дойти и до этого места, но это было так давно, что я не помню. Да еще и при таком освещении трудно узнать какие-то приметы. — Он огляделся вокруг. По обеим сторонам лагерь окружали каменистые возвышенности. — Но знаешь, место кажется знакомым. А если я прав, то рядом должен находиться храм Афины.

— О чем ты говоришь, Антифий? — спросил Одиссей, который стоял рядом и наблюдал за последними лучами солнца над пиками горной цепи Тайгет.

— Храм Афины находится на возвышенности недалеко отсюда, вниз по течению. Насколько я помню, он был небольшим. Но ты легко увидишь его силуэт, если еще совсем не стемнеет.

— Ну, тогда я отправляюсь его искать, — объявил Одиссей. — Вернусь к тому времени, как стемнеет.

— Господин! — крикнул юноша, заметив, что Дамастор вместе с группой других итакийцев занят приготовлением ужина. — Ты ведь не пойдешь один? По крайней мере, позволь мне тебя сопровождать.

— Эперит, если бы мне требовалась нянька, то я бы взял с собой старую Эвриклею. А теперь садись у костра и прекрати обо мне волноваться.

Молодой воин чувствовал себя неуютно, наблюдая за уходящим другом. Вскоре к ним с Антифием присоединились другие итакийцы, среди них был и Дамастор. Костер уже хорошо разгорелся, в вечернем воздухе потрескивали искры. Круг света привлек нескольких мотыльков.

Один из спартанцев, высокий бородатый человек по имени Диокл, подошел к костру. Он вежливо попросил одну из горящих веток. В отряде было слишком много народу, чтобы сидеть вокруг одного костра, поэтому Эперит помог Диоклу отнести несколько горящих веток к груде хвороста, который собрали его товарищи. Вскоре разгорелся второй костер. Спартанцы поблагодарили его, и юноша вернулся к своей группе.

Последние красноватые отсветы исчезали за горами на западе. На небе оставалось лишь бледно-розовое пятно, которое предупреждало, что завтра будет еще более теплый день. Но тусклое свечение быстро уступало место темно-синему цвету вечера, появлялись звезды, вскоре они уже блестели и мигали на всех точках горизонта.

Пока юноша наблюдал за ними, его мысли обратились к Пенелопе, которая находилась в импровизированном шатре со своей рабыней Акторией. Шатер стоял рядом со стреноженными лошадьми. Эперит раздумывал, присоединится ли она к ним этим вечером, и вдруг внезапно почувствовал, что что-то не так. Это было ощущение растущего страха, хотя молодой воин не мог понять, что его вызвало. Он огляделся вокруг и инстинктивно опустил руку на рукоятку меча. Но ничего не заметил.

А потом он все понял. Молодой воин снова обвел взглядом круг лиц, освещаемых оранжевым светом костра, и у него все внутри похолодело. Дамастора среди отряда не оказалось.

* * *

Одиссей поставил меч у наружной стены храма и вошел внутрь. Дверной проем оказался таким низким, что ему пришлось пригнуть голову. Попав внутрь, царевич понял, что это фактически не храм, а простой сельский алтарь, ничем не украшенный. Не было никаких сооружений рядом, колонн, поддерживающих крушу (она сломалась и провисла), изысканной настенной росписи на стенах (облупившихся и потрескавшихся), богатых орнаментов, созданных ради ощущения божественного величия. Размер храма составлял примерно четверть большого зала во дворце отца Одиссея, он мог похвастаться лишь жалким каменным алтарем в дальнем конце.

За вошедшим наблюдала плохо сделанная маленькая статуя. Можно было только предполагать, что она представляет Афину.

Небольшой факел висел на стене справа, где для него там мелось специальное углубление. Он догорал, когда вошел Одиссей. Но даже в этом тусклом мигающем свете гость увидел, что храм пуст. По обеим сторонам алтаря лежало по букетику ранних весенних цветов. Вместе с факелом они являлись единственными свидетельствами посещения храма в последнее время. Вероятно, здесь потрудился одинокий крестьянин или какой-то местный набожный человек, в обязанности которого входило освещать единственное помещение и ухаживать за алтарем.

Одиссей встал на колени перед глиняным истуканом и осмотрел его, мысленно сравнивая низкорослую фигуру с гримасой на лице с несравненной и славной богиней, которую она представляла. Но, хотя работа выглядела грубой, царевич почувствовал, что в этом изображении есть что-то от истинной Афины. В сравнении с пышными статуями Афродиты и Геры, которые он видел в других храмах, при взгляде на которые первым делом обращаешь внимание на формы, у этой фигуры было худое тело, узкие бедра и маленькая грудь. Сын Лаэрта вспомнил о мальчишеской фигуре богини. Сведенные брови и прямой нос, который начинался между ними, являлись точным отражением сурового лица Афины.

Рассматривая статую, Одиссей внезапно почувствовал, что в храме появился кто-то еще. Он испугался, что дух Афины может наблюдать за ним сквозь глазницы, проделанные в статуе большим пальцем мастера. Поэтому царевич перевел взгляд на постамент алтаря и закрыл глаза.

— Афина Паллада, — заговорил он вслух, и его голос наполнил пыльный храм. — Путешествие, в которое ты меня отправила, закончилось. Теперь пришло время показать себя в последнем сражении. Я знаю, что ты всегда намеревалась отправить меня воевать. Завтра я возвращаюсь на Итаку.

Дамастор замер в тени в задней части храма. Свет факела тускло отражался от лезвия его вынутого из ножен меча. Предатель снял сандалии и оставил их снаружи, чтобы бесшумно войти в храм. Теперь, когда царевич стоял на коленях перед изображением богини, изменник сделал еще два шага вперед.

— Госпожа, ты всегда направляла мое копье в битве и на охоте, — продолжал Одиссей. — Ты уберегала меня от смерти. Именно ты спасла меня от вепря, который разорвал мне бедро, именно ты послала Эперита, помогавшего мне в моих испытаниях. Ты сделала так, что он поклялся служить мне в твоем присутствии, после того, как ты сделала мне подарок.

Дамастор приблизился еще на два шага и уже поднимал меч, чтобы опустить на шею Одиссею, но внезапно услышал странные слова. О каком подарке он говорит? Одиссей намекает, что видел богиню?

Дамастор слышал о подобных вещах, хотя к таким рассказам обычно относились со скептицизмом, а над рассказчиками часто смеялись. Но здесь Одиссею было некому врать.

— Меня беспокоит твой подарок, госпожа, — Одиссей достал из мешка глиняную сову и поднял перед фигурой. — Я ношу сову с собою везде, и она сейчас со мной. Но приближается время, когда я воспользуюсь ею, чтобы обратиться к тебе за помощью. Завтра я повезу своих людей на Итаку, чтобы возвращать царство моего отца. Но ты знаешь, как мы слабы, госпожа, как нас мало в сравнении с ордой Эвпейта. Именно тогда я собираюсь сломать печать и молить тебя о помощи.

Дамастор посмотрел на глиняную сову и быстро догадался, что это. Мгновение он раздумывал, сработает ли эта вещь для него самого, прикидывал возможности, которые перед ним откроются после того, как он вырвет сову из руки мертвого владельца. В глубине своей черной жадной души изменник уже видел себя новым царем Итаки, божественно назначенным столь великой богиней, как Афина.

— Поэтому я прошу тебя быстро выполнить твое обещание мне, — продолжал Одиссей. — Быстро вступай в сражение, когда я призову тебя, госпожа, иначе все планы и все надежды, которые ты когда-либо возлагала на меня, погибнут под тафианским копьем.

— Или под итакийским мечом, — сказал Дамастор и высоко поднял оружие над головой.

* * *

Эперит встал и покинул круг сидевших вокруг костра. Оказавшись вне пределов слышимости лагеря, он бросился бежать. Руководствуясь шумом реки слева, воин, словно слепой, подворачивал ноги на покрытой ямами и камнями дороге. Он постоянно поднимал голову вверх и направо, пытаясь разглядеть храм на горе. Очень быстро темнело, и юноша боялся, что пропустил его. Наконец, одолеваемый сомнениями и растущей паникой, молодой воин был уже готов повернуть назад. И тогда он его увидел.

Самые последние лучи вечернего света выхватывали низкие черные горбы гор. Силуэт здания просматривался в тусклом свете, едва ли различимый среди скал и искривленных, лишенных листвы деревьев. Несмотря на темноту, Эперит быстро нашел тропинку, ведущую вверх по склону, и начал пробираться по ней вверх. Но в это мгновение он внезапно ощутил приближение чего-то дурного. На него словно накатил страх. Юноша поднял голову и увидел (или подумал, что увидел) фигуру, стоявшую у храма. Она замерла между очертаниями строения и стволом мертвого дерева. За ее спиной небо приобрело пурпурный оттенок. Человек смотрел вниз, Эперит тоже замер на месте. Он не хотел, чтобы его увидели.

Затем фигура исчезла. Эперит не видел, как она уходила, и не мог сказать, вошел ли человек в храм или только что вышел из него. Он вообще не был уверен, видел его или нет. Тут же паника сжала его сердце, и молодой воин понял, что должен бежать, не думая об опасно крутой тропинке или камнях под ногами. Если он не поторопится, то Одиссей умрет.

Даже в темноте, поднимаясь вверх по склону с тяжелым мечом в руке, Эперит смог развить скорость, которую считал невозможной. Им завладела интуиция. Юноша почувствовал, что его будто бы подняла божественная рука и понесла над валунами и небольшими отрывающимися камнями. Он взлетел на верх склона, к крыльцу храма, нашел там меч Одиссея и какие-то сандалии.

Дверь отсутствовала, сквозь зияющий дверной проем Эперит успел рассмотреть мерцание горящего факела, пока последний дневной свет не уступил место вечернему небу. Звук приглушенного голоса разносился по ночному воздуху. Именно он и привел юношу в чувство.

Теперь больше не требовалось проявлять осторожность, и Эперит подскочил к дверному проему и заглянул внутрь. От увиденного у него кровь застыла в венах. Воин опоздал.

У дальней стены на коленях стоял Одиссей и молился перед алтарем около грубой статуей Афины. Дамастор стоял прямо за ним, высоко подняв меч над головой царевича, явно собираясь его опустить. Если бы Эперит появился мгновением раньше, то, возможно, ему удалось бы что-то сделать. Но он подвел друга и богиню, которая доверила ему его защиту.

Но когда отчаяние заставляло его опустить руки, душа юноши вдруг обнаружила, что есть место, дальше которого она не отступит. Самообвинение ударилось о бронзовый стержень характера, и Эперит нашел в себе новые силы и решимость. Еще не все потеряно, сказал он себе, пока еще Одиссей жив.

Что-то сдержало руку Дамастора от нанесения смертельного удара. Слова Одиссея сливались в единую монотонную речь, и Эперит находился слишком далеко, чтобы их разобрать. Удивляясь сам себя, он бросился в маленькое помещение, намереваясь своим мечом нанести удар по изменнику. В то же мгновение нечто невидимое, что удерживало руку предателя, отпустило его, Дамастор опустил меч для смертельного улара, который пройдет сквозь кожу, кости и мышцы шеи Одиссея. Царевич наконец-то понял, что он не один, начал поворачивать голову.

Но Дамастор уже потерпел неудачу. Край меча Эперита опустился на его руку над локтем.

Сила удара оказалась такой, что меч прошел сквозь плоть и кость, и нижняя часть конечности с оружием, все еще удерживаемым замершими пальцами, полетела по воздуху в один из дальних углов храма. Кровь хлынула из обрубка фонтаном, струя била то сильнее, то ослабевала. Большие капли забрызгали Одиссея и алтарь, у которого он молился. Дамастор резко развернулся, частично это произошло от удара меча Эперита. Он в неверии округлившимися глазами уставился на изуродованную конечность и на того, кто его атаковал.

А затем факел погас.

Все помещение внезапно погрузилось во тьму. На мгновение Эперит ослеп и растерялся. Поскольку он ничего не видел, то замер на месте и стал полагаться только на слух. Но из-за внезапной темноты в храме также воцарилась ставящая в тупик тишина. В ней слышалось только тихое шипение погасшего факела. Единственным местом, на котором можно было сосредоточиться, оставалось тусклое свечение одной красной точки.

Потом рядом послышалось шарканье, и Эперит сделал шаг назад. К этому времени глаза уже начали привыкать к тусклому свету, идущему от дверного проема, и он увидел смутные очертания фигур в храме. Дамастор упал на колени, прижимая остатки руки к боку, он рыдал. Юноша увидел, как Одиссей встал и отступил к алтарю.

— Это ты, Эперит? — прошептал Одиссей.

— Да.

Меч в руке Эперита казался тяжелым, мышцы напряглись, и он не мог решить, прикончить ли ему Дамастора или сохранить врагу жизнь. Два шага вперед — и взмах огромного меча положит конец предательству и отправит душу изменника в подземное царство на вечный позор и бесчестье. Но в ужасающем зрелище было что-то, что не позволяло юноше еще пролить кровь. Кровь из изуродованной конечности брызгала на алтарь, словно это была пародия на человеческое жертвоприношение.

Эперит сделал шаг к стоящей на коленях фигуре.

— Вставай, Дамастор. Нужно перевязать твою рану до того, как ты умрешь от потери крови.

— Будь ты проклят! — ответил Дамастор, с трудом поднимаясь на ноги.

Тусклый блеск кинжала был предупреждением Эпериту, но оно пришло слишком поздно.

Он не успел даже шевельнуться, а острие уже разрезало ему грудь. Сильная боль напоминала огонь, распространяющийся по телу. Лезвие входило в его тело медленно и легко, его ничто не останавливало. Потом у него из горла вырвался крик боли, а все мышцы сжались, и юноша тяжело рухнул на грязный пол.

Молодой воин посмотрел вверх и увидел, как темная фигура Дамастора маячит над ним и, как кажется, поднимается все выше и выше, как высокое дерево. Сам же Эперит проскальзывал все дальше и дальше в землю под собой. Его безжалостно тянул вниз гигантский огненный кинжал, воткнутый в сердце. Затем он почувствовал темную липкую жидкость — это его кровь вытекала сквозь пальцы и струилась вниз по груди. Она впитывалась в ткань туники, подаренной ему Клитемнестрой, одежда становилась тяжелой и прилипала к коже. А затем движение вниз прекратилось, и Эперит оказался просто лежащим на полу храма, лениво глядя вверх затуманенным взором. Он был пригвожден к полу разорвавшим его тело ножом Дамастора.

В поле его зрения появился Одиссей, который, словно лев, прыгнул на Дамастора. Они оба исчезли из поля зрения Эперита. Где-то вдали слышались звуки схватки, а потом юноша почувствовал, что кинжал вынимают из его тела, где он застрял между ребер.

Эперит больше не был пригвожден к полу и довольно легко встал. Казалось, ему совсем не мешает рана, суставы не скрипят, как обычно, не стонут мышцы и кости. Он повернулся и увидел Одиссея и Дамастора. Пальцы царевича сжались на горле предателя, и сын Лаэрта всем своим весом давил на них. Изменник бил окровавленным обрубком по боку Одиссея, одновременно стараясь хватать ртом воздух. Но это было бесполезно. Однако он все равно отчаянно пытался сбросить напавшего на него Одиссея и начать снова дышать.

Казалось, что прошла вечность перед тем, как огромная рука прекратила дергаться, и еще больше — до того, как Одиссей убрал пальцы с горла Дамастора и встал. Только тогда он развернулся и принялся искать в темноте друга. Эперит хотел что-то ему сказать, привлечь внимание, но слова отказывались вылетать из горла. Затем царевич опустил взгляд на землю у ног Эперита, и крик боли сорвался с его губ.

Он быстро направился к центру помещения и упал на колени, вытянул руки и схватил что-то длинное и тяжелое, затянул себе на колени и склонил голову.

— Эперит! — произнес Одиссей, и молодой воин внезапно понял, что слова адресованы не ему, а тому, что лежит на полу.

Его охватил леденящий душу страх и дурное предчувствие. Снаружи, вроде бы где-то вдалеке, молодой воин услышал, как что-то приближается к храму, что-то ужасное летит на огромной скорости. Эперит почувствовал желание выбраться из храма и бежать. Но он не только не мог говорить, но и не сумел даже пошевелиться.

Юноша в отчаянии смотрел на тело в руках Одиссея. И когда он начал узнавать его, а правда словно обдала его холодом, молодой воин увидел, как Дамастор поднимается с пола за царевичем.

Но Эперит не чувствовал паники, никакой настоятельной необходимости привлечь к Дамастору внимание Одиссея. Как и он сам, фигура предателя представляла собой только безвредный призрак. Они были мертвы, а звук рассекаемого со свистом воздуха, напоминающего резкие порывы ветра, все приближался. Он был уже около самого входа в храм.

