Впервые в ресторане
ПОСЕТИТЕЛЬ. Ух, какое культурное заведение. Знать бы раньше — давно б зашел… Только сел — уже и меню на столе! Посмотрим, чем тут балуют… Три пива, двести водки, салат «Фирма». И цена проставлена: 1.80, 3.20, 1.60 — любопытно. Что же — больше ничего и нету? (Робко.) Оф-фи-ци-ант!.. Э-эй! (Громче.) Эгей! Товарищ!.. (Решительно.) Ше-эф!!!
ОФИЦИАНТ. Добрый вечер, приятного аппетита, как здоровье, еще чего-нибудь?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Шеф, я только что…
ОФИЦИАНТ. Товарищ посетитель, я — официант. Так что если вам невтерпеж, то зовите просто — товарищ официант.
ПОСЕТИТЕЛЬ. В таком случае прошу прощения, товарищ официант. Я бы взял этот самый комплект, который тут вот написан.
ОФИЦИАНТ. Этот не получится, его уже съели.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Так-так. У вас готовят только по одному экземпляру?
ОФИЦИАНТ. Это — счет предыдущего клиента. Все, что тут написано, уже давно у него в животе и у меня в кармане.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Так-так… Вы только не сердитесь, я по профессии бухгалтер — туда, кажется, ошибочка вкралась. В сумме должно бы получиться 6.60 — верно? 1.80 плюс 3.20 плюс 1.60. А у вас итого — 8.29. Разница — один рубль 69 копеек. Не огорчайтесь.
ОФИЦИАНТ. Спасибо за помощь, случается. Эти рубль шестьдесят девять я припишу к вашему счету: будет чем отдать товарищу, если доведется встретиться. Что будем заказывать?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Видите ли, шеф…
ОФИЦИАНТ. Официант.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Простите. Одним словом, в ресторане я впервые в жизни и хочу, чтобы у меня было все, что пожелаю. Я плачу.
ОФИЦИАНТ. Да ну?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Я хочу есть… пить… и называть вас «шеф».
ОФИЦИАНТ. Ну, не знаю, а сто́ит…
ПОСЕТИТЕЛЬ. Сколько стоит — столько и заплачу!
ОФИЦИАНТ. И за «шефа» тоже?
ПОСЕТИТЕЛЬ. За все, что вы для меня сделаете и принесете.
ОФИЦИАНТ. Если на то пошло, зовите меня хоть чайником. А с чего это вы решили деньгами сорить, не откроете секрет?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Да смешная в общем-то история: прочел я брошюрку «Эстонская ССР в цифрах» и что же? Выходит, во всех смыслах я человек средний, значит, из-за меня показатели ни в ту, ни в другую сторону не клонятся. Газеты выписываю точно по-среднему. В театр хожу, как всякий средний человек. Процент браков и разводов тоже сходится. И вклад в сберкассе у меня средний, чуть меньше 800 рублей. Один только грех за душой: расходы на кабаки у меня не средние, а минимальные. Ну, и гордость моя этого не допускает. Средне так средне! А то как получается: умрешь, а свою порцию так и не израсходовал. Теперь поняли?
ОФИЦИАНТ. Если вы среднее за целый год хотите вхлопать в один счет, я охотно вас понимаю. Итак…
ПОСЕТИТЕЛЬ. Есть у вас что-нибудь по-настоящему дорогое?
ОФИЦИАНТ. Мне каждый посетитель дорог.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Каждый?
ОФИЦИАНТ. А что я могу поделать, директор смотрит.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Передайте директору от меня привет.
ОФИЦИАНТ. Будет сделано.
ПОСЕТИТЕЛЬ. И всему коллективу.
ОФИЦИАНТ. Весь коллектив дороже.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Шеф, я плачу за все.
ОФИЦИАНТ. Тогда зовите меня «Эй, ты!» — еще дороже обойдется.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Ладно. Эй ты, что у вас тут еще такого, подороже?
ОФИЦИАНТ. Коньячок, на котором звездочек, что на небе в августе. Рюмку опрокинешь и сразу заерзаешь.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Беру. А как у вас насчет птичек?
ОФИЦИАНТ. Я бы попросил… Хоть вы джентльмен и при деньгах, но давайте держаться в рамках. Директор смотрит.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Ну что же, я ваших ресторанных обычаев не знаю. Жалко. Но нет, так нет. А то я охотно занялся бы какой-нибудь курочкой.
ОФИЦИАНТ. Это, знаете ли, неприлично. Даже если кто-то и заслуживает…
ПОСЕТИТЕЛЬ. Виноват. Я, знаете, в таких местах бываю очень редко.
ОФИЦИАНТ. Чем реже, тем скромнее следует быть. Ладно. Слушаю вас.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Пожалуйста, котлетку с гарниром.
ОФИЦИАНТ. Вот, просто и ясно. Это все?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Что вы! Я плачу, и я желаю получить. Икру. Сигару. Миндаль. Что там у вас еще есть?
ОФИЦИАНТ. Можете заказать такси.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Хорошо, одно такси. Все, если больше ничего нет.
ОФИЦИАНТ. Есть. Можете заказать мелодию в оркестре.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Вот здорово! Все равно какую?
ОФИЦИАНТ. Ну, лучше все-таки из тех, которые они знают.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А эту они знают: та-да-ри-ла-ла?
ОФИЦИАНТ. Как она называется?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Понятия не имею.
ОФИЦИАНТ. Тогда знают. Один момент, сейчас я им передам, развесьте уши! (Уходит, звучит музыка.)
ОФИЦИАНТ (появляется). Прошу — котлета, коньяк, сигара.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А икра?
ОФИЦИАНТ. Икры пока нет, но я принес вам шоколад «Атлантика». Он немного отдает миногой. А если подержать во рту подольше, то кажется чуть ли не ставридкой.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Спасибо, голубчик. Ваше здоровье. Ой, котлета-то безо всякого гарнира.
ОФИЦИАНТ. А сейчас оркестр заиграет.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Тогда порядок. Ваше здоровье.
ОФИЦИАНТ. Спасибо за внимание. Приятного аппетита.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Эй, ты! А почему вы со мной так терпеливо разговариваете? Прямо на душе теплеет. В столовой давно бы уж рявкнули, чего, мол, время тянете, и поминай как звали.
ОФИЦИАНТ. Дорогой клиент, в другой день вы давно уже вылетели бы отсюда, но только не сегодня — у нас день культурного обслуживания, и директор смотрит.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А в другие дни можно выкидывать?
ОФИЦИАНТ. Нет, но в другие дни директор не смотрит.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А почему бы не сделать побольше таких приятных дней?
