ВСТУПЛЕНИЕ

Париж, 18xx г.

— Я знаю, тетя Алисия, — в очередной раз повторила Онор-Мари, стоя перед зеркалом и оглядывая себя в полный рост. — Я поняла вас. — Высокая женщина лет сорока кивнула головой.

— Ты умная девушка, Онор. Я желаю тебе добра.

Она вышла, провожаемая задумчивым взглядом кошачьих желтых глаз Онор.

Она не винила тетю ни в чем. Ведь и правда, тетя Алисия ей ничего не была должна. И что, что она делала для нее сейчас — было лишь одолжением, ни к чему не обязывающим одолжением.

Онор-Мари де Валентайн, дочь опального графа де Валентайна, умершего в Бастилии, когда ей было только восемь, смутно помнила отца и еще более смутно мать. Последняя скончалась от сердечной болезни, когда Онор не было и шести. Она выросла в монастыре, слишком рано осознав, что у нее отняли все. Огромное состояние, имение, обширные земли Валентайнов перешли в собственность короля, и для Онор-Мари оставался монастырь, пребывание в котором ей было милостливо позволено, или бедность, ужасающая бедность, от которой не было спасения. Онор не нравилось в монастыре, и она ненавидела бедность. Пойти служанкой в какой-нибудь провинциальный дом, ей, графине де Валентайн? Терпеть унижения, беречь каждое су, носить безобразный чепчик? В восемнадцать лет Онор-Мари пересилила себя и написала сдержанное письмо мадам де Серизи, своей родной тетке, которая за все годы ее пребывания в монастыре ни разу не поинтересовалась, жива ли ее племянница.

Но это Онор было безразлично — она не искала тепла. Мадам де Серизи оказалась женщиной холодной и ни к кому не привязанной. Мужа она похоронила, и никаких чувств при этом не испытала, ни дурных, ни хороших.

И Онор ей была безразлична. Однако, даже не испытывая родственных чувств, мадам де Серизи по-своему вошла в положение бедной родственницы.

Сдержанность и холодное достоинство племянницы импонировали ей. В письме девушки не было ни лицемерного раболепства, ни назойливой требовательности. В ответ на просьбу поддержать ее первое время после выхода из монастыря, тетя сообщила, что готова в течение одного сезона предоставить девушке все возможности устроить свою личную жизнь и ни в чем не нуждаться, а именно, предоставить ей кров и стол, приодеть и познакомить с людьми ее круга. По окончании сезона, вне зависимости от результата, Онор следовало покинуть дом тети и не стеснять ее более своим присутствием. Онор посчитала предложение справедливым и даже щедрым. Она не рассчитывала и на такое. Правда, у нее было меньше полугода, но она была молода и полна сил. Надежды нахлынули на нее, ослепив великолепием.

Для девушки без гроша за душой, ее нынешнее положение было замечательным.

Она побывала на всех балах, вечерах и прогулках, где только могла. Тетка позволила ей перешить на себя несколько старых платьев, а так как мадам де Серизи была лишь немного выше Онор и чуть шире в плечах, девушка легко уменьшила ее наряды под себя. Ей даже разрешалось одевать те драгоценности тетки, которые она носила сезон или два назад и в ближайшее время носить не собиралась. Вот только личная жизнь, как правило, предпочитает складываться, когда этого меньше всего ждешь. А Онор ждала. Это был ее единственный выход. Ведь у нее был только один сезон. Она критически оглядела свое отражение. Последний бал в этом сезоне… Ее последнее сражение… Что ж, она сегодня недурна. Правда, розовый цвет, наверное, не идеален для нее. Но она молода и можно проще относиться к таким мелочам.

Онор-Мари была миловидной девушкой среднего роста с гибкой женственной фигурой. Ее главное украшение, шикарные густые светло-рыжеватые волосы длиной ниже пояса, сверкали на солнце, как золото. Она не была блондинкой, но не была и настоящей рыжей. У нее не было веснушек и не было молочнобелой кожи, а цвет ее волос скорее приближался к бледно-абрикосовому.

Глаза у нее были под цвет волос — светло-карие, почти желтые глаза настоящей кошки. Она не была потрясающе красива, но черты у нее были правильные, и она умела пользоваться тем, что дала ей природа, в полной мере. Она имела успех, но преданных поклонников у нее было немного. Ей удалось покорить сердце гвардейского капитана, шевалье д’Арно, у которого было пусто в карманах. Он, пожалуй, сделал бы ей предложение. И она сама выделяла его из общей толпы. Но одна мысль о том, что она застрянет в дешевых меблированных комнатах и будет вечно ждать супруга со службы, никогда не уверенная в завтрашнем дне, ужасала Онор. Не к этому она стремилась. Хотя это было все-таки лучше, чем ничего. Дядя у капитана был богатый и пожилой. Он тоже числился в постоянных поклонниках у Онор. Ему было под шестьдесят. Толстый краснолицый старик четко дал понять племяннику, что не оставит ему ни гроша, если он уведет у него Онор. Это сильно поохладило в капитане желание жениться. Да и Онор в восторг не пришла. Она не колеблясь вышла бы за старого барона, если б красивый офицер не запал ей в душу.

На балу было шумно. Онор выбрала место посветлее и внимательно оглядывала танцующих. Ее сердце напряженно билось, ведь сегодня решалась ее судьба. Она с досадой ощущала, как ее нежно припудренные щеки заливает алый румянец. Она незаметно поправила локоны и похлопала длинными ресницами, словно напоминая самой себе, что она достаточно привлекательна.

Только острый, еще не оформившийся и оттого немного детский подбородок предательски вздрагивал. Она упорно ждала — и ее не постигло разочарование. Генрих д’Арно входил в бальный зал, веселый, оживленный, довольный собой. Онор скромно опустила взгляд, но вышла на наиболее ярко освещенное место и остановилась там. Мадам де Серизи давно покинула ее развлекаться в одиночестве. Она не брала на себя отыскать для Онор мужа, она лишь позволила ей сделать это самой. Наконец, она услыхала вопрос, которого так мучительно ожидала.

— Вы ведь потанцуете со мной, мадемуазель де Валентайн? — она вздрогнула, хотя ожидала его всей душой.

— О, месье д’Арно! Вы испугали меня. Конечно, я хочу танцевать.

— И вы без кавалера? Такая красавица?

— Как видите, некому представить их мне. Правила хорошего тона не позволяют им подойти к незнакомой девушке. А жаль, — она кокетливо улыбнулась и слегка покачнула ресницами. К счастью танец был нетороплив, и Онор могла продолжать атаку.

— Коварная! Так вы не скучали, пока меня не было! — он добродушно усмехнулся.

— Ах, месье д’Арно, что поделаешь! Мне осталось так мало наслаждаться компанией всех этих чудесных людей. Так мало, что некогда скучать, — она горестно вздохнула, искоса наблюдая за его реакцией.

— Вы о конце сезона? Пустяки, через два месяца все вновь съедутся в Париж, и все начнется сначала. Уж поверьте бывалому солдату.

— Я знаю. Все вернутся. Только не я.

— Почему? — наконец-то его голос выразил тревогу.

— Я уеду навсегда из Парижа.

— Что же мы вам сделали, мадемуазель де Валентайн, Онор?

— Ровным счетом ничего. Но у меня здесь никого нет, кроме тети, а она позволила мне прожить у нее лишь один сезон. Послезавтра я должна оставить ее дом. Вы понимаете?

— Вы что, не шутите? — он невольно запнулся.

— К сожалению.

Он молчал, нахмурившись, продолжая машинально повторять какие-то па.

Онор ждала. Она надеялась, что он тут же сделает ей предложение, однако капитан медлил.

— Я знаю вашу тетушку, и потому охотно верю, что она могла так и сделать. Но неужели же… вы не пробовали переубедить ее?

— Переубедить? Тетю Алисию? После того, как я сама клятвенно пообещала ей, что по окончании сезона уеду и не буду больше ей докучать?

— Но это несправедливо. Она должна…

— Ничего она мне не должна, — отрезала Онор, раздосадованная донельзя.

— И что же вы будете делать?

Она пожала плечами.

— Что мне остается? Попробую наняться гувернанткой. Возможно, какой-нибудь зарвавшийся купец захочет, чтобы дочь графа де Валентайна учила его отпрысков читать и писать, — он уловил горечь в ее словах, и, словно очнувшись, осознал, что теряет ее. Что-то рыцарское проснулось в нем, возможно, искреннее чувство к этой юной девушке взяло верх над всеми расчетами, но это не длилось долго. Но и этих мгновений хватило, чтобы он произнес:

— Если вы выйдете за меня, дорогая моя Онор-Мари, вам не о чем будет беспокоиться.

Он тут же покраснел, потом осознал, что натворил, как испортил свое будущее, и кровь отхлынула от его лица. Онор хорошо была видна его внутренняя борьба, и она не обманывалась на его счет. Она видела, что в нем есть искреннее чувство, но подобное чувство не выдержало бы первого же испытания. Но у нее не было выбора. Ей хотелось разрыдаться от мысли, что он уже сожалеет о своей слабости, он прятал глаза, он хотел, чтоб она отказала ему, но и страшился отказа. Хотел сохранить ее, но не хотел терять дядиных денег. Она собралась с духом.

— Вы серьезно, Генрих? О да, конечно! Если вы любите меня, я с радостью выйду за вас!

Они рука об руку вышли из бальной залы. Генрих был смущен, но он был хорошо воспитан, неглуп, да еще и влюблен. Он не мог отказаться от своего слова.

— Завтра же я официально попрошу у вашей тети вашей руки. Она не распоряжается вами, но я хотел бы соблюсти формальности.

Она склонила голову.

— Да, Генрих, конечно, — она тихонько вздохнула. Не о таком замужестве она мечтала, выйдя из монастыря. Но карты судьбы легли так, что она выйдет за бедного шевалье, который скоро возненавидит ее за их общую бедность, и у нее останется одно утешение — что он привлекателен, молод, и что она-то его любит.

Наступило утро дня, которого Онор так страшилась. Она уложила вещи и стояла у окна, ожидая Генриха. Всем сердцем Онор молилась, чтобы он поскорее пришел, избавил ее наконец от унизительного ожидания. Но его все не было. А мадам де Серизи вопросительно поглядывала на племянницу. Прошел час, другой, третий. Онор все еще надеялась. И вот к дому подкатила карета, она вытянула шею, вглядываясь, но отпрянула с удивленным восклицанием. Из кареты появился дядя Генриха, барон Дезина и Сан-Эсте.

Он приостановился на ступенях, протер платком блестящую лысину и взялся за дверной молоток. Через минуту служанка позвала Онор в гостиную.

Онор принарядилась, поджидая Генриха, в скромное, но изящное платье.

Мадам де Серизи когда-то носила его с кружевным воротником, но без него платье выглядело совсем иначе, строже, но элегантнее. Опаловая брошка подчеркнула теплый оттенок кожи и безупречность декольте. Онор мягко спускалась по ковру, чуть приподнимая завесу над изящными светлыми туфельками. Ее оставили наедине с бароном.

— Я слышал, будто вы выходите замуж за моего племянника?

Она изумленно уставилась на него, ведь она никому ничего не говорила.

— Это Генрих вам сказал?

Он махнул рукой, предлагая оставить эту тему.

— Вы совершаете глупость, девочка. Генрих нищий, и ничего не получит.

Я ему ничего не оставлю.

— Я знаю, — осторожно отозвалась Онор. Она чувствовала, что не для советов пришел сюда старый барон.

— Выходите лучше за меня. Вы красивы, у вас умная головка, не забитая никакой дребеденью. Вы не сентиментальны. А я сделаю вас богатой. Я впишу в брачный контракт, что вы имеете право распоряжаться моими деньгами наравне со мной. И что я не могу вычеркнуть вас из завещания, если мне когда-нибудь этого захочется. Естественно, в день свадьбы я подпишу завещание в вашу пользу. Вы будете жить со мной в Париже, развлекаться, купаться в роскоши. Как вам эта перспектива? Это не жизнь в казарме с моим бестолковым племянничком.

— Но Генрих…

— Кстати, я принес с собой проект брачного контракта. Почитайте.

Возможно, вы захотите что-то изменить. Не стесняйтесь. Деньги ничто для меня. Вам все равно не растратить их, как бы вы не старались. Я умру богатым.

Она неуверенно раскрыла конверт и пробежала глазами бумаги. Контракт был уже оформлен начисто, похоже, старик не сомневался, что Онор оставит его без изменений. И действительно, здесь нечего было исправлять, нечего еще попросить для себя.

— Зачем это вам, барон?

Он прищурился, лукаво и загадочно.

— Отчасти, чтобы показать всем, какой я еще молодец, несмотря на живот и лысину. Кроме того, я вижу, что такой бриллиант нуждается в оправе. Вы созданы для богатства. У вас манеры, походка, взгляд богатой, уверенной в себе женщины. О, вы будете великолепны!

Она видела перед собой лицо Генриха, смущенное, полное сомнений. И она согласилась. Согласилась, хотя еще не минул срок, когда Генрих мог придти и попросить ее руки, хотя она любила его и страстно желала остаться с ним.

Искушение сломило ее, очаровало и покорило. Онор-Мари попала в плен золота.

Генрих д’Арно пришел через час, когда на пальце Онор уже красовался изумруд в четыре карата, знак ее помолвки. Она сама была растеряна, но сожалений не чувствовала. Она знала, что деньги дадут ей свободу, о которой она мечтала. Генрих не сразу заметил кольцо, возможно, просто не придал ему значения. Он не понял, почему вместо мадам де Серизи, которую он просил служанку позвать, пришла Онор, и почему ее щеки стыдливо горят.

Когда она рассказала ему все, он не верил. Он не мог понять, как могло случиться, что эта влюбленная в него, скромная девочка, только вчера из-за монастырских стен, за его спиной договорилась с его собственным дядей и выставила его полным дураком. Осознав, что это не глупая шутка, Генрих пришел в ярость. Напрасно она божилась, что еще час назад и не помышляла ни о чем подобном. Он осыпал ее грязными обвинениями, словами, которые мог слышать лишь в казарме, среди простых солдат. Он неистовствовал, пока на шум не появилась мадам де Серизи.

— Что здесь происходит?

— Я отказала шевалье д’Арно, — потупившись, пробормотала Онор-Мари. — Он в гневе, потому что я выхожу за его дядю.

— Рада слышать, Онор. Я всегда знала, что ты не какая-нибудь дурочка.

Гм… Баронесса Дезина? Недурно. Барон оплатит расходы на свадьбу?

— О да.

Госпожа де Серизи бросила пренебрежительный взгляд на Генриха, словно спрашивая, почему он не уходит.

— Пардон, молодой человек. Сожалеем. Такое случается. Племянница благодарит вас за честь, но она уже помолвлена. Герди, проводи шевалье. Он уходит.

Служанка вывела Генриха, обалдевшего от унижения.

Онор молча стояла перед тетей. Ее охватил стыд и раскаяние, ведь Генрих все-таки решился жениться на бесприданнице, а она так поступила с ним. Мадам де Серизи скривила тонкие губы в улыбке.

— У тебя еще будет десять таких Генрихов, Онор, — сказала она, — но второго шанса стать богатой не жди. Впрочем, это твой выбор, и я не собираюсь поучать тебя.

Свадьбу назначили, не откладывая. Через две недели Онор должна была стать женой барона. Она переходила от возбуждения к отчаянию, писала Генриху умоляющие записки, рвала их в клочья, невпопад отвечала и тайком изучала модный журнал с шикарными платьями, о которых раньше не смела мечтать. Она разрывалась между своей первой девичьей любовью и страстным стремлением к роскоши, подавить которое она была не в силах. Ей принесли на примерку свадебный наряд, она заперлась в комнате, изгнав служанку, и долго не решалась его надеть. Платье висело перед ней на вешалке, а она стояла перед ним на коленях, бережно ощупывая тончайший шелк, нежнейшее кружево, отборные жемчужины. Все это наполняло ее трепетом. Наконец она переоделась и взглянула в зеркало. Она была великолепна. И где только подевалась вся ее детская угловатость! Она видела в зеркале молодую элегантную женщину с прекрасным вкусом, уверенную в себе, решительную, властную. Она еще сама не знала себя такой. Новая Онор-Мари понравилась ей, ведь только что рожденная молодая женщина смело смотрела в лицо будущему. И она не отказалась от свадьбы. Ее тревожила, безусловно тревожила неизбежная плата за ее благополучие, но она повторяла себе, что барон далеко не молод и не станет требовать от нее слишком многого.

Накануне бракосочетания Генрих попытался увидеться с ней, но Онор отказалась принимать его. Она боялась, что увидев его, такого красивого, молодого, притягательного, она не устоит и все бросит. А на карту было поставлено все ее будущее.

Барон Кристиан Дезина не экономил на свадебных расходах. Париж вздрогнул от зависти, когда он повел к алтарю свою юную невесту, на которой было столько жемчуга, что одно лишь расшитое им платье могло обеспечить ей несколько лет безбедной жизни. Ее прекрасные волосы были короной уложены вокруг головы и щедро украшены драгоценностями. Богатство ее наряда доходило до грани между дурным вкусом и великолепием, но сегодня она не боялась прослыть безвкусной. Ведь теперь она была равной всем тем, кто еще вчера смотрел на нее сверху вниз.

Бракосочетание состоялось. Онор-Мари, баронесса Дезина, Кросби и Сан-Эсте принимала поздравления, милостливо склонив голову. На ее губах играла победная улыбка. А до холода в ее мятущейся душе никому не было дела, и она ни единым вздохом его не выдала. Она думала о Генрихе, пока стояла перед священником, но его здесь не было, и ей оставалось лишь гадать, утешился он или сегодняшний день для него хуже ада. Дальнейшее празднование переместилось в замок барона, где для гостей были накрыты огромные столы, ломящиеся от разнообразных блюд. Несколько часов продолжалось торжество, и Онор, прямая, как стрела, и неподвижная, как статуя, безупречно играла свою непростую роль счастливой новобрачной.

Конечно же, все понимали, что ее интересовали только деньги барона, но ее священным долгом было посеять сомнения. Она улыбалась гостям, поддерживала оживленную беседу, была внимательна и любезна со своим мужем. Но наступил вечер, гости разъехались, и она осталась одна, одна наедине с чужим человеком, толстым лысым стариком со скользкими глазками. Горничная проводила ее в спальню, где все было готово для брачной ночи. Она велела раздеть ее, но не успела девушка прикоснуться к крючкам на платье, как раздался странный свистящий шум.

— Что это? — пробормотала Онор. — Какой странный шум.

Она подошла к окну, но было уже слишком темно. Она простояла несколько минут, вслушиваясь. Вдруг горничная ахнула.

— Дымом, пахнет дымом! — и выскочила вон. Действительно, потянув носом воздух, Онор уловила запах гари. Она не испугалась, решив, что, должно быть, кухарка позабыла подать какое-то блюдо, и оно сгорело до углей. Она приоткрыла дверь и стала тихо спускаться по лестнице. Здесь запах был сильнее, и в воздухе витал серый дым. Онор поспешила вниз. Но не успела она преодолеть пролет, как дверь распахнулась, и она увидела какогочеловека с ярко пылающим факелом в руке. Онор закричала, призывая помощь.

Ответом ей был хохот, и она с ужасом узнала Генриха. Он был совершенно пьян, и его опухшее от вина лицо жутко выглядело в оранжевых отблесках огня.

— Что вы здесь делаете? — крикнула она, борясь с нарастающим ужасом.

Он хохотал, как безумный, поднимая факел повыше.

— Ты хотела денег, малышка Онор-Мари? Ты отвергла меня, Генриха д’Арно, чтобы стать баронессой? Теперь ты узнаешь меня, дрянь! Никто не смеет водить меня за нос, слышишь, стерва? Никто!!! Получи свое богатство!

— он поджег факелом шторы. — Вот тебе, баронесса, твои миллионы! — он швырнул в угол охапку сена, которую нес с собой, и бросил сверху факел.

— Не смей! — взвизгнула Онор. — Убирайся отсюда!!!

Он залился пьяным смехом.

— Я-то уйду, а вот ты — нет, — он вышел, и она услышала звук поворачивающегося в замке ключа. И снова взрыв хохота вдали.

— Барон! — позвала она, кашляя от дыма. — Кристиан! Где вы? Кто-нибудь!

— ей не было ответа. Только огонь шумел, пожирая все, что могло гореть. — Проклятый Генрих! — заорала она, хотя он уже не мог ее слышать, как не мог и никто. Она оторвала кусок шелка от подола, завернула в него голову и опрометью бросилась вниз. Она попыталась выбить дверь, но у нее не достало сил. Дубовая дверь не поддалась. Она побежала вверх по лестнице, туда, где еще не похозяйничало пламя. Но там она была как в ловушке. Нарядная светлая спальня была пуста. Онор подскочила к окну и посмотрела вниз.

Высоко! Но выбора не было, она сорвала простыни с кровати, принявшись в судорожной спешке связывать их между собой. Один конец она привязала к ножке камина и перебросила импровизированную веревку через подоконник вниз. До земли она не достала, но было слишком поздно, огонь уже лизал дверь спальни. Она вылезла в окно. Простыни страшно скрипели, норовя порваться. Мужчину они, безусловно, бы не выдержали, но по-девичьи легкую Онор кое-как удержали. Она спускалась медленно, боясь, что сорвется или что ткань треснет под ней. До нее донесся жуткий вопль, и она узнала голос барона. По-видимому, ему не удалось выбраться из горящего дома. Из окон вырывалось пламя, летели искры. Онор добралась до карниза над первым этажом. Оттуда ей пришлось спрыгнуть. Приземлившись на мягкую траву, Онор легко вскочила на ноги. Она уже была в том состоянии, когда ужас держит верх над разумом. Она бросилась бежать прочь от бушующей стихии. Грязная, в черных пятнах сажи на недавно еще белоснежном шелке, она бежала по дороге, ничего не видя перед собой, без мыслей, без цели. Она уже достигла окраины Парижа, когда какой-то экипаж едва не сбил ее, задев углом. Кучер ругнулся вслух, но не остановился посмотреть, что с ней. Онор-Мари, баронесса Дезина, сидела на мостовой в грязной луже, похожая на нищенку.

Ее платье зацепилось за экипаж и разорвалось, сквозь перепачканные лохмотья шелковой материи виднелись ее затянутые в дорогие чулки ноги.

Один туфель она потеряла по дороге, волосы растрепались и свисали, закрывая ей лицо. Из рыже-золотистых они стали пыльно-серыми. Удар заставил ее очнуться. Туман перед глазами рассеялся, и перед ней был враждебный мир, вновь оскаливший на нее свою пасть. Онор-Мари медленно поднялась на ноги. Она была страшна и грязна, и в душе ее клокотала ярость. Судьба только и старалась выставить ее на задворки жизни, но она me поддастся. Проклятый Генрих, подумать только, что она так любила его!

Стоило тратить на него душевные силы! Она теперь вдова, но не просто. Она заслужила свой титул баронессы, более того, она получит все за бароном по их брачному контракту. Никуда она не побежит, она никогда больше не будет убегать! Никакой Генрих больше не посмеет обидеть ее! Она сжала кулаки.

Она вернется! Вернется туда, где еще видно зарево страшного пожара, и получит свое. Она имеет на это право! Онор-Мари вытерла сажу с лица и, прихрамывая, зашагала по безлюдной дороге.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧУЖАЯ ВОЙНА

Рим, 4 года спустя

Прохладные листья магнолий, касаясь ее щеки, нежно шелестели о чем-то своем, нарушая утреннюю тишину сада, аромат роз окутал ее теплой пеленой.

Перед ней стоял резной столик с фруктами. Прошло уже четыре года с тех пор, как Онор-Мари осталась богатой вдовой. Теперь она ни в чем не знала отказа, любая ее прихоть немедленно исполнялась. Шикарная вилла в Риме, замок на Луаре, дом в Париже — ей не хватило бы жизни, чтобы потратить несметные богатства, доставшиеся ей по наследству. Она достигла того, о чем мечтала. Она почти не переменилась за прошедшие годы, разве что исчезла детская угловатость и заостренность черт. Она похорошела, вновь обрела свежий цвет лица, испорченный долгим пребыванием в монастырских стенах. Ее стан оформился, приобрел соблазнительную округлость и свободную кошачью гибкость. И все же, что-то неуловимое погасло в ней.

Исчезли живой блеск и задор в глазах, исчезли жажда жизни, любви, страстное стремление наверх. Приз был получен и упокоился на полке.

Богатство, свобода — все это она теперь имела. Она ценила свое благополучие, за которое было плачено дорогой ценой, но ее юношеская азартность сменилась равнодушной миной светской львицы, чуть-чуть скучающей, чуть-чуть раздраженной.

Вместе с ней завтракал монсеньор Карло Фьорелли, привлекательный молодой мужчина с благообразным лицом. На нем был утренний бархатный халат, и ничего не напоминало о его принадлежности к католической церкви.

Он был молчалив и подавлен.

— Кардинал Рицетти вчера обсуждал со мной пост в Авиньоне, — наконец хмуро сообщил он, нервно покусывая кончик позолоченной вилочки для фруктов. Онор неохотно повернулась к нему и поинтересовалась.

— Это тот пост, Карло, о котором ты мне рассказывал? Куда Рицетти обещал отослать Марини?

— Да, именно. Явное понижение.

— Да? Жаль, — ее голос выразил некое подобие сопереживания.

— Ему все известно.

— Да? О чем же?

— О нашем романе. Как я ни осторожничал, кто-то сообщил ему, — досада зазвенела в глубоком, красиво поставленном баритоне монсеньора.

— Сожалею, Карло. Как ты знаешь, я не болтлива.

— Я не подозреваю тебя, Онор. Но все это может пагубно отразиться на моей карьере.

— Может быть, нам стоит какое-то время не видеться? — проговорила молодая баронесса Он перегнулся через столик.

— Мне порой кажется, тебя это нисколько не огорчит, Онор.

— Я, конечно, буду скучать за тобой, Карло. Но если это необходимо, расстанемся.

Они пристально смотрели друг на друга, и со стороны явно видно было, что если и было между ними какое-то чувство, то оно давно умерло, а то, что осталось, только надгробный камень на могиле их любви, разгоревшейся от запретов, но погасшей, лишь только привычка пришла на смену ее остроте.

— Что ж, хорошо. Я дам тебе знать о себе.

— Я буду ждать.

Однако, несмотря на принятые меры, несколько дней спустя Онор пригласил к себе сам кардинал Рицетти. Попеняв молодой женщине на непослушание, он дал ей поручение — передать письмо французскому королю.

Фактически, это означало, что ее присутствие в Риме более нежелательно.

Ослушаться кардинала Рицетти было все равно, что спорить с инквизицией.

Онор-Мари сочла за лучшее покинуть Италию. Она отправилась во Францию морем, огибая южную Европу, пытаясь извлечь из круиза максимум удовольствия.

Бригантина, на которой отправилась в путешествие Онор, носила имя «Белая чайка». Она приобрела ее, хотя могла просто нанять в порту корабль.

Вначале она так и намеревалась сделать, но после беглого осмотра «Белой чайки», Онор загорелась желанием купить ее. Деньги не составляли для нее проблемы, и красавица-бригантина стала ее собственностью. Теперь изящное судно легко летело по краешку волн, ловя попутный ветер. Морской болезнью Онор на удивление не страдала, так что она была довольна своей поездкой.

«Белая чайка» шла через Гибралтарский пролив. На горизонте зеленели холмы Португалии, а с со стороны моря к бригантине приближались два быстроходных парусника. Их силуэты скоро отлично можно было рассмотреть на фоне чистого голубого неба. И над парусником развевался черный флаг — флаг корсаров.

— Это пираты! — взвизгнул кто-то из команды. Онор подбежала к борту, и если у нее были какие-то сомнения, то они тут же пропали. Корсарские корабли приближались. Она метнулась в каюту. Густой аромат духов заполнил ее ноздри, резко ударив ей в голову после свежести морского бриза. Она поспешно вытрясла из ларца деньги и драгоценности. Куда спрятать? Она не долго думая зашила их за подкладку платья. Теперь она выпрямилась и огляделась. Что делать теперь? Спрятаться? А если пираты просто потопят корабль? Грохот пушечного выстрела подтвердил обоснованность ее сомнений.

Она опустилась на стул, приняв судьбу такой, как она есть. Будь что будет…

Время тянулось медленно. Гром выстрелов доносился в каюту, заставляя ее вздрагивать от страха. А потом она услышала вопль. В нем смешались десятки голосов, а в них — ужас, ярость, отчаяние, предвкушение победы и ненависть. Она зажала ладонями уши. Не слышать этого почти означало бы, что все это происходит не с ней. Но реальность ворвалась в ее каюту, и она оказалась в грязных руках пирата.

— Кто ты такая? — грубо спросил он у нее.

— Пассажирка, — заикаясь, ответила Онор-Мари.

— Ах, пассажирка! Отлично, — он презрительно оглядел ее и подтолкнул к стулу. — Сиди здесь, пассажирка. Мы пока займемся остальными. Где ключи?

Она кивнула на секретер.

Пират небрежно сгреб ключи, и она услышала скрежет запираемого замка.

Она осталась одна.

Она не знала, куда направляется ее корабль. А «Белая чайка», развернувшись, взяла курс на Новый Свет. Она оказалась в западне.

Долгие недели она провела в душной каюте, куда ей милостливо заносили еду и воду. Какую судьбу ей уготовили? Она не знала. Самые жуткие предположения тревожили ее разум, и Онор просыпалась ночами в холодном поту и дрожала потом до утра, перебирая воспоминания о привидевшихся кошмарах. Дни походили один на другой, как близнецы, и она уже почти привыкла к постоянному чувству страха, не оставлявшему ее ни на минуту.

Так «Белая чайка» пересекла Атлантику. Онор и не подозревала, куда несет ее судьба. Корабль уже практически достиг берегов Америки, когда очередная катастрофа вторглась в жизнь Онор-Мари. Захваченное пиратами судно напоролось на прибрежные рифы, которые обрекли его на неизбежную гибель. Испуганные, злые пираты проклинали матроса, стоявшего на вахте, и спускали в шлюпки свои скромные пожитки. Они выплеснули свою злобу и разочарование, бросив Онор-Мари одну на тонущем корабле, а для пущей верности привязали ее к мачте. Она видела, как отплыли спасательные шлюпки, кричала им вслед, умоляя не оставлять ее, но безжалостные бандиты остались глухи к ее стенаниям.

Онор в отчаянии попыталась выпрямиться. Тугая веревка впивалась в ее тело. Подлецы, ах, подлецы! Ветер швырнул ей в лицо прядь намокших волос.

Волны, перекатываясь через борт, заливали ее водой. Безумно хотелось пить, от соленых капель становилось только хуже. Онор рванулась в последний раз.

Как бы не так. Грубые разбойничьи руки крепко привязали ее. Подлецы! Она еще раз хрипло позвала на помощь, но голос сорвался от усилия. Она не могла бы перекричать плеск волн, даже если на берегу был бы кто-нибудь живой. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, вообще не чувствовала, есть ли у нее что-то, кроме пересохшего от жажды горла. Горькое отчаяние захлестнуло ее. Она обречена. Онор попыталась прочитать молитву, но память не слушалась ее. Все слова вылетели из головы. Сердце стучало, словно желая вырваться из груди. «Белая чайка» медленно погружалась. Она уже стояла по щиколотку в воде. Еще совсем немного — и она скроется под водой, унося с собой ее, Онор-Мари.

Шестое чувство сработало почти мгновенно. Онор вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. Кто-то был рядом, здесь, на тонущем корабле. Онор затаила дыхание, боясь ошибиться. Как она ни поворачивала голову, ночная мгла скрывала от нее все. Дрожа всем телом, Онор вся обратилась в слух. Тишина.

Какая-то тень отделилась от борта. Онор напряглась. Это мог быть ктонибудь из пиратов, решивший милосердно добить ее. Кто-то бесшумно приблизился к ней. Наконец ее измученные глаза различили незнакомца, стоящего в нескольких шагах от нее… Его освещала луна, но все, что она могла бы сказать о нем, это лишь то, что это был, несомненно, человек. На нем была одежда странного покроя с бахромой на краях, нож и что-то вроде топорика у пояса. Ветер играл его длинными черными волосами, которые были перевязаны надо лбом лентой, расшитой бисером, и украшены несколькими длинными птичьими перьями. Когда из мрака выступило его лицо, Онор разглядела четко очерченное скуластое лицо и черные, чуть косо разрезанные глаза. Но даже дикий, волчий блеск этих странных глаз не испугал ее. Около нее был живой человек! Пусть хоть порождение ада. Ей не пришло в голову, что этот человек сам по себе может быть опасен. Это не был одним из пиратов, следовательно, это был друг.

— Помогите мне, — проговорила она и тут же сообразила, что он вряд ли поймет ее.

Индеец приблизился к ней. Онор заметила, что головой едва достает до его плеча. Она сразу ощутила себя в безопасности. Помощь пришла. Неважно откуда. Онор увидела нож, сверкнувший в его руке. Два взмаха, и веревки упали к ее ногам. Онор покачнулась и схватилась одной рукой за мачту, а другой за незнакомца.

— Как мне благодарить вас! — порывисто воскликнула она и снова спохватилась. — Вы не понимаете меня, да?

Индеец молча осматривал ее. Его изучающий взгляд покоробил Онор. Она невольно вгляделась в его хмурое скуластое лицо с властным тонкогубым ртом. Она спрашивала себя, кто это может быть, но не находила ответа.

Вдруг он резко повернулся.

— Идем, — сказал он по-французски, но с таким акцентом, что Онор с трудом поняла его. Но она обрадовалась, что они могут хоть как-то общаться.

— Значит, вы понимаете меня? Отлично! Где я? Скажите мне, куда я попала?

Не отвечая, он схватил ее за руку и насильно поволок за собой. Корабль постепенно погружался. Онор увидела, что ее спасителя ожидает небольшая лодка, узкая и длинная. Индеец легко подхватил ее, и Онор мгновенно оказалась вне «Белой чайки». Индеец молча греб. Онор-Мари оглянулась.

Корабль погрузился носом в черную воду, и через мгновение над поверхностью виднелись лишь тонкие мачты; потом и их не стало. Онор не огорчилась.

Пусть корабль затонул, у нее хватит средств, чтобы отстроить его, а может даже, чтобы построить новый. Ведь самое главное — все ее наличные деньги прятались за плотным корсажем. Если их не хватит, она напишет управляющему. Она блаженно улыбнулась. Хорошо быть богатой!

— Я попала в Америку? — спросила она и, не получив ответа, вспылила.

— Но вы же понимаете меня, сударь! Неужели так уж учтиво молчать, когда с вами говорит женщина? Вы онемели?

Ее спутник повелительно поднял руку.

— Тише! Хочешь попасть в руки ирокезов?

Онор слегка опешила. Мало того, что она едет неизвестно куда в темноте со странным незнакомцем, непонятно, к какой нации и расе принадлежащим, так он еще и пугает ее какими-то ирокезами.

— В руки ирокезов? — недоуменно переспросила Онор. Индеец кивнул. — Это люди? — осторожно поинтересовалась она. Между бровями индейца пролегла складка; это и все, чем он выдал свое удивление.

— Бледнолицая скво, твоих ушей никогда не касалось имя ирокезов?

— Никогда, клянусь. Я не понимаю… Объяснитесь, в конце-концов.

— Не кричи, бледнолицая скво. Ты привлечешь внимание этих трусливых змей.

Она устало сжала виски ладонями.

— Вы их боитесь?

— Твой язык произносит глупые слова, бледнолицая скво. Много ли ты видела настоящих воинов, дрожащих при виде этих жалких тварей?

— Здесь нет эпидемии безумия? Что здесь происходит? Какие ирокезы?

Какие воины? Что за тайны?

— Скво приехала из-за океана?

— Я? Прямо из Италии. Я ехала в Кале, но эти негодяи, пираты, захватили мой корабль. И вот я здесь, живая благодаря вам. Но уж и не знаю, радоваться ли этому… Кто вы?

— Я воин из племени гуронов.

— Гуроны это вроде ирокезов? — страдальчески спросила она.

— Гуроны великий народ, ирокезы — ничтожные змеи.

— Слава Богу, вот мы и добрались до сути. Это все-таки народ. Это как будто национальность? Гуроны? И, как их там, ирокезы? А французы, надеюсь, здесь есть? Вы же говорите по-французски.

— Франки? Бледнолицые?

— Ну, в общем… — Онор растерянно вгляделась в своего смуглолицего спасителя. — Если ваши гуроны все такие смуглые, то французы, должно быть, бледнолицые.

— Есть. Они живут в больших домах. В городе. Франки, ингизы.

— Это еще кто?

— Ингизы… — индеец напряг свои голосовые связки, выговаривая трудное слово. — Франки зовут их «англикане».

— Англичане?

— Да.

— Богатая страна. Вавилон какой-то. Может, здесь еще кто-то живет?

— Много. Алгонкины, абенаки, дакоты…

— Довольно! Я не запомню, — взмолилась Онор. Лодка достигла берега.

Индеец выпрыгнул из нее и вытащил на сушу вместе с Онор. Она выбралась из нее и, покачиваясь, прошлась по берегу.

— Слава Богу! Суша! Как я устала от моря, от качки, от соленой воды.

— Идем, — позвал ее индеец. Он пошел вперед неслышным легким шагом.

Онор едва поспевала за ним.

— Послушайте… Я умираю от жажды. Может быть…

— Возьми, — он протянул ей флягу, выдолбленную из тыквы. Она мысленно помолилась Всевышнему и отпила немного воды, мерзковатой на вкус.

— Спасибо. Куда мы идем?

— В Сан-Симоне.

— Это город? — спросила она с надеждой.

— Да.

— Это далеко?

— Нет. Тише.

Больше двух часов Онор и ее спутник быстрым шагом двигались вдоль берега. Шумные волны разбивались о рифы, обдавая их брызгами. Онор отказалась от мысли замедлить шаг, индеец не слушал ее, а она боялась остаться одна в этом чужом для нее месте. Наконец они вышли к городским вратам, выстроенным на старинный манер, хотя внутрь можно было попасть, минуя их, и перед Онор предстал пейзаж, в котором уже не было ничего странного. Небольшие двухэтажные дома, яркие вывески, пустынные узкие улицы — слишком ранний час — даже крик петуха, — все, что говорило о цивилизации, не могло не успокоить измученную молодую женщину. Индеец показал на серый дом перед ними.

— Живи здесь, бледнолицая скво.

И он исчез скорее, чем она успела поблагодарить. Онор растерянно постояла посреди улицы. Вот это приключение! И она даже не спросила его имени! Онор постучала в деревянные двери дома, на который ей указал ее спутник. Это была гостиница, о чем гласила ярко-синяя вывеска на ее родном языке. На стук вышел заспанный трактирщик. Он с недоумением уставился на молодую женщину в мокрой одежде, длинные влажные волосы которой полностью закрывали спину.

— Можно мне здесь остановиться?

— А деньги у вас есть? — грубо спросил он, решив, что порядочные постоялицы не являются в половине пятого утра.

Она кивнула. К счастью, все свои наличные деньги она зашила за подкладку платья, еще когда заметила, что на корабле начались беспорядки.

— Входите. Могу я иметь честь узнать ваше имя?

— Онор-Мари Дезина. Я французская баронесса, — сказала она, чтобы предупредить возможный недостаток уважения к ее особе. Титул подействовал магически.

— Располагайтесь, мадам. Я проведу вас в вашу комнату.

— Не беспокойте меня ближайшие часы. Я ужасно устала и хочу спать.

— Конечно, мадам.

Онор проспала не раздеваясь почти весь день, и проснулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Она открыла глаза и увидела трактирщика.

— Вставайте, мадам. Не знаю, что с вами стряслось, но здесь дамы из Благотворительного Союза, которые хотят видеть вас. Вчера, говорят, затонул какой-то корабль. Вы не с него?

— Да. Это пираты. Налетели на рифы.

— Расскажете дамам. Идите со мной, они ждут внизу.

Она поправила высохшее, но страшно мятое платье и спустилась в зал.

Там ожидали две дамы почтенного вида, обеим было за сорок. Они преувеличенно приветливо поздоровались с Онор. С первых же слов Онор поняла, что имеет дело с фанатичными протестантками. Но они без зова явились на помощь, и Онор рассказала им всю историю.

— Пожалуй, я не была достаточно осторожна, набирая свою команду. Как-то не было времени подумать. Мне не пришло в голову… И поплатилась. Они захватили мое судно, чтобы добраться до Америки, налетели на риф, привязали меня к мачте и покинули корабль. Кто знает, где они сейчас.

— Ох, бедняжка! Как же вам удалось спастись?

Это и для самой Онор было загадкой.

— Не знаю даже, как вам объяснить. Какой-то человек спас меня, привел меня в город и исчез. Очень странный. Странно одетый. Сказал, что он — гурон.

— Гурон!!! — воскликнули дамы одновременно. — Да что вы? Не может быть!

— А что? — удивилась Онор.

— Это же дикари! Гуроны! Вы не знаете, ведь в Европе это зло неведомо.

Совсем дикие, кровожадные племена индейцев, они убивают всех белых! И он отпустил вас живой? Должно быть, что-то случилось, что ему помешало,

— предположила одна.

— За что же меня убивать? — недоуменно спросила Онор.

— Да за белую кожу. Они нас всех ненавидят, эти язычники, — истерично воскликнула посетительница. Онор ничего не понимала.

— Но этот человек меня спас, — возразила она.

— Не к добру, — изрекла вторая дама, которая до сих пор молчала. — Здесь какая-то хитрость. Эти индейцы — воплощение коварства.

— Знаете, какой у них обычай? Они снимают скальпы со своих врагов.

Все волосы вместе с кожей и хранят. Да, да, уж поверьте.

Онор была потрясена, хотя все это как-то не укладывалось в голове. Она была искренне благодарна незнакомцу за спасение, и не понимала, какие тут могут быть хитрости. Наверняка, он просто увидел женщину в беде — и помог.

Но вслух Онор согласилась с дамами. Они здесь жили, им лучше знать, а у нее только интуиция.

Первая дама, представившаяся как мадам Бенуа, пригласила Онор пожить у нее, пока она не решит, что делать. Предложение понравилось Онор, тем более, что у нее было достаточно денег, чтобы не стать обузой. Она переехала в тот же день. Мадам Бенуа жила в большом удобном доме, конечно, гораздо меньшем, чем самый скромный замок, унаследованный Онор от старого барона. У нее был муж, уже пожилой человек, детей не было. Она давно ушла с головой в благотворительность, и протестантские собрания были для нее лучшим времяпрепровождением. Она и Онор попыталась обратить в свою веру, но натолкнулась на глухую стену. Онор была не из тех, кто легко поддается влиянию. Хотя то, что она сама была крещена в католической церкви, она и предпочитала умалчивать. Она вообще любила все суетное — наряды, балы, театр. Ее платья были светлые, нарядные, с глубокими вырезами, что донельзя шокировало ее защитниц из Протестантского Союза.

Они намекали ей, что сейчас время не наряжаться, а благодарить Бога за чудесное спасение, но Онор не вняла, зато принесла небольшой денежный дар для их Союза, что на некоторое время примирило ее с благочестием.

Через несколько дней у мадам Бенуа намечался «бал для избранных», то есть для участников Союза с их семьями. Мадам Бенуа даже одела свое парадное коричневое платье с белым воротничком, оживлявшим его, как веревка на шее повешенного его рубаху. Онор переоделась в платье лавандового цвета с шелковой вышивкой, которое купила в самом модном магазине Сан-Симоне. В тяжелом кринолине она казалась особенно стройной и изящной. Мадам Бенуа испустила вздох неодобрения, но смолчала, ведь в конце-концов, Онор была ее гостьей. Было еще рано, и обе женщины, молодая и не очень, сидели в зале, коротая время за беседой. Онор рассеяно слушала. Теперь она уже не переживала из-за своей вынужденной поездки на край света. Дома ее никто не ждал, можно было не спешить. А корабль скоро починят — хорошо быть богатой. Она улыбнулась. Надо же, какое приключение ей довелось пережить!

Но вдруг тишину нарушил резкий шум за окном. Мадам Бенуа вздрогнула.

— Не бойтесь, — удивленно сказала Онор, — должно быть, подрались солдаты.

— Вы не знаете этой страны. Никогда не знаешь, что случится в следующую минуту…

От неожиданного стука в дверь мадам Бенуа даже подскочила. Она сама открыла дверь, высунувшись наружу с опаской, как пичуга. Какой-то человек, весь в крови, вбежал в комнату и рухнул на пол.

— Индейцы! Идут индейцы! — прохрипел он, забившись в агонии. Мадам Бенуа с видом великомученицы повернулась к Онор.

— Видите, что делается?

— Что же делать?

— Ничего. Нужно сидеть и ждать. Может, нас и не тронут, — в ее голосе звучала уверенность в обратном.

— Ну кто может напасть на женщин? — недоуменно произнесла Онор.

— Они могут. Тем более, наши храбрые солдаты недавно оттеснили их дальше на запад. Колонистам нужны земли.

— Но это же их земли, не так ли?

— Они дикари, — твердо сказала мадам Бенуа. Их необходимо истреблять, а не договариваться с ними. Если б их уничтожили раньше, мы б сейчас не дрожали за свою жизнь.

— Должно быть, они рассуждают точно так же, — заметила Онор. Мадам Бенуа возмутилась.

— Они не могут рассуждать. Сплошная дикость и злоба. Как звери.

Порождение дьявола, — она сердито села назад в свое кресло. — Будем ждать и молиться, — сказала она Онор-Мари. Но Онор не могла так просто успокоиться.

— Может, нам лучше попытаться уехать? Мы могли бы спрятаться. Ваш дом так заметен. Нас могут убить ни за грош.

— Поздно. Если мы окажемся сейчас на улице — пощады не жди. Когда генерал Роша сжег их деревню с их выродками, они совсем озверели. Раньше можно было надеяться, что они возьмут пленных, теперь — нет.

Онор была в ужасе. Рассказы мадам Бенуа доводили ее едва ли не до нервного срыва.

— Может, все-таки, они будут брать пленных? Ради выкупа, например. Я богата, на родине у меня целое состояние. Я уже написала управляющему.

— Если они возьмут пленных, то не ради выкупа, дорогая моя, а ради того, чтобы при всех своих сородичах предать их такой страшной смерти, какая доброму христианину и в голову бы не пришла, — сухо проговорила мадам Бенуа, наслаждаясь расширенными от волнения глазами Онор.

— И женщин?!

— Не знаю, — неуверенно произнесла мадам Бенуа. Не слышала. Впрочем, может быть участь похуже смерти.

Онор так не считала, но не возразила. Обе женщины продолжали ждать.

Кроме них и слуг в доме больше никого не было. Они были совершенно беззащитны.

— Они обдирают кожу с головы живых людей, — шепотом рассказывала мадам Бенуа. — Женщины у них используются как вьючные животные. Они их в грош не ставят. Говорят, они могут убить какую из жен просто за то, что она недостаточно почтительна к супругу.

— Они что, многоженцы?

— Да! И они поклоняются Вельзевулу. Правят какие-то дьявольские обряды в лесу. И там происходят ужасные оргии. А воюют они луками и такими топориками, которым можно проломить голову кому угодно. Они страшно кровожадны.

— Как вы здесь живете? Это же кошмар.

— Живем. Ничего не сделаешь. Их стараются уничтожать, но они живут глубоко в лесах, и нашим солдатам трудно соперничать с ними. Они не могут так хорошо ориентироваться в лесу, как дикари.

— Может, в доме есть какое-нибудь оружие? — спросила Онор.

— Молитва — вот наше оружие!

— Вот дура!

Мадам Бенуа недоуменно приподнялась, не веря своим ушам. Онор и сама не заметила, что сказала это вслух. Но женщина не успела больше сказать ни слова. Страшный удар сокрушил деревянную дверь. Мадам Бенуа закричала от ужаса, и крик ее тут же оборвался — в грудь вонзилась стрела. Все произошло в мгновение ока. Несколько смуглотелых людей с лицами, похожими на древние маски, ворвались в дом, крича что-то на своем языке. Запах дыма мгновенно разнесся по комнате — дом подожгли факелами. В тот же момент разъяренные индейцы заметили Онор, сжавшуюся в комочек. Она успела увидеть лишь темную тень, метнувшуюся к ней быстрее ветра.

«Права была мадам Бенуа!» — пронеслось в голове Онор.

— Помогите! — в отчаянии закричала она, пытаясь встать, но руки нападавшего заставили ее упасть в кресло, где она сидела. Она сразу увидела нож в его руке, и вот рука занеслась над ней. Онор, крича, пыталась отвести руку, тянувшуюся к ее горлу. Но никто не пришел к ней на помощь, — в этой войне каждый был сам за себя. Несколько секунд продолжалась отчаянная борьба. Индеец был гораздо сильнее. В каждом его движении была ловкость дикого зверя. Тут за спиной Онор ярко вспыхнула штора, и лицо индейца, освещенное пламенем, показалось ей знакомым. Искаженное яростью, с горящими темными глазами, оно было раскрашено цветными полосами едва ли не до неузнаваемости. Но Онор уже видела однажды это лицо с орлиным профилем — лицо ее спасителя. Онор испытала такое искреннее облегчение, такую радость, словно пробудилась от страшного сна. Выражение доверия, вдруг осветившее ее побледневшее было лицо, не могло не привлечь внимания индейца. Нож замер у ее шеи. Он вгляделся в ее лицо и тоже узнал ее.

Возможно, это бы не остановило его, но Онор улыбнулась так искренно, так непосредственно, и она не притворялась. Это решило ее судьбу. Индеец схватил ее за руку и заставил встать. Дом уже разгорелся вовсю. Индеец бросился на улицу, таща Онор за собой. Пахло дымом, шла настоящая война.

Онор зажмурилась; то справа, то слева от нее свистели стрелы, гремели выстрелы. Индеец, казалось, не замечал этого. Он шел так быстро, что Онор боялась, что упадет, а он потащит ее дальше. Вдруг он резко остановился.

Его глаза обвели площадь.

— О, Утай-Иса, — воскликнул он. Из темноты мелькнула тень. Онор только теперь заметила другого индейца с волосами, собранными в хвост на затылке.

Он кинулся на них молниеносно, но ее спутник оказался проворнее — выбросил вперед руку с ножом, и нападавший с хрипом повалился на землю. И тут Онор впервые увидела то, о чем ей говорила мадам Бенуа. Индеец наклонился к своему мертвому собрату. Резкое движение — и его скальп остался у него в руках. Онор оцепенела, не в силах отвести взгляда от окровавленной головы.

Но индеец, не теряя ни секунды, потащил ее дальше.

— Зачем? Зачем? — воскликнула Онор. — Он же такой же, как вы. Зачем вы его убили?

— Ирокез — враг. Следил за мной. Разведчик.

— Но зачем тогда было нападать на город? — Онор недоумевала.

— Белый человек — враг.

Они вышли за пределы города. Вековые сосны со всех сторон подступали к ним.

— Куда мы идем? — ужаснулась Онор. — В лес? Я не хочу!

— Ты пленница! — внушительно произнес индеец, поворачиваясь к ней. — Моя пленница.

Онор замолчала. Ну и влипла же она!

— Как вас хотя бы зовут? — через некоторое время спросила Онор.

— Мое имя Красный Волк, — ответил индеец. Он добавил его аналог на своем родном языке, но Онор не только не запомнила его, но даже не уловила. Теперь Онор заметила красноватое перо у него в волосах.

— Разве это имя? — удивилась Онор. — Это кличка. Вот меня зовут ОнорМари.

— Плохое имя. Ни о чем не говорит. Кто есть Ономари? Никто. Она похожа на цветок, что белые растят в своих садах. Я звал бы ее Тигровая Лилия.

Да, так я буду звать тебя, пленница.

— Разве можно вот так взять и сменить имя, — возразила Онор. — Так назвали меня родители, и ничего не сделаешь.

— Имя — то, что идет впереди человека. Меняется человек, меняется имя.

— Если уж говорить о сравнениях, — заметила Онор, то вам подходит имя Красный Волк. На мой взгляд, у вас и правда есть что-то от волка. Вас назвали так родители?

Он не ответил. Оглядевшись, он сложил руки рупором и закричал, подражая какой-то птице.

Лес наполнился тенями. Бесшумные, легкие, собирались вокруг них индейцы. Онор со смешанным чувством страха и почти детского любопытства разглядывала их лица. Они все были одеты только в набедренные повязки из кожи с длинной бахромой по краю, волосы утыканы перьями, лица раскрашены красками, у некоторых татуировка на груди. У их поясов — Онор похолодела

— свисали скальпы поверженных врагов. Они заговорили между собой — Онор не понимала их. Она заметила еще одну женщину, руки которой были связаны сзади. Онор приблизилась к ней.

— Кто вы? — прошептала она. Девушка вздрогнула. Ее губы беззвучно шевелились.

— Люси Арле. Ужасно, ужасно, — она дрожала, как лист на ветру. Онор успокаивающе коснулась ее плеча.

— Но мы живы, Люси. Может, все и обойдется.

— Как вас зовут?

— Зовите меня Онор, — она ободряюще улыбнулась. Теперь они держались вместе. Онор тоже связали руки, правда, не очень туго, но развязаться самой ей бы не удалось. Несколько индейцев шли впереди нее, несколько — сзади. Их смуглые лица всегда были напряжены, они неотступно следили за каждым движением женщин.

— Нас обратят в рабство, — шептала Люси. — И отдадут в наложницы этим нехристям. Нам не вырваться.

— Может, мы убежим.

— За нами следят, — горько возразила Люси.

— Не смогут же они вечно сидеть и сверлить нас взглядом. Позже попробуем сбежать. Через несколько дней.

— Может быть поздно, — глухо отозвалась Люси. Онор вздохнула.

Но пока с ними обращались сносно; индейцы вели себя сдержанно и, как будто, не собирались действовать согласно пиратскому лозунгу «Женщина — всем!». На их целомудрие никто и не пытался посягать. Но Люси в каждом обращенном на нее взгляде видела страсть. Страх сделал ее полупомешанной.

На ночь индейцы разбили лагерь в лесу, прямо на поляне разожгли костер, из еловых веток соорудили себе «постели». Прямо на открытом огне зажарили мясо. Онор-Мари тоже достался пахнущий дымом и смолой кусок, внутри полусырой. Но она устала и проголодалась — привередничать не приходилось.

Люси ничего не ела, она сидела, уставившись в одну точку. Онор отчаялась привести ее в чувство. «В конце — концов, если человек себе враг, какой смысл уговаривать и сыпать доводами», — сердилась Онор. Она попробовала пристать к Красному Волку, но он остался равнодушным и предложил Онор, что его товарищи насильно заставят пленницу поесть. Онор ужаснулась и отошла подальше. О возвращении назад даже речи не шло. «Но ведь можно будет предложить выкуп», — думала она, греясь у костра в полумраке. Ее никто не ждал, никто не беспокоился о бедной пропавшей Онор-Мари — это было большим утешением.

Никогда еще Онор не спала под открытым небом. Они легли вместе с Люси, пытаясь обогреть друг друга. Двое индейских воинов постоянно дежурили у костра.

Глубокой ночью Люси разбудила Онор, которой только недавно удалось забыться сном. Она подскочила, испуганная неожиданным движением.

— Давай убежим сейчас, — зашептала Люси. — Все спят. Идем!

Онор приподнялась. Двое все так же дежурили у костра, и Онор указала на них девушке. Но та упрямо покачала головой.

— Они смотрят в другую сторону. Пройдем за их спиной.

Это было совершенно нереально, и Онор указала ей на это.

— Безумство. Я не хочу быть пристреленной. Они попросыпаются и убьют нам в суматохе. Лучше подождем.

— Нет, сейчас. А то я уйду одна, — упрямо повторяла Люси. Онор пожала плечами.

— Пожалуйста. Но стоит подождать. Нас могут освободить. Или заплатим выкуп. Или оставят нас в конце — концов без надзора.

— Ты трусишь! — обвинила она Онор-Мари.

— Мне дорога моя жизнь.

Люси презрительно глянула на нее и на четвереньках поползла в кусты.

Там она побежала; хруст веток в ночной тишине звучал, как грохот.

Краснокожие встрепенулись, вслед ей полетели стрелы. Она закричала и камнем рухнула на землю. Она была мертва.

Онор со слезами на глазах бросилась к ней. Она уже не боялась гнева индейцев. Она звала Люси по имени, трясла ее, но стрела пронзила молодой женщине сердце. Индейцы оттащили ее в сторону. Поскольку Онор более-менее знала лишь Красного Волка, она набросилась на него едва ли не с кулаками, хотя стрелу пустил другой индеец.

— За что? За что?! Вы же могли остановить ее, не убивая! Зачем было убивать это безобидное существо? Ну зачем? Откуда такая жестокость?

Индеец отстранил ее.

— Маленькая скво не должна была убегать!

Он отошел, оставив без внимания ее возмущенную вспышку. Ночь еще не кончилась, и индейцы, наскоро похоронив бедную Люси, вновь расположились на ночлег. Онор окружили со всех сторон. Она заснула, потому что нужно было, несмотря ни на что, восстановить силы. Под утро ее разбудил вой. Где-то неподалеку бродили волки. Волосы у нее стали дыбом, ей уже мерещились красные блестящие глаза, глядящие на нее из темноты. Она встала. У тлеющего костра дежурил Красный Волк, поэтому она решилась подойти к нему и присесть рядом.

— Это волки? — спросила она виноватым тоном, чувствуя себя неловко из-за своего страха, которого она стыдилась.

— Волки. Тигровая Лилия боится волков?

Онор понравилось ее новое имя, оно звучало красиво, и она невольно улыбнулась.

— Мне жутко, — созналась она. — У меня на родине я жила в большом городе. Там нет диких животных.

Он понимающе кивнул.

— Все скво боятся волков, даже скво гуронов. Но эти не подойдут близко, не бойся. Они боятся еще больше, чем ты.

— У них зубы и когти, чего им бояться, — возразила она. Он поглядел на царапину от ее ногтей на своей руке.

— У белой скво тоже когти.

— Я защищалась.

— Они тоже, — серьезно ответил индеец. — Белый человек занял их лес, съел их еду, убил их братьев. И волк мстит всем, кто его враг.

— Так они не нападут?

— Нет.

— Нам еще далеко идти? — спросила Онор.

— Нет. Мы будем в нашей деревне до того, как минут четыре луны.

— Четыре дня? — догадалась она.

— Да, четыре дня.

— А потом?

— Как решат вожди.

— А как обычно решают вожди?

— Скоро узнаешь, Тигровая Лилия.

Онор вздохнула. Волк был немногословен. Она задумчиво разглядывала его. Жестокой складки у его рта больше не было, он был невозмутим и словно витал в облаках, рассеянно глядя на тлеющие потрескивающие угли. Онор впервые могла хорошо рассмотреть его. Теперь она не была в панике, не спешила, а Волк как раз стер с лица цветную краску. Онор не видела в нем ничего такого, что заставило бы ее согласиться с мадам Бенуа, будто индейцы не люди. Когда кошмар сражения остался позади, перед ней был обыкновенный мужчина, высокий, худощавый, образцово подтянутый, что редко увидишь у белых. Он был довольно смугл, черные волосы длиной до плеча блестели, как мех у здорового животного. Очень темные, практически черные, карие глаза живо поблескивали в полумраке рассвета. Разрез глаз был действительно необычным, отметила про себя Онор, внешние уголки чуть приподнимались кверху, как у народов Востока. Тонкий нос был с небольшой горбинкой, как у южан. В целом, если б он одел обычную одежду и причесался, как белые, Онор сочла бы его просто человеком, проработавшим всю жизнь на открытом воздухе и сильно загоревшим. Онор дала бы ему на вид лет около тридцати, может, двадцать восемь — двадцать девять.

— Зачем вы красите лицо полосами? Спросила наконец Онор. — Они не придают вам привлекательности.

— Наши лица не должны нравиться бледнолицым. Они должны внушать страх, почтение…

— Ясно, — Онор кивнула, сделав вид, что теперь все поняла. Ее взгляд натолкнулся на могильный холмик, выросший под сосной. Она загрустила о бедной Люси.

— Бедная девочка, — Онор подошла к насыпи, словно это помогло бы Люси услышать ее. — Бедняжка….

Волк поднял голову и сказал без неудовольствия, но и с ноткой предупреждения:

— Ей нельзя было убегать.

— Она очень боялась, — возразила Онор. — Боялась до безумия.

— Гуронов?

— Да.

— Тигровая Лилия тоже боится так сильно?

— Не знаю, — Онор смутилась, — наверное, не так сильно, как Люси. Она была такая христианская душа. Она так боялась, что вы…

Онор покраснела.

— Убьем ее? — спросил Волк. — Разве ее не могли убить сразу же?

— Да, но она… Все равно, ей казалось, что ей грозит большая беда, если не жизни, то ее женской чести.

Волк глядел непонимающе.

— Что имеет в виду белая скво?

Онор ругнула себя за излишнюю болтливость и рубанула сплеча:

— Боялась, что над ней учинят насилие.

С минуту они глядели друг на друга. Онор, страшно сожалея, что заговорила о Люси, Волк с искренним гневом в горящих глазах. Он быстро взял себя в руки, и снова голос его зазвучал холодно.

— Я слышал, что бледнолицые именно так и поступают со своими пленницами, с индейскими скво и со своими соплеменницами. Но никогда Красный Волк не слышал, чтоб гурон или даже жалкий алгонкин рискнул прогневить богов и навлечь несчастья на свой род и своих потомков. Когда краснокожие — как бледнолицые зовут нас — идут на войну, мы идем на войну.

Скво поняла?

Онор стало стыдно.

— Жаль, что Люси не слышит тебя, Красный Волк. Она судила, как умела.

Ведь о вас говорят в городе такое…

— И что говорят бледнолицые?

— Что вы сдираете скальпы с живых людей…

— С мертвых. Очень редко с живых. С больших врагов.

— Что вы поклоняетесь Сатане…

— Кто это?

— Враг нашего Бога, — упростила Библию Онор.

— Да? Не знаю, может быть. Но я не слышал о таком боге.

— Что вы не знаете пощады… Это правда…

— К врагу — пожалуй, — сурово заметил индеец. — Разве бледнолицые не такие же?

— Наш Бог предписывает милосердие.

— И бледнолицые слушают его?

— Не всегда, — признала Онор. Все показалось ей вдруг гораздо более простым.

— Послушай, я здесь недавно. И я теперь не пойму, из-за чего все это, Волк? Зачем эта резня? Твой народ живет в лесах, мой в городах. Чем это мешает вам?

— Бледнолицые хотят наши земли, — серьезно ответил Волк. — Хотят строить свои города там, где сейчас наши деревни. Их много, они все приезжают, им мало места. Гуронов не интересуют белые, но они не уйдут с земель предков.

— Должен быть разумный компромисс.

— Что?

— Решение, которое устроит всех.

— Его нет. Потому война. До конца. Пока бледнолицые не уйдут.

— Или пока не будет убит последний краснокожий?

— Нет. Гуроны сильны.

— С луками и стрелами?

— Не сомневайся, скво! — прогремел он.

Онор умолкла. Рассвело, и другие индейцы начали готовиться к долгой дороге. Наскоро позавтракав, они двинулись в путь. Рук ей больше не связывали. И без того она, единственная женщина среди этого отряда крепких выносливых мужчин, была полностью бессильна. Весь день они провели в пути.

Это был трудный, монотонно текущий день, казавшийся бесконечным. Никаких новых приключений не выпало на долю Онор-Мари. Но уже на следующий день она умудрилась поссориться с Волком.

Она сама не поняла, как это случилось, ведь она не была так глупа, чтоб портить отношения с человеком, от которого зависела. Все началось с того, что индейцы неожиданно разделились. Переговорили между собой и по несколько человек стали исчезать в лесу. Скоро, кроме Волка, она осталась в обществе еще двоих мужчин. Они были молоды, хорошо сложены и ненавидели всех бледнолицых без разбора. Пока индейцев было много, они общались между собой, не обращая на Онор внимания. Теперь она вдруг стала действовать им на нервы. Говорили они по-французски плохо. Из-за акцента она и Волка плохо понимала, особенно, если он говорил быстро. А речь остальных она вообще не воспринимала. Они злились, когда она не реагировала на их приказы. Они злились, когда она отставала, когда отходила в сторону. Онор постепенно копила в себе раздражение. Особенно напряженные отношения у нее сложились с молодым индейцем, которого звали Быстрый Олень, естественно, на языке гуронов. Он вообще ненавидел «проклятых бледнолицых», а тут вынужден был целый день видеть перед собой представительницу враждебной расы. Всю дорогу он норовил придраться к Онор, она за словом в карман не лезла, и только взаимное непонимание спасало дело от настоящей драки. Волк наблюдал за ними молча, не защищая Онор, но и не поддерживая Оленя в его придирках. После полудня индейцы устроили привал, но Онор, растянувшаяся в высокой траве, чтобы насладиться отдыхом, вдруг почувствовала себя просто ужасно. Она была женщиной достаточно крепкой и здоровой, но то ли сырая вода, то ли непривычная пища подействовали на нее не лучшим образом. От острой боли в животе она свернулась калачиком, боясь пошевелиться. Когда привал окончился, и Быстрый Олень подошел, чтобы поднять ее на ноги, она даже не повернула головы.

— Убери руки, грязный краснокожий, — прошипела она. Такие слова она слышала от горожан, и теперь они вырвались сами собой. Разгневанный индеец схватился за нож, но подошел Волк, тихо сказал ему что-то на своем языке и, когда тот отошел в сторону, склонился над Онор:

— Что с тобой, Тигровая Лилия? — она ничего не сказала, только еще более сильно обхватила себя руками и тихо всхлипнула. — Ты больна? — спросил Волк.

— Да…

Она слышала, как они тихо переговариваются. Она возблагодарила Бога, что больше они не пытаются поднять ее. Наконец, подошел Быстрый Олень и сунул ей кружку с водой, в которой плавали какие-то травы.

— Пей, — грубо велел он. Онор оттолкнула его руку.

— Уйди, я ничего не хочу.

Он проговорил что-то по-своему, но Онор, не понимая слов, могла поклясться, что он выругал ее. Она постаралась не обращать на него внимания. На какое-то время Онор даже забылась сном. Проснувшись, она заметила, что индейцы исчезли, только Волк сидел неподалеку. Она подозрительно поглядела на него.

— А где остальные?

— Ушли.

— Почему?

— Нет времени ждать, пока белая скво сможет идти. Сегодня ты уже не пойдешь. Лежи. Утром.., да, утром снова пойдем.

— А почему именно ты остался со мной? Ты располагаешь большим временем?

— Ты моя пленница, скво. Ты дойдешь до моей деревни, я так решил.

— О Боже…

Он подошел к ней с чаем из каких-то листочков, вроде того, что пытался предложить ей Быстрый Олень.

— Пей, тебе будет лучше.

— Да мне лучше… — возразила Онор, уверенная, что индейский рецепт добьет ее окончательно.

— Не спорь. Пей. Не то я заставлю тебя.

Онор подчинилась со вздохом. Горький отвар заставил ее отплевываться.

— Какая гадость! Если это яд, то так и скажи.

— Не яд. Но не замолчишь — в другой раз будет яд.

Она и не думала умолкать.

— Отравишь меня? И нарушишь свое слово? Ты только что сказал, что живой доведешь меня до своей деревни.

Только гордость удержала Волка от горького вздоха.

— Лежи тихо, — распорядился он. — Я ненадолго.

Взяв свой лук и томагавк, он скрылся за зарослями. Онор пошевелилась, обнаружив, что уже практически нормально себя чувствует. Но ее бил сильный озноб. Меховое одеяло, которым ее прикрыли, не спасало. Она протянула руку и наткнулась на одеяло, которое Волк бросил на землю для себя. Особенно не задумываясь, Онор натянула его на себя и завернулась в него, как в кокон, плотно подоткнув со всех сторон под себя. Наконец-то по ее телу разлилось блаженное тепло. Она немедленно заснула крепким беззаботным сном.

У Волка, безусловно, было побуждение проучить пленницу, но ему казалось позорным признаться в естественной человеческой слабости — мерзнуть, когда холодно. Костер он загасил, потому что дым мог привлечь внимание непрошеных гостей. На рассвете, невыспавшийся и промерзший до костей, он решил разбудить Онор, чтобы продолжить путь. Он еще не вполне понял привычки Онор и считал, что достаточно назвать ее имя, чтоб она проснулась. Но она не отреагировала. Тогда он настойчиво тронул ее плечо:

— Тигровая Лилия, пора.

Ей снилось что-то из ее прежней жизни. Она вновь была богатой баронессой, и не соображая еще, где она и что с ней, она пробормотала:

— Как вы смеете тревожить мой сон. Убирайтесь вон. Я никого не хочу видеть до полудня…

Она открыла глаза и встретилась взглядом с Волком, онемевшим от возмущения.

— А, это ты… — она вспомнила все, что произошло. — Мне что-то снилось…

Он сдержанно произнес:

— Отзывайся, когда я обращаюсь к тебе, пленница.

— А когда ты ко мне обращался?

— Только что.

Она пожала плечами.

— Я, даже когда бодрствую, не сразу понимаю, что Тигровая Лилия — это я. Мне непривычно. Господи, хорошо хоть, ты не нарек меня какой-нибудь Трухлявый Пень.

— Вставай, Лилия.

Он явно был не в лучшем расположении духа. Онор встала на нетвердые ноги.

— А завтрак будет?

— Сейчас — нет.

Онор тут же осознала, что ужасно голодна.

— Что же, как знаешь, — сердито заметила она и добавила требовательно.

— Мне надо умыться!

Он сделал было движение вслед за ней, но остановился, проговорив:

— Торопись, скво.

Она умыла лицо у ручья, потом, набравшись храбрости, скинула платье и выкупалась целиком. Она немного побродила по прохладной воде, журчащей под ногами, словно живой зверек, и вдруг заметила на другой стороне заросли малинника. Она взяла туфли в руки и вброд перебралась на другой берег. Едва созревшие бледно-розовые ягоды манили ее. Онор забралась в самую гущу и с наслаждением принялась обрывать ягоды, отправляя их в рот.

Она не замечала, что забирается все глубже в лес. Реальность настигла ее в виде огромного медведя, которому вовсе не нужен был сотрапезник. Он враждебно шагнул к Онор, оскалив пасть. Онор закричала во всю мочь своих легких и обратилась в позорное бегство. Но и медведь был довольно проворен…

К счастью для Онор-Мари, Красный Волк хватился ее до того, как услышал крик, иначе его помощь прибыла бы слишком поздно. Однако он отправился разыскивать ее, как только понял, что так долго умываться нельзя. Он нашел ее следы и легко обнаружил сломанные ветки на другой стороне, где она углубилась в кусты. Он пошел за ней, готовый наконец проучить беспокойную пленницу. И тут услышал ее полный ужаса вопль.

Волк подоспел как раз тогда, когда Онор едва не распрощалась с жизнью.

Медведь почти настиг ее, когда он метнул свой томагавк и ранил зверя.