 

Глава 26

Призраки

Эперит посмотрел на вход. Мгновение там было пусто, призрачный лунный свет прорезал тьму храма и дразнил юношу последним глотком свободы. Он увидел серебристые скалы и ярко освещенные голые склоны снаружи, приятную, вызывающую отчаяние красоту мира, который теперь оказался для него потерян. А затем свет померк. Высокая фигура в черном одеянии, обладающая одновременно великолепными и ужасными чертами лица, заполнила дверной проем. Вначале вошедший посмотрел на Дамастора, потом перевел взгляд на Эперита.

Каждый солдат понимает, какая его ждет судьба. Эперит знал, что когда-нибудь острие копья пронзит его тело или лезвие меча рассечет его плоть. А может, стрела с бронзовым наконечником пронзит сердце. Затем тело в доспехах рухнет в пыль на поле брани, и душа останется без него. Вскоре появится Гермес, который поведет его в подземное царство — владения Гадеса. Там он выпьет забвение прошлого из реки Леты и забудет предыдущую жизнь, станет тенью, проведя остаток вечности в одиночестве, без удовольствий или радости.

Дамастор увидел Гермеса и съежился перед ним. Хотя он не мог говорить, тихий злобный стон вылетел из его эфемерных легких, и конечности призрака затряслись в ужасе. В то же самое время Эперита охватил не меньший страх. Короткая, но сладкая нежность жизни ушла, ее вырвало у него, едва успел все испробовать. Теперь его душа вечно будет жить в пустоте.

Гермес вошел и заполнил храм своим присутствием. Одиссей, который так и держал тело Эперита в руках, не видел его и не слышал полного ужаса бормотания призрака Дамастора, когда бог поманил душу изменника. Такие вещи не предназначались для глаз смертных.

Однако для Эперита они были неизбежными. Он увидел, как Дамастор падает на колени, молча плачет и просит его не забирать, но все же его неумолимо тянет к темной фигуре. Юноша наблюдал, как предатель волочит ноги, сопротивляясь каждому движению, пока через мгновение с его не затянуло под огромный плащ бога, и он полностью не исчез из вида. После этого Гермес обратил взгляд на Эперита, в приказном жесте бог вытянул руку вперед, в направлении молодого воина.

В это мгновение Эперит услышал, как Одиссей произнес его имя. Уголком глаза молодой воин увидел, как друг кладет его мертвое тело назад на пол храма и вытирает слезы тыльной стороной ладони. Все еще стоя на коленях, царевич посмотрел вверх и обвинил богов в жестокости ко всему человечеству.

Эперит с неохотой сделал шаг по направлению к Гермесу. Он хотел остаться с другом, а не разделять судьбу Дамастора. Сделав еще два тяжелых шага по направлению к богу, юноша снова посмотрел на Одиссея. Молодой воин молча умолял его увидеть, что происходит, спасти его от этой судьбы, но подбородок итакийца теперь опустился на грудь, руки он держал на коленях.

Сопротивление Эперита ослабло, он сделал последние несколько шагов к Гермесу. Но когда уже протянул руку, чтобы взяться за ладонь бога, она внезапно повернулась к нему. Эперита словно приковало к месту. Он не мог шелохнуться. Теперь внимание Гермеса было полностью приковано к Одиссею. Проследив за ним взглядом, юноша увидел, что друг держит в руках глиняную сову, которую ему дала Афина.

Царевич перевернул ее в руках, рассматривая каждую деталь печати, но пока Одиссей прикидывал, что с ней делать. Эперит уже понял, что задумал друг.

— Нет! — воскликнул молодой воин, но ни звука не вырвалось у него изо рта. — Эта печать — твоя единственная надежда отвоевать Итаку. Без помощи Афины ты никогда не победишь Эвпейта. Одиссей!

Но его эфемерное тело не могло произнести ничего, в нем не было дыхания, чтобы придать форму словам. Вместо этого единственным звуком оказался щелчок от взломанной пальцами друга печати. Две половинки тут же превратились в пыль и исчезли навсегда.

Одиссей вытер руки о плащ и поднял голову. Через несколько минут он бросил взгляд через плечо, прямо сквозь призрак Эперита на дверной проем, а потом — в каждый угол храма. Эперит проследил за ним взглядом, но богиня не появилась. Однако Гермес не сводил взгляда с Одиссея.

Итакиец впился пальцами в мягкую землю на полу храма в том месте, куда упала пыль, оставшаяся от печати. Он пытался собрать любые кусочки, которые могли остаться от глиняной совы. Не осталось ничего.

— Афина! Богиня, приди ко мне.

— Что ты хочешь, Одиссей? — прозвучал невидимый голос.

Царевич прищурился во тьме храма, но ничего не увидел. Затем он заметил, как в тусклом свете выделается грубое изображение богини. Черты лица не изменились, но, приглядевшись, он увидел блеск, исходивший от черных глаз. Царевич сразу же склонил голову и прошептал ее имя.

— Зачем ты призвал меня? — спросила она. — Я не вижу никаких врагов, по крайней мере, живых. Ты еще даже не добрался до Итаки! Разве ты не собирался призывать меня после возвращения домой?

Одиссей поднял голову и посмотрел прямо на глиняную статую.

— Я собирался так и поступить, госпожа. Но обстоятельства изменились. У меня достаточно ума и смелости, чтобы разгромить моих врагов на Итаке, однако есть одна вещь, которую не способен сдать ни один смертный. Только божество сможет вернуть человеку жизнь.

Он поднял труп Эперита в мускулистых руках и протянул к статуе. Юноша наблюдал за происходящим с чувством глубокого сожаления в душе. Даже Афина не вернет к жизни умершего смертного, поэтому Одиссей зря отказался от последней надежды спасения Итаки. Потом молодой воин услышал голос Афины, укоряющей итакийца. Она говорила, что его просьба — оскорбление богам, ведь ни один человек не имеет права обращаться с этим к бессмертному.

Но, добавила богиня, она обязана выполнить обещание, ибо давала слово.

Эперит повернулся к Гермесу, готовясь быть затянутым под черный плащ. Но бог теперь стоял на пороге храма. Плащ был распахнут, а в тени складок прятался трясущийся призрак Дамастора. Рот предателя раскрылся в беззвучном стоне, его эфемерные руки тянулись к Эпериту, умоляя о помощи. Но юноша ничего не мог сделать, даже если бы и захотел. Мгновение спустя Гермес повел Дамастора в последнее путешествие. Молодой воин снова услышал снаружи свистящие звуки, напоминающие резкие порывы ветра, но на этот раз они не нарастали, а затихали, сопровождаясь тихим отчаянным криком, похожим на плач.

Внезапно Эперит почувствовал тяжесть. Его эфемерные руки и ноги кто-то тянул вниз с неумолимой силой. Ощущение охватило все тело, оно будто сжалось, а потом смялось, и юноша понял, что его засасывает в землю у его ног. Затем молодой воин ощутил сильнейший удар, который бросил его на землю. Его закружило в темноте там, где он упал, но об иол он не ударился. Вместо этого Эперит, шатаясь, полетел вниз. Ощущения лишенного телесной оболочки духа кружились около него, как щупальца вытягивались в стороны, чтобы схватиться за что-нибудь, что могло оказаться в этой пустоте. Как призрак, он, по крайней мере, обладал видением, хоть и в сером цвете, мог улавливать звуки. Другие органы чувств слабо осознавали мир живых, из которого уходили, словно его тело все еще цепко держалось за жизнь. Но, возможно, ему даровали последние воспоминания о человеческом существовании перед тем, как навсегда обречь на жизнь в подземном царстве.

В этом непонятном существовании пуповина оказалась обрезана, и Эперит понял истинное, безнадежное значение смерти. Мгновение человеческого времени его удерживали в вечности пустоты. Эту пустоту нельзя измерить, потому что юноша не мог даже воспользоваться утешением собственных мыслей для заполнения вакуума. Единственное, что молодой воин знал наверняка — это то, что ему дали заглянуть в яму, в которую когда-нибудь сбросят все души. И она оказалась абсолютно черной.

Что-то щелкнуло. Он почувствовал, что лежит около Одиссея, а вокруг разлилась тишина. Затем юноша резко дернулся вперед, его легкие потребовали воздуха. Одновременно в груди затрепетало сердце, оно принялось работать. Каждый орган Эперита возвращался к безжалостной борьбе, которая дает жизнь. У него открылись глаза, и яркость неосвещенного храма показалась почти ослепительной.

Одиссей уставился на него, глаза округлились от ужаса. Затем царевич обратил внимание на разрез на тунике Эперита и стал ощупывать его пальцами.

— Исчезла! — объявил он, и на его лице попеременно отражались то неверие, то радость. — Рана исчезла. Ты вылечился!

— Он не просто вылечился, — поправила своего почитателя Афина. — Как ты себя чувствуешь, Эперит?

Молодой воин осторожно коснулся кончиками пальцев того места, куда входил нож. Там не осталось даже следа шрама. Он попытался сесть, и хотя руки и торс все еще казались тяжелыми, боль отсутствовала полностью. Эперит неловко поднялся на ноги, словно они затекли, и все время с беспокойством ожидал сильной боли или крови из заново открывшейся раны. Однако ничего не произошло. Рана затянулось, его вернули к жизни.

Эперит посмотрел на богиню, желая выразить свою благодарность, но перед ним находилась лишь неживая статуя. Тогда юноша повернулся к Одиссею, чья жертва спасла его.

— Я чувствую себя прекрасно. Боль ушла. Я имею в виду: она совсем ушла.

— Что-нибудь еще? — спросила Афина.

— Да. Я чувствую, будто мне дали новое тело. В груди нет боли, ее нет больше нигде. Не болит то место, куда мне попали копьем на горе Парнас, даже ребра после избиения в Спарте. Я ощущаю себя прекрасно!

— Ты вскоре узнаешь, что и твой слух также улучшился, — добавила богиня. — А также зрение и обоняние. Все твое тело восстановилось и омолодилось.

Несмотря на радость от получения нового тела, Эперит вспомнил, что находится в присутствии богини, и опустился перед ней на колени. Но юноша случайно опустил одно колено на острую гальку и вскрикнул от боли. Статуя рассмеялась. То был скрипучий звук, который напоминал шум, который создается при трении камней друг о друга.

— Может, у тебя и обновленное тело, вылеченное от всех прошлых ран, Эперит. Но ты не защищен от будущих напастей. Даже мы, олимпийцы, чувствуем боль, когда принимаем земную форму. Но теперь вы оба должны вернуться к своим товарищам, которые вас уже ищут. Завтра ты отплывешь на Итаку, Одиссей, чтобы искать свою судьбу. Там тебя ждет самое великое испытание силы и ума из всех, которые ты прошел ранее. И теперь ты не сможешь положиться на мою помощь.

После произнесения этих слов блеск в глазах статуи потух, а темнота в храме сгустилась. Только ветер свистел в ветках мертвого дерева снаружи. Оба поняли, что богиня ушла.

 

Глава 27

Возвращение

Когда они добрались до побережья на рассвете следующего дня, с кораблями проблем не возникло. Одиссей вскоре нанял два торговых судна и их команды для возвращения на Итаку.

Эперит последним взошел на борт. Когда он двигался по сходням на раскачивающееся на волнах судно, итакийцы возбужденно переговаривались. Они наконец-то возвращались домой, и говорили о любимых местах и звуках своего острова. Эти воспоминания осторожно смешивались с мыслями о семье и друзьях. К людям вернулась целеустремленность, которой не было в Спарте. Они думали о стоящей перед ними задаче. Будучи гостями Тиндарея, они являлись грузом, странниками, воинами, которым предоставили временное размещение из-за их командира. Там только Одиссей представлял какую-то важность, только он мог повлиять на их общую судьбу. Теперь же люди возвращались, чтобы сражаться за все то, что было им дорого. И каждый человек осознавал свою огромную важность в предстоящем сражении. На Итаке они снова станут самими собой, а их копья и мечи бросят вызов узурпаторам в борьбе за право на царство.

Ни Эперит, ни Одиссей не рассказали остальным о сверхъестественных событиях, которые произошли прошлой ночью. По возвращении они сообщили только, что Дамастор оказался предателем и пытался убить царевича. За что изменник и поплатился жизнью. Если Одиссей и рассказал что-то Пенелопе, с Эперитом он этим не делился. И сам юноша не стал рассказывать Одиссею о том, что Клитемнестра предупреждала его насчет Дамастора.

Даже между собой они практически не говорили об инциденте. Эперит поблагодарил Одиссея, причем просто и прямо, как подобает воину. А сын Лаэрта принял слова благодарности, ответив на них лишь кивком. Ни одни из них не упоминал того факта, что Одиссей пожертвовал надеждой вернуть свою родину. Теперь люди просто думали, как лучше встретить вызов, который ждал их впереди. Но оба знали: связь между ними только укрепилась. Каждый спас жизнь другому, а воины о таких вещах не забывают, даже если о том и не говорят вслух.

Из-за штормового моря и сильного дождя путешествие оказалось трудным. Они плыли весь день и всю ночь, сражаясь с сильным ветром. Итакийцы помогали командам судов бороться со стихиями. Эперит сидел в уголке. Его мутило на протяжении всего пути. Юноше приходилось гораздо хуже, чем на пути с Итаки, потому что чувствительность восстановленного тела значительно усилилась. Единственным утешением оказалось то, что спартанские воины страдали, как и он, они пустыми глазами смотрели из собственных уголков на палубе. Лица у всех побледнели и выражали только отчаяние. Никому не удалось заснуть, а когда на следующее утро итакийцы начали кричать, что видят цель, ни спартанцы, ни Эперит не могли разделить их радость.

Казалось, что постоянная качка на волнах не повлияла лишь на одну Пенелопу. Она присоединилась к мужу на носу корабля, чтобы рассмотреть силуэт своего нового дома.

Тяжелые серые тучи не позволили им этим утром увидеть солнце, хотя люди почувствовали восход на востоке. Море стало гораздо более спокойным, что позволило торговым судам бросить якорь у небольшой скалистой бухты у юго-восточной оконечности острова. Это было единственное место около изрезанного скалами побережья, где можно безопасно высадить воинов. Одиссей хорошо знал эту гавань и преднамеренно направил туда капитанов кораблей. Если бы они высаживались у какой-то другой части Итаки, то рисковали бы оказаться обнаруженными, а царевич хотел воспользоваться неожиданностью.

Как только последнюю группу пассажиров доставили на весельной лодке на маленький пляж, покрытой галькой, Одиссей заплатил остаток оговоренной суммы, после чего суда подняли каменные якоря. Команды помахали им и пожелали всего хорошего перед тем, как снова поставить паруса и выйти в море.

Итакийцы несколько минут молча оглядывались вокруг и прислушивались к звукам ноли, которые бились о камни, и ветра, свистевшего среди острых скал перед ними. Одиссей топнул ногой по берегу, покрытому галькой, словно чтобы убедиться в его реальности, затем сложил руки и сделал глубокий вдох, наполняя легкие родным воздухом. Люди не чувствовали необходимости ни в каких церемониях или помпезных словах, чтобы отметить свое возвращение. А когда царевич пошел по узкой и плохо вытоптанной тропинке, которая, петляя, вела на вершину возвышенности, все последовали за ним.

Подъем оказался трудным, но они наконец-то собрались на скалистой вершине, где кружили большие черные птицы и кричали на ветру. Пенелопа встала с краю и смотрела на большие волны с белыми бурунами внизу. Эперит наблюдал за ней и раздумывал в этот момент одиночества, не вспоминает ли она лом, который покинула. Возможно, этой женщине уже не хватает выжженных солнцем долин Спарты, безопасности и удобства дворца и даже знакомых лиц своих родичей. Она развернулась и посмотрела на него, ветер развевал ее одежду и волосы. Мгновение юноша видел сомнения в глазах жены Одиссея. Затем Пенелопа улыбнулась, и снова возвратилась сила ее характера. Станет ли ее жизнь лучше или хуже, но она была теперь связана с мужем и его любимым островом, решившись сделать Итаку также и своим домом.

— Слава богам, что мы вернулись! — сказал Антифий, стоя рядом с Энтеритом. — Мы отсутствовали всего полгода, а кажется, что нас не было двадцать лет.

— А самое трудное еще ждет впереди, — ответил Эперит.

— Но лучше умереть здесь, чем на чужой земле.

Галитерс дал лучнику легкий подзатыльник.

— Не планируй пока умирать, Антифий! Нам надо провести сражение перед тем, как я соглашусь отправить тебя в отставку. И не будет никаких смертей, если я того не разрешу! А теперь прекрати мечтать, пошли со мной. Одиссей хочет, чтобы кто-то из нас немного пошпионил перед тем, как мы начнем гонять тафиан по всему острову. Это и тебя касается, Эперит.

Юношу заинтриговала перспектива разведывательного похода, и он последовал за старым воином к тому месту, где их ждал Одиссей вместе с Ментором и спартанцем Диоклом.

