Рим, 4 года спустя

Прохладные листья магнолий, касаясь ее щеки, нежно шелестели о чем-то своем, нарушая утреннюю тишину сада, аромат роз окутал ее теплой пеленой.

Перед ней стоял резной столик с фруктами. Прошло уже четыре года с тех пор, как Онор-Мари осталась богатой вдовой. Теперь она ни в чем не знала отказа, любая ее прихоть немедленно исполнялась. Шикарная вилла в Риме, замок на Луаре, дом в Париже — ей не хватило бы жизни, чтобы потратить несметные богатства, доставшиеся ей по наследству. Она достигла того, о чем мечтала. Она почти не переменилась за прошедшие годы, разве что исчезла детская угловатость и заостренность черт. Она похорошела, вновь обрела свежий цвет лица, испорченный долгим пребыванием в монастырских стенах. Ее стан оформился, приобрел соблазнительную округлость и свободную кошачью гибкость. И все же, что-то неуловимое погасло в ней.

Исчезли живой блеск и задор в глазах, исчезли жажда жизни, любви, страстное стремление наверх. Приз был получен и упокоился на полке.

Богатство, свобода — все это она теперь имела. Она ценила свое благополучие, за которое было плачено дорогой ценой, но ее юношеская азартность сменилась равнодушной миной светской львицы, чуть-чуть скучающей, чуть-чуть раздраженной.

Вместе с ней завтракал монсеньор Карло Фьорелли, привлекательный молодой мужчина с благообразным лицом. На нем был утренний бархатный халат, и ничего не напоминало о его принадлежности к католической церкви.

Он был молчалив и подавлен.

— Кардинал Рицетти вчера обсуждал со мной пост в Авиньоне, — наконец хмуро сообщил он, нервно покусывая кончик позолоченной вилочки для фруктов. Онор неохотно повернулась к нему и поинтересовалась.

— Это тот пост, Карло, о котором ты мне рассказывал? Куда Рицетти обещал отослать Марини?

— Да, именно. Явное понижение.

— Да? Жаль, — ее голос выразил некое подобие сопереживания.

— Ему все известно.

— Да? О чем же?

— О нашем романе. Как я ни осторожничал, кто-то сообщил ему, — досада зазвенела в глубоком, красиво поставленном баритоне монсеньора.

— Сожалею, Карло. Как ты знаешь, я не болтлива.

— Я не подозреваю тебя, Онор. Но все это может пагубно отразиться на моей карьере.

— Может быть, нам стоит какое-то время не видеться? — проговорила молодая баронесса Он перегнулся через столик.

— Мне порой кажется, тебя это нисколько не огорчит, Онор.

— Я, конечно, буду скучать за тобой, Карло. Но если это необходимо, расстанемся.

Они пристально смотрели друг на друга, и со стороны явно видно было, что если и было между ними какое-то чувство, то оно давно умерло, а то, что осталось, только надгробный камень на могиле их любви, разгоревшейся от запретов, но погасшей, лишь только привычка пришла на смену ее остроте.

— Что ж, хорошо. Я дам тебе знать о себе.

— Я буду ждать.

Однако, несмотря на принятые меры, несколько дней спустя Онор пригласил к себе сам кардинал Рицетти. Попеняв молодой женщине на непослушание, он дал ей поручение — передать письмо французскому королю.

Фактически, это означало, что ее присутствие в Риме более нежелательно.

Ослушаться кардинала Рицетти было все равно, что спорить с инквизицией.

Онор-Мари сочла за лучшее покинуть Италию. Она отправилась во Францию морем, огибая южную Европу, пытаясь извлечь из круиза максимум удовольствия.

Бригантина, на которой отправилась в путешествие Онор, носила имя «Белая чайка». Она приобрела ее, хотя могла просто нанять в порту корабль.

Вначале она так и намеревалась сделать, но после беглого осмотра «Белой чайки», Онор загорелась желанием купить ее. Деньги не составляли для нее проблемы, и красавица-бригантина стала ее собственностью. Теперь изящное судно легко летело по краешку волн, ловя попутный ветер. Морской болезнью Онор на удивление не страдала, так что она была довольна своей поездкой.