Раздался яростный рев. Животное немедленно кинулось на обидчика. Онор перевела дух, обнаружив, что непосредственная опасность миновала. По крайней мере, для нее. Здравый смысл подсказывал ей бежать без оглядки, но ей вдруг показалось это трусостью, и она замерла в стороне. Волк сражался с помощью одного лишь ножа, и ему приходилось несладко. Огромный разъяренный медведь был грозным противником. Волк с трудом уворачивался от мощных лап. Они катались по земле, защищая каждый свою жизнь. Онор казалась бесконечной эта битва. Ей не верилось, что индеец может победить, но наступил момент, когда Волк поднялся на ноги, а медведь остался лежать бездыханным. Онор подняла глаза на его лицо и испугалась не на шутку. Он был страшен в ту минуту — бледный, с горящим взглядом, с перекошенным от ярости лицом и длинным ножом, с которого капала кровь. Он встретил взгляд Онор, и его темные глаза сверкнули. Онор попятилась. Таким она еще не видела Волка. В нем самом она вдруг увидела столько от зверя, что она предпочла бы остаться один на один с медведем.

— Не подходи ко мне! — взвизгнула она. Она бросилась бежать, не зная, куда и зачем мчится. Она хотела только быть подальше от Волка, от этой страны, от этой чужой для нее войны. Она понимала, что Волк легко догонит ee.

— Остановись, скво! — закричал он. — Остановись, если хочешь жить!

Его гнев подействовал на нее — она совсем потеряла голову. Она побежала сломя голову, и упала, споткнувшись о камень. Она быстро перевернулась и села, но встать не успела — она увидела, что Волк стоит в нескольких шагах и смотрит на нее. Она вся сжалась.

— Ну что, Волк? Хочешь убить меня на этот раз? Давай, у тебя получится справиться с женщиной… Волку изменила его сдержанность. Он вдруг резким движением метнул нож, который держал в руке. Он просвистел у самого лица Онор и вонзился в ствол ели у нее за спиной. Онор вскрикнула.

— Да ты просто зверь, Волк! Ты мог убить меня. Просто так, ни за что!

Потому что захотелось проявить свою силу. Неужели больше не на ком? Что ты доказываешь, воюя с женщиной?

Ее слова перешли в крик. Он поднял руку, приказывая ей умолкнуть.

— Если б я хотел, чтоб ты была мертва, ты б уже была мертва.

Она знала, что он прав, но гнев переполнял ее. Она упрямо продолжила:

— Все, все говорят так, когда их слов уже не проверишь!

— Ты обвиняешь меня во лжи?

— Возможно!

— То есть, ты обвиняешь меня в трусости?

Онор вдруг залилась краской. Волк и трусость? Несовместимые, наверное, вещи. Только что он доказал это. И спас ее от верной смерти.

— Храбрецы не берут в плен женщин, — сказала она уже более притихшим голосом. Волк молча пожал плечами. Его презрительный жест уязвил ее. Она вскочила, ее маленькие кулачки сжались, но Волк повернулся к ней спиной и пошел обратно к месту их ночевки. Всем своим видом он говорил — кто ты такая, чтоб я спорил с тобой? Его пренебрежение злило Онор больше его гнева.

Волк быстро собрался в дорогу. Уложив их немногочисленные пожитки, он зашагал по тропе, даже не глядя, следует ли за ним пленница. Онор брела за ним, осыпая себя бранью. Она уже успокоилась и теперь не могла понять, что такое на нее нашло. «Неблагодарная идиотка! — говорила она себе, — ты заслуживаешь, чтоб в следующий раз тебя растерзал какой-нибудь зверь». Она была не так глупа, чтоб сознательно испортить отношения, которые до сих пор были вполне сносными. Конечно, Волк взял ее в плен, и это вовсе не весело, но и не обижал ее. Ей в сущности импонировала его манера держаться. Он никогда не смеялся над ее вопросами, над ее растерянностью.

Он всегда серьезно объяснял ей все, что бы она не просила. Короче говоря, хотя не похоже, что в его мире женщины занимали положение выше, чем в мире белых, он воспринимал ее всерьез. Он никогда не считал, что она капризничает, всегда принимая ее упрямство как интуицию, подсказывающую ей верное решение. А теперь он вообще не желал разговаривать с ней, словно из пленницы, которой он гордился, как личным достижением, она превратилась в низшее существо, не достойное внимания. Ей хотелось извиниться перед ним, но гордость не позволяла. Она знала, что может сейчас сбежать, но не знала куда. Густой лес вокруг, казалось, становился все плотнее и плотнее, гуще и гуще. Тропинка все чаще исчезала, и они пробирались сквозь заросли, царапавшие лицо и руки острыми колючками. Онор изнемогала. Волк задал темп, который она не в состоянии была поддерживать. Она просила его о передышке, но он обратил на нее не больше внимания, чем на муху. Онор не могла этого вынести.

— Волк! — закричала она. — Как знаешь, а я не могу больше. Убирайся ты к дьяволу…

Он повернул голову и смерил ее холодным взглядом.

— Тигровая Лилия знает, как нужно обращаться с пленниками?

— Не знаю.

Он достал веревку и, держа ее в руке, проговорил:

— Пленникам связывают руки за спиной. А ноги — так, чтоб они могли идти, но не бежать. И за шею привязывают веревку и ведут за нее. И если пленный не будет идти следом, веревка задушит его. Сделать так?

Онор вспыхнула от гнева.

— Чего еще ждать от дикаря?!

— Сделать? — он повысил голос.

— Нет…

Он сразу равнодушно отвернулся и зашагал дальше. Этот день стал кошмаром для Онор. Волк заставил ее вымотаться до полного бессилия. Когда он наконец остановился и стал готовиться к ночлегу, разводить огонь, Онор просто упала на землю. За последний час она несколько раз падала, но Волк даже не повернулся подать ей руку. Она вставала и молча шла дальше. Теперь она лежала, глядя в небо широко открытыми глазами. От еды она отказалась, у нее не было сил. Волк поужинал в одиночестве, загасил костер и растянулся на траве. Онор приподнялась на локте. Он тихо равномерно дышал, и Онор решила, что он спит. У его пояса висел нож, и достать его сейчас было совсем легко. Онор поколебалась. Ей хотелось иметь что-нибудь для защиты. «Я не овечка, чтоб безоружной идти на заклание», — решила она и бесшумно приподнявшись, потянулась за ножом и взяла его. У самого пояса Волка на ее запястье вдруг сомкнулась его сильная рука. Он крепко сжал ее руку, но не так сильно, чтоб ее пальцы разжались.

— Хочешь убить меня, белая скво? И как ты хочешь это сделать?

Он приблизил ее руку к своей груди.

— Так? Ты попытаешься пробить сердце? Но у твоих рук не хватит силы.

Твой удар не сделает большого вреда. Или ты попробуешь ударить меня в живот? — он плавно передвигал ее руку, словно выбирая место для удара. — Но от такой раны умирают не сразу. Я успею отомстить.

Его рука резким движением перевела нож к ее горлу. Онор вздрогнула от прикосновения холодного лезвия.

— Лучше так. Учись наносить удары наверняка, Тигровая Лилия, — он показал ее рукой движение, словно она перерезала его горло. — А не умеешь, то не бери оружия воинов.

Он резко отшвырнул ее руку, и нож выпал. Он подобрал его и вернул на место.

— Я не собиралась убивать тебя, — запальчиво воскликнула Онор.

— Ты б и не сумела.

— Важно, что я не собиралась!

— А зачем тебе мой нож?

— А как бы ты себя чувствовал, если б ты был в плену, совсем один, безоружный?..

— Белая скво, никогда этого не делай.

— Не обещаю. Но буду осторожнее, — сказала она назло ему.

— Тебе не застать меня врасплох.

— Посмотрим.

Утомленная этим бессмысленным спором, Онор-Мари отвернулась. Волк стал ужасно злить ее. Она еле сдерживалась, ей хотелось наговорить колкостей, задеть его. Ее раздражала его внешняя неуязвимость.

Волк поднял ее на рассвете. Холодное серое утро нагоняло на Онор тоску. Она уже жалела, что остальные индейцы покинули их. Все-таки, человеческие голоса. Ей было очень одиноко…

Около полудня Онор и Волк проходили через осиновую рощу. От слабого ветра листья тихо шелестели, словно нашептывая что-то. Вдруг Волк остановился. Его тело напряглось, его взгляд шарил по зарослям.

— Что еще? — сердито спросила Онор.

— Слышишь?

— Листья шумят на ветру… И все.

— Нет, — он качнул головой и осторожно положив руку на свой боевой топор, сделал несколько шагов. Он прислушался снова и поспешил вперед, пока на их пути не появилась чудесная солнечная поляна, поросшая ароматными травами. Там лежал индеец и чуть слышно стонал. Они приблизились. Волк осторожно перевернул его на спину.

— Это же Быстрый Олень! — вырвалось у Онор. Она присела на корточки около него. Он прижимал руку к животу, и из-под ладони текла кровь.

— Здесь след бледнолицего, — жестко сказал Волк. — В его теле пуля бледнолицего.

— Может, это… Он не дал Онор высказаться.

— Я знаю. Я вижу.

— Возможно. Что будешь делать?

Волк помолчал.

— Быстрый Олень — воин. Мы должны идти.

Онор встретила умоляющий взгляд поверженного врага.

— Да ты что?! Бросить друга умирать одного? Нет такой причины, чтоб заставила тебя уйти. Впрочем, если ты такой бессердечный, давай, убирайся.

Я останусь здесь.

Он испытующе поглядел на нее.

— Сходи за водой, Лилия. Я осмотрю его рану.

Она кивнула и поспешила исполнять его распоряжение, забыв на время о своих неурядицах. Когда она вернулась, казалось, все было, как раньше.

Только руки у Волка были в крови. Она стала трясущейся рукой смывать кровь q тела раненого.

— Нам даже нечем перевязать его! — вырвалось у нее.

— Это ему не поможет, — мрачно заметил Волк.

— Помолчи! — прикрикнула она на него.

Взгляд черных глаз, полных боли и страха, убивал ее. Быстрый Олень был еще очень молод. Он тихо стонал, но Волк что-то сказал ему на их языке, и он умолк, страдальчески глядя в небеса. Онор охватила жалость к бедняге.

Несмотря на свои жестокие слова, Волк собрал какие-то травы, растер их и приложил к кровоточащей ране. Может, это чуть уменьшило поток крови, заливавшей все вокруг. Но лихорадка все усиливалась, и Быстрый Олень словно в огне горел. Его медная кожа стала ярко-алой. Онор намочила носовой платок и прикладывала к его лбу. Он за минуту становился горячим.

Несчастному становилось хуже и хуже. Наконец, Онор встала и сделала знак Волку.

— Отойдем.

Он пошел за ней.

— Знаешь, Волк, — сказала она, — то, что я хочу сказать, запрещает мне моя религия. Но я все равно считаю это правильным. От такой раны нет лекарства. Никакие травы тут не помогут.

— Тебе они помогли.

— Со мной было пустячное недомогание. А Быстрый Олень умирает. Ты сам знаешь.

— Знаю.

— Будет милосердным — не продлевать его страдания. Слепому видно, каково ему приходится. У него рана в живот — самая мучительная из всех. И смертельная. Он протянет еще пару часов. Не больше.

Волк выслушал ее молча. Ей казалось, он согласен с ней. Но в ответ он отрицательно покачал головой.

— Ты не знаешь наших обычаев, скво. Потому я не буду думать, что ты хотела унизить Быстрого Оленя. Я знаю, что ты хотела как лучше. Но Великий Маниту послал испытание Быстрому Оленю. Чтобы уйти в Страну Духов великим воином, он должен с честью выдержать все, что ему дано. Нельзя противостоять воле Богов. Лучше его тело прострадает какие-то часы, но его дух будет силен и свободен.

Онор смотрела на него во все глаза.

— Знаешь, наши религии очень похожи… Если как следует вдуматься.

— Ты все поняла, Тигровая Лилия?

— Я не знаю, кто из нас прав, Волк, — призналась она.

Быстрый Олень чуть пошевелился, когда она вновь подошла к нему. Сухие губы силились что-то произнести.

— Пить… — прошептал он. Онор неуверенно оглянулась на Волка. Он сурово предупредил:

— Ему нельзя. Вода ему смерть.

Чтоб хоть как-то помочь ему, Онор смочила водой его пересохшие губы.

Скудные капли быстро высыхали на его раскаленной коже.

Наступила ночь. Онор свернула одеяло валиком и подсунула раненому под голову. Сама она села рядом на землю, догадываясь, что спать ей не придется. Вновь и вновь она меняла холодный компресс на его лбу, зная, что все напрасно, и что ее забота так мало облегчает его состояние, что он уже вряд ли замечает ее. Волк был непроницаем, но Онор подозревала, что он постоянно бродит вокруг их поляны вовсе не потому, что охраняет их, а просто ему не сидится на месте.

— Все обойдется, — она ободряюще улыбалась Быстрому Оленю. — Вот увидишь, все обойдется.

Она просидела около него всю ночь напролет. Иногда он терял сознание, и тогда с его губ срывались жалобные стоны, потом он приходил в себя и снова упрямо сжимал зубы. Его дыхание участилось и стало хриплым.

Быстрый Олень скончался только днем. Он протянул почти сутки с того момента, когда они нашли его. Перед смертью он позвал Волка, и Онор не поняла, о чем они говорили. Затем слабым, близким к шепоту голосом он затянул какую-то песнь. Онор удивилась, но Волк негромко пояснил ей, что так положено, и это прощальная песнь воина. Наконец, по его телу пробежала судорога, его руки потянулись, словно ища что-то, и с его уст сорвался последний вздох.

— Мы сожжем его тело и освободим его дух, — сказал Волк.

Онор отказалась присутствовать при этом. Она убежала к ручью и дала волю слезам. Ей не был дорог Быстрый Олень, но ее охватила жалость к нему просто как к человеку.

Волк вернулся за ней, когда все уже было кончено. Взгляд холодных глаз смягчился, когда он увидел непросохшие следы слез на ее щеках.

— Все? — спросила она устало.

— Да, — он помолчал. — Тигровая Лилия слишком… ранима, — он долго искал подходящее слово. — Быстрый Олень ушел в Страну Духов. Так повелели Боги. Так надо. И все.

— Он был еще так молод.

— Он был достаточно взрослый, чтоб сражаться.

— Это несправедливо… Жизнь несправедлива.

— Так написана его судьба, — упорно повторил Волк.

— Причем судьба? Это все ваша война. Ваша бессмысленная война за клочок болотистой земли.

— Не оскорбляй нашей земли. Ты ее не знаешь.

— И не хочу знать. Я хочу домой, — она закрыла лицо руками и вздохнула. Когда она отняла руки, ее глаза были сухими. — Ты хочешь идти дальше, да?

— Знаю, что ты провела ночь без сна. Но опасно оставаться здесь.

Бледнолицые, застрелившие Быстрого Оленя, могут быть недалеко. Они, верно, охотятся в здешних местах.

Хотя Быстрый Олень даже не поблагодарил ее за заботу, он оказал ей последнюю услугу и помирил ее с Волком. В его голосе больше не было враждебности, и Онор-Мари стало легче на душе.

Свежая июньская зелень сияла нежными красками раннего лета. Под ногами Онор горели звездочки желтых и голубых цветов, небо отличалось необычной синевой, какой ей никогда ранее не приходилось видеть. Вековые сосны окружали ее, высокие и величественные, уходя вершинами в прозрачную лазурь чистого неба, откуда солнце отдавало земле свой ярко-золотой свет.

Тишину нарушало пение лесных птиц да тихое шуршание опавших сосновых игл под ногами Онор. Волк долгое время сдержанно молчал.

— Тигровая Лилия, ты поднимешь на ноги весь лес.

— О чем ты? — она была озадачена.

— Ты хрустишь ветками громко, как медведица. Напрасно. Здесь земли, где тебе не встретить друзей. Наоборот. Здесь мои враги — твои враги тоже.

Онор не совсем понимала его.

— Охотно верю. Но я же не нарочно, — возмутилась она. Сравнение с медведем вовсе ей не польстило.

— Ты говоришь правду? Впрочем, ты же, как все бледнолицые, всегда жила далеко от леса.

— Я жила в городе, по сравнению с которым Сан-Симоне заброшенная деревенька. И я уверена, что попади ты туда сейчас, у тебя были бы большие проблемы. Может, даже большие, чем у меня в твоих лесах.

— Возможно. Все равно, Лилия, ты должна научиться ходить по-другому. У ирокезов слух тонкий. Ты будешь еще очень далеко, а они уже будут знать, что ты идешь. Будут готовы. Ты понимаешь?

— Понимаю и сожалею. Я навлекаю на тебя опасность? Очень печально, но не надо было забирать меня с собой в лес. Я тебя не трогала, и ты мог бы оставить меня в покое, — отрезала она сухо.

— Ты о себе не подумала, Тигровая Лилия. Ты дорожишь своей жизнью?

— Очень даже. Но большая ли разница, чьей пленницей быть?

— Тигровая Лилия, не все берут пленных.

Она вспомнила, как он бросился на нее с ножом, с затуманенными яростью глазами. Какие там пленные? Он просто хотел уничтожить всех, кто обладал белой кожей, кто был ему кровным врагом, не разбираясь, кто правда виновен, а кто просто случайно попался на пути. Одному лишь богу известно, чем она смягчила его в тот страшный миг. В одном она была уверена — не своей женственностью и не беззащитностью, это уж точно. С чего же она взяла, что и другие пощадят ее?

— Научи меня, Волк. Я постараюсь, честное слово. Я вовсе не такая неуклюжая, как ты думаешь.

Она с досадой уловила нотку неуместного кокетства в собственном голосе. Взгляд ее спутника невольно скользнул по ее тонкой, подчеркнутой узким корсажем талии.

— Хорошо, — он внимательно оглядел молодую женщину, заставив ее поежиться от неприятного холодка. Бросив свои немногочисленные вещи на землю, он приблизился к Онор. — Попробуем. Иди.

Она сделала пару шагов и вопросительно оглянулась.

— Не так, — он покачал головой.

— Что «не так» — я уже поняла. А как надо?

Он искал способ объяснить ей.

— Не смотри все время под ноги. Ты должна чувствовать землю.

— Мудрый совет, — она насмешливо улыбнулась. — Остальные советы будут подобного плана?

Должно быть, он не чувствовал всех тонкостей чужого языка и не уловил издевки.

— Не ступай всей ступней. Смотри на меня. Ты должна медленно перенести свое тело вперед, как если бы шла по скользкому камню, — она сделала шаг.

— Нет, еще медленнее, еще плавнее. Твоя нога должна проскользить по земле, ничего не потревожив, — сухой ковер из иголок предательски затрещал. Между тем Онор обратила внимание, что действительно Волк двигался совершенно бесшумно, хотя он был фунтов на пятьдесят тяжелее ее. Она досадливо поморщилась.

— Слон в посудной лавке и тот более ловок.

Наверняка он не понял ее сравнения, но ничего не переспросил.

— Не жди, что все сразу выйдет, как надо, — заметил он.

— По-моему, выходит только хуже.

— Нет. Не хуже. Пробуй еще. Ты должна чувствовать каждый изгиб тропы даже закрыв глаза.

— Это невозможно.

— Возможно, Лилия. Ты научишься.

— Это же так медленно.

— Скорость придет потом. Сначала научись сливаться с лесом, будь его частью. Будто ты твоя собственная тень.

Онор подняла глаза. Да, он действительно силился объяснить, но не находил достаточно слов. Впрочем, она начала понимать его мысль.

— Я не могу слиться с миром, которому не принадлежу.

— Ты будешь принадлежать к нему, пленница.

В это ей верилось мало. «Все равно я найду способ вернуться, — подумала она. — Ты не остановишь меня, Волк. Вот увидишь, все, чему ты научишь меня, обратится против тебя самого».

Еще полчаса упражнений, и Волк сказал, что она делает некоторые успехи. Правда, она подозревала, что он, как мудрый учитель, решил сделать ей небольшой аванс, чтобы она не отчаялась окончательно. Надо сказать, что со временем, несмотря на все ее усилия, ей все равно не удалось полностью перенять скользящую походку индейцев, хотя, конечно, она достигла значительных результатов.

— Скоро мы будем на месте, — объявил Волк, когда они пересекли болотистую долину, где под ногами противно чавкала вода. Из-под ивовых зарослей то тут, то там весело голубели островки ярких цветов; над землей клубился слабый туман и веяло сыростью. Они остановились на привал, и Онор уселась сложа руки в то время, пока индеец расторопно разводил огонь, чтобы приготовить добытую дичь. Ее откровенное безделье действовало ему на нервы.

— Пойди собери сучьев для костра, пленница, — велел он. Она неохотно поднялась, проворчав сквозь зубы проклятие. Веток под ногами было много, и она легко набрала первых пару охапок. Бросив их около костра, она снова с раздраженных вздохом отправилась в чащу. Спешить она и не думала, и, медленно ступая по мягким бугоркам мха, высматривала ветки потоньше и пообъемнее, лишь бы казалось, что она трудилась в поте лица.

Очередной неприятный сюрприз подстерегал Онор в лесных дебрях в виде огромного индейца, больше шести футов ростом, буквально свалившегося ей на голову. Он прыгнул на нее, неожиданно появившись на развилке дерева, где прятался среди густой зелени, опрокинув ее на землю. Злость была уже в Онор сильнее страха, и она яростно впилась ногтями ему прямо в лицо. Между тем коленом она врезала ему в пах со всей силой, на какую была способна.

Он зарычал, но не выпустил ее. Выкрутив ей руки, он встряхнул ее так, что она вскрикнула.

— Скво пленница Меткий Томагавк.

— Пусти, боров, задушишь, — прошипела она, снова пытаясь лягнуть его ногой. Обозлившись, индеец схватил ее за волосы. Ее шикарные длинные волосы были ее основной гордостью, и небрежного к ним отношения она не выносила. Онор вывернулась и впилась зубами ему в руку. К счастью для Онор, а возможно и для ее противника тоже, подоспел Волк. Он жестом приветствовал индейца и веско произнес:

— Это Тигровая Лилия. Моя пленница.

Онор позабавило бы, если б они передрались из-за нее, но такого удовольствия ей не доставили. За Волком осталось право первенства, и Меткий Томагавк отступил. Онор юркнула за спину к Волку, полагая, что тот хоть из принципа защитит ее.

— Приветствую тебя, брат мой. Прости, я посягнул на твою бледнолицую пленницу. Меткий Томагавк не желал присвоить ее. Он полагал, это скво ингизов. Они прячутся в лесу, поджав хвосты, и дрожат. Они взяли в плен моего брата. Я хочу освободить его. Твое племя и мое племя теперь братья.

Хочет ли брат мой мне помочь?

— Хорошо. Я помогу. Красный Волк сказал.

Вскоре они уже втроем сидели около костра, и индейцы увлеченно обсуждали подробности своего плана. Онор наконец удалось втиснуться в их разговор.

— Что происходит, можно узнать?

Волк с неудовольствием уставился на нее, но снизошел до ответа.

— Англикане взяли в плен его брата. Меткий Томагавк и я поможем ему бежать. Скво поняла?

Она и поняла и не поняла одновременно.

— И ты будешь ему помогать? Волк, зачем? На кой черт тебе это нужно?

Вы, что, вдвоем нападете на целый отряд? Что, жизнь такая лишняя у вас штука?

Не то что бы ей жаль было этих индейцев, но ей боязно было за себя и свое будущее, и не напрасно. Меткий Томагавк сурово заметил:

— Бледнолицая скво будет мешать нам. Если бы это была моя пленница, я бы покончил с ней теперь же.

— Я, Красный Волк, дал ей слово, что приведу ее в лагерь гуронов. Я не нарушу слова.

Онор возблагодарила Бога, что ее взял в плен человек с таким характером, иначе ей было бы несдобровать.

— Тогда пленницу нужно связать и оставить здесь, — изрек Меткий Томагавк. — Скво будет мешать. Я взял в плен бледнолицего, оставил его недалеко отсюда. Оставим их. Вернемся за ними позже, с моим братом.

Пока Волк не согласился, Онор взмолилась:

— Только не это. Я никому не помешаю. Не бросайте меня здесь одну, Волк! Прошу тебя, не бросай меня здесь. А что, если вы не вернетесь? Мне тогда оставаться на корм зверям?

— Лилия, перестань, — он отмахнулся от ее нытья, но от нее нелегко было избавиться.

— Ну пожалуйста, Волк! Все, что хочешь, только не это! Не оставляй меня здесь одну. Все, что хочешь, пожалуйста!

— Все? — переспросил он, прищурившись и с интересом глядя ей в лицо. У нее засосало под ложечкой, но она упорствовала.

— Все, что угодно.

— Хорошо.

Меткий Томагавк не выразил никаких чувств, ни возмущения, ни удивления, ничего. Он выслушал решение Волка и кивнул.

— Твоя пленница, Красный Волк. Тебе решать.

Меткий Томагавк сообщил, где разбили лагерь англичане, и обещал показать дорогу. Они крались по безлюдным зарослям, и за каждый неосторожный шаг Онор доставались гневные взгляды краснокожих. Может быть, ей бы досталась и пара тумаков, но индейцы избегали всякого шума, который мог бы выдать их присутствие. Они миновали молодую поросль орешника, исцарапавшую ее до крови, и там индейцы остановились.

— Здесь, — сказал Меткий Томагавк. Онор покрутила головой, но никого и ничего не увидела. Индейцы велели ей оставаться позади них и ползком устремились в заросли. Онор держалась сзади, подальше от них, пока Волк жестом не позвал ее. Она тихо подползла ближе. Сквозь просвет в ветвях она и правда заметила отблеск костра и глубоко полумраке неясные тени людей.

— Лилия, ты понимаешь язык ингизов?

Она неохотно промычала нечто утвердительное, не зная, что лучше для нее — соврать или сказать правду.

— Хорошо, — Волк удовлетворенно кивнул. — С ними нет пленного. Ты слушай, что они говорят. Узнай, где он.

— Отсюда? Я вам не летучая мышь, — зло прошептала она. — Мне ничего не слышно. Я подползу к вон тому кусту, — она указала на отдельный раскидистый куст в трех шагах от стоянки англичан. Тяжелая рука тут же легла ей на плечо. Волк веско заметил:

— Мой лук готов, пленница. Я выпущу стрелу прежде чем ты успеешь подумать о предательстве. И не думай лгать нам. Я не владею языком ингизов, как языком франков, но кое-что я смогу понять. Ясно?

— Да хватит уже угрожать, Волк, — огрызнулась она. — Все я поняла.

— Иди.

Спустя четверть часа она все так же ползком вернулась к индейцам, задыхаясь от напряжения.

— Меня загрызли комары, — пожаловалась она. — А я даже не могла прихлопнуть ни одного.

— Твое счастье, скво, что бледнолицые слышат так же плохо, как видят.

Наших воинов ты бы не провела, — с осуждением произнес Меткий Томагавк.

— Я вам в разведчики и не напрашивалась.

— Говори, скво, — вмешался Волк. — Где пленный?

— В форте. Где-то недалеко в лесу есть английский форт. Недавно построенный и хорошо укрепленный. Все. Больше я ничего не расслышала.

— Где? — спросил Волк.

— Не знаю, — она пожала плечами.

— Я знаю, — заметил второй индеец. — Мы сможем быть там, когда солнце будет вновь у нас над головами.

Они хотели идти и ночью, но Онор вольно и невольно задерживала их. В конце концов, когда в очередной раз споткнулась в темноте и упала, чуть не свернув себе шею, они сдались. Охотничья хижина, одиноко затерянная в лесу, оказалась весьма кстати. Она не выглядела заброшенной, но хозяев не было дома. Дверь не была заперта, да и красть там было нечего: пустые стены, пара кривоногих стульев, кое-как сбитый стол, сундук с поношенной одеждой, котелок с плохо заделанной дыркой. Меткий Томагавк обещал вернуться с своим пленным, которого спрятал где-то в укромном месте и исчез. Онор наконец-то могла отдохнуть. Но как назло, она ворочалась с боку на бок и не могла найти покоя. Больше всего она теперь жалела о неосторожном обещании, данном Волку днем. Все, что угодно! Иди знай, что придет ему в голову. Она приоткрыла глаза и поглядела в его сторону. Он неподвижно сидел на полу, поджидая товарища, прямой и настороженный. Что, спрашивается, может придти ему в голову? То, что и ей? Возможно. Она невольно поежилась. Что ж, от этого не умирают, и она как-нибудь переживет. Но кто знает, что может придти в голову дикарю? Может, ей такое и в бреду не привидится. Нет, хуже неизвестности ничего не может быть. Она тихо окликнула Волка. В сплошной тьме его глаза хищно поблескивали, он выглядел почти так же агрессивно, как в тот день, когда он взял ее в плен.

— Хочу спросить тебя…

— Спрашивай.

— Ты взял с меня слово, что я сделаю все, что ты ни попросишь…

— Хочешь взять назад свое слово? — он презрительно усмехнулся.

Она поколебалась, готовая сказать «да», но решила, что так будет только хуже.

— Нет. Я только хотела узнать, что ты под этим подразумеваешь. То есть, что ты имел в виду?

Она готова была поклясться, что позабавила его, хотя нельзя сказать, что внешне это на нем особенно отразилось.

— Ты, Тигровая Лилия, не можешь успокоиться, пока я не заставлю тебя сдержать обещание? — он попал в самую точку. Она промолчала в ответ. — Хорошо, скво. Раз тебе не терпится сдержать слово, пусть это будет теперь же.

Похоже, растерянность на ее лице доставляла ему садистское удовольствие. Он помедлил.

— Тигровая Лилия сделает то, что я ей сейчас скажу?

— Да, — пробормотала она чуть слышно.

— Не слышу твоего ответа, скво.

— Да!

— Тогда сделай так, чтоб тебя было не видно и не слышно. Делай, что тебе велено, и молчи. Сумеешь?

— Попробую… — она вдруг почувствовала себя полной идиоткой, отвратительное чувство с примесью облегчения. Она не поняла, сознательно Волк посмеялся над ней или это вышло не нарочно, но она обещала себе припомнить ему это гадкое чувство унижения, которое ей довелось испытать.

К полуночи явился Меткий Томагавк, а с ним его пленник, молодой, насмерть перепуганный мужчина. На солдата он был непохож, скорее на простого фермера. Индеец связал его так, что бедняга передвигался не лучше червя и еле дышал. Заметив Онор-Мари, он, казалось, несколько успокоился за свою участь.

— Кто вы такой? — спросила Онор, пока индейцы переговаривались между собой, не обращая на них внимания.

— Клод Легрен. У меня ранчо в пяти милях отсюда. Угораздило одному пойти искать сбежавшую кобылу… Нарвался на краснокожего.

— Не повезло, — она слабо улыбнулась.

— А вы, мадам?

— Онор-Мари. Такая же невезучая, как вы. Индейцы увели меня из СанСимоне.

— Ого, вы уже проделали немалый путь.

— Вот именно.

Меткий Томагавк велел им умолкнуть, и Онор, поджав под себя колени, свернулась калачиком.

Высокая стена окружала английский поселок: несколько домов, дощатую церквушку и вышку с часовым, внимательно обозревавшим окрестности. Они стояли в глубокой тени, изучая укрепления. Онор привстала на цыпочки, пытаясь что-нибудь разглядеть из-за плеча Волка. Он зашипел на нее с неудовольствием, прервав на мгновение перешептывание с Метким Томагавком.

Бедный Клод со связанными ногами еле плелся позади.

— Я отправлюсь в разведку, — сказал Томагавк.

— Лучше я. Присмотри за пленниками.

— Хорошо. Да будет так. Я буду сторожить пленных, — Онор уловила его недобрый взгляд и поежилась, подавив вздох.

— Волк…

— Что тебе, пленница?

— Зачем тебе это надо? — прошептала она, тревожно поглядывая на второго индейца. — Это же не твой брат, а этого Томагавка. Вот и шел бы он сам.

— Что тебе до того, пленница?

Законченная эгоистка до мозга костей, Онор подняла на индейского воина честные глаза:

— Я боюсь оставаться с ним. Я боюсь, что нас всех перебьют, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Вот.

Он смотрел на нее сверху вниз, силясь понять ее логику.

— Меткий Томагавк ничего тебе не сделает. Ты — моя пленница.

Он не понял ее опасений, и Онор-Мари, отчаявшись, махнула рукой.

Она осталась в обществе Меткого Томагавка и Клода, белого от страха.

На его фоне даже она чувствовала себя сильной. Индеец игнорировал ее, и Онор, немного успокоившись, стала следить за звуками, доносившимися из-за частокола. Время тянулось медленно.

Наконец, Красный Волк вернулся. Его суровое лицо было мрачно.

— Какие известия принес брат мой? — угрюмо спросил Меткий Томагавк.

— Бледнолицые повесили его. Слишком поздно.

Ни один мускул не дрогнул на темном лице, неподвижном, будто высеченном из камня.

— Мой брат будет отмщен, — веско заявил он.

Волк, казалось, считал естественным, что его долг — участвовать в мести.

— Гарнизон небольшой. Солдат немного. Меня никто не видел. Мы можем напасть на них.

Посовещавшись, индейцы отвели Онор и Клода в лес и, связав им руки и ноги, оставили одних.

— Клод, вы здесь? — окликнула Онор товарища по несчастью.

— Здесь, — отозвался он хрипло. — За деревом. А вы связаны?

— Да.

— Крепко?

— Да.

Они надолго умолкли, перебирая в уме возможности побега.

— Клод, я думаю, эти индейцы просто погибнут, а нас с вами найдут и отпустят. Как вы думаете?

— Я думаю, не стоит обольщаться. Эти краснокожие дьявольски хитры.

Шум и выстрелы вдалеке стали понемногу приближаться.

— Кажется, мы попадем в гущу событий и совершенно беспомощные, — заметил Клод. Онор захотелось задушить его за его здравомыслящие замечания. Она попыталась зубами развязать узел, но у нее ничего не вышло.

Она устало выругалась.

Тут перед глазами у нее выросла фигура солдата. Он бежал с раскрытым от ужаса ртом, но его догнала стрела, и он рухнул в двух шагах от Онор, и его ружье шлепнулось на землю. Следом явился Меткий Томагавк. За ним следовали солдаты, но он, бросив лук, разнес одному из них голову своим топором. Но остальные двое солдат выстрелили и ранили его. Меткий Томагавк упал на колени, держась за грудь. Но все же он успел метнуть нож, и еще один его враг пал. Последний из солдат упал, сраженный стрелой Волка, который уже спешил на помощь.

Между тем, Клод кое-как изловчился развязаться и вскочил на ноги, подгоняемый леденящим душу ужасом.

— Помогите мне, — воззвала Онор, ей никак не удавалось справиться с узлом, хотя она уже ослабила его.

Клод бросил мгновенный взгляд на приближающуюся фигуру индейца и молниеносно бросился в лес.

— Будь ты проклят, трус! — крикнула она ему вслед.

Но Клод уже был далеко. Разъяренная, Онор наконец развязала руки, но до ног добраться не успела — Волк справился с последним из преследовавших его солдат. Теперь он неумолимо направлялся к ней. Она испуганно схватила выроненное погибшим солдатом ружье и нацелила дуло на индейца.

— Оставь меня в покое! — закричала она. — Просто оставь меня в покое!

Он медленно приближался, не обращая внимания на угрожающее дуло, нацеленное чуть выше его набедренной повязки. Он был совсем близко. Онор понимала, что теперь не сбежит — ее ноги остались связанными, а если б и нет — Волк бы запросто догнал ее.

— Я убью тебя, — крикнула она. Нет, он явно не верил ей. И не напрасно. Она прижала пальцем курок, но никак не решалась спустить его.

Волк остановился. Если б он схватился за нож, или просто сделал что-нибудь угрожающее, конечно, она с перепугу убила бы его. Но он молча, холодно стоял и смотрел на нее. Она медлила и, как назло, ей вспомнился залитый кровью Быстрый Олень, умиравший в невыносимых страданиях у нее на глазах.

Все это могло повториться. Но она не этого хотела. Ей представилось, как он будет лежать скорчившись у ее ног, и поняла, что это будет свыше ее сил. Онор вскрикнула от отчаяния и просто швырнула ружьем в Волка, словно это была обычная палка. Волк слегка отклонился.

— Ты обязан мне жизнью, — зло процедила она сквозь зубы.

— Я знал, что у скво недостанет смелости.

— Я просто пожалела тебя, — заявила она. — Так что мы в расчете.

Кстати, спасибо, что ты сохранил мне тогда жизнь.

Он подошел к Меткому Томагавку, но ему уже ничем нельзя было помочь.

— Пошли, — грубовато велел он.

Очень скоро они достигли лагеря индейцев. Это была временная стоянка среди густого леса. Здесь жили в основном воины, хотя Онор увидела и нескольких женщин с детьми. Затерянный в чаще, этот лагерь был надежно спрятан от врагов. Не так-то просто его было бы отыскать. Стоило Онор пересечь его незримую границу, как дюжина индейцев с луками в руках окружили ее. Их враждебность не прикрывало никакое лицемерие.

— Волк, они порвут меня на части, — тихо сказала она. Ее спутник негромко обратился к собратьям. Они выслушали его, сдержанные и неподвижные, как лесные идолы.

— Тигровая Лилия, ты можешь пока осмотреться. Скоро соберется совет племени. Там старейшины решат твою судьбу.

Она последовала его совету и, обнаружив, что никто не пытается наброситься на нее с оружием, прошлась между вигвамами. Она мысленно ругнула их «большими шалашами», которыми они в сущности и были, и ужаснулась, что ей придется жить без всяких удобств в одном из них.

Индейцы собрались вокруг костра, где на земле лежал человек без признаков жизни. Он был облачен в вышитые кожаные одежды, а на голове у него красовался гигантский головной убор из белых перьев. Похоже, они прибыли на очередные похороны. Онор пожалела, что не может ни у кого спросить, что происходит, а Волк не попадался ей на глаза, и, кроме того, индейцы сейчас все выглядели для нее на одно лицо. Она стояла на почтительном расстоянии от всех, с любопытством рассматривая окружавших ее людей. Индейские девушки понравились ей. Молоденькими они были очень красивы, особенно очаровали ее их роскошные черные косы. Но, по-видимому, они быстро теряли очарование молодости. Кроме совсем молодых женщин, Онор попадались на глаза морщинистые, непривлекательные создания неопределенного возраста, совершенно не следившие за собой. Но присмотревшись, Онор поняла, что их сделало такими: та самая бедность и непосильный труд, которых она так страшилась всю жизнь. С мужчинами все было как раз наоборот, молодые были ничем не примечательны, но с возрастом приобретали необычное достоинство, которое сразу обращало на себя внимание. До глубокой старости они сохраняли гордую посадку головы и легкую походку. Кроме того, все они до старости сохраняли длинные густые волосы, которые лишь седели до белизны, но не выпадали.

Онор наблюдала за похоронной церемонией, сопровождающейся грустными протяжными песнопениями. Она не чувствовала ни малейшего сочувствия, только детское любопытство. Она дождалась конца и только тогда рискнула смешаться с толпой. Кто-то коснулся ее плеча. Она вздрогнула от неожиданности.

— Волк? Ты испугал меня.

— Ты иди со мной, Лилия.

— А что здесь случилось? Кто умер?

— Брат моего отца, Гроза Гор, великий воин.

Лицо его не изменило своего выражения.

— О! Извини, я не знала. Но… Ты, кажется, не огорчен?

— Тигровая Лилия, бледнолицые думают, что духи умерших радуются, когда видят, что за ними горюют открыто. Может, у духов бледнолицых так и есть.

Но духи наших воинов рады, если их родные достойно примут горькую весть.

— Понимаю… — сказала она, хотя ей с трудом удавалось понять его ведь на словах его речь была не такой разборчивой и правильной, как может показаться. — А твои другие родственники… живы?

— Нет.

Она ожидала продолжения, и он неохотно ответил:

— Мои родители умерли от странной болезни, которую принесли с собой бледнолицые. Раньше таково у нас не видели.

Она опустила голову, смутно ощущая чувство вины.

— Сейчас совет племени будет решать твою участь, Тигровая Лилия.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Волк! Может, все-таки… Я могла бы заплатить за себя хороший выкуп.

— Что такое выкуп?

Она задумчиво потерла подбородок.

— Я богатая женщина, у меня на родине я занимала высокое положение.

Там у меня такое состояние, что я могла бы скупить половину Нового Света и не разориться. Я бы заплатила вам, а вы бы меня отпустили домой.

— А зачем гуронам твои деньги? — она была просто поставлена в тупик.

Но Онор не сдалась.

— А оружие? Вы могли бы купить ружья, пистолеты, как у французов.

Воевали бы с ними их же оружием.

— Кто же продаст гуронам ружья? — насмешливо поинтересовался Волк, так, словно Онор сморозила величайшую глупость в своей жизни. Она вынуждена была признать его правоту, хотя и подозревала, что среди ее соотечественников нашлись бы отступники, и немало, которые бы так и сделали, если бы им заплатили вдвое.

— С нашими луками и томагавками мы победим твоих франков. Нам не нужно ваше оружие, не нужны ваши деньги, — серьезно заметил Волк. Она вздохнула, поняв беспочвенность своих надежд. Никто ее не отпустит. Ей придется сбежать или ждать помощи, которая неизвестно, будет ли когда-нибудь вообще. Она последовала за Волком в вигвам, где собрались старейшины и вожди. Там было темновато и сыро; она предусмотрительно заняла позицию за спиной у Волка, готовясь к самому худшему, даже что все они, как дикая стая, бросятся на нее. Онор не заметила ни единого сочувствующего взгляда.

Они, не церемонясь, рассматривали ее, негромко переговариваясь между собой. Судя по всему, хотя Онор не понимала ни слова, Волк представил ее всем, кто находился здесь. Несколько долгих минут Онор вынуждена была мириться с тем, что они обсуждают ее судьбу, а она не знает даже, о чем они говорят. Она заглядывала в их суровые лица, но не могла прочитать ни единой мысли, ни единого душевного движения.

— Подожди решения старейшин снаружи, — наконец, велел ей Волк.

— Да что толку? Я все равно не понимаю, о чем они там бормочут.

— Не прекословь. Иди.

Она фыркнула по-кошачьи и рассерженная выскользнула из вигвама.

Неподалеку она заметила грубую деревянную лавку и присела там. Здоровенный серый пес выскочил откуда-то и с рычанием устремился к ней. Она уже была столь измучена морально, что не испугалась его.

— Глупый пес… Поди сюда, Онор почешет тебя за ухом.

У пса была удлиненная волчья морда и забавный пушистый хвост колечком.

Он приостановился, обнюхал незнакомку и, махнув хвостом, как человек машет рукой, когда ему уже все безразлично, и ткнулся мордой в колени Онор. Она честно исполнила обещание, и пес одобрительно заворчал. Так она сидела, пока у входа вигвама не показались ее судьи. Она смотрела на них, не вставая, а они явно недоумевали при виде прильнувшего к ней пса.

— Тигровая Лилия, — обратился к ней Мудрый Лось, который знал достаточно французских слов, как и многие из вождей, которым приходилось поддерживать хрупкий мир, — твоя судьба в руках наших воинов. Кто возьмет в жены Тигровую Лилию, пусть выйдет вперед, — громко объявил старец.

Гуроны медлили. Старик громко повторил свои слова.

От толпы отделился немолодой индеец. Онор дернула Волка за рукав.

— Имей каплю совести, хоть переведи мне, что он говорит.

Волк согласно кивнул. Теперь Онор была в курсе того, что происходит, хотя перевод был довольно вольный.

На открытое место вышли еще двое претендентов: юноша со светлой, почти белой кожей и нескладный худой индеец с очень длинными и какими-то свалявшимися волосами. Онор подумала, что из них всех легче всего ей было бы примириться с миловидным юношей, который вышел вторым.

— Я, Грозный Гризли, нуждаюсь в женщине, чтобы присматривать за моими детьми. С тех пор, как нет с нами их матери, Росы Лугов, некому ее заменить.

За его спиной шумно копошились четверо перепачканных отпрысков, и Онор мысленно взмолилась, чтобы он передумал.

— Я, Сын Кайошк, хочу, чтобы эта скво с волосами цвета лесного меда села к моему очагу. Она самая красивая из всех наших женщин. Я хочу взять ее в жены, — произнес юноша, пожирая Онор взглядом.

— Я, Паук, тоже хочу взять себе жену, — коротко и без особого желания заметил третий.

Мудрый Лось обвел взглядом всех троих.

— Все вы достойные воины. Но Грозный Гризли по старшинству имеет право первым выбрать себе жену. Если он пожелает, Тигровая Лилия сядет к его очагу.

— Я возьму ее, если она покажет, что будет хорошей хозяйкой в моем вигваме. Пусть она пойдет и растолчет маис к ужину.

Онор с неожиданным энтузиазмом едва ли не побежала за индейцем, который торжественно передал ей работу. Все наблюдали за ней, словно она собиралась совершить по меньшей мере подвиг Геракла. Спустя пару секунд неловкой возни она упустила глиняный горшок, и он раскололся пополам у ее ног. Грозный Гризли недовольно покачал головой.

— Тигровая Лилия — плохая жена. Я не возьму ее в свой вигвам.

Довольная собой Онор-Мари вернулась на свое место. Оставалось двое.

— Твою судьбу, согласно обычаю, решит рукопашный бой, — объяснил ей Волк. — Победитель возьмет тебя в жены.

Мудрый Лось сурово оглядел соперников, которые стояли друг напротив друга, ожидая сигнала начинать.

— Ты, Сын Кайошк, хочешь, чтобы в твой вигвам вошла эта белая скво? — старейшина сверлил юношу взглядом инквизитора.

— Она самая красивая здесь. Я сказал! — с воодушевлением воскликнул юноша. Паук неловко переминался с ноги на ногу.

— Паук давно поссорился с Грозным Гризли, — пояснил ей Волк. — Хотел досадить ему.

Онор подарила индейцу злой взгляд. Между тем, Мудрый Лось вновь обратился к юноше.

— Должно быть, в твоем сердце меньше от гурона, чем от бледнолицего.

Однажды Кайошк, твоя мать, ушла от нас с белым человеком. Когда минуло время дождей, она пришла назад, и гуроны не прогнали ее, и не прогнали ее сына, которого она родила. Разве ошиблись гуроны? Мы думали, тебя вырастит наш народ, и твое сердце станет сердцем гурона. Разве не так? Но ты тянешься к белой. Почему, сын Кайошк? Скажи нам.

Юноша со стыдом во взоре опустил голову. Должно быть, слова вождя проникли ему в самое сердце. Он ударил себя кулаком в грудь.

— Здесь бьется сердце гурона! — и отошел в сторону, всем своим видом показывая, что отказывается от борьбы. Оставался лишь Паук. Он продолжал стоять в центре, длинный, худой, какой-то поникший.

— Тигровая Лилия станет женой Паука! — объявил Мудрый Лось. Онор поняла, что никто не поможет ей, кроме нее самой. Она растолкала всех и приблизилась к старику. Она поколебалась, не опуститься ли на колени для пущей убедительности, но решила, что это ухудшит дело и осталась гордо стоять перед индейцем.

— Выслушай, Мудрый Лось! Я знаю, ты понимаешь меня, — он разгневанно уставился на дерзкую пленницу. — Не смотри на меня так. Я тебе не враг. Ты хочешь выдать меня замуж? Ты в своем праве. Таков ваш обычай? Хорошо. Но разве для вас брак пустой звук? Разве могу я быть хорошей женой вашему воину? Я даже не пойму, что он прикажет мне. Как же я стану хорошей женой?

Я не знаю ничего, ровным счетом ничего, ни о ваших обычаях, ни о вашей жизни, ни о том, какую работу я должна для него выполнять. Ничего!

Ее горячая речь заставила старого вождя задуматься.

— В словах молодой скво есть мудрость. Я согласен. Ты должна выучить язык нашего племени. Это правильно, — он подозвал жестом Волка. — Красный Волк, ты привел сюда эту пленницу. Это твоя заслуга. Гроза Гор умер.

Теперь ты займешь его место. Будешь одним из самых уважаемых вождей. Я, Мудрый Лось, старейшина этого племени, считаю, что ты сам должен научить пленницу нашему языку. Но если ты откажешься, племя поручит это другому.

Тебе решать.

— Я принимаю твое решение, Мудрый Лось, — почтительно ответил Волк.

Онор втайне надеялась, что старик решит, что возиться с ней и учить ее — дело слишком хлопотное, и ее отпустят, но даже отсрочка была для нее большим подарком.

— Тигровая Лилия, до Дня Свадеб ты будешь жить в вигваме Омими. Я сказал.

Омими оказалась племянницей самого Мудрого Лося. Она была моложе Онор, ее красота была свежа, как лепестки роз. Вряд ли ей было больше, чем лет восемнадцать. Зато она обладала крайне вредным характером, в чем Онор, к своему прискорбию, скоро убедилась. Внешне эта девушка была нежной, невинной и безответной. Но цепной пес не сторожил бы ее более усердно.

На следующий день Онор, выяснив, что основная часть мужчин отправилась в лес охотиться, в том числе и Волк, на которого взвалили нелегкое бремя возиться с ней, решила, что самое время провести разведку на местности.

Она тихо вышла из вигвама, больше похожего на большую палатку, и, кликнув с собой Безымянного Пса, направилась в лес. Серый пес, который так легко признал в ней свою, чинно семенил рядом. Уйти ей удалось недалеко, по крайней мере, одной. Омими была тут как тут. Между деревьями показалась ее вышитая юбка, и она, скрестив руки на груди, преградила Онор дорогу.

Омими не знала французского, и общение их ограничивалось примитивными знаками. Онор показала руками, что походит вокруг и вернется. Индианка мотнула головой. Онор настойчиво повторила свои жесты и указала на сопровождавшего ее пса. Индианка молча мотнула головой, так что ее косы взметнулись и упали ей на грудь. Онор решила не обращать на нее внимания и продолжила свой путь. Омими последовала за ней, как тень. Онор упрямо сжала губы. Хочет следить за ней? И пожалуйста! Сделав вид, будто по-прежнему одна, Онор-Мари потрепала пса по холке и неторопливо, прогулочным шагом направилась вглубь леса. В обществе пса и Омими заблудиться она не боялась. Правда, ей пришлось забыть свою первоначальную цель — поискать дорогу. Ей всегда говорили, что, потерявшись в лесу, надо искать реку, и она выведет хоть куда-нибудь. Зато новая цель — позлить Омими — удавалась как нельзя лучше. Индианка не понимала смысла бессистемного блуждания по лесу, но не хотела оставить пленницу одну и ничего не могла сказать, не зная языка. Так они потратили полдня. Онор неплохо прогулялась и получила удовольствие от бессильной злости индианки.

Охотники вернулись лишь через два дня. В поселке немедленно закипела работа, мясо следовало заготовить впрок. В основном этим занимались женщины. Воины считали, что и так сделали много, застрелив этих прекрасных животных. Онор забилась в отдаленный уголок в надежде, что о ней забудут.

Она не умела разделывать туши и не горела желанием учиться. Выпачкать руки и единственное платье кровью, пропахнуть горьким дымом, — вот уж чего ей хотелось меньше всего. Ее разыскал и извлек из убежища Волк. Онор трудно было обрадовать, но ему это удалось. Он не отправил ее помогать индианкам, даже не заикнулся об этом, а напомнил ей, что для нее пришла пора сдержать обещание. Онор понимала, что учиться чему-то, пусть даже языку, так не похожему на ее собственный, это не туши свежевать. Она охотно пошла с Волком, готовая отправиться за ним хоть на край света, лишь бы подальше от противного запаха крови и внутренностей, раздражавшего ее ноздри. В лесу было тихо и свежо. Они присели на поваленной ветром сосне; воцарилось тягостное молчание — Волк не знал, с чего начинать. Онор готова была помочь ему, только бы он не возвращался в поселок засветло, пока там еще кипит бурная деятельность, как в растревоженном улье. Она предложила:

— Может быть, начнем с чего-нибудь простого? Мне кажется, у вас здесь большое пристрастие к животным. Почти все имена. Расскажи, что они означают. Что, например, такое «омими»?

— Голубь.

— Хорошенький голубь. Стерва из стерв.

— Что такое «стерва»? Животное?

— Нет, — рассмеялась Онор. — Так мы зовет женщину с ужасным характером, которую трудно выдержать.

— У Омими сердце голубки.

Онор рассердилась, что он хвалит женщину, отравлявшую ей жизнь.

— Какое там! Настоящая ядовитая змеюка.

— Она тебя обидела?

Онор задумалась. Собственно, она ничего конкретного поставить ей в вину не могла, просто знала, что индианка ее ненавидит. Но внешне Омими ничего серьезного ей не сделала, а злые взгляды не запрещено бросать никому, это не преступление. А если Омими что и говорила, то слов Онор не понимала, ей достаточно было ее тона, чтоб понять, что о ней говорят дурно, и это ей очень не нравится.

— Мы отвлеклись, — раздраженно бросила она. — Вернемся к именам. С волками, лосями, медведями мне уже как-то ясно. Кстати, а Паук? Я не уловила.

— Собикаши.

— Как-как? — Волк повторил. Онор поморщилась и покорно повторила за ним. — Ну что, похоже?

— Немного. Ты запомни, выговаривать научишься потом.

— Ну да. Я вызубрю кучу слов, и никто меня не будет понимать? Ради чего ж я мучаюсь?

— Ты сама сказала. Чтобы понимать, что пожелает тебе приказать твой муж.

— Это Паук, что ли? Скорее рак свистнет, чем он женится на мне, — фыркнула Онор, позабыв об осторожности.

— Потому что он индеец? — спросил Волк так, будто Онор оскорбила лично его своим нежеланием выходить замуж. Она сердито пожала плечами.

— Потому что я его не знаю и не желаю знать. Он мне чужой человек. С чего бы мне пылать желанием становиться его женой? Впрочем, кому это интересно. Я же пленница.

Она надеялась воззвать к его совести, но Волк и ухом не повел. Лицо его осталось каменным.

— Довольно, Лилия.

— Ладно, — она прикусила губу от досады и бессильной злости. — А этот, Сын забыла кого, мой несостоявшийся жених?

— Сын Кайошк. Кайошк — морская чайка. Так звали его мать. Но потом ее звали Та, что ушла с бледнолицым.

— Ничего себе, клеймо навесили. Бедная Кайошк. Она жива?

— Нет.

— Жаль. Мне кажется, мы бы подружились. Она бы поняла меня, — вздохнула Онор.

— Не думаю, Лилия. Кайошк ненавидела бледнолицых больше, чем любой из нас. За все зло, что ей сделали.

Все, что более или менее было связано с именами людей, которых она уже знала, Онор выучила достаточно легко. Но дальше дело пошло хуже. Выучив слово, она тут же спохватывалась, что забыла предыдущее. Волк был терпелив, как никогда не были терпеливы монахини из монастыря, где она обучалась в юности. Через пару дней у нее в голове образовалась полнейшая сумятица, а еще немного времени спустя — полный хаос. И в результате всех упорных каждодневных занятий Онор с трудом удалось выучить около трех десятков слов, и то она составляла фразы так, что вряд ли кто-нибудь понял бы, что она имеет в виду, зато Волк в конце-концов заговорил на прекрасном французском. К стыду Онор, она была сильно уязвлена, когда заметила это.

Единственное, что ее утешало, это то, что Волк и до того сносно изъяснялся на ее языке, но с таким акцентом и с такими ошибками, которые просто коробили слух. Возможно, здесь не было его особой заслуги, просто от природы он обладал способностями именно к языкам, ведь кроме французского, который действительно был ему необходим, он знал достаточно английских слов, чтобы при необходимости объяснить, что ему нужно, хотя, конечно, маловразумительно и путая его с французским.

Так прошел месяц. Время летело быстро, и Онор немного пообвыклась. Как-то раз, сидя у входа в вигвам, Онор-Мари почесывала Безымянного Пса, который умильно заглядывал ей в глаза, положив свою вытянутую морду ей на колени. Она только что ускользнула от бдительного ока Омими, которая нагружала ее домашней работой, как только видела. Их отношения даже отдаленно не стали дружескими.

И вдруг, подняв голову, Онор увидела белого человека. Мужчина в длинных черных одеждах. Священник! Онор подскочила. Священник, здесь!

Белолицый, голубоглазый, с кротким лицом ангела, он шагал по тропинке прямо по направлению к Онор. Он устало опирался на толстую палку, по-видимому, преодолев длинный путь. У него было моложавое лицо, свойственное безобидным глуповатым людям, и небольшая аккуратная лысина. Онор хотела броситься навстречу, но вдруг смутилась. Свое единственное платье она пополоскала в ручье, и теперь сидела в обычной индейской одежде, которую ей с трудом удалось выпросить у Омими. Ее рыжеватые волосы слегка выгорели на солнце, а от свежего воздуха приобрели здоровый красивый блеск. Свои шпильки она давно растеряла по лесу, и на индейский манер перевязывала волосы лентой надо лбом, так что они падали на спину, но не лезли в глаза.

— Прекрасная дикарка, — сказал священник, улыбнувшись, и остановился около нее. Она смотрела на него так, словно он был единственным человеком на земле.

— Ох, отец! Я так рада вам! Что вы здесь делаете? — она протянула ему руку, словно она была баронессой, а он ее духовником, и они встретились где-то в почтенном богатом доме. Его наивное лицо выразило бесконечное удивление.

— Дочь моя, кто ты и как здесь оказалась?

— Я Тиг… Онор-Мари, баронесса Дезина. Я здесь в плену.

Она с надеждой вгляделась в светло-голубые глаза миссионера, словно он был богом, который, расчувствовавшись, немедленно отправит ее домой.

— Отец Мерсо, к вашим услугам, — его снисходительный тон сменился нарочитой любезностью. Она открыла было рот, чтобы просить его о помощи, но из вигвамов высыпали индейцы и окружили священника плотным кольцом. Он сделал ей знак молчать, и повернулся к ним. Онор ждал очередной сюрприз — этот священник заговорил с индейцами на их языке, но со знакомыми нотками навязчивого, настойчивого убеждения. Что-то про истинного Бога, про небеса, про грешников. Онор улавливала отдельные слова, и смысл долгой речи был ей более-менее ясен. Таких проповедей она слышала десятки, похожих друг на друга, нудных, с навязчивой моралью. Она заскучала, но еще больше заскучали индейцы и стали постепенно расходиться кто куда. Похоже, они и не думали брать в плен этого бледнолицего, словно он был окружен аурой, защищавшей его щитом. Вскоре он остался один. Оглядевшись кругом и внезапно осознав это, священник растерянно развел руками и снова приблизился к Онор.

— Эти язычники не желают слушать слово истинной веры, — пожаловался он. Онор выдавила сочувственный вздох.

— Как же так, отец? Они оставляют вам свободу? Вы, белый, так спокойно заходите в их поселок, а они игнорируют вас? Я не понимаю… — Я давно уже путешествую здешними местами, дочь моя. И понял. Знаете, почему они меня не трогают и не тронут? Они думают, я безумен, что у меня плохо с головой. А у них не принято обижать сумасшедших. Одному Богу ведомо, почему. Может, думают, что это какая-то печать богов. Всюду так.

Они слушают меня, позволяют пожить у них, но не слышат ни слова из моей проповеди.

Его горестное лицо развеселило Онор, но она сдержалась.

— Я понимаю, отец. Что поделаешь. И что, они позволяют вам делать что угодно? — осторожно поинтересовалась она.

— Да, в общем.

— И вы могли бы забрать меня с собой? Скажите им, что так повелели боги, или что-нибудь еще.

В ее голосе зазвучала мольба, но, на удивление, миссионер не прослезился от жалости.

— Сожалею, дочь моя, сожалею, но так далеко мои возможности не простираются. Они не трогают меня до тех пор, пока я не вмешиваюсь в их жизнь. Но они могут быть очень жестоки, — она усмехнулась. Он рассказывал это ей! — Смиритесь, дочь моя. Вашей вере послано великое испытание Она отбросила лицемерную сладость, и сурово поджала губы, испепеляя священника своим огненным взглядом.

— То есть, вы не желаете мне помочь? Боитесь за свою драгоценную жизнь? И вам безразлично, что будет с доброй католичкой?

— Что вы, дочь моя. Не грешите, ведь гнев — смертный грех. Я скоро вернусь в форт, где расквартирован отряд солдат, человек двести, не менее.

Я непременно сообщу им о вашем бедственном положении, — она уловила слабый оттенок насмешки в его голосе, особенно, когда он произнес слово «бедственном». Она прикусила губу, чтобы не нагрубить. Что с того, что она не связана, не покрыта синяками, не голодная и не раздетая? Она в плену!

Ей угрожает брак с дикарем, которого она боится, которого просто не выносит! Она не в цепях, но ее стерегут. Она несчастна и одинока! Онор вздрогнула. Кажется, она сама и распалила свой гнев и свои обиды. Ничего страшного пока не случилось. Она целыми днями бродит по лесу с Волком, который показывает ей все, что сам не знает, как назвать по-французски, и она упорно повторяет за ним странные вибрирующие слова. Самая большая вольность, что он себе позволял, было ловить ее за шиворот каждый раз, когда она норовила свалиться в воду. Омими злобно поглядывает на нее, но как выполняла три четверти всей домашней работы, так и выполняет. Больше всего Онор тяготилась отсутствием элементарных удобств. И на раздумья по поводу, где найти укромное местечко, чтобы спокойно умыться, она тратила больше времени, чем на тревогу по поводу предстоящей церемонии. Всего этого она не сказала отцу Мерсо. Она лишь сообщила, что ее вынуждают жить во грехе, ведь местная церемония не имеет отношения к христианскому браку.

Это было последнее, что ее занимало, но иного способа воздействовать на священника она не видела.

— Это очень печально, — согласился он. — Надеюсь, помощь подоспеет вовремя. Вы ведь говорите, что вам дали время. Так тяните, сколько можно.

Вот и все, чем он ее утешил.

Отец Мерсо несколько дней жил вместе с гуронами, проповедуя учение Христа, но мало кто интересовался его проповедями. Никто не позволял себе резкостей по отношению к нему, но и внимания на него не обращали.

Онор честно продолжала свои занятия. В тот день она достигла невероятного для нее успеха — впервые поняла несколько фраз Волка без перевода. Она лениво валялась на траве, вдыхая терпкий запах распаренной на солнце земли, привядшей на солнце зелени, полевых цветов. Волк восседал на камне, спокойный, как Будда, и не давал ей как следует расслабиться.

Стоило ей блаженно зажмуриться, пригревшись на солнце, как сквозь пелену ее грез прорывался его голос, и она, как покорная ученица, повторяла запутанные фразы.

— Хорошо хоть, что не надо учиться писать, — повторяла она. — Этого мне бы точно не пережить.

Такую вот, вполне мирную картину и увидел отец Мерсо, раздвинув ветки и внезапно объявившись на научном семинаре. Онор заметила, что он неодобрительно поморщился, по-видимому решив, что у нее достаточно безмятежный вид для несчастной жертвы. Но что оставалось ей делать?

Непрерывно лить слезы? Наложить на себя руки? Читать индейцам нудные проповеди? Она всего только хотела выжить в жестоком мире, обступившим ее со всех сторон.

Отец Мерсо слегка поклонился.

— Я покидаю эти места. Льщу себе надеждой, что мои слова заронили хоть в ком-то семена истинной веры. Прощайте, дочь моя. Господь с вами.

Прощайте и вы, — он слегка кивнул Волку. Волк надменно попрощался с ним, не касаясь его веры и его проповедей, словно не слышал ничего подобного.

Выслушав сухие слова индейца священник опустил голову и мрачно зашагал по тропинке, раздвигая руками колючий кустарник. С его уходом Онор теряла последнюю связь с привычным ей миром. Она вскочила на ноги. Суровый взгляд Волка не остановил ее.

— Я вернусь, я сейчас!

Она побежала за священником, который шел медленно, и ей не составило труда нагнать его.

— Отец Мерсо, отец Мерсо! Постойте!

— Что стряслось, дочь моя? — кроткое лицо выражало искреннюю озабоченность. Он положил ей руку на плечо. — Расскажите мне.

— Вы…вы так уходите… Что же со мной будет? Отец мой, я не надеюсь на помощь, но скажите хоть что-то, что меня утешит.

— Что сказать вам, дочь моя? Правду? Что французы не развяжут войну из-за одной единственной подданой Франции? Что я сам не одобрил бы кровопролития? Что мне горько видеть участь соотечественницы, но я не знаю, как поступить, чтобы сохранить мир на этой земле и помочь вам?

Он бессильно махнул рукой и пошел прочь. Онор прикусила губу от отчаяния. Священник медленно удалялся.

— Вы не хотите вмешиваться в политику? — крикнула она ему вслед. — Пусть. Но хоть не молчите. Вы будете в форте, скажите им. Расскажите им!

Может кто-нибудь найдет в себе мужество помочь попавшей в беду женщине!

Он обернулся и посмотрел на нее с грустью, словно прощаясь навек.

Черная сутана делала его похожим на саму смерть.

— Я обещаю, баронесса. Я скажу им.

— Я буду приходить сюда каждое утро и каждый вечер!

— Так бегите же!

— Бежать! Как бы быстро я не шла, они в два счета догонят меня. Каждая задетая мной травинка для них все равно что сигнальные фонари. Это кажется, что меня плохо стерегут.

— Понимаю. Что ж, прощайте. Я попробую помочь. Возможно кто-нибудь сможет помочь вам бежать.

Он скрылся за завесой зелени. Онор вернулась на поляну, где оставила Волка. Он ждал ее.

— Вижу, ты не считаешь, что я могу сбежать, — раздраженно бросила она, увидев, что он и не собирался гоняться за ней по лесу.

— С Черным Платьем? Лилия не глупа. Гуроны найдут ее, и она будет наказана. Зачем ей это?

— А вдруг я успела бы раньше добраться до своих, чем вы до меня?

— Невозможно, — он холодно глядел ей в глаза. — Скоро тебя не будут беспокоить такие мысли, Лилия. Гуроны возвращаются в свою деревню, где остались их братья и сестры. Это глубоко в лесах. Тигровой Лилии не выбраться оттуда одной.

Она почувствовала, как холодный обруч сжимает ее сердце. Еще дальше в лес! Куда уж дальше!

— И как скоро? — жалобно спросила она.

— Очень скоро.

Она с досадой сжала кулаки, но сделать ничего не могла, и молча прошествовала мимо него Теперь у нее остались считанные дни. Она два раза в день наведывалась в условное место, чтобы хоть как-то занять себя. Она была уверена, что Мерсо не выполнил обещания и лишь для очистки совести приходила на поляну. Возможно, ее уверенность в безнадежности ее затеи сыграла ей на руку. Судьба вспомнила о ней, и однажды Онор застала там незнакомца. Прошло четыре дня с отъезда отца Мерсо. Вечером, воспользовавшись тем, что Омими готовила ужин, Онор ускользнула из-под ее надзора. Ее ждал сюрприз.

— Это вы баронесса Дезина, пленница гуронов? — спросил шепотом незнакомый мужчина, одетый как простой колонист. Она дернулась всем телом от неожиданности, он вышел из тени и приветливо улыбнулся. Она радостно вскрикнула.

— Вы поможете мне бежать?

— Тише, тише, тише. У вас все в порядке?

— Да, но они хотят перебраться куда-то за семь морей, откуда не возвращаются! Мне срочно надо бежать, — взволнованно объявила она.

— Да? Жаль. Мы не можем забрать вас сейчас. Губернатор запретил идти на конфликт с гуронами, пока не вернулся наш отряд. Это огромный риск. Вы должны остаться на пару дней.

— Но они уйдут!

— Пару дней, а потом вернется наш отряд, который обеспечит безопасность форта. Поймите, здесь замешаны государственные интересы.

Ей были безразличны интересы всего мира в целом, и всех государств в частности. Она всего лишь хотела домой.

— Я знаю, как можно поступить. Я слышала, на днях намечается большая охота. Это означает, что все лучшие охотники на день-два оставят место стоянки без присмотра. Я смогу сбежать, если вы поможете мне выбраться из леса.

— Все уйдут? — он искренне заинтересовался ее словами. — И что же, не останется никого, кроме женщин?

— Ну, не совсем все, но почти.

— Вот как? Это интересно. Мы могли бы появиться здесь с нашим отрядом и навести на них страху. В суматохе вы могли бы скрыться.

— Отличная мысль, — согласилась Онор — Когда же это будет?

— Я не знаю. Но узнаю и сообщу вам.

Он указал на дупло чуть выше ее роста.

— Оставьте мне записку вон там. Мне опасно вертеться здесь слишком часто. Как бы мне не попасться, а то чем я тогда вам помогу? Хорошо?

— Конечно. Я завтра же оставлю вам записку, но только на чем? У вас есть бумага?

Он порылся в карманах и достал смятый конверт.

— Вот все, что есть.

— Хватит. Господи, как вас хоть зовут?

— Лейтенант де Ривароль, к вашим услугам.

— Спасибо за участие, лейтенант, — с чувством произнесла она.

— Не за что, — и он скрылся в лесу. Вдалеке раздался тихий цокот копыт. Вернувшись в лагерь, Онор застала Омими в легком беспокойстве. Она успокоила ее, заявив, что была под присмотром Волка. Омими сразу потеряла к ней интерес, не став даже проверять ее слов, на что Онор очень рассчитывала.

— Когда охота? — между прочим спросила она у индианки.

— Три луны, потом гуроны уйдут.

Итак, у нее в запасе три дня. Онор не торопясь взвесила все за и против. Наутро в дупле появилась тщательно сложенная записка, написанная угольком на обороте конверта. Записка содержала всего пару слов: «Через трое суток после нашего разговора. О.Д.»

Через три дня пробил час Онор-Мари. Охотники отправились в лес, оставив своих товарищей если не беззащитными, то по крайней мере ослабленными. Ушли и Волк, и Паук, и Грозный Гризли. Онор, нервничая, не находила себе места, ходила кругами вокруг костра, до хруста разминая кисти. Вполне можно было бы бежать. Но безопаснее было бы, чтобы ее увели солдаты. После полудня до Онор донесся звук, который она ни с чем не могла спутать: звук выстрела из мушкета, то, чего она так напряженно ждала. Это солдаты расправились с индейцами, охранявшими поселок. Раздался чей-то предупреждающий крик, который тут же захлебнулся и смолк. Солдаты наступали. Индианки в волнении сбились в кучу, беспомощно оглядываясь.

Выстрел прогремел совсем близко, и одна из женщин, раненная, упала на землю.

Онор опасливо огляделась. Она не могла не понимать, что второго такого шанса у нее не будет. Всем было не до нее. Женщины с криками хватали детей и бежали в лес. Немногочисленные оставшиеся в деревне мужчины тщетно пытались защитить соплеменников. Солдаты наступали, не щадя никого. Онор напоминала себе, что она в своем праве. Она находилась в плену и хотела только одного — выжить и выбраться на свободу. Но все-таки, ее предательство жгло ее. Если б к ней были более суровы, может, у нее не было бы так неспокойно на душе. Онор показалось благоразумным убраться с линии огня. Ей не хотелось на пороге свободы стать жертвой шальной пули. Она побежала в сторону, противоположную той, где скрылись индейцы. Непрерывный грохот выстрелов пугал ее. Единственная мысль, охватившая Онор, как пламя, горела в ней, заставляя ее действовать. В лес!