— Снимайте доспехи и оставляйте здесь копья и щиты, — приказал Одиссей. — У моего отца имеются свиные хлева как раз за гребнем вон той горы. И местные пастухи ему верны. Перед тем, как мы начнем строить какие-то планы по захвату дворца, я хочу задать им несколько вопросов, но нельзя их напугать. Ведь если воины придут в полных доспехах, пастухи могут запаниковать. Держите мечи наготове. А ты, Антифий, возьми свой лук, но ничего больше. Ментор, ты остаешься за главного в наше отсутствие. Выстави дозорных и проследи, чтобы все отдохнули и поели. Не бойся использовать имеющуюся у нас провизию, поскольку в хозяйстве достаточно еды. А в источнике Аретусы к северу отсюда достаточно воды.

— Я его знаю, — сказал Ментор перед тем, как отправиться отдавать приказы.

В бурном море, вдали от глаз наблюдателей, на одном из торговых кораблей переставили парус, чтобы поймать южный ветер. Парусина громко шлепала, надуваясь. Судно стало медленно уходить от второго торгового корабля и, скользя по волнам, начало путь на север — в пролив между Итакой и Самосом.

* * *

Перед тем, как они добрались до гребня горы, Эперит услышал хрюканье и топот свиней, которые то и дело перемежались криками людей. На мгновение в животе появилось неприятное ощущение от нервного ожидания, но вскоре он уже стоял на вершине и смотрел на грязные поля. Жирные боровы и свиноматки валялись в грязи, хрюкая от удовольствия. Маленькие розовые поросята бегали вокруг них, счастливо играя. Два молодых человека стояли в грязи, доходившей им до лодыжек, у них имелись мешки, перекинутые через плечо. В мешках лежали желуди и кизил, которыми пастухи кормили своих подопечных.

Молодые люди увидели незнакомцев, но вместо того, чтобы их поприветствовать, побросали мешки и побежали к большому дому, окруженному стеной. Здание было расположено в центре грязных пастбищ. Через несколько минут свинопасы появились из каменного строения с двумя товарищами. Все четверо были вооружены длинными и крепкими палками, они явно не собирались оказывать незнакомцам радушный прием. Их сопровождало несколько собак, которые принялись яростно лаять при виде группы воинов. Один из молодых людей подошел к стене и запер ворота, чтобы и собаки остались внутри, а нежеланные посетители не зашли.

— Кто вы такие и чего хотите? — крикнул он.

— А это случайно не Эвмай? — прищурился Галитерс. — Он обычно всегда вел себя дружелюбно с незнакомцами.

— Дела на Итаке изменилась после нашего отплытия, — напомнил ему Одиссей. — Он не ожидает нашего возвращения.

Сын Лаэрта сделал несколько шагов по направлению к дому и вытянул руку ладонями вперед, демонстрируя мирные намерения.

— Положите оружие. Мы пришли, как друзья, верные царю.

Мужчины и не думали опускать палки, а их черные собаки залаяли еще громче.

— Какому царю? — крикнул Эвмай. — Политерсу или Лаэрту?

Вернувшиеся воины пораженно переглядывались. Намек на то, что Эвпейта сбросил гораздо более жестокий и безжалостный Политерс, не стал хорошей новостью.

— Мы чтим нашего господина Лаэрта, истинного хозяина этих островов. А наши мечи выступят против любого, кто с этим не согласен.

Эвмай открыл ворота и приказал собакам возвращаться на свои места.

— Тогда добро пожаловать, друзья, — сказал он, а его товарищи опустили оружие. — Заходите и перекусите с нами, чтобы мы могли узнать ваши имена и цель появления здесь.

— Ты знаешь и одно, и другое, — ответил Одиссей, направляясь вниз со склона и по узкой дорожке, которая вела к хозяйству.

Эвмай резко вдохнул воздух и упал на колени со слезами счастья на глазах. Другие последовали его примеру, в неверии повторяя имя Одиссея.

— Вы вернулись, мой господин! — закричал Эвмай. — Пусть боги благословят этот день, и простите нас за то, что не проявили гостеприимства, но после вашего отплытия случилось столько всего ужасного! Эвпейт воспользовался вашим отсутствием, чтобы сбросить Лаэрта, он сам сел на трон. Затем его сменил Политерс и теперь правит бронзовым кулаком. Любое открытое неповиновение наказывается смертью. Новостей о вас у нас никаких не было, хотя мы каждый день молились о возвращении.

Одиссей взял раба за руку и поднял на ноги, жестом показывая остальным, чтобы тоже встали.

— Я слышал про Эвпейта. Ментор бежал и нашел нас на Пелопоннесе. Но я не знал про Политерса. Награда предателя — быть преданным. Эвпейт теперь все это испытал на себе. Но, боюсь, Политерс окажется более трудным противником, если я попробую отвоевать Итаку.

Эвмай кивнул.

— Это так. Несомненно, Ментор рассказал вам про тафиан, но он не мог знать, что сейчас здесь расквартирован целый гарнизон — сто человек. Это будет трудная задача, только если с вами не прибыла армия.

Произнося эти слова, он поднял голову с внезапным блеском надежды в глазах. Но Одиссей покачал головой.

— Царь Тиндарей дал нам сорок спартанцев. Они отдыхают с другой стороны возвышенности. Но в целом нас меньше шестидесяти человек. А на других островах есть тафиане?

— На Закинфе, Самосе и Дулихии правят те, кто поддержал восстание. Если только появляются какие-то намеки на недовольство, Политерс отправляет целый корабль с тафианами. Через день или два все беспорядки прекращаются. Но по большей части они остаются здесь. Политерс — не дурак. Он всегда боялся, что когда-нибудь вы вернетесь и потребуете назад свое наследство. Оттого-то и собирает здесь силы, готовясь к вашему возвращению.

— А моя семья? — наконец спросил Одиссей, хотя этот вопрос все это время беспокоил его больше всего.

— Вашу мать и сестру держат во дворце, а Лаэрта — в плену, в бывшем доме Эвпейта. Его охраняет Корон. Эвпейт очень боялся его убить, но из дворца доходят слухи, что новый царь намерен казнить Лаэрта.

— Значит, мы прибыли вовремя, — объявил царевич, выражение его лица сделалось целеустремленным. — Скажи мне, а ты или кто-то из твоих товарищей не собирается сегодня отводить свиней в город?

— Да, двое из нас сегодня планировали идти в полдень.

— Хорошо. А теперь послушай меня. Я хочу, чтобы ты расспросил самых верных людей в городе. Сообщи им, что я вернулся, выясни, кто намерен рядом со мной сражаться против Политерса. Те, кто хочет это делать, должны быть готовы присоединиться к нам в любую минуту. Найди человека, который позволит тебе у него переночевать. Когда я тебя позову, ты должен как можно быстрее собрать отряд. И будь постоянно наготове, ты можешь потребоваться мне гораздо быстрее, чем ожидаешь.

— Я все сделаю, господин, — ответил Эвмай.

Забили полудюжину свиней, туши разделали, а Антифия отправили за остальными воинами отряда, чтобы тот привел их в усадьбу. К тому времени, как все добрались до хозяйства и поели, стояла уже середина утра, поэтому Эвмай и другие свинопасы поспешно собрали дюжину свиней для отправки в город. Они свистнули собак, а потом своими длинными палками стали сгонять животных в стадо. Когда они уходили, Одиссей опустил руки на плечи свинопаса и посмотрел ему в глаза.

— Пенелопа и ее рабыня останутся здесь, — сказал он. — Я также оставлю пару людей ее дяди для защиты госпожи. Но если мы не вернемся, ты должен проследить, чтобы они сели на корабль, отплывающий на материк. Понял меня?

Эвмай уже собирался ответить, но тут поймал успокаивающий взгляд новой жены хозяина. Она разговаривала с Акторией, но услышав слова мужа, подошла и встала перед ним.

— Ты недооцениваешь меня, Одиссей, если думаешь, что я позволю оставить себя заботам других. Если уходишь, то я последую за тобой.

— Сражение — не место для женщины, — ответил муж ровным, но приказным тоном. — Если мы потерпим поражение, то тафиане будут безжалостны к пленным. Для женщины смерть — благословение в сравнении с тем, что они с тобой сделают. Нет, я должен знать, что ты в безопасности, Пенелопа, и что если я умру, то тебя доставят назад домой.

Она с вызовом встретила его суровый взгляд, и все могли видеть ее царское происхождение и воспитание.

— Мой дом теперь — Итака, — объявила она. — Я буду жить здесь или умру здесь. Я не вернусь в Спарту, чтобы провести остаток дней во вдовьем наряде. Мое место — быть рядом с тобой и разделить твою судьбу, какой бы она ни оказалась.

Они стояли друг напротив друга и смотрели в глаза. Тень неизбежного расставания окружила их, принеся с собой внезапную неуверенность и страх, когда оба поняли, что могут никогда больше не увидеться. Пенелопа смотрели на грубые черты лица мужчины, которого она когда-то ненавидела (или пыталась себя в том убедить). Теперь сама мысль о расставании с ним представлялась невыносимой.

Одиссей встретился с ней взглядом и понял, что Пенелопа — это фундамент его будущей жизни. В ней он найдет целостность, которой недоставало молодому царевичу.

Он осторожно и нежно вытянул руку и погладил ее руку кончиками пальцев. Почувствовав мягкое тело женщины, Одиссей вспомнил слова Пифии, и они придали ему сил. Здесь уже находилась спартанская царевна, о которой говорила прорицательница. А разве она не сообщила и о том, что ему судьбой предназначено править? Что он станет царем? Одиссей ободряюще улыбнулся жене.

— Пока еще ты не станешь вдовой, Пенелопа, — сказал он ей. — Если только меня не обманули боги, я не умру, пока не стану царем этих островов. Поэтому мужайся и делай так, как я прошу. Если ты уже что-то поняла во мне, то знаешь: я не сдамся просто так.

Она мгновение неотрывно смотрела на него, затем кивнула и опустила глаза. Одиссей тут же повернулся к Диоклу, который находился рядом.

— Выдели двух своих лучших людей, чтобы остались здесь с моей женой и ее рабыней. Остальные — готовьтесь! Теперь мы отправимся маршем к горе Неритон и посмотрим, как Политерс приготовился к нашему прибытию.

Царевич кивком показал Эвмаю, что тот может трогаться в путь. Прочие принялись надевать доспехи и готовиться к сражению. Они чувствовали, что бон скоро начнется. Пенелопа больше ничего не сказала мужу, она развернулась и отправилась в каменный дом.

* * *

Со склонов горы, расположенной к югу от города, они увидели все, что требовалось выяснить про оборону Политерса. Все его силы базировались внутри дворцовых стен, только лишь иногда патруль выходил из ворот, чтобы пройтись по улицам Итаки. Однако даже сотне вооруженных воинов противостояли высокие дворцовые стены, толстые деревянные ворота и открытый участок перед ними. Они оказались достаточно серьезным препятствием, которое позволило бы отразить атаку гораздо более многочисленной и лучше вооруженной армии, чем имелась у Одиссея.

Во время долгого марша от усадьбы Эвмая люди много рассуждали, и большинство считало, что они атакуют, как только прибудут на место. Но даже при использовании неожиданности и при поддержке жителей города, вид надежно охраняемого дворца дал им понять: атака в дневное время невозможна. Но это не остановило Одиссея, который был полон уверенности, энергии и целеустремленности. Царевич приказал оставшимся спартанцам разбить лагерь, а итакийцам, которые хорошо знали остров — разделиться на две группы и провести разведку с двух флангов города. Их главной задачей было обеспечить отсутствие тафианских аванпостов, чтобы те не могли предупредить об их атаке.

Одиссей также приказал им искать слабые места и собирать информацию об оборонительных сооружениях и организации обороны противника.

— Лучший для нас вариант — это убить Политерса, — заявил Эперит. — Я могу перелезть через стену после наступления темноты, пока они ужинают, после чего проберусь в его комнату. Когда он отправится спать, то будет незащищен. Именно тогда я его и убью.

Ментор с ним не согласился.

— Даже если ты выяснишь, какая из комнат — его, ты никогда не сможешь пробраться во дворец так, чтобы твое присутствие не обнаружили. Все правители в Греции боятся покушения, поэтому я гарантирую: столь ненавистный узурпатор, как Политерс, имеет личную стражу. В нее входят лучшие воины, они постоянно находятся рядом с ним. Наиболее подходящий для нас вариант — атаковать перед рассветом. Мы приставим лестницы к стенам и заберемся во дворец, пока большинство врагов все еще спит.

— Я не планирую делать ни то, ни другое, — заявил им Одиссей. — Я обсуждал вопрос с Галитерсом, и мы согласились: лучше всего выманить тафиан наружу.

Он быстро объяснил свой план. Горожане убьют один из тафианских патрулей, потом убегут на подготовленные позиции на горе Неритон. Конечно, Политерс не испугается группы крестьян без доспехов и должного оружия, но он не позволит подобному неповиновению остаться безнаказанным. Поэтому правитель отправит значительную часть своих сил подавлять восстание. Они попадут в засаду, устроенную почти шестьюдесятью полностью вооруженными воинами. После этого штурм дворца, в котором останется недостаточное количество защитников, станет кровавой, но быстрой формальностью.

Одиссей уверенно улыбнулся, затем повел Ментора и остальных воинов из своей группы сквозь заросли деревьев, чтобы обогнуть гавань и западную оконечность города. Эперит отправился с Галитерсом в противоположном направлении. Их сопровождали Антифий и еще пять человек. Они двигались осторожно, выстроившись в затылок друг другу, прячась за скалами, кустами и деревьями, чтобы их не заметили из города внизу, когда итакийцы медленно к нему спускались. Везде вокруг них свободно пели птицы, ветер шевелил листву, а теплый воздух был наполнен сильным запахом моря. После того, как богиня вернула Эперита к жизни, сила его ощущений значительно увеличилась. Теперь он лучше осознавал все окружающее. Юноша не только стал лучше видеть днем и ночью, его слух и обоняние тоже сделались острее и работали на большем расстоянии.

Но новая жизнь, которую ему даровали, улучшила не только его физические ощущения. Теперь он также осознавал и вещи, находящиеся за пределами видимого мира, мира звуков и запахов. Эперит внезапно понимал, что кто-то собирается с ним поговорить, он поворачивался к человеку до того, как тот успел открыть рот. Юноша точно также интуитивно предчувствовал движение за мгновение до того, как оно происходило. Это позволяло ему быстрее реагировать и двигаться со скоростью, которая выводила из равновесия других. Изначально новые способности его пугали, но он быстро к ним привык и приспособился.

Еще одним преимуществом стало ощущение присутствия других людей. Через некоторое время после того, как отряд начал спускаться по не очень густо покрытым лесом склонам, приближаясь к самым крайним домам Итаки, Эперит понял, что за ними кто-то идет.

Деревьев стало еще меньше, не оказалось и прикрытия, поэтому воины перебрались через стену в виноградник, чтобы лоза закрывала их передвижения от нежелательных наблюдателей. Здесь сотоварищи Эперита двинулись дальше, а сам он развернулся и направился назад к стене, доходившей до груди, чтобы ждать преследователя там. Вскоре юноша услышал, как кто-то очень осторожно приближается. Человек явно был маленьким и легким, он создавал очень мало шума. Если бы не улучшившийся слух молодого воина, он, вероятно, никогда бы не догадался о преследовании.

Преследователь ненадолго замер, прислушиваясь, затем положил руку на стену над головой Эперита и стал перебираться.

Мгновение спустя молодой воин схватил его за тунику и с глухим ударом бросил на землю, потом выхватил меч и прижал острие к открытой шее пленника…

И увидел, что поймал мальчика не старше десяти лет.

— Не беспокойся, — заверил его Эперит, убирая меч. — Ребенка я убивать не стану. А теперь вставай и представься.

— Меня зовут Аркесий, господин. Моя семья верна царю. Я знаю, что вы тоже должны быть другом Лаэрта. Я видел вас с Галитерсом.

— Это молодой Аркесий? — спросил Галитерс, возвращаясь с остальными членами группы. — Где твои отары, мальчик?

— Большую часть овец съели тафиане. Нам оставили только самых тощих, и они пасутся с другой стороны горы. А Одиссей с вами?

— Да, парень. А если ты хочешь, чтобы тафиане прекратили воровать твоих овец, то тебе лучше ответить на несколько наших вопросов. — Начальник стражи наклонился, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика. — Только не преувеличивай, Аркесий, скажи нам, сколько их.

— Пять раз по двадцать и три, не считая Политерса и Эвпейта, который теперь стал пленником.

— Очень четкий ответ, — сказал Галитерс, приподнимая одну бровь. — Одиссей захочет поговорить с твоим отцом. Где он?

— Его убили тафиане, когда он пытался остановить их… Они воровали наших овец.

Галитерс потрепал длинные волосы мальчика и распрямился.

— Значит, мы заставим их за это заплатить, Аркесий, не беспокойся! Иди назад к своим овцам, а мы займемся нашими делами.