«Белая чайка» шла через Гибралтарский пролив. На горизонте зеленели холмы Португалии, а с со стороны моря к бригантине приближались два быстроходных парусника. Их силуэты скоро отлично можно было рассмотреть на фоне чистого голубого неба. И над парусником развевался черный флаг — флаг корсаров.

— Это пираты! — взвизгнул кто-то из команды. Онор подбежала к борту, и если у нее были какие-то сомнения, то они тут же пропали. Корсарские корабли приближались. Она метнулась в каюту. Густой аромат духов заполнил ее ноздри, резко ударив ей в голову после свежести морского бриза. Она поспешно вытрясла из ларца деньги и драгоценности. Куда спрятать? Она не долго думая зашила их за подкладку платья. Теперь она выпрямилась и огляделась. Что делать теперь? Спрятаться? А если пираты просто потопят корабль? Грохот пушечного выстрела подтвердил обоснованность ее сомнений.

Она опустилась на стул, приняв судьбу такой, как она есть. Будь что будет…

Время тянулось медленно. Гром выстрелов доносился в каюту, заставляя ее вздрагивать от страха. А потом она услышала вопль. В нем смешались десятки голосов, а в них — ужас, ярость, отчаяние, предвкушение победы и ненависть. Она зажала ладонями уши. Не слышать этого почти означало бы, что все это происходит не с ней. Но реальность ворвалась в ее каюту, и она оказалась в грязных руках пирата.

— Кто ты такая? — грубо спросил он у нее.

— Пассажирка, — заикаясь, ответила Онор-Мари.

— Ах, пассажирка! Отлично, — он презрительно оглядел ее и подтолкнул к стулу. — Сиди здесь, пассажирка. Мы пока займемся остальными. Где ключи?

Она кивнула на секретер.

Пират небрежно сгреб ключи, и она услышала скрежет запираемого замка.

Она осталась одна.

Она не знала, куда направляется ее корабль. А «Белая чайка», развернувшись, взяла курс на Новый Свет. Она оказалась в западне.

Долгие недели она провела в душной каюте, куда ей милостливо заносили еду и воду. Какую судьбу ей уготовили? Она не знала. Самые жуткие предположения тревожили ее разум, и Онор просыпалась ночами в холодном поту и дрожала потом до утра, перебирая воспоминания о привидевшихся кошмарах. Дни походили один на другой, как близнецы, и она уже почти привыкла к постоянному чувству страха, не оставлявшему ее ни на минуту.

Так «Белая чайка» пересекла Атлантику. Онор и не подозревала, куда несет ее судьба. Корабль уже практически достиг берегов Америки, когда очередная катастрофа вторглась в жизнь Онор-Мари. Захваченное пиратами судно напоролось на прибрежные рифы, которые обрекли его на неизбежную гибель. Испуганные, злые пираты проклинали матроса, стоявшего на вахте, и спускали в шлюпки свои скромные пожитки. Они выплеснули свою злобу и разочарование, бросив Онор-Мари одну на тонущем корабле, а для пущей верности привязали ее к мачте. Она видела, как отплыли спасательные шлюпки, кричала им вслед, умоляя не оставлять ее, но безжалостные бандиты остались глухи к ее стенаниям.

Онор в отчаянии попыталась выпрямиться. Тугая веревка впивалась в ее тело. Подлецы, ах, подлецы! Ветер швырнул ей в лицо прядь намокших волос.

Волны, перекатываясь через борт, заливали ее водой. Безумно хотелось пить, от соленых капель становилось только хуже. Онор рванулась в последний раз.

Как бы не так. Грубые разбойничьи руки крепко привязали ее. Подлецы! Она еще раз хрипло позвала на помощь, но голос сорвался от усилия. Она не могла бы перекричать плеск волн, даже если на берегу был бы кто-нибудь живой. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, вообще не чувствовала, есть ли у нее что-то, кроме пересохшего от жажды горла. Горькое отчаяние захлестнуло ее. Она обречена. Онор попыталась прочитать молитву, но память не слушалась ее. Все слова вылетели из головы. Сердце стучало, словно желая вырваться из груди. «Белая чайка» медленно погружалась. Она уже стояла по щиколотку в воде. Еще совсем немного — и она скроется под водой, унося с собой ее, Онор-Мари.