Скорее спасаться! Туда, где ее не найдут, где до нее не достанут ни пуля, ни стрела.

«С какой стати они преследуют мирное население?» — раздраженно думала Онор. Она считала, что солдаты устроят засаду для воинов, отправившихся на охоту, и будут воевать с теми, кто может противостоять им. Но не с женщинами, не со стариками. Она забрела в лес и спряталась там, прислушиваясь к шуму. До нее доносились отголоски выстрелов, неразборчивые возгласы. И тут же неожиданно и оглушительно, разрывая уши, прозвенел с невероятной силой боевой клич. Онор вскрикнула. Боевой клич мог означать одно — охотники возвращались, чтобы защищать свое племя. Она не знала, была ли то воля случая, удалось ли им проведать о предательстве, заметили ли они опасность по дороге, ясно было одно, индейцы вернулись, и сейчас здесь начнется кровавый ад. Дрожь охватила ее, бросив в холодный пот. Она так рассчитывала на то, что охотники не должны были вернуться раньше утра следующего дня! Но, похоже, шестое чувство заставило их вернуться домой. «Солдаты не готовы к такому, — взволновано подумала Онор.

— Вопрос еще — кто теперь победит. И если победят индейцы…Ой-ой…Они оторвут мне голову… В лучшем случае.». Мысль была не из утешительных.

Пока еще у нее было время. Ей подумалось, что она вполне успеет скрыться, пока идет сражение. А форт где-то недалеко. Она бросилась бежать, все еще надеясь, что ее план бегства не окончательно провалился. Она спешила, не глядя по сторонам, не глядя под ноги. Резкий щелчок раздался, когда она уже начала думать, что спаслась. Этот щелчок был издан захлопнувшимся капканом, чьи железные челюсти поймали ее в ловушку. Она упала. Железные скобы вполне могли сломать ногу, если б не ее туфли, которые смягчили удар. Одна ее нога была крепко зажата. Она дергала ей изо всех сил, но волчий капкан был рассчитан на силу, большую, чем у нее. Она попала в свою собственную ловушку. Совершенно беспомощная, она сидела на земле, проклиная способы охоты людей с цветом кожи, аналогичным ее собственному.

Она никогда не думала, что капканы — такой варварский метод. Нога онемела, и Онор начала спрашивать себя, что будет, если никто не найдет ее.

И тут она увидела Волка. Он был последним, кому она могла бы обрадоваться сейчас, несмотря на весь свой страх. Она боялась его теперь больше, чем одиночества, диких зверей и голодной смерти в лесу. Он бесшумно появился из чащи, и смотрел на нее молча, испытующе, с каким-то немым осуждением. Онор не пыталась оправдаться. У нее не было слов. Она опустила глаза, готовая ко всему. Страх и чувство вины сковали ее. Было тихо, и Волк не двигался с места. Наконец, Онор решилась поднять глаза. В руках у Волка сверкнул нож. Онор напряженно следила за ним, уверенная, что настал ее последний час. Она не просила пощады. У нее просто наступило полное оцепенение. Даже страха не осталось. Она знала, что Волка бесполезно уговаривать, когда он что-то решил. Он подошел к ней, и Онор отвернулась, чтобы не смотреть. Она ждала удара, не сомневаясь, что рука индейца не дрогнет.

Волк нагнулся над ней, и его нож со скрипом протиснулся между скобами капкана. Пружина сопротивлялась упорно, но у Волка оказалось достаточно силы, чтобы разжать неумолимые челюсти. Онор неожиданно очутилась на свободе. Она нерешительно встретила взгляд Волка — осуждающий, укоряющий.

Он не нуждался в судьях, чтобы доказать ее вину. Ему достаточно было видеть, как своенравная Огненная Лилия отводит глаза.

— Беги, — вдруг сказал он. Исчез Волк так же внезапно, как и появился.

И даже веточка не хрустнула, когда он отправился к своим. Онор не знала, воспользоваться ли его советом. Она слегка прихрамывала, онемевшая нога еще плохо слушалась ее.

«Куда я пойду? — спросила она себя. — Я только отыщу новые неприятности на свою голову.»

В стороне индейской деревни как будто все стихло, и Онор решилась поискать там кого-нибудь из солдат. Ее ожидала мрачная картина. Многие гуроны погибли, но и много солдат нашли свою смерть здесь. Не похоже было, чтобы здесь кто-то победил. Ее ждал очередной сюрприз. Сначала она заметила своего старого знакомого — лейтенанта Ривароля. Он был очень горд собой — он взял в плен одного из индейских вождей, отставшего почему-то от своих соплеменников. Волк холодно глянул на Онор, когда она, прихрамывая, вышла на свет. Она мрачно вздохнула. Онор не способна была больше рассуждать. Она действовала молниеносно, не раздумывая, повинуясь внутреннему голосу. Лейтенант, заломив руку Волка за спину, позвал своих товарищей помочь справиться с пленником. Онор решительно направилась к нему. Ее шаги становились все менее уверенными… И, наконец, поравнявшись с лейтенантом, она качнулась и очень естественно упала. Ее обморок выглядел совсем как натуральный. Лейтенант Ривароль был настоящим джентльменом.

Привычки, которые намертво въелись в его кровь, были сильнее его.

Машинально, увидев падающую навзничь красивую молодую женщину, он потянулся подхватить ее. Лишь на мгновение его рука ослабила хватку, и Волк тут же вырвался на свободу, только его и видели. Лейтенант выругался.

Пленник ускользнул из-за его собственной неосмотрительности. Да и Онор он не поймал. Она продолжала разыгрывать обморок, мужественно сохраняя неподвижность. Лейтенант принес ей воды. Она приоткрыла глаза.

— Это вы, лейтенант? Слава Богу!

Он криво улыбнулся, предвкушая, какой разнос учинит ему начальство.

— Как вы себя чувствуете, Онор?

— Хорошо. Вы разбили индейцев, да?

— Не совсем. Большинство спаслись бегством. Не думаю, что это уж очень удачный поход.

«Но зато я обрела свободу, — подумала Онор. — Теперь только окончить ремонт корабля — и домой».

Ей самой не верилось, что все пройдет так гладко, как она воображала, но жизнь оказалась неожиданнее любых фантазий…

Вместе с остатками отряда лейтенанта Ривароля Онор-Мари проделала нелегкий путь. Это был унылый поход. Солдаты проклинали индейцев, оказавших им столь яростное сопротивление. К счастью, почти никто из них не знал о той роли, что сыграла Онор в этом сражении, так что никому не пришло в голову обвинить ее в предательстве. Возможно, Риваролю и казалось подозрительным все, что случилось, но в его голове просто-напросто не уложилась бы мысль, что французская баронесса могла принять сторону индейцев против соотечественников. Поэтому пока Онор была вне подозрений.

Наконец, уставшую, но зато свободную, Онор-Мари доставили в форт. Ей навстречу вышла высокая сухощавая женщина в темно-синем платье старомодного фасона.

— Я мадам Буатель-Лерак, — официально представилась она. — Мой супруг

— губернатор этой провинции. Очень рада принимать вас в своем доме, — судя по тону, непрошеные гости — последнее, что могло порадовать эту женщину.

— Я Онор-Мари де Валентайн, баронесса Дезина и Сан-Эсте, — Онор приняла ее тон. Губернаторша выпятила нижнюю губу.

— Та женщина, которую держали в плену индейцы.

Она задумчиво коснулась рукой своего подбородка. Взглядом она оценивала Онор, словно спрашивая себя о чем-то. Онор не понравилось, как ее встретили.

— Я хочу поговорить с губернатором, — сказала она.

— Он занят. Он побеседует с вами позже.

Губернатор принял ее лишь на следующий день. Он выслушал просьбу Онор помочь ей вернуться в город и отказал ей наотрез.

— Мои люди скоро едут туда, — сказал он. — Но здешние места чрезвычайно опасны, полны диких индейцев, женщина будет задерживать их.

Нет, дорогая, пока вы останетесь с нами.

— Я ничем не стесню ваших солдат, — уговаривала его Онор.

— Женщина в трудном походе — что камень на шее. Вы погубите и их, и себя. А у меня и без того мало людей, — он глянул в ее побледневшее лицо и добавил успокаивающе. — Но скоро мы переселим индейцев на земли за Вудвортом, и в округе станет спокойно, как в парке. Вот тогда я сам лично отвезу вас в Сан-Симоне.

Они еще спорили некоторое время, но напрасно. Губернатор не хотел, чтоб Онор присоединялась к его отряду.

— Но хоть письмо они могут прихватить с собой? — устало спросила Онор, отчаявшись добиться своего.

— Конечно, дорогая моя, — он облегченно вздохнул.

— Хорошо. Я напишу записку капитану, которого я наняла. Пусть заканчивает ремонт без меня. Хорошо хоть, я заплатила ему полсуммы, — горькая улыбка тронула ее губы.

Так она осталась жить в форте. В сущности, для нее мало что изменилось. Здесь она тоже была чужой.. Офицерские жены косились на нее неодобрительно. Губернаторша вела себя так, будто от нее можно было подхватить заразную болезнь. Онор злило подобное отношение. Наконец, она сорвалась.

Мадам Буатель-Лерак бросала на нее многозначительные взгляды, бесцеремонно явившись к ней в комнату, когда она одевалась. Онор, сжав зубы, продолжала перед зеркалом оправлять на себе платье, которое было ей велико.

— Вы не беременны, милочка? — вдруг услышала она вопрос и просто застыла. Она не сразу поняла намек и смотрела на губернаторшу в недоумении. Потом до нее дошло.

— Что вы имеете в виду? — сухо спросила она. — И с чего вы, собственно, взяли подобную чушь? — она задыхалась от гнева.

Губернаторша изобразила на лице сочувствие.

— Бедняжка! Вам, должно быть, чего только не пришлось пережить в плену у этих варваров, этих дикарей.

Онор передернуло. Ее переполняло отвращение.

— Знаете, мадам, за все то время, что я пробыла в плену, никто из этих дикарей ни разу не позволил себе нескромного взгляда, уж не говоря о том, чтобы шлепнуть меня по заду. А вот ваш супруг умудрился сделать это дважды в первый же день моего пребывания в форте.

Губернаторша покраснела. Но хоть злые слова Онор закрыли ей рот, все равно, каждый в форте продолжал строить свои предположения о жизни Онор в плену. Она знала об этом, и ничего не могла поделать. Ей оставалось лишь ждать перемирия, чтобы наконец беспрепятственно уехать.

Онор-Мари была ужасно одинока в форте, и большим удовольствием для нее было увидеть знакомое лицо. Как-то утром, спустившись во двор, она натолкнулась на отца Мерсо.

— Вы здесь, отец? Рада вас видеть. Спасибо, что выручили меня!

Он помолчал. Странная нерешительность прозвучала в голосе духовного пастыря, словно он сомневался в том, что собирается сказать.

— Я и правда, кажется, помог вам, дочь моя. Но… Должен сказать, я надеялся, что вы ограничитесь побегом. А вы-таки устроили резню. Погибли ваши соотечественники.

— Но, отец, мне тоже жаль. Я не думала, что они пострадают. Я специально выбрала день, когда индейцы ушли на охоту. Но эти дикари такие хитрые… Вы сердитесь?

— Что вы? Вспомните о моем сане! Я, конечно же, не сержусь.

— Хотелось бы поговорить с вами, отец.

— Исповедаться? — быстро спросил он.

Она нервно повела плечами. Что за дикая мысль?!

— Если возможно, просто поговорить.

— Заходите в часовню, дочь моя, — он сделал приглашающий жест и зашел в деревянную постройку, лишь отдаленно напоминающую храм. Там царили сырость и строгий полумрак. Четыре ряда угловатых лавок загораживали проход к кафедре проповедника. Мерсо прикрыл за собой дверь и присел на лавку.

— Присядьте, дочь моя. Итак, вас что-то тревожит?

— Да, — выпалила она. Он предложил рассказать поподробнее. Онор продолжила. — Проблема в том, что я застряла здесь точно так же, как застряла в индейском поселке! Лерак не отпускает меня. Не хочет помочь!

Может быть, он послушает вас? Вы все же носите духовный сан.

Мерсо схватился за голову.

— Дочь моя! Что я слышу? Нет, вам непременно нужно придти на исповедь.

А пока мы беседуем неофициально, скажу вам одно. Боритесь с эгоизмом, что пожирает ваше сердце! Боритесь, и да поможет вам бог. Как вам не совестно?

Военное время, кругом обозленные воинственные племена язычников! А вы думаете лишь о себе. Вы хотите подвергнуть опасности жизнь десятков людей лишь потому, что вам не терпится вернуться к вашей суетной жизни.

— Что же вы предлагаете? Война кончится не завтра. Что же, мне еще полгода сидеть в этой дыре и, что, молиться целыми днями? Так же можно с ума сойти.

— Ниспошли мне терпения, Всевышний! Почему, собственно, нет? Разве не нужно вознести благодарственную молитву за ваше спасение от ужасной участи? Разве не вы твердили, что вашему целомудрию и вашей вере угрожает опасность? Так она миновала! Благодарите же Бога!

— Я благодарю. Но охотнее я бы благодарила его дома, далеко от этих ужасов, от стрел, скальпов, ружей! Мне просто тяжело здесь. Меня здесь невзлюбили.

— Возможно, вы дали повод, Онор-Мари. Ничего, что я вас так называю?

Возможно, вы слишком кичились перед ними вашим титулом, вашими деньгами.

Вы заставили этих людей завидовать вам, а потом стали искать их доброжелательного отношения.

Отчасти он был прав. Но Онор не смогла бы этого признать.

— Но они сразу отнеслись ко мне враждебно! Они смотрят на меня, как на прокаженную! Словно я не в плену была, а бог весть чем занималась! — выкрикнула она со злостью. — Как будто я там, по меньшей мере, переспала со всем их племенем! Подумать только!

Он как-то неловко молчал, пряча глаза.

— Я не осуждал бы их, Онор-Мари. Я сам видел вас в плену, и, позвольте заметить, вы не производили впечатления замученной жертвы. Вы, помнится, пропадали целыми днями в лесу вместе с тем язычником. О, не обижайтесь, Онор-Мари! Я не хотел сказать, что я так думаю. Но ведь мог бы подумать, не так ли? Я все понимаю. Но люди, незнакомые с нравами племен, могут решить…

Она яростно топнула ногой.

— Хоть вы не повторяйте всю эту чушь, отец! Я всего лишь хотела выжить! Неужели трудно понять? Они хотели, чтобы я учила их язык?

Пожалуйста. Их обычаи? Ради Бога. Все что угодно, пока они меня не трогали. Красный Волк не подарок, но он нормальный человек, который слушает тебя прежде, чем опустить тебе на голову свой томагавк. А вы все сначала судите, не давая вставить и полслова!

— Онор-Мари, дочь моя! Мы не безгрешны, но все мы молимся, чтобы нам простили наши прегрешения и наставили на истинный путь. Молитесь и вы.

Возможно, и краснокожие услышат слова истинной веры и станут на праведный путь. Пусть не теперь. Пусть через долгие годы. Простите тем, кто неверно понял вас. Смирение оценят. Но не замыкайтесь в своем гневе и обиде. Это не угодно Богу, и неприятно людям. Хорошо?

— Да, отец Мерсо, — она была глубоко разочарована разговором. Не в общих фразах она нуждалась, а в реальной помощи. А помощи от отца ждать не приходилось. Она медленно брела по двору. «Мой эгоизм? — спрашивала она себя. — Неужели это так уж грешно, любить себя и заботиться о себе? Такой ли уж эгоизм стремиться жить нормальной привычной жизнью? Я прошла столь долгий путь, я достигла того, о чем мечтала. И на моем пути стоит лишь самодовольный губернатор захолустной провинции. Смешно! Боже, как же мне выбраться отсюда? И не через год, а теперь же. Может, индейцы вообще сожгут этот чертов форт, в отместку за их лагерь?»

Она вздохнула. Была ли то ее вина, что она и правда всю жизнь любила только себя, сделали ли ее такой обстоятельства? Есть вещи, известные лишь Провидению.

Прошло два дня. На третий на рассвете Онор разбудил отчаянный визг. Он длился долго, звонкий, на высоких нотах, испуганный женский визг. Не проснувшись толком, Онор выскочила из комнаты.

— Что такое? — она столкнулась нос к носу с мадам Буатель-Лерак, которая с перекошенным лицом неслась по широкому коридору. Судя по ее лицу, кричала именно она.

— Индейцы!

— Где?! — ужаснулась Онор.

— Окружили форт! Перестреляют нас! Всех убьют! Их так много, так ужасно много! А у нас так мало солдат! Боже! Что же делать?

Онор выглянула из узкого, похожего на бойницу окна коридора. Часового не было, то есть он был, но его руки и голова свисали вдоль бортиков вышки, а ноги зацепились за что-то внутри. Из-за высоких стен форта ничего не было видно.

— Я поднимусь на крышу, — сказала Онор, — взгляну, есть ли индейцы.

— Я пойду с вами.

Они поднялись по винтовой лестнице вверх. Оттуда вид открывался шикарный, на многие мили вдаль. Вокруг форта все было пестрым, в глазах рябило от красноватых тел, черно-белых орлиных перьев, копий и луков. Онор чуть высунулась, и хотя она была далеко, ее тут же заметили, и лишь чудом стрела не настигла ее. Сразу раздался жуткий боевой клич, и затем звук удара.

— Хотят выбить ворота! — завопила губернаторша.

— Уйдем отсюда, не то еще подстрелят, — Онор увлекла ее за собой в безопасное место. — А где губернатор? Что он говорит?

— Он инструктирует солдат.

Они нашли его во дворе, он бранил за что-то своих людей, перемежая приказы с руганью.

— Женщины? — он соизволил заметить их. — Спрячьтесь в доме и не выходите. И не мешайте мне здесь.

— Выдержат ли ворота? — спросила Онор.

— Я почем знаю? Прячьтесь, сказано вам!

Пришлось уйти в дом и прислушиваться к выстрелам оттуда. Солдаты с ружьями забрались на крышу и стреляли по осаждавшим, но меткие индейцы доставали их даже там, попутно продолжая методично таранить ворота. Время от времени через забор перелетали горящие факелы, их едва успевали тушить.

Загорелся лишь один сарай с провизией, но с пожаром удалось справиться.

До вечера крепкие ворота так и не поддались под натиском краснокожих, хотя так трещали, что каждую секунду казалось, что они вот-вот падут. Онор вместе с другими женщинами, жившими в форте, сбились в одной комнате, но вместе того, что бы поддержать друг друга, они лишь усиливали панику, припоминая, какие жестокости учинили индейцы в других местах, где, как они слышали, им удалось одержать победу. С наступлением темноты шум немного стих, форт получил временную передышку. Появился бледный губернатор.

— Мне удалось отправить гонца, — сообщил он. — Даже двух. Может, хоть один сумеет вызвать к нам подкрепление. Но не знаю, вряд ли ему удастся миновать индейцев живым. Но если он выберется, то послезавтра полковник Сорель будет здесь со своими людьми.

Утром индейцы все-таки выломали ворота. Часть солдат удерживали их натиск, но сражение скоро переместилось во двор форта. Все остальные забаррикадировались в доме, к счастью, выстроенному на совесть. Бой был долгим. К концу дня стало ясно, что форт неминуемо падет, если никто не придет на помощь. Во дворе вовсю хозяйничали индейцы. Подавив сопротивление защитников форта, они занялись дверью, решив протаранить ее бревном, что так успешно подействовало на ворота. Но дверь не поддавалась.

Уцелевшие солдаты принялись палить из окон, и нападавшие пока оставили дверь в покое. Они разбрелись по двору, совая нос во все пристройки. Кто-то нашел запас виски, и у осажденных вновь появилась надежда на передышку.

Ночь все провели без сна. Только надежда на подмогу со стороны поддерживала дух французов. Они были заперты в доме без пищи и воды, и впереди их ждала незавидная судьба.

Звук горна пронзил утреннюю тишину. Узники потянулись к окнам.

Предрассветная мгла уже начала рассеиваться. И двор был пуст. Неподвижно лежали погибшие, но индейцев нигде не было видно. И вновь весело протрубил горн. К форту подходил полк французских солдат.

— Где же индейцы? — недоверчиво спрашивал полковник Сорель у губернатора. — Я лично никого не вижу.

Тот развел руками.

— Ушли. Должно быть, ночью. Я сам не понимаю.

— Уж не приняли ли ваши люди за индейский набег десяток воришек, отбившихся от своего племени?

— Я потерял почти всех своих людей! — возмутился губернатор. — Ваши сомнения оскорбительны!

— Пардон, я не имел в виду оскорбить вас. Однако ваше поражение унизительно для всей французской нации.

— Поражение! — воскликнул Буатель-Лерак. — Кто говорит о поражении?!

Индейцы позорно отступили!

Полковник приподнял одну бровь.

— Я поверю, что их часовые предупредили их о нашем наступлении, и они благоразумно спрятались в лесу, но не убеждайте меня, что краснокожие струсили в двух шагах от верной победы.

Обиженный губернатор фыркнул и ретировался.

Затишье длилось несколько часов, затем на открытом участке демонстративно появились двое индейцев в высоких головных уборах из перьев и вышитых бисером одеждах. Судя по их поведению, это были парламентеры.

Полковник бросил свирепый взгляд на губернатора.

— Заключите какую-угодно сделку, но остановите кровопролитие, — прошипел он. — Вы и так потеряли неоправданно много людей. Сейчас не время мстить.

— Угу, — пробормотал губернатор, напяливая шляпу и вооружаясь резной тростью. Он, трусливо подрагивая всем телом, вышел к индейцам.

— Я губернатор Буатель-Лерак! — крикнул он. — Что вам нужно?

— Когда взойдет и сядет одна луна, вожди всех наших племен будут здесь. Наши вожди желают говорить с вождями бледнолицых. Желает бледнолицый вождь говорить с ними?

— Переговоры? Отлично! Мы желаем переговоры. Мы согласны, — поспешно согласился Буатель-Лерак.

— Жди вождей, когда солнце будет у тебя над головой. Они придут. Я сказал.

Делегация неторопливо удалилась, а губернатор, довольно потирая руки, поспешил рассказать всем, что непосредственная опасность миновала, и краснокожие пошли на переговоры.

Губернатор встречал индейцев в своем самом великолепном камзоле; он был напыщен и чванлив. Должно быть, он мнил себя едва ли не богом, так явно он ожидал, что индейские вожди падут ниц перед его милостью, самим Буатель-Лераком. В зале горело два десятка свечей, создавая величественную и торжественную атмосферу. Онор в изящном платье из светло-абрикосового шелка сидела рядом с губернатором. После ее поступка у нее было право участвовать в переговорах, ведь кто знает, победили бы французы или нет, не стань Онор на их сторону так своевременно. Наконец явились вожди, в расшитых бисером одеждах, с ярко раскрашенными лицами, с выражением глубокого презрения в глазах. Онор-Мари встретилась глазами с Волком. Он был спокоен как всегда, но она сидела, как на иголках. Ей было немного стыдно за предательство, но ведь она была пленницей, и у нее было право бороться за свою жизнь и свободу. Она храбро глядела ему в глаза, и их молчаливый поединок остался без победителя. Никто не отвел взгляда.

Начались переговоры. Волк, который после старейшин племени, не желавших лично общаться с французами, был самым влиятельным из вождей, сам разговаривал с губернатором. Последний скучал, слушая длинное, как положено по обычаю, вступление. Остальные индейцы, представители более мелких племен, союзничавших с гуронами, молчали, только сверкали их темные глаза, обведенные белой краской. Зрелище было устрашающее, и Онор поежилась, глядя на Волка. Ей не верилось, что этот грозный вождь с надменным лицом еще недавно терпеливо учил ее своему языку. Стороны прекратили долгий, но неизбежный обмен любезностями. Губернатор принялся расписывать прелести Вудвортской долины, где он мечтал основать резервацию для краснокожих. Говорил он долго и витиевато. Волк вежливо слушал.

— Бледнолицые хотят мира? — наконец спросил он.

— О да! — Буатель-Лерак верил, что сейчас индейцы пообещают немедленно увести свой народ вглубь континента, оставив плодородные земли французам.

— Гуроны не хотят войны, но они не уйдут туда, куда ты хочешь. Нет.

Это наши земли. Пусть бледнолицые дадут обещание не нападать на наши деревни. Гуроны не мешают бледнолицым жить по их обычаям. Пусть же гуронам позволят жить так, как жили их предки долгие годы.

Губернатор омрачился, но он был недостаточно глуп, чтобы не понимать, что даже такой мир нужен французским колониям, как воздух, как вода. Нужна передышка, а потом…

— Да, только и ваши отряды пусть не терроризируют мирных жителей.

— Хорошо. Пока будет мир, никто не тронет ваши поселки. Гуроны подпишут мирный договор. Но пусть нам вернут нашу пленницу.

— Но вы обещали не брать пленных, — жалобно возразил губернатор.

— Когда у нас будет договор, гуроны не будут брать пленных. А Тигровая Лилия уже давно наша пленница. Если племя не получит ее назад, не будет мира.

Ошарашенная Онор-Мари с отвращением отметила, что требование индейца не особенно шокировало губернатора и присутствовавших здесь офицеров, с которыми он стал нервно совещаться. Она осознала, они запросто бы пожертвовали ею, несмотря на все то, что она для них сделала. Только ее присутствие в той же комнате сдерживало их. Им было неловко и стыдно, но мирный договор с индейцами был так нужен, так важен. Губернатор думал о тех неприятностях, что ждут его, если сейчас вновь начнется кровопролитие.

Переговоры принимали дурной оборот. Губернатор покосился на Онор. Она была для него досадной помехой, не более. Онор опротивел этот фарс.

— Почему бы вам не сказать честно, что вы до смерти рады? — спросила она. — Вам же наплевать, что будет со мной, не так ли? Да будьте вы прокляты, все вместе взятые, жалкие трусы! Я вас презираю, ясно? Мне противно находиться с вами в одном помещении! Я с радостью покину это гнездо предателей. И я сохраню вам эту «победу». Я ухожу с индейцами!

Гневно шурша юбками, она подошла к Волку.

— Я твоя пленница. Это лучше, чем быть гостьей у этих людей, этих низких предателей.

Никто не вступился за Онор-Мари, никто не отговаривал ее. Она с ненавистью огляделась вокруг, читая на знакомых лицах растерянность, стыд и облегчение. Все они были ей чужие, всем было безумно стыдно, но они боялись индейцев и молчали.

В Онор-Мари не были и капли героизма. Она была вспыльчива, но не безрассудна, и, пожалуй, в ее неожиданном решении немалую роль сыграли ее более-менее сносные отношения с Волком. Не будь среди этих раскрашенных жутких лиц знакомого лица гурона, потребовался бы отряд солдат, чтоб извлечь Онор из самого тихого уголка в форте. Но к несчастью для нее, а к счастью для губернатора, она хорошо знала Волка, побаивалась его, особенно после ее бегства из плена, но не так сильно, как многие думали. Она признавала за Волком простой и логичный разум человека, не отягощенного достижениями цивилизации. Она чувствовала в нем долю агрессивности, но всерьез не верила, что это может быть угрозой лично для нее.

Договор был подписан, воцарился напряженный мир, тот мир, что ждет лишь повода затрещать по швам. Онор-Мари, даже не переодевшись в более удобный костюм, ушла вместе с Волком, который теперь возвращался к своим.

Еготоварищи ускользнули, они представляли соседние племена, расположенные глубже в западных лесах.

Безумно злая и уже в глубине души раскаивающаяся, Онор брела за Волком, спотыкаясь о выступы корней и бурелом. Ей мешало пышное платье и узкие туфли, которые сдавливали ноги словно тисками, но других она в форте не нашла. Пока она спокойно сидела на месте, все было ничего, но спустя несколько часов ходьбы ей стало казаться, что ее ноги ей не принадлежат и отвалятся, если она не сядет. Волк легко шагал вперед, а она отставала.

Казалось, он не заметил бы, если б она сбежала, но Онор не в силах была совершить сейчас такой подвиг, и чувство самосохранения заставляло следовать за единственным сильным мужчиной, который мог сейчас ей помочь.

Волк продолжал не замечать ее. Онор подумала, что если так пойдет и дальше, она останется одна в лесу.

— Волк! — жалобно воскликнула она и села прямо на траву. Она боялась, что он не отреагирует, но индеец вернулся и с явным неудовольствием оглядел ее.

— Что такое, скво? Почему ты села?

— Я не могу больше, — объявила она. — Если уж тебе так важно привести с собой пленницу, то изволь обождать, пока я отдохну.

Она строптиво поджала губы. Лицо индейца осталось невозмутимым.

— Отдохни. Но недолго.

Он оставил ее одну, заявив, что вернется, когда подстрелит какую-нибудь дичь. Онор сердито проводила его взглядом. Как истинная горожанка, она все еще испытывала священный ужас перед лесом. Шло время, и ее ноги совсем отошли, она была свободна как птица, но не представляла, куда ей идти. И Онор тихо сыпала проклятиями, понимая, что вынуждена терпеливо ждать этого индейца, который по крайней мере даст ей поесть.

Вдруг из кустов донесся шорох, и Онор ощутила, что на нее смотрят. За густой зеленью блестели два желтых глаза. Онор, не решаясь закричать, замерла. «Проклятие! Этот дикарь мог оставить мне хоть нож», — подумала Онор со злобой. Она выжидала, но и зверь выжидал, будто изучая ее. Она не знала, сколько времени прошло, страх сковал ее. Когда, наконец, вернулся индеец с убитой птицей, она дала волю своему гневу. Испуганное животное исчезло, донесся лишь шелест веток.

— Оно выслеживало меня, — возмущенно говорила Онор, — вон там, из кустов. Это нечестно, ты должен был оставить мне хоть какое-то оружие, раз уж бросил меня одну посреди леса.

— Лилия, я не дам тебе оружия.

— Боишься, что я воспользуюсь им против тебя?

— Скво, ты говоришь, не подумав.

Спокойствие Волка выводило ее из себя. Лучше бы он накричал на нее.

— Но здесь опасно. Почему я должна сидеть здесь и дрожать, вдруг оно бросилось бы на меня. Вдруг это волк.

— Нет.

— Откуда ты знаешь? Тебя-то здесь не было.

— Я вижу следы.

— Но в следующий раз это может быть волк или другой опасный хищник.

Он явно не понимал ее страхов.

— Скво, довольно. Вот, возьми.

Он сунул ей убитого индюка. Онор вздохнула. Пока он разжигал огонь, она мрачно разделывала тушку, содрогаясь от отвращения.

— И зачем я тебе? — ворчала она. — Жила себе в форте, никому не мешала, так нет, надо было тебе вытащить меня оттуда и загнать обратно в лес. Ну зачем тебе это, хоть объясни.

— Тигровая Лилия, ты моя пленница, — он был совершенно серьезен. — Ты бежала, и это оскорбление для меня.

— Дело принципа?

Он не ответил, только глянул исподлобья ей в лицо. Онор пожала плечами. Были вещи, которые ей трудно было уразуметь.

— Просто смешно. От меня ни пользы, но денег. Я буду непослушной рабыней, плохой женой, никудышным работником. По-моему, у вас называется гордостью то, что лично я назвала бы упрямством!

Они продолжили путь. Уже вечерело, а в лесу темнело быстро. Онор-Мари прислушалась к отдаленному волчьему вою. В нем было жуткое величие, которое неожиданно очаровало ее. Она шепотом спросила:

— О чем он воет?

Волк напряг слух, словно пытаясь разобрать слова.

— Это вой волка-одиночки. Он проверяет, не зашел ли чужак на его территорию. Тот отозвался бы ответным воем.

Онор вслушалась, но никто не ответил на далекий вой. В ней проснулась язвительность.

— Что ж ты не отвечаешь ему?

Волк не ответил, и ее сарказм пропал даром.

— А серьезно, Волк, ничего, что мы оскверняем своим присутствием его лесную резиденцию?

— Тебе ничего не угрожает, пока ты под моей защитой. Если б ты была одна, не знаю, может, от тебя уже остались бы одни клочья.

Шах и мат. Онор приуныла.

— Чудесно… Не хотелось бы стать добычей какого-то дикого злобного серого пса.

— У волка и собаки не больше общего, чем между нами и бледнолицыми.

Не называй его псом.

— Вот ты сам и сказал, что индейцы не люди, — она ждала вспышки, но снова просчиталась. Не будет у нее повода выплеснуть скопившуюся в душе злость.

— Волк зверь, и собака зверь. И бледнолицые, и краснокожие — люди.

Нам здесь нечем гордиться.

Похожие друг на друга лесные пейзажи мелькали перед Онор-Мари, и она отчаялась запомнить дорогу хоть отчасти. Она сделала свой выбор, и уж теперь ей придется следовать за индейцем. Ее мучила мысль, что в конце их пути ее ожидает нескладный дикарь с печальными глазами голодного зверя.

Паук! Стоило ли кромсать свою жизнь, выходить замуж за старика, переносить обвинения и насмешки, чтобы вот теперь, когда она свободна и богата, стать женой дикаря!

Вечерело, лес медленно погружался в синеватую тьму. Онор старалась держаться поближе к своему спутнику. Солнце еще не село; окруженное розовым ореолом, оно еще виднелось сквозь частые ряды узкостволых сосен.

— Волк!

— Что?

— Мы что, собираемся идти всю ночь?

— Нет. Скоро остановимся на ночлег.

Вот и все. Онор раздраженно вздохнула. Нарастающее беспокойство мог умерить лишь человеческий голос, пусть даже принадлежащий индейцу. Пусть он вел ее навстречу незавидной судьбе, пусть считал ее своей пленницей, все-таки, пока он был ее единственной защитой и опорой, единственным, кто мог разогнать навязчивые тени страха.

— Волк! — окликнула она его.

— Что еще? — он остановился и, не глядя на нее, стал разводить огонь в небольшом овраге. Она устало стояла над ним, даже не пытаясь помочь хотя бы насобирать хвороста.

О чем бы спросить? Она припомнила разговоры, которые ходили среди солдат форта.

— Я слышала, будто индейцы прячут в горах огромные богатства. Это правда?

Он напрягся, словно готовый к прыжку зверь.

— Я думаю, это чепуха. Разве жили бы вы так просто, если бы обладали несметными сокровищами? Разве не так? Но разговоры все же откуда-то пошли… И тут она сообразила, что сделала глупость. Устремленные на нее глаза пылали гневом. Волк вскочил и схватил ее за плечо.

— Зачем тебе это?!

Она попыталась отстраниться.

— Да незачем, конечно. Просто так.

— Ты лжешь, скво!

Она растерялась поначалу, не понимая, чем вызвала такой гнев. Он сжал ее плечи так, что ей стало больно.

— Прекрати, Волк! — закричала она, разозлившись. — Убери руки, черт тебя побери, больно же!

— Рассказывай все! — он буквально тряс ее, словно ожидая, что из нее посыпятся свидетельства ее предательства.

— Чего ты хочешь? Оставь меня в покое! — взвизгнула она, вырываясь и норовя ударить его ногой, однако Волк увернулся, и удар прошел вскользь.

Он яростно швырнул ее на землю.

— Рассказывай, если хочешь жить!

— Да нечего мне сказать, Волк! Отстань от меня, ради бога!

Он выхватил из огня горящую головню и ткнул ей едва ли не в самое лицо. Она вскрикнула и инстинктивно закрылась руками.

— Говори!

— Что?

— Правду! — загремел он.

— Правду о чем? — крикнула она еще громче него.

— Зачем тебе знать про наследство наших предков?

Она приподняла руки в знак, что сдается и готова во всем сознаться.

Признание она сочинила на ходу.

— Это все Ривароль, офицер из форта. Он рассказал мне. Он послал меня.

Обещал помочь мне, если я разузнаю, где то самое место.

— Помочь?

— Ну и мою долю, ясное дело. Он идет следом за нами с целым отрядом.

— Ты лжешь! За нами никто не шел.

— Это ты так думаешь. Да убери свой дурацкий огонь, не хватало, чтоб на мне загорелись волосы.

Его надменное лицо выдавали лишь глаза. Презрение, ненависть, горечь, бесконечная, бессильная злость против коварных бледнолицых — все это, сменяя друг друга и перемешиваясь, адскими языками пламени светилось в этих черных глазах.

— Ты специально пошла за мной? Вы, франки, подстроили все это?

— Да, — коротко кивнула она. Злость была в ней сильнее страха. Она созналась бы в чем угодно, лишь бы позлить его. Янтарь ее кошачьих глаз тоже источал недобрый огонь, не предвещавший Волку ничего хорошего.

Волк мрачно оглядел ее и, не найдя следов раскаяния, жестко проговорил.

— Ты не стоишь того, чтоб быть пленницей Красного Волка. Прощай.

Она поняла, что зашла слишком далеко. Волк бросил ее и ушел, а впереди ночь. Она в сердце леса, не знает дороги, она безоружна, она совсем одна.

От чего ей суждено погибнуть — от когтей диких зверей, от голода, от стрелы какого-нибудь краснокожего? Она яростно ударила кулаком по земле.

Нет уж! Она останется жить! Назло всем! Назло Волку, индейцам, белым, всем! Назло губернатору и офицерам, которые не хотели помочь ей. Назло пиратам, бросившим ее тонуть на гибнущем судне. Назло всем, кто завидовал и ненавидел ее. Назло Генриху д’Арно, который хотел, чтобы она заживо сгорела в свою первую брачную ночь с его жирным старым дядей. Она поднялась на ноги. У ее ног догорал костер. Она вытащила головню потолще, чтоб дольше светила.

— Куда направился этот краснокожий садист? — пробормотала она. Он скрылся где-то за зарослями папоротников, и Онор пошла следом, на ходу клянясь, что посчитается с ним. Ей недолго пришлось идти. Она нашла Волка на поляне всего в десяти минутах ходьбы от того места, где он оставил ее.

Он стоял в напряженной позе, как олень, готовый мгновенно метнуться в чащу, если увидит признаки опасности.

— Пришла? — сказал он.

— Вернулся? — спросила она одновременно с ним. Он осторожно шагнул к ней. Она развела руками.

— Я все наврала. Про Ривароля и про деньги.

Он приблизился вплотную к ней, и его пальцы приподняли ее подбородок так, чтобы видеть глаза. Несколько мгновений они не шевелясь смотрели друг на друга. Затем рука Волка опустилась.

— Хорошо, — проговорил он. Ее янтарные глаза сузились.

— Ты мне веришь?

— Да, — он забрал у нее еще тлевшую головню и разжег костер из мелкого сухого хвороста. Онор присела у огня, хотя и так было тепло после жаркого летнего дня. Она от нечего делать подбирала ветки, скармливая их пламени, наблюдая, как они занимаются, горят и постепенно чернеют.

— Не бросай в огонь все подряд, — проворчал Волк. — А то будет много дыма, — глупый тетерев, подстреленный Волком, занял свое место над огнем, чтобы вскоре превратиться в аппетитный ужин. Онор прикрыла глаза, ее уже клонило ко сну. Последнее, что она в тот вечер умудрилась сделать, так это поинтересоваться, чуть приподняв голову:

— Так что, и правда существуют сокровища?

И тут же возблагодарила бога, что у Волка крепкие нервы. Другой на его месте, наверное, уже задушил бы ее.

Скоро лес остался позади. Весь следующий день они шли по холмистой местности, поросшей лишь травой. Деревья встречались все реже. Здесь нещадно палило солнце, и растительность, несмотря на разгар лета, выглядела слегка пожухшей и выгоревшей. Над головой постоянно парил один и тот же орел, словно выслеживая их, и его огромные крылья были единственным, что на доли секунды дарило тень.

День прошел достаточно спокойно, по крайней мере, Онор научилась довольствоваться малым: ничего плохого не случилось — а значит, все хорошо. Но вот к вечеру относительный покой испарился, словно Боги, на время позабывшие об Онор, вспомнили о ней и радостно потерли руки. Они с Волком как раз шли по склону, минуя вершину холма, когда чуткий слух индейца уловил чужеродный звук. Он знаком велел Онор обождать, и стал быстро подниматься вверх. Онор подставила лицо ветру, предоставив Волку заботиться о их безопасности, хотя ее глаза невольно не выпускали его из поля зрения. На фоне розового заката его высокая фигура приобрела странный загадочный красноватый оттенок, и Онор отметила про себя, что статности его сильного гибкого тела позавидовал бы любой белый. Тугая кожаная повязка, украшенная пером, подчеркивала стальные мускулы на руке, сжимавшей рукоятку топорика, который мог быть более, чем грозным оружием для того, кто умел им пользоваться, таким же грозным, как ружья солдат.

Она обернулась и увидела десятки быстрых теней, мелькнувших за грядой. Она подхватила юбку и побежала за индейцем. Он сердито тряхнул головой, увидев, что она спешит за ним, не заботясь о том, чтобы прятаться.

— Хочешь стрелу в спину? — прошипел он и, схватив ее за плечо, заставил нагнуться.

— Там индейцы! — она указала рукой направление. — Я их видела. Они нас окружают!

Он схватил ее за локоть.

— Идем.

Они поднялись на вершину холма. С противоположной стороны склон был не гладкий, каменные валуны сплошь беспорядочным покровом скрывали землю.

Здесь тяжело было идти, но удобно прятаться. Они перебрались через несколько исполинских глыб, и за одной из них Волк остановился и, достав лук, прищурился, ища взглядом врага. Тут же засвистели стрелы. Одну из них Волк поднял.

— Это воины алгонкинов, — он показал Онор оперение стрелы. — Видишь?

Это перо ястреба.

Стрелы сыпались градом. Онор вздрагивала, когда они проносились мимо. Ee защищал валун, да и за спиной у Волка ее вряд ли разыскала бы шальная стрела. В отличие от пуль, они не отскакивали рикошетом. Волк опустился на колени и, осторожно высовываясь из укрытия, делал выстрел за выстрелом.

Каждый достигал цели, но запас стрел был ограничен, а индейцев было много, и из-за холмов появлялись новые.

— Если мы не прорвемся, — сказал он, — скоро они поднимутся сюда по той стороне.

Его выстрел сразил еще кого-то. Донесся яростный вой разгневанных врагов.

— Чего им надо? — испуганно выдохнула Онор.

— Скальпы врагов.

Волк на мгновение выглянул из укрытия, чтобы послать очередную стрелу, предпоследнюю в его колчане. Тут же раздался резкий свист, мелькнуло яркое оперение. Волка отбросило назад. Онор ахнула и испуганно подалась к нему.

Но тот, проворчав что-то сердито, задвинул ее обратно к себе за спину.

— Волк!

— Ты можешь не высовываться?

Она послушно съежилась за валуном. Стрела вонзилась ему в руку немного выше локтя. Волк, не обращая на нее внимания, натянул тетиву и выстрелил снова. До Онор донесся вскрик. Волк бросил бесполезный лук. Стрелы кончились, и теперь оставался лишь нож и томагавк, которым на расстоянии он мог поразить еще одного врага. Но этого было недостаточно, к ним бежала дюжина краснокожих, воинственно крича. Их полуобнаженные тела блестели на солнце. Онор вскрикнула, вскочила, бросилась бежать. Споткнувшись, она упала и сразу поняла, что напрасно старается, по противоположной стороне холма, там, где они поднимались сами, уже спешили еще полдюжины воинов.

Она закрыла лицо руками. Тот, что увидел ее первым, размахивался томагавком. Он был страшен, в черных орлиных перьях, с раскрашенным воинственными знаками лицом. Она знала, что он не может промахнуться, как не промахиваются белые, когда подносят ложку ко рту. Для него это было так же естественно. Спустя секунду она была еще жива. Она с надеждой открыла глаза. Столь напугавший ее индеец лежал в двух шагах от нее с размозженной головой. Она не испытала ни страха, ни отвращения. Это был просто факт, двести фунтов мертвой плоти у ее ног. Она на четвереньках попыталась уползти в сторону, но ее грубо схватили сзади за платье и рывком подняли на ноги. Она оказалась лицом к лицу с индейцем. Он толкнул ее на землю и связал ей руки за спиной. Она яростно пнула его ногой, должно быть, очень чувствительно, потому что он со злостью прокричал что-то. Потом схватил ее за ноги, перебросил через плечо, как мешок с мукой, и понес. Она позвала на помощь, не рассчитывая на нее и с невыразимой горькой ясностью сознавая, что она одна здесь, единственная беззащитная белая женщина на добрых сто миль кругом. Она заметила Волка, которого опрокинули на землю и теперь тоже связывали. Он не устоял один против дюжины.

Ее несли, не реагируя ни на ее возмущенные крики, ни на ее отчаянные попытки вцепиться зубами в оголенную плоть. Онор уже не пыталась запомнить дорогу, она видела лишь каменистую тропу, качавшуюся маятником перед глазами. Наконец ее пренебрежительно швырнули на землю. Она поднялась на четвереньки, красная от стыда и бессильной ярости, и исподлобья глянула на обидчика. Индеец с выбритыми висками и огромным носом стоял перед ней, высокомерно прищурившись. Мгновение спустя к нему подошли еще двое краснокожих, схватили Онор, подтащили к дереву и крепко привязали к нему кожаным ремнем. Там уже был привязан и Волк. Онор рада была обнаружить, что не осталась одна в этой переделке, и плечом к плечу с Волком почувствовала себя увереннее. Она вздохнула и попыталась освободить руки.

Алгонкин замахнулся на нее томагавком, и она замерла, глядя на него, как кролик на удава. Тот прокричал что-то и отошел. На время их оставили в покое.

Онор попыталась сменить позу. Веревка стягивала ее тело, врезаясь в кожу, а руки, связанные за спиной, затекли.

— О черт, вот негодяи!

Она вздохнула и утешила себя тем, что с Волком обошлись еще жестче.

Он был связан крепче, чем она, и туго притянут к дереву. Из раны на руке текла кровь, она была насквозь пробита стрелой, но это не помешало индейцам заломить ее за спину. Ему было очень неудобно, но он даже не поморщился. Стрела мешала ему выпрямиться.

— Давай, я вытащу, — предложила Онор.

— Чем?

— Я попробую…

Она захватила ее зубами и попыталась вытащить. Но у нее недоставало решимости применить силу. Волк молча смотрел на нее, и Онор порозовела.

— Черт… Извини, Волк. Я смогу…

Она постаралась не думать о том, что стрела глубоко вошла в живую плоть, собралась с духом и резким рывком извлекла ее из раны. Кровь пошла сильнее, заливая ей платье, но индеец с заметным облегчением прислонился затылком к стволу.

— Сейчас перестанет, — сказал Волк, перехватив ее взволнованный взгляд. Действительно, постепенно кровотечение уменьшилось и, наконец, совсем прекратилось.

— Что с нами будет? — не выдержала Онор. — Я не понимаю, чего они хотят от нас.

Волк спокойно объяснил ей.

— Твою судьбу решат их вожди. Они могут приговорить тебя к смерти, но, скорее всего, они отдадут тебя в жены какому-нибудь воину.

— О Боже… — простонала она.

— Ты молодая, сильная. Они не станут убивать тебя, Лилия. Ты будешь для них работать, родишь им сильных детей.

— Как ты умеешь успокоить… — съязвила она. Ей стало беспокойно. — Ну, а ты? Что будет с тобой?

— Со мной? Как обычно, согласно нашему закону.

— А как — обычно?

— Ты что, не знаешь? Мне казалось, что… — он вдруг умолк.

— Нет.

— Если в плен попадает тот, с чьим племенем зарыт топор войны — его отпустят, наградив богатыми дарами. Но наши племена враги. Меня ждет столб сильных.

— То есть?

Волк помедлил. Он, казалось, был уверен, что Онор знает, о чем идет речь.

— Ты никогда не слышала об этом обычае?

— Объясни мне, в конце — концов, — нервно сказала Онор.

— Чтобы показать свое уважение к пленному, воины дают ему возможность проявить себя храбрым и мужественным. Это большая честь для воина — умереть у столба пыток. И чем больше уважают врага, тем дольше не дают ему умереть. И позор на все его племя, на весь его род, если хоть один вздох выдаст, каково ему приходится… Насмехаться над врагами да прославлять свое племя — вот все, что должен делать пленный. Это древний обычай.

— И ты так спокойно об этом говоришь?! Никакая инквизиция до этого бы не додумалась!

— Это честь для настоящего воина, возможность проявить себя.

— И умереть?

— Не сразу.

— О Боже! Кошмар!

— К этому готовятся с детства. Каждый ребенок знает, что опозорит отца, если кто-то услышит его плач или жалобы. Он должен расти мужчиной.

— Это садистский, жестокий обычай.

— Я не всегда понимаю обычаи бледнолицых, — заметил он.

— Но есть границы… Это уж слишком.

— Ты напрасно волнуешься, Лилия. К скво этот обычай не относится.

— А ты?

— А я поступил бы так же со своим врагом.

Онор смирилась. Она с ужасом представила себе этот варварский обряд.

По спине пробежала дрожь. Волк был безмятежен.

— Попробуй лечь, Лилия. Тебе понадобятся силы. Давай, веревка немного растянется, если ты постараешься.

Она с трудом сумела сдвинуться. Веревка врезалась в талию. Онор положила голову на колени к индейцу и попыталась расслабиться. Ее тело онемело. Она отчаянно дернула руками, пытаясь высвободить их, но у нее ничего не вышло. Но, к ее удивлению, она почти не ощущала страха, словно опасность не была реальной. Она вдруг поняла, откуда это чувство.

— У меня никогда не было такого друга, как ты, — произнесла она тихо.

Волк не отозвался, и Онор приподняла голову.

— Волк! А бежать из плена тоже позор для воина?

— Нет, наоборот. Его хитрость стала бы прославляться всеми. Поэтому пленных будут тщательно стеречь. А ты, Лилия, помни: тебя не будут связывать или открыто сторожить, но не беги. Если ты предашь их племя, тебя убьют.

Онор хотела спросить, почему же он сам не торопится убивать ее, но решила не напоминать ему об этом. Вдруг он просто забыл…

Красный Волк не собирался воспользоваться последней возможностью отдохнуть. Уголком глаза он следил за воинами-алгонкинами, которые ужинали у костра, словно позабыв о пленниках. Женщина, заснувшая около него, вздрогнула всем телом, и он перевел взгляд на нее, внимательно вглядываясь в побледневшее испачканное лицо.

— Почему ты испугалась, Тигровая Лилия? — задался он вопросом. — Понимает ли эта бестолковая дочь бледнолицых, что ждет ее в деревне гуронов? И понимает ли, что она должна заплатить за предательство?

Конечно, нет… Иначе она понимала бы, что плен для нее — спасение, единственная возможность выжить. Но ты не понимаешь этого, Лилия. Ты испугалась. Но почему ты испугалась, раз думаешь, что тебя ждет та же судьба — стать женой одного из них. Для тебя же нет разницы — Паук или другой,тебе все одно. Глупая Тигровая Лилия…Я отдал бы тебя на суд моему племени…Может быть, еще отдам…Но как судить тебя, если ты уверена, что невиновна? Ты задала мне сложную задачу, маленькая скво. Очень сложную.

Он задумчиво глядел на сжавшуюся женскую фигурку, доверчиво спящую у него на коленях.

— Почему же ты испугалась? — прошептал он. — Тебе не угрожает столб пыток. Он ждет меня, не тебя. Твоего врага. Почему же ты испугалась? Да, он ждет меня… На сколько же у меня хватит сил? Нет, это не правильно. Я вынесу все. Я не посрамлю свое племя. — Волк искоса глянул на алгонкинов.

Что они приготовили для него? Нет, он не боялся. Но ему не слишком хотелось проверять предел своих возможностей. Сколько он в состоянии вынести? До сих пор его миновала подобная участь. Но он видел, как гибнут другие, не менее, может, даже более сильные, чем он. Должно быть, для него они приготовили нечто особенное. Он внутренне содрогнулся, и невольное движение тут же отдалось острой дергающей болью в простреленной руке. Он устало смежил веки. У него хватит сил и мужества на все. Но лучше все же к завтрашнему утру быть подальше отсюда…

И отчаянно напрягая свое сильное тело воина, он стал ослаблять железную хватку стягивавших его кожаных ремней.

Когда Онор открыла глаза, был уже рассвет, и на ней не было никакой веревки. Волк тряс ее за плечо.

— Поспеши.

Он поднял ее на ноги, которые она едва ощущала.

— Что такое? — пробормотала она сонно.

— Давай, Лилия, иди скорее. Нет времени.

Он потащил ее за руку, так как она не имела сил бежать. Однако скоро она вошла в темп. Около реки он втолкнул ее в пирогу. Она упала на дно, но когда она попыталась подняться, Волк заставил ее снова лечь.

— Не поднимай головы, — грубо приказал он. Свист стрел над головой убедил Онор, что его стоит послушаться. Сам он легко управлял лодкой, она быстро шла к другому берегу. За ними гнались не меньше двадцати вооруженных луками индейцев.

Онор боялась дышать. Она лежала на дне и даже не видела, что их лодка стремительно приближается к водопаду. Для нее было полнейшей неожиданностью, когда она ощутила, что летит вниз на сумасшедшей скорости.

Лодка стояла почти вертикально.

— Держись! — крикнул Волк, стараясь перекричать грохот падающей воды.

Онор громко вскрикнула, цепляясь руками за деревянную перекладину.

Казалось, падение длилось бесконечно. Онор показалось, что это и есть конец. Но в один момент лодка налетела на камень, расколовшись вдребезги.

Онор наглоталась воды, ударилась, но обнаружила, что жива и находится на мелком месте. Вся в синяках, она на коленях выползла на берег и упала на песок. Отдышавшись и немного успокоившись, Онор села и огляделась. Она была одна среди скал, на берегу горной реки, мирно журчавшей у ее ног.

— Волк! — негромко окликнула она.

Никто не отозвался. Онор забеспокоилась.

— Черт… Волк, где ты? Я не хочу оставаться здесь одна, черт тебя подери!..

Она чуть не плакала. Не дождавшись ответа, она поднялась на ноги. Все равно надо было идти, с Волком или без него. Но все же она с надеждой оглядывалась на реку. Вдруг он все-таки появится… Она совсем отчаялась было, когда увидела его высокую фигуру, появившуюся из бурных вод. У нее вырвался радостный возглас.

— Волк! Ты напугал меня! Куда ты пропал?

Она подбежала к нему.

— Тише, Лилия. Когда ты запомнишь, что в этих местах опасно повышать голос?

— В этих местах опасно жить, на мой взгляд, — возразила она. — И я не просила тащить меня сюда. Я здесь ничего не забыла.

— Ты здесь, Лилия, и учись быть осторожной. Если хочешь жить.

— Ну, довольно уже, Волк… Тебя течением снесло?

— Да. Но недалеко. Ты идешь дальше или нет?

Онор сердито поплелась следом. Волк бывал просто невыносим. Тропа петляла между скал, поднимаясь все выше.

— Волк, зачем тебе мертвая пленница? — уговаривала она индейца. — Если мы не передохнем — так и будет.

Она жалобно заглянула ему в лицо. Но он продолжал идти своим быстрым пружинящим шагом человека, привыкшего путешествовать пешком. На ее уговоры он лишь качал головой.

— Не теперь. Позже.

Онор тоже была женщиной упрямой. Ей было стыдно просто сесть и не двигаться с места. Может, Волк и не бросил бы ее одну, ведь она — его личная пленница… Но кто его знает… Онор не знала, чего от него ждать.

Так они добрались до ущелья, глубокой трещиной разломившего скалы пополам.

Пропасть шагов в двадцать шириной показалась Онор неодолимым препятствием.

Но Волк с одобрением указал ей на деревце, переброшенное кем-то через края провала.

— Здесь мы перейдем, — заявил он. Онор похолодела. Если б под ногами не зияла пропасть, может, ей и удалось бы пройти по узкому бревну, не свалившись. Но у нее подкосились ноги от одной мысли об этом. Она уже видела себя бесформенной массой где-то внизу.

— Нет! — воскликнула она. — Делай что хочешь, но я туда не пойду.

— Перестань, Лилия. Только не смотри вниз и все. Я пойду впереди.

Он сделал несколько шагов по бревну и приостановился, заметив, что Онор не двинулась с места.

— Ты идешь, Лилия? Хочешь, чтобы алгонкины настигли тебя? Торопись же, скво!

Она скрестила руки на груди и молчала. Волк осторожно сделал два шага назад. Ступив вновь на твердую землю, он возмутился.

— Тигровая Лилия, перестань упрямиться. Ты из тех, кому дорога жизнь.

— Именно потому ноги моей не будет на твоем мосту. Лучше умереть от стрелы или ножа, но не так!

— Хорошо, иди вперед, Лилия. Не бойся и не гляди вниз. Ты не упадешь, обещаю.

Он взял ее за плечи и слегка подтолкнул к мосту. Она осторожно шагнула вперед и пошатнулась.

— Не останавливайся, — услышала она голос Волка. — Иди вперед.

Она сделала два шага, удивляясь собственной смелости. Однако дрожь в коленях усилилась, и она с трудом понимала, куда ставит ногу. Одно неверное движение, и Онор поскользнулась, взмахнула руками и громко вскрикнула. Она, безусловно, полетела бы вниз, если бы Волк в последний момент не схватил ее за плечи. Она раскачивалась, потеряв равновесие, а Волк, собрав все свои силы, удерживал ее. Мышцы его ног и рук округлились от напряжения. Но он справился, удержался на тонком бревне. Наконец он проговорил, задыхаясь от напряжения…

— Я скажу — один — ты делай шаг назад. Два — второй. Ты поняла?

— Да…

— Давай. Один…

Она шагнула назад, чувствуя, что Волк одновременно с ней делает то же.

Его руки все еще крепко сжимали ее плечи. Это придавало ей чуть больше решимости. Еще два шага, и она ощутила, что ее никто больше не держит. Она тут же рухнула — на твердую землю. Несколько минут они молча отдыхали. От напряжения у Волка потекла кровь из раненой руки. Она виновато поглядела на него.

— Говорила я, это упражнение не для меня.

— Вижу.

— Может, можно найти место поуже?

— У нас нет времени.

— Но все равно, мне здесь не перебраться.

— Ты переберешься.

— Волк, прошу тебя. Я и сама убьюсь, и тебя за собой потащу. Ты этого хочешь?

— Вставай, Лилия.

Он силой поднял ее на ноги, потому что Онор не шелохнулась.

— Я не пойду, — упиралась она. — Оставь меня, Волк.

Она не сразу поняла, что он делает. Быстрым движением он подхватил ее на руки.

— Не шевелись, — приказал он сурово. Онор ахнула и заколотила кулаками по его груди.

— Прекрати! Нет, Волк, нет! Не надо, прошу тебя.

Она отбивалась, как могла. Один из ее беспорядочных ударов пришелся по кровоточащей руке воина. Он слегка вздрогнул. Онор испугалась и сразу остыла.

— Извини, Волк, правда. Больно?

Он отрицательно качнул головой. Голова Онор бессильно упала ему на грудь.

— Не шевелись, не разговаривай, — велел он тихо. — И не дрожи, я тебя не уроню, Тигровая Лилия.

Он перехватил ее поудобнее и твердо шагнул на опасный мостик. Онор закрыла глаза и замерла. Она даже старалась не дышать. Ей казалось, что между сделанными Волком шагами проходили не мгновения, а целая вечность.

Она согласилась оглядеться лишь когда Волк усадил ее на землю и присел рядом отдохнуть. Они благополучно миновали страшное место.

— Неужели мы перебрались! — вырвалось у Онор.

Волк даже усмехнулся — большая редкость для него.

— Я — да! А тебе нечем гордиться.

Онор не обиделась.

— Надеюсь, я большая обуза для тебя, Волк. Это будет тебе наукой.

Нечего брать в плен женщин, — язвительно заметила она. Наконец, она обратила внимание, что ее платье перепачкано свежей кровью.

— О! Волк, твоя рука…

— Пустяк. Царапина.

— Ничего себе царапина!

Волк пожал плечами, встал и ногой столкнул бревно в пропасть. Онор с холодком в сердце проводила его взглядом. Потом ее внимание вновь переключилось на Волка.

— Надо остановить кровь, — заявила она. Из подходящих вещей у нее был только шелковый носовой платок.

— Раздевайся, — потребовала она. Волк не очень охотно стянул с себя кожаную рубашку. Онор неуверенно перевязала его руку. Ей никогда раньше не приходилось делать ничего подобного.

— Крепче затягивай, — сказал Волк. — Иначе кровь не остановится.

Онор поморщилась.

— Неужели тебе совсем не больно?

— Пустяки.

Она вздохнула и туго перевязала его рану. Секунду она молча разглядывала его. В отличие от белых его смуглая кожа была совершенно гладкой. Ни на руках, ни на груди у него не было даже намека на волосы.

Именно потому хорошо заметен был каждый из многочисленных шрамов, рядом с которыми простреленная рука действительно выглядела пустячной царапиной.

— Так хорошо? — спросила она. Волк кивнул. Она помедлила, потом указала на глубокий след чуть пониже плеча. — Это похоже на след когтей.

— Верно. Это была рысь.

— Разве они нападают на людей?

— Она уже была ранена бледнолицым охотником.

— И ты убил ее?

— Один из нас должен был погибнуть. Я остался жив.

Холодный блеск его глаз покоробил Онор.

— Здесь выживает сильнейший? — заметила она сухо. Это был не вопрос, скорее констатация факта. Волк согласился с ней.

— Это так. Выживает только самый сильный, самый ловкий, самый хитрый.

— Это жестоко.

— Да. Но выхода нет.

Она глядела на его замкнутое лицо, непроницаемую маску на котором ей всегда хотелось сорвать. Онор спрашивала себя, является ли она для Волка обузой, мешающей ему выжить в этом жестоком мире, или, может быть, она по-своему поддерживала в нем силу, скрашивая его одиночество. Жалел ли он, что проявил бессмысленное упрямство и увел ее с собой? Она не знала. Да и знал ли сам Волк?

В тот день они проделали длинный и трудный путь. Но Онор не произнесла ни слова жалобы или протеста. Лишь когда стемнело, они устроили привал. У Волка не было ни ружья, ни лука, так что охотиться ему было нечем. Он выкопал несколько съедобных корешков и показал Онор, как очистить их, чтобы добраться до безвкусной беловатой сердцевины. После скудного ужина Онор прилегла на землю. Теперь ей казалось блаженством просто лежать без движения.

— Спи, — велел ей Волк. — Как только рассветет, мы пойдем дальше.

Она охотно послушалась и быстро заснула. Лишь под утро ее разбудило уханье совы, она приоткрыла глаза. Еще было темно, в траве тихо стрекотали какие-то насекомые, нарушая величественную тишину леса. Красный Волк сторожил их покой. Похоже, он не сомкнул глаз всю ночь. Он сидел, подобравшись, готовый отразить любую опасность, рассеяно растирая простреленную руку чуть выше раны. Видно, она все же беспокоила его. Онор хотела было заговорить с ним, но промолчала. «В конце-концов, это его мир, — рассудила она, — и ему виднее, как прожить здесь. Хочет бодрствовать ночами, поджидая врагов — на здоровье. Может, хоть не будет днем бежать со всех ног. Должен же он когда-то устать. А я всего только пленница. И я буду спать, пока можно.»

И снова Онор-Мари провела целый день на ногах. Они шли и шли по бесконечным тропам, то теряющимися между деревьями, то изгибающимися по зеленым холмам. Ей казалось, что они двигаются бесшумно и быстро и не оставляют никаких следов. Но индеец был недоволен. Последние часы они брели вдоль реки по колено в воде, чтобы не оставлять следов на мягкой земле. Сначала это было несложно, но Онор устала, течение лишало ее равновесия, сбивало с ног, колени не сгибались, ступни онемели от холода.

Ее шатало, но Волк был неумолим, как время…

К вечеру мокрая и несчастная Онор-Мари наконец увидела впереди признаки жизни.

— Гляди, Волк, дым!

— Вижу, — коротко отозвался он. На невозмутимом лице не появилось признаков ни радости, ни беспокойства. — Это не костры гуронов, — добавил он.

— Что тогда?

— Не знаю, — сдержанно ответил он. — Поспеши, Лилия.

Он зашагал вперед. Скоро они вошли в деревню, где царили хаос и смерть. В живых никого не осталось. Постройки были сожжены. Видно, жителей застали врасплох. Признаков сражения не было, скорее, были признаки резни.

Онор вскрикнула, споткнувшись о чью-то руку.

— Что это, Волк? — ахнула она. — Это белые, да? Это французы или англичане?

Ей стало ужасно стыдно. Но Волк качнул головой и проговорил с видимым усилием:

— Это ирокезы.

— Потому что сняты скальпы?

— Бледнолицые теперь тоже снимают скальпы.

— Да что ты?!

— Это правда. Но они не хотят взять силу врага. Они хотят его унизить, — тихо объяснил ей индеец.

— Боже! — Онор сделала несколько шагов по обагренной кровью земле. — Боже! Против кого же здесь война!

Волк молчал. Он глядел на сожженный дотла вигвам.

— Здесь был вигвам моего друга, — наконец сказал он, указав на черные уголья. — Здесь жил он со своей дочерью, Весенней Грозой.

Онор искала в нем признаки слабости, но Волк был непроницаем. То, что творилось у него в душе, было загадкой.

— Это девушка, которая тебе нравилась? — попыталась она приоткрыть завесу.

— Ей минуло лишь тринадцать весен.

— Они есть здесь? — спросила Онор. Волк не ответил. Он бродил по сожженной земле, оглядывая погибших, а она уныло ходила следом. Даже не зная никого из этих людей, Онор содрогалась от ужаса. От отвращения у нее закружилась голова. Вместе с Волком они обошли поселок, но никого из оставшихся в живых, если таковые были, не попалось у них на пути. Наконец Волк остановился и указал Онор на срубленное дерево в стороне, там, где уже начинался густой лес.

— Побудь там, Тигровая Лилия, — приказал он.

— Зачем? — подозрительно поинтересовалась Онор.

— Я должен похоронить мертвых, — коротко ответил он. Онор запротестовала.

— Я пойду с тобой!

— Нет! — он повысил голос, и его «нет» прозвучало как удар кнута. Онор поняла, что стоит подчиниться. Она повернулась и пошла одна. Усевшись, она ощутила вдруг, что у нее стучат зубы, так сказалось нервное напряжение, в котором она пребывала. «Самое время сбежать из плена», — с горечью подумала она. Но темнеющий лес сейчас пугал ее. Онор мерещились тени за каждым деревом, хруст веток заставлял ее сердце сжиматься. Никогда еще она не чувствовала себя такой напуганной. Сумерки сгущались, ее била нервная дрожь, перед глазами стояли обезображенные тела погибших индейцев.

Порыв ветра сбросил вниз несколько сухих веток, и когда неожиданно что-то царапнуло ее по щеке, Онор вскочила на ноги, вскрикнув от ужаса. Ее мужество истощилось. Уже добрых два часа она сидела здесь одна. Гнев Волка показался ей более заманчивым, чем пребывание наедине со своими страхами.

Она побежала в сторону поселка, продираясь сквозь кусты. Посреди деревни горел костер, там было светлее, чем в лесу… Волк, как ни старалась она подойти бесшумно, мгновенно повернул голову, и нож сверкнул молнией в его руке. Увидев Онор, он убрал нож.

— Зачем ты пришла? Уходи.

— Волк, я тебе не помешаю, обещаю.

— Тебе не место здесь, бледнолицая скво.

— Считай, что меня здесь нет.

Она присела в сторонке, упрямо сжав губы. Волк помедлил секунду, но смирился с ее присутствием и, не пререкаясь с ней больше, вернулся к своей скорбной работе. Мертвые должны были найти свой последний приют… Онор пробормотала несколько слов христианской молитвы, но что-то остановило ее.

Ей вдруг стало смертельно жаль Волка. У них была одна общая черта. Как никого в целом мире не волновала судьба Онор, так и Волк не имел, казалось, ни одного близкого человека… До глубокой ночи Волк хоронил погибших. Онор не сразу заметила, когда он, отдав последнюю дань несчастным, повернулся к ней. Она вздрогнула, когда он назвал ее имя. Она не спала, но впала в состояние, близкое к трансу.

— Ты слышишь меня? — повторил он.

— Что? — Онор очнулась.

— Пора.

Он выглядел смертельно усталым и бесконечно одиноким.

— Разве мы не останемся здесь на ночь?

Волк посмотрел на нее, как на безумную.

— Здесь?! Тигровая Лилия, вставай, надо идти.

— Тот вигвам практически цел… По-видимому, дошло до Онор, дело было не в вигваме, а просто Волк считал кощунством оставаться здесь дальше. Он гневно схватил ее за руку и увлек за собой.

— Я поняла, отпусти меня, Волк, — взмолилась она. Индеец выпустил ее руку, которую сжал слишком сильно. Онор поспешила следом.

— Куда мы идем?

Он не ответил. Онор всегда раздражало, когда он игнорировал ее вопросы.

— Волк, я хочу знать, куда мы идем.

В ее голове зазвучали требовательные нотки.

— Туда, — Волк указал на вершину холма, освещенную желтоватым лунным светом. Онор застонала.

— Зачем? У меня уже нет сил. Еще и вверх!

— Там мы остановимся до утра, — пообещал он. Утешение было слабым, потому что Онор не преувеличивала. У нее подкашивались ноги. Она переставляла их, зная только, что если отстанет, то останется одна на этой жестокой земле, где целая деревня может исчезнуть, словно и не было никогда. Она не помнила, как дошла до небольшой пещеры, куда привел ее Волк. Ее входа почти не было заметно среди скалистых холмов.

— Заходи и ложись спать, — велел ей Волк. Она послушалась, забралась вглубь пещеры и легла на землю. Но усталость отняла у нее все силы, к ней даже сон не шел. Появился Волк, который на всякий случай осмотрел окрестности. Теперь он сел у самого входа, вытянув ноги и прислонившись спиной к каменному своду. Онор приоткрыла глаза.

— Ты ведь не собираешься охранять нас всю ночь, Волк? — напрямик спросила она.

— Это необходимая предосторожность.

— Не глупи, Волк. На тебе лица нет от усталости. Если нас тут найдут, значит, так тому и быть — и точка. А сейчас надо восстановить силы. И не убеждай меня, что ты железный и совсем не устал, я не поверю.

Он посмотрел на нее со смешанным выражением на лице, но не рассердился.

— Ты права, Лилия, — сказал он, окончательно удивив ее. Онор ожидала возмущения. Волк прилег, передвинувшись вглубь пещеры, и закрыл глаза.

Онор с завистью поглядела на его невозмутимое лицо. Она все никак не могла успокоиться. Волны дрожи пробегали по ее телу, не позволяя расслабиться.

Ей было страшно и одиноко, теперь ей казалось, что она слышит шаги снаружи, а ветерок был как дыхание врага. Как она не успокаивала себя, залитые кровью гуроны из деревни стояли у нее перед глазами.

— Волк! — прошептала она.

— Говори, — тихо отозвался он. Онор не поняла, разбудила она его или он еще не спал.

Онор проявила всю свою смелость, неожиданно попросив:

— Можно я возьму тебя за руку?

