Я нажимаю кнопку дистанционного управления воротами гаража и с волнением смотрю, как белые панели поднимаются вверх. Внутри стоит автомобиль Шона, десятилетний темно-зеленый «Сааб-Турбо».

Я вхожу в дом, держа в одной руке сумочку, а в другой бумажный пакет. В пакете притаилась бутылка «Серого гуся», уже наполовину пустая. Я прохожу через кухню и соседнюю маленькую комнатку, как усталый солдат, возвращающийся с поля битвы, и поднимаюсь по лестнице в гостиную, окна которой выходят на озеро Понтшартрен. Шон ждет меня, сидя на софе, которая тоже развернута к озеру. Венецианское окно покрыто капельками конденсата – у меня работает кондиционер, – но мне все еще видны паруса на горизонте.

Но Шон смотрит не на паруса. Его интересуют соревнования по гольфу, которые показывает «И-эс-пи-эн». Он указывает на бумажный пакет:

– Новости о зубах Малика произвели на тебя столь удручающее впечатление?

Я опускаю сумочку на стол со стеклянной столешницей в углу, беру с полки на стене высокий стакан для коктейля, наливаю в него водки на два пальца и делаю большой глоток.

– Я думаю не о Малике.

– Эй! – Шон встает и подходит ко мне. – Дай я обниму тебя.

Мне и в самом деле нужно мужское плечо, но только не то, которое хочет дать мне Шон. Когда его руки обнимают меня, я испытываю искушение ответить на его ласку. Он обнимает меня сначала очень бережно, потом его руки скользят у меня по спине и останавливаются на ягодицах. Еще неделю назад я бы уже извивалась от желания. Сейчас же я ощущаю, что во мне нарастает маниакальное напряжение. Вполне предсказуемо, как вечерний прилив, его член упирается мне в низ живота. Я чувствую одно лишь отвращение.

– Эй! – повторяет он, когда я отстраняюсь. – В чем дело?

– Я не хочу.

Его зеленые глаза становятся мягче.

– Все нормально. Я могу немного подождать.

– Я не хочу и позже.

Шон откидывается назад, чтобы видеть мое лицо, но по-прежнему обнимает меня за талию.

– В чем дело, малышка? Что происходит? Очередной приступ депрессии?

Его небрежное использование медицинского термина вызывает у меня раздражение.

– Я просто не хочу этим заниматься, понятно?

– Но ты же всегда хочешь.

– Нет, это ты всегда хочешь. А я просто никогда не говорю «нет».

Не веря своим ушам, он изумленно смотрит на меня.

– Ты хочешь сказать, что занималась со мной любовью против своего желания?

– Иногда.

– Иногда? Сколько раз, можно спросить?

– Не знаю. Часто. Я знаю, как это важно для тебя.

Он убирает руки с моей талии.

– И ты ждала больше года, чтобы сказать мне об этом?

– Похоже на то.

Выражение боли на его лице очень похоже на обиду, написанную в глазах собаки, которая не понимает, за что ее ударили. «Господи, – думаю я, – есть ли на свете что-нибудь более уязвимое и хрупкое, чем мужская гордость?»

Шон стискивает зубы и смотрит на озеро. Спустя какое-то время он переводит взгляд на меня, на лице его написано деланное спокойствие.

– Мы с тобой вместе немало пережили. Твои перепады настроения, горячие споры и скандалы. Как-то, когда у тебя случился приступ суицидальной депрессии, я провел здесь целую ночь и не делал ничего, только обнимал тебя и прижимал к себе.

Это правда, хотя все остальное время он пытался заняться со мной любовью.

– Ты должна сказать мне, что происходит, – настаивает он.

– Я хочу. Но не могу.

Я отпиваю еще один глоток из стакана.

– Почему ты перестала пить? Я имею в виду… Это, конечно, замечательно, но что подтолкнуло тебя к этому шагу? Или это очередной каприз, типа занятий йогой? И почему ты пьешь снова?

Как легко было бы рассказать ему обо всем! Но почему я должна это делать? Ради бога, он же детектив, в конце концов. Почему он не может вычислить сам и сказать мне, что все в порядке, вместо того чтобы я рассказывала ему? Неужели ответ не столь очевиден? Неужели что-либо иное способно заставить меня бросить пить?

– Кэт, – мягко говорит он. – Пожалуйста.

– Я беременна, – выпаливаю я, и глаза мои наполняются слезами.

Шон недоуменно моргает.

– Что?

– Ты слышал, что я сказала.

– Но… как? Я имею в виду, ты ведь принимала противозачаточные пилюли. Правильно?

– Да, принимала. Но когда у меня воспалился мочевой пузырь, я стала пить антибиотики, и они нейтрализовали действие пилюль.

Он несколько раз кивает головой, потом замирает.