Шестое чувство сработало почти мгновенно. Онор вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. Кто-то был рядом, здесь, на тонущем корабле. Онор затаила дыхание, боясь ошибиться. Как она ни поворачивала голову, ночная мгла скрывала от нее все. Дрожа всем телом, Онор вся обратилась в слух. Тишина.

Какая-то тень отделилась от борта. Онор напряглась. Это мог быть ктонибудь из пиратов, решивший милосердно добить ее. Кто-то бесшумно приблизился к ней. Наконец ее измученные глаза различили незнакомца, стоящего в нескольких шагах от нее… Его освещала луна, но все, что она могла бы сказать о нем, это лишь то, что это был, несомненно, человек. На нем была одежда странного покроя с бахромой на краях, нож и что-то вроде топорика у пояса. Ветер играл его длинными черными волосами, которые были перевязаны надо лбом лентой, расшитой бисером, и украшены несколькими длинными птичьими перьями. Когда из мрака выступило его лицо, Онор разглядела четко очерченное скуластое лицо и черные, чуть косо разрезанные глаза. Но даже дикий, волчий блеск этих странных глаз не испугал ее. Около нее был живой человек! Пусть хоть порождение ада. Ей не пришло в голову, что этот человек сам по себе может быть опасен. Это не был одним из пиратов, следовательно, это был друг.

— Помогите мне, — проговорила она и тут же сообразила, что он вряд ли поймет ее.

Индеец приблизился к ней. Онор заметила, что головой едва достает до его плеча. Она сразу ощутила себя в безопасности. Помощь пришла. Неважно откуда. Онор увидела нож, сверкнувший в его руке. Два взмаха, и веревки упали к ее ногам. Онор покачнулась и схватилась одной рукой за мачту, а другой за незнакомца.

— Как мне благодарить вас! — порывисто воскликнула она и снова спохватилась. — Вы не понимаете меня, да?

Индеец молча осматривал ее. Его изучающий взгляд покоробил Онор. Она невольно вгляделась в его хмурое скуластое лицо с властным тонкогубым ртом. Она спрашивала себя, кто это может быть, но не находила ответа.

Вдруг он резко повернулся.

— Идем, — сказал он по-французски, но с таким акцентом, что Онор с трудом поняла его. Но она обрадовалась, что они могут хоть как-то общаться.

— Значит, вы понимаете меня? Отлично! Где я? Скажите мне, куда я попала?

Не отвечая, он схватил ее за руку и насильно поволок за собой. Корабль постепенно погружался. Онор увидела, что ее спасителя ожидает небольшая лодка, узкая и длинная. Индеец легко подхватил ее, и Онор мгновенно оказалась вне «Белой чайки». Индеец молча греб. Онор-Мари оглянулась.

Корабль погрузился носом в черную воду, и через мгновение над поверхностью виднелись лишь тонкие мачты; потом и их не стало. Онор не огорчилась.

Пусть корабль затонул, у нее хватит средств, чтобы отстроить его, а может даже, чтобы построить новый. Ведь самое главное — все ее наличные деньги прятались за плотным корсажем. Если их не хватит, она напишет управляющему. Она блаженно улыбнулась. Хорошо быть богатой!

— Я попала в Америку? — спросила она и, не получив ответа, вспылила.

— Но вы же понимаете меня, сударь! Неужели так уж учтиво молчать, когда с вами говорит женщина? Вы онемели?

Ее спутник повелительно поднял руку.

— Тише! Хочешь попасть в руки ирокезов?

Онор слегка опешила. Мало того, что она едет неизвестно куда в темноте со странным незнакомцем, непонятно, к какой нации и расе принадлежащим, так он еще и пугает ее какими-то ирокезами.

— В руки ирокезов? — недоуменно переспросила Онор. Индеец кивнул. — Это люди? — осторожно поинтересовалась она. Между бровями индейца пролегла складка; это и все, чем он выдал свое удивление.

— Бледнолицая скво, твоих ушей никогда не касалось имя ирокезов?

— Никогда, клянусь. Я не понимаю… Объяснитесь, в конце-концов.