Галитерс повернулся, чтобы идти, но мальчик ухватил его за плащ.

— Тафианам частично платят вином, но поставки запаздывают на неделю. Сегодня вечером с материка должен прийти корабль, и они отправят несколько человек для сопровождения повозки из гавани. Я подумал, что следует вам это сообщить. Тафиане злятся, а Политерс боится, что они выплеснут злобу на него, если вино не придет.

— Хороший мальчик, — сказал ему Эперит, понимая, что предлагает парень. Если им удастся каким-то образом не дать доставить вино во дворец, возможно, тафиане поднимут восстание и сделают за них работу.

— Есть кое-что еще, господин, — сказал пастух. — Именно поэтому я последовал за вами. Тафиане находятся и в лесу. Они недавно вышли из города и направились на вершину горы. Я думал, что там, наверное, был Одиссей.

— Борода Зевса! — воскликнул Галитерс. — Они обнаружат лагерь! Пошли, мы не можем терять ни мгновения!

 

Глава 28

Тафианское вино

Они побежали назад мимо деревьев, не беспокоясь о том, заметят их из города внизу или нет. Теперь все зависело оттого, успеют ли они добраться до лагеря раньше тафиан. Если люди Политерса захватят спартанцев врасплох, то их перережут. Одним ударом Одиссей потеряет половину своих воинов, а также и расчет на неожиданность, который был столь важен для успеха его плана.

Тренировки, проводившиеся Галитерсом в Спарте, помогли итакийцам набрать хорошую форму, и они могли бежать весь день, только доспехи и оружие снижали темп. Тяжелые мечи и копья высасывали силу из их тел, когда воины взбирались по крутым склонам. Из-за этого они продвигались медленнее, чем хотели бы, и ругались себе под нос, а при приближении к месту расположения лагеря замедлили темп и вообще перешли на осторожный шаг.

Лагерь разбили в ложбине, окруженной деревьями и кустами. Его могли разглядеть только те, кто стоял на самой вершине горы. Подходы к ложбине скрывались растительностью, и поэтому отряд смог подойти достаточно близко до того, как Галитерс подал знак остановиться. Эперит находился с ним во главе строя и, оставив других среди камней, они поползли к зарослям кустов, чтобы получше рассмотреть происходящее.

— Я слышу голоса, — прошептал Галитерс.

— Да, и вон в тех кустах находится вооруженный человек. Видишь его?

— Мои старые глаза видят не так хорошо, как раньше. Наверное, это часовой. Но спартанец или тафианин?

— Ни тот, ни другой, — ответил Эперит. — Это итакиец.

— Значит, Одиссей нас обогнал, — сделал вывод Галитерс и поднялся на ноги. Он поднял копье над головой, чтобы привлечь внимание дозорного, затем вышел на открытое место.

Эперит махнул остальным, чтобы следовали за ними. Им навстречу вышел воин с мрачным видом.

— Лучше сходите и взгляните сами, — сказал он, показывая на лагерь.

Юноша почувствовал тяжесть в низу живота, словно проглотил камень. Галитерс встретился с ним взглядом, выдававшим его собственные опасения. С неохотой раздвигая деревья, они спустились вниз в ложбину. Другие последовали за вожаками, Аркесий сопровождал отряд.

Их взору представилось ужасное зрелище. Тела спартанцев лежали везде, перемешиваясь с доспехами и сломанным оружием. Во многих местах пыль была залита кровью, причем не только там, где упали спартанцы. Это означало, что они убили, нескольких тафиан до того, как сами пали, побежденные численным превосходством. Одиссей и другие итакийцы мрачно смотрели на многочисленные трупы. При виде Галитерса и его группы их настроение заметно улучшилось. Они радовались, что, по крайней мере, эти товарищи остались живы. Но никто никого не приветствовал.

— Мальчик-пастух сообщил нам, что на горе находятся тафиане, — сказал Эперит, показывая на Аркесия. — Но как вы поняли, что нужно так быстро вернуться?

Одиссей в отчаянии покачал головой.

— Мы перешли дорогу между Итакой и гаванью, надеясь подняться на гору к северо-западу от города. Оттуда мы увидели корабль, выходивший из залива в проливы. Это был один из спартанских кораблей, которые доставили нас сюда.

Галитерс сплюнул в пыль.

— Значит, предательство, — сделал вывод он.

— Они продали нас и своих соотечественников за несколько кусков серебра. Догадываюсь, что Политерс отправил большой отряд удерживать перешеек между двумя частями Итаки, а какой-то злобный бог привел их прямо к нашему лагерю.

— Так что мы будем теперь делать? — спросил Галитерс. — Нам нельзя здесь оставаться. Политерс наверняка пришлет сюда еще один отряд, он может сделать это в любое время. Капитан корабля должен был сообщить, сколько высадилось человек, поэтому он знает: нас осталось совсем немного. По крайней мере, тиран захочет взглянуть на тела, чтобы проверить, есть ли среди них ты, Одиссей.

— Нам нужно найти какое-то судно, чтобы вернуться на материк, — с подавленным видом сказал Ментор. — Я не вижу никакого другого варианта. Даже если спартанцы и убили столько же человек, сколько потеряли, Эвмаю все равно потребуется нанять семьдесят верных итакийцев, чтобы мы сравнялись с тафианами количественно. Но даже и тогда у Политерса будет преимущество — высокие, хорошие охраняемые стены и лучше оснащенные воины. К тому же, мы утратили наше преимущество — появление больше не будет неожиданным. Борьба за возвращение нашей родины всегда представлялась сложной, а теперь это стало вообще невозможным.

— Ничто из этого больше не имеет значения, — сказал Одиссей. — Смотрите.

Он показал на один из трупов спартанцев. У мужчины были короткие черные волосы и борода, он лежал с закрытыми глазами, словно спал. Из живота торчала стрела, вокруг нее растеклось темно-малиновое пятно. Эперит его не узнал, и не знал он и имени этого человека.

— И что? — спросил он. — Кто это такой?

— Один из тех, кого Диокл назначил охранять Пенелопу. Второй лежит вон там. Они должны были находиться в усадьбе вместе с ней. Но они лежат здесь, а это означает, что Пенелопа убедила их последовать за нами. Вы же слышали, как она говорила, что отправится за мой. Она именно так и сделала.

— Значит, ее забрали тафине? — спросил Галитерс.

— Не сомневаюсь в этом. А значит, у меня нет выбора. Если среди вас найдутся те, кто последует за мной, то я собираюсь атаковать сегодня ночью.

Галитерс был мрачен. Отвечал он напряженным голосом и кратко:

— Каждый из присутствующих здесь воинов атакует вместе с тобой. Этот остров — их дом. Здесь у нас у всех жены и дети, за которых стоит бороться. Единственный, про кого я не могу это сказать — Эперит. Я стал уважать тебя за то время, которое мы провели вместе, — сказал он, поворачиваясь к юноше. — И я готов доверить тебе свою жизнь. Но ты провел на Итаке всего несколько ночей, и я не перестану тебя уважать, если ты вернешься на материк и продолжишь искать счастье там.

— Да, — согласился Одиссей. — Я обязан тебе жизнью, Эперит, а ты обязан мне. Но я не могу просить тебя пожертвовать жизнью ради острова, о котором ты ничего не знаешь.

— Ничего не знаю? — фыркнул Эперит. — Разве я не слышал, как ты и остальные воины из отряда говорили о каждой скале и утесе, каждой поросшей лесом горе, каждой оливковой роще и каждой девушке на Итаке? Я знаю названия всех мест на этом острове от страдающих на чужбине воинов. Его приметы столь хорошо мне знакомы, что я чувствую, будто родился здесь. Итака теперь и мой дом, и я верен ее царевичу. Я буду убивать тафиан ради тебя, даже если это означает верную смерть. Но если вы готовы меня выслушать, то у меня есть лучшее предложение.

Остальные посмотрели на него вопросительно.

— Мальчик-пастух сообщил нам то, что мы можем использовать. Он сказал: тафиане начинают беспокоиться из-за того, что опаздывает предназначавшийся им груз вина. От восстания против Политерса их останавливает только одно — обещание, что вино доставят сегодня.

— Вероятно, его доставили на том торговом судне, которое я видел заходящим в гавань, когда уходил спартанский корабль, — сказал Одиссей.

— Значит, нам нельзя терять время. Политерс явно послал несколько человек для сопровождения груза во дворец. Но если нам удастся их перебить и уничтожить груз, то тафиане восстанут. Возможно, нам даже не придется против них сражаться.

— У парня есть мозги, а не только мускулы, — заявил Галитерс, хлопая Эперита по плечу. — Хорошая идея. Как считаешь, Одиссей?

— Я считаю, что вам двоим нужно сражаться, а думать буду я. Груз вина — важный момент, но уничтожать его не следует. Наоборот, — он прищелкнул пальцами и улыбнулся, — я хочу удостовериться, что груз доставят во дворец в целости и сохранности.

* * *

Одиссей с подчиненными наблюдал, как торговый корабль выходит из гавани. Солнце садилось за горами на Самосе — с другой стороны пролива, который разделял два острова. Судно рассекало ровную поверхность воды, и она словно кипела по бокам корпуса, да еще казалась красной в лучах заходящего солнца. Моряки шли на север, за кораблем тянулась длинная овальная тень паруса. Через некоторое время он исчез из виду, а с воинов отряда Одиссея, наблюдавших за ним, будто спали чары. Они начали готовиться к засаде.

Вскоре отряд услышал скрип перегруженной повозки, которая катилась по дороге, идущей от гавани. Это была та же самая дорога, по которой итакийцы шли под приветственные крики горожан полгода назад. Однако теперь там звучали только голоса приближающихся тафиан, а время от времени — стук от удара палкой по спине какого-то несчастного животного.

Эперит ждал вместе с Одиссеем, скрываясь среди тополей, где произошла успешная драка с Полибом. С ними находились Антифий и еще пять воинов, которые напряженно ждали появления тафиан. Оставшиеся воины под командованием Галитерса и Ментора спрятались за каменной стеной с другой стороны дороги и готовили оружие к бою.

Юноша держал меч в руке, а Одиссей приготовил стрелу и огромный лук из рога, подаренный ему Ифитом в Мессении.

Рядом с ними Антифий тоже достал стрелу из колчана, висевшего у него на боку, лучник приготовился к стрельбе. Казалось, он перестал дышать, ожидая появления в поле зрения первого воина.

Как только Антифий натянул тетиву из бычьих кишок, из-за поворота дороги, идущей от залива, появился первый человек. Сразу за ним следовали еще два. Все были высокого роста и хорошо вооружены. Два вола тащили большую повозку с высокими бортиками. Еще два воина, старшего возраста и более тучные, сидели прямо за напряженно идущими животными. За спинами у этих двух мужчин стояло множество глиняных сосудов в плетеных корзинах, сделанных, чтобы амфоры не разбились при ударах друг о друга во время транспортировки, а ценное вино не пролилось.

Никто не пошевельнулся. Итакийцы много раз совместно участвовали в сражениях и знали, что время наносить улар еще не пришло. До того, как тафиане появились в поле зрения, Эперит ощущал волнение, но теперь, когда до начала боя оставались считанные мгновения, напряжение из его тела ушло, и юноша снова стал очень остро чувствовать все, что его окружало. Он улавливал мельчайшее движение, каждый звук и, несмотря на сумерки, даже каждую деталь во внешности врагов. Молодой воин заметил красноту их щек, и это означало, что они уже попробовали вино. Стало видно, как у них горят глаза — эти люди радовались, надеясь, что сегодня напьются до потери чувств. Но ночь для них никогда не наступит, их взгляды вскоре померкнут навсегда.

Одиссей тихо подал сигнал Антифию, показав вначале на себя, потом на возницу. Так он обозначил выбранную цель. Спутник сына Лаэрта кивнул в ответ и показал на тафианина, идущего первым. В тусклом свете раннего вечера стрелять будет не очень легко, но Эперит верил — оба его друга попадут по целям. Затем царевич встал на одно колено, подождал, пока его соратник сделает то же самое. А потом тетива их луков зазвенела одновременно.

Обе выбранные жертвы упали. Возница рухнул на бок и вывалился из повозки, а воин, который шел первым, схватился за горло — туда попала стрела Антифия. Потом тафианин рухнул на землю. Скрипящая повозка остановилась, и на мгновение воцарилась тишина. Выжившие наемники напряженно оглядывались вокруг. Затем Эперит вскочил на ноги и с криком бросился на них, подняв меч над головой. За ним последовали другие, безумно крича, пока преодолевали небольшое расстояние, отделявшее деревья от дороги.

Один тафианин предпринял попытку снять щит со спины, одновременно поворачиваясь к нападавшим, но не смог удержать вес, поскольку торопился, и выронил его. Мгновение спустя Эперит снес ему мечом голову с плеч, и она поскакала по дороге в направлении гавани. Оставшийся сидеть на повозке мужчина разрыдался и поднял руки вверх, прося сохранить ему жизнь. Говорил он на жутком диалекте, который звучал просто ужасно. Эперит понял, что этот противник не собирается принимать участия в схватке, поэтому проигнорировал его и стал искать еще одного воина, который, как он видел, уклонился от удара меча Галитерса. Последний из врагов понесся по дороге в город.

Антифий выбежал из укрытия вслед за своим командиром и поднял лук, чтобы застрелить убегающего тафианина. Но еще до того, как он успел выпустить стрелу, Ментор и другой воин перемахнули через каменную стену, бросились на тафианина и одновременно своим весом прижали его к земле. Противник яростно сопротивлялся, им удалось его успокоить только после того, как товарищи подоспели на подмогу.

Странно, но когда двух выживших тафиан привели к Одиссею, их поведение немедленно изменилось. Они словно поменялись местами. Когда Одиссей представился, старший, который лепетал, словно безумец, умоляя о пощаде, замолчал и уставился на царевича с вызовом. Однако молодой парень сжался от страха и стал просить сохранить ему жизнь. Он упал на колени перед сыном Лаэрта и обхватил его ноги руками.

— Не убивайте меня, господин! — кричал он с сильным акцентом. Произносимые им слова было трудно разобрать. — Сохраните мне жизнь, и я стану сражаться на вашей стороне против Политерса. Мы приплыли сюда в поддержку Эвпейта. Но после того, как он был низложен, многие из нас лишились оснований вообще оставаться здесь!

— Заткнись и не унижайся, сопляк, — проворчал его товарищ.

Ментор тут же дал старшему подзатыльник, чтобы заткнулся он сам.

— Я сохраню тебе жизнь, — сказал Одиссей. Стоявший на коленях мужчина удивленно поднял голову. — Если ты поможешь мне пробраться во дворец.

— Ничего не говори, Мент, — приказал старший тафианин и тут же заработал еще один удар. На этот раз у него из одной ноздри струйкой потекла кровь. Это показывало, что терпение Ментора на пределе.

— Что скажешь? — настаивал Одиссей. — Я дарую тебе жизнь. В обмен на это ты проводишь меня во дворец.

Внезапно воин заколебался, но когда Одиссей поднял меч и приложил острие к его горлу, то быстро сглотнул и кивнул.

— Я сделаю это. Я расскажу вам все, что нужно знать об обороне Политерса. Если вы сейчас позволите мне вернуться, то я открою вам ворота среди ночи.

— Не смеши меня, Мент, — нахмурившись, ответил Одиссей. — Я собираюсь ехать на этой повозке к дворцовым воротам, а ты будешь сидеть рядом со мной. А в обмен на свою жизнь ты не только скажешь стражнику, что я — один из купцов, доставивших вино, но и проследишь, чтобы меня приняли и разместили на ночь. Затем, когда дворец будет спать, ты поможешь мне открыть ворота, чтобы вошли остальные мои люди. И все это время ты будешь оставаться рядом со мной — достаточно близко, чтобы я мог перерезать тебе горло, если соберешься раскрыть кому-то мое имя. И только после того, как на Итаке не останется Политерса и твоих соотечественников, я дарую тебе жизнь. Ты понял?

— Да, господин, — с готовностью закивал Мент. — Я уже сказал вам, что не люблю Политерса. Я сделаю все, что вы сказали — и еще больше, если потребуется.

— Я ему не верю, — заявил Ментор. — Сейчас он скажет все, что угодно — ведь твой меч царапает его нежную шею. А что будет, когда он окажется в окружении друзей, в безопасности, внутри дворца, когда ему будет угрожать только твой кинжал? Тогда трус найдет в себе смелость и достаточно быстро вспомнит про чувство долга — долга перед Политерсом! Какой-то бог лишил тебя ума, Одиссей, если ты собираешься зайти во дворец при помощи этой змеи.

— Я даю вам слово чести, как воин, и призываю всех богов в свидетели, — объявил Мент, встал и посмотрел в глаза обвинителю.