ОФИЦИАНТ. Да вы что — плюньте три раза через плечо!
ПОСЕТИТЕЛЬ. Ваше здоровье. Не понимаю, что вы имеете против культурного обслуживания? Будьте здоровы.
ОФИЦИАНТ. А вдруг привыкнут? Начнут иностранцев возить…
ПОСЕТИТЕЛЬ. А против них что вы имеете?
ОФИЦИАНТ. Ох, им все лед подавай, они всю выпивку льдом разбавляют. Подай лед, попрошу лед…
ПОСЕТИТЕЛЬ. Таскать тяжело?
ОФИЦИАНТ. Не так тяжело, как холодно.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Ваше здоровье… Не уловил вашу мысль. Как это «холодно»? Лед же в миске?
ОФИЦИАНТ. Со двора носить холодно. В холодильнике его нету.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А вы так им и скажите — льда нет.
ОФИЦИАНТ. Да они по-эстонски ни бе ни ме. А по-английски я этого сказать не могу. В техникуме нас учили, как сказать «пожалуйста, мистер, вот ваш лед!» А что льда нет — этого мы не учили.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А-а… Ну, тогда еще раз за твое здоровье. Ого, я как будто уже слегка наклюкался.
ОФИЦИАНТ. И котлетки как не бывало. Хотите еще?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Нет, спасибо. Слушай, это горький шоколад?
ОФИЦИАНТ. Горький. Только это не шоколад, а сигара.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А шоколад куда девался?
ОФИЦИАНТ. Извиняюсь, задержался у меня в кармане. Прошу.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Спасибо. Я все-таки попробую сигару. А я ее правильно держу?
ОФИЦИАНТ. Как-то странновато. Обычно один конец держат во рту, а другой зажигают. А у вас оба конца свободны. Так нож в зубах держат, а не сигару.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Виноват. Я в первый раз. А скажите, каким манером ее употребить, чтобы было по-джентльменски?
ОФИЦИАНТ. Чтобы по-джентльменски? Тогда давайте сюда, я сам затянусь.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Затянитесь. И выпьем по глоточку.
ОФИЦИАНТ. На работе — ни-ни.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А после работы ваш буфет, наверное, закрыт?
ОФИЦИАНТ. Логично. Ваше здоровье.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Как — прямо через полотенце?
ОФИЦИАНТ. Что делать, я как бедный Макар — и директора сердить нельзя, и вас обижать не годится.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Я опрокину две подряд, а то к вечеру не доберу.
ОФИЦИАНТ. На здоровье. Еще есть пожелания?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Есть вопрос — у вас дети имеются?
ОФИЦИАНТ. В меню — нет.
ПОСЕТИТЕЛЬ. В ме-меню-то да, а во-во-обще ты одинокий или се-семейный?
ОФИЦИАНТ. Вам какой вариант больше подходит?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Одинокий.
ОФИЦИАНТ. Ваше желание для меня закон. Дальше.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Позволь-те, я вас усы-усыновлю!
ОФИЦИАНТ. Что? Это еще что за фокусы? Потом счет не оплатите, скажете по-родственному, да? Не мелите ерунды, не пройдет!
ПОСЕТИТЕЛЬ. Нет, все по-честному! Мне же иначе от денег не избавиться, вот я и подумал: будь вы мой сын, дал бы вам просто как на карманные расходы. А то на чай многовато получается.
ОФИЦИАНТ. Как не избавиться? Вы вполне по-королевски себе назаказывали, как раз на среднюю пьянку.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Где там. Сейчас этот, в ливрее, принес счет — вот, всего 10.37! Тоже мне ресторанный счет!
ОФИЦИАНТ. Это, дорогой, номер такси. Счет сейчас уже где-то за полтинник.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А, это уже легче. Но все равно мало. Слушай, а клозет у вас платный?
ОФИЦИАНТ. Да вы что?!
ПОСЕТИТЕЛЬ. Очень жаль. За границей, говорят, платный. Вот где удобно деньги тратить!
ОФИЦИАНТ. Вот и езжайте в иностранный сортир, там и сорите своими деньгами. Только для начала расплатитесь здесь. Возьмете еще?
ПОСЕТИТЕЛЬ. Нет, спасибо. Взять бы взял, да я на машине. Прошу!
ОФИЦИАНТ. Спасибо. Ждем вас через год.
Магазин нового типа
— Слушаю вас, товарищ журналист. С чего начнем?
— С названия вашего магазина.
— Ага. «Тысяча неизвестных» — согласен с вами, звучит неподражаемо.
— Извините, что перебиваю, вы только не обижайтесь, пожалуйста, но название это совсем не оригинально: во многих городах открыты магазины «Тысяча мелочей».
— Тем более. Во-первых, они преувеличивают. Чаще всего там продают 100, 150, от силы 350 наименований. Во-вторых, если какая-то «мелочь» исчезает с прилавка, она становится для покупателей «крупной проблемой». В-третьих, само название идет у них от товара, то есть от неживого объекта. А наша «тысяча» означает людей! Живых покупателей. К тому же «тысяча» сказано скромно, без преувеличений: посчитайте-ка, сколько тысяч человек нас посещает ежедневно! И самое важное — в названии отражен наш принцип торговли. Никаких знакомств! Напротив: прежде всего чужие. Чем незнакомей потребитель, тем больше выбор товаров.
— Да, звучит, конечно, красиво. Но применим ли этот принцип на практике?
— А как же! В других магазинах вас встречают каким лозунгом? «Чувствуйте себя, как дома!» А у нас, видите, праздничный транспарант: «Чувствуйте себя незваным гостем!»
— Но ведь этого мало…
— Неплохо сказано — мало. Очень мало. В обычном магазине на боковой двери висит табличка: «Посторонним вход воспрещен!». А у нас наоборот: «Друзья, проходите мимо! Знакомый, мы с тобой не знакомы!»
— Хорошо, это все, так сказать, фасад магазина «Тысяча неизвестных». Но внутри следовать таким принципам невозможно.
— Это почему же?
— Я думаю, родные и знакомые просто отрекутся от своего родства и знакомства. Да и кто у нас во имя работы отказывается от друзей?
— М-м, видите ли, родным и друзьям приходится отдаляться от работников нашего магазина. Идет обратный процесс: наши работники не признают ни одного друга, родственника или знакомого.
— Да что вы! Это невозможно!
— Уверяю вас.
— Да взять хоть вас. Есть же у вас какие-нибудь родственники?
— Я не знаю ни одного своего родственника. В интересах дела они все для меня чужие.
— Ну, тогда просто друзья, знакомые?