– Разве ты не знала, что так может случиться?

Вот я и дождалась обвинений.

– Я приняла всего три таблетки антибиотика «чипрос». Я не думала, что они сыграют такую роль.

– Но ты же врач. Я хочу сказать…

Мое хладнокровие внезапно улетучивается, и в следующее мгновение я уже кричу:

– Это получилось не нарочно, понял? Это ты заразил меня этой проклятой инфекцией! Это ты пожелал заниматься сексом три дня подряд без перерыва!

Потрясенный этой вспышкой гнева, Шон отступает на два шага.

– Я знаю, что ты не делала этого специально, Кэт. Просто… просто теперь мне о многом придется поразмыслить. Как давно ты знаешь о своей беременности?

– Уже три дня, по-моему. С сегодняшним днем – почти четыре. Я больше ни в чем не уверена. Чувство времени у меня, кажется, нарушилось. Но я уже три дня не принимаю своих лекарств. Уж в этом-то я уверена.

– Ты не принимаешь «Лексапро»?

– И «Депакот» тоже. «Депакот» может привести к образованию дефекта позвоночника, если принимать его в первые двенадцать недель беременности.

– Хорошо. Но, черт побери, тебе нужно вернуться к «Лексапро». Ты же знаешь, что будет, если ты не начнешь принимать его снова.

Да, у меня начинается маниакально-депрессивный психоз…

– Ты бросила пить, когда узнала, что беременна, – размышляет вслух Шон.

Я молчу, потому что не знаю, что сказать.

– Но сейчас ты снова пьешь. Ты потеряла ребенка?

– Нет. Я не могла признаться тебе в том, что беременна, на трезвую голову. Отвратительно и умилительно, правда? Кроме того, я принимала валиум.

Глаза его суживаются от гнева.

– За каким чертом?

– Чтобы не впасть в белую горячку.

Он пытается забрать у меня стакан с водкой. Я сопротивляюсь, тогда он хватает меня за запястье, а другой рукой вырывает стакан. Я позволяю ему сделать это, но потом беру бутылку со стола.

– Если ты попробуешь отнять и ее, я огрею тебя по голове.

Он делает шаг ко мне, потом останавливается.

– Господи, Кэт! Подумай о ребенке, прошу тебя.

В моем смехе ясно различимы истерические нотки.

– Так вот ты о чем думаешь, да? Или ты думаешь о жене и детях, которые у тебя уже есть? И все еще надеешься сохранить наши отношения в тайне?

Он обеими руками трет лицо, потом растерянно проводит по волосам. Я замечаю, что у него прибавилось седины.

– Послушай, мне нужно время, чтобы свыкнуться с этим, подумать о последствиях.

– О последствиях, – эхом вторю ему я. – Так, посмотрим… Они довольно-таки недвусмысленные. Первое: я беременна. Второе: я намерена оставить ребенка. Третье: ребенку нужен отец так же, как и мать. Четвертое: у этого ребенка или есть отец, или его нет.

– Звучит очень просто, – соглашается Шон. – Но это не так. И ты знаешь это. Послушай, я тебе честно скажу: прямо сейчас я не знаю, что делать.

– Да, понятно.

Он бросает на меня умоляющий взгляд.

– Ты не думаешь, что мне следовало бы узнать об этом сразу же?

– Я надеялась, что так оно и случится.

Он снова пытается подойти ко мне, но я выставляю перед собой руки.

– Просто уходи, хорошо? Оставь меня одну. – Дальнейшие слова слетают у меня с губ словно сами по себе: – И оставь ключ, когда будешь уходить.

– Что? Кэт…

– Ты слышал, что я сказала!

Шон молча смотрит на меня почти целую минуту. В его глазах я вижу боль и смятение. Он отводит взгляд в сторону, вытаскивает из кармана ключ и кладет его на стеклянный столик.

– Я зайду завтра посмотреть, как у тебя дела. Даже если ты не хочешь меня видеть.

Потом он спускается вниз.

Я слышу, как в гараже заводится его машина, и сердце замирает в груди. Но у меня есть лекарство от этого. Вынув из пакета бутылку «Серого гуся», я бреду в спальню и валюсь на пуховое одеяло. Свободной рукой я осторожно глажу себя по животу.

– Вот мы и остались с тобой вдвоем, малыш, – говорю я безжизненным голосом. – Только ты и я.

Я отпиваю глоток прямо из бутылки, наслаждаясь анестезирующим ожогом, чувствуя, как немеет язык. Я ненавижу себя за это, но все-таки проглатываю огненную жидкость. Ненависть к себе – знакомое чувство, и оно не дает мне ощущения дискомфорта. Когда по жилам у меня растекается искусственное тепло, я вдруг снова слышу шум дождя. Это дождь из моих кошмаров. Не мягкое шуршание капель по дранке, а резкий, отчетливый стук по оцинкованной крыше.