Эта детская просьба поставила Волка в тупик. Он не сразу нашелся, что сказать. Наконец, Онор услышала его сдержанный ответ:

— Если это тебе не неприятно…

Он придвинулся ближе к ней, и Онор нащупала во мраке протянутую ей руку. Их пальцы переплелись, и вместе с теплом его руки ей передалась частичка его уверенности. Онор вздохнула. Постепенно ее тело расслабилось.

Ощущение, что она не одна, успокаивало. Она покрепче сжала горячую ладонь и наконец уснула.

Когда она открыла глаза, первое, что она увидела, был веселый солнечный блик на земле, разогнавший ее страхи. Она невольно улыбнулась новому дню и потянулась. Только теперь она выпустила руку Волка, за которую так всю ночь и цеплялась, как утопающий за соломинку. Она впервые проснулась раньше его. «Либо у меня бессонница, либо что-то не так», — решила Онор. Она снова дотронулась до его ладони, она была огненногорячей. Она осторожно коснулась его лба, он мгновенно очнулся, и Онор встретила его цепкий взгляд. Она смущенно улыбнулась.

— Тебя сильно лихорадит.

Он сел и, обнаружив, что солнце уже встало, недовольно поморщился.

— Пустяки, — проворчал он. — Мы потеряли несколько часов. Придется наверстать, Тигровая Лилия. Ты готова?

Она с удовлетворением заметила след усталости на его лице. Ей уж совсем стало казаться, что он сверхчеловек, и ему чужды все чувства, присущие людям — страх, боль, усталость, сомнения. Она почувствовала себя увереннее.

— Ты уверен, что ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, — он пожал плечами, но Онор отметила, что он и сам не торопится подниматься с земли.

— Прекрасно. Ты не возражаешь, если мы посмотрим, как там твоя рука?

Может быть, нужно сменить повязку.

Онор показалось, что он как-то странно смотрит на нее. Так мог бы смотреть человек, который не может понять, кто перед ним, друг ли, враг ли, знакомый или чужой. Он сбросил рубашку. Стараясь ничем не выдать своих чувств, Онор приблизилась, охваченная суеверным ужасом дикаря перед огнем.

В медицине она понимала гораздо меньше, чем ничего. Она увидела, что повязка вся промокла от крови. Содрогаясь, она неверными движениями попыталась развязать узел. Он упорно не поддавался. Волк не произносил ни слова, и молодая женщина, прикусив губу, сама пыталась справиться со своей задачей. Ей удалось снять старую повязку, и она тяжело вздохнула.

— Ужасно.

Волк спокойно покосился на свою руку и утвердительно кивнул. Не похоже это было на заживающую рану. Кожа вокруг была раскалена, кровь сочилась медленно, но непрерывно. Онор нервно сглотнула.

— Пойду-ка я принесу воды.

— Оставайся здесь, — сухо сказал Волк. — Тут опасные места. Оставайся в пещере.

— Не украдут меня за пару минут, — огрызнулась она. — Сама схожу. А то твое упрямство, Волк…

— Что?

— Не доведет тебя до добра, — закончила она. — Глянь хоть на свою руку. Ты назвал это царапиной.

— Так и есть, — проворчал он сердито.

— Вот от таких царапин некоторым порой и ампутируют руки-ноги, — мрачно изрекла Онор. Она направилась к выходу из пещеры, припоминая на ходу, откуда накануне до нее доносилось журчание ручья. Волк окликнул ее, когда она уже была снаружи.

— Видишь сухое дерево прямо перед тобой?

— Ну, вижу.

— Наломай сухих веток и принеси сюда.

— Костер? Разве холодно? Помилуй Бог, жара же адская.

— Надо будет прижечь рану, — тихо ответил он. Ничего не говоря, Онор отправилась искать воду.

Она вернулась с охапкой хвороста в руках. Бросив его посреди пещеры, она села около Волка, предоставив ему разжечь огонь. Сухие сучья затрещали, шипя от прикосновений языков пламени. Стало невыносимо жарко.

Онор старательно промыла воспаленную рану водой. Наконец она подняла глаза. Волк протянул ей нож, накаленный докрасна в огне. Она нерешительно взяла его. Несколько мгновений она боролась с собой, но проиграла сражение. Ее руки позорно дрожали. Волк молча ждал, не торопя ее. Она колебалась, и в конце-концов у нее вырвалось жалобное восклицание:

— Я просто не могу! Не могу и все!

Волк не выразил никаких чувств, взял свой нож из ее трепещущей руки, снова разогрел остывающий металл и, не задержавшись ни на секунду в сомнениях или страхе, прижал лезвие к своему телу. Онор показалось, что он сейчас взвоет от боли, но максимум, что он позволил себе, это на мгновение крепко зажмурить глаза и сжать кулаки, отчаянно напрягая волю. Раздалось ужасающее шипение. Онор напряженно вглядывалась в его лицо, ставшее серобезжизненным. Вот он открыл глаза, пальцы разжались, и нож выскользнул на землю. Усталым жестом он отер со лба выступившую испарину. Онор приготовила оторванный кусок своей нижней юбки.

— Давай перевяжем, — тихо проговорила она. Волк вытянул руку, и она сделала новую повязку.

— Пора, — заметил индеец. — Пора… — он стал подниматься на ноги.

Неистребимый здравый смысл Онор отчаянно воззвал к хозяйке. Ее янтарные глаза метнули молнии.

— Да? Отлично. Только скажи мне, кому это нужно? Кому нужно, чтобы ты издевался над собой? Кому станет легче от твоего терпения? Объясни мне, и пойдем, куда хочешь, хоть сейчас, — она ничего не могла с собой поделать.

Она не могла больше бояться Волка, что бы он ни делал. Ее страх навсегда покинул ее в тот день, когда она заснула связанная, положив голову к нему на колени.

Он ошеломленно поглядел на свою дерзкую пленницу. Ниже его достоинства было пререкаться с ней, с дочерью презренных бледнолицых. Слабая улыбка тронула его губы, и тут же сменилась упрямой гримасой. Онор покачала головой.

— Хорошо, давай иначе. Я устала. Я не в состоянии никуда идти, и ты меня не поднимешь. Убивать прямо сейчас меня ты не станешь, я так думаю.

Лучшее, что ты можешь сделать, это лечь и немного отдохнуть. По крайней мере, пока ты не отойдешь, — она положила руку ему на плечо и настойчиво надавила, заставляя его улечься обратно на землю. Он уступил, и, отвернувшись от нее, перевернулся на бок и закрыл глаза. Онор облегченно вздохнула. Она и правда вымоталась, а тут еще вынуждена была сражаться с таким бесконечным упрямством. Она снова задумчиво покачала головой. Волку в мужестве не откажешь, но какие странные принципы, совершенно бесполезные… Она вздрогнула, потому что до нее донесся смех. Отдаленный, нереальный, он вернул ее на грешную землю, ударив, словно гром среди ясного дня. Она оглядела Волка. Спал ли он, слышал ли что-то? Он неподвижно лежал на боку, отвернувшись от света. Онор осторожно подползла к выходу из пещеры и выглянула, как сурок из норки. Двое не спеша ехали рысцой по узкой тропе между холмов. Форма французских солдат… Она вскочила на ноги. Они так близко, она сумеет догнать их, они возьмут ее с собой!

Конечно, Волк не тот человек, с которым стоит заводиться, но сейчас он утомлен, ему больно, ему не до нее. Она приостановилась. Бросить Волка? И что тут такого? Ей вспомнился Быстрый Олень, умиравший у нее на руках.

Волк оставил бы его, если б не она. Но она настояла на своем. Но Волк-то не умирает. Подумаешь, рана. Боль утихнет, и он снова будет как новенький, трепать ей нервы в свое удовольствие. Нет уж, домой! Но отвезут ли ее домой? Или снова она будет напрасно умолять помочь ей? Как умоляла однажды, но никто не встал на ее сторону, напротив, ее отдали как неизбежную цену долгожданного мира. Но все-таки они принадлежат к ее миру, раньше или позже они помогут ей, или хотя бы не будут мешать ей вернуться домой. И ее губы приоткрылись, и зов готов был сорваться с ее языка.

Красный Волк медленно выплыл из полузабытья. Он был один в полумраке.

Он сел, помогая себе здоровой рукой. В мозгу пульсировала одна мысль

— в путь, и чем скорее, тем лучше. Здесь слишком близко деревня бледнолицых, их солдаты, а он должен добраться до своих и сохранить свой народ. Он достиг слишком многого, он вырвал у бледнолицых перемирие, столь необходимое гуронам. Но настоящая борьба еще впереди. Он оперся о каменный свод, вставая на ноги. Голова безумно кружилась. Надо же, как больно…А если б из плена не удалось сбежать, а алгонкины оказались порасторопнее?

Он мрачно усмехнулся. Голоса… Чьи-то голоса прервали его размышления, и тут-то он по-настоящему осознал, что он здесь один. Тигровой Лилии рядом не было. «Ты снова предала меня, скво, — подумал он зло. — Ты пожалеешь об этом». Он ощупал пол в поисках ножа. Есть! Странно, пленница не взяла его.

Сжимая гладкую рукоятку, Волк подался вперед, уверенный, что остановит беглянку во что бы то ни стало. Свет неприятно резанул глаза, и Волк раздраженно сощурился. И увидел Онор-Мари, привалившуюся к замшелому каменному выступу. Люди, чьи голоса донеслись до него, уже обратились в яркие движущиеся пятнышки вдалеке.

— Они все равно не помогли бы мне, — горько прошептала Онор. Казалось, она оправдывается. — Они только завезли бы меня еще дальше. А мне не нужно дальше. Мне нужно на побережье. Там мой корабль. Он отвезет меня домой.

У нее в глазах стояли слезы. Волк молча вернулся в пещеру. Через несколько мгновений он появился вновь, готовый отправляться в путь. Ни тени сочувствия не мелькнуло на неподвижном лице.

— Идем, — бросил он коротко и сурово. Но что-то изменилось. Вот только что?

Был разгар полудня. Солнце нещадно жгло все кругом. Онор-Мари с мрачной решимостью брела за индейцем. Ее единственным утешением было, что он все же шел не так быстро, как всегда. Иногда ей казалось, что он даже слегка пошатывается. Но тропа все петляла и петляла среди нескончаемых холмов, и с каждым шагом они продвигались вперед, и с каждым шагом Онор удалялась от побережья океана.

Вдруг Волк остановился. Его зоркие глаза жителя лесов разглядели что-то вдали. Он нахмурился.

— Что там? — спросила Онор. Волк поднял руку.

— Видишь? Там была дорога. Шла меж холмов до опушки леса.

— Лично я не вижу никакой дороги, — заявила Онор раздраженно.

— Ее там нет, — он продолжал напряженно всматриваться. — Там завал.

Придется свернуть.

— Как хочешь, Волк, — она равнодушно пожала плечами. Волк медлил. Что-то заставляло его колебаться. Наконец, он принял решение и, свернув с тропы, направился в сторону темнеющей гряды гор.

— И куда это мы? — поинтересовалась Онор. — Что-то непохоже, чтоб там можно было куда-то выбраться. Ты уверен, что нам туда надо?

— Там можно пройти, — уверенно сказал Волк.

— Ты считал, что и тропа цела и невредима. А она исчезла.

— В горах часто бывают обвалы.

— Отлично! Мне кажется, мы именно в горы и идем.

— Да. Правда.

— Волк! Я думала, что гуроны живут в лесах. Скажи, что это так и есть.

Я ненавижу горы.

— Так и есть. Владения гуронов начинаются за той грядой. В лесах, — пояснил он. Онор удивилась.

— Я вижу дым. С каких пор гуроны жгут свои костры так, чтоб знало полконтинента?

— С тех пор, как бледнолицые построили свой форт на границе владений гуронов.

Онор заинтересовалась.

— Ах, так там форт! Я и не знала, что французские солдаты есть так далеко от побережья.

— Они защищают колонистов, — заметил он с откровенной неприязнью. — И не думай об этом, Тигровая Лилия, — вдруг добавил он. Она нервно дернулась.

— О чем ты?

— Ты знаешь.

Онор вздохнула. Знать бы, откуда ждать помощи. Между тем, место, куда они выбрались, граничило с довольно крутой скалой. С трех сторон их окружали каменные глыбы, покрытые влажным зеленым мхом. Онор злорадно хихикнула.

— Я предчувствовала, что тут нет прохода.

— Тебя обманули предчувствия, Лилия. Это то самое место, которое я имел в виду.

— То есть? — она с опаской глянула вверх.

— Здесь не так круто, как всюду. Здесь можно подняться. Только до того перешейка. Там уже совсем легко.

Она медленно сползла на землю, прижимаясь спиной к холодному камню.

Сидя под скалой, она застонала:

— О нет, Волк! Не это! Я и физические упражнения — две несовместимые вещи.

— Я знаю, — он кивнул. — Я помогу.

Она скептически улыбнулась. Волк жестом велел ей следовать за ним и ступил на крутую, уходящую в небо тропу, если только беспорядочное нагромождение камней могло называться тропой. Онор двинулась следом. Здесь не было так отвесно, как показалось ей с первого взгляда, и первые несколько минут она бодро следовала за гуроном. Но потом она выдохлась. От жары она вся взмокла, и ее платье прилипло к телу. Колени не сгибались, ноги отказывались служить. Она упала на одно колено, еле дыша.

— Это не для меня, Волк… — пробормотала она, опустившись на землю и обхватив разогретый на солнце камень. Ее щека прижалась к его теплой поверхности, она закрыла глаза. Волк остановился обождать ее.

— Лилия, вставай. Погляди вниз. Мы прошли только малую часть пути. Не время отдыхать.

— Мне плевать. Не могу.

— Останешься здесь одна, — пригрозил он.

— Плевать, — повторила Онор. Волк посмотрел на нее, качнул головой и протянул ей руку.

— Держись, — здоровой рукой он схватился за ближайший выступ, чтобы ненароком не сорваться со скалы. Онор усомнилась.

— А твоя рана?

— Держись и пореже открывай рот.

Она вцепилась в его руку. Волк потянул ее на себя, и с такой поддержкой Онор поднялась и смогла сделать очередной шаг. Ей послышалось, что у Волка вырвался едва слышный стон, но раз он велел ей держать язык за зубами, она поджала губы и последовала за ним, кое-как переставляя ноги.

Теперь, когда Волк взял на себя основную часть усилий, от нее требовалось лишь успевать ставить ногу на очередной валун. Несколько раз Волк останавливался передохнуть, но неизменно вновь лез вверх, не щадя ни себя, ни свою пленницу. Он был утомлен и измучен, он делал над собой неимоверные усилия, превозмогая острую боль в раненой руке, которая, казалось, разливалась по всему телу, мучительную тошноту и головокружение. Здесь, среди скал, не было даже намека на тень, и летнее солнце разогрело воздух так, что он обжигал горло. Он и так отвратительно чувствовал себя, а тут ему приходилось едва ли не тащить на себе женщину, у которой не хватало сил одолеть крутой подъем.

Каждый шаг давался все тяжелее, перед глазами все обрело расплывчатый вид, но Волк знал, что расслабляться нельзя, иначе силы окончательно оставят его. Он позволял себе лишь короткие передышки… перевести дух, тряхнуть головой, разгоняя туман перед глазами, вытереть пот, стекающий со лба. Пленница тащилась за ним, хрипло дыша. Он с силой сжимал ее руку, зная, что стоит выпустить ее, и женщина беспомощно упадет, а он уже не найдет сил спуститься за ней, не сможет обернуться и посмотреть вниз, в глубокий провал за спиной. Его голова словно обратилась в огненный шар, так нещадно пекло солнце гор. Все чаще все перед глазами проваливалось в черноту, которую с трудом удавалось преодолеть. До вершины оставалось уже совсем немного. Вот уже доносится слабый запах дыма — люди близко. А тропа становится круче, валуны крупнее, ноги скользят по замшелому камню. Еще чуть-чуть. Уже виден конец пути. Еще пару шагов, еще одно усилие. Рука нащупала плоскую мягкую землю, и он впился в нее ногтями. Все! Другая рука, удерживавшая Онор, медленно разжалась. Надо сделать еще один, последний шаг, и можно будет отдохнуть. Нет… Все кругом поплыло и, переливаясь всеми цветами радуги, постепенно почернело.

Онор ощутила только, что ее ничто больше не удерживает. Однако реакция сработала, и она удержалась на ногах. Подняв голову, она увидела, что Волк потерял сознание. У него не хватило сил только на последний шаг. Она обрела силы, увидев, как близки они к цели. Она выползла на твердую, благословенно плоскую землю и погладила рукой нежную траву. Потом она вернулась к индейцу. Надо было собраться с силами и втащить его на поверхность. Непонятно как, но надо.

Волк очнулся, когда что-то холодное коснулось его губ. Его зубы насильно разжали, и ледяная влага полилась в рот. Он судорожно закашлялся.

Приподняв веки, Волк обнаружил, что мир полон красного тумана. Туман медленно рассеивался, и все вокруг приобретало все более четкие контуры.

Он пытался прислушаться к своему телу, но ничего не мог разобрать. Боль как будто улеглась, но попытка оторвать голову от земли потерпела неудачу.

В лицо ему брызнула ледяная вода.

— Давай же, Волк, приди в себя.

Он окончательно открыл глаза и увидел, что его пленница улыбается. Он попытался сесть, но голова немилосердно гудела. Волк с трудом превозмог подступившую к горлу тошноту и, осознав, что себя не обманешь, вновь опустился на землю.

— Долго я был без сознания? — поинтересовался он.

— Не очень.

Она сидела рядом, глядя на него сверху вниз. Ее пристальный взгляд раздражал Волка, но он не мог не признать, что она запросто могла бросить его и уйти. Она вовсе не обязана следовать за ним, она всего только пленница. Она — та, что привела солдат в мирное селение гуронов.

— Возьми, Волк, выпей воды, — что-то мокрое коснулось его руки. Он поднял глаза на Онор. — Возьми, а то у тебя вид… ну, не лучший.

Он принял у нее раковину, которую она неизвестно где разыскала, и сделал глоток. Ему действительно стало легче. Осталась лишь неимоверная усталость во всем теле. Солнце еще жгло, но они находились в тени огромного дуба, где стояла вечная прохлада.

— Как ты смогла перетащить меня сюда? — спросил он негромко. Онор улыбнулась с насмешкой.

— Выходит, я не так уж слаба…

Он подарил ей долгий задумчивый взгляд. Онор продолжала улыбаться. Она боялась, что сейчас начнется старая песня: немедленно отправляемся дальше и все тут. Однако Волк закрыл глаза и погрузился в целительный сон, оставив Онор благодарить Бога, что мужчина, взявший ее в плен, был, возможно, жесток и упрям, но только не глуп. Измученная долгим переходом через горы, Онор вытянулась около индейца. Его нож висел у пояса, и Онор, слегка содрогнувшись при воспоминании о том, как она однажды попыталась завладеть им, все-таки протянула руку и рискнула взять его. Волк не проснулся, и она вздохнула с непередаваемым облегчением. Теперь она почувствовала себя смелее. Она уже привыкла рассчитывать на Волка, но сегодня она не была уверена, что он защитит ее. Даже не пытаясь припрятать оружие и, не задумываясь, что назавтра ей влетит от Волка за непослушание, она уснула, свернувшись калачиком на мягкой теплой траве.

Единственное, в чем в тот день ошибся вождь гуронов Красный Волк, была причина, по которой Онор-Мари не бросила его. Ибо не было такой причины.

Она всего только позабыла, что неподалеку поселок колонистов, охраняемый французским фортом, позабыла, что собиралась бежать, что она в плену, что ей грозит незавидная судьба разделить будущее с посторонним ей человеком.

Все это как-то не пришло ей в голову…

Ей приснилось, будто она вновь одна на тонущем судне, ветер хлещет ее по щекам, и ледяные брызги заставляют ее дрожать. И еще страх, бесконечный страх перед одиночеством и пустотой. Серый мир, где она была совершенно одна…

Но вот кто-то тронул ее за плечо. Она вся вскинулась, бледная, с болезненно бьющимся сердцем, с ножом в судорожно сжатой руке.

— Ты не отдашь мне мой нож? — она вздрогнула, вжав голову в плечи.

Волк выглядел вполне спокойным. Он протягивал руку, ожидая, пока она придет в себя.

— Н-нож?.. — она ожидала вспышки гнева. Волк не шевелился. Стоял над ней и терпеливо ждал.

— Так отдашь или нет?

Она молча вложила в его руку оружие и вздохнула. Он удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Спи, Тигровая Лилия, еще очень рано.

— Ты куда?

— А ты не голодна?

Ему не стоило спрашивать об этом. Желудок Онор отозвался протестующей резью. «Еще как», — подумалось ей. Но все-таки она откликнулась безрадостно:

— Ты уходишь? Можно, я пойду с тобой?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, Лилия. Ты производишь столько же шума, сколько отряд солдат.

— Ну да… — протянула она обиженно.

— Спи. Я буду недалеко.

Он исчез. Еще только едва занимался рассвет. Онор поежилась от утренней прохлады и закрыла глаза. Ей казалось, что она больше не заснет, но не прошло и двух минут, как она провалилась в темные глубины глубокого спокойного сна.

Онор ожидала увидеть нечто, подобное тому временному поселку, куда привел ее Волк в первый раз. Но то, что открылось ее взгляду, было едва ли похоже на тот военный лагерь индейцев в лесу. Деревня гуронов находилась на берегу живописного озера, больше походившего на море, потому что противоположного берега она не увидела. Легкий туман клубился над водой.

Песчаный берег порос пушистыми елями. Лес кое-где спускался к самой воде, кое-где отступал, уступая место золотистым отмелям. Большая деревня занимала внушительную территорию. Остроконечные вигвамы стояли аккуратным полукругом; повсюду горели костры, на которых готовили еду; под ногами носились с звонким лаем собаки. До Онор донесся веселый женский смех, шумная возня детей. Она оторопело огляделась и не заметила признаков войны. Более мирную картину трудно было бы вообразить. Минуту спустя, правда, она заметила и часовых, и хорошо вооруженных мужчин, и царящую здесь настороженность. Оглядевшись, Онор узнала некоторых индейцев, неожиданно обрадовавшись знакомым лицам. Здесь был беловолосый Мудрый Лось, старчески дряхлый и сморщенный, Олений Рог, отец Быстрого Оленя, известный своим суровым нравом, и неуклюжий Паук, чьи длинные конечности неловкими плетями торчали из кожаной рубашки с бахромой. Увидев появившихся из леса Волка с Онор-Мари, все они потянулись к центру поляны, где всегда совет племени решал все важные вопросы. Онор почувствовала на себе взгляд сотен глаз. Индейцы расступились, пропуская прибывших к старейшинам, которые стоя в гордых позах, ожидали их, не делая ни единого шага навстречу. Мудрый Лось, самый старый и уважаемый, стоял чуть впереди остальных. Он вежливо ответил на произнесенное Волком приветствие. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Потом Онор ощутила, что рука Волка легла ей на спину, и она вынуждена была сделать шаг вперед.

Волк произнес несколько слов. Онор уловила лишь отдельные слова, кляня себя, что так лениво учила язык индейцев. Она с беспокойством глянула на Волка. Что-то в его виде не нравилось ей. Что-то было не так. Она читала сомнения в его холодном взоре. Сердце ее вдруг замерло в груди.

Красный Волк смотрел прямо перед собой. Он видел внимательные глаза верховного вождя, ясно видел их в тот самый момент, когда он выдвинул Онор вперед, готовый отдать ее на суд своему племени. Они все чувствовали что-то, они ждали его слов, объяснивших бы все, но язык вдруг страшно отяжелел. Он еще раз вгляделся в стоящую около него женщину, чьи длинные волосы золотились на солнце. «Ты обрекла моих братьев на смерть, — беззвучно прошептал он. — Ты привела бледнолицых, когда воины охотились в лесах. Ты сбежала в суматохе, оставляя за собой хаос и смерть», — воспоминания отрезвили его, рука на ее плече вновь стала твердой. Но слова обвинения застряли в горле. Поневоле он вспомнил, как она испугалась, когда они связанные по рукам и ногам находились в плену у алгонкинов. И, как и тогда, он спрашивал себя:

— Почему же ты испугалась, Тигровая Лилия? Почему? Почему ты так упрямо доверяла мне, дочь моих врагов? Ты не сбежала, когда я лежал без сознания и не мог помешать тебе. Ты боялась причинить мне боль. Как же так? Я вел тебя на верную смерть, а ты ничего не желала видеть. Чем же я буду лучше тебя, если теперь позволю тебе погибнуть? Что оправдает меня перед моим народом, если я скрою твое предательство?

Рука на плече Онор то слабела, то напрягалась. Волк посмотрел верховному вождю в глаза, темные радужины, казалось, поглощали старца.

Голос воина прозвучал ровно. Никто не заметил внутренней борьбы, терзавшей его.

— Я привел мою пленницу, Тигровую Лилию. Она будет спать у наших костров, есть нашу еду. Тигровая Лилия будет одной из нас.

— Красный Волк прощает пленнице побег?

— Тигровая Лилия просит прощения.

К счастью, Онор не очень хорошо поняла, о чем речь, иначе она вряд ли бы промолчала. Она уловила только, что будет принадлежать к племени.

Мудрый Лось с сомнением посмотрел на светловолосую привлекательную женщину в длинном шелковом, хотя и потрепанном платье.

— Твоя пленница станет женой Паука?

— Пусть скажет Паук. Я привел ее для своего племени, — Волк склонил голову, делая знак, что примет решение совета.

— Хочет Паук сказать?

— Пусть Тигровая Лилия сядет у моего очага, — голос Паука не выражал особого восторга, да и непохоже, чтоб его как-то задел ее побег. Он был пассивен настолько, что ему было все равно. Но взгляды остальных с удовлетворением обратились к Онор, так, словно это было ее собственное решение.

— Что ты им сказал? — прошипела она. Волк чуть сжал ее плечо, скорее успокаивая, чем желая причинить боль.

— Да будет так, — сказал он. — Моя пленница войдет в вигвам Паука.

И эту-то фразу она поняла без перевода.

Стояли последние дни лета. Уже начинали желтеть листья, и в воздухе колебалась блестящая паутина. В то утро Мудрый Лось остановил Онор и строго спросил:

— Готова ли Тигровая Лилия?

— К чему? — машинально переспросила она.

— Через семь лун воины возьмут себе жен, и все племя будет праздновать день свадеб.

У молодой женщины упало сердце. Вот и наступил день, которого она боялась. Она слабо запротестовала.

— Я могла бы щедро одарить твое племя, Мудрый Лось, если б ты только захотел. Если б вы только отпустили меня домой…

— Мой народ не нуждается в своих дарах, дочь бледнолицых.

— Ну конечно, твой народ страшно нуждается в мадам Паук. Это просто спасет его от вымирания.

— Не смей, скво! Тебе оказали честь. Не заставляй меня пожалеть.

Она убежала, чтобы не расплакаться перед старым вождем. Но когда она потеряла его из виду, желание плакать прошло, и ее охватил безумный гнев.

«Будьте вы все прокляты! — прошипела она. — Я ненавижу вас всех, ненавижу!»

Она увидела Волка, и ее злость и досада стали непереносимыми.

— Волк! — возмущенно окликнула его Онор. Он повернул голову и спокойно посмотрел на нее. Сидя на поваленном бурей дереве, он с помощью ножа что-то мастерил. Онор тряслась от гнева.

— Волк! Ты не можешь допустить этого! Пусть ваш вождь убирается к дьяволу. Я не собираюсь спать с Пауком.

— Он возьмет тебя в жены при всем племени.

— Вот еще! Я не хочу этого. Слышишь?

— Лилия, не шуми. Ты здесь пленница. Слово вождя — закон. Ты должна быть благодарна. Паук хороший охотник.

— А мне без разницы, какой он охотник. Он мне противен! Понимаешь? Я не просто его не люблю, он мне гадок, как насекомое.

— Ты к нему привыкнешь, Тигровая Лилия. Это — твоя судьба.

— Ни за что.

— Лилия, тебя никто не будет спрашивать. Ты — пленница, пойми же. Ты подчинишься, иначе нельзя.

— Я не подчинюсь.

— И не думай об этом.

— Волк! Я не смогу, понимаешь?! Я не хочу! Ты притащил меня сюда, теперь изволь отвечать за это!

— Я привел тебя как пленницу для своего племени.

— Ты меня привел! Да! И ты виноват, что я в такой беде. Что же, ты теперь будешь наблюдать, как надо мной издеваются и ничего не сделаешь?

Волк смотрел на нее устало. Он уже был не в силах спорить с этой белой женщиной, рискуя позабавить все племя их перебранкой.

— Лилия, так решил вождь. Ты сильная молодая скво. Родишь для племени сильных охотников.

Убитая его цинизмом, Онор вскричала:

— От Паука?!! Я не буду ему принадлежать, лучше смерть. Не буду и все.

Он не дотронется до меня!

— Тогда он не будет давать тебе еду, стрелять для тебя дичь и защищать тебя.

— Кто-нибудь сжалится надо мной.

— Нет.

— Я умру с голоду, но не стану жить с ним, как с мужем!

— Он имеет на тебя право. И ему не обязательно иметь твое согласие, — она окаменела.

— Ты же говорил, что… — она растерялась. — Как же так?..

— Ты станешь его женой, — подчеркнул он последнее слово. Она почувствовала себя вещью, вещью, которую можно отдать, продать, подарить, делать с ней все, что угодно.

— Волк! — жалобно воскликнула она в отчаянной надежде на его помощь.

— Лилия, ты пожила с нами и знаешь наши обычаи. Ты понимаешь наш язык.

Скоро ты будешь совсем хорошо говорить. Тебе дали время, как ты просила.

Теперь время исполнить обещание. Ты готова.

— Нет, не готова. Мне страшно себе такое представить. Я, и вдруг жена этого невежи. Нет!

— Довольно, Тигровая Лилия, — его голос чуть дрогнул, по-видимому, от гнева.

— Волк, ты должен мне помочь.

«Она ничего не поняла. Ничего. Не поняла, что я уже для нее сделал.

Она ничего не поняла…»

— Если я тебе помогу, ты, наконец, прекратишь шуметь и бунтовать?

— Обещаю, — быстро согласилась она, пока индеец не передумал. — А ты поможешь?

— Возможно, — он смотрел в сторону. — Все, иди в свой вигвам, Лилия.

Она поспешила послушаться.

Вечером Лилия вновь предстала перед вождем. Она испуганно поискала глазами Волка. Он был там. Она бросила на него умоляющий взгляд. Но он выглядел суровым и отрешенным и не глядел в ее сторону. У Онор сильно колотилось сердце, каждый удар отдавался в груди, словно барабанный бой.

— Готова ли Тигровая Лилия подчиниться решению старейшин?

Онор открыла было рот, но Волк выступил вперед.

— Вождь, — обратился он к старику, — я возьму в жены эту женщину. Я привел ее к нам и имею на нее больше прав, чем Паук. Но чтобы не обидеть его, я принес для него выкуп. Он там, у порога. Десять прекрасных медвежьих шкур. Я сказал, вождь.

Онор-Мари остолбенела.

— Не будет ли возражать Паук против твоего предложения? — спросил вождь негромко. — Женщина была обещана ему.

Костлявый неуклюжий Паук проворчал:

— Как решат старейшины.

Все взгляды были устремлены на него, и Паук неохотно добавил:

— Я бы лучше взял в жены гуронскую девушку, такую, как мы…

Вожди посовещались.

— Наш брат, Красный Волк, занимает среди нас высокое положение, его подвиги нам известны. Он не обидел Паука, принес ему богатый дар. Пусть Тигровая Лилия войдет в вигвам Красного Волка.

Волк склонился перед вождем, произнося вежливые слова благодарности.

— Пойдем со мной, Тигровая Лилия, — властно позвал он. Онор вышла за ним, но когда остальные индейцы уже не могли их слышать, она разразилась гневной тирадой.

— Как это понимать, Волк? Что еще за штуки? Это, что, помощь? Это нечестно, Волк!

— Ты не пойдешь в вигвам Паука.

— Очень мудро! Что ж, по-твоему, я с радостью брошусь в твой вигвам и до конца своих дней буду жить на оленьей шкуре?

— Лилия…

— Послушай ты меня, Волк! Я ни за кого не собираюсь выходить, пока сама этого не захочу! Ты или Паук, или кто еще — не суть важно. Я не такая, как вы. Не хуже, не лучше. Другая и все. Я не могу так жить. Я привыкла к другому. Мой мир, он совсем не похож на ваш. У меня свой дом в Париже, я богата, я свободна… Ну пойми же.

— Тигровая Лилия, ты не понимаешь, куда попала. Ты не можешь сказать «не хочу», чтобы все бросились угождать тебе. Ты не дома.

У нее опустились руки. Неизбывная горечь зазвучала в голосе.

— Это правда. Я не дома. И я поняла. Здесь война. Здесь вековая ненависть между белыми и индейцами. Здесь ужас, страх и кровь. И я должна быть благодарна, что жива и что с меня не сняли скальп.

— Никто не снял бы твой роскошный скальп, женщина. Гуроны не воюют со скво.

— А как же понимать, что я здесь в плену и против моей воли мне навязывают судьбу?

— Тигровая Лилия, тебе никто ничего не навязывает.

— А как же…

Волк повысил голос.

— Слушай, Лилия, не перебивай. Тебя оставят в покое. Спустя семь лун я отведу тебя в город, и ты сможешь уплыть домой за море и не возвращаться.

Это не твой мир, ты права.

Она не верила своим ушам.

— Ты меня отпускаешь?

— Да.

У нее возникло смутное подозрение. Все лгали ей. Может быть, и Волк…

— А почему не теперь же?

— Сейчас я не могу. Через семь лун.

— Ты можешь дать мне других провожатых, — осторожно произнесла она.

— Я сказал тебе, Лилия! Я так решил, — гневно ответил Волк. Онор примирительно улыбнулась.

— Хорошо, хорошо. Я согласна обождать. Если ты действительно отпустишь меня…

— Я, что, лгал тебе, Лилия?!

— Но… Мне кажется… так неожиданно… мне кажется, должен быть какой-то подвох, — вырвалось у нее. Она тут же пожалела о том, что сказала. Лицо Волка потемнело.

— Вот так ты думаешь, Лилия? Подвох? Видно, ты не так и хочешь домой, как говоришь. Я не слышал ни слова благодарности. Раз так, я больше не помогаю тебе. Разбирайся как знаешь.

Мгновение он словно ждал чего-то, глядя в ее несчастное лицо, потом встряхнулся и пошел прочь. Онор бросилась за ним и схватила его за локоть.

Он с надеждой оглянулся.

— Нет, нет. Прошу тебя. Я не хочу здесь оставаться! Я сболтнула глупость. Я верю тебе. Конечно, верю. Прошу тебя. Я хочу никогда больше не видеть всего этого! Никогда! Никогда!!!

Она почти кричала. Волк вздрогнул. Любому было бы видно, что он обижен и разочарован, но только не Онор. Она ничего не заметила. Он не спеша отцепил ее пальцы от своей руки.

— Я отведу тебя в город, — тихо проговорил он. — Как обещал. Теперь уходи. Уходи.

Она убежала, чтобы снова не наговорить чего-нибудь сгоряча. Волк стоял, прислонившись плечом к сосне. Он медленно провел рукой по волосам, поправил нож у пояса. Взгляд его был пуст. «Да, — прошептал он.

— Да…

Это будет правильно».

Теперь, когда перед Онор не маячил призрак грядущей свадьбы, все стало гораздо проще. Казалось, мир вокруг стал светел и приветлив. Жители деревни были заняты подготовкой к свадьбам, ведь Онор-Мари не была единственной виновницей торжества. Атмосфера праздничности заразила Онор.

Ее хорошее настроение бросалось в глаза, и индейцы в свою очередь начали относиться к ней более тепло. Правда, они наивно полагали, что ее радует предстоящая свадьба. Индианки энергично пичкали ее советами, терзали подробностями обряда и бесконечными дифирамбами Волку. Она кивала, слушая вполуха. Все они искренне хотели помочь ей, и, понимая это, Онор старалась быть внимательной и любезной. Однажды она удивила и себя, и всех, обнаружив, что непринужденно болтает с Пауком, который при ближайшем рассмотрении оказался очень добродушным и безобидным, не очень сообразительным и нескладным, но вовсе не таящим на нее зла. Последняя неделя в племени гуронов протекла для Онор приятно и необыкновенно быстро.

Только Волк избегал ее. После того, как на совете старейшин он заявил на нее свои права, Онор видела его лишь мельком. В день накануне торжеств Онор-Мари уже не находила себе места. Волк ни словом не обмолвился о своем обещании, и она спрашивала себя, что на самом деле на уме у этого человека, столь непохожего на всех мужчин, с которыми она только общалась в своей жизни. Она верила ему, но, все-таки, в первую очередь его волновали интересы его народа. Ее заставили примерить вышитый сложным узором костюм невесты. Выбитая из колеи, растерянная, полная сомнений, Онор сбежала в лес после экзекуции, и сидела одна до самого вечера, моля Бога об одном — чтоб ее оставили в покое.

— Готова ли ты, Тигровая Лилия? — вопрос заставил ее вздрогнуть.

— Волк?

Он стоял на тропинке с кожаным мешком, заброшенным за плечо, явно готовый к дальнему походу.

— Готова ли ты? Или Лилия передумала?

— Да что мне готовиться? У меня ничего нет…Только я сама да та одежда, что на мне.

— Хорошо. Тогда следуй за мной, — он равнодушно скользнул взглядом по ее платью и зашагал вперед.

Онор не думала, что все будет так. Волк словно нарочно пытался вывести ее из равновесия, и действительно, Онор скоро захотелось закричать, что она передумала, что ей не нужна ничья помощь, и чтобы он убирался ко всем чертям. Он шагал и шагал по лесу, не оглядываясь, не замечая ее, холодно глядя куда-то вперед. Она регулярно теряла его из виду, когда он своей бесшумной пружинящей походкой исчезал за деревьями. Онор кусала губы от досады. Когда она была его пленницей, она всегда могла упереться и требовать, чтоб он сбавил шаг. Но сегодня она не обязана была тащиться за ним из последних сил, наоборот. Это он делал ей одолжение. Долго Онор не выдержала. Она бросилась бегом за индейцем и, поравнявшись с ним, просто загородила ему дорогу.

— Что происходит? — проговорила она, задыхаясь от бега. — Клянусь Богом, я не понимаю тебя. Если ты не хочешь… Я не заставляю тебя. Или ты сердишься? Наверное, так и есть, ты рассердился, что я тогда налетела на тебя. Я просто подумала, что ты… что ты…

— Что подумала Тигровая Лилия? — его голос звучал сдержанно и надменно. Она почувствовала, что ее глаза увлажняются, и с досадой выкрикнула:

— Я подумала, что ты купил меня, как покупают кусок мяса или уличную девку, вот, что я подумала!

Его руки сжали ее плечи, и он с силой толкнул ее к ближайшему дереву.

Она ударилась спиной о ствол и растерянно подняла глаза. Ей удалось вывести его из себя! Она была зажата между его сильным закаленным телом и дубом в два фута толщиной, чья толстая кора царапала ей лопатки. Его руки уперлись в дерево на уровне ее лица, не позволяя ей ни вырваться, ни даже отвернуться.

— Если бы я хотел тебя, мне стоило только протянуть руку!

Она вдруг вспомнила, как в ее родных местах мужчины рассказывали об охоте на волков. Только не отводить глаза, ни в коем случае не отводить глаза, иначе зверь бросится в тот же миг. Конечно, Волк не зверь, но он ближе к природе, чем, скажем, она, и у него должно быть что-то общее с этими коварными созданиями. Она упрямо встретила его гневный взгляд. Глядя прямо в черный мрак его глаз, она спросила:

— А как же проклятие, которое падет до седьмого колена на весь род обидевшего женщину?

— Я последний в своем роду, — ответил он холодно. Онор улыбнулась, словно оценив ответ. Она подняла руки и сжала его запястья.

— Ну все, Волк, довольно… Я погорячилась. Ты тоже. Пусть они воюют, если хотят. Нам с тобой нечего делить.

Он медленно опустил руки. Она видела, что победила его гнев, но в нем еще жива обида на ее несправедливые слова. Не выпуская его запястий, она тихо проговорила:

— Извини меня, Волк. Я не знаю, что сказать. Я не думала ничего из того, что наговорила. Это вообще не я говорила, не настоящая я…

Она сглотнула слезы и выпустила его руки. Из темных блестящих глаз Волка ушло высокомерное выражение, он вздохнул и легко коснулся ладонью ее разгоряченной щеки.

— Что сделали они тебе, Тигровая Лилия, эти странные бледнолицые, чтобы навсегда отучить тебя верить?

Она покачала головой.

— Я все сделала сама. Все сама… — она рассеянно провела рукой по глазам. И она сделала это… сделала то, чего не делала никогда. Она рассказала ему то, чего никогда и никому не рассказывала: о своем детстве, о Генрихе д’Арно, своем первом возлюбленном, о его дяде бароне, о своем замужестве, о страшном дне свадьбы и о годах одиночества, которое ей так и не удалось заполнить. Он выслушал все, и когда она кончила, она услышала печаль в его голосе.

— Что стало с твоим возлюбленным?

— Я не знаю. Я не видела его с дня своей свадьбы, когда он страшный и пьяный стоял с факелом у меня на пути. Я никогда не интересовалась его судьбой.

Наступившая вслед тишина не была гнетущей. Отдельная маленькая война окончилась миром. Когда они продолжили свое путешествие, Онор чувствовала, что на нее снизошло умиротворение. Мир обрел яркие краски, зелень леса сверкала на солнце, озаряя светом ее душу, даже птицы пели громче обычного. Она снова была свободна и счастлива.

Ближе к вечеру небо обложило тучами и начал накрапывать дождь. Это был уже настоящий затяжной осенний дождь, хотя эта грустная часть года еще не вступила в свои права. Чтобы не мокнуть напрасно, Волк на скорую руку построил шалаш из еловых веток, который приютил их на ночь. Он предусмотрительно запасся провизией на пару дней, и в его заплечном мешке нашлось два одеяла из отлично выделанных бобровых шкурок.

Онор никогда еще не спала так крепко, как в эту ночь. Впервые за много недель, даже месяцев она чувствовала себя в абсолютной безопасности, как ни нелепо это звучало в самом сердце пожираемого войной мира. Но она чувствовала себя защищенной. Волк знал эту местность, как свои пять пальцев, она направляется домой, наконец ее приключения кончатся. Так думала она, проснувшись от страшного шума хлынувшего ливня. Крыша шалаша, покрытая еловыми ветками и листьями, не пропускала воды. Было тесно, но тепло. Онор обнаружила, что лежит, уткнувшись лбом в плечо Волка, так что ей передавалось его тепло. Нежное шелковистое прикосновение мягкого меха доставляло ей удовольствие. Было раннее утро. Онор чуть шевельнулась, и сразу услышала вопрос:

— Не пора ли в путь, Тигровая Лилия?

Вопрос показался Онор диким.

— В такой дождь?

— Ну и что? Разве Тигровая Лилия не хочет поскорее добраться до своего корабля?

— Хочет. Но я ни за что не полезу под такой ливень.

— Он может быть затяжным.

— Ничего. Я столько ждала, что подожду еще. Или тебе не терпится от меня избавиться?

Он не ответил. Онор ощутила возникшую неловкость и затихла. Наконец, Волк, взяв свой лук, проговорил:

— Пойду раздобуду что-нибудь для завтрака.

Онор удержала его за руку.

— Пустяки, Волк. Вчерашнего зайца хватит на два дня. Ты просто боишься меня, словно я заразная.

— Тигровая Лилия, — он гневно повысил голос. Она вздохнула. И когда уже Волк научится не обижаться на нее? Видно, никогда.

— Извини, — она опередила его гневную тираду, и он вынужден был умолкнуть. В наступившей тишине слышен был лишь шум ливня, сопровождавшийся далекими раскатами грома.

— Поговори со мной, — вдруг попросила она. Взгляд холодных черных глаз потеплел.

— Ты странное существо, Лилия.

— Что ты скажешь своим, когда вернешься? Что я погибла или сбежала?

— Я не должен отчитываться. Могу сказать правду. Мое право.

— А мне показалось, что ваши старейшины навязывают всем свое мнение.

— Они лишь следят, чтобы все жили по нашему закону, — уклончиво ответил индеец.

— Значит, у тебя не будет неприятностей из-за меня?

— Странно, что ты беспокоишься об этом, Лилия.

Она улыбнулась. К ее собственному удивлению, она обнаружила, что ей нравится этот спокойный, сдержанный человек. У нее не было больше ощущения, что она в ловушке и мечется, как загнанный зверек, и к Волку у нее возникла теплая дружеская симпатия, какой у нее не было еще ни к кому.

Другую, менее импульсивную, не такую самодостаточную женщину, возможно, раздражала бы его манера держаться, но у Онор было достаточно огня на двоих. И сейчас она поддалась порыву.

— Ты знаешь, я буду немного скучать за тобой, Волк. Потом, когда я вернусь домой… — проговорила она с улыбкой, которая растопила бы и сердце инквизитора. Он смотрел на нее не отрываясь, но понять этого взгляда Онор не смогла. Было в нем что-то, будто ему были чем-то обидны ее дружеские слова, и что-то совсем другое, будто ему приятно было знать, что он стал нужен ей.

В его голосе зазвучала нотка грусти.

— Бледнолицые заключили мир с моим племенем, как заключили бы мир с волчьей стаей, лишь из страха, без уважения, не пытаясь понять. Одна только Тигровая Лилия видела в нас… во мне прежде всего человека. В моем сердце есть сожаление — я не понимал, не сразу понял. Мне казалось, ты такая, как они.

— Поэтому ты решил отпустить меня?

Он заколебался, облизывая внезапно пересохшие губы «Солжет», — почему-то решила Онор.

— Не только поэтому, — ответил он кратко.

Она не стала допытываться, зная, как трудно выжать что-нибудь из Волка, когда он этого не хочет. Да и зачем ей знать? Возьмет еще и заявит, что у него самого пошли мурашки по коже от одной мысли, что она станет его женой. «Если бы я хотел тебя, мне стоило только протянуть руку!» — вспомнилось ей. От этого сразу захотелось заглянуть в зеркало и проверить, неужели она настолько малопривлекательна. Но зеркала у нее не было, и неприятные мысли пришлось нещадно отогнать. Она по-кошачьи потянулась и лениво перевернулась на спину. Волк насмешливо заметил:

— Хорошо, что племя гуронов вовремя избавилось от тебя. Все наши скво так набрались бы от тебя лени, что никто уже не смог бы заставить их взять в руки мотыгу.

— И правильно. Женщины не созданы для работы, — с шутливой назидательностью ответила она. — Наше призвание — украшать жизнь. Кроме того, лень продлевает молодость.

— Тогда Тигровая Лилия будет вечно юной.

— Хотелось бы.

Она провела самый уютный и спокойный в своей жизни день, завернувшись в бобровое одеяло и беззаботно болтая с Волком. Ливень стих только под вечер, но Онор заявила, что уже поздно собираться в путь, когда нормальные люди уже отдыхают. Они остались в шалаше до утра.

Следующий день осчастливил их теплым солнечным утром, и хотя Онор не особенно горела желанием провести день в дороге, у нее не было ни малейшего повода снова отложить выход. Они быстро сложили свои немногочисленные пожитки. Волк был на удивление в хорошем настроении, и Онор подумала, что, пожалуй, за несколько месяцев их знакомства она впервые видит его в таком беззаботном расположении духа. Она поглядывала на него подозрительно, спрашивая себя, чего именно она не заметила. Ведь что-то же повлияло на Волка. Но ответа она не нашла, как ни старалась.

Они миновали густые заросли; впереди голубел ручей, за которым виднелась извилистая тропа, испещренная следами зверей, приходивших сюда на водопой.

— На ту сторону, — коротко распорядился Волк. Онор взяла в руку туфли, чтобы не намочить их, и босиком забрела в теплую мутную воду. Глубина ручья доходила ей до щиколоток, кое-где до колен. Ее стопы утопали в мягком иле. Около ее ног сновали мелкие рыбки, которых испугало ее появление.

— Следи, чтобы к тебе пиявки не присосались, — предупредил Волк, покосившись на нее.

— Что?! — взвизгнула она, и, подхватив юбку, ринулась на другую сторону, но поскользнулась, звонко шлепнувшись в воду. — Ну вот, — простонала она. — И на кого я теперь похожа?

Она сидела в полужидком иле, постепенно погружаясь все глубже. Даже Волк, вечно сдержанный, замкнутый Волк, и тот не скрывал веселья, наблюдая за ее страданиями.

— Ты не хочешь подать мне руку? — взмолилась она.

— Сама, — улыбаясь, он покачал головой. Она не знала, смеяться ей или злиться, и она не очень усердно притворилась возмущенной.

— Смешно? Ну, хорошо же.

Она запустила руку в мягкий ил и, набрав пригоршню грязи, запустила в Волка. Она даже попала ему в плечо. Он подошел к ручью, зачерпнул в чистом месте воды и умылся. Пока он нагнулся, следующий снаряд попал ему в спину.

— Лилия… Ну погоди же…

Он угрожающе шагнул к ней, и Онор с неожиданным проворством вскочила и даже умудрилась пробежать несколько шагов прежде чем снова шлепнулась в серую скользкую массу. Осознав, каким пугалом она сейчас выглядит в своем мокром, прилипшем к телу, черном от ила платье, Онор рассмеялась, закрыв руками выпачканное, как у трубочиста, лицо. Волк подошел и извлек ее из грязи. Он бессердечно смеялся над ней, глядя, как она горестно разглядывает собственное грязное платье. Онор не могла осуждать его, ее вид рассмешил бы и Господа Бога.

— Нечего издеваться, — простонала она, надрываясь от смеха. — И как тебе это удается, завести нас если не к пропасти, то, по меньшей мере, в болото?

— Тигровая Лилия, тебе довольно лохани, чтоб утонуть. Меня не вини.

Иди теперь отмывайся. Иначе я никуда с тобой не пойду.

— Что еще за снобизм? — хихикнула она.

— Как?

— С каких пор жителя лесов смущает женщина в грязном платье?

Он оглядел ее критически.

— Ты можешь не бояться никаких врагов в таком виде. Все разбегутся.

— Да ну тебя, Волк. Подумаешь, немножко оступилась.

Он смотрел на нее с таким выражением на лице, что она немедленно направилась умываться. Она нашла более-менее глубокое место и выполоскала ил и тину. Это оказалось далеко не просто, и, когда она вышла на берег, ее зубы выбивали чечетку.

— Холодно, — пробормотала она, дрожа. — Где там у нас были одеяла?

Волк бросил ей одеяло, в которое она тут же завернулась. Индеец уже разжигал костер. Онор подошла и протянула руки к огню. Ее улыбка была дружелюбной, и Волк тоже невольно усмехнулся. Она устроилась рядом. Ее тонкое, освещенное улыбкой лицо в отблесках костра стало необыкновенно красивым, нежным, полным жизни. Ее длинные волосы коснулись плеча Волка, он нервно сглотнул и слегка подался в сторону.

— Когда ты обсохнешь, — сказал он веско, — нам надо будет торопиться, Лилия. Мы вступаем на землю алгонкинов.

Онор-Мари только вздрогнула.

Перед Онор-Мари открылся пейзаж, простой и величественный в своей вековечной красоте. Она смотрела вниз с вершины поросшего спелой голубикой холма, затаив дыхание, очарованная, потрясенная.

— Я понимаю, почему индейцы не хотят покидать эту землю, — сказала она Волку. — Здесь и правда красиво.

Он указал в восточном направлении, где на изумрудной равнине виднелись черепичные крыши.

— Там деревня бледнолицых. Они поселились на земле алгонкинов. Но их охраняют солдаты, много солдат. Алгонкины боятся их. Но однажды солдаты не смогут им помочь, и здесь снова будут свободные земли.

— А там, за озером?

— Там живут алгонкины. Враги гуронов. Враги бледнолицых.

— Уж вы-то, индейские племена, могли бы как-то договориться между собой.

— Это не так-то легко, Лилия. Хотя в твоих словах есть своя правда. Но ты слишком мало знаешь. Не можешь понять. Впрочем, твои франки не ладят с английскими солдатами, хотя имеют кожу одного цвета. Почему?

— Черт их знает… Я всегда была далека от политики. Похоже, и те и другие просто зарятся на одни и те же новые земли.

— Которые не принадлежат ни тем, ни другим.

— Да, но вы здесь давно уже разобрались, где чья земля. Вот и жили бы спокойно каждый на своей.

Они спустились с холма по извилистой тропе. Судя по отдаленному мычанию, ее протоптал пасшийся здесь скот.

— Сделаем небольшой крюк, — тихо сказал Волк. Она коротко кивнула. Они сошли с тропы и свернули в заросли. Мгновение спустя Волк остановился и сделал Онор знак молчать. Невдалеке хрустнули ветки.

— Наверное, корова, — шепнула Онор. Он покачал головой.

— Голос, — едва слышно проговорил Волк. Через секунду она услышала, что он был прав.

— Индейцы?

Он отрицательно качнул головой. Голоса приближались, и Онор послышался приглушенный смех. Они стояли, полускрытые густым орешником.

Волк настойчиво нажал на ее плечо.

— На землю.

Она растянулась на траве, Волк тут же присоединился к ней. Какое-то время они выжидали, пока обладатели голосов не появятся в пределах видимости. Сквозь просвет между ветками хорошо видна была дорога, заросшая травой и полевыми цветами. Здесь, должно быть, редко кто проходил.

Наконец, на тропе появились двое, и Онор невольно улыбнулась, а Волк заметно расслабился и отпустил лук, в который уже готов был зарядить стрелу. Это были совсем молоденькая девушка и ее столь же юный кавалер.

Он держал в руках горсть лесной ежевики, а девушка брала их по одной и отправляла в рот. Они чему-то смеялись, уверенные, что одни здесь.

Прикончив ягоды, они остановились в двух шагах; тонкие руки девушки обвили шею ее спутника, и их губы слились в бесконечно долгом поцелуе. Онор еле сдерживалась, чтобы не хихикнуть. Она еще никогда не пробовала тайком подглядывать за влюбленными. Волк наблюдал за развернувшейся сценой задумчиво и совершенно серьезно. Выражать удивление он считал недостойным, и поинтересовался равнодушно, даже вскользь, словно между прочим:

— Что они делают?

— Целуются, — машинально ответила она шепотом.

— Зачем?

Онор прыснула. Бедные влюбленные встрепенулись и, как испуганные птицы, бросились наутек. Онор расхохоталась, свернувшись в клубок, потому что от смеха у нее сводило все внутренности. Последнее, что она успела заметить, был понимающий взгляд оглянувшейся девушки. О чем она наверняка подумала, Онор тут же догадалась и всхлипнула от смеха. Вытирая выступившие слезы, она увидела, что Волк, непоколебимый, как скала, ждет, пока она отсмеется и придет в себя.

— Волк… — она снова хихикнула, — что значит «зачем»? У вас, что, люди me влюбляются, не женятся, не рожают детей?

Казалось, он был озадачен.

— Ты ведь не хочешь сказать, что белые так… размножаются?

У нее началась истерика. Ей понадобилось несколько минут, чтобы хоть отчасти отойти.

— Нет, конечно… Просто, пока они еще не женаты, и пока… м-м… не живут вместе, должны же они как-то выражать друг другу свои чувства? — Волк подпер рукой подбородок и сосредоточенно уставился на нее. Онор почувствовала, что начинает заливаться краской. — Вот и… Ну, вот они и целуются.

— Это такой обычай?

— Обычай? Нет. Зачем обычай? Это не обязательно. Не хотят, не надо.

Никто не заставит. Но они хотят, вот и весь смысл. Понимаешь?

— Не совсем.

Она беспомощно развела руками.

— Раз ты не понимаешь, ничего тут не поделаешь. Детей ведь тоже не обязательно иметь, но они почему-то есть. Это же не обычай, правда?

— Не обычай. Но так надо.

— Сдаюсь, — она упала спиной на траву. — Я сдаюсь. Когда-нибудь сам поймешь.

— У нас нет такого.

— Уж это я поняла. Надо же, какая чистота нравов. Впрочем, я ведь скорее исключение из правил. Большинство девушек выдают замуж за выбранный их родителями денежный мешок или титул, или и то, и другое. Они до свадьбы едва ли обмениваются парой фраз, какие уж там поцелуи. Это… так, тайком, если повезет.

— У бледнолицых странные обычаи. У гуронов отец не станет неволить девушку, если она не хочет.

— Приличная девушка не знает, хочет она или нет. Она посещает балы под присмотром родителей, которые присматривают ей выгодную партию. Все остальное время она сидит дома и не ходит дальше церкви. Откуда ей знать?

— Странный обычай. И они потом довольны, эти женщины?

— Кто-то да, а кто-то нет. Кому это потом интересно?

— И если нет, они возвращаются к родителям?

— Что ты, никогда! Это навсегда.

— Странно.

— Ты прав. Кто-то тихо горюет, кто-то тихо изменяет, каждая как-то устраивает свою жизнь.

— А ты, Лилия? Что хотела делать ты? Ты стала женой старца, — она подсунула себе руку под голову, чтобы было удобнее, и, глядя в небеса, ответила с чистосердечностью, которая всегда шокировала всех, кто хорошо ее знал.

— Я? Не знаю. Пожалуй, изменяла бы, но очень тихо. И надеялась, что однажды он навеки даст мне свободу.

— В твоем сердце есть жестокость.

— Знаю. Но я только искренне говорю то, о чем другие молчат. И мне кажется, ты можешь понять меня.

Он протянул руку, помогая ей встать. Они углубились в лес, продолжая переговариваться вполголоса. Наконец, разговор стих, и они молча боролись с зарослями, переступая через колючий бурелом.

Красный Волк все чаще с беспокойством прислушивался к таинственным звукам леса. Онор ничего не слышала, но знала, что понапрасну Волк не станет волноваться, он не паникер, это уж точно.

— Что там, Волк? — нервно спросила она.

— Я еще не знаю, Лилия, но я чувствую присутствие врага.

— Почему именно врага?

— Потому что друзьям здесь взяться неоткуда, — отрезал он.

Они шли еще некоторое время, затем Волк остановился, уставившись в землю.

— Смотри.

Она подошла поближе, но не увидела ничего, кроме золотистого песка.

— И что, Волк?

— Не видишь, следы, — она действительно разглядела, что по песку недавно ходили, но не видела в этом ничего странного.

— Это следы алгонкинов. И совсем свежие, — сказал Волк.

— Почему именно алгонкинов? — Онор подумала, что у Волка должно быть железное терпение, чтобы отвечать на все ее вопросы.

— Посмотри на этот отпечаток. Видишь, какой заостренный. Такие мокасины шьют алгонкины. Наши племена враждуют давно.

Онор знала, что в местной политике ей все равно не разобраться. Надо принимать жизнь такой, как она есть…

— Что ж, Волк, твой единственный солдат поступает под твое командование, — она иронически усмехнулась. — Какие будут распоряжения?

— Сворачиваем на ту тропу, — они нырнули в густые заросли, где, по-видимому, давно не ступала нога человека. — Лилия, слушай меня. Делай все, как я скажу. Эта дорога ведет в форт, который давно сгорел, — до Онор донесся боевой клич, но Волк не обращал на него внимания. — Беги туда. Не задавай вопросов. Я их задержу. Закрой ворота на засов. Спрячься, где сможешь. Беги!

— А ты?!

— Скорее. Я знаю, как пробраться туда. Я тебя догоню. Обещаю.

Ей не оставалось ничего, кроме как послушаться. Все равно от нее не будет проку, если нападут индейцы. Боевой клич прозвенел уже совсем близко. Волк обнажил свое оружие, его зоркие глаза внимательно оглядывали безобидный пейзаж: изумрудные травы, яркую зелень высоких сосен, веселые солнечные блики кругом. Онор помчалась со всех ног. Действительно, как и утверждал Волк, скоро она увидела, что на вершине холма чернеет бревенчатый дом, обнесенный высоким частоколом. Ворота были не заперты.

Она вбежала туда…Но кто-то занял убежище до нее. Во дворе высокий мужчина в кожаной безрукавке рубил дрова. Это был белый человек, бородатый, очень крупный, с широким лицом и большим носом.

— Ты откуда, крошка?

— О месье, — она еле отдышалась. — Индейцы…

Он раскатисто рассмеялся.

— Нет здесь рядом никаких индейцев. Тебе померещилось, малышка. Подика сюда.

Она приблизилась, и он снова расхохотался.

— А ты миленькая, крошка. То-то Френки обрадуется, — он ударил топором по бревну так, что он остался торчать. — Ну-ка, малышка, пойдем в дом. Не смущайся. Мы с Френки там неплохо обосновались, тебе понравится. Хочешь виски? Шотландский…

Ей не нравилось все это, ох, как не нравилось. Но отступать было некуда.

— Я… подожду здесь моего друга, — сказала она. Но бородач схватил ее за руку и грубо втащил в дом.

— Что вы делаете?! — вскрикнула она. — Оставьте меня!

Его смех резал ей слух. Он толкнул ногой дверь, и она захлопнулась с противным скрипом.

— Ну-ка, крошка, покажи, на что ты способна.

Она вырывалась, но не могла высвободить руку.

— Да не дергайся ты, — резко прикрикнул на нее бородач и рывком притянул ее к себе. Огромные руки сжали ее, как игрушку.

— Оставьте меня в покое! — закричала она. Он ударил ее по щеке и швырнул на пол.

— Не смей отказывать мне, слышишь, ты!

Она отбивалась и кричала, умудрившись расцарапать ему лицо и прокусить до крови ухо. Он только разозлился, выругал ее и всем своим массивным телом навалился на нее. Он был невероятно тяжел, но ловкости ему недоставало. Онор упорно отбивалась, не очень-то веря в успех. Ее силы убывали. И тут бородач неожиданно захрипел, и из его горла показался заостренный кончик стрелы. Отпустив руки Онор, он схватился за стрелу, его глаза округлились, и он упал мертвым, прижав Онор к земле. Огромное обмякшее тело весило столько, что Онор не могла отбросить его. Наконец, убитого рывком оттащили в сторону, и Волк нагнулся над ней. Она позволила ему поднять себя, но шок никак не проходил, и спустя четверть часа она все еще истерически рыдала у него на груди. Волк не тревожил ее утешениями. Он спокойно ждал, пока она выплачется и успокоится. Красная от стыда и обиды, потрясенная до глубины души, Онор ожидала, что Волк скажет что-то вроде:

«Видишь, каковы все бледнолицые». Но он не сказал ничего. В его сильных руках она пришла в себя и успокоилась скорее, чем можно было ожидать.

— Их здесь двое, — вдруг вспомнила она. — Где-то здесь должен быть еще один.

— Но ты больше не одна, — напомнил Волк. Этого было достаточно, чтоб ее ужас отступил.

— А индейцы? — спросила она.

— Алгонкины? Я отвлек их. Они сбились со следа. Но скоро они все поймут и будут здесь.

— Тогда уйдем отсюда?

— Безопаснее пока быть здесь. Мы уйдем позже.

— Хорошо, — Онор, не колеблясь ни секунды, положилась на Волка.

Судя по всему, он знал, что делает.

Онор огляделась. Вокруг висели охотничьи трофеи. Громадная кабанья голова злобно взирала со стены.

— Охотники, — проговорила Онор мрачно. — Бедные звери.

Она открыла двери в комнату и поглядела наверх. Потолок прогорел, и над головой было ясное небо. Похоже, в эту единственную сохранившуюся в форте комнату снесли всю уцелевшую от огня мебель. Там было тесно и грязно. В погребе форта оказалось предостаточно провизии. Они воспользовались запасами бывших хозяев, а тело бородача Волк столкнул в погреб. Оно с грохотом рухнуло вниз, скатившись по крутым ступенькам.

— Можешь остаться ночевать здесь, в комнате, — сказал Волк, когда во дворе совсем стемнело. — Здесь так, как живут бледнолицые. Я знаю, тебе не хватало этого.

Ей и правда недоставало привычных удобств, она истосковалась по нормальной мягкой кровати, по красивым вещам.

— А ты не хочешь остаться здесь? Места много.

— Нет. Я посторожу нас. Я буду за дверью.

Он вышел. Онор невольно улыбнулась, провожая его взглядом. Нелепая все-таки дружба связала богатую французскую баронессу и индейского воина… Онор думала, что отдохнет как следует, но удобная кровать вдруг показалась ей жесткой и колючей. Она лежала и прислушивалась. Шорох во дворе, свист ветра, так похожий на отголоски боевого клича индейцев, скрип обгоревших дверных петель… Человек по имени Френки мерещился ей в каждом углу. Тени превращались в скорчившиеся фигуры врагов…

— Вот черт, — рассердилась на себя Онор, надела платье, которое сбросила было на лавку около кровати, и решительно вышла в темный коридор.

С собой она прихватила лишь шерстяное одеяло. Волк, устроившийся на ночь на полу, так, чтобы видеть входную дверь перед собой, подскочил, его рука потянулась к оружию.

— Ты, Лилия? Что стряслось?

Она прикрыла за собой дверь и развела руками.

— Можно к тебе? — смущенно спросила она. — Мне после всего так… — она не нашла слова, выразившего бы ее состояние.

— Иди ко мне, — Волк усмехнулся, его резкие черты смягчились. Она привычно скользнула к нему под бок и накрылась одеялом. Бесчисленное число ночей она провела так, и теперь для нее это было естественнее, чем настоящая постель. Она отучилась бояться леса и темноты и сама стала настоящей дикаркой.

— Что, со мной спокойнее? — поинтересовался Волк не без насмешки.

— С тобой тепло и безопасно, — она помедлила и грустно заметила, — знаешь, Волк, я иногда спрашиваю себя, смогу ли я вернуться к нормальной жизни.

— Нормальная — это та, к которой ты с детства привыкла? Лилия, ты вернешься к своим. Через день тебе уже будет казаться, что ты никогда и не жила иначе.

— Думаешь?

— Конечно.

Она крепко проспала несколько часов, потом ей приснилось, будто возвращается Френки. Она вздрогнула и проснулась.

— Бруно, ты здесь? — услышала она низкий голос, доносившийся со двора.

— Открой, это я.

Ее кошмар воплотился в жизнь. Она хотела что-то сказать, но Волк зажал ей рот.

— Ш-ш…

Она показала жестом, что будет нема, и Волк отпустил ее. Он бесшумно сбросил с себя меховое одеяло и вытащил нож. Затем он сделал Онор знак молчания и тихо вышел во двор. Дверь заскрипела.

— Бруно? — донеслось со двора. — Индеец!!! — неприличная брань сменилась глухим ударом. Онор не могла оставаться в неведении. Она выбежала наружу. Борьба шла не на жизнь, а на смерть.

Второй охотник был таким же крупным, как первый. Должно быть, они были братьями. Он был гораздо крупнее Волка, который и сам был мужчиной не мелким. Но зато Волк был более быстрым, более проворным. Они катались по земле, и нельзя было разобрать, чьи удары точнее попадают в цель. Онор, сжав руки, не сводила с них глаз.

— Я убью тебя, — яростно рычал Френки. — И повешу твой труп на дерево, на радость воронам.

Волк вывернулся и вскочил на ноги, но мощный охотник сбил его с ног.

Нож выпал из его руки. Онор метнулась к оружию и подняла его. Но воспользоваться им не решилась, мужчины двигались так быстро, что она могла и промахнуться. Без ножа Волку было трудно справиться с более мощным соперником. Он наносил ему страшные удары, но охотник не терял сознания.

Он лишь мотал головой, словно медведь. Волк нанес ему столько ударов, что и быка уже можно было бы свалить, но тот вдруг ответил сокрушительным боксерским приемом, и Волк упал на спину. Онор поняла, что медлить больше нельзя. Она легко бросила нож так, чтоб он проскользил по земле. Ей удалось добросить его на расстояние вытянутой руки, так что Волк смог схватить его. Индеец тут же полоснул противника по горлу. В следующее мгновение Волк уже был на ногах, а еще спустя десять секунд враг лишился курчавого скальпа. Онор даже отвернуться не успела. Волк стоял, тяжело дыша.

— Что, без этого нельзя? — рассердилась она.

— Алгонкины идут! — воскликнул он вместо ответа на ее вопрос. Онор махнула рукой на охотника.

— Только убери, ради Бога, эту дрянь подальше. Я не переживу, если ты перепачкаешь меня его кровью. Ох, Господи… Ты хоть цел, Волк?

— Да. Вот теперь пора спасаться, Лилия. На нас идет целый отряд.

— Как мы сбежим? Мы же в ловушке!

— Через задний ход.

— Там нет никаких ворот!

— И не надо.

Он увлек ее за собой в дом. У окон комнаты, где она отказалась ночевать, росло раскидистое дерево. Волк придвинул к окну скамью и вылез наружу.

— Лилия, не отставай.

Она последовала за ним. Волк ловко влез на самую верхушку и оттуда спрыгнул на плоский верх бревенчатого частокола. Онор старалась точно повторять каждый его шаг. Волк дождался ее и спрыгнул с частокола вниз, мягко спружинив на полусогнутых ногах. Он уже был за пределами форта. Онор посмотрела вниз.

— Здесь не меньше трех ярдов!

— Прыгай, Лилия! Слышишь, они сломали ворота.

Она скорее упала, чем спрыгнула, и осталась сидеть на земле, схватившись за ногу. Она никак не могла встать.

— Не говори, что ты сломала ногу, Лилия, — выдохнул он.

— Не знаю. Я не могу встать… Черт, моя нога…

— Держись, Лилия. Обопрись о меня. Давай же.

Он заставил ее подняться и крепко обхватил.

— Хотя бы до леса, Лилия, давай, сделай усилие.

Она шла, вцепившись в Волка, почти не ступая на ногу. Он почти нес ее. Только когда они добрались до чащи, он позволил ей сесть.

— Покажи, что ты повредила.

— Колено. Левое.

— Покажи. Я посмотрю, что можно сделать.

Она смущенно поколебалась, но колено болело, и враги были совсем близко. Она осторожно приподняла платье. Волк пожал плечами и, не выдержав, поднял ее юбки выше колен, принявшись ощупывать ее колено. Она покраснела. Волк сердито проворчал:

— Перестань краснеть, Лилия. Думаешь, я никогда не видел женских ног?

— Не моих.

— Лилия, если ты будешь так краснеть, я решу, что ты видишь во мне мужчину.

— А кого я должна в тебе видеть, хромого зайца?

Он смотрел на нее с насмешкой.

— Разве не Тигровая Лилия говорила, что индейцы не люди?

— Я говорила, что вы не такие, как мы. Не перевирай моих слов, пожалуйста. И у нас это считается неприличным.

Волк презрительно пожал плечами.

— Почему?

— Не знаю. Ой! Что ты делаешь?! У меня всего две ноги. Одной мне будет мало.

— Ты ничего не сломала. Но упала плохо. Не бойся. Еще немного, и я вправлю твое колено на место.

Она вскрикнула, когда он резким движением вправил ее вывихнутую ногу.

— Ну-ка, согни ногу. Лучше?

— Лучше, — согласилась она. — Но не думаю, что смогу нормально идти.