— Я их не признаю. Приходит какой-нибудь приятель в магазин, а я его просто не узнаю.
— М-да-а… та-ак… а если, скажем, придет человек на первый взгляд неизвестный, и вдруг возьми да окажись вашим родным или знакомым, которого вы положительно не помните. Тогда-то он получит свой товар?
— Ни шиша он не получит! Он сначала анкету заполнит, чтобы я мог быть уверен — нас никогда и ничто не связывало.
— И этот принцип действует по отношению ко всем покупателям?
— По крайней мере, по отношению к знакомым.
— М-г-м… мы могли бы говорить более откровенно, наши жены… супруги… они же работают в одном учреждении.
— Ну-у?
— Я бы даже сказал: сидят в одной комнате.
— Тогда я абсолютно ничего о вас не знаю.
— Как вы можете?
— А вы заполните анкетку.
— Хорошо… Год рождения — 1930.
— Минуточку… На всякий случай поставьте 1935.
— Ого! А зачем?
— На всякий случай. Я с 1931 года, и может создаться впечатление подозрительной близости…
— Жуть… Место рождения — город Выру.
— Бога ради…
— Тогда я напишу Уфа.
— Ни-ни! Уж лучше Мурманск. В Уфе родилась сестра бабушки моей жены.
— Хорошо… Образование — высшее.
— Не заноситесь! У меня тоже высшее! Еще усмотрят в этом какие-нибудь связи.
— Прелестно. Ставим — неполное среднее. Но по национальности я — эстонец.
— Лучше напишите — македонец.
— Как-то глуповато звучит. Я лучше поставлю — римлянин?
— Э, нет, моя племянница назвалась итальянкой. Уж лучше — вепс.
— Пойдет. Адрес — улица Ячменная…
— Не валяйте дурака! У меня зять в Ржаном переулке. Сразу придерутся, дескать, злачная компания.
— Ладно, Канатная улица.
— Подойдет. Теперь распишитесь вот здесь, что мы с вами совершенно чужие, и в этом магазине вы первый раз в жизни.
— Та-ак. Есть роспись. А теперь, если можно, два…
— Виноват, товарищ, это никак не получится. На складе, правда, есть три штучки, но их я придержал для одного калмыка, 1837 года рождения, проживающего по улице имени Ниагарского водопада, 18, образование два класса, цвет кожи зеленый, мужского пола, мать четырех детей, никогда в жизни не бывала в этом магазине. Что поделаешь, не хватает!
— Послушайте, вы предпочитаете мне какого-то кретина!
— Полегче! Я не позволю оскорблять своего брата. Лучше поучитесь заполнять анкету!
На дармовщинку
Раз такой случай выскочил — делать было нечего, на ипподроме ремонт, собачью выставку уже закрыли, ну, я ради смеха потопал в театр. В адресном бюре узнал, где он есть, в кассе беру билет. Взял подальше, как в кино, и удивляюсь по-черному — дешевка-то какая! А еще две серии, да с перерывом, а там буфетик и все такое. Стал от нечего делать народ по головам считать и своя голова циркулем: за сто штук. А на сцене — дюжина! А в программе еще тринадцать на дюжину — и всем зряплата! Прикинул я — ежу ясно: с такой кассы кишка к кишке прирастет!
Другим днем — делать нечего, на ипподроме ремонт — двинул я в соцстрах к инспектору по самым страшным делам и выкладываю ему все как есть, что скоро страшно что будет. Ежели цены на билеты не повысить, то не сегодня-завтра эти театральные типчики-субчики рукава жевать будут, а там, глядишь, и копыта отбросят. И тогда — ты слушай сюда! — этот мужик в галстуке выдает мне такую штуку. Театр, говорит, находится на государственной локации… ротации… ага, дотации. Выходит, государство нам приплачивает за то, что мы в театр ходим! Дело ясное, стал я в театр через день ходить. Ипподром отремонтировали — я только лошадкам помахал — и опять в театр. Что я, дурак, государство мне ставит, а я морду воротить? Ни-ког-да! А ну как обидится? Это же страшное дело, если государство обидится.
Так вот, театральный спектакль — вполне оздоровительный отдых. Лучше, чем в лежку лежать: ничего не отлеживается, и кашлять не тянет. Мне особенно балет понравился, артисты там очень уж вежливые, и главное — не орут, как в опере. Видят — прикорнул человек — ходят тихонько, на цыпочках. Я потом хотел в газете прочитать, вокруг чего в этой постановке, так сказать, сыр-бор разгорелся. Было это, как сейчас помню, где-то в мае. И тут меня как оглоблей по темечку.
У газетчиков вроде юбилей был, и они пропечатали всякие праздничные показатели. Так одна вещь меня просто наповал сразила. Газета, оказалось, стоит больше трех копеек. И за нее государство мне тоже приплачивает! Стал я газеты каждый день читать. Все больше последние страницы. За первые-то я свои кровные выкладывал, а бесплатное, оно всегда интересней. Там я и вычитал такую рекламу — ты слушай сюда! — оказывается, у нас — что лучший подарок? Не-а, не угадал! Книга! А я уже вон сколько на одних газетах и театрах скопил, могу позволить себе лучший подарок. Выбрал значит, самую толстую и говорю продавщице, что вот ее я себе и подарю. А она отвечает — нет, подарить я могу, но только полкниги. Ладно, говорю, если на всех не хватает, режь пополам. А она объясняет, что сам себе я могу подарить только половину, потому что вторую половину книги мне дарит — понял кто? — снова государство, причем то же самое. Я не выдержал и взял на всю зарплату. Такую библиотечку на двоих с государством сотворили, что в ресторан идти уже не на что. Стал ходить в рабочую столовую… Ты слушай сюда, дальше тоже говорить или сам теперь сечешь? То-то и оно, что не говорить, а жевать надо, потому что и за масло, и за хлеб, и за мясо, и за молоко государство тоже берет не полную цену! И так меня разнесло, что один даже сказал — иди бегай трусцой. Но я выяснил — за беготню общество ни копья не приплачивает, что же мне, за свои пречистые потеть?
Но я и без того похудел. От забот. Началось все с соседки. Она возьми да роди. И что же я слышу на крестинах? Спрашиваю, во сколько такой пацан встанет, и выходит, затрат куда меньше, чем государственных благ! Если брать поэтапно, то без всяких пособий обходится только та, самая первая формальность. Декрет уже оплачивают. Роды компенсируют. Всякая учеба до самого диплома — бесплатно! Медицинская помощь! Сумасшедший дом! В том смысле, что спятить можно, как носятся и пестуют тех, кто обзаводится. Но у меня так повернулось, что руки моей никто не попросил, да и во всем прочем шефства моего никому не потребовалось. Так что за детей ничего не получено.