— Я не верю ни одному слову тафианина, — ответил Ментор, доставая меч из-за пояса, потом протянул его рукояткой вперед молодому воину. — Но если ты убьешь своего товарища…

— Нет! — запротестовал Эперит. — Это варварство.

— Это — единственный способ удостовериться, — сказал Одиссей и выжидательно посмотрел на Мента.

Старший тафианин переступал с ноги на ногу, явно чувствуя себя жутко. Затем Мент взял меч и глубоко воткнул старшему наемнику в живот, один раз повернул, вытащил. Из раны в пах, на ноги и на дорогу полилась темная блестящая кровь.

Молодой человек отвернулся от тела и вручил меч Ментору.

— Этого доказательства для вас достаточно?

— Пойдет, — холодно ответил Одиссей. — Теперь спрячьте эти трупы и слушайте, что я задумал…

* * *

Стражники у ворот услышали скрип повозки задолго до того, как ее увидели. Звук далеко разносился по тихим улицам Итаки, на которых люди уже легли спать после необычно напряженного дня. Но скрип принес огромную радость истосковавшимся по вину воинам, которые собрались на территории дворца. Хотя звуки от нагруженной повозки исходили неприятные, тафиане, с нетерпением ожидавшие поставок несколько дней, слушали его с плохо скрываемым возбуждением.

Слух о возвращении Одиссея на остров ничего не значил для них в сравнении с перспективой напиться. Когда Политерс объявил, что вино будет храниться на складе до особого распоряжения, они чуть не подняли мятеж. Хотя царь хотел, чтобы воины оставались трезвыми и могли отразить любую ночную атаку, но столкнувшись с возможным полным неподчинением армии, он был вынужден сдаться. Вместо этого узурпатор нашел добровольцев, которые согласились не пить в обмен на золото. Он расставил их по царским покоям.

— Кто это с тобой, Мент? — крикнул один из стражников, когда повозка остановилась перед воротами.

— Купцы, — ответил он. — Они хотят на некоторое время остаться на Итаке, поэтому я сказал — торговцы могут разместить во дворце до завтра, когда найдут в городе дом.

— Как я предполагаю, они приехали за нашими деньгами.

— А зачем еще приезжать на эту скалу? — ответил Одиссей.

Он улыбнулся трем стражникам, которые смотрели с каменными лицами. Это были высокие мужчины в толстых плащах, у каждого имелось по два длинных копья и щиты, их головы защищали кожаные шлемы. Воины выглядели готовыми к схватке.

— Это говорит мудрый человек, — заметил одни из стражников. — А где остальные наши?

Одиссей придвинулся поближе к Менту и прижал острие кинжала к его боку. Лезвие пряталось под складкой его плаща. По обеим сторонам повозки стояли Ментор и Антифий, готовые выхватить мечи, спрятанные между сосудами с вином и завернутые в тряпки.

— Лежат пьяные в одном из домов у гавани, — пожал плечами Мент. — Они не могли ждать…

Стражник покачал головой, смирившись с ситуацией, а потом махнул рукой, пропуская их внутрь. Одиссею и Менту пришлось немного пригнуть головы. Вскоре они оказались в знакомом дворе.

— Теперь вы мне верите? — прошептал Мент, ударяя палкой по спине одного из волов.

— Посмотрим, — ответил Одиссей, не отводя кинжала от бока тафианина.

Он огляделся вокруг. Два или три десятка воинов уже приближались к повозке со всех углов двора. Хотя настроение у царевича поднялось при виде знакомых мест, он одновременно испытывал и отчаяние, поскольку дворец и двор, места, где он играл еще ребенком, заполнены иноземными воинами. Лаэртид остановил повозку и приказал Ментору и Антифию раздавать вино.

Тафиане радостно приветствовали появление груза, и группы людей быстро выстроились у задней части повозки, готовые принимать тяжелые глиняные сосуды и передавать их по цепочке ожидающим товарищам. Другие звали слуг из дворца, чтобы несли еду и, что еще важнее, воду для смешивания с вином. Именно тогда Одиссей увидел старую домоправительницу отца, которая вышла из дворца во главе колонны рабов с едой и водой.

Она начала руководить рабами, а Одиссей мысленно призвал на помощь Афину, чтобы богиня не позволила пожилой женщине взглянуть на повозку и увидеть его. Если только оста или кто-то рабов покажут, что узнали его, и его самого, и других переодетых итакийцев ждет быстрая смерть. Но Эвринома не поднимала головы, и как только принесли достаточно воды и еды из кухни, она вместе с другими слугами удалилась как можно дальше от неуправляемых тафиан. Во дворе не осталось ни одного раба.

Мент направил уже пустую повозку к конюшне у восточной стены.

Он приготовился спрыгнуть на землю и распрягать волов, но тафианина быстро остановил Одиссей, прижав кинжал к боку. Однако вместо того, чтобы снова сесть, Мент медленно накрыл рукой кинжал, посмотрел Одиссею в глаза и отодвинул оружие в сторону.

— Ты не сможешь оставаться рядом со мной весь вечер, Одиссей. У меня есть друзья, которые захотят, чтобы я к ним присоединился. И что ты тогда скажешь? У тебя нет выбора, кроме как довериться мне.

Одиссей знал, что тафианин прав. Их пока не опознали, а это показывало — боги на их стороне. Если он хочет добиться успеха, то должен больше верить в них и Мента. Поэтому царевич убрал кинжал за пояс и кивнул.

— Ты прав. Но я хочу, чтобы ты остался с нами, несмотря на то, что другие пригласят тебя присоединиться. И ты не должен ничего пить. Это понятно?

Мент улыбнулся, затем спрыгнул на землю, распряг волов и отвел по одному в конюшню. Пока он этим занимался, появилось несколько тафиан, которые дружески их поприветствовали на своем грубом диалекте. Одиссей оглянулся, чтобы проверить оружие. Оно оставалось хорошо прикрытым. Он стал ждать приближения врагов.

— Добро пожаловать на Итаку, друзья, — заговорил одни из воинов — высокий тафианин с изрезанным шрамами лицом. — Почему бы вам не присоединиться к нам и не выпить вашего же товара? Мы будем рады услышать новости с материка.

Мент появился снова и обнялся с каждым воином отряда, называя их по именам.

— Эти люди преодолели долгий путь и устали, — сказал он. — Пусть сегодня вечером отдохнут. Я останусь с ними, буду играть роль хозяина, чтобы они не посчитал нас, тафиан, негостеприимными. Завтра утром будет достаточно времени, чтобы услышать рассказы о далеких землях.

— Нет, — сказал Одиссей к удивлению своих товарищей. — Мы не так устали, что не можем поделиться новостями с людьми, которые хотят их услышать. Должен сказать, что некоторые из них очень важны. Если у вас найдется немного мяса и по кубку вина, которыми вы готовы пожертвовать, то мы с удовольствием поделимся с вами тем, что знаем.

— Тогда присоединяйтесь к нам у центрального костра — вон там, — пригласил мужчина со шрамами, радуясь перспективе послушать новости в дополнение к вину, которого теперь оказалось в изобилии. — Мы пойдем и проверим, чтобы для вас оставили места и отложили еды и вина.

— Ты спятил? — зашипел Ментор, когда тафиане вернулись к костру. — Нас всех убьют — и ради чего?

— Поверь в своего старого друга. Тебе нужно только помнить, что ты — купец, торгующий вином. Конечно, не смей называть свое настоящее имя. Для этого будет время завтра.

Вскоре они уже сидели среди своих врагов — тех самых людей, которые украли у них дома и установили жестокую тиранию для их семей и соотечественников. Если только кто-то их не опознает, к рассвету следующего дня они будут сражаться насмерть друг с другом, забыв о любом намеке на приятельство. Но пока итакийцы ели то, что поставили перед ними, и мелкими глотками потягивали вино.

Затем мужчина со шрамами на лице спросил у Одиссея, как того зовут, и о его происхождении. Одиссей представился Кастором, сыном Гилакса (на этот раз — из Афин). Потом мужчина со шрамами поинтересовался, что происходит в материковой части Греции. Других это тоже интересовало — все греки любят послушать интересные истории.

Одиссей сразу же принялся за рассказ. Он поведал им о государственных делах в Афинах. Все это было правдой, и сам царевич получил сведения от Менесфея, когда они вместе были претендентами на руку Елены. Хотя говорил царевич о самых обычных вещах, ему удалось приукрасить каждое событие, чтобы оно представлялось живым и интересным. В конце концов, он упомянул отъезд царя Афин в Спарту. Как Одиссей и планировал, это немедленно вызвало вопросы о теперь уже ставшей известной встрече. Тафиане спрашивали, что ему о ней известно, а он признался, что почти ничего. Тогда они стали умолять его сообщить все, что он только знает.

«Кастор» сказал, что когда он сам уезжал из Афин, царь Менесфей еще не вернулся из Спарты, хотя уже ходили слухи, что мужа для Елены выбрали. Это привело к возбуждению в рядах тафиан, на которых уже оказывало действие количество выпитого вина. Потом один из них задал вопрос, который хотели задать они все: слышал ли купец про Одиссея с Итаки?

Одиссей смочил губы вином из кубка и оглядел множество лиц, освещаемых оранжевым светом костра. Судя по тому, что ему известно, ответил он, итакийского царевича высоко оценили, он занял высокое место среди претендентов. Сын Лаэрта считается великим воином, равным Аяксу и Диомеду, он носит лук из рога, подаренный ему богом Аполлоном. Лаэртид нанес поражение большой группе разбойников, значительно превышавшей его собственный отряд, на пути в Спарту (при этих словах тафиане стали напряженно перешептываться друг с другом). Вскоре после этого он же в одиночку спас богиню Афину от гигантской змеи, пожиравшей людей (при этом Ментор громко закашлялся и сурово посмотрел на царевича).

А тот спокойно продолжал рассказ, ни на кого не обращая внимания. Он заявил, что Одиссей имеет репутацию человека, чьей симпатии невозможно противостоять. Не только великая Елена Спартанская выбрала его себе в мужья, но он завоевал симпатии и поддержку претендентов на ее руку. Даже ходили слухи, что по всей Греции собирается объединенная армия спартанцев, микенян, аргосцев, мирмидонян и других — ради освобождения Итаки.

Услышав это, тафиане подняли большой шум и заволновались, а Одиссей встал и поднял руки, призывая к тишине. Он подчеркнул, что это только слухи, который он услышал от другого купца, и сам-то в такое не верит. Однако будет несложно доказать, правдивы ли эти слухи. Также ходят разговоры о том, что вначале эта армия планирует отправить небольшой отряд спартанцев на Итаку, чтобы разбить лагерь и разведать, как подготовлена оборона у восставших. Так что если пошлют такой отряд спартанцев, то армия и в самом деле собирается.

И снова в толпе тафиан начались волнения и крики. Казалось, что страх и паника охватили двор. Множество голосов на повышенных тонах обсуждали возвращение Одиссея. Действительно ли он вернется с армией? Итакийцы воспользовались возможностью и ушли, когда на них никто не обращал внимания.

— Ты — смелый человек, — сказал Ментор другу, когда они устроились на мягкой земле под повозкой. Говорил он ровным тоном, но явно с трудом сдерживал ярость. — Но я не понимаю, почему ты так рисковал. Просто, чтобы испугать их? Они только станут более осторожными и будут постоянно начеку.

— Или бросят оружие и сдадутся, как только начнется наша атака, — добавил Антифий.

— Они чувствуют себя неуверенно, — заявил Мент, который вернулся вместе с ними. — Это понятно. Ведь каждый день приходится думать, вернется ли истинный наследник царства, чтобы отомстить. Но это я мог бы вам сказать и так. Не было нужды рисковать вашими жизнями — и моей.

Одиссей накрылся плащом и лег, глядя на звезды и слушая громкие звуки, издаваемые тафианами. У них было шумно. Они спорили на повышенных голосах. Затем царевич услышал женские голоса. Это служанки, которые насильственно или добровольно начали развлекать воинов.

Одиссей инстинктивно подумал о сестре Ктимене, но даже не пошевелился. Холодные звезды мерцали над головой.

— Я не делал этого только для того, чтобы увидеть страх на их лицах при упоминании моего имени. Нет. Я хотел посмотреть на лица людей, которые вторглись на нашу родину. Я хотел знать, кто они, насколько отличаются от нас и насколько похожи. Я хотел понять, кого буду убивать утром. А теперь отдыхайте. Я разбужу вас перед рассветом.

Было все еще темно, когда он начал их трясти. Костер в центре двора догорел, осталось лишь несколько тлеющих угольков. Пьянка тафиан давно закончилась. Теперь они только храпели. Ментор и Антифий быстро проснулись и достали оружие из задней части повозки, где оно лежало под тряпками. Последним Одиссей разбудил Мента.

— Я не прошу тебя сопровождать нас и делать то, что мы должны совершить сейчас, — сказал Одиссей. — Ты нас не предал, хотя у тебя имелась масса возможностей. Поэтому я доверю тебе еще одно задание. Вчера вечером ты говорил нам: на одном из складов держат нескольких спартанцев. Выпусти их и подожди, пока не закончится сражение. Если я останусь в живых, то освобожу тебя от твоей клятвы.

Мент кивнул, закутался в плащ, спасаясь от утренней прохлады, и осторожно направился ко дворцу. Одиссей повернулся к Ментору и Антифию. Они стояли рядом — две фигуры в черном. В темноте их можно было разглядеть лишь благодаря тусклому блеску обнаженных мечей.

— Пора, — объявил Одиссей. — Мы думали об этой минуте полгода, а теперь момент настал. Это будет кровавая работа, но сейчас не время для милости. Когда будете резать кинжалами глотки этих свиней, думайте о том, что они сделали с вашей родиной, о том, сколько времени вашим семьям пришлось жить под их ярмом. И помните: свобода Итаки зависит от открытия этих ворот.

Он достал кинжал и повел друзей к ворогам под тусклым светом звезд. Ворота были слегка приоткрыты. Стражники находились снаружи и наблюдали за участком между стенами и городом, не осознавая, какая опасность угрожает их спящим товарищам. Незащищенные люди лежали везде вокруг итакийцев и не двигались, словно уже были мертвы. Никто из них не догадывался, какая бесславная судьба им предстоит.

Царевич встал на колени рядом с одним из воинов и плотно закрыл ладонью его рот. Одиссей действовал быстро, словно опасался, что лишится целеустремленности для выполнения неприятной работы. Наемник открыл глаза и посмотрел вверх, но до того, как он успел отреагировать, Одиссей перерезал ему горло. Первая жертва умерла сразу же. Из перерезанных артерий, пульсируя, вытекала густая кровь, она запачкала голые руки мстителя.

Не задерживаясь, он переместился к следующей жертве, на этот раз сел верхом на туловище и всем весом надавил на руку, которой закрывал рот воина. Мгновение спустя царевич уже перерезал горло и снова встал, чтобы перейти к следующему тафианину.

Ментор и Антифий тоже не теряли времени даром, они молча и целеустремленно присоединились к бойне. Воины мало думали о работе, только лишь иногда корчили гримасы, если на них выливалось слишком много крови. Вскоре две дюжины людей были перебиты во сне. Ни один не издал ни звука, и лишь немногие успели проснуться, чтобы увидеть мстителей, которые их убивали.

Затем в воздухе произошли изменения, и Одиссей поднял голову от десятой жертвы. Небо начало светлеть над конюшнями. Он понял, что если атака начнется, то это случится очень скоро.

Одиссей встал. Другие тоже закончили работу и встали рядом с ним. Царевич убрал запачканный кровью кинжал за пояс и достал длинный меч, который там висел. Он жестом показал подчиненным, что следует двигаться к воротам — изумить сонных стражников и убить их. Эта работа не отнимет много времени. Ментор и Антифий достали мечи, стоя рядом с командиром, и вместе посмотрели сквозь открытый портал на затененный город внизу. Затем они услышали звук у себя за спиной.

— Оставайтесь, где стоите, — произнес знакомый голос. Они развернулись и увидели тафианина с изрезанным шрамами лицом, который держал в руке лук. Стрела была нацелена прямо в Одиссея. — Я знал, что с вами что-то не так, — продолжал он. — Вы слишком похожи на воинов, чтобы быть простыми купцами. А теперь я увидел, что вы перерезали глотки моим соотечественникам. Но перед тем как вы умрете, я выясню, кто вы — спартанское дерьмо или люди Одиссея.

Одиссей распрямил плечи и с укором посмотрел на тафианина.

— Я и так слишком долго скрывал свое настоящее имя. Меня зовут Одиссей, сын Лаэрта, а вы незаконно находитесь на территории моего отца.

На мгновение на лице тафианина появилось беспокойство, видимое даже в темноте. Он несколько месяцев без приглашения жил под крышей этого человека, ел его еду, пил вино, и теперь чувствовал себя вором, вторгшимся в чужие владения и нарушившим право собственности. Наемник хотел бы находиться где угодно, только не в присутствии Одиссея. Но воин быстро подавил свои чувства и понял: ключ к конечной победе Политерса находится в его власти. Он удовлетворенно улыбнулся.