— Не кричи, бледнолицая скво. Ты привлечешь внимание этих трусливых змей.

Она устало сжала виски ладонями.

— Вы их боитесь?

— Твой язык произносит глупые слова, бледнолицая скво. Много ли ты видела настоящих воинов, дрожащих при виде этих жалких тварей?

— Здесь нет эпидемии безумия? Что здесь происходит? Какие ирокезы?

Какие воины? Что за тайны?

— Скво приехала из-за океана?

— Я? Прямо из Италии. Я ехала в Кале, но эти негодяи, пираты, захватили мой корабль. И вот я здесь, живая благодаря вам. Но уж и не знаю, радоваться ли этому… Кто вы?

— Я воин из племени гуронов.

— Гуроны это вроде ирокезов? — страдальчески спросила она.

— Гуроны великий народ, ирокезы — ничтожные змеи.

— Слава Богу, вот мы и добрались до сути. Это все-таки народ. Это как будто национальность? Гуроны? И, как их там, ирокезы? А французы, надеюсь, здесь есть? Вы же говорите по-французски.

— Франки? Бледнолицые?

— Ну, в общем… — Онор растерянно вгляделась в своего смуглолицего спасителя. — Если ваши гуроны все такие смуглые, то французы, должно быть, бледнолицые.

— Есть. Они живут в больших домах. В городе. Франки, ингизы.

— Это еще кто?

— Ингизы… — индеец напряг свои голосовые связки, выговаривая трудное слово. — Франки зовут их «англикане».

— Англичане?

— Да.

— Богатая страна. Вавилон какой-то. Может, здесь еще кто-то живет?

— Много. Алгонкины, абенаки, дакоты…

— Довольно! Я не запомню, — взмолилась Онор. Лодка достигла берега.

Индеец выпрыгнул из нее и вытащил на сушу вместе с Онор. Она выбралась из нее и, покачиваясь, прошлась по берегу.

— Слава Богу! Суша! Как я устала от моря, от качки, от соленой воды.

— Идем, — позвал ее индеец. Он пошел вперед неслышным легким шагом.

Онор едва поспевала за ним.

— Послушайте… Я умираю от жажды. Может быть…

— Возьми, — он протянул ей флягу, выдолбленную из тыквы. Она мысленно помолилась Всевышнему и отпила немного воды, мерзковатой на вкус.

— Спасибо. Куда мы идем?

— В Сан-Симоне.

— Это город? — спросила она с надеждой.

— Да.

— Это далеко?

— Нет. Тише.

Больше двух часов Онор и ее спутник быстрым шагом двигались вдоль берега. Шумные волны разбивались о рифы, обдавая их брызгами. Онор отказалась от мысли замедлить шаг, индеец не слушал ее, а она боялась остаться одна в этом чужом для нее месте. Наконец они вышли к городским вратам, выстроенным на старинный манер, хотя внутрь можно было попасть, минуя их, и перед Онор предстал пейзаж, в котором уже не было ничего странного. Небольшие двухэтажные дома, яркие вывески, пустынные узкие улицы — слишком ранний час — даже крик петуха, — все, что говорило о цивилизации, не могло не успокоить измученную молодую женщину. Индеец показал на серый дом перед ними.

— Живи здесь, бледнолицая скво.

И он исчез скорее, чем она успела поблагодарить. Онор растерянно постояла посреди улицы. Вот это приключение! И она даже не спросила его имени! Онор постучала в деревянные двери дома, на который ей указал ее спутник. Это была гостиница, о чем гласила ярко-синяя вывеска на ее родном языке. На стук вышел заспанный трактирщик. Он с недоумением уставился на молодую женщину в мокрой одежде, длинные влажные волосы которой полностью закрывали спину.

— Можно мне здесь остановиться?

— А деньги у вас есть? — грубо спросил он, решив, что порядочные постоялицы не являются в половине пятого утра.

Она кивнула. К счастью, все свои наличные деньги она зашила за подкладку платья, еще когда заметила, что на корабле начались беспорядки.

— Входите. Могу я иметь честь узнать ваше имя?