Тогда я сам заочно прошел среднюю школу. Потом тем же макаром университет. Почему именно юрфак, должно быть ясно всем, кто не учил экономику. Надо же в конце концов выяснить, сколько нам дают, что из всего этого получается и сколько придется вернуть. Ну, и самое главное — как будет после смерти.
Разумеется, образование и культура свое дело сделали: пробудился во мне народный контролер. Сердце так и заходится из-за всех подарков, которые государство отваливает… моему соседу. Мяса он, бедненький, ест столько же, сколько я, а в семье у него вон сколько душ! И за образование он уже на троих детей получает! Конечно, в какой-то мере он свою задолженность государству покрывает тем, что водку пьет, ее как-никак вдесятеро дороже продают, но ведь пить он будет только до смерти! А с того момента — пусть земля ему будет камнем — все опять повернется в его пользу! Потому что меня через 50 лет уже не будет, мои вещи через комиссионку отойдут государству: моя квартира, мой мотоцикл, мой костюм, мой гроб… Ах да, гроб я заберу с собой. А у соседа через 50 лет останутся: дети от номера 1 до номера 3, 1-А, 2-Б и т. д. — я имею в виду внуков. И его рубашки, гитара, мельхиоровые ложки и остальное имущество достанутся им вообще бесплатно — бери не хочу! С такой несправедливостью надо кончать!
Этой теме и посвящена моя научная работа. Проект прост. Возле отправляющегося на тот свет, в дальнейшем именуемого «уходящий», бдит знающий товарищ, в дальнейшем именуемый «судья на финише». В соответствующий миг, когда соответствующий глаз больше не мигает, он говорит «Стоп!» — и собирает все, что нажил сосед за свою жизнь. Нужны еще двое судей на линии, в дальнейшем именуемых… нет, лучше не будем их именовать, маленькая конспирация при большой бдительности никогда не помешает, — которые проследят, чтобы это живое существо, превращающееся в существо неживое, перед охлаждением не сунуло бы тайком пачку ассигнаций юному родственнику. Таким образом каждому молодому человеку будет предоставлена возможность начать свой жизненный путь на одной стартовой линии со всеми сверстниками. Бедным, но честным. А то выходит — папаша работал, а сын ест!
Мы не имеем права наказывать и позорить наше будущее поколение таким грехом, как состояние. Иногда спрашивают — а что делать с полученными от родителей знаниями? Правильней всего — выбросить их из головы и передать в соответствующую контору, дабы можно было убедить сограждан в обратном. Примерно так, как всем нам уже доводилось делать в последние десятилетия. С наследственной одаренностью договоримся так: способного к языкам направим в нефтяную промышленность, с музыкальным слухом — на телефонную станцию, с химическими генами — камни грузить. Надо покончить с положением, когда один делает больше, а другой получает меньше. Общий урожай и готовить надо сообща.
Подпись
С бумагами все почти утряслось, оставалось добить последнюю. Я вошел в кабинет начальника цеха, достал из кармана сложенный вчетверо лист, положил его на стол и поясняю:
— Это моя характеристика. Два дня назад вы ее подмахнули, и я пошел за подписями в дирекцию и завком. Там спрашивают, кто составлял характеристику. — Начальник цеха. — Как фамилия? А я, простите, фамилии-то вашей не знаю.
— Нелепо, конечно, что вы не знаете моей фамилии, — отвечает начальник цеха.
— Нелепо, — киваю я. — Но видите ли, когда я пришел на этот завод, все только и говорили: вот теперь начнется нормальная жизнь, Руди Вялку-то по шапке дали. Так я узнал фамилию прежнего начальника цеха. А с вами я никогда не сталкивался и ничего такого про вас не говорили…
Он печально посмотрел куда-то вдаль и спросил:
— Неужели мы так ошиблись, составляя вам характеристику, что ее отказываются подписывать?
— Нет, — ответил я спокойно и мужественно. — Характеристика составлена согласно всем требованиям, просто они не разобрали вашей фамилии. Я им сказал, что раньше начальником цеха был Руди Вялк, а как зовут нынешнего — не знаю.
Начальник испытующе взглянул на меня и спросил:
— Так вы утрясли наконец это дело?
Я вспомнил, что ребята говорили, будто Руди Вялка выгнали за глупость, уж больно бестолковый был… Но времени в обрез, раздумывать некогда, я и объясняю:
— Утряс, но не до конца. Они сказали: никто, мол, не сомневается, что это подпись начальника цеха — только какого? Цехов-то у нас вон сколько.
— Все понятно, — говорит он, — надо было собрать подписи со всех начальников цехов!
— Ничего подобного! — чуть не кричу я. — Подпись нужна только ваша, и чтоб разборчиво. Я, говорю, прежнего-то я знаю, тот Вялк был, а вас не знаю, потому что неразборчиво.
Берет он мою характеристику и страдальческим голосом зачитывает: «Юхан Кадарпик — токарь высокого морального облика и среднего материального положения. Дружелюбный, приветливый общественник…».
— Все верно, — подбадриваю его.
— Верно и очень разборчиво, — подтвердил начальник цеха и продолжил чтение:
«…В личной жизни испытывает большой интерес к Болгарии, поэтому рекомендуем Ю. Кадарпика для туристической поездки в Болгарию, как только для него найдется место. В смысле выполнения плана ему не будет стыдно посмотреть в глаза болгарским товарищам, а учитывая премии, с оплатой путевки он справится».
Подняв глаза, он облегченно улыбнулся:
— Абсолютно разборчивая характеристика!
Я выдержал небольшую паузу, чтобы продлить ему удовольствие. Потом добавил:
— Только вот подпись неразборчивая. Они спросили, кто писал.
— Ах, вот в чем дело, — закивал он, посерьезнев. — Они решили, что вы сами составили себе характеристику.
— Ничего они не решили! Ваша подпись — значит, вы и писали. А вот ф а м и л и я ваша неразборчива.
— Смехотворная бюрократия, — покачал головой начальник цеха. — Сколько паники из-за одной фамилии!… А в Болгарии сейчас жарища.
Я собрался с духом и вставил:
— К счастью, любую неразбериху можно разобрать!
Начальник сразу зарумянился. Поднявшись со стула, он уселся на край стола, взял меня за пуговицу и доверительно произнес:
— Будет крайне несправедливо, если вы не попадете в Болгарию. У нас электрик был дуб дубом, тот даже в Швеции побывал!
Теперь больше не было сил, и я рявкнул:
— У каждого человека есть фамилия. Я, например, Кадарпик!