— Стража! — крикнул он людям снаружи. — Стража! Идите сюда и закройте ворота! Заприте их. Я думаю, что нам следует скоро ждать гостей.

Его громкий голос разбудил остававшихся в живых людей во дворе, которые приподнялись на локтях, чтобы посмотреть, что происходит. Где-то в городе прокричал петух, чтобы объявить о рассвете. В это мгновение протрубили в рог. Звук был чистым и сильным, он прекрасно разносился в утреннем воздухе.

 

Глава 29

Битва за Итаку

— Вперед, парни! — крикнул Галитерс. — Эти тафиане у нас загостились, давайте отправим их в новый дом в залах Гадеса. Эвмай! Я хочу, чтобы ты постоянно находился рядом со мной с охотничьим рогом.

Галитерс стоял перед смешанным отрядом из воинов и горожан. Собралось свыше пятидесяти человек, все ждали первых лучей рассвета. Тс, кто сопровождал Одиссея на гору Парнас и в Спарту, уже участвовали в сражениях, они спокойно готовили оружие и доспехи к предстоящей схватке. Молодые горожане, хотя им и недоставало должной подготовки, оружия и доспехов, испытывали возбуждение при мысли о славе на своем крошечном острове. Мужчины постарше стояли с суровыми лицами, думая о последствиях провала. Они не были готовы принять ничего, кроме победы. Им было известно — если Одиссей добился успеха, то они окажутся во дворце до того, как проснутся тафиане, тогда им представится шанс застать их всех врасплох. Но если нет, то ворота останутся закрытыми, а их атака будет недолгой, кровавой и бесполезной.

Эперит достал меч из-за пояса и взвесил копье в руке. В эти минуты он думал не об Итаке, а об Алибасе. Предательство отца опозорило всю семью, и юноша почти слышал голос мертвого деда, который призывал к мести. Но молодой воин знал, что никогда не сможет вернуться в окруженные горами долины, где вырос, или окунуться в болото повседневных проблем. Никто в огромном дворце в Спарте даже не слышал про Алибас, бедный маленький городок, все богатство которого стоило меньше, чем одна золотая кираса Агамемнона. И кто из девушек Алибаса подходил хотя бы для того, чтобы подавать вино Елене, на красоту которой просто рискованно смотреть? Нет, он смоет позор предательства отца, сражаясь с другими предателями, сбросившими Лаэрта. Теперь его дом — Итака, а родина осталась в памяти.

С моря наползал туман и низко стелился по земле, окутывая ноги воинов небольшой армии. Казалось, что они плывут, следуя за Галитерсом по городу в направлении дворца. Эперит и другие воины шагали сразу же за начальником стражи. Только они были по-настоящему обучены военному делу, им предстояло удерживать ворота, пока остальные заходят во двор. Потом они же поведут атаку на дворец.

Нигде не горели костры, никто не нес факелов. Но при первых лучах рассвета, разгоняющих тьму, ополченцы увидели побеленные стены дворца. В тусклом свете им удалось рассмотреть на месте ворот только черное пятно, и воины не могли сказать, открыты или закрыты створки. Однако их подбадривала тишина при подходе к цели. Затем итакийцы выстроились в линию у края площадки.

Прокричал петух. Галитерс кивнул Эвмаю, тот поднес к губам рог и протрубил долго и громко. Мгновение они ждали, прослушиваясь, как одинокий звук разносится во тьме. А потом побежали к воротам.

Оружие сдерживало их продвижение вперед, с таким весом трудно бежать. Меч Эперита бил о бедро, он чувствовал прикосновение бронзы к голой коже. От этого движения становились напряженными и замедленными. Вскоре он промочил ноги в мокрой траве, а дворцовые стены вроде и не приблизились. Внезапно кто-то закричал:

— Ворота закрыты!

Кое-кто замедлил темп, чтобы посмотреть на высокие деревянные двери. Хотя воины все еще находились на некотором удалении, все поняли, что ворота действительно заперты.

— Вперед, собаки! — с мрачным видом заорал Галитерс. — Шевелитесь! Мы переберемся через стены, пока они еще просыпаются.

Но даже для этого оказалось слишком поздно. Тафианские лучники уже взбирались на стены с другой стороны, готовя оружие к стрельбе и прицеливались. Галитерс вел итакийцев прямо в капкан, но, несмотря на это, Эперит бежал за ним, надеясь преодолеть оставшееся расстояние перед тем, как их остановят смертоносные стрелы. Они все так долго ждали возвращения на Итаку, и молодой воин пришел в ярость от одной возможности провала в самом начале штурма. Теперь их ждала только смерть и честь, и юноша был нацелен с боем прорваться на территорию и умереть с тафианской кровью на мече.

Атака почти остановилась у них за спинами, но ободряемые примером своего командира, воины с криком понеслись на высокие стены. За ними последовало большинство горожан. Эвмаю не мешал ни щит, ни доспехи, поэтому он обогнал всех, даже обошел Эперита и догнал Галитерса. Казалось, что свинопас взбежит по стене и легко переберется на территорию за ней.

Затем выстрелили лучники.

Их луки запели в холодном утреннем воздухе. Эвмай упал в слой тумана и исчез из виду. Галитерс повернулся к нему, и его сбило второй партией стрел. Он исчез в тумане, как и свинопас.

Эперит выставил щит перед собой и побежал к тому месту, где упал начальник стражи, яростно крича и не обращая внимания на стрелы, летящие со стены. Они разрезали воздух вокруг его ушей и с глухим звуком врезались в многослойный щит из бычьей кожи. Рассвело еще больше, и юноша увидел, что на стену взобралась новая группа тафианских лучников, чтобы стрелять по легким целям.

Но Афина услышала его молитвы. Пока Эперит занимался поисками в кружащихся парах тумана, оставаясь на расстоянии броска копья от стен, его не сбила с ног ни одна стрела. Он упал, натолкнувшись на что-то неясное. Его зашатало, и молодой воин полетел лицом вперед в гостеприимный туман, а щит рухнул на него сверху. Как раз в эту минуту еще две стрелы воткнулись в многослойную бычью кожу. Последовала напряженная пауза — лучники искали Эперита в скрывающих его парах, затем посчитали его мертвым и обратили свое внимание на массу отступающих итакийцев.

Эперит лежал неподвижно, пока шум битвы удалялся от него. Трава под животом была мокрой, а ее свежий запах наполнял ноздри. Рядом с ним кто-то стонал. Юноша посмотрел направо и увидел Эвмая. Вероятно, он задел за его ноги до того, как упал.

Туман начал рассеиваться, солнце поднималось над горизонтом и пригревало. Эперит увидел, что свинопас без движения лежит на животе, а из левого бедра у него торчат две стрелы. Теперь их снова могли увидеть лучники на стене. Прилетела еще одна стрела и воткнулась в землю опасно близко к его боку. Молодой воин вскочил на ноги и, держа щит и копье в одной руке, поднял свободной раненого парня и бросился бежать через открытый участок к городу так быстро, как только позволяла его ноша.

Луки снова зазвенели у него за спиной, и Эперит увидел, как стрелы прорезают последние клубы тумана. По обеим сторонам лежали темные кучи. В тусклом свете в них едва ли можно было опознать тела. Но юноша приободрился, увидев впереди своих товарищей, которые теперь заняли позиции вне пределов досягаемости тафианских стрел.

Они встали, чтобы поприветствовать его, когда воин до них добрался, и обрадовались, что двое из числа атаковавших вернулись из мертвых. Эперит бросил копье и щит и передал Эвмая в руки одного из горожан — гиганта-кузнеца, который легко поднял парня и понес его на руках по улицам города.

Быстрое поражение подействовало всем на нервы, и Эперит задумался, хватит ли итакийцам смелости для еще одной атаки. Лишь немногие из них были опытными и проверенными в сражениях воинами. Большинство отряда составляли обычные люди, которые просто решили присоединиться к борьбе за освобождение своей родины с тем оружием, которое нашлось. Теперь, после потери командира, а возможно, и царевича, с запертыми перед ними дворцовыми воротами, они столкнулись с перспективной кровавой схватки и малой надеждой на выживание.

Эперит отряхнул грязь с туники и оглядел обеспокоенные лица вокруг себя.

— Любой человек, который хочет сейчас выйти из битвы, может это сделать. Если вы готовы к этому позору, то вас ждут дома и семьи. Кроме того, я предпочту сражаться рядом со смельчаками, а не трусами. Остальные обязаны сражаться с Политерсом и освободить нашу землю. Галитерс убит, а нам надо отомстить за него. Может, Одиссей тоже мертв, но пока остается шанс, что он жив, мы должны вернуться и взять дворец. Если мы не станем сражаться за него сейчас, надежда будет потеряна, а тафиане навсегда останутся на Итаке.

— Я с тобой! Я лучше умру в сражении, чем буду жить под Политерсом! — закричал седобородый старый рыбак, чье лицо хранило суровое и непреклонное выражение. К нему присоединился целый хор голосов. Люди были согласны продолжать борьбу.

— Хорошо. Тогда давайте начнем наш путь к славе или почетной смерти.

Эперит поднял перед собой щит и подал сигнал другим воинам, чтобы они поступили так же. Все вместе выстроили стену из щитов и снова пошли ко дворцу. Стрелы опять начали пронзать воздух у них над головами. Те, у кого не было доспехов, отстали, чтобы не попасть под смертоносный град. На какое-то время они оставались в безопасности вне радиуса действия стрел. Но при приближении к стенам две или три стрелы достигли целей, люди упали на спины в траву, дергая руками и ногами в последние мгновения жизни.

Эперит выглянул из-за края щита, и в следующую секунду стрела воткнулась в верхнюю его часть. Но цель впереди приближалась с каждым шагом.

— Когда доберемся до стены, используем щиты, чтобы соорудить платформу, — прокричал Эперит. — Это будет нелегко. Мы окажемся открытыми для их стрел, пока взбираемся, они будут ждать всех, кто переберется живым на ту сторону. Но когда Итака снова станет свободной, аэды начнут слагать песни о нас и исполнять их много лет после нашей смерти.

Ополченцы радостно закричали, думая о будущей славе, а потом, когда высокие стены оказались перед ними, сжались под прикрытием щитов. Стрела прошила сердце и забрала жизнь одного из людей. Он даже не успел вскрикнуть и тяжело упал на землю. Его товарищи сжались еще сильнее, а стрелы с громким звуком ударяли о щиты.

Внезапно Эперит заметил худенькую фигурку, которая вырвалась из группы атакующих и встала перед стенами, ни от кого нем прячась. Это был Аркесий, мальчик-пастух, который незамеченным проскользнул в ряды итакийцев. Не думая о собственной безопасности, он приспособил камень в пращу и быстро отправил вверх.

Итакийцы издали еще один радостный крик, когда камешек достиг цели, и один из тафианских лучников свалился со стены. За первым камешком последовал второй. Этот попал в лицо одному из оборонявшихся. Наемники поспешно отправили град стрел в пастуха, но целились они плохо, мальчишка успел спрятаться за спинами товарищей. Эперит видел, как Аркесий отправляет еще один снаряд на стену, и пожалел, что у них больше нет лучников и метателей. Хотя он сам нес за спиной лук Одиссея и колчан со стрелами на боку, его место было в первом ряду атакующих. Аркесию приходилось действовать в одиночку.

Усидев, как упал первый тафианин, Эперит снова направил атакующих на стену. Ему хотелось поскорее начать работать копьем. Теперь они почти подошли к воротам, и юноша был готов перейти на бег, но тут внезапно увидел тело Галитерса, лежавшее в траве. При виде его седых волос и старомодных доспехов, молодой воин почувствовал горячие слезы в уголках глаз. Он грустил от потери хорошего друга. Но тут Галитерс пошевелился.

Он лишь слегка дернул вытянутой рукой. Эперита ошеломило увиденное, он был поражен. Юноша бросился из первого ряда итакийцев к тому месту, где лежал Галитерс, собираясь оттащить его в безопасное место от стены. До того, как тафианские лучники смогли его подстрелить, дождь стрел внезапно прекратился, и противники соскользнули со стен во двор.

Эперит оглянулся на Аркесия, но тот только покачал головой.

Затем они получили ответ. Ополченцы услышали, как с грохотом отодвигается запор на огромных воротах, потом створки распахнулись, выпуская тафиан для контратаки.

* * *

Когда ворота закрыли и заперли, Одиссея с товарищами поспешно повели во дворец в сопровождении тафианина со шрамами на лице и еще четверых воинов. Не было времени связывать им запястья. Но, раз впереди шли два стражника, а остальные сзади болезненно тыкали им в спины остриями мечей, итакийцы понимали: любая попытка побега окажется бесполезной и закончится быстрой смертью. Когда они вошли в освещенный факелами коридор, опоясывающий большой зал, сражение уже началось. Об этом свидетельствовал привычный шум битвы.

Их быстро провели к ступеням, которые вели в царские покои, но там процессия остановилась из-за внезапного появления Мента из бокового проема. Он угрожающе держал меч в руке. Когда к нему присоединился спартанец Диокл, стражники поняли — что-то пошло не так.

— Что ты делаешь, Мент? — спросил ведущий тафианин. — И почему этот пленный находится не с остальными?

Не говоря ни слова, Мент воткнул меч в живот говорившему, тут же его убив. Хотя Диокл был не вооружен, он уложил второго одним ударом огромного кулака. Еще пятеро спартанцев присоединились к ним из бокового прохода. Двое подхватили оружие упавших наемников и с Ментом во главе бросились на оставшихся тафиан. Одиссей, Ментор и Антифий вырвались от тех, кто взял их в плен, а их спасители погнали тафиан по коридору. Мечи со звоном яростно ударялись один о другой.

— Мент, ты — предатель! — прошипел воин со шрамами на лице.

Мент ответил ударом меча. Противник парировал этот поспешный удар, и молодому человеку пришлось раскрыться, но в узком проходе воин со шрамами не смог воспользоваться преимуществом и нанести удар по открытому корпусу перебежчика. В отчаянии он ударил Мента кулаком в живот, и тот стал судорожно хватать ртом воздух, согнувшись у стены. Но до того, как воин со шрамами смог его прикончить, один из вооруженных спартанцев вмешался и воткнул меч ему в нижнюю часть живота. Тафианин упал, крича в агонии. Он получил смертельную рану.

Хотя двоих оставшихся в живых стражников отогнали назад, они явно не собирались сбегать в безопасный двор. Вместо этого оба стояли плечом к плечу, подняв мечи, и мрачно улыбались при мысли о сражении до самой смерти. Одиссей подхватил оружие их умирающего товарища, готовый ответить на вызов, но до того, как он начал наступление на поджидающих тафиан, между ними и Одиссеем встал Мент и посмотрел на своих соотечественников.

— Присоединяйтесь к нам, — сказал он. — Мы прибыли сюда служить Эвпейту, а не Политерсу. Не будет никакого бесчестья, если вы сложите оружие и откажетесь сражаться. А завтра мы сможем вернуться на нашу любимую родину.

Наемники смотрели на него с упреком в глазах. Они были воинами — гордыми мужчинами, которые готовы умереть в битве. К тому же, стражники предпочитали более жесткий стиль руководства Политерса, а не мягкую нерешительность Эвпейта, они намеревались сражаться за нового царя Итаки. Один из них плюнул в пыль у ног Мента.

Не теряя времени, Одиссей бросился на них, одним ударом отрубив первому руку, державшую меч. Ошеломленный воин упал на спину, сжимая кровоточащую рану, и Одиссей прикончил его одним уколом в горло. Со вторым схватился спартанец и быстро его убил. Победитель наслаждался местью за ту бойню, которую устроили сотоварищи тафианина в предыдущий день. Воин с изрезанными шрамами лицом все еще стонал, но его быстро добили, однако Мент настоял, чтобы они оставили жизнь тому тафианину, который лежал без сознания после удара кулака Диокла.

Пока они связывали его руки и ноги ремнями, снятыми с его же мертвых товарищей, Одиссей объяснил отчаянное положение у ворот.

— Мне не хочется сражаться против моих соотечественников, — признался Мент, вставляя кляп в рот пленника. Это был кусок материи, оторванный от окровавленного плаща. — Но я точно также ненавижу Политерса и то, что он использует хороших воинов для дурных целей. И вообще неправильно их использует! Если я помогу вам открыть ворота, то, возможно, боги приведут некоторых из них в чувство, и они присоединятся к нам в борьбе против нашего истинного врага.

Одиссей подумал о двух противниках, которых они только что убили, и засомневался, что многие тафиане перейдут на другую сторону. Может, этого не сделает вообще никто. Они слишком гордые, даже для греков. Но царевич Одиссей радовался тому, что Мент сохраняет ему верность, и знал — если тот поможет им открыть ворота, то у них все еще остается слабый шанс на победу. Однако его беспокоило кое-что еще, и Лаэртид больше не мог сдерживаться.