— Сможешь, — его сильные руки уверенно растирали ее колено. После нескольких минут энергичного массажа она решила, что готова встать.

— Довольно, — взмолилась она. Волк остановился, глядя ей в лицо. Его руки замерли на ее обнаженной голени. По ее коже пробежал нервный холодок.

— Ты уверена, что уже готова идти?

— Готова, — она протянула ему руку, предлагая помочь ей подняться с земли. Неподалеку раздался громкий клич — алгонкины обнаружили их следы…

Онор побежала за Волком. Ветви хлестали ее по лицу. Она спотыкалась, оглядывалась, ожидая, что их вот-вот настигнут. Они выбежали к реке, у берега была привязана чья-то лодка. Волк втолкнул в нее Онор. В ту же минуту человек двадцать индейцев показались из леса. Их лица были ярко раскрашены белой и синей краской. Стрелы засвистели над головой у Онор.

Волк едва успел отвязать лодку. Он оглянулся на индейский отряд, затем повернулся к Онор. Лицо его осталось спокойным. На мгновение его взгляд встретился со взглядом светлых кошачьих глаз Онор-Мари. Его губы шевельнулись, словно он хотел что-то сказать, но он не издал не звука. Он изо всех сил оттолкнул лодку от берега. Ее подхватило течение и понесло прочь. Сам Волк остался на берегу. Сжав в одной руке нож, а в другой томагавк, он повернулся лицом к врагу, гордо подняв голову. Их было двадцать на одного, но он собирался дорого продать свою жизнь. Первый из противников отлетел в воду с разбитой головой…

Онор беспомощно вцепилась руками в деревянный борт лодки. Она еще не поняла, как ей воспринимать то, что случилось. Волк был загадкой для нее.

Но она не успела разобраться в нахлынувших на нее противоречивых чувствах.

Один из индейцев плыл ей наперерез. Еще несколько взмахов мускулистых рук, и его рука легка на борт лодки. Она ударила его, но недостаточно сильно.

Он подтянулся на руках, намереваясь схватить ее. Она закричала, оттолкнув его, сама потеряла равновесие. Лодка сильно качнулась. Взмахнув руками, Онор полетела в воду. Переворачиваясь, лодка ударила и оглушила ее. В глазах у нее потемнело, и Онор потеряла сознание. Ее увлекло вниз по течению.

Онор очнулась ослабевшая, обессиленная, с тяжелой головой. Она представления не имела, где находится. Она приподнялась на неудобной койке и увидела отца Мерсо, сидевшего у края ее постели. Первая ее мысль была о Волке. Последний паз она видела его, когда он усадил ее в лодку и оттолкнул от берега. И вот она жива и здорова, а где же вождь? Онор села.

— Отец, где Красный Волк? — резко спросила она у миссионера. Тот вздрогнул, очнувшись от своих мыслей.

— Вам лучше? — спросил он. — Не волнуйтесь. Вам необходимо отдохнуть.

Вам ничего больше не грозит.

— Что же произошло? — крикнула она отчаянно.

— Вас выловили из воды чуть живую. Вы были оглушены.

— А гуронский вождь? Где он? — повторила Онор.

— Он не вернется за вами. Не волнуйтесь, он далеко.

— Господи, как вы тупы. Нет ничего удивительного, что индейцы не спешат принимать христианство. Где Красный Волк, черт возьми? Ответьте же по-человечески, — она сорвалась на крик. Мерсо покраснел, но убеждения заставляли его быть мягким.

— Кажется, алгонкины увели его с собой. Взяли в плен. Их было слишком много для одного. Теперь они расправятся с этим чудовищем по-свойски.

Впрочем, индейцы гордятся умереть под пыткой. Они любят геройствовать.

Если бы их обратить в праведную веру, они были бы примером для христианского мира, — мечтательно произнес он.

Онор вскочила и принялась одеваться, не заботясь о том, что миссионер покраснел до ушей.

— Что вы? Что с вами? — ахнул он. Онор застегнула последний крючок и бросилась к лестнице. Мерсо поспешил следом за ней. — Куда вы, остановитесь!

— Оставьте, отец! Не думайте, что я буду спокойно сидеть, пока они будут истязать Волка, — она едва не сбила с ног молодого офицера.

— Дайте мне пистолет, — крикнула она на бегу. Тот растерялся и протянул ей оружие. Онор выхватила его у него из рук и молнией слетела по лестнице. Она мгновенно оглядела берег. Ничего не напоминало о бурном утре. Двое солдат разговаривали, стоя возле небольшого ялика. Онор прыгнула в него.

— Перевезите меня на тот берег, — крикнула она повелительно. Отец Мерсо застонал.

— Не надо, умоляю. Вы же погибнете.

— Скорее, — прикрикнула она на солдат. Те смотрели на нее молча. Она с мольбой повернулась к миссионеру. Тот тяжело вздохнул.

— Может, есть на то Божья воля, — пробормотал он. — Отвезите ее, куда она хочет.

Солдаты нерешительно подчинились. Казалось, лодка ползла, а не плыла.

Когда, наконец, ее дно коснулось песка, Онор, не дожидаясь помощи, выскочила из нее и бросилась в лес.

— Странные существа женщины, — заметил один из солдат. — Эта боится пропустить самое интересное из спектакля, который покажут дикари. А с виду хрупкая, но так же падка на зрелища, как любая… — он не договорил.

Если б Онор не бежала со всех ног, солдатам бы не поздоровилось.

Оглянувшись, она крикнула им со злостью:

— Безмозглые чурбаны! — и скрылась в лесу.

Онор едва углубилась в кустарники, как уловила шум. Индейские воины радовались, захватив в плен одного из вождей. Мерные удары барабанов навевали тревогу. Их бой был нетороплив и торжественен. Онор бежала прямо на их звук, который становился все громче, все настойчивее по мере того, как она приближалась. Наконец она выбежала прямо на середину поляны, где собрались индейцы. Никакие часовые не могли остановить ее. Загадочная женщина с развевающимися светлыми волосами показалась им не простой смертной, но посланницей свыше, знаком древних богов. Но вот она остановилась, и они увидели обыкновенную земную женщину с белым цветом кожи, таким, как у их врагов.

Ярким пламенем горел костер. Красный Волк был привязан к дереву.

Веревка охватывала его под мышками и была завязана позади ствола, у него за спиной. Он даже мог бы сам развязать ее, если б его не сторожили. Но он не пытался освободиться, это было ниже его достоинства. На какое-то мгновение Онор оцепенела. Она глядела на Волка, не в силах шевельнуться, вымолвить хоть слово. По его обнаженному плечу текла кровь. Один из индейцев-алгонкинов накалял в пламени костра железный прут, которым прижигал тело пленного. Индеец стоял с равнодушным лицом, всем своим видом говоря, что его задерживают по пустякам, в то время как его ждут более важные дела. Непередаваемое презрение застыло в темных глазах. Между тем, боль уже была такова, что даже Волк с его пресловутой стальной индейской стойкостью едва сдерживал стоны и сопротивлялся упорно наворачивавшимся на глаза слезам. Однако никто не смог бы заметить этого, как бы ни старался.

Он слегка повернул голову и увидел Онор. Его взгляд не выразил удивления.

— Я знал, что ты придешь, — вымолвил он негромко. Встретив его взгляд, Онор вновь обрела силы. Раскаленный прут соприкоснулся с бедром вождя. Он даже не вздрогнул, но Онор ощутила чисто физическую боль. Она подняла руку с пистолетом и резко вскрикнула:

— Прекратите! Сейчас же!

Один из истязателей, невысокий индеец с ярким пером в волосах, удивленно посмотрел на нее. Он не понимал, чего эта белая женщина хочет от него.

— Не смейте прикасаться к нему, иначе я начну стрелять, — она видела, что не произвела на них впечатления. — За мной идут бледнолицые. У них ружья. Они отомстят.

Пожилой индеец на ломаном французском языке проговорил:

— Не говори нам про франков. Нет! Франки не защищают гуронов. Разве только дочь бледнолицых будет биться с моими воинами? Ее тонкие руки защитят гурона от справедливого гнева?

— Да! Я вижу, что вас много, и что вы вооружены. Мне все равно. Но кто из вас хочет умереть? Сделайте шаг — и я выстрелю. О, я не промахнусь, будьте уверены. Эй, ты, отойди на два шага, — крикнула она на индейца, приблизившегося к гурону. Тот глянул на нее оружие и отступил. Сзади Онор была защищена толстым деревом, так что могла не бояться выстрела в спину.

И она застала индейцев врасплох. Они считали, что она безумна, но безумие для них было проявлением высшей силы, перед которой они преклонялись. Тем не менее она ничего не могла сделать. Каждая минута могла принести ей смерть. Кто-то ловко метнет томагавк — и все. Она не сможет вечно стоять с пистолетом в вытянутой руке. Волк был не слишком крепко связан. Он рванулся и освободился от веревки. Онор навела пистолет на индейцев, окруживших вождя гуронов, они нерешительно отступили, чувствуя, что ее рука не дрогнет. Воспользовавшись тем, что она отвлеклась, один из молодых воинов, стоявших в стороне, схватился за лук. Онор выстрелила, не успев подумать. Индеец покатился по земле, впрочем, раненный, а не убитый. Волк одним прыжком оказался подле нее.

Старый вождь бесстрашно шагнул вперед.

— Кто ты, скво?

— Я Тигровая Лилия, вождь.

— И чего хочет Тигровая лилия, дочь бледнолицых? Алгонкины не воюют с твоим народом, — нетерпеливо спросил старый индеец, которому неуютно было под дулом пистолета Онор. Но он был стар, сед и мудр. Не суеверия беспокоили его, его беспокоила возможная война с хорошо вооруженными французами. Кто знает, кем для них является эта смелая женщина? Может, ее смерть будет для них отличным поводом покончить с малочисленным народом, который испокон веков жил на этих землях.

Онор не могла ему ответить, она и сама не знала. Она пришла, потому что Волк никогда не предавал ее. Он единственный никогда не предавал ее.

Она вопросительно глянула на него, предлагая ему вести переговоры самому.

Волк молча оценил расстояние между ним и вождем, прошли доли секунды, потом он схватил Онор за руку и стал отходить назад, к лесу.

— Нужно бежать, Лилия, и как можно быстрее.

Он рванулся с места, и потащил Онор за собой, отшвырнув нескольких воинов, которые хотели помешать ему. Онор никогда не увлекалась физическими упражнениями, она окрепла за последние месяцы, но так бегать ей еще ни разу не приходилось. Через несколько минут она уже едва дышала.

Волк тащил ее через лес, ни на секунду не выпуская ее руки. Она спотыкалась о корни и пни, но не успевала упасть — Волк увлекал ее вперед.

Она слышала за спиной вопли, свист стрел и шум погони. Наконец они вылетели к лесной развилке. Волк попытался увлечь ее по тропинке, которой она и прибежала сюда.

— Нет, — взмолилась она. — Волк они нас догонят. Я не могу больше бежать.

— Там тупик, обрыв, — коротко бросил индеец. Онор схватила его свободной рукой за локоть.

— Зато они оторвутся от нас.

Волк метнул на нее быстрый взгляд, оглянулся и быстрым движением лесного зверя кинулся в непроходимый кустарник. Онор зацепилась за ветку и, пролетев с метр, упала на колени. Волк зажал ей рот, помешав вскрикнуть. В тоже мгновение Онор увидела десяток индейцев, промчавшихся мимо них. Увлеченные погоней, они решительно бросились по дороге к реке.

Когда они скрылись, Волк заставил ее встать. Онор стояла, покачиваясь от усталости и пережитого волнения.

— Идем, — повелительно сказал Волк и направился вперед. Она пошла за ним. Ее длинные волосы спутались и лезли ей в рот и глаза. Она сорвала несколько длинных травинок и связала их как могла. Волк шел быстро, и Онор вынуждена была почти бежать за ним. Они петляли по заросшей тропе, и вскоре добрались до обрыва. Внизу голубела река, но берег был чрезвычайно высокий и отвесный. Вождь хмуро посмотрел вниз.

— Скоро они поймут, что их провели. Ленапы будут здесь с минуты на минуту.

Его мрачность сбила Онор с толку.

— А что, разве ты не умеешь плавать, Волк?

— Разве я птица? Разве я смогу перенести Лилию на тот берег? — она невольно улыбнулась.

— Значит, Волк, ты останешься здесь, со мной? Ведь тебе грозит большая опасность, чем мне.

Индеец пожал плечами, выражая глубокое презрение. Онор отошла немного назад и вдруг, разогнавшись, решительно прыгнула в воду, подняв фонтан брызг. Вынырнув недалеко от берега, она, не торопясь, поплыла. Волк всплыл подле нее, бесшумно, как рыба.

— Я умею плавать, — гордо сказала Онор, довольная, что хоть на что-то способна без посторонней помощи. Ее сильно снесло течением, но она удачно выбралась на берег.

— Ну, теперь мы в безопасности? — спросила она.

— У ленапов пироги; они тоже переплывут реку.

— Отвернись, я выжму платье, — Волк послушно отвернулся. — Мой корабль, надеюсь, уже ждет меня. На нем-то, я думаю, можно чувствовать себя спокойно.

И они снова двинулись в путь.

К вечеру они выбрались на берег моря. Волк исчез и через несколько минут появился с легкой пирогой, той самой, в которой он не так давно вывез Онор-Мари с тонущего судна. Отремонтированный корабль покачивался на волнах, белоснежные паруса легко колебались на ветру. Вскоре они уже поднимались на борт «Белой чайки». Онор привела Волка в свою каюту, убранную изящно, словно одна из комнат в ее замке. Это была одновременно и спальня, и будуар. Индейский вождь обладал достаточной выдержкой, чтобы не проявить неуместного любопытства по отношению к этому жилищу. Его взгляд рассеяно скользнул по красному дереву и шелковым покрывалам. Онор заметила, что он сильно побледнел. Морская вода была не лучшим лекарством для его ран.

— Тебе больно? — спросила Онор, забыв с кем имеет дело. Волк посмотрел на нее в недоумении.

— Только трусливые собаки-алгонкины думают, что могут испугать воина нашего племени. В нашем роду нет трусов.

Онор смутилась, испугавшись, что индеец обиделся.

— Что ты, Волк! Я уверена, что ты самый храбрый воин в мире. Но ведь ты ранен… Я тебя перевяжу, можно?

Волк не стал спорить, и Онор осторожно перевязала его раненое плечо и глубокий ожог на бедре. К счастью, эти повреждения были не столько опасны для жизни, сколько болезненны. Индейцы умели продлевать жизнь пленных почти так долго, как хотели.

— Когда отплывает твой корабль, Лилия? — вдруг спросил Волк.

— Завтра утром… Когда я прикажу… Да я еще и с капитаном не поговорила, — она ощутила странную растерянность, словно ее уличили в каком-то проступке.

— Что ж, хорошо. Я ухожу. Ты в безопасности.

— Волк! А ты? Тебя поймают! Они убьют тебя!

— Нет. Я доберусь до своего племени, Лилия.

Он невозмутимо встал и направился к двери. Онор растерянно глядела ему вслед, не находя слов. У самого выхода из ее каюты он вдруг оглянулся и спокойно сказал:

— Я люблю тебя, Тигровая Лилия.

Онор задохнулась от неожиданности. Нет, подумать только, он даже не остановился! Уходит, как ни в чем не бывало. Онор поддалась внезапному порыву.

— Волк! — она побежала за ним. — Подожди, Волк!

Она догнала его и заставила вернуться в каюту. Она мягко положила руку ему на плечо.

— Я тоже люблю тебя.

Волк улыбнулся спокойной счастливой улыбкой. Его рука нашла ее руку, и Онор ощутила его крепкое пожатие. Так они стояли минуты три, не шевелясь, не разговаривая. За это короткое время Онор успела осознать, что за свою жизнь не любила никого, кроме этого дикого жестокого индейца, чуждого ей по духу, манерам, привычкам. Она вспомнила свою жизнь, жизнь богатой, умной, свободной и холодной женщины, и почувствовала бессмысленность и бесполезность своего одиночества, которое она гордо именовала свободой.

Она так долго отталкивала от себя любовь, так дорожила своей независимостью, и вот она наказана — чувство настигло ее в глуши, среди диких племен индейцев, случайно заброшенной в далекую страну — Новый Свет.

И ей уже неинтересно — хорошо это или плохо — любить вождя индейского племени, ей безразлично, добр он или жесток, уродлив или красив, умен или глуп. Он ее полюбил — чего ж еще. Онор привстала на цыпочки и ласково коснулась его губ. Он неумело, но с горячим искренним чувством и теплотой, ответил на ее поцелуй, но где-то в самой глубине его темных глаз Онор читала растерянность. Он не ждал от нее любви. Она была дамой в пышном кринолине, красивой и далекой, девой, пришедшей из далекой страны, загадочной посланницей небес. Он не знал, что она способна любить. Но он безоговорочно верил ей.

Онор не колебалась. Новое для нее, настоящее, сильное чувство заполонило ее целиком, до самых глубин ее души. Ее янтарные глаза излучали свет. Ее трепещущее тело тесно прижалось к Волку. На какую-то секунду Онор отняла у него руку и погасила свет. Они больше не нуждались в нем. Она отдала ему всю свою любовь, все тепло, на какое только была способна. Она бы рассмеялась, если бы кто-то упрекнул ее. Пусть у ее любви не было будущего, но она была так счастлива, что ни за что не отказалась бы от этих мгновений…

Лежа в глубокой темноте, Онор с ласковой улыбкой глядела на Волка. Он смотрел куда-то в потолок, обнимая ее одной рукой, и Онор вдыхала странную смесь запахов моря, дыма и леса.

— Белые не правы, — шепнула она.

— Почему?

— Вы такие же, как мы. Я уверена. И никакие не дикари. Разве дикарь мог бы быть таким нежным? Напротив, знаешь, какими грубыми и холодными могут быть бледнолицые мужчины, когда они добились своего, и им уже все равно. А ты чудо, Волк. Ты просто чудо. Я тебя люблю.

— Отдыхай, Тигровая Лилия, — он нежно коснулся ладонью ее щеки. Она прильнула к нему так крепко, как только могла.

— Только не уходи.

— Я буду здесь. Спи, Лилия, у тебя был трудный день.

Она блаженно вздохнула и обняла его, стараясь не касаться его раны, чтобы ненароком не причинить ему боль. Ее губы нежно коснулись горячей кожи там, где едва заметно пульсировала кровь в шейной артерии.

— Волк… — прошептала она, погружаясь в сон. В полудреме она чувствовала, как он ласково гладит рукой ее разметавшиеся по подушке длинные волосы.

Проснувшись утром, Онор в тревоге протянула руку, ища Волка. Пустота рядом заставила ее окончательно открыть глаза и вскочить. Она тут же ощутила облегчение. Волк уже поднялся и сидел в двух шагах от нее. Он поглядывал на нее искоса, словно ожидая, как она отреагирует на происшедшее. В его глазах застыло выражение недоверия. Уж слишком неожиданны были поступки Онор. Но Онор чувствовала только, как каждый уголок ее сердца затрепетал от любви и нежности. Она встала и босиком подбежала к вождю. Ее руки обхватили его шею.

— Твой корабль скоро отплывет, — спокойно заметил индеец. Онор вздрогнула. Со свойственным ей легкомыслием она и думать забыла о возвращении. Инстинктивно она прижалась к Волку. Вождь не отстранил ее, но и не шевельнулся.

— Я ухожу к своему племени. Прощай, Тигровая Лилия.

— А я? Ты покидаешь меня? О нет, Волк!

Он серьезно посмотрел на нее.

— Лилия! Скажи, чего ты хочешь от меня. Мои уши открыты, но ты молчишь. Чего ты добилась? Ты научила меня любить белую женщину, заставила отвернуться от гуронских девушек и придти к тебе. Хорошо. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Но ты не из нашего народа. Наши женщины кротки, покорны и терпеливы, а ты вспыльчива и непослушна. Ты не можешь быть моей женой, Лилия. Я закрою глаза на твой нрав, но ты не станешь жить в моем вигваме, готовить мне еду и слушаться меня. Ты не сможешь и не захочешь.

Твоя родина там, — он махнул рукой. — Там твой народ. Он ждет свою дочь.

Ты не можешь любить мою землю, ты не примешь нас и наши обычаи. Я сознаю, что бледнолицые люди не такие, как мы. У вас другие боги. И белые скво всегда будут отворачиваться, когда воин снимает скальп. Гуроны, случалось, заставляли бледнолицых пленниц жить в своих вигвамах. Но их руки не приспособлены для работы. Они не могут трудиться, как гуронские женщины. Я не отвергаю тебя, Лилия. Пойми. Как бы ты не хотела, ты не превратишься в гуронскую скво. Ты прекрасна, и я люблю тебя, но тебе нужно возвращаться к своему народу.

В голосе индейца звучала легкая укоризна, и Онор немедленно вспылила.

— В чем ты меня винишь? Что я не пойду жить в твой вигвам? А разве ты пойдешь со мной? Что ответишь, если я скажу: забудь свое племя, останься со мной, прими мои обычаи, сожги свои перья, выбрось свой томагавк, и едем в Европу начинать новую жизнь! Нет? Конечно, я не сомневалась. Нелепо требовать от меня взять в руки мотыгу.

Волк терпеливо дождался, пока она замолчала.

— Я не прошу тебя об этом. Ты не услышала моих слов, Тигровая Лилия…

Твой народ — это твой народ, гуроны для тебя чужие. Я не всегда могу понять тебя, но я вижу, что ты умна, прекрасна и еще в тебе есть то, чего нет ни у бледнолицых, ни у краснокожих скво. В тебе есть удивительная жизненная сила полевого цветка.

— Сила? — она пожала плечами.

— Да. Ты не знаешь страха. Настоящего. Ты никогда не боялась своих слабостей и никогда не боялась неизвестного. То, что ты испытывала — не страх. Когда лиса бежит от охотника — это не страх, звери не трусливы. Я только воин. Я не могу объяснить тебе все, что чувствую, но я знаю. А теперь прощай!

Он разжал ее руки, обвившиеся вокруг его шеи, и величественной походкой направился прочь. Онор побрела вслед за ним. Он решительно спрыгнул в свою пирогу.

Онор догадывалась, что ему легче было бы вновь вытерпеть издевательства дикарей, чем вот так расстаться с ней. Но он принял решение, и ей нечего было возразить. Ее сердце протестовало против его ухода. Она беспомощно смотрела, как индеец перерезал канат, которым была привязана его лодка.

— Прощай, Волк. Будь счастлив, — сказала она дрожащим голосом. Он уже держал в руках весло.

— Я все же хочу надеяться увидеть тебя вновь. Может, когда-нибудь, пусть через много лет… — произнес он мягко. Больше он ничего не сказал.

Несколько взмахов весел отнесли пирогу прочь. Онор видела, как он, добравшись до берега, выпрыгнул из лодки и скрылся в лесу. Она научила его любить, но не сломила. Просьбы, мольбы и слезы были чужды ему. Без единого слова упрека или жалобы он вернулся к своему племени, сильный, свободный и непокоренный. Онор знала, что бессильна что-либо изменить. Он не умел сдаваться, его любовь не похожа на любовь белых. И все-таки, все-таки, он всегда будет любить ее, она знала это. И вызывающе глядя в голубую даль, Онор крикнула капитану:

— Отплываем!

Она докажет себе, что не слабее краснокожих. Она сумеет унести с собой свою боль и скрыть ее. Она будет жить, как раньше, свободная дочь своего народа, но клянется перед собой пронести через свою жизнь непоколебимую любовь к одинокому гордому вождю далекого племени. Она клянется себе в этом!

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Париж

Спустя три недели дорожная карета уже мчала Онор-Мари в Париж. Мимо летели пыльные постройки, однообразные осенние пейзажи, и в опустевшей душе Онор тоже была осень, осень, лишенная жизни, лишенная красок. Желтые листья медленно падали на пожухшую траву, и Онор равнодушно следила за их последним полетом. «Нужно все начинать сначала, — повторяла она себе. — Нужно все начинать сначала.»

Скоро она въехала в ворота Парижа. Ее парижский дом, не изменившись ни капли, стоял мрачный и темный. В палисаднике цвели осенние астры, синие и розовые, неожиданно яркие в этом пожелтевшем мире. Она постучала. На стук вышла экономка.

— О, мадам баронесса! Вам следовало предупредить о приезде. Конечно, у нас все готово, но мы бы хоть сняли чехлы с мебели.

С невыразимой горечью Онор осознала, что никто здесь не обеспокоен ее исчезновением. Она полгода провела неизвестно где, и никто не спросил себя, где она, что с ней. Жизнь шла своим чередом. Она спросила:

— Кто выплачивал вам жалование все это время?

— Господин Шермон.

Это был ее управляющий. Она пожала плечами. Что ж, все к лучшему; она ожидала увидеть разоренный, всеми брошенный дом, а нашла уютный и ухоженный.

— Прекрасно, — сказала она своим прежним тоном Госпожи. — Я довольна вами, мадам Вениз. Я… прибавлю вам жалование.

Она рассеяно поднялась по лестнице, с трудом вспоминая детали обстановки. Итак, она дома. Она дома.

Онор начала с визита к управляющему. Ее ждал аналогичный прием — легкое удивление, не больше.

— Вы, должно быть, получили мое письмо, господин Шермон? — спросила она. Тот развел руками.

— К сожалению, нет, баронесса. Я не имел от вас никаких известий.

Ровным счетом никаких.

Она пыталась понять его, но ей с трудом это удавалось.

— Как же случилось, что никто не пытался разыскать меня? — она чувствовала, что гнев закипает в ней, и она скоро начнет выпускать пар, как дракон. — Или вы рассчитывали, что будете жить безбедно за мой счет, даже если меня давно нет в живых?

— Вы не правы, баронесса, — осторожно заметил управляющий, — мы все очень беспокоились, но никто не имел ни малейшего понятия, какие у вас планы. Однако мы все считали своим долгом вести все дела, как раньше, в ожидании вашего возвращения.

Она усмехнулась.

— И много вы присвоили за это время, Шермон? Наверное, разорили меня до нитки?

— Что вы, мадам? Можете просмотреть мои бумаги. Если я что и истратил…гм…на свои нужды, это никоим образом не отразилось на вашем благосостоянии. Вы слишком богаты, мадам, чтобы за полгода с небольшим вас можно было полностью разорить, — он с поклоном протянул ей толстую папку.

Она отвела его руку.

— Не теперь, Шермон. Но я непременно проверю, — обещала она.

Итак, никому не было до нее дела. Она упрямо сжала губы. Что ж, все к лучшему. Она все так же богата. А то что служащие не заметили ее отсутствия — пусть их. Она должна быть выше этого.

Она отвезла визитные карточки нескольких старым знакомым, и получила приглашение на бал у леди Уинстон, жены английского посла. Здесь и не подозревали, какие напряженные отношения в Новом Свете сложились между французами и англичанами.

Онор поехала на бал. Ее встретили любезно, кое-кто интересовался, где она пропадала. Онор неизменно отвечала, что путешествовала. Она много танцевала, но что-то сломалось в ней. Ей было скучно. Она принялась флиртовать с кавалерами, но их восхищенные взгляды не радовали ее так, как раньше. Она уехала позже всех, усердно доказывая себе, что развлекается вовсю. Ее завалили приглашениями на другие вечера. Онор и не думала, что так легко и быстро вновь вольется в светскую жизнь Парижа.

Она приехала домой за полночь. Спать ей перехотелось. Она вдруг принялась разбирать вещи, которые так и не трогала после приезда. Дорожный чемодан пылился в углу, запертый на ключ. Она отперла его и откинула крышку. Ее платье, помятое, довольно жалкое на вид, особенно по сравнению с тем, расшитым драгоценностями, в котором она приехала с бала, лежало сверху. Там же брошены были груды хлама, который она неизвестно почему не выбросила. Стоило везти все это с собой через полмира! И перо. Белое перо с темным кончиком, неизвестно как туда попавшее. Она взяла его в руки, повертела, дотронулась им до своей щеки. Нежное прикосновение заставило ее вздрогнуть. Это перо могло принадлежать только Волку. Она упала лицом на кровать и застонала.

Не было такого бала, или праздника, или охоты, где не побывала бы ОнорМари в этом сезоне. И она выглядела самой жизнерадостной, самой веселой среди дам высшего света. На нее смотрели с завистью, кто-то с черной, коекто с белой, но все считали, что ее жизнь удалась как ни чья. ***

Как странно голубеет небо над головой Онор-Мари. Совсем не так… Не так… Она полулежит в кресле-качалке на веранде своего дома. Ее взгляд рассеянно скользит по влажной утренней листве. Еще недавно баронессе Дезина и внимания бы не обратила, какое нынче утро, но вот она мрачно смотрит на знакомые с детства липы. Ей хочется, чтоб вокруг были ели, и между верхушками поблескивала прозрачная синева. Ей хочется проснуться в шалаше из веток, вдохнуть запах сырой земли и чтобы первой ее мыслью после пробуждения было: «Где Волк?». Волк! Сколько долгих месяцев прошло с момента ее вступления на французскую землю? Четыре, пять? Ей пора уже снова втянуться в привычную жизнь: балы, вечера, отдых за городом, охота на оленя — не спеша гарцевать на смирной лошади в тылу у мужчин. Но идет время — и ничего. Вот уже в который раз она просыпается утром с отяжелевшими, красными веками — это следы ночных слез. И это она — ОнорМари, воплощение холода и невозмутимости. Волк! Ей никогда не забыть его хищной походки, блеска его глаз, странной мягкости черных волос и той единственной ночи, когда он принадлежал только ей. Ну да Бог с ней, с ночью. А их перепалки, когда она была пленницей, их ссоры — будто не всерьез, их долгие переходы, когда она держалась за его руку, чувствуя его так близко рядом с ней, согреваясь его теплом. Волк! Они вместе преодолевали самые трудные тропинки, вместе защищались от врага, она видела его едва ли не каждый день, и ей не страшен был ни холод, ни голод, ни враги, ни пули, ни стрелы, ни сам дьявол. Она и не заметила, что была в плену — какой же это плен, когда она была так счастлива. Ох, Волк! Если б она сразу осознала, что любит его, может, этого б не было. Но было слишком поздно. Она здесь, дома, а Волк остался среди своих. Волк! Как же так?

Зачем ты отпустил свою пленницу, зачем не заставил остаться там? О Волк!

Все могло быть иначе. А теперь поздно. Ну зачем она уехала, зачем пыталась жить дальше без него? Надо было остаться, пусть против его воли, пусть он бы возмутился — можно было вернуться за ним. Или даже потопить корабль — и выдумать сказку о рифах. Но она решила, что судьба уже распорядилась, и уехала одна. Зачем? Что теперь? Как ей жить, если жить не хочется? А хочется одного — назад, к Волку, в лес. Пусть босая и оборванная — но там, с ним. Пусть быть ему другом — и только, но видеть его, слышать его голос, любоваться его гибкой фигурой. Она глотает слезы смертной тоски. Кто мог подумать, что она будет так страдать? Что не забудет ни слова, ни жеста, ни взгляда, и каждая ее мысль будет посвящена ему, ее Волку. Но она баронесса, она богата, она хороша собой, она свободна. Ей бы снова замуж за хорошего человека, жить своей жизнью, завести детей и новых друзей, выбросить из головы чепуху. Но нет. Все вокруг кажутся пресными и вялыми, никто не может метнуть такой гневный взгляд, никто так гордо не вскидывает голову, никто не движется так ловко, никто больше не вызывает желания приникнуть к его плечу и почувствовать себя слабой и желанной, маленькой хрупкой женщиной, по-настоящему любимой женщиной. О Волк, любимый Волк!

Где ты? Почему не ищешь свою Лилию? Если б ты пришел! Но ты горд, ты отпустил Лилию и никогда не позовешь обратно. Даже если твое сердце разобьется. А что же делать бедной Лилии, которая научилась любить?

Научилась не упрекать Волка, который любил ее — и ушел один. Научилась понимать его и мириться с ним — таким. Он не джентльмен, не сеньор, он — волк. Но все равно любимый. Его не согнуть, не переупрямить, не покорить.

Он не попросил — Онор, Лилия, любовь моя, вернись, я хочу быть с тобой! Он сильный. Он решил, что лучше уйти, что так правильно — и ушел. А она слаба. Она сознает — Волк прав, ни к чему все это — и не может смириться, забыть. Волк! Она не увидит его никогда, никогда, даже перед смертью.

Никогда… Никогда? Но почему? Она резко поднимается. Кто сказал «никогда»?

Кто сказал «невозможно»? Она сама отыщет его, и там — будь, что будет. Она уедет! Все — к черту! Он создан для нее. Плевать на весь мир. Увидеть его — и хоть умереть. Волк ! Пусть он прикажет ей отправляться домой. Не важно! Она хочет к нему. Пять минут возле него равносильны пяти годом жизни здесь. Волк! О если б он позвал ее сам!

Через какую-то минуту Онор уже вихрем взлетела по крутым ступеням в свою спальню на верхнем этаже. Там царил уютный полумрак, но она рывком дернула шнур, и шторы взметнулись вверх. Свет! Теперь он лился сквозь узкие готические окна, уничтожая уют, но возвращая жизнь. Она не позвала служанку. Легко вспрыгнув на скамью, она извлекла объемную дорожную сумку и бросила прямо на застеленную бархатом кровать. Она бросала туда вещи, даже не раздумывая, что именно она берет с собой.

Ее прервал стук в дверь. Она услышала четкие удары и замерла. Ах, да, она же отпустила прислугу, совсем вылетело из головы… Она поспешно спустилась вниз, и, как была, простоволосая, с покрасневшими глазами, распахнула дверь.

На пороге стоял молодой человек.

Сердце Онор сжалось холодным комком.

— Вы не узнаете меня?

— Нет, — она хотела закрыть дверь, но нога в блестящем сапоге просунулась в щель. Он протиснулся сквозь узкий проход. Она с дурным предчувствием глядела на него. Молодой человек, щегольски одет, тонкие черные усики над верхней губой, благоухает ароматической водой. Очень даже привлекательный, но ее сердце упорно ныло.

— Что вам нужно? — выдавила она.

Он улыбнулся. Вот, что портило его — лукавая неприятная улыбка гиены.

— К вашим услугам Максимилиан де ла Монт.

Она пожала плечами. Имя ничего ей не сказало. Он шагнул к ней, развязно ухмыляясь.

— Я пришел поговорить с вами, — он выдержал паузу, — о кончине барона Дезины.

Ему казалось — это объясняет все. Онор молча опустилась на кушетку.

— Зачем? — бессмысленно спросила она.

Он изучал ее, как загадочного зверька.

— Вы хотите, чтоб я обо всем сказал сам? Извольте. Пять лет назад вы стали супругой старика, который был богат, как Крез. Деньги — вот, что манило вас. Вы стали женой человека, которого ненавидели. Как только вы вступили в свои законные права, дом таинственным образом загорелся, старый барон погиб, а через два дня чудом спасшаяся молодая предъявила свои права на наследство.

— Убирайтесь вон.

— И не подумаю. Я долгие годы искал вас. Но стоило мне приехать в Париж, как оказывалось, что вы накануне отбыли в Рим. Я мчался в Рим, но вы уже были на пути в Неаполь. Я гонялся за вами, и каждый раз узнавал, что вы снова снялись с места. Год назад я вообще потерял вас из виду. Где вы прятались все эти месяцы? Я уже бросил искать, и вдруг случайно узнал, что вы здесь.

Она молчала, ничего не понимая. Наконец, она поняла, что перед ней не сумасшедший.

— Вам-то что за дело, где я и что со мной?

— Неужели вы так мало знаете семью, в которую вошли? Монты — побочная ветвь рода баронов Дезина.

— Ну и что?

— И еще я был другом Генриха, — он начал раздражаться.

— Рада за вас.

— За тем самым Генрихом, который должен был унаследовать все за дядей!

— А вам что за дело?

— Кстати, Монты тоже были упомянуты в завещании. Но вы были его женой три часа — и получили все.

— Сожалею, — ее холодные сухие ответы действовали ему на нервы. Он раздраженно сунул руки в карманы и сел.

— Я думаю, не несчастный случай погубил барона. Я подозреваю вас, баронесса. Тот пожар… Простите, но уж очень много вы выиграли от его смерти.

— Меня не волнует, что вы думаете, — отрезала она.

— Вас должно это волновать, потому что я намерен передать мои улики прокурору.

— Какие еще улики? — удивилась Онор.

— Какие? Вашу записку Генриху д’Арно, написанную перед вашей свадьбой, — он издалека показал смятый листок.

— Я не писала ему никаких записок.

— Да что вы говорите? А это что? Впрочем, возможно, это ее первоначальный вариант, поскольку он достался мне от вашей горничной.

Она смутно припомнила, что в момент слабости пыталась написать Генриху, но так и не отправила ничего.

— И что я пишу? — поинтересовалась она. Он просиял, словно она признала свою вину.

— « Милый Генрих! Не думайте обо мне дурно. Все это ничего не значит для меня. Поверьте, мое сердце принадлежит вам. Хочется верить, что мы еще будем вместе. Ваша Онор-Мари.» Как мило, не так ли? — он торжествующе помахал листком, и она скривилась от отвращения к нему, а заодно и себе.

— Какая нелепость! Мне было восемнадцать лет. Я написала глупую записку, которую сама же и выбросила.

— Не выбросили, а отправили.

— Выбросила, — упрямо повторила Онор.

— Отправили, и знаете, кто это подтвердит? Ваш Генрих. Мой бедный друг. Он подтвердит, что вы планировали избавиться от старика, как только он подпишет завещание. Ведь «все это ничего не значит для вас».

Она медленно опустилась на стул. Итак, ей приготовили ловушку. Что ж, хорошо.

— Генрих? Странно. Почему же он сам не появился здесь?

— Почему? Не притворяйтесь, Онор-Мари. Ваш Генрих спился пять лет тому назад, сейчас он лишь жалкое подобие человека. Но до суда он дойдет, если потребуется, и произведет на присяжных неизгладимое впечатление.

Онор не знала, насколько он прав, а насколько блефует. Но никакого суда она не хотела. Она хотела уехать, и как можно скорее.

— Что вам надо? Денег?

— И денег тоже. Но, видите ли, вы не можете подарить мне наследственный майорат баронов. Вы получили его законно, и я тоже хочу получить его законно. То есть жениться на вас.

— То есть, вы хотите все? — проговорила Онор. — Ну и наглость!

— Так или иначе, я все получу. Но суд растянется на долгие месяцы, это мне не на руку, а вам он вообще ни к чему. Но в случае, если будете упрямиться… Что ж, тогда придется судиться. Но вы потеряете не только деньги, но и жизнь. В лучшем случае, свободу. Убийство нынче карается строго, — в нем был забавный щенячий задор игрока. Онор даже не рассердилась, она была слишком потрясена и обескуражена. Обвинять ее!

Какая мерзость! Но, поостыв, она осознала, что такой вот мелкий незначительный интриган может запросто пустить под откос всю ее жизнь.

«Я избавлюсь от него, « — подумала она.

— Что будет после нашей свадьбы? Вы отравите меня?

Он рассмеялся, запрокинув голову и непосредственно откинувшись на спинку дивана.

— Зачем же? Вы женщина молодая, привлекательная. Разве мы не найдем общего языка? Да и ни к чему мне нелады с законом. Ну как, согласны?

Ей показалось, что он искренен с ней. По крайней мере, похоже, что он привязался к ней, как охотник к дичи, и без нее жизнь потеряет для него остроту. Ведь он долгие годы вынашивал свой план!

— Хорошо, — наконец произнесла она.

— Отлично! Отметьте, что как муж, я не смогу свидетельствовать против вас. А записку я отдам вам сразу после свадьбы. Идет?

— Идет.

— Я принес проект брачного контракта. Хотите почитать?

— Конечно.

— Вы всегда так немногословны?

— Только с людьми, которые на меня давят.

Она полистала мелко исписанные листы. Нетрудно было заметить, что она попадала в полную финансовую зависимость от супруга.

— Приходите завтра, я хочу посоветоваться с поверенным.

— Ну уж нет, Онор. Я не выпущу тебя из вида. Знаю, как ты умеешь исчезать, — он противно хихикнул. — Я уж пригляжу, чтобы ты не сбежала.

Ловушка захлопнулась, и она смотрела сквозь прутья решетки на мир, который не ценила, пока не утратила. Ей стало смешно. Господи, как же она стремилась к этим деньгам! Ни о чем не жалела, ничего и никого не щадила.

И вот, оказывается, они ничего не стоили. И даже свободу, которую она хотела купить за свои миллионы, она теряла.

Через неделю Онор-Мари стала женой Максимилиана де ла Монта.

— Максим, ты здесь? — Онор де ла Монт, сняв замшевые перчатки, бросила их на стул и подошла к зеркалу, разглядывая свое лицо в обрамлении новой шляпки то с одной, то с другой стороны. Монт неторопливой походкой спускался по лестнице и ухмылялся.

— Хороша, хороша, не беспокойся, — она отвернулась от зеркала, чтобы взглянуть на мужа.

— Мне идет этот фасон?

— Тебе все идет, крошка. Кстати, погляди, что я купил тебе на годовщину нашей свадьбы.

— Ах, Максим, какая же это годовщина — три месяца?

— Посмотри, — он протянул ей футляр.

— Серьги? Красивые. Ты купил их для меня?

— Да.

— Как мило! Купить мне подарок за мои же деньги, — ее губы скривились в полуулыбке, но он без тени смущения поправил ее:

— За мои деньги, Онорита, не забывай.

Она пожала плечами, примеряя серьги и покачивая головой, чтобы оценить игру света на бриллиантах.

Он наблюдал за ней, как кот за резвящейся мышкой.

— Скажешь, ты несчастлива со мной, Онорита?

— Счастлива, конечно, — она продолжала изучать свое отражение, не глядя на него. — Все вышло лучше, чем можно было предположить. Вот только…

— Что?

— У нас не было медового месяца, свадебного путешествия, ничего не было.

— За чем же дело стало? Разве мы не можем себе позволить? Куда ты хочешь?

— Я? Право не знаю. Может быть, Испания?

— Не выношу испанской кухни. Может, Корсика или Кипр?

— Неплохо.

— Договорились, — Монт не скрывал, что страшно доволен. — До конца недели приведем в порядок все дела и поедем.

— Чудесно. Да, Максим, я ведь два года безвыездно прожила в Италии, а это почти та же Корсика. Я припомнила, что мне недавно рассказывали о потрясающих местах. Как же его? Ниагарский водопад, вспомнила. Говорят, необычайной красоты. Но это так далеко… Нет, глупая идея, ехать в такую даль!

— Не слыхал. Где это?

— Новый Свет. Никто из нас наверняка там никогда не был. Было бы интересно. Но это так далеко. Столько времени на поездку.

— Разве мы чем-то заняты?

— Нет, но…

— Почему же тебя смущают такие мелочи? Раз тебе хочется, почему бы и нет?

— И правда, почему бы и нет? — пробормотала Онор-Мари.

Через неделю в Америку отплыл корабль «Лючиана», и на его борту находились Онор-Мари и Монт. Трудно было найти изъян в их браке. Монт был очарован, Онор была мила и внимательна. Им вслед оборачивались, с завистью покачивая головой. Их находили просто идеальной парой.

Они добрались до Нового Света без приключений. В одно прекрасное утро перед ними открылся вид на бескрайний зеленовато-коричневый горизонт — они достигли побережья Америки. Корабль бросил якорь в порту, и пассажиров на шлюпках доставили на сушу. Онор казалось, что она попала домой. Так, как будто она отсидела долгий срок в тюрьме. Она с неожиданной сентиментальностью любовалась довольно жалкими портовыми постройками, вдыхала терпкий воздух, вбирая в себя ощущения, за которыми так соскучилась. В голове у нее образовался легкий туман, и она не заметила странных теней, мгновенно исчезнувших при их приближении.

— Я поищу, где нам остановиться и отдохнуть, — сказал Монт, вдоволь наторговавшись с носильщиком. Онор согласно кивнула. Вскоре их вещи отнесли в номер, откуда открывался чудесный вид на море. — Познакомься с нашим хозяином, — предложил Монт. — Он любезно предоставил нам лучший номер. Я сказал ему, что мы новобрачные.

Она надела дежурную улыбку, повернулась — она знала этого человека!

Онор не сразу вспомнила, где видела его, но потом до нее дошло, что он держал небольшую гостиницу в Сан-Симоне, и именно туда она приползла, мокрая и измученная, впервые в своей жизни ступив на землю Нового Света.

Именно там оставил ее Волк после того, как спас ее. Онор невольно схватилась за угол комода. Этот человек мог испортить всю ее игру. Если узнает ее, конечно. Она постаралась придать своему голосу веселенькие нотки, меняя его до неузнаваемости. Нет, к счастью, хозяин гостиницы держался так, словно впервые видел ее. Онор отлегло от сердца.

— Добро пожаловать в Новый Свет! — сказал ей хозяин. Она одарила Монта влюбленным взглядом.

— Уверена, нам будет хорошо здесь!

Онор подлила себе вина, с удовлетворением наблюдая, как трактирщик поглощает стакан за стаканом, слушая ее болтовню. Монт уже час, как уснул, и она спустилась вниз, в общую столовую, где не оказалось никого, кроме мэтра Маре, трактирщика. Она заговаривала ему зубы, не забывая наполнять стаканы. Они с мужем приехали провести медовый месяц здесь, в Америке.

Такая восхитительная страна, такая романтичная. Она всегда мечтала побывать здесь. И вот приехала. Да, очень хочет побывать на Ниагаре.

Говорят, потрясающее место. И еще, ей так хочется взглянуть на настоящего индейца, хоть краешком глаза, но это, наверное, опасно и далеко. Ведь на побережье нет никаких дикарей, не так ли?

— Здесь никогда не чувствуешь себя в безопасности., — запинаясь, проговорил опьяневший Маре. — Эти дикари, они непредсказуемы. Мы привыкли к ним, и привыкли бояться их тоже. Они жестоки, да. Для вашего же блага, сударыня, надеюсь, вы их не встретите.

— Да? — она разочаровано вздохнула. — Они не живут здесь?

— Племена живут в глубине лесов. Их безжалостно истребляют — и прекрасно. Они ушли вглубь, на свои земли. Надеюсь, они не вернутся.

Онор закрыла глаза, подавляя страх, сжавший сердце. Нет, не может быть, что бы племя вождя гуронов, Красного Волка, истребили, как хорошая хозяйка — мышей. Она взглянула на полубесчувственного трактирщика.

— Вы не слыхали, есть такой вождь, Красный Волк. Мне много рассказывали о нем.

— Нет, не помню.

Онор-Мари тяжело вздохнула. Нет, все бесполезно. Где она найдет его в этом гигантском мире?

— Ваше имя, я не могу припомнить его, — пробормотал Маре.

— Мадам де ла Монт.

— Нет! Я не могу вспомнить. Вы пришли сюда пешком в мокром платье и прожили здесь один день, оказавшись богатой знатной дамой. Виконтесса?

Баронесса? Дезире, Базина? О нет!

— Вы ошиблись, сударь.

Тон трактирщика стал властным.

— Нет! Я не так глуп. Я вспомнил вас, когда вы заговорили об индейцах, о вожде, Красном Волке. Вот отчего ушли гуроны!

— Куда? То есть… какие гуроны? О чем вы?

— Глупая девочка, — пробормотал пьяный. — Гуроны поселились вблизи моря несколько месяцев назад. Они одержали много побед, и их исконные враги ушли далеко на запад. Для этих дикарей странно жить вблизи города.

Они предпочитают глушь, первозданную природу. Но несколько месяцев назад сюда пришел совсем небольшой отряд, хорошо вооруженный, но как будто без воинственных намерений. Их вождь, Свирепый Волк, часто появлялся на берегу. Здесь портовый городок, и всем странен был интерес этого вождя к морю. Вчера утром они исчезли. Бесшумно, как призраки. Никто не заметил, как они уходили.

— И Свирепый Волк?

— Конечно. Он сам увел своих воинов.

— Это старый, мудрый воин?

— Я бы сказал, он молод. И грозное имя заслужил, говорят, в последнем бою. Это безжалостный дикарь. Но здесь почти привыкли к нему и перестали бояться. Да и губернатор не велел ссориться с гуронами. Он был здесь не для того, чтобы убивать, всякому было видно. Он ждал. Только никто не знал чего.

Сердце Онор упало, и слезы невольно покатились по щекам. Она тоже слегка опьянела, и эмоции захлестывали ее. Ее Волк! Не может быть, чтобы существовал второй человек с таким именем. Это он! Она так хотела, чтобы это оказалось правдой. Она не способна была принять даже возможность совпадения. Свирепый Волк! Что ж, свирепый так свирепый. Напоминание, с кем она имеет дело, не насторожило ее. Он ждал ее! Обещал ждать — и ждал.

Он наверняка чувствовал, что она близко. Но он ушел… Почему?

— Не плачь, — укоризненно проворчал Маре. — А чего ты хотела? Ты приехала с мужем. Он видел тебя, когда ты спускалась по трапу. И ушел.

Онор разрыдалась. Выпитое вино окончательно ударило ей в голову. Маре, свесив голову, начал дремать, сидя на табурете.

— Куда они ушли? — спросила она. Он вздрогнул и поднял голову, пытаясь сообразить, что ей нужно.

— Что? Куда? Не знаю, куда. Туда, где они живут.

И он окончательно рухнул лицом на стол и захрапел.

Онор тайком достала из чемодана карту, которой ей удалось разжиться, и изо всех сил напрягла воображение. Она нашла город, где они сейчас находились, и долго грустно разглядывала сплошную полосу лесов. Где-то там разбили свой лагерь индейцы. Где-то там… Всего дюйм на карте, и неизвестно, сколько дней пути по нехоженым тропам. Она убрала карту и подластилась к Монту.

— Наш трактирщик обещал прислать к нам проводника, который отлично знает здешние места. Он покажет нам дорогу, и заодно будет нас охранять,

— заметила она.

— Охранять? Он говорит, здесь опасно? Тогда, может быть, не стоит…

Онор готова была откусить себе язык.

— Нет, нет, — перебила она его. — Он не говорил, что здесь опасно.

Просто на всякий случай. Даже в окрестностях Парижа водятся разбойники.

— И то правда, — усмехнулся Монт. — Однажды они отобрали у меня триста ливров. Очень было жаль.

На другой день они наняли обещанного проводника и отправились в путь.

Четыре изматывающих дня они путешествовали без происшествий, а на пятый утром они проснулись уже одни, без проводника. Монт пришел в ужас. Онор громко выражала свое возмущение. Именно она накануне вечером заплатила их проводнику и велела ему исчезнуть. Он охотно принял деньги, и больше она его не видела. Теперь они блуждали наугад, сворачивая куда попало. Их лошади выбивались из сил. К исходу дня они выехали к форту, обнесенному частоколом. Там они и остановились.

Комендант форта Ле Шарбон гостеприимно принял путников, предоставил им комнаты в своих владениях и, открыв рот, слушал их рассказы о парижской жизни. Здесь, в захолустье, самые заурядные вещи казались увлекательными.

В форте было достаточно комфортно, и Монт решил остаться передохнуть на несколько дней. Онор поддержала его, как поддерживала вообще все его начинания. Она считала, что и ей не помешает отдых. Наконец, настал день, к которому она так долго готовилась. Вечером она всыпала Монту в ужин хорошую дозу лауданума, дождалась, пока он отключился, затем аккуратно уложила его в постель. Удовлетворенно послушав его молодецкий храп, она на цыпочках вышла из комнаты. Онор собрала лишь самое необходимое. Свою лошадь она вывела из стойла на рассвете, чтобы, если ее и увидят, то решили бы, что она поклонница ранних прогулок верхом. Все, она была свободна.

Онор уверенно углублялась в дебри. Ее лошадь послушно продиралась сквозь кустарники, куда ее направляла всадница. Нет, она не знала дороги.

Она проклинала себя, ведь этот путь когда-то она проделала с Волком, но ничего не запомнила. Она гнала лошадь на запад, ориентируясь лишь по солнцу. Здравый смысл подсказывал ей, что шанс отыскать гуронов среди непроходимых лесов Дальнего Запада слишком мал, но Онор не прислушивалась к нему. Она хотела одного — быть подальше от форта, от Монта, от всего мира. Так что, вперед! Вперед, в лес, к озерам. Комендант Ле Шарбон же сказал, что гуронов видели в районе Больших Озер. Может быть, их поселок все еще там, где был, когда она томилась в плену. Онор пришпорила лошадь.

Местность просто поражала безлюдием. Тропинка сузилась, и ветки хлестали ее, угрожая выбить из седла. Выдержит ли она многочасовую непрерывную скачку? Онор не умела ориентироваться в лесу, но интуитивно, как кошка, ощущала: от форта она удаляется. Стоял самый разгар дня, Онор уже чувствовала себя замученной, да и кобыла устала. Она спешилась, чтобы напиться воды из ручья, и дать лошади утолить жажду. С рассвета прошло уже много времени, и все это время она не вылазила из седла. Да и в душе Онор поднимался глухой ужас. Что будет, когда кончится этот день?

— задавалась она вопросом. Неужели заблудилась она в этой бесконечной дикой пустыне?

Неужели будет ночевать одна в лесу? Нет, только не это! Она снова вскочила на взмыленную кобылу и нещадно пришпорила ее. «Господи, сделай так, чтобы я встретила хоть кого-то, — взмолилась она. — Только не это одиночество!»

Мимо Онор мелькали холмы и долины, участки непроходимого леса и открытые всем ветрам равнины. Она заночевала в лесу, одна. Никто не потревожил ее. Новый рассвет она снова встретила в седле. И снова она скакала, скакала, не разбирая дороги, сломя голову, борясь с невыносимым страхом. Оружия у нее не было, мешок с сухарями истощался, впереди маячил призрак голода. И вот, когда она едва не завыла от ужаса и одиночества, перед ней открылся пейзаж, прекрасный уже оттого, что был знаком ей. Она стояла на краю каменистого обрыва, и гравий сыпался вниз, когда лошадь нетерпеливо перебирала ногами. Вот здесь когда-то они с Волком поднялись по склону. Вот дуб, под которым они отдыхали. Он столь огромен, что она не может ошибиться. Онор возликовала. Теперь она знала, куда ей ехать.

Она гнала лошадь еще несколько часов. Вдруг в нескольких шагах от нее раздался резкий окрик, и перед ней появился индеец с натянутым луком, готовый в любую секунду спустить тетиву. Онор натянула поводья, и передние копыта лошади взвились в воздух перед самым носом индейца. Она остановилась и громко спросила, стараясь, чтоб ее голос звучал повелительно:

— Кто ты? Какому племени принадлежишь? — он не ответил. Онор напрягла память и повторила свой вопрос на языке гуронов. Индеец невольно выразил жестом удивление.

— Ты пленница, бледнолицая скво, которая знает язык гуронов. Слезай с лошади, Большой Опоссум отведет тебя к вождю, — он продолжал держать лук наготове.

— Я и сама ищу одного из вождей гуронов, — ответила Онор. — Хорошо, что я тебя встретила, ты меня проводишь. — Она спрыгнула с кобылы. — Надеюсь, твой лагерь близко. Я до смерти устала и голодна.

— Ты моя пленница, скво, — повторил индеец, решив, что она не поняла его. Онор сердито фыркнула.

— Ерунда, говорю тебе! Впрочем, идем. Я хочу поскорее попасть к твоим вождям.

Индеец пропустил ее вперед, готовый к любой ее хитрости. Через полчаса они оказались посреди лагеря краснокожих. Несколько индианок с интересом уставились на нее. Онор огляделась, и мысленно вознесла Богу благодарность. Она знала этот лагерь. Она жила здесь. Вот вигвам, где она жила. Она словно попала домой.

— Мне нужен Красный Волк, то бишь, Свирепый Волк, если вы теперь зовете его так. Не трудись звать никого другого. Мне нужен только он.

Живее! — скомандовала Онор. Ее властный тон должен быть скрыть ее неуверенность, ее беспомощность, ее страх. Индеец оставил ее под присмотром женщин и проскользнул в один из вигвамов. Оттуда он вышел с седовласым старцем, который едва передвигал ноги. Старик долго смотрел на нее с каким-то печальным выражением понимания на лице, потом кивнул Опоссуму.

— Ты не ошибаешься, Большой Опоссум. Это она, женщина, что миновала Большую Воду, Тигровая Лилия. Дай ей то, что она просит, все равно она добьется своего.

Он едва заметно улыбнулся ей и исчез в своем вигваме, как суслик в норе. Она с неожиданной теплотой в душе прошептала:

— Мудрый Лось… — она с трудом припомнила лицо старейшины. Он сильно сдал за этот год, но все же она его узнала. — Я ищу Красного Волка, — ее повелительный тон сменился едва ли не мольбой.

Индеец заглянул в другую хижину. Он отсутствовал не больше минуты.

Сердце Онор отчаянно забилось. Опоссум появился вновь.

— Свирепый Волк не хочет говорить с Тигровой Лилией. Он приказывает отдать ей лошадь и отпустить домой. Уходи, женщина.

Онор топнула ногой от досады.

— Что значит «не хочет»?! Что за чушь! Никуда я не уеду, пока не увижу его!

Она оттолкнула индейца и бегом, пока ее не остановили, влетела в вигвам Волка. Там царил полумрак. Внезапно Онор показалось, что весь остальной мир исчез, и на этой грешной земле остались лишь двое — она и Волк. Она замерла, не в силах говорить, позабыв все, о чем хотела сказать ему. В углу на меховом одеяле около едва тлеющего костра сидел индейский воин в полной боевой раскраске. Он курил трубку, и Онор в первый момент едва не закашлялась. Его голова была увенчана током из больших перьев. Он даже не пошевелился. «Я чужая здесь,» — остро ощутила Онор. Ее теперешний облик был непривычен и нелеп здесь. Ее черная амазонка отлично бы смотрелась на верховой прогулке. Ее руки и плечи были обнажены, кружевные воланы не позволяли платью съехать. Она была затянута в тугой корсет, волосы уложены в пышную прическу, несколько потерявшую форму после долгой скачки, и на ней была шляпка, кокетливо украшенная лентой. Он молчал, и это молчание нервировало Онор. «Он не имеет права делать вид, что не замечает и не узнает меня. Он не должен, не может так со мной поступить!»

— подумала она, и злость вернула ей силу духа.

— Послушай… — начала она, но продолжить не смогла. Она так мечтала об этой минуте, ни разу не подумав, как это будет трудно.

— Уходи, — сурово сказал Волк. — Тебя не будут задерживать. Ты не пленница. Уходи.

— Значит, ты прогоняешь меня? — сдерживая вихрь эмоций, проговорила Онор.

— Тебе незачем было приезжать сюда, Тигровая Лилия. Все ясно и так.

Уходи, — бесцветный голос и ледяной взгляд, неужели она поверит ему?

— Уйти? Но ты же ничего не знаешь! Зачем же так? Зачем же ты вышвыриваешь меня вон? Я считала, что это недостаток белых — слушать только себя и свою гордыню! Значит, и вы, гуроны, таковы? И правда, зачем выслушивать кого-то еще! Ведь твое мнение — единственно правильное! И вообще, если прислушаться повнимательнее, то могут переубедить. Да?

Хотя она едва ли не кричала, Волк ответил негромко и сухо:

— Женщины моего племени никогда не повышают голос в присутствии мужчины, тем более не кричат.

— К черту женщин твоего племени! Я буду говорить так, как мне нравится. В данный момент меня интересует одно: ты будешь слушать меня или я с таким же успехом могу поговорить с деревьями в лесу?

— Уходи, Тигровая Лилия. Твое место среди белых людей.

Онор была просто потрясена. Никогда она не думала, что услышит такое от него.

— Ну и оставайся со своей глупой гордостью один в своем задымленном вигваме, Волк! Прощай!

Жаль, не было двери, которой она могла бы хлопнуть. Она отшвырнула в сторону кусок оленьей кожи, который прикрывал вход, и вышла, шатаясь, как пьяная. Позабыв, что она приехала на лошади, она побрела прочь, тупо прошла мимо столпившихся поглазеть на нее любопытных индианок и направилась в лес. Тропинка, которой ходили за водой, вывела ее к озеру.

Онор-Мари остановилась. Что теперь? Она была беспомощна, повержена.

Вернуться в форт? Никогда! Там мерзкий, отвратительный Монт. Куда же ей идти? Она смотрела на свое отражение, колеблющееся на зыбкой глади. Вода притягивала ее. Онор встряхнулась. Нет, никогда она не доставит им всем такого удовольствия. У нее хватит сил жить. Вот только нигде нет для нее места. Даже Волк не пожелал ее слушать. Куда же теперь? Она смотрела, как лягушка спрыгнула с берега в воду и поплыла. Нет, забвение

— не то, что она ищет. Она только-только осознала, что в жизни есть одна-единственная настоящая ценность — сама жизнь. Единственное, что имеет цену. Она села на землю и обхватила колени руками. Рассыпавшиеся волосы окутали ее плащом.

Ее все больше охватывало раздражение. Ведь Волк любит ее, здесь не может быть ошибки. Он ждал ее, знал, что она не может не вернуться, потому что он знал ее лучше, чем она сама. Что за упрямство заставило его так поступить? Ненависть ко всем белым, притеснявшим его народ? Только не Волк! Ревность? Возможно. Она вспомнила — она, улыбаясь, сошла по трапу под руку с красивым молодым мужем. Если он видел ее… Она улыбалась, да, веря, что скоро ее избавление, что она сбежит от Монта и уйдет к гуронам, и Волк возьмет ее к себе, в свой вигвам, и она будет с ним счастлива всем назло. Глупенькая мечтательница! Лучше б она плакала и вырывалась из рук Монта, тогда бы Волк обязательно защитил ее, тогда бы он не подумал, что она предала его. Растравив свои раны, Онор разрыдалась; ее боль больше не могла таиться в глубине ее сердца. Никогда в своей жизни она не плакала от жалости к себе. Слезы текли по ее лицу бесконечным потоком. Она уткнулась лицом в мягкие складки своего платья, лежавшие на коленях. Онор болезненно ощутила, что без Волка жизнь будет пуста и примитивна, и только мечта вернуться к нему поддерживала ее все это время. Как же ей жить без этой мечты? Она зарыдала еще отчаяннее. Две руки вдруг опустились на ее плечи.

Она подняла голову. Вождь гуронов Свирепый Волк присел на корточки около нее, его сильные смуглые руки обняли ее. Он сдается! У нее екнуло сердце.

Прижавшись к нему, она закрыла глаза.

— Ты поверил мне? — спросила она, вытирая лицо руками.

— Ох, Лилия! Твои рыдания распугали всех птиц в лесу, всех рыб в озере, даже комары исчезли.

— Так ты пришел спасать своих рыб или ко мне? Или ты пришел сообщить мне, что я здесь вне закона, и мне запрещается плакать ближе, чем в трех милях от твоей деревни?

— Нет, Лилия. Я пришел к тебе, и я стою здесь уже давно. Я мог бы спеть победную песнь, а ты все равно бы не оглянулась.

— Значит, ты пошел за мной? Зачем же ты морочил мне голову?

— Чтобы увидеть, как плачет Огненная Лилия.

— Ложь! Ты шутишь, Волк? — мягче спросила она, начиная улыбаться.

— Лилия! Лилия! Вставай с земли, она еще сырая. Пойдем. Ты, должно быть, голодна.

Он поднял ее и, обхватив за талию, повел в свой вигвам. Онор опустилась на шкуры и вздохнула.

— Так ты берешь меня к себе, Волк?

Его тонкие губы тронула улыбка. Не отвечая, он продолжал ловко готовить нехитрый ужин. Онор с удовлетворением подумала, что даже такие мелочи напоминают, что он привык быть один. А значит, без нее тут никого не было, и сюрприз в юбке ее как будто не ждет. Волк подал ей миску, и изголодавшаяся Онор набросилась на еду.

— Что это? — спросила она, спохватившись.

Он как-то странно смотрел на нее и наконец заметил вскользь.

— Зачем тебе знать? Ты, дочь бледнолицых, не привыкла жить в лесу.

Узнаешь, что это, пожалуй, предпочтешь поголодать.

Она чувствовала, что каждым своим словом он пытается напомнить ей, что она не может так жить, и не нужно мучить ни себя, ни его. Но она не хотела отступиться от него.

— Все же?

— Змея, — коротко сообщил он.

— Тьфу, гадость! — вырвалось у нее. Он улыбнулся как-то грустно, понимающе и пояснил:

— Много дичи было в лесах, пока не пришли бледнолицые со своими ружьями и капканами. Гуроны веками жили на этих землях, и им всего хватало. Но теперь нам тяжело прожить. Зимой здесь будет голод.

Снова она услышала ненавязчивое напоминание, что ей не выжить в лесу.

Не нужно было слов, чтоб она это поняла.

Она упрямо окончила трапезу и передвинулась поближе к Свирепому Волку.

— Что теперь? — спросила она. — Мне кажется, еще не все ясно.

Волк привлек ее к себе, крепко сжал, будто боясь, что она окажется сновидением, и коснулся ее губ своими. Она ждала, запрокинув голову, и догадавшись, чего она ждет, он страстно припал к ее губам, даря ей раньше неведомую ему ласку. Она охотно позволяла ему целовать себя, но тело ее осталось напряженным, как струна, потому что она не была уверена, что Волк позволит ей остаться. До сих пор он избегал прямого ответа. Одновременно с биением ее сердца в ней бился комочек страха.

— Я люблю тебя, Тигровая Лилия, — сказал он, как когда-то. Но тогда в ecn голосе не было боли. А теперь была.

— Я знаю, Волк. Да и ты знаешь, что я люблю тебя, всегда знал. Ты не должен был позволять мне уехать. Ты должен был сказать все раньше, не в последний момент, — шептала она.

— Но была ли ты готова, Тигровая Лилия? Если б я сказал тебе о своем чувстве раньше, поняла ли бы ты меня?

Она помолчала.

— Должно быть, ты прав. Мне нужно было осознать, как мне трудно расстаться с тобой. Но я поняла! Все в прошлом! Я вернулась, я готова остаться с тобой, если ты только этого пожелаешь.

— Ох, Лилия, ты не знаешь, что говоришь. Как ты будешь жить среди нас, простых воинов, ты, гордая и прекрасная, как дочь богов. Ты создана для дворцов белых людей и их роскоши. Помнишь, я взял тебя в плен, когда ты только пару дней, как ступила на нашу землю? Ты была прекрасной белой женщиной среди подобных тебе. Ты жила в доме, где все блестело, где ноги скользят по полам цвета золота, где все покрыто чем-то пушистым и мягким, чтобы было удобно сидеть. Я увел тебя оттуда, но ты подходила к этому дому. Что тебе делать в вигваме, тебе, которая привыкла жить в довольстве и праздности? Посмотри кругом, Лилия. Ты проведешь так остаток дней?

— Только н нужно драм, прошу тебя, Волк. Ты все преувеличил больше, чем наполовину. Не такая я уж потрясающе прекрасная, хотя мне приятно, что ты так считаешь. И я не так уж мало знаю о жизни в вигвамах. Слава Богу, я не один месяц прожила с вами, и ничего, жива. И раз я все-таки здесь, значит, я готова измениться. Я действительно ничего не умею делать, но ваши женщины меня научат. Ведь главное — это хотеть научиться, правда же, Волк?

— Я слышал, ты вышла замуж…

Онор поняла, что они добрались до сути дела, и набрала побольше воздуха в легкие, чтобы разразиться речью. Но ее взгляд упал на кольцо, сжимавшее ее палец, она уставилась на него и поняла, что Волк тоже на него смотрит. Ей стало досадно, что она недооценила то, как хорошо Волк разбирается в обычаях ее соотечественников, и позабыла про кольцо. Она с омерзением стащила его с пальца, приподняла завесу над входом и вышвырнула кольцо в кусты.

— Я была замужем там, в «той» жизни. Нелепость, да. Это совсем не важно, совсем. Разве по вашим законам я не свободна? Что для вас союз, одобренный католической церковью? Пустой звук.

— Да, — тихо заметил Волк. — Так же, как для мира бледнолицых ничего не стоит союз, заключенный в индейском поселке.

Она нервно повела плечами, словно ей стало зябко.

— Да, именно так. Меня как французскую баронессу ни к чему не обязывают наши с тобой отношения. Я останусь госпожой де ла Монт. Но для Онор-Мари все это настоящее. А для Тигровой Лилии это гораздо больше значит, чем унылое стояние около алтаря.

В ней сейчас и правда жили три разные женщины, три чуждых друг другу души: холодная баронесса Дезина, вспыльчивая эгоистка Онор-Мари и искренне влюбленная Лилия. Первую Волк никогда не знал, вторую знал слишком хорошо, а о существовании третьей ему еще предстояло узнать. Но он чувствовал, что она уже рождена, и теперь ничто не остановит ее, и радость смешивалась в нем со страхом.

— Странно. В наших краях иногда попадаются белые люди в черных одеждах, проповедующие вашу веру. Я не помню всего. Они говорили много странного и непонятного. Но я точно помню, что они говорили, будто измена мужу, с которым тебя венчали — большая вина, за которую накажут в стране духов.

Онор рассердилась.

— Да ты прямо проповедник, Волк. Может, тебе лучше постричься в монахи? Иезуиты примут тебя с радостью.

— Что мне сделать, чтобы ты поняла? Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Ты не хочешь подумать о себе. Кто еще тебе скажет: открой глаза и взгляни правде в лицо!

Ее рот сжался в узкую полоску, а зрачки по-кошачьи сузились в точку.

Что такое эта «правда», о которой он толкует? Правда — это то, что у них одна жизнь, и ничто не помешает ей сделать свой выбор и прожить ее так, чтобы на старости лет не кусать от досады локти, сожалея о несделанном и несбывшемся.

— Я не понимаю тебя. О чем мы говорим? Ты либо хочешь взять меня в жены, либо нет. Если нет, скажи. Я как-нибудь справлюсь.

Она сказала так, хотя была совершенно уверена, что он хочет, но его сдерживают гордость и великодушие.

— Разве дело во мне, Лилия? Ты знаешь, если я бы мог, если все зависело бы только от меня, я никогда б не отпустил тебя.

— Так не отпускай. Зачем ты ищешь проблемы? Я никогда не была праведницей. Если тебя беспокоит моя душа, я буду время от времени ходить на исповедь. И потом, Бог бледнолицых — вовсе не злобный старик. Неужели он не сумеет понять, в чем дело. Ведь из всякого закона может быть исключение. И ему сверху должно быть хорошо видно, что я была вынуждена сказать священнику «да». А вынужденное «да» не связывает меня никакими путами.

Волк невольно усмехнулся.

— Не представляю, как можно вынудить тебя. Заставить Тигровую Лилию?

Легче приручить змею.

Она отрицательно покачала головой.

— Ты не прав. Боже, Волк, ты совсем ничего не понял! Взять хоть Паука.

Я сопротивлялась, как могла, но если бы ты не вступился за меня, я бы покорилась. Да, я не хотела к нему, но сильнее, гораздо сильнее я хотела жить. Не осталось бы выбора — жила бы я сейчас в вигваме Паука. Но на моей дороге попался человек втрое более мерзкий и коварный.

— Где он?

— В форте. Надеюсь, ему не разыскать меня здесь.