— Да, да, — сочувственно кивнул он, — но вы не начальник цеха.
Я рванулся к окну, распахнул его и сказал:
— Одно из двух: либо я узнаю вашу фамилию, либо столкну вас вниз.
— Ладно, — он капитулировал, встал, взял шариковую ручку, придвинул мою характеристику себе под нос и рядом со своей подписью, в скобках, вывел: «Начальник цеха».
Я подхватил начальника на руки и двинулся к окну. Он посмотрел мне в глаза и прошептал:
— Мне-то все равно. Больничный дадут — недельки две подышу спокойно. Как вы в своей Болгарии. Съездите и вернетесь… А вот если вы честно скажете им, что я и есть Руди Вялк, они обязательно вспомнят, что должны были дать мне по шапке. Такие дела!
Я опустил начальника цеха в его дряхлое кресло и двинул в дирекцию. На свежем воздухе быстро родилась идея…
Уверенным шагом я вошел и заявил, что имя прежнего начальника успел позабыть, а нынешнего зовут Руди Мялк.
— С этой фамилией у нас неприятностей не было, — заявили завком и дирекция, подписали мою характеристику и заверили: «Следовательно, ваша бумага достойна доверия во всех отношениях».
Будьте людьми
Лет двадцать никак не мог собраться в зоопарк. И вот пошел. Теперь, кажется, буду жалеть об этом всю жизнь. Я быстро осмотрел пичужек и зверушек, постоял возле слона, медведя и дошел до клеток с обезьянами. Смотрю на обезьян минуту, пять, 10, 30 минут. Смотрю и думаю — до чего же, черт возьми, милые существа. Перед глазами у меня сновали обезьянки, а за спиной проходил знакомый. Хлопнул меня по плечу и говорит: «Ну, дружище, ты все еще тут. Влюбился, что ли?» И как бы подтверждая, что шутка остроумная, окатил меня настоящим лошадиным ржанием.
По счастью, лошади довольно скоро покинули мое воображение. Я снова остался с обезьянами. Но, видимо, реплика знакомого как-то нехорошо на меня подействовала. Мною овладело беспокойство. Нет, дешевая шутка насчет влюбленности меня не обидела. Встревожило то, что я в самом деле не без удовольствия стоял перед обезьяньей клеткой и с любопытством смотрел, как резвятся зверушки. А что, если я и правда влюбился? Я подумал о своей юности, но нет, не припоминалось, чтобы я когда-нибудь так влюблялся в девушек. Понятно, ни у одной из них не было такого миленького хвостика и такой уморительной мордашки, но все же — они-то были людьми…
И тут меня осенило: я и сам не вполне человек. В поведении и внешности мартышек было так много от меня самого, что объяснение могло быть одно: все мы происходим от обезьян, но кто-то ушел от них далеко, а кто-то — не очень. Вот я, наверно, все еще с ними.
С этой мыслью я покинул зоопарк. В трамвае меня не переставал мучить вопрос: а понимают ли это остальные? Потому что если понимают чужие, то еще легче уловить это знакомым, сотрудникам! Тогда меня уволят с работы, разведут с женой, выбросят из профсоюза… бр-р! По спине пробежал озноб. Будь что будет, главное — ни за что не производить впечатление обезьяны! Нужно держаться по-людски, нужно жить так, чтобы ни у одного сотрудника, милиционера или ученого не возникло подозрения в моей принадлежности к высокому званию человека.
С этого дня я внимательно приглядываюсь к людям. Правда, в лицо мне еще никто ничего не сказал, но подозрительные взгляды на себе ловлю довольно часто. Как-то вечером стою в овощном за апельсинами. Подходит гражданин, и чуть из штанов не выпрыгивает — подай ему без очереди яблок. Женщины заворчали и с надеждой воззрились на меня. «Гражданин, — говорю я с улыбкой, — для вас что, очереди не существует?» А этот нарушитель порядка оглянулся и как рявкнет: «Тебе что, на хвост наступили?» Значит, хвост уже заметно. Я быстренько вышел из магазина, влетел в первый встречный туалет и засунул хвост в брюки. Потом решил позвонить жене на работу, спросить — может, сегодня обойдемся без апельсинов. Набираю номер и спрашиваю: «Простите, моя жена там?» А они, нет чтобы сразу ответить — вопрос задают с подковыркой: «А кто ее спрашивает?» — «Человек!» — в отчаянии крикнул я и бросил трубку.
Чтобы не выделяться на улице своей сантиметровой щетиной, я срочно отрастил усы, бороду, отпустил волосы. Более мохнатой обезьяны я в жизни не видел.
Рабочий день, а солнце заливает светом наши столы в конторе, и никому из нас не хочется работать. Кто потягивается, кто мечтательно смотрит в окно, кто обмахивается отчетами. А мне вспомнилось, что именно работа сделала из обезьяны человека — значит, труд — дело сугубо человеческое. Я засучил рукава и впрягся так, что в запале ввернул свою непривычно длинную бороду в пишущую машинку. «Чего ты дергаешься, — засмеялись коллеги, — не конец квартала, чтобы потеть, как мартышка!»
Да, тут ничего не поделаешь. Кажется, меня считают-таки обезьяной. Еще раз я убедился в этом ближе к вечеру, когда зашел председатель комиссии по распределению жилья и сказал, что нам выделили однокомнатную квартиру. Первый в очереди назвал это издевательством — ему такая маленькая ни к чему. А второй обернулся ко мне: «Вы по списку третий. Я в такую клетушку не пойду. Может, вы хотите?» — «Не хочу в клетку, не хочу!» — чуть не плача воскликнул я и дунул домой.
Где может быть человеку спокойней, чем дома, рядом с женой, с детишками. Я люблю свою семью. Очень. А вдруг это обезьянья любовь?! Делать нечего, пришел домой, и прежде всего как следует накостылял каждому ребенку, потом побил жену. Кто теперь посмеет сказать, что это обезьянья любовь? «Нет, ты не человек», — сказала мне жена. — «А кто же?» — спросил я с испугом. — «Свинья», — тихо ответила она. Слово это наполнило меня искренней радостью, и в тот же вечер я купил жене в ближайшем ювелирном магазине амулет за сто рублей.
В воскресенье профсоюз устроил экскурсию на природу. В прекрасном сосновом бору сделали большой привал. На этот день я возлагал все свои надежды, потому сразу же приступил к их воплощению. Один-одинешенек я кружил по лесу и заблудился. Все шло как по маслу. Когда через полчаса меня разыскал отряд спасателей, я радостно вздохнул и сказал: «Заблудиться — это так по-человечески!» Меня не поняли и кто-то переспросил: «Оно, конечно так, но что вы хотите этим сказать?» Оказывается, это был не спасательный отряд, а просто группа коллег, спешивших к месту сбора. Никто и не заметил, что я заблудился, потому что автобус ждал метрах в пятидесяти от места нашей встречи.