— Диокл, где Пенелопа? Я знаю, что она была с вами, когда на лагерь напали.

— Ее схватили вместе с нами, но нас разделили, как только доставили на территорию дворца.

— Значит, у меня нет выбора, — объявил Одиссей. — Диокл, я хочу, чтобы ты с твоими людьми открыл ворота. Антифий и Мент отправятся с тобой. Тафиане не ожидают атаки изнутри дворца, поэтому у вас будет преимущество. Вы появитесь неожиданно, но все равно придется открывать ворота и удерживать их, пока до вас не доберется Галитерс. Когда он это выполнит, вы должны сделать все возможное, чтобы разгромить тафиан во дворе. Мы же с Ментором отправимся на поиски Пенелопы. Никакая победа не принесет мне радости, если моя жена пострадает. Поэтому я должен быть уверен в ее безопасности. Затем, если где-то удастся найти нового царя, я разберусь с ним. Но вначале я должен найти, где держат Эвпейта.

— Он был с нами на складе, вон там, внизу, — сообщил Диокл, указывал на коридор, из которого появились спартанцы. — Не пожалей его, Одиссей…

— Пусть боги будут с вами, — только и ответил царевич. Затем они с Ментором отправились на поиски человека, который принес столько зла и проблем Итаке.

Коридор освещался единственным факелом, который Одиссей снял со стены и взял с собой на склад. Мгновение он ничего не видел, кроме огромных глиняных сосудов среди мигающих теней, отбрасываемых пламенем. Затем глаза двух воинов привыкли к темноте, и они различили человека в дальнем углу. Тот сидел на полу, расставив вытянутые ноги перед собой. Они подошли поближе, Одиссей поднял факел, а человек в углу от этого съежился и попытался уползти от света, хныкая и закрывая глаза рукой.

Это был Эвпейт, хотя от прошлого Эвпейта в нем мало что осталось. Когда-то гордый и упитанный человек сильно похудел. Если раньше он всегда чисто брился, то теперь впалые щеки покрывала редкая бороденка.

Именно этот человек сверг Лаэрта. Его опасался Одиссей, когда вел дворцовых стражников по Пелопоннесу к Спарте. Он опустил факел.

— Пошли.

— А его оставим? — пораженно спросил Ментор. — Ты хотел убить эту крысу на протяжении последнего полугода. Неужели ты сейчас поверяешься к нему спиной? Он заслуживает смерти, Одиссей!

— Может быть, — ответил Одиссей. — Но я не могу убить столь жалкое существо.

Он развернулся, не бросив более ни единого взгляда на бывшего царя. Одиссей вышел со склада в основной коридор. Других там уже не было. Не теряя времени, он бросил факел на пол и достал меч из-за пояса.

— Пошли, старый друг, — позвал он, глядя на ступени, ведущие в царские покои. — Давай доведем дело до конца.

Они поднялись по лестнице на следующий этаж, перепрыгивая через две ступени, и там осмотрели тускло освещенный коридор. Следовало выяснить, нет ли тут стражников. Их не оказалось, и Одиссей с Ментором осторожно направились к тому месту, где ответвление коридора уходило направо. Оба прекрасно знали дворец. Этот поворот вел прямо к царским покоям.

Одиссей родился и вырос здесь. Это была его территория, самое сердце дома, где он сам, его родители и сестра счастливо жили столько времени, сколько он себя помнил. Вид знакомых стен и дверей, потускневших настенных росписей и вытертых ковров на каменных полах внезапно заставил молодого царевича ощутить глубину оскорбления, нанесенного их семье. Он сам был вынужден отправиться в изгнание, отца увезли на северную оконечность острова, мать и сестра оказались пленницами в собственном доме. Их враги тем временем наслаждались едой из кухни Лаэрта, которую готовили и подавали рабы Лаэрта. Иноземцы мылись, одевались и спали в их комнатах. Все это наполнило Одиссея яростью. Он был готов убивать. Сжав меч так, что побелели костяшки пальцев, царевич повернул за угол.

Два стражника сидели, прислонившись к дверным косякам комнаты его родителей. Они спали. Один едва ли успел увидеть Одиссея, когда тот отрубил ему голову у основания шеи. Второй успел выставить древко копья вперед, чтобы парировать удар меча Ментора, но погиб от второго выпада — Ментор вспорол ему живот.

Итакийцы перепрыгнули через трупы и ворвались в большую комнату, где мать Одиссея держалась руками за края кровати. Рядом с ней стоял Корон — предатель, который убедил герусию отправить дворцовых стражников в Спарту. Он держал в руке меч и казался спокойным и собранным, когда неожиданно появились Одиссей и Ментор.

— Значит, птенец вернулся в гнездо, — фыркнул изменник. — Но боюсь, что ты немного опоздал и не успеешь уже спасти свою дорогую жену.

Внезапно еще один стражник прыгнул на них из ближайшего угла комнаты. Меч Ментора находился в другой руке, и он инстинктивно выставил вперед свободную руку, чтобы отразить удар. Клинок тафианина прошел сквозь плоть и кость, кисть отлетела в сторону, кровь полилась на гладкий пол. Ментор упал, ударившись спиной о кровать. Он кричал от боли и сжимая обрубок другой рукой.

Корон одновременно яростно бросился на Одиссея. Их мечи со звоном ударились друг о друга. Царевичу удалось отразить правильно нацеленный удар. Мгновение они стояли лицом к лицу, поскольку инерция движущегося тела почти прижала их друг к другу, а клинки скрестились. Затем оба снова разошлись, а мечи со скрежетом ударились один о другой.

Корон возобновил атаку, умело бросаясь на противника, но Одиссей оказался быстрее, чем можно было предположить, глядя на его мощное тело. Он легко уклонился от смертоносного удара, и одним движением развернул клинок так, чтобы разрезать открывшийся бок Корона.

Реакции торгаша оказались не хуже. Он выпрямился после броска на противника, который чуть не достиг цели, а затем очень ловко ушел от контратаки. В то же самое мгновение тафианский стражник перепрыгнул через своего раненого противника и присоединился к Корону, чтобы загнать Одиссея в угол комнаты. Царевич отступал под двойными ударами — то рубящими, то колющими. Он уже получил два ранения руки, которой держал меч, пока отбивал выпады, которые могли бы вспороть ему живот. Затем, используя всю силу своих мощных рук, он не только остановил их наступление, но и начал отгонять двух противников назад.

Если бы враг оказался одни, то он не смог бы противостоять падающим ударам Одиссея. Царевич рубил то с одной, то с другой стороны, заставляя двух неприятелей обороняться. Они сдавали ему территорию и быстро устали от прилагаемых усилий, ведь приходилось постоянно парировать его удары. Затем тафианин поскользнулся на крови Ментора и упал в ногах кровати. Хотя Ментор и был ранен, он использовал последние силы, выхватив кинжал из-за пояса потерявшего сознание стражника и перерезав ему горло. Тот умер. С последним вздохом из раны хлынула кровь, а Ментор потерял сознание от измождения.

— Что ты имел в виду, когда говорил «жена», Корон? — хрипло спросил Одиссей, возобновляя атаку на изменника-геронта.

— Не пытайся меня обдурить! — рассмеялся Корой. — Пенелопа сообщила нам, что она — твоя жена, как только ее схватили. Казалось, она этим гордится. Хотя не думаю, что она будет такой же надменной, сделавшись вдовой. — Он отбил внезапный колющий удар Одиссея. — Когда ты умрешь, Политерс намеревается сделать ее своей игрушкой.

Одиссей злобно рассмеялся, но быстро замолчал. Ему пришлось обороняться от быстрого ответного удара Корона.

— Пенелопа умрет, но не доставит ему удовольствия, — рявкнул Одиссей.

— Правда? — спросил Корон. — Царь любит хорошую охоту. Говорит, что от этого улучшается вкус мяса. Знаешь, она сейчас с ним, внизу, в большом зале. Там еще четверо тафиан. Как ты думаешь, если они захотят ею попользоваться, удастся ли женщине их остановить? — Он отразил еще одни яростный выпад. — Может, если я тебя сейчас убью, то в награду мне тоже дадут попользоваться твоей женой.

Одиссей подавил желание броситься еще в одну яростную атаку. Корон не уступал ему в мастерстве владения мечом, хотя и не обладал такой физической силой. Он тоже был большим хитрецом, и Одиссей почувствовал, что противник специально злит и провоцирует его. Царевич уже терял необходимое сосредоточение, и это почти позволило старшему мужчине нанести ему опасный удар.

Одиссей отступил назад и внимательно посмотрел на Корона.

— Ты знаешь, что я держу Лаэрта в плену в своем доме? — продолжал Корон. — Перед твоим появлением я рассказывал твоей матери, как он просит позволить ему снова ее увидеть. Я нахожу его мольбу очень трогательной. Но если я умру, у моих рабов есть приказ его убить. Ты этого хочешь?

Одиссей почувствовал тщательно скрываемое отчаяние в спокойном голосе Корона — в том самом голосе, который когда-то убеждал его оставить свою семью без должной защиты. Теперь торгаш пытался убедить его, что его жену изнасилуют, а отца убьют. Несмотря на все навыки и силу, старший по возрасту геронт не мог скрыть страха от молодого царевича.

— Не будь глупцом, Корон, — ответил Одиссей ровным тоном. — Твои рабы тебя ненавидят. После того, как ты умрешь, а я буду стоять около их двери, они никогда не посмеют убить законного царя Итаки. Несмотря на все твои заблуждения насчет того, что Лаэрт не подходил для управления страной, люди этого острова думают иначе. До конца этого дня мой отец вернется на трон. Вот только тебя не будет в живых, чтобы стать этому свидетелем.

Одиссей очень осторожно тянул время. Он видел капли пота на лбу противника, слышал его тяжелое дыхание и заметил: враг уже не так крепко сжимает рукоятку меча. Царевич позволял Корону оскорблять себя словесно, подбадривал предателя, чтобы мысли врага перекинулись на подстрекательство и уговоры. Затем он нанес удар.

Царевич рубанул со всей силы. Корон попытался отклонить удар, но оружие вылетело у него из руки и с громким звоном поскакало по каменному полу. Изменник остался с пустыми руками. Он в неверии уставился на свою пустую руку, затем медленно упал на колени. Но Одиссей был не в том настроении, чтобы проявлять милость. Вид врага, умоляющего сохранить ему жизнь, лишь заставил Одиссея подумать об отце, умолявшем бывшего друга и советника позволить ему увидеться с Антиклеей.

Не задумываясь об этом более ни на секунду, царевич проткнул мечом сердце предателя.

Одиссей сразу же повернулся к матери, обнял ее и прижался щекой к ее щеке. Они какое-то время так и стояли, потом Антиклея разрыдалась и оттолкнула сына.

— Найди свою жену, Одиссей! Я займусь Ментором. Ты должен идти, поторопись!

Одиссею очень не хотелось оставлять мать без охраны, но его гнала вперед мысль о том, что Пенелопе прямо сейчас грозит опасность. Он поцеловал мать в щеку, затем выбежал из комнаты и вниз по ступеням на первый этаж. За коридором, где лежали трупы тафиан, царевич расслышал звон ударов бронзы о бронзу во дворе. Люди кричали, и хотя он не различал слов, какофония боя прорезалась криками умирающих.

Не останавливаясь, Одиссей свернул направо и побежал по коридору, пока не добрался до входа в большой зал. Там не стояло ни одного стражника, поэтому он поднял меч и смело зашел внутрь, чтобы встретиться с любой опасностью, которая только могла его ждать.

Очаг слабо горел в центре зала, как и в тот день, когда он с отрядом отправлялся в Спарту. В прошлом черные от дыма стены теперь стали яркими после побелки. На них были выведены смутные очертания настенных росписей, которые еще предстояло сделать. От всего этого знакомый зал казался странно чужим. Огромные двери, из которых открывался выход во двор, оказались заперты, а это значило, что ничто не помешает Одиссею и людям, которые захватили трон его отца.

Они стояли с другой стороны очага, и их фигуры частично скрывали языки пламени. Тафианские воины были вооружены луками, и каждый из них направлял стрелу на единственного посетителя. Между ними стоял Политерс, обнимая Пенелопу за талию и прижимая к себе. Свободной рукой он держал кинжал у ее горла.

 

Глава 30

Царь Итаки

Из ворот вышел тафианский воин. Его лицо было покрыто кровью, по мечу, который он держал в руке, стекали ручьи крови. Эперит подумал, что это вполне может быть кровь Одиссея, Ментора и Антифия. Тафианин тем временем поманил итакийцев к себе.

Эперит достал меч из-за пояса и двинулся к тафианину, намереваясь зарубить его, но рядом с наемником появился Антифий и крикнул им, чтобы заходили. Внезапно итакийцы услышали звуки битвы во дворе и поняли, что у ворот стоит Мент, просто его черты лица скрывает кровавая маска. Тогда Эперит приказал Аркесию помочь Галитерсу, наполовину развернулся корпусом к оставшимся итакийцам и показал мечом на ворота.

Никаких слов и не потребовались. Как единое целое, они побежали ко дворцу, радостно крича. Итакийцев обуревало страстное желание встретиться с тафианами в сражении. Большинство атаковавших слишком долго жили под их жестоким правлением и хотели отмщения. Стражники, которые сопровождали Одиссея в Спарту, много месяцев мечтали об этом моменте, им очень хотелось удовлетворить жажду крови. Через несколько минут они уже пробежали сквозь ворота во двор.

Диокл со спартанцами отчаянно сдерживали натиск большой группы тафиан. Но когда к спартанцам присоединились итакийцы, противник утратил преимущество и отступил. Наемники оказались в смятении из-за потери позиции у ворот, к тому же, через них вбегали люди. Поэтому захватчики стали отступать во дворе и перестроились перед украшенным колоннами входом в большой зал, готовые отразить атаку. Последним в ворота зашел кузнец, который оставил Эвмая у кого-то из горожан и вернулся, чтобы сражаться. Его сопровождала дюжина новых ополченцев из города, которые набрались смелости на рассвете и решили рискнуть всем ради истинного царя.

Они выстроились, чтобы сразиться с вражеской ордой. В их ряды влились Мент, Антифий и спартанцы. Эперит с удивлением огляделся и увидел результаты бойни во дворе. Можно было подумать, что тафиане все еще спят. Затем он заметил их перерезанные глотки и понял, что Одиссей с товарищами, скорее всего, хорошо поработали кинжалами, пока хозяева видели сны. Это объясняло не такое уж большое количество наемников, стоявших теперь против итакийцев. Их оказалось примерно столько же. Однако Эперита беспокоило местонахождение друга, чей окровавленный труп мог оказаться среди тел, о которые атакующие спотыкались, вбегая во двор.

— Я слышал, что Галитерс ранен, и теперь нами командуешь ты…

Эперит повернул голову и увидел Антифия. Его едва ли было можно узнать — лицо и одежду покрывала кровь, а в руках он держал странное оружие тафианского воина.

— Да, если только с вами нет Одиссея, — ответил Эперит, надеясь, что царевич внезапно появится среди толпы.

— Они с Ментором во дворце, ищут Пенелопу, — объяснил Антифий и быстро рассказал о том, что произошло с тех пор, как они расстались прошлым вечером. Казалось, что планы Одиссея воплотились более успешно, чем ожидалось, хотя его и его схватили, когда они собирались открыть ворота. Афина оказалась верна своему любимому смертному.

Пока они разговаривали, около воинов упало несколько стрел. У большинства горожан щитов не было, и они быстро скрылись за спинами стражников, которые инстинктивно шагнули вперед, чтобы сформировать стену против вражеских лучников. Антифий взял несколько человек, чтобы забрать луки и стрелы у мертвых тафиан около ворот. Затем этот отряд скрылся за спинами своих товарищей и тоже начал стрелять по врагу.

Обмен стрелами привел к потерям с обеих сторон. Но тафианских лучников было больше, чем итакийских, а большинство павших оказались простыми островитянами без щитов. Увидев это, наемники обрадовались и остались стоять группой у дверей большого зала, ожидая, когда количественный перевес даст им преимущество. Затем они начали бы схватки один на один, тогда горожане окажутся легкой добычей для полностью вооруженных вражеских наемников с длинными копьями. Поняв это, Эперит поднял отброшенное копье и встал между двумя противоборствующими армиями.

Захватчики прекратили стрелять, их стрелы сменились насмешками и оскорблениями. Происходящее напомнило Эпериту тот день, когда он впервые встретился с Одиссеем в предгорьях Парнаса и убил дезертира из Фив. Юноша поцеловал древко копья, как сделал тогда, и запустил его в группу тафиан перед собой. Один человек отлетел назад с криком, копье застряло у него внизу живота. Внезапно насмешки наемников сменились победными криками итакийцев. Эперит достал меч и повел их в атаку.