Волк испытывал большие сомнения по этому поводу, но держал их при себе. Он привлек ее ближе к себе.

— И тебя не пугает, Лилия, что ты и я разной веры, разного цвета, разных нравов?

— Нет. Я сумею понять тебя. А ты попробуй принять меня такой, какая я есть.

— Боюсь, с тобой иначе нельзя. Тебя все равно не изменить. Но подумай, у тебя будут дети. Что будет с ними?

— Не вижу проблем, — раздраженно сказала Онор.

— Лилия, они будут расти в лесу и спать на голой земле. Но настанет день, они вырастут и узнают, что их мать не простая индианка, а женщина, обладающая сокровищами и властью в ином мире, которого им не дано будет узнать. Не захотят ли они получить то, что должны иметь по праву рождения?

Не будут ли страдать, не принадлежа всей душой и всем телом к одному народу? Не будут ли они разрываться между миром бледнолицых и миром гуронов?

— Волк, люди меняются. Я изменилась. Ты изменился. Не отрицай, может, ты не замечаешь за собой, но я-то вижу. Ты не тот Красный Волк, который когда-то бросился на меня с ножом, чтобы перерезать мне глотку. Ты стал мудрее, терпимее, если хочешь, цивилизованнее. Ничего не поделаешь, мир не стоит на месте. Пока еще наши дети начнут искать свой путь на этой земле.

К тому времени все, возможно, будет по-другому. Кончится эта нелепая вражда. Что-то полезное возьмут от бледнолицых индейцы, чему-то научат их взамен. Такой резкой границы уже не будет. Ты сомневаешься? Может быть, двадцати лет и правда мало для таких перемен. Так воспитай сам своих детей, научи их любить свой лес, научи ценить свободу. Ты сделаешь из них воинов. Неужели ты бы променял свой вигвам и томагавк на жилище белых и хотел бы стать таким, как они? Ты родился индейцем, тебя приучили жить по вашим законам, и ты им подчиняешься. Почему же твои дети вдруг захотят покинуть лес?

— А ты? Никогда не пожалеешь, что они могли бы стать богатыми, знатными вождями среди белых людей…

— Волк, прекрати! Если у меня будут дети, они будут полукровками и точка! Иначе у меня их не будет вовсе. Так что, у них нет ни малейшего шанса вырасти беспомощными, ленивыми денежными мешками.

— Лилия умна! У нее готов ответ на все, — сказал Волк надменно, но не сердито. — Но, подумай, Тигровая Лилия, сегодня разлука разогрела твое сердце. Ты снова вырвалась на свободу, и ты счастлива. Ты готова разделить со мной все, и горе, и радость. Я верю, ты честна, твой язык никогда не лжет, когда ты вот так глядишь. Но так будет не всегда. Сколько еще будет любить дочь бледнолицых краснокожего воина? Год, два? Посмотри вперед. Что ты будешь делать, когда твое пылкое сердце остынет, и тебя потянет домой, в город? Когда ты будешь связана детьми, которых не сможешь бросить так просто, как бросила бы меня. Когда-то гуроны увели в плен двух бледнолицых ингизов. Их всегда тянуло назад, их глаза всегда были обращены на восток. Они не подозревали, что любят свою землю так же сильно, как мы, гуроны, любим свои леса. В плену они поняли, что не могут жить без нее. Ты совсем юная, Лилия, ты станешь старше, и земля твоих предков позовет тебя.

Онор внимательно вслушивалась в его слова.

— Да ты же смертельно боишься, что я послушаюсь тебя!

Она готова была поклясться, что на смуглых щеках индейца проступил румянец.

— Послушай, любая женщина, хоть индианка, хоть белая, рискует так же.

Ты мог бы взять в жены краснокожую девушку, а она бы разлюбила тебя. И это было бы грустно, но случается сплошь и рядом. Я могла бы выйти замуж по любви, а потом муж увлекся бы другой. Это жизнь. Почему я должна думать об этом сейчас? Мы можем быть счастливы, Волк, сегодня, и завтра, и через месяц. Будут проблемы, мы будем их решать. Потом. А сейчас, давай жить сегодняшним днем. Хочешь, я останусь с испытательным сроком? Если через три месяца я взвою, ты отпустишь меня домой…Но я думаю, что тебе нелегко будет избавиться от меня!

Она выглядела искренней и полной энтузиазма. Волк улыбнулся, в его глазах засияла вся его любовь к удивительной белой женщине, нарушившей его покой. Он с силой привлек ее к себе, и своим лбом Онор ощутила его туго обтянутую кожей твердую щеку.

— Волк, любимый… — прошептала она. Ее руки обвились вокруг шеи молодого вождя. И ей наплевать на весь мир, пусть даже дюжина разъяренных мужей будут метать молнии от злобы. Волк прошептал ей на ухо, чуть касаясь губами ее кожи:

— Я ждал тебя, Тигровая Лилия. Мне не верилось, что ты вернешься, но, должно быть, ты научила меня не раздумывать и не рассуждать, когда речь идет о чувстве. И я ждал. Если бы ты не вернулась, я бы ждал тебя всю жизнь. Я хочу, чтобы ты была счастлива, Лилия.

— Значит, я остаюсь? — спросила Онор, поднимая глаза и чувствуя, что дрожит от восторга.

— Если ты хочешь быть со мной, живи в моем вигваме. Он твой. Все, что я имею — твое. Ты нужна мне, Лилия.

— Это хорошо… — прошептала она. Волк медленно откинулся на спину, и она опустилась рядом, тесно прильнув к его сильному теплому телу. Ее губы осторожно бродили по его мускулистой груди и твердому, чуть впалому животу; он блаженно прикрыл глаза, поддаваясь ей, будто она была искусной одалиской.

— Не думай, что я предала тебя, — умоляюще шепнула она.

— Я тебе верю.

Она улыбнулась. Он и правда верил ей, верил, хотя она прекрасно знала, что такое ложь и лицемерие, и он со своей мудрой простотой лесного жителя не мог не чувствовать этого. Он знал, какой она была, пока не начала любить его, знал, что она едва ли переменилась полностью, хотя, безусловно, к нему вернулась не совсем та Тигровая Лилия, которую он помнил. Она впустила в свой закрытый мир еще одного человека, но дверь тут же закрылась. Она все так же никому больше не верила и никого не любила.

Только себя и его, может быть, даже его и себя, но не иначе.

Утро застало Онор свернувшейся клубочком под меховыми одеялами.

Ранняя свежесть проникла сквозь непрочные стены жилища и разбудила ее.

Онор приподнялась и лениво потянулась. Узелок с ее вещами был заботливо пристроен у ее изголовья. Онор надела легкое розовое платье из шелка прямо на голое тело, это было единственное платье, которое она прихватила с собой на смену. Она была лишена зеркала, но кое-как сама застегнула крючки на спине. Платье было восхитительно, но до ужаса нелепо в индейском вигваме. Онор подумала, что кружева на рукавах не мешало бы спороть. «А впрочем, — решила она, — я белая женщина и знатная дама и буду носить такие наряды, какие нравятся мне.» И даже если Волк будет издеваться над ее широкой юбкой, пусть. Все равно, это ее любимое платье, легкое и удобное. Онор достала гребень и старательно расчесала спутанные волосы.

Она не будет заплетать их в косы и укладывать, пусть себе развеваются. Они будут ей мешать, но зато будет красиво, и Волку нравится, когда она ходит с распущенными волосами. Онор вышла из вигвама и с наслаждением вдохнула свежий лесной воздух. Однако лагерь казался пустынным, только несколько женщин возились с детьми. К Онор подошла индианка средних лет, высохшая, как осенний лист, но с приветливым лицом. Она сносно заговорила на французском, к удивлению Онор.

— Меня зовут Машшот, Цикада, я прислуживала в доме большого вождя бледнолицых, которого звали Золотой Пояс. Он вылечил меня, и я служила ему, пока три раза боги не послали людям лето. Я умею говорить по твоему.

Свирепый Волк велел мне придти к медноволосой дочери бледнолицых и помочь ей во всем, что ей будет нужно.

— А я Онор-Мари, гуроны зовут меня Тигровой Лилией. Я рада познакомиться с тобой, Цикада. Но мне кажется, что язык бледнолицых дается тебе с трудом. Я немного говорю по-вашему, не очень хорошо, но мне полезно тренироваться. Так что, пожалуйста, говори со мной по-твоему.

Индианка кивнула и охотно перешла на родной язык.

— Значит, Тигровая Лилия навсегда остается с моим народом? Она будет женой Свирепого Волка?

— Ты не ошиблась. Так и есть.

— Свирепый Волк сказал — ты хочешь уметь все, что нужно уметь индейской девушке. Чему хочет научиться Тигровая Лилия? Я не поняла.

— Всему. Я ничего не умею делать.

— Совсем, совсем ничего? — удивилась Цикада.

— Даже еще меньше. Не умею ни стряпать, ни хозяйничать, ни работать в поле или что-то еще. Я умею читать, писать, танцевать и множество других бесполезных вещей.

— Понимаю. Белым женщинам не приходится работать.

Онор покачала головой.

— Не всем, нет! У меня было много денег, чтобы платить ими за все, что мне было нужно. Но есть бедные женщины, они едва сводят концы с концами и работают так же тяжело, как индианки.

— Зачем же бледнолицая Тигровая Лилия, у которой все есть, пришла в леса гуронов? — недоумевающе спросила Цикада.

— Разве у тебя нет мужа, Цикада, что ты задаешь мне такой вопрос? — лукаво поинтересовалась Онор.

— Есть. Ленивый Бобер давно посадил меня к своему очагу.

Онор невольно улыбнулась.

— Что, твой муж очень ленив?

— Он не любит охоту, но он умеет вырезать из дерева красивые фигурки.

Я тебе покажу. Так ты пришла, потому что белые мужчины не взяли тебя замуж? — продолжала любопытствовать индианка.

— Да я замужем, — ляпнула Онор. Цикада выкатила глаза, и Онор сообразила, что сморозила глупость. Пожалуй, будет чересчур сложно объяснить индианке, что у нее будет два мужа, один в мире белых людей, другой среди краснокожих. Она поправилась:

— Я хотела сказать, что был. Я вдова. Но я хочу снова выйти замуж и выбрала в мужья Свирепого Волка, — она старалась говорить максимально доступно, но лишь усугубила недоумение.

— То есть, он тебя выбрал? Он пришел за тобой в большие дома, где живут белые люди?

Онор едва не рассмеялась. Конечно же, по понятиям этой женщины, выбирать должен мужчина. И для девушки большая честь, если ее избрал вождь.

— Кстати, где все? Где Свирепый Волк? Я еще не видела его сегодня, — она огляделась, готовая пойти разыскивать его.

— Если ты его невеста, тебе следует ждать, пока он сам придет к тебе.

Не ходи к нему.

— Это еще почему?

— Разве у вас, белых людей, невеста гоняется за женихом? Он подумает, что ты не скромная, и что ты ему навязываешься.

— Ну и ну, Цикада! Я-то думала, что здесь, в лесу, я буду избавлена от всех этих нелепостей. На тебе! Оказывается, ваши правила еще строже.

Ничего такого Волк не подумает и жениться на мне не раздумает. Да это и ни к чему. Я все равно его жена, совершены над нами нелепые обряды или нет.

Она осознала, что ее занесло, и она шокировала индианку, которая потеряла дар речи. Не стоило портить Волку репутацию, и он пробормотала что-то невнятное и успокаивающее. Весьма кстати из лесу появились несколько индейцев, и Волк был среди них. Онор рванулась с места, готовая броситься ему на шею, но вовремя остановилась. Нет, ей, конечно, не было дела до любопытных взглядов, но вот Волк может и не понять. Тем не менее она решительным шагом направилась ему навстречу. Она уже научилась спокойно воспринимать его внешнюю бесстрастность и знала — за его отсутствующим видом скрывается преданная и честная душа.

— Волк! — не решаясь обнять его, Онор взяла его за руки. — Я скучала за тобой. Где ты был? Я хотела найти тебя, но Машшот не позволила. Она права?

Волк не изменился в лице, казалось, он был недоволен тем, что она заговорила с ним, судя по холодности его ответа.

— Она права, но ты не такая, как все, и может не слушать ее.

— Машшот научит меня готовить, обрабатывать землю, шить и все такое, она обещала, — пока все это было пустыми словами, Онор была полна искреннего энтузиазма.

Онор подметила знакомое выражение на лице Волка. Она неплохо изучила оттенки его поведения и заметила, что его брови слегка приподнялись, и лоб прорезала поперечная морщинка, которая тут же пропала — он удивился.

— Тигровая Лилия должна помнить, что она будет женой вождя. Ей не придется трудиться наравне со всеми. Ее руки не будут испачканы землей и ободраны мотыгой.

Онор рассмеялась.

— Я хочу уметь! Вдруг тебя низложат?

Какая-то другая женщина внутри нее констатировала: Онор-Мари — это не ты. Она знала себя, стервозную, но внешне уравновешенную баронессу Дезину, лгунью Онор де ла Монт, но себя — такую — она не знала. Тигровая Лилия была веселая, улыбчивая молодая женщина, красивая, не стесненная предрассудками, чистосердечная и нежная. Это были разные женщины, и быть Тигровой Лилией было легче и приятнее — пока.

Волк спокойно наблюдал за ней, но глаза его улыбались. Он увлек за собой в вигвам и там только дал волю своей нежности, прижав Онор к своей груди. Чувство безопасности нахлынуло на нее. Волк ее защитит. Да, защитит.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Волк, выпуская ее. — Меня ждут, — добавил он.

Онор задумалась.

— Принеси мне воды, — попросила она. — Я вся в пыли.

Индеец растерялся не на шутку.

— Я пошлю Машшот.

— Она же женщина! — возмутилась Онор.

— Конечно. Как же иначе?

— Но с какой стати она будет обслуживать меня? Машшот мне не прислуга.

Пойми, мне нужны друзья, а не слуги!

Волк помолчал.

— Мне трудно понять тебя, Лилия.

— Эта женщина мне не служанка, и я не нуждаюсь в ней, не хочу в ней нуждаться. В моей стране никто не пошлет женщину выполнять тяжелую работу, если рядом есть сильный мужчина.

— Машшот сделает все, что надо, — проговорил Волк спокойно.

— Упрямец! — Онор рассмеялась, осознав, что спорить с ним бесполезно.

Через час, просушивая мокрые волосы и гоняя озверевших комаров, ОнорМари чувствовала себя вполне счастливой. Будущее виделось ей в розовых тонах.

— Солдаты идут!!! — звенело над поселком гуронов, звенело неотвратимо, как трубы Апокалипсиса. Когда притворятся, что ей это послышалось, стало невозможно, Онор встревожено приподняла завесу над входом. В поселке царил хаос. Она поспешно опустила завесу и, чувствуя, что все это имеет к ней непосредственное отношение, забилась в дальний уголок вигвама. Она еле дождалась Волка.

— Кто там, Волк? Что происходит?

— Лилия, ты должна уйти из деревни.

— Куда?

— Ты пойдешь с другими скво в лес. Держись их. Воины останутся защищать нашу деревню. Торопись, Лилия. Солдаты близко.

— Я не пойду. Я тоже останусь.

— Нет, Лилия. Ты не можешь. Нужно, чтоб ты ушла в безопасное место.

— Но…

— Не спорь. Ты задерживаешь всех.

Она неохотно послушалась. Волк показал ей, куда идти, но ему было некогда успокаивать ее, и она осталась одна в обществе индианок. Все они шустро и дружно нырнули в чащу. Онор старалась держаться Цикады, ей было неуютно среди этих незнакомых женщин с кирпично-красными лицами. Они не обращали на нее особого внимания, словно она испокон веку жила вместе с ними. Одна из женщин несмело приблизилась к ней. Онор не сразу узнала ее.

— Ты не узнаешь меня? Я Омими. Ты забыла?

Онор смущенно вспыхнула. Омими сильно изменилась. Она не подурнела, но стала смотреться гораздо старше. Теперь она выглядела взрослее, чем ОнорМари, хотя еще полтора года назад казалась совсем девочкой. На секунду Онор ощутила легкую враждебность, вспомнив, каким образцовым сторожем была для нее Омими, но с тех пор столько всего произошло, что ей самой показалось смешным таить злость. Она приветливо улыбнулась молодой индианке. Оказалось, та стала женой молодого индейца, того самого, что когда-то претендовал на Онор-Мари, но потом отступился, пристыженный старейшиной. Похоже, они жили вполне счастливо, и собственное счастье научило ее теплее относиться к другим людям.

Через час за женщинами, укрывшимися в зарослях, пришел один из воинов и сообщил, что солдаты ушли, и опасность миновала. Однако, Волк не выглядел успокоенным. Он поманил к себе Онор, и, когда она подошла, рассказал, что солдаты искали ее.

— Они ищут госпожу Онор-Мари де ла Монт, которая поехала прокатиться на лошади, да так и не вернулась. Думают, одно из племен пленило ее. Это о тебе, Лилия?

— Да, — уныло отозвалась она. — Не думала я, что они так быстро разыщут меня.

— Гуроны поклялись, что не брали в плен никого из бледнолицых женщин.

— Чистая правда. Я здесь по доброй воле. И… они ушли?

— Ушли.

— Что ж, может, они порыщут, никого не найдут и успокоятся? Волк?

— Возможно.

Нет, он не верил в это, она все поняла. Ее ошибка была налицо. Ложь порождала только другую ложь, ничего не решая. Бежать от Монта не было выходом. Он не понял. А она, — она бежала от опасности, когда нужно было повернуться к ней лицом. И что теперь?

— Кто-то едет! Белый человек! — крикнул часовой, предупреждая всех.

Воины напряженно сгрудились в центре поселка, с оружием в руках. У Онор сжались кулаки, и ногти впились в беззащитную кожу ладоней — она узнала Монта. Волк попытался втолкнуть ее в вигвам, но она помотала головой, высвобождаясь.

— Нельзя так, Волк. Я не хочу вечно прятаться. Нужно глядеть правде в глаза. Он один.

— Это твой муж? — жестко спросил Волк.

— Нет! — она протестующе подняла руку. — Это Максимилиан де ла Монт, которого я считаю своим злейшим врагом. Я не хочу, чтобы кто-то называл его моим мужем. Тем более ты. Я его знать не желаю!

О чем думал Волк, выслушивая ее гневный протест, неизвестно, но он спокойно обнял ее плечи, и они вышли вперед. Вышли как раз тогда, когда лошадь вынесла Монта в центр поселка, и он увидел, что находится под прицелом десятков луков. И еще он увидел Онор. Он потерял дар речи, но мгновение спустя, вспомнив хитрость, на которую она способна, он обрел уверенность и заговорил.

— Полагаю, произошло недоразумение… Эй, кто-нибудь понимает меня?

— Я понимаю тебя, незнакомец, — со сдержанным достоинством заявил Волк. — Остальные поймут достаточно, чтобы знать, что несет с собой твой визит — добро или зло.

— Добро или зло? О черт, мне начихать на все войны мира! Я приехал за моей женой, госпожой де ла Монт. Я вижу, она здесь. Вышло недоразумение, которое я надеюсь исправить. Вы держите ее у себя незаконно. Мне сказали, ваш народ сохраняет нейтралитет последнее время, и вы не воюете с Францией. Я и моя жена — подданные Франции. Могу я надеяться, что вы отпустите ее?

Его сбивчивая речь звучала немного странно, но он держался неплохо для человека, впервые попавшего в центр внимания полудикого племени, вооруженного и враждебно настроенного.

— Эй, так вы вернете ее, и кто-то вообще меня понял или нет?

— Мы поняли тебя, бледнолицый. Но недоразумение в другом. Здесь нет твоей жены, — сказал Волк.

— Прошу прощения? Нет? Да вот же она! — он ткнул пальцем в Онор, словно и не замечая, что она стоит, крепко прижавшись к Волку, так что вряд ли б кто-то смог ее оторвать.

Монт поспешно убрал руку, осознав, что вызвал враждебный ропот неуважительным обращением с Онор.

— Женщина, которую ты указал, бледнолицый, моя жена, Тигровая Лилия.

Монт не был дураком и понял, что это не шутка и не ошибка. Все странности, происшедшие за последнее время, сложились в его мозгу в один стройный ряд. Постепенно развивавшаяся, будто сама по себе, любовь Онор к нему, ее ненавязчивое стремление в Новый Свет, странная сонливость, напавшая на него накануне ее исчезновения. Она сама бежала сюда! Никто ее не похищал! Его чувство к ней не было всепоглощающим, и сердце его не разбилось от осознания, что эта женщина посмеялась над ним, но досада, гнев, возмущение, раненое самолюбие взыграли в нем, как адский коктейль.

— Так ты разыграла комедию! Ты поплатишься за это, Онор-Мари!

Проклятие! Лживая дрянь! — он представил себе, каким посмешищем станет.

Жена сбежала к индейцу! К дикарю! Подумать только! Саркастический, издевательский смех уже звучал у него в ушах.

— Почему бы тебе не убраться отсюда? — выговорила Онор через силу, сжимая начинающие дрожать зубы. — Не оставить меня в покое и не жить своей жизнью? Почему бы тебе не считать, что Онор-Мари без вести пропала? Почему бы тебе не перестать искать на свою задницу приключения?

Но он не мог признать победу этой женщины, не мог довершить унижение до конца и уйти, поджав хвост, подобно побитому псу. Он привык считать, что она его собственность, его вещь, его красивая безделушка.

— Как ты смеешь, ты, дешевая уличная девка! Ты думаешь, я позволю тебе марать мое имя?!

— Твое имя немногого стоит, шевалье де ла Монт! И ты единственный, кто распустил язык, трезвоня, кто я такая! Уезжай, и я навсегда останусь Тигровой Лилией.

— Я тебе не позволю! — загремел он, соскакивая с лошади, напрочь позабыв, где он и кто его окружает. Волк загородил собой молодую женщину.

— Уходи, бледнолицый. Ты все сказал и услышал ответ. Моя жена останется здесь. Если ты сейчас покинешь землю гуронов, ты уйдешь с миром, и никто не тронет тебя. Если же нет, пожалеешь.

Сыпля отборными ругательствами, Монт бросился на Волка с кулаками, здравый смысл оставил его наедине с кипящим гневом. Естественно, никто не позволил ему дотронуться до вождя. Не успел он вздохнуть, как его скрутили, и он рухнул на колени с выкрученными руками. Крепкие ремни охватили его кольцами, и Монт, шипя от злости, повалился на бок.

Скрученный, как сосиска, он не представлял больше опасности, и одновременно был мечом, занесенным над головой осужденного на казнь.

— Лилия, если ты хочешь, его отвезут подальше из нашей деревни и отпустят, — услышала она сквозь туман. Словно издалека она услышала и свой ответ.

— Я не знаю, Волк. Не имеет значения. Что бы мы не сделали, ничего не имеет значения. Я навлекла беду на твое племя.

Солдаты вернулись на следующий же день после пленения Монта. На этот раз они не собирались шутить. Исчезновение Максимилиана де ла Монта, который, как выяснили, собирался посетить деревню гуронов и не вернулся, превратило подозрения в уверенность — индейцы взялись за старое и вновь берут пленных. И то есть, они первые нарушили договор.

Завязавшееся сражение было жестоким и страшным. Ни та, ни другая сторона не искала повода увильнуть от боя. Кровь лилась рекой. Монт, оказавшийся вновь на свободе, был единственным, кто не собирался рисковать жизнью. Он был уверен, его помощь не станет решающей, и готов был бежать, бежать, лишь только разыщет Онор.

Онор не удалось скрыться от него. Рядом не было никого, кто мог бы ее защитить, а нож, приставленный к ее горлу, отбил у нее охоту царапаться и кусаться. Монт был в том состоянии духа, когда запросто мог пустить его в ход. Он тащил ее за собой, награждая по дороге пинками и проклятиями.

— Грязная шлюха!

— Негодяй! — она смотрела в его ненавистное лицо с топорщащимися усиками и небритым подбородком, смотрела и в тот же горький для нее миг она почувствовала, как за ее спиной умирают тысячи лет цивилизации, той цивилизации, к которой принадлежала она, ее деды и прадеды. Она принялась извиваться, пытаясь вырваться на волю.

— И не надейся, сука бесстыжая, — он влепил ей пощечину. — Думала сбежать от меня? Не на того напала! Я живо научу тебя послушанию! Дрянь!

Девка подзаборная! И тебе не противно, скажи на милость? Додуматься же надо, переспать с дикарем! Ты что, полная идиотка?

— Тебе-то что с того? Ревность мучает?

— Ревность? Да ты с ума сошла! Какая еще ревность? И к кому? К краснорожему дикарю, утыканному перьями? Чем же он так хорош, скажи мне, а?

Онор решила, что будет ниже ее достоинства вступать с ним в дискуссию, и она замкнулась в молчании, но ее безразличие лишь разъярило Монта.

— Отвечай, когда я говорю с тобой!

— Отстань, Максим, — прошипела она, по-змеиному выгибаясь и глядя на него с ледяной ненавистью. — Лучше держи свой рот закрытым, не то ктонибудь поможет тебе его заткнуть.

— И кто? Твои драгоценные дикари заняты и тебе не помогут. Кто помешает мне говорить то, что мне нравится? Не ты ли?

— Заткнись, ради всего святого. Твой голос царапает мне слух.

— Да что ты говоришь! А еще недавно ты слушала меня, восторженно раскрыв рот.

— Чего не сделаешь, чтобы избавиться от такого типа, как ты, Максимилиан. Я так ненавижу тебя, если бы ты знал как!

— Да и ты никогда не была моей большой любовью, Онор-Мари. А теперь ты узнаешь, что бывает с теми, кто становится мне поперек дороги. Теперь ты пожалеешь! Но поздно! Ты получила врага, с которым тебе не справиться.

— Увидим, — она упрямо качнула головой. Он резко толкнул ее вперед.

— Шевелись давай, Онор. И можешь не оглядываться назад. Никто за нами не идет.

И правда, никого сзади не было. Онор осталась одна против Монта. Но настоящего страха перед ним в ней не было, только ненависть и отвращение.

Комендант Ле Шарбон был удивлен и шокирован, когда милая новобрачная, которую он знал, появилась в вверенной ему крепости, красная от гнева и серая от дорожной пыли. Ее молодой муж подгонял ее пинками и руганью, а она зло огрызалась в ответ. Монт не преминул сообщить ему все подробности бегства Онор. Комендант и сам стал пунцовым.

— Как?! — твердил он. — Сама?! Бежала к индейцам? Стала женой одного из них? Не понимаю. Должно быть, она безумна.

— Безумна! — охотно подтвердил Монт. — Именно так и есть. Она безумна!

Я запру ее в комнате. Не возражаете?

— Возьмите у Брюнеля ключи, — распорядился Шарбон. — И я думаю, вам стоит уехать, месье де ла Монт. Возможно, мадам место в специальном учреждении для таких, как она.

— Для помешанных, да, — обрадовался Монт. — Там ей и место. Она может быть опасна.

Запертая в своей комнате, Онор-Мари не позволила себе поддаться панике, хотя была к этому очень близка. «Сбежала я раз, сбегу и второй»,

— думала она. Она умела принимать вызов.

Она убежала нынче же ночью, убежала достаточно легко, потому что никто не принимал всерьез ни ее саму, ни ее планы на будущее. Монт еще не осознал, на что она способна, защищая то, что ей было дорого. Остальные поверили в ее безумие, хотя она была, наверное, более нормальна, чем коекто, считавший себя таковым. Она убежала через окно, расположенное невысоко над мягкой травой. Как заправская узница, она связала две простыни и спустилась не хуже, чем по ступенькам. Оттуда она ушла в лес, продефилировав едва ли не под носом у дремлющего на посту часового.

Теперь, когда она знала дорогу, ее путешествие заняло намного меньше времени, чем в прошлый раз. Неприятность с ней случилась лишь под конец, совсем близко от индейского поселка. Кобыла, которую она присвоила во время побега, наведавшись рано утром на пастбище, напоролась на острую ветку, повредившую ей сухожилие, и ее пришлось бросить. К счастью для Онор, идти осталось недалеко, и сама она благополучно добралась до деревни. Там ее ждало невеселое зрелище, следы недавнего сражения были налицо: разрушенные постройки, заплаканные женщины, перепуганные, забившиеся в уголок, позабывшие об играх дети. Но, кажется, жизнь продолжалась. В воздухе витал запах жарящейся оленины и горького смолистого дыма. Онор огляделась. Часовой, стоявший на страже, вскользь глянул на нее и отвернулся — итак, ее признали своей. Мудрый Лось курил трубку, сидя у огня. Рядом Омими шила одежду, около нее были сложены горкой иглы дикобраза, которыми она украшала швы. Онор невольно восхитилась ловкостью ее быстрых рук. Они поприветствовали друг друга, и Онор присела рядом.

— Я ищу Волка, — честно призналась Онор-Мари. — Где он? Он в порядке?

— ей ответила Омими.

— Свирепый Волк ушел искать тебя, Тигровая Лилия. С тех пор солнце село и встало вновь у нас над головой. Я жалею, что ты с ним не встретилась.

— Досадно, — пробормотала Онор. — Что-то мне не везет… Что здесь было, Омими? Бледнолицые ушли?

— Нет, не ушли. Никто не ушел. Наши воины сражались, пока не пал последний из них, — гордо сказала молодая индианка. — Муж мой ранен, — добавила она со вздохом, — но шаман обещал, он выздоровеет.

Мудрый Лось, молчавший до сих пор, вдруг жестом велел Омими уйти. Та тут же подчинилась, кротко и беззвучно.

— Сядь здесь, Тигровая Лилия, — он так сурово смотрел на нее, что у Онор заныло под ложечкой.

«Сейчас он прикажет мне убираться вон из его племени, — подумалось ей.

— Убираться и никогда не возвращаться сюда, никогда.» Она терпеливо ждала, пока он соизволит сказать ей, что собирался.

— Гуроны потеряли многих, — вдруг заметил старейшина, — но победили.

Гуроны великий народ.

— Я рада, Мудрый Лось, хотя я, как и ты, скорблю о погибших, — осторожно отозвалась Онор.

— Не сомневайся, Тигровая Лилия, — он коснулся морщинистой ладонью ее руки. — Ты правильно сделала, что пришла к нам. Будет много тех, кто станет винить тебя во всяких бедах, кто станет гнать тебя прочь. Ты не должна слушать. Я помню Свирепого Волка маленьким мальчиком, — он показал жестом его рост в то время, — я помню его юношей, и у него всегда был ясный холодный ум. Ты пришла и вдохнула в него жизнь. Я старый человек, Тигровая Лилия. Я знаю, что говорю. Слушай свое сердце, и делай, как оно велит.

— Мое сердце не на месте, — проговорила Онор. — Мне не нравится, что Волк ушел один. Я беспокоюсь за него. Знаю, ты скажешь, что я должна кротко ждать, пока он вернется, Мудрый Лось. Но это как-то не правильно. Я пойду следом, может быть, я смогу догнать его, может быть, случится что-нибудь, что поможет мне его догнать. Может, я остановлю его и удержу от необдуманного поступка. Не хватало только, чтобы он попал из-за меня в беду.

— Иди, Тигровая Лилия, или оставайся, если передумаешь.

— Я пойду за ним. Можно, я возьму какое-нибудь оружие?

— Бери, — он согласно кивнул, — но не бери того, с чем не умеешь обращаться.

Несмотря на его предупреждение, Онор выбрала крепкий, но легкий лук со стрелами, раз уж ничего огнестрельного у гуронов не было. Она передохнула, Омими накормила ее, и снова впереди ее ждал нелегкий одинокий путь.

— Говори, где она! Говори, краснокожая собака!

Онор все видела и слышала, но ее пока никто не заметил. Она стояла, полускрытая толстым стволом и свисающими густыми ветвями старой ели, и оттуда ей прекрасно была видна разворачивающаяся сцена. Она опоздала, Волк попал в лапы своего врага. Монт, и с ним солдаты из форта, окружили его, и она явственно слышала выкрики «повесить!». Она прикинула в уме, стоит ли ей вмешиваться. Черт, ведь это же из-за нее! Волк наверняка не попался бы у них на пути, если бы не думал, что она в форте. Ей теперь и распутывать этот клубок. Она поборола страх, подзуживавший ее тихонько скрыться в лесу, и шагнула вперед. Она отчаянным усилием натянула тугую тетиву лука.

— Онор! Проклятие! Брось лук, сумасшедшая! — голос Монта неприятно отозвался у нее в мозгу, словно скрежет несмазанного замка. Она выпустила стрелу, поразившую одного из солдат, но не Монта. Она выхватила из колчана другую, но нет, недостаточно проворно! Прогремел сигнал тревоги, и на звук горна появилось подкрепление. Онор вскрикнула. Она поспешила, не успела хорошо натянуть тетиву, и стрела вонзилась в землю в двух шагах от нее, никого не задев. Не прошло и десяти секунд, как ее схватили и разоружили.

Она жалобно, виновато глянула на Волка, всем своим видом говоря: «Видишь же, я старалась как могла».

Монт приблизился к ней и брезгливым жестом откинул волосы, закрывшие ей лицо. Солдаты отпустили ее, и она осталась сидеть на земле, исподлобья глядя на законного мужа.

— И это моя жена, — проговорил он. — И почему я сразу не отправил тебя под суд?

— Должно быть, потому что знал, что я невиновна.

— Невиновна? Ты сама признала свою вину, когда согласилась на мои условия.

— Ерунда, Максим. Я не хотела огласки, раз, и не хотела затяжного процесса, это два. Вот и все. Я хотела уехать, как можно скорее. А ты был досадной помехой.

— Боюсь, Онор-Мари, я и сейчас для тебя досадная помеха, — съязвил он.

— И снова моя взяла, крошка. Сила на моей стороне.

Ненависть к нему едва ли не заставила ее взвыть от бессилия.

— Не все решает сила, Максимилиан.

— Например? — он презрительно ухмыльнулся.

— Например? — переспросила она. — Например, мою ненависть к тебе никакая сила не уничтожит.

Он наклонился на ней, переходя на полушепот.

— Все проще, Онор-Мари, я могу уничтожить тебя вместе с твоей ненавистью, — она видела по его глазам, что он способен на это, по крайней мере сейчас.

— Не можешь, Максимилиан. Я подданная французской короны, и тогда ты станешь вне закона, и не сможешь вернуться в мой дом и пользоваться моими деньгами, к которым ты так стремился.

— И к черту твои деньги!

Вот и разыгран ее последний козырь — деньги. Деньги, на пути к которым она ни щадила ни себя, ни других, которые она берегла и приумножала; деньги, которые привели его в ее дом, маня грезами о легкой наживе — ничего они больше не стоили. Монт сжал рукоятку пистолета, и похоже, ярость ослепила и оглушила его. Онор сжалась, понимая, что на карту поставлена ее жизнь. Но она не учла еще, на что способен Волк, когда грозила опасность тем, кто ему дорог. Он был связан, но была в нем сила, большая чем простая сила мускулов. Он рванулся — и разорвал свои путы.

Мгновение — и он отшвырнул Монта от Онор. Она вскочила на ноги, готовая сражаться наравне с ним, если понадобится.

Волк бился, как разъяренный лев, и никакой перевес в численности не мог его остановить. А на подмогу уже спешили поредевшие ряды воинов, его соплеменников. Их звонкий клич приближался, возвещая, что помощь близка, и нужно продержаться каких-то пару минут. Они подоспели как раз вовремя,

— Онор видела, как Волк упал.

Она бросилась к нему, пытаясь определить, что с ним, и насколько это серьезно. По его лицу текла ручьем кровь.

— Волк! — вскрикнула она. Слава Богу, он был жив — пытался приподняться. Она подставила ему свое плечо в надежде, что ее хрупкой силы будет достаточно, чтобы поддержать его. Он поднялся на ноги, но его шатало.

— Пойдем! — она настойчиво тянула его прочь с поля боя, где их подстерегала шальная пуля либо стрела. Два небольших отряда, белых и индейцев, сошлись в жестоком бою, на миг позабыв об Онор, не обращая внимания на раненых или убитых. Видно, Волк с трудом соображал, чего она хочет от него. Удар по голове оглушил его, и он был словно в тумане. — Пойдем, — твердила она, вцепившись в его локоть. — Ну пойдем же.

Наконец, он неверными шагами поплелся за ней, опираясь на ее плечо. Он поминутно вытирал кровь, заливавшую ему глаза. Шаг за шагом, они удалялись от сражающихся.

— Еще немного, — молилась Онор-Мари. — Прошу тебя, Волк. — Он продержался, сколько мог, и потерял сознание, когда они были довольно далеко. Онор пришлось тащить его практически на себе. Когда, обессилев, она наконец упала на колени, судорожно всхлипывая, и подняла голову, обращая к небесам свои и мольбы, и проклятия, она увидела перед собой деревянную хижину, чуть кособокую, чуть почерневшую от сырости, но несомненно обитаемую. Ее хозяин домовито развешивал белье на веревках.

— Отец Мерсо, — вымолвила она. — Отец Мерсо! Вы!

Она позабыла, что он никогда не был для нее чем-то большим, чем просто священником, и никогда не был ее другом. Она устремилась к нему, видя в нем благословение небес. Он чуть смущенно приветствовал ее, и она не заметила, что его христианское смирение подвергается суровому испытанию. Он хотел мира, и не хотел истребления индейских народов. Но кроме того, он желал обратить их в свою веру. И он никак не одобрял и не принимал кровосмешения между двумя народами, чья кожа была разных оттенков. Он растерянно бормотал какие-то слова, но его взгляд обращался к Волку.

— Вы как божье благословение, отец, — твердила Онор. — Теперь у нас есть хоть крыша над головой. Мы надолго не стесним вас, отец. Я знаю, вы удалились от мира не для того, чтобы незваные гости тревожили ваш благочестивый покой. Только день или два. Волк немного придет в себя. И я отойду. Я знаю, вы не против.

Он был против. Но Онор была так уверена в нем, так подчеркивала истинно христианское милосердие его поступка, что он вынужден был капитулировать.

— Конечно, дочь моя, — промямлил отец Мерсо. — Я не могу отказать нуждающемуся в помощи. — И он посторонился, позволяя ей войти в свое скромное жилище. Она распоряжалась, будто у себя дома, указывая священнику, где устроить Волка, и что принести. Сбитый с толку миссионер суетился вокруг непрошеных гостей, подавая то воду, то чистое полотенце.

Онор-Мари с трудом открыла глаза, пытаясь проснуться. Она проспала как убитая почти сутки, и теперь еле-еле возвращалась на грешную землю, понемногу забывая свои сумбурные сны по мере того, как у нее прояснялось в голове. Кто-то набросил на нее покрывало, которое накрыло ее целиком, с головой. Она недоуменно скинула его с себя и огляделась. Первое, что бросилось ей в глаза, было распростертое на полу тело Мерсо с оскальпированной головой.

Онор с криком вскочила. Волка нигде не было видно. Она переступила через алую лужу крови и выбежала во двор. Вокруг было пустынно. Похоже, нападавшие не заметили ее, прикрытую одеялом, и убрались восвояси. Пытаясь успокоиться, Онор напомнила себе, что не обнаружила тела Волка, а значит, он еще жив, а возможно, даже и на свободе.

Она вернулась к бездыханному телу миссионера. Попытка приподнять его окончилась неудачей, и Онор пришлось оставить все как есть. Находиться с ним в одном помещении ей было невмоготу, и она покинула хижину. Ей хотелось выть от одиночества и ужаса. Она шла быстро, почти бежала, хотя не знала толком, куда и зачем спешит. Она не знала, сколько прошло времени, и как далеко она ушла. Но английских солдат в красных мундирах она заметила слишком поздно.

— Кто вы такая? Что здесь делаете? — грубо спросили у нее.

Похожие друг на друга бородатые лица скривились в насмешливых гримасах. Их мушкеты были направлены прямо на нее. Онор отступила, но они не собирались позволять ей уйти. Она пролепетала по-французски свое имя, и вызвала целый шквал эмоций.

— Француженка! Шпионка! Держите ее!

Она поняла, что они катастрофически, до невозможного глупы, но для нее сейчас это ничего не меняло. Они тащили ее за собой, гордые, словно в их руки попал по меньшей мере генерал.

Флаг, гордо развевавшийся над английским фортом, был виден издалека.

Онор с горьким безразличием подумала, что ничто для нее не меняется.

Французы преследовали ее, англичане не доверяли ей, индейцы терпели из уважения к Волку. Всюду она была чужой. Всюду ее пытались запереть, ограничить ее свободу, подчинить своей воле. Но почему, почему чужая злая воля должна быть законом для нее? Кому она стала поперек дороги? Она хотела лишь, чтобы ей дали спокойно жить так, как ей нравится, и никому не навязывала свои идеалы.

В форте ее отчаяние немного улеглось. Комендант, немолодой майор, тяжеловесный, неповоротливый и производивший впечатление тугодума, по-видимому, не страдал от кровожадности. Никто не пытался закрыть ее в холодном и сыром подземелье. Ей отвели комнату, небольшую, но вполне обжитую, недвусмысленно намекнув, что попытка к бегству лишит ее этих удобств. Она оставалась пленницей, которой запрещено покидать стены своей тюрьмы.

Ей не было особенно плохо в английском плену, только лишь одиноко. Она вела жизнь такую же, как добропорядочные офицерские жены — рано вставала, гуляла по яблоневому саду, высаженному позади дома, обедала в общей столовой, опускала глаза, шевеля губами, когда они молились, кротко поддерживала их сдержанные светские беседы о погоде и прогнозы на ближайшие победы. Потихоньку она завоевала если не их доверие, то, по крайней мере, их расположение. Она умела быть и сдержанной, и холодной, умела ханжески порассуждать о современности, если требуется. Что с того, что она не любила этого? Она делала это всю жизнь. Может быть, она всегда будет так жить. Может, отпущенное ей в этой жизни счастье она уже использовала? Может, она уже потеряла Волка. Она всегда теряла то, что ценила. Но горькие мысли, вертевшиеся у нее в голове, никак не отражались на ее безмятежном лице.

На последний день месяца был назначен праздник, происхождение которого ей объяснили как милую традицию, которую они вывезли из родного графства.

Дамы расселись на скамьях, идеально прямые в своих узких корсетах, похожие, как сестры, со своими одинаковыми гладкими прическами и одинаковыми платьями, сшитыми местной белошвейкой. Онор со своим парижским шармом не могла заставить себя изуродовать свои шикарные волосы безобразным узлом на затылке. Пусть женщины недовольно поглядывали на нее, она удовлетворилась ощущением, что для мужчин она была словно солнечным лучом на болоте. Последние соревновались между собой, устроив некое подобие лодочных гонок. Конечно, таковыми их можно было назвать с большой натяжкой. Расстояние от старта до финиша едва ли превосходило четыреста ярдов. Они отчаливали по холостому выстрелу из пистолета, и несколько минут усиленно гребли. Победитель получал приз — новенький английский карабин. В сущности, этим празднество и заканчивалось. Потом общество рассеивалось по берегу, пытаясь развлечься самостоятельно. Онор честно просидела все зрелище на скамье. Она невольно вспоминала грандиозные шикарные праздники, которые, бывало, устраивали при дворе, и на которых молодая баронесса была желанной гостьей. И теперь она сравнивала свои воспоминания с этой жалкой профанацией. Фейерверки в Версале и эти смешные потуги… Она стала сама себе смешна.

Пока дамы окружили победителя, жеманно поздравляя его, она незаметно ускользнула.

Майор Брайан принимал у себя необычного посетителя.

Поначалу он испугался не на шутку, когда ему сообщили, что к форту приближается индеец. Майор давно побаивался, что французы привлекут на свою сторону индейские племена. Он робко предложил вышестоящему начальству опередить «лягушатников», и самим договориться с индейцами, но те и слушать его не захотели. Он понимал, что они все равно придут к этому, раньше или позже, потому что иначе им не выстоять в этой войне, но пока они посчитали его чуть ли не за слабоумного. На его удачу, его вскоре назначили в этот форт, и его высказывание позабылось. А пока майор боялся индейцев, как огня.

— Застрелить его? — спросил один из его офицеров, приподнимая ружье.

Майор накинулся на него:

— Вы в своем уме? Наше счастье, что эти краснокожие никак не разберутся в своих распрях. Хотите, чтобы завтра здесь была целая орда?

Вам надоели ваши волосы? Хотите увидеть их у чьего-то пояса? Нет, тогда заткнитесь, Вудроф. Делайте вид, что так и надо.

Между тем, индеец приблизился к форту, ничуть не скрывая своего присутствия. Около ворот он приостановился и постучал — нечто неслыханное.

— Впустите его, — буркнул майор. — Узнаем, что ему надо.

Через несколько минут они уже стояли лицом к лицу.

Волк, а это был именно он, был осторожен. Он заявил, что приехал за Онор, но осторожно обошел вопрос, почему он ищет ее. Понимая, что его миссия может иметь как удачное, так и неудачное завершение, он осознавал, что его вмешательство может сильно повредить положению Онор. Кое-какие подозрения он, безусловно, у майора вызвал, но они показались тому столь нелепыми, что он сам в них не поверил.

— Отпусти ее. Мой народ не хочет вмешиваться в твою войну с франками.

Отпусти Тигровую Лилию, и никто из моих воинов не появится на этих землях.

А нет, то к утру здесь будет красно от крови. Придут мои воины, и от твоего форта не останется и пепелища.

Майор пожал плечами.

— Несуразица. Женщина, которая тебе нужна, будет здесь, с нами. Если все погибнут, думаешь, что, она неуязвима?

Волк не только чувствовал его правоту, он знал, что никакое племя не придет ему на помощь. Он знал, никто из них не захочет рисковать всем, что они имели, ради этой чужой белой женщины, которая даже не стала еще его женой. Они могут принять ее, могут даже полюбить. Но сегодня они не будут рисковать своим будущим и будущим своих детей ради нее. Она все еще чужая.

Она не их крови. Она чужая.

— Есть еще другое, — вслух сказал Волк. — Другой способ. Хочешь послушать, что я могу предложить тебе?

Брайан насторожился.

— Говори.

— Что скажешь, если вместо Тигровой Лилии, которую ты сделал своей пленницей, ты получишь другого пленника? Настоящего, за которого ты сможешь взять хороший выкуп. Или делать с ним, что хочешь, твое дело.

Настоящего воина.

— Например? — поинтересовался майор. — Ты имеешь в виду кого-то определенного?

— Ты можешь указать любого, кого ты хотел бы видеть здесь.

Выражение лица англичанина резко переменилось от рассеянного до чрезвычайно заинтересованного. Этот индеец… Он может оказать ему неоценимую помощь.

— Генерал Алек де Ведрийер.

Каменное лицо гурона не шелохнулось от звука незнакомого имени.

— Я разыщу этого человека.

— Я объясню тебе, где его искать, — поторопился заверить его майор. -

—Это несложно. Но его надежно охраняют. Очень надежно.

— Это не твоя забота, бледнолицый.

Майор дал Волку необходимые пояснения о расположении французского лагеря.

— Четыре луны добраться туда. Четыре дня, — поправился Волк. Майор бросил на него удивленный взгляд. Правильная французская речь в устах индейца настораживала его. Шпион? Майор отбросил эту мысль. Как будто, этот индеец ничего не выпытывал, напротив.

— Получишь лошадь и доберешься к завтрашнему вечеру, — буркнул он, искоса поглядывая на неподвижное отрешенное лицо собеседника.

Именно в эту минуту Онор-Мари миновала общую залу и хотела подняться к себе. Голоса привлекли ее внимание. Она стала прислушиваться. Один голос… Он принадлежал Волку! Она подкралась поближе. Да! Это был Волк. Волк и майор Брайан. Она приложила ухо к щели.

— Что ж, отлично, — пробормотал майор вполголоса. — Эй, там! Дайте ему лошадь, и все, что там еще нужно.

Заскрипели половицы, и Онор пулей взлетела по ступенькам. Ее не заметили. Она подскочила к окну. Волк был уже далеко, звать его было уже поздно. Она постояла в задумчивости, провожая его взглядом. Онор терялась в догадках. Что мог значить этот приказ? О чем они говорили? О чем вообще мог говорить английский офицер с индейским вождем? Она не выдержала сомнений, и обратилась к самому майору Брайану за разъяснениями. Он долго стоял, потирая нос пальцем и прикидывая, сколько правды стоит выложить ей.

Он решил, что ложь может быть ему на руку.

— Не думаю, что вам понравится то, что я вам отвечу.

— Все равно, — настаивала Онор. — Скажите, а там видно будет.

— Он угрожал мне, что его воины тут камня на камне не оставят. Но успокоился, когда я пообещал ему отступной. Он прирожденный торгаш, этот ваш индеец. Обобрал меня до нитки. Но зато он обещал не возвращаться сюда.

Для Онор было ударом выслушать все это. Ее вера в людей, и без того нетвердая, в тот день пошатнулась окончательно.

Спустя три дня Волк вернулся в английский форт, и поперек лошади, которую он получил от англичанина, был переброшен сам генерал Алек ла Ведрийер, плененный им в прямо во французском лагере. Как ему это удалось, осталось навеки его собственной тайной, но вряд ли даже ему было бы такое под силу, если бы на карту не была поставлена свобода Онор.

Оглушенного пленника англичане поспешно забрали в надежное место, а Волк терпеливо ожидал у входа, пока майор соблаговолит выполнить обещание.

— Прикажи отпустить Тигровую Лилию, — наконец терпение Волка истощилось. — Я исполнил свое обещание. Твоя очередь, бледнолицый.

Майор Брайан полагал, что два пленника-француза лучше, чем один. Он помедлил с опаской, но напомнил себе, что вокруг вооруженные солдаты, подчиняющиеся ему.

— Я сказал мадам, что она вольна ехать, куда ей вздумается. Она не хочет. Она хочет остаться. Здесь никто не обращался с ней дурно, и она оценила наше к ней доброе расположение.

Волк не выразил ни смущения, ни беспокойства.

— Позови ее.

— Она велела передать, что не придет, — ответил майор. — Она не хочет разговаривать с тобой.

— Ты лжешь, — сухо заметил Волк, без гнева, без ярости. Майор сжал рукоятку пистолета, одновременно жестом подзывая солдат охраны. — Я вижу, твой язык лжив, человек с двумя сердцами. Я уйду. Но я вернусь не один.

Майору не посчастливилось, и Онор, прогуливавшаяся в саду со стайкой офицерских жен, появилась во дворе форта как раз тогда, когда Волк покинул его. Они заметили друг друга. Англичанки, испугавшись индейца, мгновенно испарились.

— Ты хочешь остаться здесь. Тигровая Лилия? — спросил Волк. — Этот человек сказал мне, что ты свободна. Ты хочешь жить с ними?

Она помнила только, что сказал ей майор, отчетливо и ярко, словно его слова высекли у нее в мозгу.

— Да, — выкрикнула она назло ему. — Я остаюсь.

Он удалился, оставив ее наедине со своими запутавшимися мыслями. Она подошла к майору.

— Это правда, что я свободна?

— Да, но… Вы же знаете, как он вас предал.

Она смотрела сквозь него, едва слыша его слова.

— Но я свободна?

— Разве вас кто-нибудь обидел, Онор-Мари? Вы можете жить здесь в полной безопасности. Не пойдете же вы в самом деле с этим индейцем.

— Нет, — согласилась она. — С ним — нет. Я пойду одна.

— Ну куда вы пойдете, Онор-Мари, — возопил он. — Тут всюду идет война. Оставайтесь здесь. Это лучшее, что вы можете сделать.

— Благодарю. Но раз я вольна уйти, я уйду.

Сокрушив надежды коменданта, она через четверть часа покинула крепость, и одиноко побрела по пыльной дороге, углубляясь в лес. Она разыскала хижину, где недавно нашла отца Мерсо. Около нее никого не было видно, и она подошла поближе. Ничто не нарушало тишину.

Онор осторожно отворила дверь. В хижине нельзя было находиться, — здесь все осталось так, как она и оставила, в том числе и Мерсо. Никто не прибрал его тело, никого не было здесь с тех пор. Она вынуждена была выскочить наружу и глубоко вдохнуть свежий воздух. Тихие шаги раздались у нее за спиной. Волк медленно приближался к ней.

— Почему? — негромко пожелал он узнать. Она дернулась всем телом, словно на нее брызнул кипяток.

— Почему? Почему?! — закричала она. — Ты спрашиваешь об этом меня?!

— Тебя, Лилия. Почему? — повторил он. Она захлебывалась гневом, не давая себе труда вдуматься.

— Ты купился на их посулы! Ты продал меня за свои тридцать сребреников! Ты бросил меня! Ты предал меня!

— Мы оба знаем, что это не правда.

Она стремительно влепила ему пощечину. Волк не шелохнулся, не прикоснулся ладонью к щеке, не побледнел. Она не хочет слушать — он не станет ее убеждать. Мгновение спустя она уже стояла одна-одинешенька посреди пустой поляны. Волк ушел.

Какое-то время она продолжала стоять на месте, не вполне еще понимая, что произошло. Она оттолкнула Волка. Почему? Был ли смысл в том, что она сейчас сделала? Кому она поверила? Майору Брайану? Почему она поверила ему, а не Волку? Ведь Волк — человек, которого она любит, а не этот майор.

Почему она дала злости ослепить себя?

— Волк! — крикнула она, срываясь с места. — Волк, вернись!

Но ей не было ответа.

Она взвыла от отчаяния и, призывая его, побежала, спотыкаясь, и оставляя клочки платья на острых сучьях. Перелесок окончился обрывистым берегом. Внизу плескалась зеленовато-синяя вода, небольшие волны накатывались на усеянный гранитными глыбами берег. Она бежала по краю тропы, почти обезумев, не разбирая дороги.

— Вот и ты!

Она остановилась как вкопанная. Перед ней стоял Максимилиан де ла Монт собственной персоной. Его усмешка ничуть не утратила своей наглости. И это он произнес только что слова презрительно-насмешливого приветствия.

Ей не везло, до чего же ей не везло, подумалось ей. Она отступила назад.

— Некуда тебе бежать, — проговорил он. Она снова отступила, чувствуя, что песчаный обрыв ползет у нее под ногами, она слышала, как комья с тихим шорохом сыплются вниз, далеко вниз. Монт резко шагнул к ней, и Онор в ужасе отскочила, почва окончательно ушла у нее из-под ног, и она соскользнула вниз, едва успев вцепиться руками в выступающие из песка корни, и только потому не убилась. Но подняться по почти отвесной песчаной стене без посторонней помощи она не могла. Монт хохотал, наблюдая за ней.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы кто-нибудь подал тебе руку, Онор-Мари?

Только не я, уволь. Что ж, прощай, крошка. Желаю приятно провести время.

Онор услышала удаляющий звук шагов, и мимо нее проскользила струйка потревоженного им песка. Она закрыла глаза и прижалась щекой к поверхности. Она боялась дышать.

Минута шла за минутой, и каждая состарила ее по меньшей мере на год.

Наконец тихий шорох возвестил, что она снова не одна. Она силилась удержаться и боялась, что даже ее крик о помощи уничтожит шаткое равновесие. И она безмолвно ждала, пока ее кто-нибудь не найдет… либо пока она не сорвется вниз.

Волк, грозный вождь неукротимых гуронов, застал своих соплеменников в самом разгаре сражения. Напряженный мир, царивший здесь до приезда ОнорМари, был нарушен и позабыт. Теперь ни та, ни другая сторона не желали сложить оружия. Волк вполне разделял энтузиазм товарищей. Что касалось французов, он всем сердцем хотел, чтобы они исчезли с его земли, вот только Онор — Тигровая Лилия, он не был уверен, что она не ужаснется, увидев, что ее соседи с гордостью прибивают над жилищем скальпы ее соотечественников. Он знал, что ее внешнее безразличие еще не означает, что ее земляки не дороги ей вообще. Как ни странно, он не сомневался, что она вернется. Она вспылила, накричала на него, но он был уверен, что поразмыслив здраво, она захочет попросить прощения. И он знал, что простит ее. Простит, потому что уже в сердце своем принял ее — такой. И не было смысла любить ее, если он не мог принять ее непоследовательность и эгоизм. Кроме того, он знал, что она любит его, что бы она при этом не делала или не говорила. Не стоило уговаривать ее, что-либо доказывать. Он знал, что нужно дать ей время самой разобраться в себе.

И вот тогда в его руки попал Монт.

— Можешь убить меня, грязный краснокожий, — прорычал он. — Но знай, что Онор сейчас лежит на дне пропасти, и не в твоей власти вернуть ее к жизни.

В следующее мгновение Волк хватил его со всей силы головой о ближайшее дерево, и Монт тяжелым тюком упал к его ногам. Но он не стал добивать его, вопреки обычаям. Он бросился прочь с поля еще не окончившейся битвы…

Он стоял у края обрыва, ища глазами изувеченное тело у подножья.

Надеяться, что Монт солгал, он не решался, и бродил потерянной тенью по крутой тропе.

Онор слышала шаги. Она понимала, что выступающие края обрыва скрывают ее, а корни, за которые она уцепилась, вот-вот оборвутся. Еще пару минут

— и будет поздно. Она позвала чуть слышно:

— Помогите!.. — ее голос дрожал от напряжения. — Кто-нибудь!

Вверху раздалось негромкое поцарапывание, и около нее упал конец веревки. Онор сделала над собой усилие, и ухватилась за него. Чувство самосохранения почти атрофировалось у нее, и она выпустила корни без малейших колебаний. Вцепившись в веревку, она доверила свою жизнь неизвестно кому, зажмурилась, и позволила ему вытащить себя на поверхность.

— Открывай уже глаза, Тигровая Лилия. Тебе больше ничего не грозит, — насмешка в голосе Волка неплохо прикрыла страх, который он только что испытал. Она немедленно распахнула глаза и стремительно обняла его.

— Волк! Я так счастлива…

— Не сомневаюсь.

— Я хочу извиниться… за все.

Он ничуть не удивился.

— Не нужно, Лилия. Может быть, со временем ты научишься говорить то, что чувствуешь, а не то, что ты считаешь, ты должна сказать.

Вот теперь она услышала ноту горечи.

— Я обидела тебя. Прости, — проговорила она со стыдом. Он медленно, с достоинством кивнул.

— Не повторяй этой ошибки, Тигровая Лилия. А теперь пойдем. Мои воины нуждаются в подкреплении.

Нет, он ошибся, и его воины не нуждались в нем больше. Он один ничего больше не решал. Победа была не на их стороне. Французы победили.

Она шла пешком по пыльной дороге, остро чувствуя лопатками направленное на нее дуло карабина. Затекшие, стянутые за спиной руки ныли, но она шагала молча, до крови кусая губы. Монт ехал позади на лошади, чуть покачиваясь, с обвязанной платком головой. Ему здорово досталось, но он выжил, неуничтожимый, как вредное насекомое.

Она потеряла Волка из виду, но она точно помнила, что он попал в руки врагов живым, а значит, он среди пленных. К вечеру победили и их пленники добрались до форта. Она ожидала от Монта любой подлости, но он велел развязать ее и отправить в дом полковника д’Отвиля, коменданта крепости, где расположились все офицеры. Ей принесли поесть и чистую одежду. Похоже, Монт имел на нее какие-то свои планы. Отмытая, причесанная и переодетая она робко вышла из комнаты, оглядываясь по сторонам. На нее бросали странные взгляды, нервные и даже пугливые. Она услышала негромкое ворчание, что ее следовало бы запереть. Не обращая ни на кого внимания, Онор спустилась в общий зал. Там толпились офицеры, все слегка навеселе, должно быть, они отмечали успешный исход битвы. Она искала глазами Монта и заметила его в углу, с бледными, как смерть, щеками, но с рюмкой в нетвердой руке. Он жестом показал, что видит ее, встал и покачиваясь на каждом шагу, подошел к ней. Обняв ее стан, он вывел ее прочь.

— Что происходит? — сквозь зубы проговорила Онор.

— Не будь дурой, Онор. Я сказал им все о тебе. Лучше сиди в своей комнате и не выходи, если не хочешь, чтобы тебя заперли в тюрьме.

— Что ты им сказал? — превозмогая себя, спросила она.

— Что ты моя жена, но у тебя плохо с головой. Я, бедняга, выяснил этот мрачный факт слишком поздно, и теперь страдаю. Они будут шарахаться от тебя, как от чумной. Да, конечно же, я рассказал им о твоем любовнике.

— Зачем? — спросила она, удивляясь собственному терпению.

— Зачем? Я запру тебя здесь, и пока ты будешь под охраной, получу разрешение на опеку над тобой, невменяемой идиоткой. Естественно, это лишит тебя прав распоряжаться твоими деньгами. Потом я найду тебе лечебницу, где ты проведешь остаток дней, — он гнусно хихикнул.

— Зачем? — повторила она. — Это так сложно. Почему тебе было просто не убить меня?

— А потом? Как доказать твоим адвокатам, что ты погибла? Что завтра ты не появишься предъявлять права на свое состояния? Кроме того, могли бы найтись свидетели. Я бы не хотел попасть на каторгу. Ясно теперь? А так я всегда смогу предъявить тебя, живую и здоровую.

— И что, ты думаешь, кто-то поверит, глядя на меня, что я сумасшедшая?

— Они верят. Оглядись кругом. Только больная женщина могла спать с дикарями, — она брезгливо поежилась, глядя на него. — А что касается тех, что не будет знать душераздирающей истории твоего грехопадения… Пару месяцев в специальном заведении, и тебя нельзя будет отличить от этих несчастных.

Она пожала плечами, пытаясь держать себя в руках.

— Что ж, пытайся, Максимилиан. Увидим, что выйдет.

— Кстати, твой любовник здесь, заперт в надежном месте.

— И что?

— Знаешь, какую я подал идею полковнику? Незачем мараться в его крови.

Неделю не давать ему ни пищи, ни воды, и он больше нас не побеспокоит. В худшем случае, десять дней.

Ненависть клокотала в ней, но ярость лишь доказала бы его победу и убедила всех в его правоте.

— Это ты безумец, Максимилиан, — сказала она холодно.

На следующий день она узнала, что Монт покинул форт ради визита к губернатору провинции, который мог дать ему все права над ней. В качестве доказательства он заручился письмом полковника д’Отвиля, под которым подписались офицеры форта. Она осталась в крепости под строгим надзором.

К ней приставили одного из офицеров, лейтенанта дю Гарро. Она не могла ни покинуть форт, ни даже свободно передвигаться внутри дома. Она была загнана в западню, из которой пока не видела выхода.

Дю Гарро делал вид, что занят разглядыванием карты, но на самом деле он то и дело поглядывал на молодую женщину. Она сидела, скромно сложив руки на коленях. Ее взгляд тревожил его, заставляя нервно ежиться, словно этот взгляд мог щекотать ему спину, подобно сухой травинке. Она молчала, выжидая, пока он первым начнет разговор. Дю Гарро в очередной раз облизнул пересохшие губы, собираясь с духом. Онор-Мари и пугала, и притягивала его.

Ее безумие явно было выдумкой Монта, как и ее жуткие припадки ярости, о которых он был наслышан. Молодая женщина выглядела спокойной и уравновешенной. Но нельзя было не поверить в ее связь с гуронским вождем, засвидетельствованную столькими очевидцами. Лейтенант не знал, что и думать. Кто-то лгал — или эта миловидная светлоглазая женщина с шикарной рыжей шевелюрой, на чьих губах играла чуть заметная кокетливая улыбка, или ее муж, хитрый тип с бегающим взглядом. Будь на то его воля, он поверил бы Онор. Но она молчала, ни словом не выдавая свои чувства.

— Гм, — наконец выдавил он из себя, — гм… — Лейтенант? — она склонила голову, словно не расслышав как следует его слова. Ему захотелось провалиться сквозь землю от смущения. Сам он был неженат, а уединенность жизни в форте в военное время исключала возможность скоротечных романов. Он почти позабыл, как выглядит женщина, а они оставили его наедине с той, кто казалась ему воплощением женственности. С той, кто ненавидела своего мужа всеми фибрами души.

— Гм… Вам не холодно, мадам? Я бы велел разжечь камин посильнее, если что.

Сердце Онор подпрыгнуло от радости. Кажется, теперь она знала, что делать. Этот глуповатый, но безвредный лейтенант поддавался на ее игру. Но помочь ей он еще не готов.

— Благодарю вас, лейтенант. Я не против, если здесь затопят получше. У меня в комнате так холодно. Я замерзла, — она протянула к огню тонкие ладони, пытаясь согреть их.

— О! Я сам, сам растоплю, — он поспешно наклонился и стал подбрасывать дрова в камин. Ему вдруг расхотелось, чтобы кто-то посторонний нарушал их тет-а-тет. — Так у вас холодно, мадам? Вам следовало пожаловаться раньше.

Не думаю, что полковник был бы против отвести вам другие апартаменты.

— Полковник? Нет. Но Монт — да, против, — она беспомощно развела руками, призывая его в свидетели, что к ней несправедливы и жестоки.

Однако она не спешила. Слишком яростные обвинения не пойдут на пользу.

Онор печально вздохнула и умолкла. Дю Гарро помедлил в надежде, что она сама заговорит о муже, но она молчала, поглаживая пальцем узор на покрывале кресла.

— Но теперь, ваш муж, он уехал. И его не будет не меньше двух недель.

— Две недели покоя! — она горько улыбнулась. — А потом все сначала. И за что я стала жертвой подобной ненависти?!

Ему нечего было ответить, и офицер вновь рассеянно уставился на карту.

Одним глазом он продолжал следить за Онор-Мари, но с ее лица не сходило выражение глубокой скорби, отчасти искреннее, отчасти наигранное.

— Не считаю себя вправе упрекать вас, мадам, но ваши отношения с противником не могли не вызвать справедливого гнева и возмущения, а степень вашей близости с краснокожим вождем, боюсь, шокировала многих, не только несчастного шевалье де ла Монта, — он чувствовал, что облекает свою речь в какие-то глупые, напыщенные слова, не те, что приходили ему на ум.

— Вы верите этому, лейтенант? — напрямик спросила Онор-Мари. Он колебался.

— Мне странно и трудно верить в подобное, но, к сожалению, это не только слова месье де ла Монта. Это утверждают уважаемые, не склонные к клевете люди.

— Да, люди, — люди, которым свойственно ошибаться.

— Вы считаете, они ошиблись? — поспешно спросил Дю Гарро, радуясь, что Онор наконец затронула интересующий его предмет. Она пожала плечами.

— Я не стану лгать вам, лейтенант. Вы и сами могли заметить, что никакая душевная близость не связывает меня с моим мужем. Это не редкость в наши дни. Мне нечего стыдиться — он не любит меня, а я его. Он надумал избавиться от меня, и ради этого выдумал всю эту историю.

— А гуронский вождь? — недоверчиво спросил Дю Гарро.

— А что — гуронский вождь? — ее рот напряженно скривился. — Я считала и буду считать его своим другом. Можете думать об этом, что угодно. Но он не единожды выручал меня. Однажды я уже попала в плен к индейцам, и как раз тогда, когда еще и речи не шло о перемирии. Никто не желал вступиться за меня, и только Волк, только он помог мне тогда. Он отвел меня на побережье и позволил вернуться домой. Он ничего не просил взамен, просто отпустил. Судьба столкнула нас вновь, неужели я могла забыть, с какой добротой от отнесся ко мне тогда? И после этого быть обвиненной в «преступной связи с врагом»? Невыносимо…

Она трагическим жестом закрыла лицо руками.

— Говорили, вас связывала не одна лишь дружба… — его голос внезапно охрип. Онор гневно махнула рукой.

— Чистейшая, совершенно невинная дружба! Даже не дружба, скорее чувство благодарности. Вы понимаете меня?

Все теперь представилось ему в совершенно ином свете, и все слышанное раньше показалось ему лживыми измышлениями. Действительно, нелепость. С чего бы эта воспитанная, вполне светская молодая женщина, не какая-нибудь глупенькая провинциалочка, и вдруг стала возлюбленной дикаря? Выдумают же такое!

— Ваша признательность, конечно, понятна и похвальна, мадам, однако времена нынче такие, что вы навлекаете на себя всякие подозрения, которые вам ни к чему, — Онор поняла, что ее объяснения приняты и тихо возликовала своей удаче. — Не лучше ли вам подумать теперь и о своей безопасности?

— Вы же военный, лейтенант. У военных понятия о чести более строгие, чем у штатских. И вы предлагаете мне позабыть оказанную мне услугу и думать лишь о себе?

Удар попал в цель. Дю Гарро угодил в ловушку.

— Вы правы, мадам. Хотя, мне кажется, ваша женская слабость могла бы быть вам оправданием.

— Только не перед моей совестью!

— О да… возможно, да.

Онор знала, как мало у нее времени. Знала она, что Монт вернется через каких-то пару недель, и скорее всего, вернется с победой, знала, что Волк, скорее всего, не доживет до его приезда. Она считала дни, сознавая, как мало ей отпущено, чтобы что-то предпринять. Сколько продержится Волк? Она не знала наверняка, но счет шел на дни.

Дю Гарро сдавался медленно. Онор понимала, что он даже не влюблен в нее, что здесь совсем другое, более земное чувство, которое легче возникало, но столь же легко могло исчезнуть, если его не поощрять или поощрять слишком охотно. День за днем, она все больше замечала, что лейтенант ищет ее общества, и взгляд его все чаще затуманивался тайным томлением.

Она слышала за дверью его дыхание, и ей казалось, что еле слышный свист воздуха в его легких звучит громче кузнечных мехов. Дверь была незаперта, но он не входил. Онор прислонилась спиной к прохладной стене.

Еще не поздно — можно подойти и задвинуть засов, и никто не войдет к ней.

И она хочет этого всем сердцем, и Волк одобрил бы ее, но что потом? Что будет с Волком и что будет с ней? Она крепко зажмурила глаза. Заскрипели несмазанные петли двери, и она, не открывая глаз, знала, что это Дю Гарро.

Шаги приближались.

— Онор… — в его голосе слышится мольба.

Невозможно… Она не сделает этого… Никогда… Никогда бы только ради себя… Но жизнь Волка того стоит. Даже если он не простит. Стыдно, и душа молит о пощаде… Но нет выхода… С шорохом падают на пол шелковые юбки, лейтенант поспешно запирает засов, она остается одна — во мраке, одна — в тишине…

— Онор?

Ее мысли витали слишком далеко, чтоб она сразу услышала его зов. Она чувствовала странную легкость — больше ни стыда, ни угрызений совести, ничего. Что сделано, то сделано — ни больше, ни меньше. А теперь ее очередь сдавать карты.

— Мне нужна помощь…

Он метнул на нее испуганный взгляд.

— Я не могу позволить вам бежать, Онор-Мари. Меня расстреляют за это.

— Не нужно помогать мне бежать, — успокоила она его. — Обо мне речь вообще не идет. Речь о моем друге.

— Помочь бежать индейцу? — ужаснулся он. — Невозможно!

— Кто говорит о побеге? — терпеливо продолжала Онор. — Неужели я подставила бы подобным образом вас или себя?

— Раз речь не о побеге, можете рассчитывать на меня, Онор-Мари.

— Я знаю, что Монт задумал покончить с этим гуроном, уморив его голодом, — она помолчала, взвешивая свои слова. — Он сам мне сказал.