В полночь у костра каждый должен был рассказать самую увлекательную историю из своей жизни. Моя начиналась со слов: «Я справлял день рождения. Первыми пришли Виктор В. и Александр А.» Рассказать дальше мне не удалось. Компания напряглась, они поедали меня глазами. «Виктор В. и Александр А. — ваши друзья?» — спросили они недоверчиво. «А как же», — ответил я. Выяснилось, что точно так же зовут одного известного деятеля искусств или литературы и одного государственного деятеля. Объяснять, что мои друзья всего лишь тезки знаменитостей, я не стал. Потому что другое меня занимало: в изумлении я увидел, как человечно смотрит на меня все общество. Отношение ко мне стало таким теплым, сердечным, что мои обезьяньи мысли исчезли бесследно. Я почувствовал себя не просто человеком, а человеком с большой буквы.
Заключительным аккордом поездки был сюрприз месткома. Нас как активистов решили премировать путевками за границу. Правда, их пришлось покупать за свои деньги, зато хватило на всех, да еще можно было выбирать. Одни захотели в Венгрию, другие — во Францию, третьи — в Австралию, четвертые — в Польшу. Я чистосердечно сказал, что без жены в такое долгое путешествие не поеду, поэтому отказываюсь.
Я не в силах описать реакцию собравшихся, как они были ошеломлены, как стали относиться ко мне. Я смутился. И добровольно вскарабкался на ближайшее дерево.
Побольше бы…
Деляга пришел к Трудяге.
— Я слышал, вы хотите выступить с новым номером?
— Да, собираюсь, — отвечает Трудяга и протягивает Деляге текст. — Хотите ознакомиться?
Тот читает, ухмыляется, прыскает.
— Ну дает, ну дает, ах-ха-ха! Как метко! Эта стойка на ушах просто феноменальна. А как смело!
Деляга хмурит брови, продолжает читать, еще дважды отставляет текст, чтобы вволю насмеяться, переводит взгляд на Трудягу, чтобы одобрительно кивнуть ему. Трудяга польщен и от радости смущается, потом протягивает руку, чтобы взять текст назад. Но Деляга сворачивает его в трубочку, дружески хлопает Трудягу по плечу и говорит:
— Номерок, по-моему, ничего. Особенно остроумны те места, где про стойку на ушах, кафедру и картофельную плантацию. Пойду покажу Верхотурову.
У Трудяги вытягивается лицо:
— Но ведь вашего утверждения вполне достаточно?
— Конечно, достаточно. — Деляга рубит воздух рукой, понижает голос и приятельским тоном поясняет: — Но если сам Верхотуров в курсе — дело в тысячу раз надежней. Ну, куда он денется, номер давно ждем — ему придется пропустить! Конечно, есть три сомнительных момента: эта стоечка на ушах, кафедра и картофельная плантация. Но я за вас постою.
И Деляга отправляется к Верхотурову.
— Пришел согласовать с вами: Трудяга и Симпатяга решили наконец выступить с новым номером.
— Замечательно, — Верхотуров потирает руки. — Наконец-то, давно пора.
— Только тут вот три таких момента, — вкрадчиво поясняет Деляга, — они вызывают смех.
— Вот и чудненько, это нам и нужно! — ободряет его Верхотуров. — Пусть приступают к репетициям.
— Будет сделано, — соглашается Деляга, — но, может, вы все-таки кинули бы взгляд на эти три момента? — И он подсовывает Верхотурову текст.
Верхотуров читает и покатывается со смеху.
— Метко, смешно и современно! — говорит он, возвращая текст.
— Эти три места вас действительно не смущают? — пританцовывает Деляга. — Ведь эти реплики могут не так понять. Подтекст!
— В этом-то и соль, — с жаром заявляет Верхотуров, — в этом соль!
— Значит, все в порядке, — кивает Деляга, переступает с ноги на ногу и извиняется. — Я, знаете ли, так, на всякий пожарный, чтобы разговоров потом не было. Чтобы не говорили: «Слишком современно». Чтобы нам из-за Трудяги и Симпатяги в будущем не пришлось…
Верхотуров пожимает плечами:
— Не знаю, делайте, как считаете нужным. Раз вы так думаете, то решайте сами. Я тоже не пророк.
— Понятно, спасибо на добром слове. — И Деляга уходит, торопливо перебирая ногами.
И снова Деляга у Трудяги.
— Должен вам сказать, что текст замечательный и в общем-то пойдет. Мне лично особенно нравятся эти три момента: стойка на ушах, кафедра и картофельная плантация. Желаю успеха. Только, ах да, чуть не забыл — к нашему общему сожалению, этот сделал три купюры.
— Какие купюры? — пугается Трудяга.
— Стойку на ушах, кафедру и картофельную плантацию, — Деляга грустно склоняет голову.
— Значит, не пропускает? — обескураженно спрашивает Трудяга.
— Говорит, ни в коем случае.
— Как же так?! — Трудяга в отчаянии.
— Вот и работай с таким, — сокрушается Деляга.
— Жуть…
— Ну и трус! — шипит Деляга. — Этого я и боялся.
— А я не предполагал…
— Вот и шути тут! Хотя без этих кусочков — пожалуйста, будьте любезны.
— Ясно… Спасибо…
— Я тоже не господь бог, — с облегчением добавляет Деляга.
— Да, жаль, — вздыхает Трудяга.
Деляга протягивает ему текст, товарищески похлопывает по плечу и мечтательно сообщает:
— Да, побольше бы таких, как вы!
Трудяга опускает глаза и грустно произносит:
— Да, но тогда и таких, как вы, было бы больше!
К вопросу о словарях
Уважаемый институт языка и литературы!
Очень верно написал ваш сотрудник в газете, что искусственно выдумывают новые слова, которые зачастую народу чужие, и в то же время игнорируют народные диалекты и жаргон, которыми люди пользуются чуть не каждый божий день.
И хорошо выступил еще один специалист в газете «Литературная газета», где он сказал, что в словарях литературного языка нет многих сочных оборотов и что давно пора составить лексикон народных слов и выражений.
Особенно большое вам спасибо за то, что объявили конкурс по собиранию богатств нашего языка.
Настоящим посылаю вам свою конкурсную работу номер 1.