— Онор-Мари Дезина. Я французская баронесса, — сказала она, чтобы предупредить возможный недостаток уважения к ее особе. Титул подействовал магически.

— Располагайтесь, мадам. Я проведу вас в вашу комнату.

— Не беспокойте меня ближайшие часы. Я ужасно устала и хочу спать.

— Конечно, мадам.

Онор проспала не раздеваясь почти весь день, и проснулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Она открыла глаза и увидела трактирщика.

— Вставайте, мадам. Не знаю, что с вами стряслось, но здесь дамы из Благотворительного Союза, которые хотят видеть вас. Вчера, говорят, затонул какой-то корабль. Вы не с него?

— Да. Это пираты. Налетели на рифы.

— Расскажете дамам. Идите со мной, они ждут внизу.

Она поправила высохшее, но страшно мятое платье и спустилась в зал.

Там ожидали две дамы почтенного вида, обеим было за сорок. Они преувеличенно приветливо поздоровались с Онор. С первых же слов Онор поняла, что имеет дело с фанатичными протестантками. Но они без зова явились на помощь, и Онор рассказала им всю историю.

— Пожалуй, я не была достаточно осторожна, набирая свою команду. Как-то не было времени подумать. Мне не пришло в голову… И поплатилась. Они захватили мое судно, чтобы добраться до Америки, налетели на риф, привязали меня к мачте и покинули корабль. Кто знает, где они сейчас.

— Ох, бедняжка! Как же вам удалось спастись?

Это и для самой Онор было загадкой.

— Не знаю даже, как вам объяснить. Какой-то человек спас меня, привел меня в город и исчез. Очень странный. Странно одетый. Сказал, что он — гурон.

— Гурон!!! — воскликнули дамы одновременно. — Да что вы? Не может быть!

— А что? — удивилась Онор.

— Это же дикари! Гуроны! Вы не знаете, ведь в Европе это зло неведомо.

Совсем дикие, кровожадные племена индейцев, они убивают всех белых! И он отпустил вас живой? Должно быть, что-то случилось, что ему помешало,

— предположила одна.

— За что же меня убивать? — недоуменно спросила Онор.

— Да за белую кожу. Они нас всех ненавидят, эти язычники, — истерично воскликнула посетительница. Онор ничего не понимала.

— Но этот человек меня спас, — возразила она.

— Не к добру, — изрекла вторая дама, которая до сих пор молчала. — Здесь какая-то хитрость. Эти индейцы — воплощение коварства.

— Знаете, какой у них обычай? Они снимают скальпы со своих врагов.

Все волосы вместе с кожей и хранят. Да, да, уж поверьте.

Онор была потрясена, хотя все это как-то не укладывалось в голове. Она была искренне благодарна незнакомцу за спасение, и не понимала, какие тут могут быть хитрости. Наверняка, он просто увидел женщину в беде — и помог.

Но вслух Онор согласилась с дамами. Они здесь жили, им лучше знать, а у нее только интуиция.

Первая дама, представившаяся как мадам Бенуа, пригласила Онор пожить у нее, пока она не решит, что делать. Предложение понравилось Онор, тем более, что у нее было достаточно денег, чтобы не стать обузой. Она переехала в тот же день. Мадам Бенуа жила в большом удобном доме, конечно, гораздо меньшем, чем самый скромный замок, унаследованный Онор от старого барона. У нее был муж, уже пожилой человек, детей не было. Она давно ушла с головой в благотворительность, и протестантские собрания были для нее лучшим времяпрепровождением. Она и Онор попыталась обратить в свою веру, но натолкнулась на глухую стену. Онор была не из тех, кто легко поддается влиянию. Хотя то, что она сама была крещена в католической церкви, она и предпочитала умалчивать. Она вообще любила все суетное — наряды, балы, театр. Ее платья были светлые, нарядные, с глубокими вырезами, что донельзя шокировало ее защитниц из Протестантского Союза.

Они намекали ей, что сейчас время не наряжаться, а благодарить Бога за чудесное спасение, но Онор не вняла, зато принесла небольшой денежный дар для их Союза, что на некоторое время примирило ее с благочестием.