Несправедливая участь для воина. Вы как офицер наверняка понимаете, о чем я. Несправедливо и жестоко. Монт должен дать ему возможность погибнуть с оружием в руках, или, по крайней мере… не так. Никому нет дела до этого, но вы как честный офицер и мой друг, вы можете вмешаться.

Тишина в ответ. Онор напряженно ждала.

— Вы ставите меня в неловкое положение, Онор-Мари, — пробормотал он.

— Первейший долг офицера — подчиняться своему начальству, а вы требуете от меня нарушить его.

— Монт вам не начальство. Ваше начальство полковник д’Отвиль, который лишь попустительствует Монту, хотя сам не стал бы унижаться до личной мести.

— Вы требуете от меня невозможного, Онор.

— Вы дали мне слово, — напомнила она. — Слово офицера, что поможете мне во всем, кроме побега.

Она видела, что он не хочет, вернее, боится помогать ей, но ей было глубоко безразлично его мнение. Любой ценой она должна была приобрести союзника.

— Что ж, попытаюсь, — вымученно согласился лейтенант, — если вы, конечно, не настаиваете на открытой конфронтации.

— Нет, конечно. К чему мне это?

Она медленно опустила ресницы. «С возвращением, — грустно поздравила она себя. — Это снова ты, баронесса Дезина. Узнаю тебя по лжи, которая столь легко слетает с твоего языка, баронесса. Что ж, Тигровой Лилии не выжить в этом мире одной, — ей придется потесниться.»

Дю Гарро не хотел, чтобы Онор шла с ним, но ему не удалось ее переспорить, — она убедила его.

— Знаете, как они упрямы, эти индейцы, — говорила она. — Он непременно решит, что это какая-то ловушка с вашей стороны, и будет игнорировать вас, как пустое место. А меня он знает, мне он поверит.

— Ну хорошо, — смирился лейтенант. — Будь по-вашему. Вечером, когда стемнеет, я возьму ключи и пойдем к вашему дикарю. Но не дай бог, вас ктонибудь увидит.

— Я буду незаметной и бесшумной, клянусь.

Они запаслись корзинкой с провизией и водой, и под покровом тьмы направились навестить пленника. Онор старалась как могла. Больше всего на свете она боялась как-нибудь выдать себя, или что Волк откроет лейтенанту истину, раньше чем она подаст ему знак. Впрочем, она и сама знала, что это просто смешно — бояться, что Волк проявит несдержанность.

Онор и Дю Гарро пересекли двор, и лейтенант достал связку ключей, остановившись около одноэтажного домика, когда-то служившего стойлом для лошадей. Он еще раз нервно огляделся кругом и медленно провернул ключ в замке, содрогаясь от громкого скрежета металла. Дверь подалась внутрь, вход был свободен. Онор невольно подтолкнула его, заходя, — лейтенант медлил. Непроглядная тьма не позволяла ей ничего разглядеть. Наконец, ее глаза стали привыкать к мраку, и Онор шагнула вперед. Волк был там, хотя она не сразу разглядела его в тени дальнего угла. Он пошевелился, и она услышала звон цепи. Дю Гарро тем временем зажег огарок свечи и притворил дверь. Онор пришлось держать себя в руках, и ничем не выдать волнения, охватившего ее, когда она увидела Волка, прикованного тяжелой цепью к железному кольцу, вделанному в стену. Увидев их, он ничего не сказал, даже слов приветствия, только сменил положение. Теперь он сидел, поджав под себя ноги, и внимательно смотрел на вошедших.

— Приветствую тебя, вождь, — с трудом выговорила Онор, стараясь не смотреть на него. Он молчал. Она нервно сглотнула и продолжила. — В память о нашей старой дружбе… о том, что ты уже спас мне когда-то жизнь… позволь помочь тебе.

Если она беспокоилась, что он не подыграет ей, то напрасно. Он вел себя так, словно едва ли помнит, кто она такая. Дю Гарро, видимо желая поддержать ее, положил свою руку ей на талию. Волк молча наблюдал за ним, явно не собираясь притворяться, что ничего не замечает. Онор начала сердиться. «В конце-концов, я права», — решила она. Ее голос окреп, и она уже не избегала взгляда блестящих черных глаз индейца.

— Мы с лейтенантом Дю Гарро, который благородно согласился помочь, — она почувствовала, что сарказм звучит в ее словах все громче, и слегка откашлялась, — принесли тебе воду и еду. Мы знаем, ты великий воин, и негоже бледнолицым обращаться с тобой подобным образом. Прими наш дар, вождь, мы искренни с тобой.

Ее глаза молили, опровергая надменно-снисходительный тон, который она приняла. Она подалась вперед, так что складки ее широкой шуршащей юбки коснулись руки Волка.

— Осторожнее, — Дю Гарро остановил ее. — Он может быть опасен.

— Благодарю тебя, бледнолицая скво, — негромко проговорил Волк. — Я принимаю твой дар. Ты заплатила свой долг, и у тебя нет больше причины оставаться здесь.

Лейтенант вывел ее во двор и запер дверь.

— Странно, как хорошо этот дикарь говорит по-французски, — заметил Дю Гарро.

— Ему пришлось, — усмехнулась Онор. — Я оказалась бестолковой ученицей, и язык индейцев мне постичь не удалось. Так что, пока я была пленницей, чтобы хоть как-то понимать друг друга, ему пришлось заговорить на французском.

— Ясно.

— А здесь есть ключи от этих кандалов, что на него надели? — спросила Онор, глядя на связку ключей, которую он спрятал в карман.

— Есть, но не просите меня…

— Успокойтесь, лейтенант, вы выполнили мою просьбу, и я больше ни о чем вас не собираюсь просить. Вы и так сделали больше, чем могли.

Ему было приятно, что она так говорит о нем, и Дю Гарро перестал жалеть, что пошел ей навстречу. Они в обнимку стали подниматься в ее спальню.

Она надеялась, что этот день никогда не наступит, что судьба не допустит очередного издевательства над ней, но он-таки наступил. Она стояла у окна, наблюдая, как у Монта принимают поводья, и сам он, спешившись, разговаривает с полковником д’Отвилем. Запыхавшийся Дю Гарро заглянул в ее комнату со словами:

— Будьте начеку, Онор-Мари. По-видимому, ваш муж вернулся ни с чем.

Он тут же исчез, оставив Онор наедине с сомнениями. Что сулило ей возвращение Монта? Стоит ли праздновать победу, если он и впрямь вернулся проигравшим? Одно ясно, не стоит ей оставаться с ним наедине. Она поспешно подобрала юбки и побежала вниз. Когда она вышла во двор, Монт был все еще там. Его налитые кровью глаза не оставляли сомнений — не так просто оказалось избавиться от собственной жены.

— Вышла встретить меня? — с иронией поинтересовался он у Онор. — Отлично, крошка. Ну что, женушка, самое время заняться похоронами любовника?

Она проигнорировала его насмешки, прикидывая, чего ждать от него дальше. Он обратился к полковнику — коменданту форта.

— Вы не против, если мы проведаем вашего пленника, полковник?

— Отчего нет? Дю Гарро, принесите нам ключи.

Когда ключи были доставлены, полковник вручил их одному из солдат.

— Ну-ка, проверьте, Рамон, как там пленный индеец. Не будем входить туда сами, не так ли, месье де ла Монт?

Монт захихикал и кивнул. Солдат взял ключи и отправился выполнять поручение. Пока его не было, внимание Монта вновь переключилось на ОнорМари. Она презрительно пожала плечами.

— Так что, Максим, выходит, в этой стране есть законы? Разочарование, не правда ли? Ты не можешь посадить меня под замок только лишь потому, что я не хочу жить с тобой? И не можешь оформить опеку надо мной? Какая жалость! А ты думал, достаточно облить меня грязью, чтобы тебе торжественно разрешили делать со мной все, что угодно, в том числе, отправить меня в приют для безумных?

— Я еще не сказал своего последнего слова, Онор, так что не радуйся раньше времени.

— Разве? А мне кажется, ты сказал и сделал уже все, что мог. Надо уметь признавать поражение, Максимилиан.

Он обозленно поднял руку, чтобы ударить ее, но с изумлением обнаружил, что между ним и Онор появился кто-то, кто собирался защищать ее. Это был Дю Гарро.

— Не троньте ее, — сурово предупредил лейтенант. — Если здесь кто и достоин получить по физиономии, то это вы.

— Чего ради вы защищаете эту дрянь? О… я понял!

Его издевательский смех вывел бы из равновесия кого-угодно, и Дю Гарро, не удержавшись от искушения, ударил его в лицо. Монт не остался в долгу, и завязалась настоящая драка. Между тем, солдат, отправившийся за Волком, так и не вышел обратно. Но никто, кроме Онор, не заметил этого, отвлекшись на Монта и Дю Гарро. Она же стала потихоньку двигаться поближе к двери импровизированной тюрьмы. Шаг за шагом, стараясь двигаться незаметно, она приближалась к Волку. Дверь была незаперта. Онор медлила, боясь привлечь лишнее внимание. Пока она колебалась, в просвете показалась смуглая рука, втащившая ее внутрь. Она оказалась в крепких объятиях Волка. На нем уже не было цепи, а солдат без сознания лежал в углу. Дорожа уже хотя бы этим мгновением, она нашла в полумраке его губы, но поцелуй вышел поспешным и недолгим.

— Как мы выберемся отсюда, Волк? — воскликнула она в волнении, осознав, что они окружены. — Мы в ловушке!

— Тебе придется солгать еще раз, Лилия, — проговорил он серьезно. Она поняла его без пояснений. Высвободившись из его объятий, она шагнула на порог. Ее зов прозвучал отчаянно, с жалобной горестной мольбой:

— Гарро! Помогите! Он схватил меня! Помогите!

Оставив избитого Монта лежать на холодном песке, Дю Гарро доверчиво ринулся на помощь. В его затуманенном борьбой мозгу звучала лишь ее мольба. Он не успел усомниться. Когда он ворвался к ним, он угодил прямо в руки Волка, за спиной которого нашла убежище Онор-Мари. Гарро и охнуть не успел, как ощутил лезвие ножа, прижавшееся к его шее.

— Лейтенант побудет пока заложником, — сообщила Онор оторопевшим свидетелям развернувшейся сцены и закрыла дверь изнутри.

Она помогла Волку связать Дю Гарро, отгоняя неприятные мысли о своей бесчестной роли. Крепко связанный, лейтенант мог только бросать изумленные взгляды кругом. Какое-то время спустя до него дошло, что Онор играла не на его стороне. Он негромко выругался.

— Лучше молчи, — посоветовал ему Волк. — Если не хочешь, чтобы тебе заткнули рот.

Заложник умолк, понимая, что сила на стороне индейца.

— Ты что, проклятый краснокожий, действительно думаешь, что мы не доберемся до тебя? — донесся бас полковника со двора.

— Можете попробовать, — предложил Волк. Он оглянулся на Онор, а затем махнул рукой, словно принимая какое-то отчаянное решение. А после он издал призывный клич. Онор зажала уши руками, защищаясь от пронзительного крика, разрезавшего воздух. Она позволила разжать свои руки Волку, лишь когда все стихло, и он вновь привлек ее к себе.

— Все, — прошептал он ей на ухо. — Все, Лилия. Верь, мои воины придут.

Я знаю, они слышали меня. Они придут.

Он устроил ее на остатках соломенной подстилки и пристроился рядом, прижав ее голову к своей груди.

— Нужно ждать, — тихо повторил он. Лейтенант наблюдал за ними из своего угла, полускрытый перегородкой. Волк склонился над ней, касаясь ладонью ее щеки, ее губ. Руки Онор обвились вокруг его шеи, притягивая его ближе. А Дю Гарро… Он заслужил маленькую месть с ее стороны. И пусть знает… Пусть знает.

Они пришли, грозные воины нещадно истребляемого племени гуронов, пришли вовремя, чтобы помочь своему вождю. Комендант лишь только успел послать гонца за подкреплением, а гуроны уже подходили к воротам крепости. Грохот страшного удара сотряс воздух, и ворота поддались мощному напору извне. Завязалось сражение, жестокое сражение, не пощадившее ни правых, ни виноватых, ни ту, ни другую сторону, и цвет крови, пролившейся на землю, был одинаково алым. Волк и Онор-Мари обрели свободу, и гордый вождь гуронов тут же бросился в бурлящий водоворот битвы.

Это было одно из тех редких сражений, в которых индейское племя одержало безоговорочную победу. Их большой, сильный, понимающий друг друга с полувзгляда отряд за какой-то час разгромил перепуганный, сбитый с толку французский гарнизон. Форт пал. Полковник д’Отвиль позорно испарился с поля боя, спасая свою жизнь. Скоро над долиной уже поднимались клубы черного дыма, — гуроны подожгли строения врагов, покидая опустевшую крепость. Скоро на ее месте остались лишь обгорелые руины, окруженные почерневшим частоколом. Над руинами кружили вороны, и только их карканье да поскрипывание повисших на одной пели ворот нарушали тишину.

Онор радовалась победе едва ли не больше, чем сами гуроны. Однако Волк быстро остудил ее бурную радость. Он знал, что такое война, знал истинную расстановку сил и не обольщался.

— Это всего только одна маленькая победа, Лилия, — сказал он ей. — Не больше. Ты должна понимать это. Одна-единственная капля в водах Онтарио.

Это только мгновение, за которым придут другие, трудные и долгие, где гуроны не всегда будут победителями. Но мы все равно будем сражаться, пока будут силы, и когда их не будет тоже.

Вскоре Онор узнала, что представители племени отправляются в город, где состоятся мирные переговоры. Индейцы возлагали большие надежды на эти переговоры, окрыленные последней победой. Волку пришлось взять ее с собой, иного выхода у него не было.

Коляска, в которой сидели губернатор д’Амбуаз и посланник французского короля Фурье, катила по узким улочкам, едва ли не задевая каменные строения по бокам.

— Итак, вы настаиваете, что нам следует согласиться с требованиями индейцев и провести переговоры на нейтральной территории? Я, откровенно говоря, предпочел бы, чтобы они смирно пришли просить аудиенции.

— Помилуйте, господин д’Амбуаз! Поверьте мне, я профессионал в переговорах с противником. У меня есть слабые стороны, но я до сих пор не завалил ни одних переговоров. Необходимо выказать уважение к их мнению.

— Мнению дикарей! — презрительно фыркнул губернатор.

— Дикарей, которые разгромили форт, находящийся на подвластной вам территории. Нам не нужно повторения этой ошибки, не так ли?

— Пусть вы правы, — буркнул Амбуаз. Фурье отвернулся в сторону и ахнул, потому что их коляска едва не задела молодую женщину, которая отскочила и одарила возницу злым взглядом. Две длинных толстых светлорыжих косы скользили вдоль ее прямой, подчеркнутой корсетом спины, опускаясь ниже талии. Все это вкупе с золотистым персиковым загаром, казалось, создавало иллюзию исходящего от нее тепла.

— Знаете, кто она? — усмехнулся губернатор. — Нет? Я вам расскажу.

Коляска продолжала катить вперед, а Фурье, как завороженный, слушал историю Онор в интерпретации губернатора д’Амбуаза.

А на следующий день хозяин постоялого двора передал Онор карточку Фурье и приглашение на бал, устроенный в его честь.

Онор-Мари недоуменно вертела в руках визитную карточку. Имя Антуана де Фурье ей ничего не говорило. Она чувствовала, что произошло какое-то недоразумение. Ее здесь никто не знал, а кто знал, те не звали бы ее на бал. Скорее ее позвали бы на публичное покарание с ней в главной роли. Но как бы то ни было, ее пригласили. Она старалась поменьше думать об этом приглашении, и все равно время от времени доставала его и рассматривала, прикасаясь пальцами к красивому вензелю в углу. Промучившись полдня, она осознала, что хочет пойти. Желание это росло и крепло в ней, и все, что было в ней суетного, подало свой голос. Она отгоняла соблазн, но мысленно прикидывала, что бы надеть.

Волк появлялся на постоялом дворе лишь ночами, когда никто не мог его видеть. Ему совершенно не хотелось идти туда, но оставлять Онор одну на долгое время тоже не годилось. И он скрепя сердце пробирался по ночным улочкам к заветному дому и через окно попадал в комнату, которую она сняла.

Онор не собиралась рассказывать ему о приглашении, но так вышло, что она все рассказала. Волк был проницателен, да и нетрудно было догадаться, как сильно ее тянет на бал. Конечно, он был против, могло ли быть иначе. А Онор, только что корившая себя за свои слабости, принялась уговаривать его.

— Это же только один раз. Только один, ведь потом мы уедем, и у меня не будет другого случая. Меня никто там не знает. Я тихо затесаюсь в толпу. Я бы недолго. Всего несколько танцев. Я так давно не была на балу, и наверное, никогда уже не буду.

Он долго смотрел ей в глаза.

— Почему? — спросил он. — Почему ты так хочешь этого, Лилия? Что тянет тебя?

Она не знала, что ответить. Ничто ее не тянуло. Просто она соскучилась по шуму, громкой музыке, звонкому смеху, изящному флирту. Ничего не поделаешь, она любила все это, как любила жизнь во всех ее проявлениях. И Волка она тоже любила.

— Мне только хочется развлечься, Волк. Я знаю, это не ко времени и не к месту, можешь осуждать меня. Знаю, тебе непросто, ты все время мысленно со своим народом, тебя сейчас заботит только его судьба. Меня тоже все это не безразлично. Но я не могу целыми днями только переживать.

— Лилия, я не осуждаю. Жизнь не остановилась. Твой смех дает мне силу бороться дальше. Но… Эти люди, они никогда не понимали тебя. Зачем ты ищешь их общества?

— Мне нет до них дела. И потом, они разные. Не все такое уж черное.

Волк, я не ищу их дружбы. Мне бы один только вечер, просто расслабиться.

Это ничего не значит.

— Это значит, что сердцем ты с ними.

— Нет! — упорствовала Онор. — Ты не понимаешь. Они мне чужие, и в этом вся прелесть. Когда я знаю, что этих людей никогда больше не увижу, я могу быть самой собой.

— Лилия, я знаю, это принесет тебе только боль.

— Глупости, Волк, это всего только бал, а не военные переговоры. Так ты не против, если я пойду?

— Ты знаешь, что я против, и я не буду лгать тебе. Но ты иди. Если ты не пойдешь, тебе будет казаться, что ты что-то упустила в своей жизни.

Она почувствовала себе неловко.

— Если бы мы могли вместе… Если бы…

— Не грусти, Лилия, — он улыбнулся ей. — Мне вряд ли бы понравилось.

— Это правда, — Онор рассмеялась. Но она все еще колебалась. — Но ты точно не станешь обижаться, если я пойду?

— Иди, Лилия, — он безрадостно усмехнулся. — Иди, если хочешь. Я подожду, пока ты вернешься, — что-то в его напряженном голосе вызвало в ней дурное предчувствие, но даже оно не подавило в ней острого желания окунуться в бушующие воды светской жизни.

На следующий день она купила платье, перчатки, и за пару часов превратилась из миловидной молодой женщины в элегантную леди с томным взглядом. Вряд ли Волку была по душе эта перемена. Он наблюдал за ее сборами, и больше ни словом не обмолвился о том, что ей лучше отказаться от этой взбалмошной мысли. Она поехала в наемном экипаже, который неторопливо катил по незнакомым улицам.

Дом, в который она вошла, поразил ее великолепием. Онор уже начала забывать, что такая роскошь существует. Она рассматривала картины и меблировку, словно попала в музей. Музыканты заиграли вальс, один из ее любимых. Она подняла голову: к ней сквозь пеструю толпу гостей пробирался виновник торжества, сам посланник короля де Фурье. Она с интересом разглядывала его, ничуть не смущаясь, что он краснеет от ее пристального взгляда. Это был привлекательный мужчина лет тридцати пяти или около того, высокий, стройный, немного чересчур узкоплечий для своего роста. Светлые волосы пепельного оттенка падали на его высокий лоб, чуть прищуренные серые глаза глядели на нее с любопытством и восхищением. Ему уже успели порассказать о ее похождениях, но романтик с пылким сердцем, которым он еще являлся в то время, проникся симпатией к смелой женщине, не боявшейся людской молвы.

— Добро пожаловать, мадам! — он приветствовал ее так, будто знал ее всю жизнь, а они даже не были представлены друг другу. Онор вежливо улыбнулась и протянула ему руку. Он галантно коснулся ее губами, и она почувствовала себя знатной дамой, совсем как раньше.

— Позвольте мне угадать. Вы — мадам де ла Монт?

— Мне кажется, вам хотелось сказать «та самая мадам де ла Монт», не так ли? — задорно спросила она.

— О, мадам, безусловно, я слышал о самой храброй женщине в Новом и Старом Свете, — он был идеально вежлив и этим покорил ее. — Рад, что вы приняли мое приглашение.

— Для меня оно было честью, господин де Фурье. Вы прибыли прямо из Франции?

— Я лишь неделю как с парохода. Теперь я задержусь здесь надолго.

— Надеюсь, это не ссылка?

— О нет, — он рассмеялся. У него был приятный живой смех, и Онор с удовольствием присоединилась к нему.

— Когда я впервые попала сюда, я была просто в ужасе, — сказала Онор.

— Надеюсь, вам здесь понравится, хотя первые недели вам будет хотется все бросить и на первом же корабле бежать домой, уверяю вас.

— Что поделаешь?! Работа. Меня прислал король Франции, наивно полагая, что мой дипломатический дар поможет наладить добрососедские отношения на этих землях. Он не учел, что я здесь чужак, но я надеюсь, тем не менее, приложить все усилия.

— Благородная, но безнадежная задача!

— Почему?

— Потому что французов полюбят здесь только тогда, когда парус их последнего корабля скроется за горизонтом, оставляя эту землю ее настоящим хозяевам, — заметила Онор.

— Не нужно преувеличивать, — мягко сказал Фурье. — Такие огромные пространства, столь малочисленные народы их населяют, разве уголок этой прекрасной земли не может остаться за нами? Никто не говорит, что Франция единолично займет весь этот гигантский континент, — Онор сразу поняла, почему этого интеллигентного, не похожего на здешних воинственных, озлобленных офицеров прислали поддерживать шаткий мир. Он обладал врожденным даром говорить людям то, что они хотели услышать, не лгать, но излагать правду так, чтобы она выглядела привлекательной. Его деликатная улыбка и великосветские манеры могли значить больше, чем грозное бряцание оружием. Онор невольно обрадовалась, ей подумалось, что раз за переговоры возьмутся люди, подобные Фурье, возможно, война и вправду кончится, индейцы останутся на своих землях, за французами останется побережье и те небольшие участки в приграничной зоне, где уже поселились смельчакиколонисты. С Англией тем более можно будет найти общий язык, ведь Фурье прав — такие необъятные просторы. Как наивна была Онор, далекая от политики, одинокая, запутавшаяся на границе между суровым каменным веком и не менее суровой современностью. Она уже видела уютный бревенчатый дом, компромисс между тесным вигвамом и настоящим шикарным домом, в котором она привыкла жить, себя в элегантном утреннем платье разжигающую очаг, Волка, неторопливо собирающегося на охоту. Они бы принадлежали миру, где больше не было бы разделения на краснокожих и бледнолицых. К ним бы заходили скоротать вечер милые люди вроде Фурье. А вокруг их дома был бы дикий первозданный лес, но ей нечего было бы бояться, ведь она, жена вождя Свирепого Волка, была бы любима и почитаема индейцами. И старый Мудрый Лось помогал бы ей, своей любимице, советами. В глубине души она знала, что так никогда не будет, но этому уголку души было велено молчать и не портить очарование видений.

Фурье перешел к другим гостям, и она осталась одна. И больше никто не подходил к ней, чтобы сказать ей, что она «самая храбрая женщина в Новом Свете». Она чувствовала враждебность. Люди перешептывались у нее за спиной, и не таясь, подталкивали друг друга локтями, указывая на нее. Для них она была «женщиной, которая спала с индейцем», вот и все. Не имело значения, кто она, откуда, насколько она умна, добра или даже богата. Они вынесли ей приговор, и он не подлежал обжалованию. Она взяла у лакея бокал с шампанским, и кое-как справляясь с дрожью в руке, пригубила вино.

У двери появились очередные гости, и Онор с ужасом узнала полковника д’Отвиля, который, держа под руку супругу, миниатюрную женщину, похожую на майского жука, шел прямо на нее с кислой миной на лице, которая должна была обозначать высокомерие благородного сеньора, вынужденного терпеть присутствие низших сословий. Он, наконец, тоже заметил ее, и его лицо вытянулось. Позабыв про свои светские манеры, он ткнул в нее пальцем.

— Что она здесь делает? — Фурье миролюбиво улыбнулся.

— Здесь губернатор. Не хотите засвидетельствовать ему свое почтение?

— предложил он.

— Что она здесь делает, позвольте узнать? — грубо повторил он. — Это какая-то ошибка. Ни я, ни моя супруга, ни уважаемые гости не могут провести вечер в ее обществе. Это унижение для всех нас, — пропыхтел он, задыхаясь от гнева. — Возможно, вас еще не ознакомили с ее подвигами, господин посланник короля.

— Вы преувеличиваете, месье д’Отвиль. Мадам не могла совершить что-то столь неблаговидное, как вы утверждаете. Ее благородное происхождение…

— К дьяволу ее происхождение! Она оставила нас в дураках. Она не на нашей стороне, она помогает дикарям! Более того, я скажу вам…

— Довольно, — взмолился Фурье. — Позвольте просить вас не устраивать скандал на балу.

В Онор боролись желание молча выскользнуть и уйти с желанием шумно возмущаться, доказывая свою правоту. Но Фурье явно оставался в меньшинстве. Гости присоединились к Отвилю. Мало кто из них знал что-то об Онор не понаслышке, но их громкие злые выпады звучали для нее как набат Страшного Суда. Она ожидала осуждения, но не такого же!

Ропот становился все громче. Отвиль подробно рассказывал о ее пребывании в крепости, изрядно приукрашая ее «безумие». Волк в его живописном описании был просто исчадием ада, а Монт невинной овечкой, жертвой собственного великодушия. Онор не выдержала.

— Все это ложь, — закричала она. — Все от первого до последнего слова!

Вы все трусы и лжецы! Оставьте вы все меня в покое!

— Убирайтесь вон! Вон отсюда! — Онор невольно отступила. — Вам не место в приличном обществе, мадам!

— Не орите на меня, я уйду, — закричала она в ответ. — Думаете, я так уж ценю ваше драгоценное общество? Да вы все ничтожества! Тупые ничтожества!

Дрожа от ярости, Онор бросилась прочь. Она сбежала по мраморной лестнице, чувствуя, что ее щеки и даже уши залила алая краска. Досадуя на себя еще больше, чем на своих обидчиков, она оттолкнула от парадной двери важного лакея и выскочила вон. Она не помнила, на чем приехала, и пешком, не обращая внимания на ледяной ветер, бросилась по темным городским улицам. Она не помнила, как разыскала гостиницу, где жила. Как оглушенная, она поднялась на второй этаж и распахнула дверь. Волк все еще был там, и обезумев от обиды и, одновременно, облегчения, она кинулась ему на шею, спрятав лицо у него на груди.

— Я не хотел уходить, не дождавшись тебя, — сказал он грустно.

— Как хорошо, что ты здесь, Волк. Они… все… — она махнула рукой, не зная, как рассказать ему, что случилось, и не задеть его. — Они тупые самодовольные скоты.

— Я не хотел, чтобы ты шла, — напомнил Волк.

— Ты был прав. Мне стыдно за себя.

— Ты такая, какая есть, Лилия. Нечего стыдиться. Скажи, они оскорбили тебя?

— Еще как! Они вышвырнули меня вон. Я не достойна дышать с ними одним воздухом. Вот так.

Она понемногу успокоилась, и желание плакать и жаловаться у нее прошло. В конце концов, свой выбор она сделала, и не в пользу соотечественников. И нечего теперь ждать от них терпимости — ее не будет.

Она перевела дыхание, вздохнула и, словно проблеск солнца среди туч, ее губы тронула улыбка.

— Это было глупо — идти на этот прием. Я получила урок. Полезный урок.

Волк, казалось, огорчился больше, чем она. Не из-за себя, конечно. Ему подумалось, что Онор слишком многим приходится жертвовать из-за него, а ему хотелось не только брать, но и отдавать. Все же ее улыбка успокоила его, и взяв ее на руки, он перенес ее на жесткую гостиничную кровать и осторожно уложил. Она перевернулась на живот и, подложив руки под подбородок, смотрела на него из-под ресниц. Волк присел рядом с ней на краешек кровати.

— Останься со мной, — попросила она.

— Меня ждут, Лилия.

— Подождут. Зачем ты им нужен — ночью? Вернешься утром. Пожалуйста.

Мне одиноко.

— Будь по-твоему, Тигровая Лилия, — ей удалось его уговорить. Онор потянула его к себе, и теплые руки обвились вокруг ее тела. Она приникла к нему, отгоняя навязчивые мысли и страхи. Он с ней. Все будет хорошо…

Неприветливое утро следующего дня Онор встречала одна. Волк ушел. Она стояла у окна в унылом номере постоялого двора, мечтая, чтобы неделя прошла поскорее. Ей не терпелось покинуть город, давший ей такую пощечину.

Но приходилось ждать, ничего не поделаешь.

В дверь постучали. Она неохотно отперла ее и выглянула.

— К вам гость, мадам, — вслед за хозяином появился Фурье, со смущенной улыбкой на тонком лице аристократа, он стоял, держа в руке шляпу.

— Можно?

Она посторонилась, впуская его.

— Я хотел извиниться перед вами, мадам. Я не могу спать спокойно.

Прошу вас, поверьте, что мое приглашение было искренним. Никак не предполагал, что получится столь безобразная сцена.

— Я не виню вас.

— Но это был мой прием, и я в ответе за то, что случилось. Мне чрезвычайно стыдно.

— Пустяки. Мне не следовало приезжать. Я сама виновата, — она обезоруживающе улыбнулась.

Но Фурье был безутешен.

— Не говорите так, мадам. Я виноват, что допустил подобный конфуз, и мне нет оправдания. Я могу чем-нибудь хоть частично загладить мою вину?

Он держался так мило и непринужденно, что Онор растаяла.

— Разве что вы покажете мне город.

Он просиял.

— С радостью!

Неделя пролетела незаметно. Онор-Мари, довольная и в отличном настроении, мысленно прощалась с унылой гостиницей. Утром Волк будет ждать ее в условленном месте, и они смогут наконец жить своей собственной жизнью, строить свой, им одним принадлежащий мир. Она прекрасно осознавала, какие слухи ходят сейчас по городу, и невольно забавлялась всеобщей уверенностью. Ее имя связывали с именем Фурье — и пожалуйста.

Все, от высокопоставленных офицеров до последней лавочницы, все считали, что в коварно расставленные сети этой бессовестной мадам де ла Монт попался сам Антуан де Фурье, посланник короля Франции. Они действительно часто виделись последние дни. Более того, он не скрывал ухаживаний. Всем своим видом он давал понять, что сделает все, чего бы она ни захотела. Она благосклонно принимала его ухаживания, ничуть не скрывая своей связи с Волком, ничего не обещая, ничем не завлекая его, но и не прогоняя от себя.

Словно в ответ на ее мысли, под ее окном появилась знакомая уже фигура Фурье. Он заметил ее и жестом пригласил придти. Она поспешно спустилась к нему. Он ждал за углом, нервно постукивая тростью по булыжникам мостовой.

Увидев ее, он просветлел лицом.

— Похоже, нам нужно проститься, Онор-Мари.

— Да, я уезжаю. Завтра на рассвете.

— Я тоже. Тоже уезжаю завтра во Францию, — сказал он.

— Как? Вы же собирались остаться надолго.

— Я не нужен здесь, Онор-Мари. Я думал, я могу что-то изменить. Что мой опыт кому-то интересен, кому-то нужен. Нет, нет и нет. Здесь уже все решено без меня. Никто не слышит моего голоса. Они знают только политику ружей и пушек. Они и слышать не хотят о гуманности, об осторожности. Нет, проще отправить солдат и стереть с лица земли упрямцев, чем садиться за стол переговоров. Нельзя воевать, не уважая врага. Такая война обращается либо резней, либо позорным поражением.

— И вы сдаетесь? — в ее голосе прозвучала нотка презрения.

— Я отхожу в сторону.

— О! Но это одно и то же. Вы могли бы столько сделать, Фурье. Как жаль. Когда вы отплываете?

— Завтра, Онор-Мари! У меня сердце кровью обливается от одной мысли, что вы так рискуете собой. Вы будете вовлечены в жестокую войну. ОнорМари! Франция ждет вас. Вы не видели себя в бальном наряде, а я видел. Вы светская дама. Вы созданы для блеска. Мой корабль мог бы отвезти вас домой. Я бы сделал для вас все, что возможно. Поедемте со мной!

Она покачала головой.

— Я все это знаю, Фурье. Но я люблю его. Я останусь.

— Подумайте, Онор-Мари. «Мирабела» ждет в порту и не отплывет до заката. Подумайте.

Она выдавила виноватую улыбку.

— Меня ждет Волк, Фурье. Простите меня.

— Подумайте.

— Хорошо. Но я…

— Не говорите ничего. Ну, прощайте, Онор-Мари. Возможно, мы и не увидимся более.

Они попрощались, и Онор, безжалостно усмехаясь про себя, вернулась в свои скромные апартаменты. Комнатка вдруг показалась ей ужасно пустой. Она не раздеваясь бросилась на кровать. Над ней в потолке зияла трещина, она долго смотрела на нее, ни о чем не думая, и так заснула. Когда она вернулась к действительности, уже был рассвет. Она поспешно вскочила, собирая по ходу раскиданные вещи, немногочисленные, но все же. Огляделась, не забыла ли что-нибудь. Нет, ничего. Она вздохнула, в последний раз окинула взглядом обстановку, презрительно поморщилась и потянула за дверную ручку.

Дверь была заперта.

Она стояла, бессмысленно уставившись на препятствие, не понимая ничего, но интуитивно ощущая беду. Еще раз отчаянно дернула ручку.

Заперто. В надежде, что произошла какая-то нелепая ошибка, она поискала ключи. Ключа не было. Она постучала. Никто не откликнулся. Постояв немного, она повернулась спиной к двери и изо всех сил принялась лупить по ней ногой. Она перебудила бы кого только можно, но никто не пришел. Она медленно сползла вниз и обхватила голову руками, сцепив ладони на затылке.

Все стало ясно. Никто не придет. Все было подстроено. Подстроено только ради того, что бы индейцы вернулись в свои леса без нее. Она видела, как солнце потихоньку ползет по небосводу все выше и выше, скоро оно уже стояло прямо над горизонтом. Она перебралась к окну. Кому пришло в голову защитить окно обыкновенной гостиницы железной решеткой? Зачем? Ни один вор не влез бы на такую высоту по гладкой стене. Онор не знала, сколько она простояла в одной позе, привалившись к холодным железным прутьям. Но когда солнце уже вновь едва виднелось, и красноватый закат окутал дымкой серую улицу, она услышала слабый скрежет поворачиваемого в замке ключа. Она метнулась к двери, распахнула ее, но уже никого не застала. Она вышла на улицу и остановилась в бессильной и горькой ярости, не зная куда податься.

Она понимала, что индейцы давно покинули город. Особенно учитывая слухи, которые обвиняли ее в заигрывании с Фурье. Хозяин гостиницы, пряча глаза, подвел к ней лошадь и, негромко кашлянув, чтобы привлечь ее внимание, проговорил:

— Мне велено передать вам, мадам… эту лошадь. Это для вас. И… гм…

— И что? — поощрила она его.

— И вы успеете на «Мирабелу» до ее отплытия. Вот.

Он передал ей поводья и, неловко спотыкаясь, убрался подальше с ее глаз. Онор вскочила на лошадь. Она успеет на «Мирабелу»? Возможно. Она тронула лошадь, негромко причмокнув. И путь ее лежал не в порт. Она выехала на дорогу, которая вела совсем в другую, противоположную, сторону.

Верхом она легко нагонит индейцев. А если и не нагонит, — она разыскала их поселок однажды, сделает это и снова. И никто не заставит ее отступить.

Онор была неплохой наездницей, но эта поездка вымотала ее до изнеможения. Она часто останавливалась и отдыхала, привалившись к горячей шее кобылы, но не могла побороть охватившую ее слабость. В глазах поминутно темнело, она сжимала руками виски, пытаясь взять себя в руки, но тьма возвращалась, вновь маня ее за собой. Она перешла с рыси на шаг, но все равно, ее организм отказывался повиноваться. Шум сосен отдалялся, словно кто-то невидимый затыкал ей уши. И тьма, пугающая тьма подстерегала ее, не давая расслабиться. И чем дальше, тем хуже. Она изо всех сил цеплялась за поводья, но все впереди плыло и покачивалось. Очередной приступ слабости сломил ее. Онор последним усилием заставила себя выскользнуть из седла, иначе она бы рухнула на землю. Там сознание покинуло ее.

Она очнулась в чистой светлой комнатке, узенькой, как келья. Около нее сидела пожилая монахиня и читала Библию.

— Она приходит в себя, — заявила монахиня кому-то, и в поле зрения Онор появилась молодая монахиня с живыми черными глазами-бусинками.

— Я в монастыре? — спросила Онор.

— Ты в монастыре кармелиток, дочь моя. Отдыхай. Тебя нашли на дороге сестры — просительницы подаяния, когда возвращались в монастырь. Как же можно так неосторожно, дочь моя? Одна, в таких глухих местах, в твоем положении. Нехорошо, — она осуждающе покачала головой.

— Как вас зовут? — поинтересовалась Онор.

— Я сестра Тереза, — а молодая монахиня добавила:

— А я сестра Маргарита.

Онор с благодарностью улыбнулась им.

— Вы спасли меня, сестры. Не знаю, что на меня нашло. Никогда еще мне не было так дурно. Должно быть, устала. Меня зовут Онор, Онор де Валентайн.

Они снисходительно и чуть насмешливо улыбались. Их одинаковые отрешенные улыбки смутили Онор.

— Что-нибудь не так?

— Милая, — сестра Тереза ласково погрозила ей пальцем, — женщине положено самой догадываться о таких вещах. Мы позвали к вам доктора, и он ушел лишь полчаса назад. Он сказал, что вы ждете ребенка.

Совершенно оглушенная, Онор открыла рот и тут же закрыла его. Она еще не поняла, хорошую новость услышала или нет. Она и обрадовалась, и испугалась — все сразу.

— А доктор не сказал, когда… Как скоро родится мой ребенок?

Монахини переглянулись.

— Доктор сказал, срок два с половиной — три месяца. Мы подумали, вы замужем, — осторожно добавила одна, заглядывая Онор в лицо.

— Так и есть, — ответила она, и они облегченно вздохнули.

Она рассеяно глядела в окно. Два с половиной — три месяца… Похоже, ей не о чем беспокоиться. Как раз примерно то время, когда она разыскала Волка, и они не вылазили из его тесного вигвама. Не удивительно… Она встряхнулась, сбрасывая оцепенение. Ни о каком Монте она себе даже думать не позволит. Не позволит и все.

— Спасибо, сестры. Вы спасли меня и подарили мне чудесную новость, — она приподнялась на своем ложе и по очереди обняла монахинь. — Спасибо.

Монахини вышли, и она проворно вскочила на ноги. В келье не было даже маленького зеркальца, и она принялась оглядывать свое тело, вытягивая шею, ища признаков перемен. Она не обнаружила ничего особенного. Срок был слишком мал, чтобы ее положение стало заметно. Она озябла и снова юркнула под одеяло. Теперь ей не было так одиноко. Она не была больше одна.

Она провела три дня в монастыре, чтобы как следует отдохнуть. Она не могла себе позволить потерять крошечное зерно новой жизни, которое она носила в себе.

А в это время губернатор Амбуаз принимал у себя Антуана де Фурье. Он так и не покинул пределов Нового света без Онор.

— Итак, она бежала, — ухмыльнулся губернатор. — Бежала, хотя все от мала до велика были убеждены, что она положила на вас глаз.

Колкость губернатора обидно ужалила Фурье, но он смолчал.

— Я знаю, где она.

Фурье встрепенулся.

— Где?

— В монастыре кармелиток.

— Откуда вам известно?

— Не смешите меня, Фурье. Я же правлю этой провинцией. Я должен знать многое, что от меня хотели бы скрыть.

Фурье слегка покраснел.

— Например?

— Например, что вы, как мальчишка, влюбились в эту молодую особу.

Причем без малейших признаков взаимности.

— Не правда.

— Правда, Фурье. Она догоняет индейцев, хотя здорово от них отстала.

Но она догонит их, если ее не остановят. И я мог бы остановить ее силой.

Но мне претит воевать с глупой девчонкой. Было бы лучше, если б она уехала с миром, без эксцессов. Лучше всего, с вами. И ваша мирная миссия, о которой вы так много говорили мне, имела бы головокружительный успех.

Потому что мадам де ла Монт досадная помеха на нашем пути.

— Я не понимаю. Она хочет уехать и жить с индейцами. Кому это мешает?

— Всем. Я объясню вам. Я не люблю индейцев. И никто не любит. Но все уже поняли, что мы не можем просто игнорировать их. Они дурно вооружены, верно. Они дикий нецивилизованный народ. Но какой боевой дух! И нам придется пока считаться с ними, придется как-то мириться с их существованием. Но никто не смирится, если они еще и будут спать с нашими женщинами. Онор — наше вечное унижение. Вы не представляете, какой разрушительной силой может обладать одна-единственная влюбленная женщина.

Кроме того, она путает нам все карты, принимая то одну, то другую сторону.

Она обманула офицеров д’Отвиля, и по ее вине пал его форт. Все наши нынешние уступки целиком и полностью ее вина. Ясно вам? Она как капкан.

Никто не знает, когда и где щелкнут его челюсти. Назавтра она может разочароваться в своем любовнике и вернуться. Знаете, что тогда будет?

Война. Гуроны будут мстить нам всем, хотя никто не навязывал им ее. О, мы еще наплачемся с ней!

Он с удовлетворением отметил, что Фурье поник головой.

— Она уже попортила вам немало крови, Фурье.

— Она ничего мне не обещала, — возразил он.

— Тем не менее. Она поощряла вас. И все, даже я, рассчитывали, что она поедет с вами в Европу.

— Я надеялся на это. Но она не поощряла меня. Это не правда, — гордо произнес Фурье.

— Фурье, вам нужно переубедить ее.

— Что?!

— Она должна уехать с вами. Делайте с ней во Франции что хотите, но в Америке нет для нее места. Заберите ее отсюда.

— Но…

— Вы хотели послужить интересам Франции, Фурье? Это лучшее, что вы можете для нее сделать. Вот увидите, все здесь пойдет на лад. Но я ни за что не отвечаю, пока она путается у нас под ногами.

— Она не захочет.

— Убедите ее, — настойчиво повторил Амбуаз.

— Как? Она любит его.

— Заставьте ее.

— Это низко.

— Фурье, формально сейчас вы подчиняетесь мне. Выполняйте мое распоряжение. Возьмите людей из моих солдат и езжайте. Вам покажут дорогу к монастырю.

— Что ж, я попытаюсь, — со вздохом согласился он.

— Вот и отлично!

Отдых в монастыре пошел Онор на пользу. Она не спешила уезжать, боясь, что еще не окрепла достаточно, чтобы позволить себе поездку верхом.

Однако время шло, головокружение больше не преследовало ее, и пора было покидать гостеприимный уголок. Она портила себе нервы, гадая, как ей догнать индейский отряд теперь, когда она так отстала, и вдруг проблема, терзавшая ее, отпала сама собой.

Она вторую ночь подряд не могла уснуть, потому что под ее окном непрерывно кричала какая-то назойливая пичуга. Ее частые звонкие трели заставляли Онор вздрагивать, стоило ей только начать погружаться в дрему.

Казалось, птице доставляло удовольствие трепать ей нервы. Наконец, Онор не выдержала, соскочила с кровати и распахнула окно, повторяя вслух, что сейчас непременно запустит в хулиганку чем-то тяжелым. За окном все стихло. Пожав плечами, Онор хотела вернуться обратно в постель, но какое-то внутреннее беспокойство заставило ее помедлить. До нее донесся шорох.

Шорох? И странный назойливый птичий крик? Так обычно жители леса дают знать о своем присутствии!

— Кто здесь? — шепотом спросила Онор, перегибаясь через подоконник. В лицо ей пахнул холодный ночной воздух, и она поежилась. — Здесь есть ктонибудь?

Словно в ответ раздался короткий птичий крик. Онор колебалась несколько мгновений, не зная, верить ли интуиции. В конце концов, она решилась. Двери монастыря на ночь запирали, так что она разыскала толстый шнур, привязала к ножке кровати и перебросила через подоконник. Ее окно, к счастью было не слишком высоко над землей, и она спустилась вполне благополучно.

Предчувствие не обмануло ее. Волк ждал ее, затаившись во мраке.

— Ты не слышала мой зов, Лилия? — спросил он.

Онор смутилась и честно призналась:

— Слышала. Но я-то думала, это не спится какой-то птице.

Как ни грустно было Онор-Мари покидать добросердечных монахинь, не попрощавшись и не поблагодарив их за все, выхода у нее не было. Она не могла рискнуть рассказать им правду. Они вряд ли поняли бы ее правильно.

Они ушли вдвоем с Волком, ушли куда-то в загадочную черную тьму, где их ждало неизвестное будущее, полное новых горьких и радостных сюрпризов. Она догадывалась, что больше будет сюрпризов горьких, еще больше невосполнимых потерь, но ничто не могло быть хуже, чем вкус одиночества, который она знала слишком хорошо, пронзительного одиночества, преследовавшего ее, даже когда вокруг перешептывалась толпа.

Они провели вместе несколько дней, но однажды туманным утром отряд солдат преградил им дорогу. Они силой увезли Онор. Ее привезли в придорожную гостиницу. Она молила их отпустить ее, но они угрюмо твердили, что это «приказ губернатора», и ничто не заставит их ослушаться. Для нее было сюрпризом увидеть Фурье, ожидавшего ее на месте.

— Как, вы?! — вырвалось у нее. — Вы не уехали?

Он сделал солдатам знак удалиться. Они остались наедине. Фурье усадил ее на кушетку.

— Можете поверить, Онор-Мари, что это не моя идея — увезти вас. Моя воля — вы бы и поныне были там… где вам хорошо. Это решение губернатора д’Амбуаза, исполненное его людьми. Мне так жаль, Онор-Мари, я рассчитывал застать вас в том монастыре, но я опоздал.

— Вы знали?! — поразилась она.

— Меня послал Амбуаз, но я надеялся предупредить вас, или хотя бы поговорить с вами начистоту. Но вышло не по-моему. Вы не вините меня, ОнорМари?

— Не виню, но… Вы не уехали? — повторила она свой вопрос. — Почему?

— Без вас? — с горечью произнес он. — Я ждал, надеялся, вы одумаетесь.

Потом я понял — вы все для себя решили, Онор. И я понял, что не могу уехать. Не только потому, что мое сердце осталось здесь. Вы оказались правы, я не могу бросить на полпути то, ради чего я приехал, не могу сдаться и оставить все как есть. Я попробую сделать хоть что-то. Возможно, мало. Возможно, даже чересчур мало. Но хоть что-то, от чего этот мир станет лучше.

Она улыбнулась.

— Я рада, что вы не разочаровали меня. Но что теперь? Вы позволите мне уйти с миром?

Фурье заколебался.

— Было бы лучше, правда лучше, Онор-Мари, чтобы вы не уходили. Я не знаю, как, чем вас убедить.

Она пожала плечами.

— Невозможно. Меня нельзя переубедить.

— Но почему, Онор?! — воскликнул он с горячностью. — Почему?! Что связывает вас с ним? Вы умная, образованная женщина, и я не помню, чтобы с кем-нибудь я имел столь занимательную беседу, как с вами. Что может связывать такую женщину, как вы, Онор, с человеком его взглядов и воспитания, кроме телесной близости? Что? Я не могу понять.

Она отступила на шаг. И правда, что? Волк не был и поразительно красив, как не был и гением, намного опередившим свое время, порой он бывал упрям, порой жесток, он был разным — ни хуже, ни лучше других. И все же, было что-то, что накрепко привязало ее к нему. Надежность, преданность? Странное сочетание первобытной силы с робкой нежностью влюбленного? Или это просто была любовь, стихийная сила, которая смела со своего пути сомнения и преграды.

— Я люблю его, Фурье, — выговорила она. — Вот и весь ответ.

— Но дальше, Онор-Мари, что будет дальше? Каков будет ваш завтрашний день?

— Я не думаю о нем, — призналась она. — На то он и завтрашний. Я хочу назад, Фурье. Отпустите меня.

Он прошелся по комнате, скрестив руки на груди.

— Я получил известия, что ваш муж отбыл во Францию. Безусловно, там он начнет процесс, и вас признают погибшей. Он заберет все. Подумайте, Онор.

— Пусть подавится моими деньгами, раз они так ему приглянулись. Я несказанно рада слышать, что он уехал.

Ее лицо исказилось до неузнаваемости при одном лишь упоминании о Монте. Фурье смотрел на нее, мучительно стыдясь своего двусмысленного положения.

— Так я могу уехать? — спросила Онор с нетерпением.

— Боюсь, что нет, — выговорил он тихо. — Я не стал бы препятствовать вам. Но солдаты станут. Вы не сможете уехать. Сожалею, Онор. Поймите меня.

— Вот как? — она не была особенно удивлена, но все же… — Что же, теперь я пленница у своих же соотечественников?

Фурье смущенно прочистил горло.

— Мне кажется, они получили распоряжение помешать вам уехать с ним, а не лишать свободы.

Ответом ему был нервный смешок.

— Конечно же, меня не лишают свободы. Всего лишь не позволяют делать то, что я хочу.

Их прервал один из солдат, робко просунувшийся в дверь.

— Карета ждет.

— Какая карета? — машинально спросила она. Но солдат уже исчез. — Какая карета? — повторила она, оборачиваясь к Фурье.

— Вас отвезут обратно в город.

— В город? — она еле сдерживалась. — Очень хорошо. В город!

— Онор! — взмолился он. — Прошу вас. Мы посмотрим, что можно будет сделать. Возможно, вас не будут очень уж тщательно охранять.

Онор взяла себя в руки. Выхода не было. Ей придется ехать с этими людьми. Но это еще не конец, она не побеждена. И Волк не побежден. Она медленно-медленно перевела дух, унимая судорожно бьющееся сердце.

Через полчаса она покинула гостиницу. Вместе с Фурье они заняли места в дорожной карете, а солдаты верхом сопровождали их. Онор видела из окошка, как они скачут, не отставая от них ни на шаг. Узкая дорога была приспособлена скорее для верховой езды, и карету нещадно подбрасывало на ухабах. Онор старалась расслабиться, откинувшись на спинку сиденья, и не обращать внимания на тряску.

Засада ожидала их за очередным поворотом дороги. Стрела поразила лошадь, и отчаянное ржание огласило пустынную долину. Она встала на дыбы и рухнула наземь, перегородив собой путь. Кучер с руганью соскочил с козел.

Солдаты озирались, беспомощно вцепившись в поводья перепуганных лошадей, и не видели, откуда пришла беда. Лес был по-прежнему тих. Но лишь только маленький отряд начал вновь обретать душевное равновесие, как прогремел протяжный индейский клич, наполняя ужасом души солдат. Они палили из ружей наугад, постепенно впадая в панику. Индейцы появились внезапно, вдруг отделившись от тьмы. Их гибкие сильные тела, раскрашенные белым и красным, бесшумно и стремительно бросились в атаку. Вопли ужаса прорезали воздух, грохот выстрелов оглушил Онор-Мари. Она приоткрыла дверцу кареты и едва не вывалилась прямо на руки Волку. Он подхватил ее и поставил на ноги.

Оглушив бросившегося наперерез солдата, Волк увлек Онор подальше от свистящих стрел. На этот раз индейцы имели бесспорное численное преимущество над солдатами. Губернаторский отряд был наголову разбит.

— А Фурье? — она трясла Волка за плечо. — Что с ним сделали?

— Успокойся, Лилия. Он жив.

— Точно? — она понемногу успокоилась.

— Он жив, — веско объявил Волк. — Он спасся.

Онор с облегчением прислонилась лбом к его плечу, все еще не веря, что все обошлось, и они снова вместе. Придя в себя, она поверила, что все уладилось, и, конечно, стоило ей поверить в это, как ее наивные фантазии были развенчаны. Словно издалека, слышала она строгие слова Волка о том, что ей следует отправиться в Соун-Крик и поселиться там. Она непонимающе и изумленно покачала головой.

— Зачем, Волк? Почему я должна куда-то идти?

— Это война, Тигровая Лилия. Ты не можешь оставаться со мной. Это опасно.

Теперь до нее дошло — он собирается оставить ее одну, — одну, после всего, что она пережила. Ради чего тогда…

— Ну нет, Волк! — воскликнула она, впиваясь пальцами в его плечи, словно собираясь вытрясти из него душу. — Так не пойдет! Никуда я не без тебя не пойду!

— Я провожу тебя, — его лицо осталось непроницаемым. Она готова была поверить, что ему все равно.

— Нет. В конце концов, жена я тебе или не жена?! Я же всего только хочу быть с тобой! — она едва ли не кричала на него, ослепленная горячей волной гнева.

— Рядом со мной мои воины, Тигровая Лилия. Ты видишь около них их жен?

Нет, их жены далеко, в безопасном месте, там, где их не сразит выстрел белого человека. И ты должна быть там, где тебя никто не тронет.

— Это не правильно, не правильно, — упрямилась Онор, хотя уже начинала понимать, что Волка не переспоришь. — Я не хочу отсиживаться в темном уголке, пока ты рискуешь жизнью.

— Я знаю, что ты не хочешь, — тихо сказал Волк. — Никто не хотел бы.

Но что значат наши желания? Ведь я, и ты, Тигровая Лилия, мы оба знаем, что так нужно. Ты не можешь воевать наравне с моими воинами — ты не рождена воином. А я не могу не защищать мой народ. Так написана твоя судьба — ты должна ждать.

Она поникла в его руках. Бессилие что-либо изменить — вечное напоминание, что никто не распоряжается своей судьбой.

Ей с первого взгляда не понравился Соун-Крик. Она бы даже не назвала его городом. Деревянные одноэтажные строения тянулись вдоль грязных улочек, и только неаккуратные аляповатые вывески оживляли серый пейзаж.

Она жалобно оглянулась на Волка, вдруг он передумал, но он неумолимо покачал головой.

— Я приду за тобой, — он крепко сжал ее руку.

— Хорошо, — она почти смирилась. Но душа у нее ныла и разрывалась на части. Подобно каждой из женщин, когда-либо отпускавших своих близких на войну, она не могла думать ни о долге, ни о чести, она помнила только, что может потерять его навсегда.

— Что же мне делать? Куда мне идти? — Соун-Крик выглядел чужим, грязным и неприветливым, и Онор не представляла, как ей выжить в нем одной.

— Просто жди меня, Лилия. Поселись в одной из тех комнат, что сдают бледнолицые, и жди.

Она горько рассмеялась его наивности.

— У меня остались жалкие гроши, Волк! Их не хватит даже, чтобы заплатить за комнату, а я еще и не воздухом питаюсь! А ты говоришь…

Его строгие черты не смягчились, он смотрел прямо на нее с каким-то отеческим сожалением.

— Ты всегда знала, Тигровая Лилия, что я не смогу дать тебе то, к чему ты привыкла. Мой народ не нуждается в деньгах. Все, что нам нужно, мы делаем себе сами. Если ты одна из нас, ты справишься. Если нет…

Она не дала ему договорить фразу.

— Я справлюсь, Волк, не сомневайся во мне.

— Хорошо.

Они обменялись долгим поцелуем на прощание, а спустя несколько мгновений она уже стояла одна на пустой улочке. Светало. «Кажется, у меня начинается новая жизнь», — с горечью подумала она. И вдова Креза отправилась на поиски работы.

Ничего так не раздражало Онор-Мари, как мерное шкрябание метлы по деревянному полу. Этот звук отдавался у нее в голове, вызывая острое желание взвизгнуть и броситься наутек. Но она лишь вздохнула и сняла с огня огромную кастрюлю с подогретой водой. Теперь самое противное — она принялась мыть грязные тарелки, оставшиеся после ужина. Служанка в салуне — кто поверит, что это она, баронесса, дочь графа де Валентайна, портит нежные руки тяжелой работой. Мгновение она разглядывала потрескавшуюся кожу на своих руках, которая приобрела нездоровый красноватый оттенок от постоянного соприкосновения с водой. Вот так насмешка — она устало и недоумевающе покачала головой. Столько усилий, и все напрасно. Она получила то, чего всегда страшилась. Служанка в дешевом салуне!

Уворачивается от липких рук нетрезвых посетителей, подает им еду и моет тарелки — и так целый день, до ночи. Вот итог ее стараний! А взамен, взамен она получает полусъедобную еду и койку в комнате, больше похожей на чулан! И одиночество… Оно вновь отыскало ее и навалилось на нее со звериной беспощадностью. И кому нужна независимость, обретенная такой ценой? А Волк… Однажды он и впрямь навестил ее.

Теперь Онор не могла ошибиться, и когда она услышала знакомый крик сойки, то первым делом бросилась к окну и распахнула его настежь. Ее комнатка находилась на первом этаже и окном выходила на заброшенный пустырь. Онор подождала, и ждать пришлось недолго. Не прошло и минуты, как Волк перебрался через пустячное препятствие и оказался внутри. Он выглядел побледневшим и усталым.

Онор не спрашивала, как он разыскал ее, и не спрашивала, как он решился придти в город, полный людей, столь недоброжелательно настроенных.

Она обрадовалась со всей доступной ей силой, мгновенно простив ему свои недавние страдания на грязной кухне.

— Закрой окно, — проговорил он, присаживаясь на край ее жесткой кровати. Она поспешно кивнула, задвинула щеколду и опустила жалкие занавески. Затем она обернулась и обнаружила, что Волк заснул, одной рукой прикрыв глаза от света, другая же бессильно свесилась вниз, касаясь пола кончиками пальцев. Онор замерла; обида, гнев всколыхнулись в ней, но ненадолго, сменившись острой, ноющей, как рана, жалостью. И нежность с привкусом горечи затопила ее сердце. Она сидела около него в течение долгой-долгой ночи, с жадностью скряги собирая мгновения, когда он был рядом. Она осторожно подняла его руку и прижалась к ней щекой, и сидела так в смутной полудреме, надеясь оттянуть неминуемое приближение утра.

А рано утром он снова ушел, и ей ничего не оставалось, кроме как отпустить его.

— Все скоро кончится, — обещал он ей уходя. — Гуроны будут воевать на стороне Франции, и наши народы станут братьями.

Его слова утешения только пугали ее еще сильнее.

— На стороне Франции против кого?

— Гуроны помогут франкам воевать с английскими воинами, взамен франки помогут одолеть алгонкинов, — серьезно пояснил он. Ей хотелось завизжать.

— Я не верю, Волк, — простонала она.

— Они дали слово чести.

Он верил им! У Онор голова пошла кругом. Он верил французам, и в голове у него не укладывалась возможность, что те только ищут способ подставить индейцев под пули вместо себя. А она не умела втолковать ему, что им ничего не стоит солгать. Он не был ни глуп, ни наивен, он всего лишь мерил людей по своей мерке, мерке, где честное слово ценилось дороже всего золота мира.

Они не виделись несколько недель, потом он пришел за ней. Как ни стыдно ей было, Онор расплакалась, увидев его вновь.

— Забери меня отсюда, — молила она. — Я не могу так больше. Лучше попасть под случайную пулю, чем гнить тут заживо. Посмотри на мои жуткие руки, посмотри на меня, Волк! Это уже не я, Тигровая Лилия, это вьючная скотина, которая смиренно тащит свое ярмо. У меня не осталось ни мыслей, ни желаний, мне все становится без разницы — я устала, я не могу так жить.

Она уже практически готова была покинуть его, если он не согласится, до такого состояния она дошла. Но он согласился.

— Хорошо, Тигровая Лилия. Я возьму тебя с собой.

— Возьмешь? — она задохнулась от радости. — Правда, возьмешь?

Он сдержанно кивнул.

Онор бросилась к нему на шею, сияя от облегчения, но тревога вернулась, не дав ей и минуты насладиться покоем. Что-то не так было с Волком, она еще не вполне осознала что, но не так. Она почувствовала, — то, что творилось у него в душе, нашло отклик в ее сердце, и в душе у него была тьма. Она отпрянула.

— Что случилось, Волк?

— Пойдем, Лилия, поговорим по дороге.

Он не отрицал… Онор больше не нуждалась в словах.

Они покинули ненавистный Онор Соун-Крик, и скоро углубились в лес. Там она, еще недавно дрожавшая от каждого шороха, чувствовала себя теперь почти как дома. После душной жаркой кухни, где она работала, она думала, что попала в рай.

Когда ей наконец удалось вытянуть из Волка несколько скупых слов, она узнала, что его племя потерпело жестокое поражение от английского отряда, и теперь гуроны являлись одним из самых малочисленных племен во всем Новом Свете. Несколько десятков уцелевших — вот и все, что осталось от грозного лесного народа. И еще воспоминания…

Она не посмела высказать вслух свою радость, что видит его среди живых, но в душе она дорожила только его жизнью. Она страдала, потому что страдал он, но сама она не испытывала ничего к его соплеменникам. Она не ругала себя за бездушность. У нее не хватило бы сил сопереживать всем. Она не утешала Волка, — его обидели бы ее утешения. Она молча приняла очередной удар судьбы.

Уже на другой день Онор начала сожалеть об аде, которого лишилась. По крайней мере, это был теплый ад, где не было пронизывающего ледяного ветра. Она ежилась от холода, вздрагивая от каждого порыва ветра. Волк отдал ей свою бобровую накидку, но она все равно стучала зубами. Она жалась к нему, как замерзший птенец, измученная и несчастная.

— Оленьи следы, — заметил Волк, внимательно разглядывая землю. Онор проследила за его взглядом и ничего не увидела.

— Где?

— Вот, смотри, — он показал ей носком мокасина на отпечаток. Теперь она заметила его и равнодушно кивнула.

— И что?

Волк терпеливо пояснил:

— Видишь, какой слабый след и как далеко до следующего? Олень мчался во весь дух. Мчался от охотника. Иди за мной, Лилия.

Она уныло поплелась за ним. Она устала, и ей было безразлично, хоть бы за оленем гнался сам дьявол. Они следовали вдоль оленьего следа, пока не догнали самого охотника. Волк, казалось, был удовлетворен. Охотником оказался индеец, чью голову венчал длинный хвост волос, украшенный беличьими лапками. Он был высок, даже выше Волка, и выглядел сильным и недружелюбным. Впрочем, один только недружелюбный вид давно уже не смущал Онор, хотя бы потому, что и сам Волк не выглядел безобидным, но она к нему привыкла — такому.

— Это ирокез, — сказал Волк Онор, словно это что-либо объясняло. Она хотела переспросить, но не успела.

— Что делает ирокезский воин на чужой земле? Или его собственная земля больше не богата лосями и оленями?

— Ирокезским воинам не требуется разрешение, чтобы ходить, где им нравится, — отпарировал индеец. — А что гурон делает в обществе бледнолицей скво? Нанялся к ней в услужение?

— Гуроны были и будут свободным народом, когда о ирокезах не останется и воспоминаний.

У Онор появилось подозрение, что эта словесная перепалка нечто вроде разминки. Она оказалась права.

— Так ли смел гуронский воин в бою, как в речах? Или во время битвы он отсиживается с гуронскими скво в лесу?

— Я готов. Но ирокез, видно, не спешит принимать бой.

— У меня нож, — предупредил ирокез, предъявляя оружие. — Если у тебя нет, я брошу свой.

— Оставь. У меня есть чем биться с тобой.

Онор начала думать, что сходит с ума. Ей казалась забавной эта ситуация, а грозные воины напоминали ей озорных мальчишек, но часть ее четко осознавала, что это не игра.

— Позволь мне сказать два слова моей скво, — сказал Волк.

— Я жду, — его противник вежливо поклонился. Период взаимных оскорблений завершился, и теперь оба были галантны, как заправские парижские бретеры. Волк отвел ее в сторону.

— Лилия, ты вряд ли понимаешь, но тебе придется принять это. Наш обычай таков, что победитель получает все, что имел побежденный. Его оружие. Его жену. Все.

Она удивленно приподняла брови.

— Хочешь сказать, что… Я же не вещь, Волк.

— Нет. Но таков обычай.

Смысл сказанного постепенно дошел до нее. Она побледнела, и Волк не очень успешно попытался успокоить ее.

— Я не могу позволить ему победить, Лилия. Тебе нечего бояться. Я не проиграю.

— Ты не проиграешь, — эхом отозвалась она. Сумасшедший, жестокий мир окружал ее, и она не могла понять, как ей выжить в нем. — Что ж, иди, раз надо, — она знала, что уговоры не изменят ничего, только расстроят обоих.

Она скромно отошла в сторону, освобождая им место.

Кто был сильнее в этой схватке, должно быть, никто не мог бы сказать наверняка. Они оба были сильны, бесстрашны и увертливы, и в который раз острое лезвие рассекало воздух. Уставшая бояться, Онор с тупым равнодушием следила за ними. Вот ирокез на мгновение ослабил контроль, и нож вылетел у него из руки. Волк получил преимущество, но ненадолго. Враг сумел отвести его руку от своего горла и обезоружить его. Теперь они боролись голыми руками. До Онор доносилось их хриплое прерывистое дыхание. Время шло, их силы иссякали, а никто не побеждал, и никто не сдавался. И тогда вдруг тишину бескрайних просторов потревожил выстрел, прозвучавший где-то неподалеку, совсем рядом. Противники замерли, настороженно прислушиваясь.

— Это охотничье ружье, — неуверенно заметил ирокез.

— Белый охотник в этих краях? — усомнился Волк.

— Это охотничий карабин, — настаивал ирокез.

— Возможно, это охотник-одиночка. Солдат не рискнул бы выдавать себя.

— Не может быть, чтобы это был солдат.

Выстрел не повторился, и оба переглянулись, ощущая, что глупо было бы продолжать борьбу.

— Ирокезский воин силен и храбр, — наконец признал Волк.

— Не более, чем силен и храбр воин из племени гуронов.

Они поднялись на ноги.

— Я скажу моим братьям, не правильно, что мы враждуем с гуронами. Они одной с нами крови, — высказался ирокез. — Мы должны быть братьями.

— Мой народ поддержит меня. Мы не должны воевать. Мы закопаем топор войны.

Они уселись на землю, принявшись неторопливо раскуривать трубку. Важно передавая ее друг другу, они совершили свой обряд, значивший для них больше, чем любые подписи и печати.

— Вот, возьми, — Волк протянул ему свой пояс, расшитый загадочным узором из мелкого бисера. — В память о сегодняшнем дне.

— Я с радостью принимаю твой дар, но мне стыдно, что мне нечего подарить тебе в ответ.

— Подари мне услугу, — предложил Волк.

— Зоркий Орел заранее согласен на любую, — тут же согласился индеец.

— Эта скво — моя жена. Ты сможешь отвести ее в безопасное место?

У Онор вырвалось змеиное шипение, и она закатила глаза, сдерживаясь.

— Я знаю такое место, — подумав, объявил Зоркий Орел. — Там твоя скво будет в безопасности, и о ней позаботятся.

— Очень хорошо. Я благодарен тебе, Зоркий Орел.

— Знаешь, Волк, если ты ищешь способ избавиться от меня…

— Тигровая Лилия, — он возмущенно сверкнул глазами, — не заставляй меня приказывать тебе. Она обиженно умолкла, и он добавил помягче, — я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я хочу, чтобы ты осталась невредима. Я приду за тобой. Разве я тебе лгал?

— А я не хочу быть вдали от тебя, — жалобно выговорила она. Однако это уже был не довод, а просто выражение ее тоски и нежности.

Последнюю ночь провели они вместе, а наутро она ушла с Зорким Орлом. С ним ей пришлось путешествовать недолго. Вскоре он привел ее в какой-то городок.

Там Зоркий Орел указал ей каменный дом на окраине.

— Здесь.

Она смотрела на него недоумевающе и ждала объяснений.

— Тебя здесь примут, Тигровая Лилия. Здесь живет Белый Ворон. Он разрешит жить у него.

Индеец постучал в дверь, удары гулко отдавались в тишине. Когда дверь отворили, Онор поняла, почему он был так уверен, что ее здесь примут. В дверном проеме показалась тоненькая фигура молодой женщины, индианки, она слегка взволнованно оглядела гостей, но овладела собой и вежливо пригласила их войти. Небольшого роста, с длинными черными косами, она выглядела совсем девочкой, а кроткий взгляд только усиливал впечатление.

— Это Важенка из племени ирокезов, — хмуро представил ее Зоркий Орел, неодобрительно глянув на простое темное платье, скроенное по французской моде, которое носила юная индианка.

— Э, да у нас гости, — низкий мужской голос донесся откуда-то снизу, и через пару мгновений Онор увидела, как взъерошенный мужчина с бутылкой вина в каждой руке и под мышкой поднимается по винтовой лесенке, похоже, ведущей в погреб. Вопросительный взгляд, обращенный к Зоркому Орлу, ничего не дал. Индеец его проигнорировал.

— Приветствую тебя, Белый Ворон.

Хозяин дома, ничуть не удивившись, приветствовал гостя по индейскому обычаю. Онор ничего не понимала.

— Я должен покинуть твой дом, Белый Ворон, но я оставляю тебе эту женщину. Береги ее, она дорога нашему народу. Готов ли ты отвечать жизнью за ее безопасность?

— Для меня дело чести оказать услугу моим друзьям, — церемонно ответил хозяин. Юная индианка все это время простояла с потупленным взором, словно провинившаяся девочка. Она подняла взгляд огромных оленьих глаз, только услышав свое имя. — Важенка обо всем позаботится. Да, дорогая? — он демонстративно чмокнул ее в затылок, и та совсем стушевалась. Зоркий Орел невозмутимо заметил:

— Ее зовут Тигровая Лилия. Береги ее, Белый Ворон.

Скрипнула дверь, и ирокез исчез. Онор-Мари, немного сбитая с толку, выдавила любезную улыбку.

— Вообще-то меня зовут Онор-Мари де Валентайн, и я полагаю, что вы, как и все мои друзья, будете называть меня просто Онор.

— К вашим услугам, Оскар Кантадьер. Приятно познакомиться, хотя и при столь странных обстоятельствах. Соланж, дорогая, не сходить ли тебе за бокалами? Я, кажется, весьма кстати отправился за вином. Вы любите вермут?

— Клянусь, я так устала, что люблю все, что наливают.

— Недурно! — он засмеялся. — Пройдемте, Онор, я покажу вам столовую.

Он был приветлив и вполне симпатичен, но Онор не могла избавиться от настороженности. Ей казалось, человек по природе своей не может искренне радоваться свалившимся на его голову незнакомым гостям, да еще и на ночь глядя. А этот Кантадьер вел себя так, словно она сделала ему одолжение. И либо он отлично воспитан, в чем она сомневалась, либо очень осторожен.