Я взяла карандаш и блокнот, обошла все магазины, поликлиники, церкви, рынки, кафе, собрания и слеты. Посетила заводы, домоуправления, клубы, певческое поле, спортзалы и вузы. Люди, правда, вели себя немного странно, когда замечали, что я записываю, начинали говорить тише, прикрывали рты руками и принимались шушукаться, но своего я все равно добилась.
Итак, в ответ на ваш вопрос — какие интересные выражения используются в повседневных разговорах, сообщаю вам, что чаще всего слышала такие слова:
«Осторожно, эта бабка все записывает!»
Диалог в домоуправлении
— Дверь закрыта?
— На задвижку и на цепочку.
— Давай-ка еще на ключ. А то я боюсь.
— Да кто эту задвижку выломает?
— Со злости еще и не то выломают. Закрывай, закрывай — на оба замка.
— Закрыто, что дальше?
— А дальше будем реагировать на заявления граждан.
— Будем через дверь перекрикиваться?
— Ни в коем случае. Реагировать будем письменно.
— Они же орут, а не пишут.
— Ты стой в коридоре, слушай, что они там кричат, а я буду катать ответы. Восемь часов подряд будем реагировать, и пусть потом кто-нибудь скажет, что мы не защищаем интересы жильцов. Несмотря на то, что все наши мастера опохмеляются.
— Давай, я уже и ухо к двери прижал. Жуткий гвалт!
— Точнее?
— Гражданка Тюмба, улица Шлепанцевая семь, шестьдесят шесть, вопит, что это за домоуправление — дома нет, а правление сидит за закрытыми дверьми.
— На абстрактные оскорбления мы не отвечаем.
— Ага, пошло конкретней. Вопит, что непонятная жидкость с верхнего этажа капает ей прямо на обеденный стол. Требует незамедлительно отремонтировать.
— Сейчас сочиню ответ, а ты просунешь под дверь. Так. Гражданка Тюмба. До вас по адресу Шлепанцевая семь, шестьдесят шесть, проживал известный живописец Леонардо да Винчи, но он на нас не кричал. У него тоже протекал потолок, а он в таких условиях создал всемирно известную фреску «Тайная вечеря».
— Ну да?
— Что ты «нудакаешь»? Мое дело отвечать, твое — выслушивать жалобы.
— Гражданин Зоннензайн, Клоповий переулок восемьдесят восемь, шестнадцать, жалуется, что дома стало невозможно заниматься тем, чего другим видеть не следует, потому что сквозь щели в полу нижним соседям все видно.
— Уважаемый Зоннензайн! Не так давно в Клоповьем переулке восемьдесят восемь, шестнадцать, проживал писатель Мольер, который в тех же условиях написал комедию «Смешные жеманницы». И Вам нечего выставлять себя на смех и жеманиться, спокойно делайте свое дело, а нижние пусть поучатся.
— Тут один кричит, что в квартире уже давно нет холодной воды, идет только горячая, да и то не из крана, а из розетки. Каменка двести, два, Обидчивый.
— В ответ на жалобу тов. Обидчивого сообщаем, что до него эту площадь занимал Исаак Дунаевский, который точно в таких же условиях написал торжественную увертюру к фильму «Цирк».
— Сейчас за дверью беснуется Чертякин, переулок Издевкин, шестьдесят четыре, двадцать два. Жалуется, что ему во входную дверь вставили глазок, который не отражает реальной действительности. Всякий раз, когда звонят в дверь, в глазок виден почтальон, а откроешь — стоят мальчишки и требуют макулатуру.
— Нашел на что пожаловаться! Отвечаю: предыдущий жилец Оноре де Бальзак, подглядывая в этот глазок, написал новеллу «Златоокая девушка».
— Один тут в истерику впал — кричит, что на Кишечной семь, шесть, жить невозможно.
— А вот Леонид Андреев на этой жилплощади создал пьесу «Жизнь человека».
— Тараканья, двадцать один, двести два, плачет, что при благоприятном попутном ветре через щель в панелях хлещет дождь.
— Между прочим, некто Фридрих Шиллер, проживавший по этому адресу, под шум дождя отковал оду «К радости». А своих «Разбойников» он написал, живя совсем по другому адресу, который обслуживает другое домоуправление.
— Манеркина Афродита, проживающая по Пожарной девяносто, одиннадцать, колотит в дверь ногами и дурным голосом кричит, что основной сортирный агрегат постепенно уходит под пол.
— Уважаемая Афродита Манеркина, сообщаем, что именно в Вашей квартире на Пожарной Эмиль Золя написал свое прекрасное произведение «Дамское счастье». Советуем прочесть эту книгу.
— Мейнхард Блудяков, аллея Хмельных, тридцать семь, два, живет на нижнем этаже, окно у него вечно разбито, заглядывают проказницы-девчонки, а он застенчивый холостяк.
— Пусть холостяк Мейнхард примет к сведению, что Шекспир, будучи квартиросъемщиком по тому же адресу, благодаря разбитому окну написал своих «Виндзорских проказниц».
— Аппендиксов, сорок три, семь, грозится написать депутату.
— Людвиг ван Бетховен тоже писал оттуда, но к «Далекой возлюбленной».
— Шум удаляется, слов уже не различить. Наверное, из коридора все ушли.
— Странные все-таки люди! Вот Александр Блок за дверью нашего домоуправления написал поэму «Возмездие».
Аэропорт
Вышла новая книга — «Аэропорт» называется. Стоит два рубля восемьдесят копеек, да дело не в деньгах — это произведение так просто не купишь. Только в обмен на макулатуру. А сама книжка американская. Б е с т с е л л е р — так-то вот.
Теперь о том, как все было. Сходил я к брату на день рождения и, кажется, чего-то перебрал. Скорее всего салата. Во всяком случае утром я спал, как набальзамированный, а когда поворачивался, в мозгах будто кило кнопок встряхивали. Я ему: «Не трещи ты, дай человеку в себя прийти, оклематься», — а он все гремит. Беру трубку, а из нее мой старый приятель Вальтер стрекочет: «Хочешь «Аэропорт», — говорит, — вяжи двадцать кило газет и — вперед! За макулатуру дают талон и сорок копеек впридачу. Не забудь сунуть в карман два сорок — и получишь искомую сумму! Только пошевеливайся и запомни — бестселлер! Американский!» — И — бац трубку…
А я сплю и думаю: вставать, конечно, — самоубийство, но с другой стороны — кто его знает, какой шанс уплывает? Деваться некуда, принимаю волевое решение — иду.