Я лежу и надеюсь, что вскоре наступит забвение.

Я просыпаюсь от шума дождя, но на этот раз стук капель вполне реален. Окно моей спальни распахнуто настежь, и в него заглядывает Шон Риган. Волосы и плечи у него промокли. Над его головой в комнату серой пеленой сочится тусклый дневной свет. Я гляжу на будильник: одиннадцать пятьдесят. Шестнадцать часов провалились в никуда.

– Ты не отвечала на телефонные звонки, – говорит Шон.

– Прошу прощения за вчерашний вечер, – отвечаю я, и язык с трудом ворочается в пересохшем рту. – Я не хотела, чтобы все получилось именно так.

– Я здесь не поэтому.

Ночью бутылка «Серого гуся» разлилась, и простыни пропитались алкоголем. Ненависть к себе наполняет меня хуже яда.

– Зачем ты пришел?

– Наш мальчик сегодня утром нанес очередной удар.

– Не может быть. – Я тру глаза, отказываясь поверить услышанному. – Ведь прошло всего два дня. Ты уверен?

– На этот раз жертвой стал белый мужчина в возрасте пятидесяти шести лет. По всему телу следы укусов. Замок не взломан, тело обнаружила прислуга. У нас еще нет результатов баллистической экспертизы, зато есть вот это.

Шон протягивает мне листок бумаги. Это фотография. Даже издалека я вижу, что на ней снято окно. На стекле над подоконником кровью начертаны слова: МОЯ РАБОТА НИКОГДА НЕ ЗАКОНЧИТСЯ.

– Черт возьми!

– Пресса еще ничего не знает, – говорит Шон. – Так что я бы сказал, что баллистическая экспертиза выглядит простой формальностью. Следы укусов те же самые.

Я переворачиваюсь на бок и встаю, но у меня болит и ноет все тело. Может статься, после трех дней трезвости водка нанесла по моему организму сокрушительный удар. Тем не менее, раз уж ее разлилось достаточно, чтобы намочить простыни, значит, вчера я прикончила не всю бутылку.

– Где был Натан Малик вчера вечером?

– Всю ночь провел дома. Под наблюдением.

– Ты уверен, что все это время он оставался в доме?

– У нас нет никого, кто мог бы лечь к нему в постель. Но он был там.

Я делаю Шону знак залезать в комнату и сажусь на постели.

– Что мне делать? Я хочу сделать хоть что-то. Я хочу помочь.

Он влезает в окно и садится на пол, поджав под себя ноги. В этой позе он выглядит на двадцать лет моложе, но изможденное лицо выдает его истинный возраст. По темным кругам под его глазами – в которых сейчас видна усталость, которой не было вчера, – я предполагаю, что с тех пор как мы виделись в последний раз, он спал не больше трех часов.

– Хочешь поговорить о ребенке? – спрашивает он.

Я закрываю глаза.

– Не сейчас. И не так.

– Тогда давай займемся тем, чем всегда.

– Чем это? – с подозрением спрашиваю я.

– Поработаем над делом. Прямо здесь.

Я чувствую облегчение и странное возбуждение.

– За кухонным столом?

– Раньше у нас с тобой получалось.

Он поднимает с пола пульт дистанционного управления телевизором, включает его и переходит на канал местных новостей. На экране появляется капитан Кармен Пиацца, выходящая из голубого двухэтажного дома. Следом за нею, отставая буквально на шаг, следует специальный агент Джон Кайзер.

– Это место преступления, – поясняет Шон. – Старый Метайри. Газетчики сбились с ног. Убийства получат огласку в национальных средствах массовой информации. Кое-кто из наших уже называет этого малого «вампиром Лестатом».

– Скажи мне, что ты пошутил, – бормочу я, горько жалея, что не поставила рядом с кроватью бутылку воды.

Шон мрачно смеется.

– Эй, это же Новый Орлеан! И если подумать, все сходится. Никаких свидетелей, никакого взлома, многочисленные жертвы мужского пола и повсюду следы укусов.

Мне интересно, как отнесется к своему новому прозвищу убийца. Как подсказывает мой прошлый опыт общения с серииными убийцами, ему это понравится.

– Почему бы тебе не принять душ? – предлагает Шон. – Я расскажу подробности, когда ты выйдешь из ванной.

Я медленно сползаю с кровати и иду в ванную, на ходу расстегивая пропитанную алкоголем блузку.

– Эй, Кэт?

Я оборачиваюсь.

Шон внимательно смотрит на меня зелеными глазами.

– Когда будешь готова поговорить о ребенке, скажи мне.

Сердце у меня сбивается с ритма.

– Договорились.

Он снова возвращается к телевизору.