Небольшая, но уютная столовая понравилась Онор, она с удовольствием опустилась в мягкое кресло. Важенка, или Соланж, как звал ее Кантадьер, бесшумно сновала туда-сюда, собирая на стол. Похоже, никаких слуг здесь не водилось, хотя дом не производил впечатления бедного. Ей предложили тарелку с поджаренными кусочками мяса, обильно политого соусом, и Онор охотно принялась за еду, осознав, как сильно она голодна, лишь почуяв запах пищи.

— Это Соланж готовит, вкусно, не так ли? — похвастался Кантадьер. — Правда, я никак не отучу ее класть в мясо всякие загадочные травы, но думаю, со временем она поймет, что лучше положить в еду добрую щепотку соли, чем полдня рыскать по лесу в поисках какого-нибудь колдовского корня.

— Я не согласна, — возразила Онор с набитым ртом. — Пусть все остается как есть. Рецепт идеален.

Важенка смущенно глядела в пол, не вмешиваясь в разговор, но розовея от комплимента. Онор все никак не могла понять ее статуса в этом доме. Она вела себя смирно и кротко, как служанка, и не успела Онор доесть, как она собрала грязную посуду и умчалась в кухню. Впрочем, скорее всего, решила Онор, она была женой Кантадьера, а вела себя так, как по ее разумению положено вести себя жене — заботиться о господине и молчать.

Первые дни в доме Кантадьера Онор потратила на попытки подольститься к Важенке, не потому что молодая индианка была ей нужна, а скорее из некой солидарности. Ей не нравилось, что на хрупкие плечи индианки пала необходимость вести дом без единого помощника. Супруг лишь гонял ее с поручениями: то набить ему трубку, то подогреть воды, то принести плед.

Завоевать расположение индианки оказалось несложно. Она рассказала ей свою историю, и Важенка прониклась к ней доверием. Онор-Мари больше не была для нее чужой белой женщиной, она была женой вождя гуронов, человека безусловно уважаемого и благородного, тем более, что Зоркий Орел признал в нем друга. Сама Онор в грустью убеждалась, что Важенка, вырванная с корнем из родной почвы, только безвременно зачахнет в доме Кантадьера. Какой-нибудь Зоркий Орел был бы ей гораздо лучшим мужем. «Вот так же странно и чужеродно выгляжу я в вигваме Волка,» — печально думала Онор, наблюдая за ней. Как чернильная клякса на картине, просто не так, не к месту и не ко времени.

С Кантадьером все было сложнее. Он был сама галантность и гостеприимство, это так. Но вскоре она обнаружила, что за ним водятся другие грешки. Он пил. Пил не запойно, до бесчувствия, но постоянно, доводя себя до тупого полузабытья, когда он мог еще сам отыскать дорогу в свою спальню, но с трудом соображал, что за женщина ждет его там. В один из вечеров Онор довелось присутствовать при первой стадии его сражения с собственным организмом. Он выпил только полбутылки, и заметив Онор, которая хотела незаметно проскользнуть в свою комнату мимо него, удержал ее и усадил в кресло, сунув в руки рюмку. Он был еще вполне вменяем, но отказ разделить с ним удовольствие выпить уже мог воспринять как оскорбление. Онор села напротив него, чуть пригубив вино и рассеянно разглядывая его на свет. Кантадьер развалился на кресле, вытянув ноги и пристроив их на соседний стул. Очередная рюмка исчезла в его горле, не встретив ни малейшего препятствия.

— Вам нравится у меня? — вдруг спросил он.

— Безусловно, — осторожно ответила Онор. — У вас очень уютный дом и очаровательная жена.

— Соланж? Соланж — прелесть, — он ухмыльнулся.

— Вы по-настоящему женаты на ней? — спросила Онор. — Вы обвенчаны в церкви?

Кантадьер расхохотался, расплескав очередную рюмку и вытирая облитый живот рукавом.

— Ну вы скажете! Еще чего, венчаться с индианкой! Зачем это мне! Она и так получила все, о чем могла только мечтать.

Онор было неприятно это слышать, и ее настороженность перешла в стойкую антипатию к этому человеку.

— Я думала, если кто-то наперекор общественному мнению женится на индианке, то, уж по крайней мере, по любви.

— Вздор! — он влил в себя новую порцию вина. — Мне любить ее? Она миленькая, но не настолько.

— Зачем же тогда? Вы разлучили ее с привычной жизнью, забрали из родного дома. Зачем?

— Зачем? — переспросил он, ухмыляясь. Его лицо покраснело и противно заблестело — он был пьян. — Зачем, спрашиваете вы. Слушайте же, Онор. Два года назад я приехал в эту чертову страну, чтобы разбогатеть. Я знал, что буду богат, знал и все тут. Но не знал, как это произойдет. Я путешествовал, объездил вдоль и поперек все эти земли, познакомился с индейцами. Это было мирное непуганое племя, и оно приняло меня как родного. Их ничуть не смутило, что я белый. Они жили себе у подножья гор, защищенные с трех сторон, и не знали, что белые их враги. Эта весть еще как-то не дошла до них. Я пожил с ними, и однажды, копая вместе с ними какие-то съедобные коренья, я вырыл вместе с песком желтый самородок, золотой самородок. Я уж понимаю в таких вещах. Короче, ясно было, что мое богатство нашло меня. Я стал думать, как согнать этих проклятых дикарей с их чудесной земли. Земли, где таились такие сокровища. Я не мог в открытую перекопать всю их деревню. Меньше всего мне хотелось что-то им объяснять.

Нет, еще меньше, чем объяснять, мне хотелось с кем-то делиться. Я хотел, чтоб они просто ушли и жили где-нибудь в другом месте. Но они такие упрямые. Никакие мои хитрости не сбили их с пути. Они цеплялись за свои драгоценные земли, и никуда не хотели идти. Я рисовал им перспективы, соблазнившие бы любого. А они уперлись. Тогда я шепнул пару слов кому следует. Война была в самом разгаре, и мои друзья только и успели сказать «спасибо» за то, что я навел их эту деревню. Оказывается, о ней никто и не знал. Через два дня уцелевшие дикари рыскали по лесу, как дикие звери, а от их деревни осталось пепелище. Я прибыл туда, довольный собой, с киркой и лопатой. И что же? Они вернулись. Я не верил своим глазам. Вместо трех сотен пришли три десятка, три десятка крепких здоровых мужиков, с которыми я не собирался драться. Они намерены были жить на своем любимом месте и не думали никуда уходить. Естественно, они заподозрили меня. Не полные же они дураки. Я отбрыкивался, как мог. Но, ясное дело, когда человек внезапно исчезает, а вместо него появляется полк солдат, а потом возвращается на очищенное место — это более чем странно. Я сказал им, что должен был испросил совета у своего бога. И теперь вернулся просить руки дочери вождя Важенки, которая осталась жива и невредима. Они поверили мне. Важенка была самой завидной невестой в их племени, и они ничуть не удивились. Черт их знает почему, но они отдали мне Важенку. Кто их знает, может решили, что это судьба, а может, что связь с белыми в будущем защитит их от истребления, не знаю. Я пожил с ними для отвода глаз, а потом забрал Важенку и ушел от них. Не хватало мне прожить жизнь в вигваме.

— И больше вы не пытались согнать это племя с их земли?

— Нет. К слову, после женитьбы на Важенке я-таки порылся в их песке.

Потихоньку, под разными предлогами. И ни черта, даже обидно. Никакого золота. Может, где там и залегает жила, но или очень глубоко, или вообще в стороне. Я, по крайней мере, ее не нашел.

— Но вы, как будто, не бедны?

— А, это… Пара удачных спекуляций. К тому золоту не имеет никакого отношения.

— Вы настоящий негодяй, — признала Онор. Он был уже так пьян, что не оскорбился.

— Да вы еще не видели настоящих негодяев, Онор. Я мог выкинуть ее на свалку. Любой бы вышвырнул ее вон. А я держу слово. Я взял ее в жены, не важно при каких обстоятельствах, и теперь она проживет всю жизнь со мной, до самой смерти. Даже если я женюсь… как вы сказали, по-настоящему? Даже если я женюсь по-настоящему, на белой женщине, я не выгоню ее вон. Это мое искупление.

Он был горд собой, как святой апостол, и Онор охватило неодолимое отвращение к нему. Она молча поднялась и, не говоря ни слова, ушла к себе.

Он ухмыльнулся ей вслед, насмешливо и презрительно одновременно. Затем потряс пустой бутылкой над бокалом, получил последние несколько капель, допил и мрачно уставился на ковер под ногами, заляпанный многочисленными пятнами от вина.

Онор не суждено было найти хоть немного покоя. Даже такое безопасное место, каким казался дом Кантадьера, для нее не стало убежищем надолго.

Судьба распорядилась по-другому.

В то утро Онор скучая слонялась по дому. Важенка с ужасом восприняла ее предложение помочь по хозяйству, заявив, что Онор гостья и негоже привлекать ее к работе. Делать было нечего, и Онор одиноко грустила у окна. Она не мечтала, не строила планов, просто с печалью в сердце смотрела вдаль. Кантадьер в дурном настроении сидел в гостиной, у него трещала голова после вечерней попойки, и он был угрюм и неразговорчив.

Важенка отправилась в погреб прибраться. День походил на любой другой из тех, что Онор провела в их доме. Онор первая заметила странное скопление людей, направлявшихся к их дому. Сначала она не обратила на них особого внимания, но потом, когда они подошли поближе, она удивилась их костюмам, похожим на длинные плащи с капюшонами. Казалось, они хотели остаться неузнанными. Настал момент, когда она поняла — они не пройдут мимо. И сразу услышала настойчивый стук во входную дверь. Заскрипели половицы — Кантадьер лично пошел отпереть гостям дверь. Онор с нехорошим предчувствием метнулась к лестнице, надеясь предупредить его, но вовремя отпрянула, скорчившись в уголке. Было поздно предупреждать, странные гости уже были на пороге. Высокий голос из-под капюшона заявил:

— Ты Оскар Кантадьер, взявший в дом свой язычницу? Наш совет приговорил тебя к смерти. Ты признал дикарку за жену свою, и теперь мы не считаем тебя за одного из нас. Ты больше не христианин, не белый, не француз. Ты такой же дикарь, наш враг. Убейте его!

Онор сжалась в своем углу. В одном ей повезло. Кантадьер, пытаясь спастись, стал пятиться назад, и убийцы последовали за ним в дом. На Кантадьера Онор махнула рукой, она не собиралась помогать ему. Но возглас «Ищите индианку! Смерть ей!» напомнил ей, что у нее есть друг в этом доме. Испуганный вопль Кантадьера подстегнул ее. Онор, согнувшись втрое и вжав голову в плечи, помчалась по лестнице вниз. Важенка была в подвале и уже намеревалась уходить. Онор затолкала ее обратно и прикрыла дверь.

Только там она перевела дух. Важенка, прижав руки к груди, испуганно смотрела на нее. Онор вкратце обрисовала ей ситуацию, ни о чем не умалчивая, прямо и сдержанно. Она знала, так индианка лучше поймет ее и воспримет все, как нужно. И действительно, Важенка молча выслушала ее, опустила голову и разумно заметила:

— Нужно бежать, сестра моя, Тигровая Лилия.

— Ох, Важенка! Боюсь, они сейчас примутся обыскивать дом! — вырвалось у Онор. Индианка покачала головой.

— Нет. Я чувствую дым. Они подожгут дом и уйдут. Они всегда так делают.

— Что значит «всегда»?

— Они жгут дома всех, кто защищал мой народ, и таких как я. Всех, кто хотел заступиться за нас. Муж мой говорил — они знают его и обещали не трогать его. Он принес им богатый дар.

— Почему же вы не уехали отсюда?

— Нельзя всегда бежать, — тихо сказала Важенка. — Собаки не любят, чтобы к ним поворачивались спиной.

— Важенка, отсюда можно как-нибудь выбраться? Не по лестнице, я имею в виду.

— Есть люк, но там заставлено, — показала индианка.

— И куда он ведет?

— На кухню.

— Отлично! Помогай! — распорядилась Онор, сметая с дороги полку, заставленную припасами. Важенка помогала ей разбирать горшки и узлы.

Наконец они добрались до люка в потолке погреба. Хотя Онор была чуть выше Важенки, ей не удалось вылезти без посторонней помощи, но юркая и легкая индианка легко выбралась наружу.

— Здесь никого, — шепнула она. — Дай руку, Лилия. Я помогу тебе.

С помощью юной индианки Онор выбралась из подвала. В доме явственно чувствовался запах дыма. Окно в кухне выходило во двор, где неторопливо гуляли куры. Они вылезли в окно, и скоро были вне пределов города.

— Куда теперь? — с горечью произнесла Онор, когда они могли больше не бояться, что их будут преследовать. Она спрашивала сама у себя, не ожидая ответа. Густой лес обступил молодых женщин со всех сторон. — Что теперь делать?

— Я пойду домой. Я знаю, как найти мой народ. Ты пойдешь со мной? — проговорила Важенка горячо. — Мой отец там. Я скажу ему — Лилия мне названая сестра, и ты будешь с нами. Пойдем!

Онор колебалась, но ей некуда было идти.

— Хорошо, — рискнула она. — Пойдем к твоим.

Два дня они добирались до затерянной деревни, откуда родом была Важенка. Это были нелегкие дни. Они страдали от голода и холода, вздрагивали от волчьего воя, продирались сквозь непроходимые дебри.

Важенка хорошо ориентировалась, и они, по крайней мере, не заблудились.

Они нашли деревню, и Важенка с радостным возгласом бросилась навстречу отцу.

— Почему ты здесь? — сурово поинтересовался высокий индеец, не выказывая особенного восторга. — Почему ты не около мужа? — Онор покоробила его холодность, но Важенка ничуть не смутилась его вопросам.

— Важенка теперь одна. Дух Белого Ворона ушел к его предкам. Важенка вернулась к своему народу.

— Почему белая женщина пришла с моей дочерью? — Онор встретила его тяжелый взгляд. Важенка искренне улыбнулась ей, словно пытаясь поддержать и убедить, что все идет как надо.

— Это Тигровая Лилия, отец. Она жена Свирепого Волка, вождя гуронов.

Ей нужна помощь, и я сказала ей, что она найдет приют в нашей деревне.

— Ты привела в нашу деревню дочь наших врагов, жену нашего врага, — холодный бесстрастный голос парализовал Онор-Мари. Она уже поняла, что напрасно пошла с Важенкой, но отступать было некуда.

— Зоркий Орел привел ее. Разве мы не знаем Зоркого Орла? Он сказал: она жена моего друга, прими ее в свой дом, — настаивала Важенка, начиная заметно беспокоиться.

— Здесь нет Зоркого Орла. Зоркий Орел далеко. Дочь бледнолицых не войдет в наше племя. Я сказал.

После такой суровой отповеди Важенка залилась краской. Жалобно оглядываясь на Онор, она попыталась возразить:

— Она мне как сестра. Я дала ей обещание. Мы не можем так поступить с ней!

— Бледнолицые несли нам только зло. Они разрушили наш мир. Им нельзя верить. Никому из них. Одна из них не будет с нами. Я сказал. Пусть она уйдет.

— Но, отец!..

— Довольно, Важенка, не проси, — вмешалась Онор. — Не проси его. Я уйду. Я не хочу здесь оставаться. Хочу лишь сказать…Твой народ истребят, вождь. Твой маленький смелый народ исчезнет с лица земли. Потому что одной гордости и смелости мало, чтоб выжить. Еще нужно иметь сердце. А у тебя его нет. Прощай, вождь, и ты, Важенка.

— Лилия! Ты не можешь идти одна! — воскликнула Важенка. — Ты не найдешь дорогу! Постой!

— Найду. Я запомнила дорогу. Не волнуйся. Спасибо тебе, Важенка, я тебя не забуду, — она боялась, что сорвется и расплачется, и говорила короткими фразами, дававшими ей возможность глубоко вздохнуть после каждой, унимая сердцебиение.

Они с Важенкой обнялись напоследок.

— Ты должна взять немного еды в дорогу, — сказала Важенка. — Ты еле держишься на ногах!

— Я ничего не хочу брать.

— Не у них, Лилия! У меня. У меня-то ты можешь взять.

— Хорошо, Важенка.

Индианка собрала ей немного сушеного мяса. На земле, которую облюбовал Кантадьер как источник богатства, царил голод. Жителям деревни самим нечего было есть. Важенка заставила ее взять меховой плащ, и с этим Онор навсегда покинула индейский поселок.

Онор брела по заснеженной долине. Она была совсем одна, одна против всего мира — мира белых и индейцев, людей и зверей, одна против стихий и против судьбы. Она шла ниоткуда в туманное никуда, едва не падая от усталости, но все же переставляя ноги. Она верила — ей есть для чего жить.

У нее был ее Волк, с которым ее столь упорно разводила жизнь, и ее нерожденный ребенок, еще ни разу не вдохнувший в свои крошечные легкие свежий лесной ветер. Она не могла лишить его этого, не могла.

Она была уверена, что выживет и все переборет, и судьба, пораженная ее мужеством и ее верой, смирилась. Не один день проплутав по лесу, она вышлатаки на окраину городка. Полуживая, она кое-как дошла до трактира, и там привалившись к дверному косяку, чуть слышно постучала.

— Кто здесь? — неприятное широкое лицо хозяина трактира показалось в узкой щелке между стеной и дверью.

— Я ищу, где переночевать, — проговорила Онор, протягивая ему остатки своих капиталов, все, что нашлось в кошельке. Он придирчиво оглядел деньги.

— Немного.

— Мне только на ночь, — взмолилась она.

— Ладно.

Она без аппетита поужинала неудобоваримым варевом и побрела в маленькую комнатку, которую ей отвели. Там она забылась неспокойным сном, полным кошмаров. Утром ее обнаружили едва живой, терзаемой горячечным бредом. Ее измученный организм капитулировал перед болезнью.

Неделю Онор не вставая пролежала в горячке. Ее последние деньги, которые она отдала трактирщику, быстро вышли. Ее не выгнали вон только потому, что она лежала пластом, почти не приходя в себя. Но только она немного отошла, как обнаружила, что не может ни заплатить, ни выехать из трактира. У нее, еще недавно одной из богатейших женщин Франции, не было даже медной монеты. Трактирщик наседал на нее.

— Платите, — говорил он. — Вы занимали комнату, которую я мог сдать, моя жена носила вам еду и даже привела к вам доктора. Он оставил счет за визит и микстуру.

Напрасно она клялась, что вернет ему деньги.

— Здесь дикие места, где никому нельзя верить. Платите мне и уезжайте.

Иначе никак.

— Но у меня больше нет денег! Я не виновата, что так случилось.

Войдите же в мое положение.

— Мне, собственно, начихать на ваше положение, мадам. Коли у вас нет денег, заработайте их. Я могу сегодня же договориться с клиентом.

— Что?! — закричала она гневно. — Как вы смеете!

— И нечего строить из себя недотрогу, раз нет ни гроша.

— Если хотите, я могу поработать на кухне или подавать клиентам еду.

— У меня есть служанка и судомойка, и больше мне не надо. Так что соглашайтесь, пока я предлагаю. А то я могу и за шерифом послать.

— Да шлите хоть за Господом Богом! — взорвалась Онор. — Скотина.

— Не советую ссориться со мной. Пораскиньте мозгами. Я зайду позже, а вы думайте.

Она обессилено упала на подушку, чувствуя, что лихорадка возвращается к ней. Каждые час-два трактирщик заглядывал к ней, продолжая попытки шантажом выбить из нее согласие. Кормить ее перестали, и она лежала одна, запертая в комнатушке, похожей на тюремную камеру, голодная, испуганная и несчастная. Голова просто раскалывалась, и она прижималась лбом к прохладной подушке, ища облегчения. На третий день заключения трактирщик явился к ней с заискивающей улыбкой на толстых губах. Вместо привычных угроз, она услышала униженное:

— Как мадам нынче себя чувствует? Неплохо? К вам посетитель, мадам.

Она подскочила, ужаснувшись, что он решился без ее согласия продать ее одному из своих ничтожных посетителей. Но трактирщик ввел в комнату…

Антуана де Фурье, посланника короля. Он в смущении и страхе оглядел жалкую обстановку, саму Онор, бледную и похудевшую. Она всхлипнула и ринулась в его объятия.

— Онор-Мари, душа моя! Что с вами произошло? Я повсюду ищу вас.

Он искал ее! У нее потеплело на душе.

— Я… осталась без денег, застряла здесь, — она разрыдалась, и жалея себя, и радуясь, что все позади. — Этот негодяй не позволял мне уехать, пока я не расплачусь. Хоть деньгами, хоть собой.

Он густо покраснел.

— Ну-ну, Онор-Мари. Все позади. Я все устрою. Я вывезу вас из этого кошмара, обещаю. Никто вас больше не обидит.

— Я так счастлива, так счастлива, что вы здесь, — повторяла она, вцепившись в него обеими руками.

Фурье заплатил ее долги, и они покинули неприветливый городок. Обретя наконец защитника, после всех своих странствий в полном одиночестве, ОнорМари вновь расцвела и теперь ее сердце переполняла горячая благодарность.

Фурье оказался гораздо ближе к победе, чем мог надеяться. Голод, холод, одиночество, страх, — все это гнало Онор-Мари назад, к цивилизации ее предков. Благородный, умный и привлекательный, Фурье за пару дней вырос в героя ее грез. Он искал ее и нашел, обещал защитить и защитил, он был любящим и заботливым, остроумным и терпеливым. Все обстоятельства складывались в его пользу. Уставшая быть сильной и одинокой, однажды она проснулась с мыслью, что полюбила его.

Это был счастливый день для Фурье. Их объяснение было лишено излишнего романтизма, пожалуй, оно вышло даже слишком спокойным. Он предложил ей свою преданность, и она приняла ее. Теперь они вместе строили планы на будущее.

Судьбе было угодно, чтобы именно теперь, когда она утратила и надежды, и иллюзии, она вновь встретила Волка. Это даже не было по-настоящему случайной встречей. Фурье все еще пытался договориться с индейцами, и по дороге они заехали в лагерь, разбитый их военным отрядом. Едва завидя остроконечные верхушки их палаток, Онор уже была уверена, что найдет его там. Она чувствовала — судьбе не угодно, чтобы они просто потеряли друг друга из виду. И действительно, она столкнулась с ним почти сразу. Он стоял, смешавшись с отрядом своих товарищей, и они с суровыми лицами оглядывали… ружья. Вот так пришла к ним цивилизация, в виде грозного оружия белых людей.

— Вы заметили его, Онор? — шепнул Фурье. Она кивнула.

— Почему у них ружья?

— Они готовы защищаться любой ценой, — посланник короля вздохнул. — Любым оружием. Даже тем, что куплено у нас. Это страшно, Онор. Нужно остановить их.

— Они всего лишь хотят выжить, — она сделала нажим на последнем слове.

— Да. Но лучше им смириться. Лучше им подчиниться властям. Уйти на пусть бесплодную, но безопасную землю. Их сопротивление только затянет и ужесточит войну. Поговорите с ним, Онор-Мари.

— Волк не послушает. Он такой упрямый.

— Но вы ведь поговорите с ним? О нас.

— Да, конечно. За кого вы меня принимаете? Конечно, я скажу ему.

— Я беспокоюсь, Онор. Индейцы столь мстительны. Он не обидит вас?

— Волк? Да что вы? Он слишком занят своей войной, чтобы заметить что-то у себя под носом. И он выше мести.

— Вам виднее, — он согласился неохотно, скрепя сердце. Но Онор успокаивающе коснулась его руки, затянутой в лайковую перчатку.

— Все уладится. Вот увидите, Фурье. Он поймет.

Она заметила среди индейцев Зоркого Орла, а с ним Важенку. Онор окликнула ее, подзывая к себе.

— Лилия! Сестра моя! Мое сердце не находило покоя.

— Я в порядке, Важенка. Но ты! Я оставила тебя в безопасном месте.

Почему ты здесь?

Она опустила глаза, застенчиво розовея.

— За мной пришел Зоркий Орел. Он забрал меня. Я теперь его жена. Куда он, туда и я.

— Чудесно! Поздравляю тебя. Хоть что-то хорошее.

— Зачем пришел сюда этот белый? — она едва заметно кивнула в сторону Фурье. — Это друг?

Онор не знала, что и сказать. Кто был Фурье? Кому служил? Кому был предан? Королю? Справедливости? Себе?

— Это друг. Он хочет мира. Он не из тех, кто хочет воевать, — объяснила она. « Не хочет, — подумала она про себя, — но если понадобится, то будет. Будет воевать против людей, которые мне дороги. Против Волка.

Против этой самой невинной Важенки. И будет по-своему прав, защищая интересы своего народа.»

А вот на чьей стороне будет она, если вновь прольется кровь?

Несколько дней они прожили в лагере. Онор держалась в стороне от всех.

Она медлила с разговором, избегала Волка, избегала и Фурье тоже, не знала, как поступить и что сказать. Она боялась и унизить Волка своим уходом, боялась и что он, занятый своей бесконечной войной, вообще не заметит ее.

Он не торопил ее. Наконец, пора уже было уезжать, и некуда было тянуть, и тогда Онор-Мари разыскала Волка, набрала побольше воздуха в легкие и попросила ее выслушать. Он кивнул, пообещав, что будет ждать ее под деревом, в тихом месте, где никто не помешает им. А там…

— Ты хотела говорить о чем-то, Лилия?

— Волк, я… Я решила. Я буду с Фурье, — выговорила она после продолжительной паузы. Она долго не решалась поднять глаза, тупо разглядывая носки его мокасин. Волк молчал. Она ждала хоть какой-то реакции, но он стоял перед ней, суровый и спокойный. Она неуверенно подняла голову и по-своему истолковала его молчание.

— Пойми меня, прошу тебя! Я устала! Я просто устала. Я не этого хотела, видит бог.

Он все так же молчал. Ей казалось, он осуждает ее. И с еще большим жаром она воскликнула:

— Я думала, что вернусь к тебе, и все будет иначе. Что мы будем вместе. Что я никогда больше не буду одна. И что же? Я опять осталась одна. Опять! А Фурье понимает меня, он меня любит. У нас будет семья. Мы будем счастливы. Ты понимаешь? Скажи же что-нибудь!

— Я понимаю, Лилия. Этим и должно было кончиться, — заключил он. Она, как ни нелепо, искала в нем поддержки, но в ту минуту увидела в его глазах столько боли, что сама испугалась. Эти ясные, совершенно сухие глаза излучали немую неизбывную тоску, которая надрывала ей сердце. Она протянула руку, чтобы коснуться него, но он отстранился, не грубо, но красноречиво.

— Ты правильно делаешь, Лилия. Тебе так будет лучше.

— Я любила тебя, Волк! — вырвалось у нее. Ее решимость поколебалась.

Он сдержанно кивнул.

— Постарайся прожить долгую и счастливую жизнь, Лилия.

— А ты?!

Он чуть улыбнулся, с неуловимой самоиронией, не свойственной ему раньше.

— И я постараюсь.

Они так и расстались, не прикоснувшись друг к другу даже кончиками пальцев. Она глядела ему вслед до тех пор, пока Фурье не коснулся ее плеча.

— Что с вами, Онор? Вам нехорошо?

— Что? — переспросила она, глядя сквозь него отсутствующим взглядом.

— Что-то случилось? — тут он догадался обо всем сам. — Вы ему сказали, Онор, да? Обо мне и о вас, не так ли?

— Да.

— И что? Что он сказал? — Фурье тщательно маскировал беспокойство. Он побаивался не только личной мести, но и провала своей миссии — заключения мира между Францией и индейцами западного побережья, которые одни только и могли помочь оттеснить английских солдат от Великих Озер. А потом, потом индейцы станут не нужны, но не теперь. Он снова тронул Онор за плечо. — Так что же Волк?

— Волк? Ничего.

Его не устроил ее короткий сухой ответ.

— Все же? Он отпускает вас?

— Отпускает? Я ему даже не жена. Он просто выслушал меня.

— И?.. — Фурье стало казаться, что она лжет.

— И все.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, заглядывая ей в глаза, ища там правду и не находя ничего.

Фурье сам оседлал лошадей и подсадил Онор в седло. Они отъехали на несколько шагов.

— Лилия! Лилия! Постой!

Важенка бежала, чуть не спотыкаясь, и махала ей рукой. Онор спрыгнула с лошади и слегка обняла индианку за плечи.

— Я уезжаю, Важенка.

— Но почему, белолицая сестра моя? Это не правильно. Я знаю. Пусть этот белый едет один, — она с наивной трогательной заботой заглядывала ей в глаза, как маленький щенок.

— Я уезжаю. Так нужно. Я люблю его, понимаешь? И еду с ним.

Понимаешь?! — хоть кто-то же должен был понять ее! Важенка огорчилась.

— А что же Волк? Ты не можешь оставить его. Он тебе не позволит.

— Уже позволил.

— Не понимаю. Он… Ты причинила ему боль, Лилия. Ты не должна была.

— Не должна! Важенка, я не могу всю жизнь думать, что я должна и кому.

Кто подумает и обо мне? Что будет со мной?

— У тебя нет покорности в сердце, — с сожалением заметила Важенка. — Тебе будет трудно.

— Я знаю. Ну прощай, милая. Мы с тобой вряд ли свидимся.

— Прощай, Лилия. Только мне не кажется, что я никогда не увижу тебя.

Мое сердце говорит — наши дороги еще пересекутся.

Две женщины простились, и Онор-Мари последовала за Фурье.

Фурье отдал слуге шляпу и нерешительно двинулся к Онор. Его лицо выражало внутреннюю борьбу, прочертившую морщину на его гладком высоком лбу. Онор легко сбежала по ступеням ему навстречу, и он принял ее в объятия.

— Как прошел день? — спросил он, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Как? Как любой другой. Немного скучала, — она кокетливо, соблазняюще улыбнулась, провоцируя его на ласку. Но Фурье был по-джентельменски сдержан.

— Что-то случилось? — она ощутила напряжение, овладевшее им. — Что не так?

— Право, я не знаю…

Она сразу отступила и насторожилась.

— Говорите же, — и в воркующем голосе звякнул металл.

— Это касается… Волка. Мне кажется, вам небезразлично…

— Конечно, небезразлично! Так о чем речь?

— Он арестован. Сегодня утром.

— То есть? Арестован? Почему? Вы же говорили, что с гуронами заключили мир?

От беспомощно приподнял руки, пытаясь остановить поток вопросов.

— Ему не следовало появляться в городе, Онор. Мир еще не означает, что… — он умолк. У нее яростно раздувались ноздри.

— Что? Что он человек, а не дикий зверь?

— Дослушайте же, прошу вас. И это ведь не мое мнение.

— Извините.

— Конечно, жители не были рады видеть индейца в городе, но они проводили его злобным шепотом, а связываться не рискнули. Но он попался на глаза губернатору. Тот как человек вспыльчивый велел ему убираться в лес.

Слово за слово… Короче говоря, Волка арестовали за неуважение к властям.

— Это смешно. Гуроны не подчиняются французскому губернатору.

— Официально все, кто находится на нашей территории, подчиняются губернатору, Онор.

— Но земли индейцев…

— Онор! Спорные территории на то и спорные, что и французы и индейцы считают их своими.

Она сделала глубокий вздох, пытаясь успокоить нервы.

— И что дальше? Что ему за это будет?

— Его приговорили к сорока ударам плетью на площади. Крепкий мужчина, безусловно, переживет это.

— Да что вы! — закричала она, ужасаясь. Ей казалось — такой человек, как Фурье, должен сам понимать такие вещи. Но он, сжавшись, ждал, пока ее гнев остынет. — Это же… Хуже не придумать! Такое оскорбление!

— Но…

Она присела на край софы, растерянно ломая пальцы.

— Лучше бы все, что угодно, но не это. Волк не переживет этого. Для гордого вождя гуронов унижение хуже смерти, — она горько усмехнулась. — Он с таким не примирится. Никогда.

Фурье сел около нее и взял ее холодные ладони в свои.

— Онор, вам нужно успокоиться.

— Нужно что-то сделать, Фурье. Обязательно. Я не могу допустить…она испытующе глянула ему в лицо. — Вы поможете? Вы же дружны с губернатором. Объясните ему?

— Вы думаете, он не понимает? — лицо Фурье выразило презрение. — Я думаю, он очень хорошо все понимает. В том-то и дело.

— Но тогда… Он просто полный кретин.

— Пожалуй, это так и есть. Мы с таким трудом добились того, что индейцы скрепя сердце признали за нами право находиться здесь, что мы провели хоть какую-то границу между их и нашими землями. Иначе я не представляю, какой кровью далась бы нам победа.

— Зато я представляю! Я знаю эти земли дольше и лучше вас. Я была здесь, когда индеец, только завидя белого, хватался за лук. А наши с вами соотечественники вырезали целые деревни.

— Я все это знаю. Но, к сожалению, меня не облекли достаточной властью, и я могу лишь советовать губернатору. Он не пожелал прислушаться ко мне.

— И что теперь?

— Я как официальное лицо вынужден занять нейтральную позицию, — его голос и правда зазвучал официально, неприятно для слуха. Онор сжала ладонями виски.

— Но я-то не официальное лицо. И я не могу оставаться в стороне. Волк не заслужил такого.

Он с подозрением глянул на заблестевшие от набежавших слез глаза Онор.

Но она спрятала лицо у него на груди, уткнувшись в тонкое дорогое сукно его камзола, ища его защиты, его утешения, и он отбросил сомнения.

— Возьмите, — он не глядя вложил ей в руку нож, холодное острое лезвие ожгло ее, будто огнем. — Если ваше дружеское отношение к этому человеку столь глубоко, передайте ему. По крайней мере, это избавит его от позора.

Она сразу подумала о другом: то, что можно использовать против себя, можно использовать и против другого. Ее пальцы сомкнулись на холодной костяной рукоятке.

— Спасибо. Вы так добры ко мне.

Он крепко сжал ее плечи.

— Просто я люблю вас. Я женился бы на вас завтра же, если бы не ваше странное супружество с Монтом. Но, когда все здесь уладится, даю слово, мы вернемся в Париж, и я добьюсь для вас признания недействительности этого брака. Вы согласны?

— Да, конечно, — кивнула Онор, и он надолго прижал ее к себе. Наконец, он вздохнул и оторвался от нее.

— Отлично, я переоденусь и распоряжусь подать нам обед, — он вышел из комнаты. Онор-Мари медленно разжала ладонь. Лезвие ножа поблескивало, тонкое, гладкое, тщательно отполированное. Она сидела с грызущей тоской в душе, ни о чем не думая, бледная, с бессмысленным, устремленным в одну черную точку на стене взглядом. Так шли долгие минуты, одна за другой, одинаковые в своей неумолимой неотвратимости. А потом пришло понимание.

— Я лгала себе, — прошептала она, покачивая головой. — Я сама себе лгала, — встала и, продолжая судорожно сжимать в руке нож, неторопливо поднялась к себе в комнату. Там она без сил упала на кровать. Лежа без движения, глядя в потолок, она невольно ощущала горячую благодарность к Фурье. Он дал ей чувство безопасности, окружил заботой, ничего не требуя взамен. Истинный джентльмен, он ни разу не переступил порога ее комнаты, обращался с ней, как с почетной гостьей, и она не слышала от него ни слова упрека. Он не заслужил предательства, но выбора не было. Онор решилась.

Вечером, когда стемнело, Онор отправилась к узнику, которого отдельно от всех преступивших закон держали в старом сарае, запертом на замок. ОнорМари огляделась и, убедившись, что никого не потревожила, опустилась на колени. Сарай охранял часовой, но он клевал носом у двери. Она стояла у задней стены, скрытая ее тенью. Светила лишь луна, зависнув в небе идеальным полукругом.

— Волк, ты здесь? — слова слетели тихо, как вздох.

До нее донесся шорох, слабое движение.

— Лилия?

— Это я, Волк. Помоги мне.

Царапая холодные комья земли, она принялась рыть ямку под стеной. Она выбивалась из сил, но время шло, а она немногого достигла. Она придвинула к себе плошку с горящим фитилем, вытерла взмокший лоб и огляделась.

Часовой как будто не замечал возни. Онор услышала тихое царапанье — Волк помогал ей со своей стороны. Вскоре их узкие, такие, что можно было просунуть только ладонь, ходы встретились, и выпачканная в земле рука Онор нащупала руку индейца. На мгновение он задержал ее в своей, но быстро отпустил. Она судорожно сжала в кулаке пустоту и тут же прижала ладонь к трепещущему в груди сердцу.

— Волк, ты знаешь, какой приговор они тебе вынесли? — прошептала она.

— Да, — ответил он коротко.

— Волк, не молчи. Скажи что-нибудь, — взмолилась она.

— Что? Ты должна понимать меня, Лилия. Я думаю, ты понимаешь. Иначе б не пришла.

— Ты прав, — глухо проронила она. — Понимаю, но мне не смириться.

— Воин не имеет права пережить подобный позор и жить дальше.

— Всегда нужно жить дальше.

— Нет.

Это короткое, твердое и сухое «нет» убедило Онор, что нелепо впустую тратить время, убеждая его. Это был бесплодный спор. У него был свой кодекс чести, нерушимый, как скала.

Онор просунула в отверстие нож. Она ждала хоть возгласа удивления, но нож бесшумно исчез во мраке проема.

— Спасибо, — наконец донеслось до нее.

— Но послушай, Волк! Прошу… умоляю тебя. Ты не должен воспользоваться им против себя, слышишь? Ты должен защищать свою жизнь. Только в самом крайнем случае, если совсем, совсем ничего нельзя будет сделать… Не хочу даже думать о таком! Нет, это — чтобы ты мог спастись. Обещай мне!

— Обещаю, Лилия. Если мой Бог пожелает сохранить мне жизнь — да будет так. Но позволь мне все же воспользоваться твоим подарком, если потребуется.

— Обещай — только в самом крайнем случае.

— Хорошо, Лилия. Я клянусь. Этого довольно?

— Да, — она облегченно вздохнула, зная, что его клятва нерушима.

— Теперь иди. Нельзя, чтобы кто-то застал тебя здесь.

Она напоследок протянула ему свои тонкие пальцы и ощутила легкое пожатие.

— Иди, Лилия. Будь осторожна.

Она встала, подняла светильник и ногой сгребла землю, засыпая подкоп.

Немного потопталась на месте, скрывая следы. И так же молча, загасив слабый огонек, побрела по узкой улочке. Сделав несколько шагов, она остановилась. Куда ей было идти, одинокой, с раненой любовью в сердце?

Она знала — Фурье ждет ее, и неверной походкой сомнамбулы зашагала назад, в его дом.

— Может, вам стоит уйти, Онор? — шепнул Фурье, заботливо поддерживая под локоть свою спутницу. Они прокладывали себе дорогу сквозь толпу любопытных, собравшихся поглазеть на зрелище. Для них исполнение приговора, вынесенного губернатором, было интересным зрелищем и только.

Для нее этот день был Испытанием.

Она, наверное, не смогла бы присутствовать, если бы не надежда.

Надежда и страх. Она слышала в ушах стук своего сердца, громкий, как барабанный бой. Ей казалось — на этот стук сейчас начнут оборачиваться все.

Офицер зачитал приговор, в то время как двое конвоиров вывели Волка на помост. Онор схватилась за локоть Фурье.

— Вам дурно, Онор? — он явно беспокоился за нее.

— Нет, нет.

Толпа зевак затаила дыхание, и вот… Волк быстрее молнии полоснул ножом одного из стражников, сбил с ног другого и перемахнул через городскую стену почти семи футов высотой. Как ему это удалось осталось загадкой.

Воцарилась гробовая тишина, затем по рядам прокатилось потрясенное"аах». Впечатляющей высоты стена поражала воображение. Солдаты бросились в погоню, хотя ясно было, что беглеца им не догнать. Любопытствующие стали понемногу расходиться, скоро площадь была полупуста. Онор продолжала стоять, слегка зажмурившись, наслаждаясь сладким чувством покоя, охватившим ее, когда Волк оказался вне пределов досягаемости. Между тем к Фурье приблизился один из приближенных губернатора.

— Господин д’Амбуаз ждет вас.

— Я сейчас буду. Я провожу вас, Онор-Мари.

Она очнулась от своих мыслей.

— Что? Ах да, пожалуйста, — она с отсутствующим видом взяла его под руку. — Пойдемте.

Он не подал виду, что заметил что-то необычное в ее поведении, но его чело омрачилось. Он заговорил с ней, но понял, что даром сотрясает воздух. Фурье проводил ее, и как ни не хотелось ему оставлять Онор одну, отправился в дом губернатора.

Фурье медленно отворил двери своего дома. Он предчувствовал, что именно увидит там, знал все с самого начала, и все же для него было ударом увидеть Онор такой. Он стоял у порога, наблюдая, как она спускается по лестнице, в дорожном платье, с волосами, заплетенными в косу и уложенными над головой. Она чуть приподняла подол, спускаясь. На ней были добротные дорожные туфли. Она несла небольшой саквояж, который, должно быть, вместил все самое необходимое. Фурье подавил вздох, его маска истинного джентльмена не шелохнулась.

— Итак, Онор-Мари, вы решились? И отговаривать бесполезно?

— Вы правы, — отозвалась она. — Рада, что мы повидались перед отъездом. Мне было бы жаль уехать, не попрощавшись.

— Благодарю. И куда вы сейчас?

— К Волку.

— Я провожу вас, Онор-Мари. Не хочу, чтобы вы одна путешествовали по здешним местам. Слишком много бандитов развелось, — он галантно предложил ей руку. Она пораженно покачала головой, не находя слов от восхищения.

— Я недооценивала вас, Фурье… Антуан. Вы человек большой души, — он ожидал, что она расчувствуется и бросится к нему на шею, но Онор приняла предложенную руку и открыла дверь. Коляску Фурье еще не распрягли. Он помог Онор-Мари сесть в нее.

— Я передам вас из рук в руки вашему Волку, — он улыбнулся, словно смеясь над собой, своей наивностью, своей верой в Онор, ее чувства к нему.

Она вздохнула с горечью.

— Жаль, Фурье. Вы замечательный человек. Но я люблю его, с этим ничего не сделать. Это моя судьба.

— Знаю, Онор-Мари. Я сам себе лгал. Мне вообще не следовало сбивать вас с вашего пути. Ведь я видел, что ваше сердце безнадежно занято, но мне не хотелось признавать… — он умолк, боясь не совладать с волнением. Она смотрела прямо перед собой, и Фурье понял, что в чем-то она так и осталась бессердечной баронессой с кошельком вместо сердца. Его переживания не затрагивали ничего в ее душе, не вызывали ни жалости, ни сочувствия. Он стегнул лошадь. Коляска, слегка вздрагивая на ухабах, вынесла их прочь из города, прямо в лес, мрачными черными рядами преградивший им путь. Здесь тяжело было пройти неповоротливой коляске, и обычно путники преодолевали трудности пути верхом. Фурье приостановил лошадь.

— Где вы собираетесь искать его, Онор-Мари?

Она огляделась. Лес тихо шелестел на ветру, пугающе чужой и враждебный. Конечно же, она не знала, где он теперь.

— Не знаю, — прошептала она. — Не знаю… — чуть слышно хрустнули ветки, но чуткий слух Онор уловил чужеродный звук. Она привстала, вглядываясь в чащу.

— Слава Богу! Это Волк! — она просияла, разглядев наконец его фигуру в тени. Он медленно показался на дороге, словно боясь, что дневной свет обожжет его. Его взгляд был прикован к Фурье. Онор спрыгнула на землю и подбежала к нему.

— Ты здесь! Волк! Я боялась не найти тебя. Ты здесь! Слава Всевышнему!

— она бросилась к нему на шею. Поверх ее головы, приникшей к его груди, Волк продолжал вопросительно смотреть в лицо Фурье. Тот слабо улыбнулся.

— Онор, вы забыли ваши вещи, — напомнил он. Онор оторвалась от Волка, чтобы рассеяно кивнуть. Фурье понял, что это все, и другого прощания не будет. — До свидания же, Онор-Мари! — выкрикнул он, разворачивая коляску.

Она с улыбкой помахала ему рукой.

— Я такая дура. Прости меня, Волк! — она снова припала к нему. Он не ответил, но его ладонь зарылась в ее густые русалочьи волосы. Шпильки посыпались на землю, Онор встряхнула головой, и ее коса, расплетаясь, тяжело упала ей за спину. — Прости меня, прошу тебя, — повторила она. — Я совершила ошибку.

Он вдруг крепко прижал ее к себе.

— Лилия, мой бедный цветок, тебе выпало слишком много. Слишком много для такой женщины, как ты.

Должно быть, странно выглядела эта женщина в бордовом платье из дорогого сукна, с газовым шарфом, сползшим на одно плечо, отчаянно прижавшаяся к полуобнаженному краснокожему с символическим ожерельем из медвежьих зубов на шее.

— Я люблю тебя, — пробормотала она. — Я буду сильной, обещаю. Я все вынесу. Я только хочу быть с тобой.

— Ты будешь со мной.

В лесу их ждали Зоркий Орел и Важенка. Онор искренне обняла молодую индианку.

— Сестра моя, Тигровая Лилия, мы очень рады, что ты снова с нами, — радовалась Важенка. — Свирепый Волк ужасно переживал, — шепнула она ей на ухо, лукаво улыбнувшись.

Несколько дней спустя все четверо присоединились к остаткам отряда гуронов, прятавшихся в лесу. Однако, по-видимому, боги были против того, чтобы в их жизни воцарился относительный покой. Не такое было время. Не успев покинуть окрестности Нипигона, небольшой отряд стал жертвой коварной атаки алгонкинов, которых пока поддерживали английские власти в надежде упрочить свое положение в Новом Свете. Взаимная ненависть двух народов, которых, казалось бы, роднило больше, чем разделяло, нашла выход в страшной кровавой битве, где погибли большая часть и того, и другого отряда. Онор-Мари была беспомощна изменить что-то в этом трагическом сражении. Волк пытался защитить ее, но в пылу схватки он не мог уследить за ней, как не смог бы и любой другой. Она в ужасе пыталась укрыться за живым щитом кустарников, закрывала уши, чтобы не слышать яростных криков и шума выстрелов. Одна из стрел оцарапала ее, но она все еще была невредима.

Она искала глазами Волка, звала его, но он был далеко. Гуроны стремительно сдавали свои позиции. Онор заметила, что Зоркого Орла обезоружили и прижали к земле несколько краснокожих. Онор уже поняла, что остатки племени Волка скоро будут стерты с лица земли. Она бежала бы, куда глаза глядят, но мысль о Волке сдерживала ее. Она боялась, что они снова потеряют друг друга в этом мире ненависти и злобы. Она позвала его, и в ее голосе слышались рыдания. Он не мог ее слышать, а если и слышал, не мог придти к ней.

— Волк! — еще раз крикнула она в отчаянии и, выхватив лук у рухнувшего наземь гурона, сама стала стрелять во врагов. Что с того, что ей не было дела до этой бессмысленной междоусобицы, она обязана была защитить свою семью, тех, кого считала ею: себя, Волка, их нерожденного ребенка, своих друзей. Она уже десять раз сама могла погибнуть, но бог хранил ее, как хранит безумных и пьяных. Хотя она и чувствовала себя, как будто в алкогольной дымке или густом тумане безумия. Страх затуманил ей разум, и она снова, сжимая руками собственное, сжигаемое мучительным сосущим ужасом тело, звала Волка, повторяя его имя как молитву или заклинание.

И тут она увидела Важенку, она ползла по земле, сраженная стрелой, и судорожно всхлипывала.

— Важенка! — Онор ринулась к ней. — Бедная девочка, держись.

Индианка приподнялась и снова упала навзничь. Стрела пробила ей грудь.

Но она еще дышала, и Онор вцепилась в нее, тормоша изо всех сил.

— Важенка, Важенка, не надо. Крепись! Давай же, вставай.

Она обхватила ее за плечи и, напрягая все силы, приподняла. Индианка с трудом встала на четвереньки.

— Лилия, сестра моя, оставь меня…

— Нет, нет, ни за что, — она тащила ее на себе, тащила туда, где как-будто было спокойно и безопасно, туда, куда не решалась убежать одна, мучимая страхом за Волка. Но сейчас ее страх отошел на второй план.

Важенка была довольно хрупкая, но Онор была всего на какой-то дюйм выше ее, и ей требовались неимоверные усилия, чтобы сделать хоть шаг. Они ползли и ползли, пока Онор не оступилась, и они обе скатились в овраг на кучу сырых листьев. Война осталась чуть в стороне, а нависшая над обрывом раскидистая ива неплохо скрыла женщин. Онор уложила Важенку на спину и села около нее. Но чем ей помочь, она не знала и просто сидела рядом, утешая ее.

— Зоркий Орел… Ты не видела его? — прошептала индианка. Онор поколебалась, не соврать ли ей, но решила, что правда будет лучше для всех.

— Я видела, как его схватили. Но он жив.

Онор понимала, что это ненадолго, да и не к лучшему, но решила, что Важенку поддержит одно лишь то, что он жив. Но индианку нельзя было обмануть.

— Схватили? Они убьют его, — прошептала она и вдруг добавила едва слышно, поразив Онор до глубины души. — Что ж, может, оно и к лучшему…

Онор не верила своим ушам. Выходит, Важенка с ее кроткой покорностью, нежная доверчивая Важенка все это время… Не укладывается в голове!

Выходит, она любила Кантадьера, что она приняла за чистую монету его клятвы. Бедная Важенка! Она сразу стала ближе Онор, со своей любовью к белому мужчине, человеку иной расы, иных взглядов. А что же Зоркий Орел?

Понимал ли он, что взял в жены женщину с истекающим кровью сердцем, которая не любит и не любила его? А может, его и не интересовали такие мелочи, как чувства? Онор грустно провела по черным волосам индианки, думая, что непременно позаботится, чтобы не повторять ошибок Важенки, Кантадьера, Зоркого Орла. Если только у нее будет шанс…

За ее спиной хрустнули ветки. Онор оглянулась. Зоркий Орел осторожно пробирался к ним, скользя по крутому склону оврага. Он сразу нагнулся над раненой. Онор молча ждала.

— Она будет жить, — сказал он тихо. Онор чуть улыбнулась.

— Правда?

— Она сильно ранена. Но не смертельно. Она сильная, выживет.

Индеец приподнял ее, чтобы взять на руки.

— Я видела, как они тебя схватили, Зоркий Орел. Ты бежал?

Он молчал, и у нее отчего-то заныло сердце.

— Зоркий Орел?

Он резко повернулся к ней, и выражение его лица испугало ее.

— Мой брат, Свирепый Волк, помог мне спастись. Он напал сзади на тех, что хотели увести меня.

— И… где он? — тихо спросила Онор.

— Они упустили меня, но взамен захватили в плен его.

Она даже не вскрикнула, не расплакалась, хотя сразу поняла, какая незавидная участь его ждет у исконных врагов. Сидела и без выражения глядела на ирокеза, словно мир перестал существовать. Он схватил ее за плечи и встряхнул.

— Ты ничем ему теперь не поможешь, Тигровая Лилия. И я не помогу.

Думай теперь о себе. Если тебе некуда идти, я возьму тебя с собой, будешь жить с моим народом. Хочешь, я возьму тебя в жены, будешь жить с нами, и я никогда не прикоснусь к тебе, если ты так пожелаешь. Он был моим другом, великий воин, великий человек, я сделаю для тебя, его жены, все. Я знаю, он считал тебя своей женой.

— Он был твоим другом… — мольба в ее голосе заставила его вздрогнуть.

Он мучительно сжал кулаки.

— Да, и я знаю свой долг перед ним. Но я знаю также свой долг перед ней, — он указал на Важенку. — И я знаю, что бы он теперь просил меня сделать для него. Он просил бы вывести тебя отсюда живой.

Она кивнула.

— Ты прав, Зоркий Орел. Но есть кое-что… что-то, что я не могу принять. Есть мой долг перед Волком. Мне некуда идти, да, и я не хочу быть приживалкой в твоем доме. Я разыщу его.

— Постой, Тигровая Лилия! Куда ты пойдешь? К алгонкинам? Зачем? — выкрикнул он, пытаясь удержать ее. Она мягко высвободилась.

— Не останавливай меня, Зоркий Орел. Я должна быть там. Кто знает, возможно, я смогу что-нибудь сделать.

Он понял, что ее бесполезно переубеждать. Он поднялся на ноги с Важенкой на руках.

— Тигровая Лилия, пусть твой путь приведет тебя к миру.

— Прощай, Орел. И спаси Важенку.

— Спасу. Обещаю. Прощай.

Они разошлись. Индеец исчез в лесу, а Онор вернулась на дорогу. Ей нетрудно будет следовать за алгонкинами, их путь был выжжен огнем и залит кровью. Она знала, что не в их обычаях уводить пленника далеко, они расправятся с ним здесь же, неподалеку, при молчаливом согласии властей.

Она шла по пыльной дороге, держа спину прямо, высоко подняв голову, с безнадежной усмешкой гладиатора, кривившей ее губы, — шла, пока рядом с ней не раздался топот лошадиных копыт.

— Онор!

Фурье соскочил с лошади и порывисто обнял ее.

— Онор! Совсем одна! Господи!

Она словно пробудилась от долгого сна, с трудом стряхивая с себя оцепенение.

— Фурье? Куда вы едете?

— Я ищу лагерь алгонкинов. Разведчик донес, что они разбили гуронов и захватили пленных. Губернатор хочет… наладить с ними отношения. Я должен выкурить с ними трубку мира, — он усмехнулся. — Чего не сделаешь ради Франции.

— Я поеду с вами.

— Конечно! Со мной вы будете в безопасности. Их вождь знает меня, знает, что я несу лишь мирную миссию. А парламентариев не трогают даже дикари.

Он пристально глядел ей в лицо, размышляя, что могло привести ее на эту безлюдную дорогу.

— Почему вы одна, Онор? — наконец, прямо спросил он.

— Волк у них. В плену.

Он помолчал и, так и не придумав ничего лучшего, предложил ей место позади него на лошади. Пока они скакали вместе, погруженные в свои мысли, он жалел, что согласился взять ее с собой, но было поздно. Легкий дымок, вьющийся над долиной, указал им правильный путь. Вскоре выставленные алгонкинами часовые преградили им путь. Фурье предъявил им длинный пояс, вышитый загадочными узорами, и ему позволили подойти к вождю, хотя глаз с него не спускали. Онор не стала слушать их разговор. Она попыталась отойти в сторону, чтобы поискать пленника, но индейцы не пустили ее. Ей пришлось остаться около Фурье, который витиевато объяснял вождю, что мир для губернатора важен достаточно, чтобы пойти на многие уступки, и просил не прислушиваться к англичанам, которые дарят индейцам ружья, чтобы натравить на французов. Вождь важно кивал. Они действительно выкурили по трубке, но, наконец, церемония окончилась, и вождь жестом пригласил Фурье и его спутницу следовать за ним. Они спустились с пригорка, где расположились индейцы. Там, в долине, развели костер, а пленника привязали к столбу, врытому в землю. Это был Свирепый Волк. Онор оглянулась на Фурье.

— Вы ничего не сделаете?

— Онор, дорогая. Что? Мы, белые цивилизованные люди, не можем изменить обычаи дикарей. Нам остается лишь контролировать то, что не в состоянии пресечь силой.

— Контролировать?!

— Вождь пригласил меня остаться, Онор. Он очень горд собой и своими людьми. Его оскорбит, если я уеду.

— Понимаю, — проговорила Онор. — Оставайтесь, раз надо.

Сама она была уверена, что не выдержит этого.

На мгновение она очутилась около Волка.

— Ты же не уйдешь, — проговорил он. Было это утверждение или просьба, Онор не знала.

— Волк! Ради всего святого…

— Лилия, ты будешь здесь.

— Если бы ты просил меня остаться, потому что тебе от этого станет легче, и тогда бы я осталась, да. Но ты просто следуешь своим упрямым догмам, и я ничем не могу тебе помочь.

— Тигровая Лилия, ты жена мне или нет? — его голос прозвучал жестко.

— Конечно.

— Тогда твой долг быть здесь, со мной. До моего последнего вздоха. Ты обещаешь?

— Обещаю, — какой еще у нее был выход?

Фурье увел ее в сторону. Гремел барабанный бой, оглушая Онор. Мир для нее померк. Она стояла, неподвижная и безжизненная, и сердце ее обливалось кровью.

— Вам нужно отдохнуть, — заметил Фурье.

— Я обещала не уходить.

— Они еще не начали. И не сразу начнут. Еще целый ряд обычаев. Хватит на целый час.

Она подумала о новой жизни, за которую отвечала, и отправилась прилечь. Незаметно для себя она отключилась, но в тяжелом забытьи пробыла больше часа, и когда она вскочила, обряд был в самом разгаре. Она еле дошла до Фурье и оперлась о его руку. Он молчал, но в глазах его застыл бесконечный ужас. Кровь, стекавшая по телу Волка, словно поток расплавленного металла, вонзилась ей в сердце, прожигая его до дна. Она рванулась к Волку, вскрикнув от яростного бессилия.

Четверо индейцев преградили Онор путь к Волку. Она бросилась на них, как разъяренная кошка, и напоролась бы на нож, если бы Фурье не удержал ее.

— Онор, дорогая, помните, что ваша гибель никому не поможет, — прошептал он. Крепко держа ее за руки, Фурье выглядел по настоящему огорченным.

— Отпустите меня, — сопротивлялась Онор. — Отпустите же!

— Обещайте вести себя тихо.

— Нет! — она упорно мотала головой.

— Будьте же благоразумны, умоляюще сказал он. Онор без сил припала к его плечу.

— Я не могу больше, — всхлипнула она. Но остатки мужества заставили ее поднять голову. Она знала — Волк презирает слабость. Ей не удалось встретить его взгляд. Волк смотрел куда-то вперед, поверх молодой еловой поросли, сосредоточившись на чем-то своем. Он казался равнодушным. Но Онор не верила в это кажущееся спокойствие. Волк был частью ее самой, единственным по-настоящему близким ей человеком. Ей уже не нужно было слов, чтобы понимать его. Он был всего лишь человеком, он хотел жить, он любил ее и чувствовал боль точно так же, как любой белый. Он всего лишь обладал большей силой воли, чем белые могли предполагать. Онор вглядывалась в его гордое лицо с посеревшими губами. Его оскорбляли, стараясь задеть за живое. Но ничто не могло вывести его из себя. Он презрительно отвечал на каждое их слово, чтобы молчание его не было принято как знак бессилия. У него хватало духу перечислять, что бы он сделал со своими врагами, попади они ему в руки. Он вызывал еще большую ярость и гордился этим. Онор научилась понимать это, но не научилась гордиться вместе с ним, как гордились бы индейские жены. Она видела только кровь на его теле, каждая капля которой уносила кусочек его жизни.

Фурье поддерживал ее, его выражавшее сочувствие лицо время от времени искажала гримаса брезгливости. Зрелище было не для слабонервных, и Фурье всей душой желал оказаться где-нибудь подальше.

— Это продлиться еще очень долго, — сказал он Онор, надеясь увести ее.

Онор кивнула.

— Я знаю.

Онор хотела верить в чудо. Она не сразу осознала, что Фурье предлагает ей.

— У меня есть мой пистолет, — сказал он. — Я могу положить конец его страданиям — а там будь, что будет. Скажите слово, Онор, и я избавлю Волка от продолжения.

Он потянулся за пистолетом. Но Онор отрицательно покачала головой.

— Нет, не нужно.

— Почему? Онор!

— Я не могу. Это унизит его достоинство.

— О Боже! — рассердился Фурье. — Онор! Подумайте. Еще добрые сутки этого ада — кто выдержит такое?

— Он считает, что так нужно, — проговорила Онор тихо. Ее губы едва шевелились.

— Но вы же цивилизованная женщина, Онор. Вы хотите, чтоб краснокожие замучили его до смерти? Посмотрите же, он весь побелел, а еще и двух часов не прошло. Онор! Вы слышите меня?

Она слабо качнула головой.

— Он должен жить. Я не стану вмешиваться в судьбу.

— Вы жестоки, Онор-Мари.

— Я стала такой, как мой Волк. Я не могу так унизить его.

— Ему уже будет все равно.

— Не знаю.

Фурье показалось, что она сходит с ума, и он встряхнул ее.

— Ну же, Онор, придите в себя.

— Не надо.

Фурье задело, что Онор не приводит единственный довод, который он хотел от нее услышать: что, если он убьет Волка, то, возможно, сам окажется на его месте. Это сейчас он — посол мира и в относительной безопасности. А тогда… Фурье передернуло. Но он продолжал настаивать.

— Онор, посмотрите на человека, которого вы называли своим мужем.

Индейцы по очереди пускали стрелы, подожженные с одного конца, и они вонзались в дуб, к которому привязали пленника. Так они испытывали силу его духа. Кто-то был столь неловок, что ранил его в плечо. Стрела последний раз вспыхнула у самого его лица. Но ни один мускул не дрогнул, не пошевелились губы, ни один стон не слетел с уст Волка. Фурье достал пистолет и держал его под камзолом. Онор первая заметила его движение и, вскрикнув, вцепилась ему в руку.

— Не смейте!

— Он не жилец, Онор. Что ждет его, кроме нескольких часов страшной боли? Будьте милосердны!

— Он должен жить. Я сделаю все, что смогу, чтобы он был жив. Жив, а не мертв!

— Вы ничего не можете сделать.

Он поднял пистолет, но Онор ногтями впилась в его руку, едва не свалив его с ног. Выстрел Фурье разнесся по долине, не причинив никому вреда.

Индейцы повернулись в сторону Фурье, враждебность их лиц поразила Онор. Они медленно направились к Фурье.

И тут произошло чудо.

Раздался предупреждающий крик. Часовые увидели солдат короля. Индейцы заметались по деревне, не готовые к сражению. Уже вблизи раздавался барабанный бой. Племя потеряло интерес к Волку. Онор рванулась к нему, но кто-то на бегу сбил ее с ног, и она упала. Фурье подскочил поднять ее. И тут Онор в безумной ярости набросилась на него. Он едва уклонился от удара ее небольших кулачков, которые в ее нынешнем состоянии духа могли быть очень сильными.

— Вы знали, Фурье! Знали!

— О чем вы? — его рот предательски дрогнул.

— Знали, что солдаты близко! Поэтому вы так торопились покончить с Волком!

— Онор…

— Не отрицайте, Фурье. Вы не так смелы, чтобы рискнуть собой ради индейца, которого вы всегда ненавидели. Но когда за спиной отряд вооруженных солдат — почему бы и нет? Вы остались бы героем, не так ли?

Чудом избежав мести краснокожих. И избавившись от соперника! Как хитро, Фурье!

— Хорошо, Онор-Мари. Пусть так. Я ненавидел твоего бесценного Волка. Я хотел избавиться от него. Но сейчас…Сейчас мне жаль, что я был влюблен в тебя, тебя — упрямую глупую девчонку с нездоровыми наклонностями. Иди к своему Волку. Пусть тебя утешит, что он умрет у тебя на руках. Если б ты послушала меня, то избавила бы его и себя от лишних страданий. Но раз ты этого хотела — иди.

Он бросил ее посреди кипящей битвы одну. Вокруг свистели стрелы и гремели выстрелы. Со всех сторон Онор была окружена сражающимися людьми.

Солдаты потеряли многих, но они превосходили индейцев по количеству. И они постепенно побеждали, оттесняя краснокожих в лес. Онор чудом осталась жива. Словно заговоренная, она переступала через мертвые тела и совершенно невредимая видела, как вокруг десятками гибнут люди.

Кто-то схватил ее, она крикнула, призывая помощь. Индейцы пытались утащить ее с собой. Она отбивалась от сильных рук, оставляя глубокие царапины на их смуглой коже. Она оглянулась, ища глазами Волка. Солдаты уже развязали его, но стоять самостоятельно он был не в силах и без чувств упал на руки освободивших его людей. Онор вырвалась из удерживавших ее рук, но ее остановили грубым ударом, оглушившим ее. Ее подхватил на руки один из воинов, но далеко не унес — пуля остановила его. Спустя несколько минут Онор подобрали солдаты и привели в чувство, окатив холодной водой из ручья. Она пришла в себя, осознавая только, что сердце у нее разрывается от боли.

— Что с Волком? — спросила она дрожащим голосом.

Кто-то посоветовал ей отдыхать. Но она пыталась встать во что бы то ни стало. Она не могла теперь остаться без Волка — не имела права. Она смогла встать на ноги, лишь цепляясь руками за одного из солдат, который растерянно подхватил ее под руку.

— Где он? — спросила она.

Ее не хотели пускать, но остановить ее было невозможно. Она хотела видеть его и все.

— Он ранен, — объяснил ей кто-то, как будто она сама не знала, что они с ним сделали.

— Они сняли с него скальп? — спросила она вдруг притихшим голосом.

— Нет, нет…

Она, шатаясь, побрела к своему Волку, никого не желая больше слушать.

Солдаты разбили лагерь, и Волка занесли в одну из палаток. Онор зашла туда, осторожно приподняв холщовую завесу. Ее душа была полна отчаяния.

Полковой врач, доктор Шо, уже осмотрел Волка, и теперь, глядя в воспаленные глаза молодой женщины, сочувственно вздохнул.

— Крепитесь, мадам.

— Он умрет?

Доктор заколебался.

— Думаю, да. Нам с вами этого не понять, мадам. Он решил, что его час пробил.

Онор задрожала.

— А с точки зрения медицины? Он может выжить?

— Не думаю… На нем столько ран… Ему грозит заражение крови, которое мы не сможем остановить.

Онор поникла. В ее взгляде появилась душераздирающая тоска.

— Ему очень больно?

— Он не жалуется. Но чем скорее он отойдет, тем меньше промучается.

Она не обращала больше на него внимания и приблизилась к Волку. Он лежал в углу на матрасе с закрытыми глазами. Она решила, что он без сознания, но он приоткрыл глаза, услышав шаги. Его истерзанное тело ничем не было прикрыто, и, опустившись около него на колени, Онор уронила несколько горьких слезинок на его смуглую грудь. Она знала, что у нее есть последний шанс, и настало время проверить, насколько хорошо она его знает.

— Волк, — всхлипнула она.

— Ты пришла попрощаться со мной, Лилия? — тихо спросил он. Слабость его голоса заставила Онор расплакаться.

— Волк! Нет, ты не можешь оставить меня! Нет, Волк! Что же мне делать без тебя? Как жить? Волк!

— Уезжай, Лилия… Ты слишком ранима… Уезжай.

— Я не могу, Волк! Я уже не та, кем была. Мне некуда и незачем уезжать. Пойми же меня. Я твоя жена, мое место около тебя. Всегда. Ты только потерпи еще чуть-чуть, любимый. Ты сможешь, — она знала, что жестоко сейчас заставлять его жить, пусть даже эгоистично, но не могла себе представить мир, где не будет Волка.

— Я умираю, Лилия.

— Нет! Ты не можешь. Волк! Я знаю, твое дело проиграно, твое племя разбито, но осталась я, твоя Лилия. Мне так нужна твоя любовь, твоя поддержка. Не умирай.

— Мои предки зовут меня. Я слышу их.

— Они подождут. Я же тоже зову тебя, Волк, и мне ты нужен больше, чем им. Ты же сильный, Волк, ты можешь жить. Ты должен жить.

Он не реагировал на ее слова. Она не знала, жив он еще или нет. Только ногти его смуглых длинных пальцев судорожно впивались в земляной пол.

Рыдая, она продолжала:

— Не бросай меня здесь одну, Волк. Я же люблю тебя. Что со мной будет? Я никому не нужна. Мой народ не примет меня назад, а моего ребенка окружат презрением, он будет гоним, несчастен, одинок. Твой народ ненавидит меня, они ненавидят всех бледнолицых, и никогда не примут сына белой женщины, если рядом не будет его сильного отца. Мы всюду будем лишними, всюду чужими. Будем нищими и бездомными. Может, мой ребенок никогда и не увидит света, а я замерзну где-нибудь в лесу, всеми покинутая.

Волк открыл глаза, которые вдруг показались Онор очень большими.

— Мой ребенок? У тебя будет ребенок?

— Да, Волк, я жду ребенка. Это… так чудесно. У меня будет маленький Волк, вылитый отец, я знаю.

Вылитый — не вылитый, Онор было все равно, лишь бы вернуть Волка на грешную землю. Но он как будто снова впал в забытье. Онор звала его, но он не отзывался и больше не шевелился.

Какой-то солдат, растрогавшись при виде ее рыданий, попытался вывести ее. Но она сопротивлялась.

— Я хочу быть рядом. До его последнего вздоха он будет рядом со мной.

— Он умер, — кто-то сказал ей. Но она упрямо мотала головой. Она уже была совсем без сил, когда ее наконец вывели и заставили лечь отдохнуть.

Ради ребенка она покорилась. Ее уложили и накрыли одеялом, а доктор влил ей в рот успокаивающую настойку. Она забылась сном больше похожим на беспамятство.

Утром она очнулась разбитая, с чудовищной головной болью. Онор испугалась не на шутку. Она должна была думать о ребенке. Она провела рукой по своему телу. Как будто все было в порядке. «Спасибо, Господи, что ты дал мне сильное и здоровое тело», — прошептала она. Сделав усилие над собой, она поднялась на ноги. Пошатываясь, она вышла наружу. У нее не было никаких чувств, никаких желаний. И вдруг она увидела Волка. Он стоял на нетвердых ногах около палатки, где она оставила его накануне.

— Волк, — прошептала она, боясь верить своим глазам.

— Лилия, — он с трудом шагнул к ней и пошатнулся. — Я не оставлю тебя. Я буду рядом. Всегда.

Он не удержался на ногах и медленно опустился на землю. Она присела рядом и положила его голову к себе на колени. С горькой нежностью она вглядывалась в худое лицо с запавшими глазами и бескровными губами призрака, гладила израненное тело, которое навсегда отметят глубокие шрамы. Она всхлипнула и опустила голову. Пришло время все начинать сначала. Но он всегда будет с ней, он обещал. Он никогда не нарушал своих обещаний.

 

ЭПИЛОГ

Через несколько недель Волк поправился настолько, чтобы отправиться в путь. Вместе с Онор-Мари он примкнул к небольшому племени индейцев-шайен, которые промышляли охотой в лесах Дальнего Запада. Мирное племя охотно приняло в свои ряды новых членов. В положенный срок Онор разрешилась от бремени девочкой, еще более золотисто-рыжей, чем ее мать, и такой же смуглой, как отец. Онор так никогда и не вернулась в Европу. Народ, который был ей родным, разочаровал ее навсегда. Спустя несколько лет ее едва можно было узнать, только светлые волосы выдавали ее происхождение.

Она полностью прижилась на новом месте. Через четыре года после рождения дочери Онор-Мари родила сына. Желтый Цветок, ее дочь, впоследствии стала женой земледельца-француза и покинула родное племя, которое тем не менее с радостью принимало ее, когда она навещала родителей. Жизнь научила этих гордых людей терпимости. Сын Онор, несмотря на явное преобладание европейских черт в его внешности, вырос с душой истинного гурона. Он стал одним из вождей и женился на местной девушке, подарившей Онор и Волку полдюжины прекрасных внуков.