Увязал в один штабель газеты, журналы, книги, вылетел на улицу, схватил такси и говорю шефу: «Газуй в аэропорт!» Минута в минуту подоспел: как раз объявляют регистрацию и оформление багажа. Девушка велит ставить пакет на весы. Положил, куда сказали — стрелка упирается в цифру двадцать. Видал, миндал? Голова может шуметь, а глаз все равно не подведет — как в аптеке! Стоило, значит, приходить…
Тут девушка протягивает руку и говорит: «Ваш билет». Какой, к дьяволу, билет? Лихорадочно вспоминаю, что тараторил Вальтер, и довольно ясно намекаю девушке: речь, говорю, вроде бы шла о талоне. Она на меня глазки вылупила: «Вы, — говорит, — надеюсь, не собираетесь лететь по трамвайному талону?» Я ей довольно жестко заявляю, что могу и в трамвае по самолетному талону лететь, главное, чтоб талон был, мне так Вальтер сказал. Девушка губки подобрала и спрашивает: «А какой у вас, товарищ, пункт назначения?» Я опять напрягся — что там Вальтер молол — и отвечаю — да вроде Америка. Девушка фыркнула и спрашивает: «А больше ничего не хотите?» Снова копаюсь в памяти и отвечаю: «Хочу получить с вас сорок копеек». На это она как раскричится — ах вы, бессовестный, ах вы, хулиган. Я перепугался — что-то не то — и в последний момент вспомнил: «сунь в карман два сорок». Живенько сую ей эту сумму в нагрудный кармашек, а она как завизжит: «Что вы лезете, при исполнении обязанностей, это вам дорого обойдется!» Я только и успел вставить, что два сорок не бог весть какие деньги, как уже явился человек в мундире. Отдает честь и говорит: «Это ваш багаж?» — Мой. — «Почему так плохо упакован?» — Подумаешь, говорю, некоторые хрустальные вазы в газету упаковывают, так почему мне нельзя свои газеты упаковать в газету? А он спрашивает — там внутри никаких металлов нету? Все равно ведь просвечивать будут. Я честно признался, что вполне могло попасть какое-нибудь старое издание «Как закалялась сталь», потому что мой сын недавно получил новое в награду за участие в военной игре, в разведке.
На это страж порядка заметил, что всем хорошим в себе он обязан именно такой литературе. Потом слегка понизил голос и спросил, зачем я вообще сюда пришел, если у меня нет билета. Я искренне объясняю, что должен был получить тут этот самый… черт, как назло из головы вылетело — ага, бюстселлер. Милиционер нахмурился и говорит, что «селлер» по-английски обозначает продавец, но бюст как составная часть женской чести у нас в стране не продается, а в других странах связан со всякими недостойными удовольствиями. Чтобы разнообразить эту нотацию, я спросил, где он так хорошо выучил языки, а он ответил, что окончил школу милиции с английским уклоном, еще чуть — и по случаю олимпийских игр получил бы диплом полицейского, да акцент помешал. Потом он что-то посчитал и говорит, что наказание было бы легче, если б за два рубля и сорок копеек я покупал не бюстселлер, а бюстгальтер, а я признался, что вроде именно так это слово и произносилось. Последний вопрос: кто вас послал. Я и глазом не моргнул: Вальтер, отвечаю. На это представитель власти прищурился и заметил, что игрой в разведку, судя по всему, в нашей семье занимается не только сын, потому что очень уж гладко, прямо-таки в рифму вся эта история складывается.
Ждите, приказал он, достал из кармана радио величиной с папиросную коробку и начал в него гавкать: «Зебра, я Кролик, Зебра, говорит Кролик. Вальтер ищет Бюстгальтер — проверьте, нет ли тут чего-нибудь подозрительного?» Выслушал ответ, снова отдал честь и заверил меня, что ничего подозрительного в этом нет, я могу спокойно идти домой, и чем скорее, тем лучше. Я еще хотел прихватить свой пакет, но он уже поехал по транспортеру к самолету. Черт с ним, пусть катится в Америку, если ему так хочется — домой идти легче!
Дома жена металась по комнатам и вопила — не знаю ли я что-нибудь об аэропорте. Я честно ответил, что как раз из тех краев, но больше туда не собираюсь, потому что талоны кончились, бюстгальтеры спрятаны, а за сорок копеек одна радость, что девушка визжит.
Потом, когда в голове немного рассосалось, стало ясно, что жена по знакомству раздобыла американский бестселлер «Аэропорт», а я в спешке запихнул его в ту пачку с макулатурой…
А другу Вальтеру я больше ни за что не поверю, все самые заманчивые варианты побоку: больно мне нужно связываться с блюстителями порядка! Хотя, конечно, не мешало бы проверить: вдруг и в самом деле за двадцать килограммов колбасных шкурок в гастрономе дают палку твердокопченой?
Вот мы и дошли
Вот он, тот большой дом, где живем мы с вами и все те, о ком уже шла речь, и те, кто выйдет из него позже. Теперь я на всякий случай попрощаюсь с вами, потому что кому-то еще не захочется идти домой: «Видал я эти игры!» — скажут они заносчиво. Так вот, для них и написано это последнее слово.
Найдутся среди вас и такие, кто едва расставшись с нами, отнесет книгу в пункт приема вторичного сырья. Там за двадцать килограммов макулатуры им выдадут чек, дающий право на покупку одного экземпляра книги В. Гюго «Человек, который смеется». Между прочим, один экземпляр весит 570 граммов — гораздо больше, чем тот, который вы держите в руках сейчас. Кстати, 20 килограммов — это целых 35 книг В. Гюго! И если вы все их сдадите в пункт приема вторсырья, то опять сможете купить… один экземпляр книги В. Гюго «Человек, который смеется». Волей-неволей возникает вопрос: сколько же в действительности стоит и сколько на самом деле весит ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ?!
Я этого не знаю, но уже заранее благодарен читателю, который заранее похвалит эту книгу. И необязательно через газету. Можете написать мне прямо домой. Правда, теперь, в век автоматики, послать письмо трудновато — без почтового индекса адресата оно не дойдет. Это не упрямство почтовиков, нет! Просто письма сортируют автоматы и, не обнаружив индекса, они ставят на конверт большую лиловую печать — ОБРАТНО. Я своего почтового индекса не знаю, но с автоматами пока справляюсь. Как? В строках «Куда» и «Кому» можно писать все, что угодно, например: «Кто первым вскроет» или лучше вообще не тратьте на них сил и пасты. Зато в правый нижний угол, там, где «Адрес отправителя» разборчиво впишите мой адрес: Таллин, Сыстра, 6, Прийту Аймла. Фотоглаз почтового автомата засечет — адреса нет — и бухнет лиловую печать «Обратно». И письмо ваше, так сказать, «обратно» дойдет до меня.