До того, как итакийцы оказались среди них, вражеским лучникам хватило времени только выпустить половину обычной партии стрел. Эперит столкнулся щитами с копьеносцем в переднем ряду, отбросил противника в сторону благодаря инерции движущегося тела, а потом резанул мечом по открывшейся спине. Враг заорал и рухнул в пыль. Молодой воин оставил его там. Итакийцы, следующие за ним, его прикончат.

Теперь напротив него стояли еще два тафианина, направляя длинные копья, но оставаясь вне пределов досягаемости его меча. Он отчаянно пытался отклонить копья в сторону, выбить их из рук и проскользнуть поближе, но успевал добиться успеха лишь с одним. Второе копье тут же отправляло его на изначальную позицию.

Затем, за несколько мгновений до того, как люди у него за спиной не подтолкнули его на копья, что казалось неизбежным, к Эпериту присоединился итакиец с копьем. Это был молодой испуганный парень, который мало знал о военном деле. Он быстро пал под умелым ударом копья одного из тафиан.

Но Эперит воспользовался этим моментом и проскочил между длинными копьями туда, где только меч мог оказаться эффективным. Он рубанул по лицу над одним из высоких щитов и рассек его до переносицы. Тафианин бросил оружие и отвернулся, закрывая глаза руками и крича от боли. Юноша прикончил его одним ударом меча.

Затем он повернулся ко второму противнику, который отбросил копье и выхватил длинный клинок из-за пояса. Со всех сторон давили сражающиеся люди, было трудно оставаться друг от друга на таком расстоянии, чтобы свободно наносить удары. Противники внимательно наблюдали друг за другом, пытаясь догадаться, когда и каким образом будет нанесен удар. Тафианин, как и все его соотечественники, был высоким, он мог дотянуться далеко. Но в пылу битвы, когда люди сражаются вокруг, Эперит знал, что это пойдет противнику во вред. Он подобрался поближе к неприятелю, а тот попытался нанести ему удар в лицо острием меча. Молодой воин отклонил удар щитом, затем рубанул мечом по вытянутой руке наемника и отсек ее в районе локтя. Тот с криком боли отпрянул назад, а Эперит оставил его отступать в массу своих товарищей, прижимая обрубок к груди.

Внезапно юноша почувствовал резкий удар в плечо и пошатнулся, отступая назад. Потом на него накатила волна боли, которая притупила все остальные чувства, сознание погрузилось в темноту ночи. Мгновение казалось, что он плывет, голова у него кружилась, словно клубы тумана, а потом он полетел на жесткую землю, и это вернуло его чувства. Он лежал среди танцующих ног в сандалиях, принадлежавших друзьям и врагам. Странное спокойствие придавило его к земле, словно тяжелым грузом. Звуки битвы куда-то отошли, хотя он все еще улавливал топот ног вокруг. Или это было биением его собственного сердца?

Пытаясь вдохнуть воздух, он опять почувствовал, как волна боли накатывает откуда-то из глубины. Эперит непроизвольно закрыл глаза, затем последовал укус в левое плечо, горячий и резкий. Это окончательно привело его в чувство.

Он протянул руку и ухватился за стрелу, потянул за нее, ощущая, как острие проделывает свежую борозду у него в теле. К счастью, кость не задело, но мышцы кричали в агонии, когда стрела выскользнула и упала в пыль у его ног.

Эперит снова рухнул на землю, неимоверно устав от приложенных усилий. Через несколько секунд он почувствовал, как чьи-то руки подхватили его подмышки, подняли и потянули из битвы. Юноша поднял голову и увидел лица Мента и Антифия, нависавшие над ним. Лучник мгновение смотрел ему прямо в глаза, затем снял с него лук Одиссея через голову и раздвинул плащ, чтобы осмотреть рану. К нему присоединился Мент, ощупывая кожу пальцами, пока не убедился, что никакой опасности нет. Затем он оторвал куски материи от своего плаща и перевязал плечо воина.

— Боги с тобой, — сказал тафианин со своим обычным сильным акцентом. — Кость не задета. Рана быстро затянется. Но в этом сражении ты больше не сможешь участвовать.

Он развернулся и снова присоединился к схватке, которая продолжала бушевать у порталов большого зала. Антифий посмотрел на Эперита с видимым облегчением в глазах и сказал, что берет командование на себя. Затем он достал меч и последовал за тафианином в гущу битвы. Эперит остался среди мертвых и умирающих на краю площадки.

Эперит посмотрел на лук Одиссея, сделанный из рога, который теперь лежал рядом с ним, и вспомнил, что царевич находится где-то во дворце. Он почувствовал, что действовать нужно незамедлительно, подхватил оружие из пыли, и, качаясь, поднялся на ноги. Его соотечественники (юноша теперь так их и воспринимал) продолжали сражаться с тафианами, подойдя к ним совсем близко.

Эперит не мог держать щит левой рукой, но знал, что все еще способен взять меч в правую и помочь им. Несмотря на то, что им требовалась любая помощь, он теперь думал об Одиссее. Юноша оглядел большой двор и увидел дверь, которая вела в кладовые и кухни. Воин подхватил меч и, пошатываясь, направился к ней. Она оказалась незапертой.

Он вошел в узкий коридор. Там не горело ни одного факела, свет падал только из дверного проема у него за спиной, но глаза хорошо видели в темноте, выхватывая дверные проемы по обеим сторонам коридора и лестничным пролет справа. Внезапно Эперит услышал звук голосов, доносившийся откуда-то из внутренней части дворца. Он замер, чтобы точно определить направление. Напрягая улучшившийся благодаря Афине слух, и стараясь не обращать внимания на звуки битвы, лязг оружия, крики раненых и умирающих, молодой воин прислушивался к определенному голосу — голосу Одиссея.

Медленно ступая, Эперит миновал лестницу, ведущую на второй этаж, и пошел по коридору направо. Осторожно продвигаясь в тени, он крепко сжимал рукоять меча. Голоса стали слышаться отчетливее. Затем он узнал голос Одиссея. Ошибиться было невозможно.

Через несколько секунд коридор вывел его в большой зал, где он нашел царевича напротив четырех тафианских лучников и Политерса. Последний держал Пенелопу, блестящий кинжал был прижат к ее горлу. Эперит увидел ее, и все внутри у него похолодело. Он понял, что прибыл слишком поздно. Без поддержки других товарищей за спиной, он мало чем мог помочь Одиссею, разве только умереть рядом с ним.

— Значит, прибыла твоя армия, — издевательски заметил Политерс.

Одиссей повернулся и на мгновение обеспокоенное выражение исчезло с его лица. Его сменило облегчение и даже радость.

— Я знал, что могу на тебя положиться, Эперит, — сказал он. Затем лицо царевича снова помрачнело, хотя решимость не исчезла. Он повернулся к Политерсу. — Отпусти мою жену, и я сохраню твою бесполезную жизнь. Но если она хоть как-то пострадает, я сделаю твою смерть столь ужасной, что ты будешь умолять меня быстрее с тобою покончить.

— Ты — дурак! — возразил Политерс. — Разве не видишь, что твоя жизнь в моих руках? Одно мое слово — и ты мгновенно умрешь.

— Тогда чего ты ждешь? — спросил Одиссей. — Убей меня прямо сейчас. Только, возможно, ты боишься меня убивать.

— Я не боюсь ничего и никого, а меньше всего — тебя. Нет, я хочу, чтобы ты встал на колени перед своим царем. Вот тогда я тебя и убью. А если ты хочешь, чтобы Пенелопа осталась жива, ты сделаешь, как я приказываю.

— Нет, Одиссей! — яростно закричала Пенелопа, пытаясь вырваться из рук Политерса, который крепко ее держал. — Я лучше умру, чем буду шлюхой у этого человека.

Политерс закрыл ей рот рукой и воткнул кончик кинжала в нежную кожу горла. Ей на грудь скатилась капелька крови. Одиссей сделал шаг вперед, лучники натянули луки. Им стоило лишь слегка шевельнуть пальцами — и стрелы отправятся в полет.

Эперит опустил руку царевичу на плечо и оттянул его назад. Нескладный Одиссей, вместе с которым он перенес столько трудностей, посмотрел на друга. В глазах его стояла ярость. Но в то же самое мгновение Эперит протянул ему лук Ифита и единственную стрелу, которую достал из колчана.

Одиссей выхватил оружие у него из рук, а в следующую секунду вставил стрелу и прицелился в Политерса.

В зале воцарилась тишина. Глаза Политерса расширились от ужаса, он выставил Пенелопу перед собой в виде щита против стрелы Одиссея. Четыре тафианина еще сильнее натянули тетивы и ждали только сигнала командира. Тем временем царевич сосредоточился на Пенелопе и Политерсе. Жена встретилась с ним взглядом и едва заметно кивнула.

Одиссей прошептал молитву Аполлону, чтобы точно попасть по цели, а затем отправил стрелу в полет.

Темнота в зале и мерцающие языки пламени очага скрывали узурпатора трона его отца, поэтому точно прицелиться оказалось почти невозможно. На самом деле лишь очень немногие смогли бы попасть по цели в таких условиях — вероятно, Тесей, или же Филоктет. А Геракл — только с волшебными стрелами, которые подарил ему Аполлон. Но с огромным луком Ифита Одиссей стал более смертоносен, чем любой лучник в Греции. Стрела из него полетела прямо в левый глаз Политерса. Она пронзила ему мозг и убила до того, как тот успел подумать, что нужно перерезать пленнице горло.

Спартанская царевна высвободилась из захвата мертвеца, а труп рухнул на пол у нее за спиной.

В то же самое мгновение в воздухе большого зала зазвенели тетивы тафианских луков. Одна стрела разрезала Одиссею лоб, вторая оставила отметину на верхней части руки, третья вообще не попала по цели, четвертая же воткнулась в бедро, и царевич вскрикнул от боли.

Эперит достал меч и бросился на вражеских лучников, но в это мгновение в двойные двери ворвался Мент, за ним бежал Антифий и группа итакийцев. Тафианин оказался в центре зала и поднял руку.

— Ты победил, Одиссей, — объявил он, затем повернулся к своим соотечественникам. — Опустите оружие, друзья. Сражение закончилось.

Командир был убит, лучники поняли, что сражаться им больше не за что, и побросали оружие. Краткое царствование Политерса на Итаке закончилось, он последним умер в этот судьбоносный день. Что и следовало.

Одиссей вырвал стрелу из ноги и бросил в тень, а затем похромал по залу, чтобы обнять жену.

* * *

Двор был заполнен знатью с Итаки, Самоса, Дулихии и Закинфа. Почетный караул, которым командовал Антифий, выстроился вдоль недавно побеленных стен. Караул собрали из выживших в битве за дворец шесть дней назад. На многих все еще оставались повязки, которые они носили с гордостью. За воротами сотни людей собрались на широкой площади, надеясь увидеть царя и царицу.

Большой участок оставили свободным перед порогом большого зала. Эперит стоял между Ментором и Галитерсом в первом ряду зрителей. Оба воина получили во время сражения тяжелые ранения и никогда больше не смогут сражаться. Ментору отрубили руку, теперь ему никогда не удержать щит. А выживание Галитерса вообще можно было считать чудом. Старый вояка получил ранения в ступню и руку, потерял много крови, пока лежал под дворцовыми стенами.

Потребовалось все мастерство Эвриклеи, пожилой няньки Одиссея, чтобы вернуть Галитерса к жизни. Когда Одиссей и Эперит навестили его через два дня после ранения, тот поклялся больше никогда не браться за оружие в гневе. Он со слезами на глазах подал в отставку с поста начальника стражи.

Одиссею было грустно, но он понял, что такова воля богов. В тот же вечер он назначил начальником стражи Эперита в награду за его верную службу. Так он продемонстрировал и дружеское расположение. Для молодого изгнанника из Алибаса это означало уверенность в завтрашнем дне, о которой он так мечтал. Юноша получал постоянный дом среди друзей, настоящую цель и радость жизни. Эперит теперь чувствовал, что смыл позор, которым его запятнал отец. Хотя он и оставался сыном предателя и узурпатора, но сражался за восстановление на троне царя, имевшего на это право, а значит, уменьшил тень на чести своей семьи. Дух его деда получил удовлетворение.

Эперит оглядел толпу, заполнившую двор, но узнал лишь немногие лица. Мент находился на противоположной стороне расчищенного участка, и на целую голову возвышался над окружавшими его людьми, что привлекало любопытные взгляды. Диокл и выжившие спартанцы стояли по обеим сторонам от него. Как и у многих итакийских стражников, на их шеях висели цветочные гирлянды, которыми их украсили благодарные жители острова. Эвмай тоже оказался там, опираясь на палку. Его нога была перевязана. Он получил такое серьезное ранение, что Эвриклея предсказывала свинопасу хромоту до конца жизни.

Рядом со свинопасом находилась Ктимена, держа его под руку. Девушка стала еще более красивой за время отсутствия Эперита, и было очевидно, что она быстро становится женщиной. Но и Эперит возмужал. Он видел Елену, самую красивую женщину в Греции, переспал с Клитемнестрой, царицей Микен. Хотя итакийская царевна была разочарована безразличием симпатичного друга своего брата после его возвращения на остров, она быстро устала от флирта с ним и обратила внимание на многих других молодых людей, которые ей с готовностью отвечали.

В центре расчищенного участка стояли два трона, развернутые к входу в большой зал. На них сидели Лаэрт и Антиклея, держались за руки и тихо разговаривали друг с другом. Слова их терялись в шуме толпы. Затем двери большого зала распахнулись, и двор погрузился в тишину. Мгновение спустя царь и царица встали. На пороге между колонн появились Одиссей и Пенелопа, они вышли на яркий солнечный свет.

Несмотря на торжественность мероприятия, сердце Эперита наполнилось счастьем, когда он наблюдал за тем, как его друзья пересекают двор и останавливаются перед Лаэртом и Антиклеей. Царевич оделся в отличную пурпурную тунику, на плечах его была белая накидка, удерживаемая золотой фибулой. Его жена нарядилась в светло-зеленый хитон с белым поясом на талии, напомнивший Эпериту о весенней зелени, уже заполнявшей остров. Пенелопа выглядела спокойной и уверенной, она держала мужа за руку. Эперит знал, что спартанка быстро полюбила свой новый дом.

Когда Одиссей не разбирался с последствиями восстания, он показывал Пенелопе свою любимую Итаку. Эперита часто приглашали к ним присоединиться, они ходили по лесам, поднимались на горы и исследовали берег. Во время этих прогулок Эперит видел, насколько спартанской царевне нравится остров. Он слышал, как она говорит о семье и детях, которые будут жить, не опасаясь войн и соперничества полисов, которое идет на материке. Жена друга напоминала Елену, и юноше становилось очень жаль дочь Тиндарея, внешность которой приговорила ее к жизни трофея в руках могущественных мужчин.

Было ясно, что люди любят Пенелопу. Большие толпы за дворцовыми стенами собрались во многом для того, чтобы увидеть новую царицу, а не только переход трона к Одиссею, чего давно ждали. Но это все равно был момент триумфа сына Лаэрта. Именно его руководство, ум и смелость довели итакийцев до Спарты и привели назад, он сумел подавить мятеж. Благодаря этому выполнение великой задачи увенчалось успехом, а Итака снова стала свободной. Долгие путешествия, сражения, предательство, любовь и политика — все оказалось в прошлом. Теперь Одиссею предстояло сменить отца, как предсказывал оракул.

Лаэрт посмотрел сыну прямо в глаза, но не пошевелился. Находясь в плену у Корона, пожилой человек давно решил, что его сын должен стать царем, если ему удастся свергнуть мятежников. Но когда двое мужчин так напряженно смотрели друг на друга, Эперит опасался, что царь может изменить свое решение.

Затем пауза закончилась. Пожилой мужчина поцеловал Одиссея в обе щеки и дал ему в руку короткий посох — символ власти на Итаке. Затем они с Антиклеей низко поклонились и отступили в сторону.

Теперь Одиссей с Пенелопой поднялись к пустующим тронам и развернулись. Они держались за руки и долго смотрели на лица молчащих людей. Затем оба заняли троны, чем простая церемония и завершилась. Одиссей стал царем Итаки, а Пенелопа — царицей. Двор взорвался приветственными криками, которые эхом отдавались на улицах, и это стало началом многодневного празднования.

Пока крики продолжались, Одиссей нашел глазами Эперита, стоявшего в толпе, и улыбнулся ему. Юноша улыбнулся в ответ, с радостью разделяя момент триумфа друга. Но его грызли сомнения, напоминая стервятников, кружащих над его радостью. Одиссей нашел жену из Спарты и стал правителем своего народа, но вторая часть пророчества пока оставалась несбывшейся. Она казалась далекой, но угрожающей. И если судьба Одиссея поведет его в Трою, как предупреждала Пифия, то и Эперит отправится туда. Ибо такова воля Зевса, которую молодой изгнанник наивно пожелал узнать на горе Парнас, что, как казалось, случилось целую вечность тому назад.