Через несколько дней у мадам Бенуа намечался «бал для избранных», то есть для участников Союза с их семьями. Мадам Бенуа даже одела свое парадное коричневое платье с белым воротничком, оживлявшим его, как веревка на шее повешенного его рубаху. Онор переоделась в платье лавандового цвета с шелковой вышивкой, которое купила в самом модном магазине Сан-Симоне. В тяжелом кринолине она казалась особенно стройной и изящной. Мадам Бенуа испустила вздох неодобрения, но смолчала, ведь в конце-концов, Онор была ее гостьей. Было еще рано, и обе женщины, молодая и не очень, сидели в зале, коротая время за беседой. Онор рассеяно слушала. Теперь она уже не переживала из-за своей вынужденной поездки на край света. Дома ее никто не ждал, можно было не спешить. А корабль скоро починят — хорошо быть богатой. Она улыбнулась. Надо же, какое приключение ей довелось пережить!

Но вдруг тишину нарушил резкий шум за окном. Мадам Бенуа вздрогнула.

— Не бойтесь, — удивленно сказала Онор, — должно быть, подрались солдаты.

— Вы не знаете этой страны. Никогда не знаешь, что случится в следующую минуту…

От неожиданного стука в дверь мадам Бенуа даже подскочила. Она сама открыла дверь, высунувшись наружу с опаской, как пичуга. Какой-то человек, весь в крови, вбежал в комнату и рухнул на пол.

— Индейцы! Идут индейцы! — прохрипел он, забившись в агонии. Мадам Бенуа с видом великомученицы повернулась к Онор.

— Видите, что делается?

— Что же делать?

— Ничего. Нужно сидеть и ждать. Может, нас и не тронут, — в ее голосе звучала уверенность в обратном.

— Ну кто может напасть на женщин? — недоуменно произнесла Онор.

— Они могут. Тем более, наши храбрые солдаты недавно оттеснили их дальше на запад. Колонистам нужны земли.

— Но это же их земли, не так ли?

— Они дикари, — твердо сказала мадам Бенуа. Их необходимо истреблять, а не договариваться с ними. Если б их уничтожили раньше, мы б сейчас не дрожали за свою жизнь.

— Должно быть, они рассуждают точно так же, — заметила Онор. Мадам Бенуа возмутилась.

— Они не могут рассуждать. Сплошная дикость и злоба. Как звери.

Порождение дьявола, — она сердито села назад в свое кресло. — Будем ждать и молиться, — сказала она Онор-Мари. Но Онор не могла так просто успокоиться.

— Может, нам лучше попытаться уехать? Мы могли бы спрятаться. Ваш дом так заметен. Нас могут убить ни за грош.

— Поздно. Если мы окажемся сейчас на улице — пощады не жди. Когда генерал Роша сжег их деревню с их выродками, они совсем озверели. Раньше можно было надеяться, что они возьмут пленных, теперь — нет.

Онор была в ужасе. Рассказы мадам Бенуа доводили ее едва ли не до нервного срыва.

— Может, все-таки, они будут брать пленных? Ради выкупа, например. Я богата, на родине у меня целое состояние. Я уже написала управляющему.

— Если они возьмут пленных, то не ради выкупа, дорогая моя, а ради того, чтобы при всех своих сородичах предать их такой страшной смерти, какая доброму христианину и в голову бы не пришла, — сухо проговорила мадам Бенуа, наслаждаясь расширенными от волнения глазами Онор.

— И женщин?!

— Не знаю, — неуверенно произнесла мадам Бенуа. Не слышала. Впрочем, может быть участь похуже смерти.

Онор так не считала, но не возразила. Обе женщины продолжали ждать.

Кроме них и слуг в доме больше никого не было. Они были совершенно беззащитны.

— Они обдирают кожу с головы живых людей, — шепотом рассказывала мадам Бенуа. — Женщины у них используются как вьючные животные. Они их в грош не ставят. Говорят, они могут убить какую из жен просто за то, что она недостаточно почтительна к супругу.

— Они что, многоженцы?

— Да! И они поклоняются Вельзевулу. Правят какие-то дьявольские обряды в лесу. И там происходят ужасные оргии. А воюют они луками и такими топориками, которым можно проломить голову кому угодно. Они страшно кровожадны.

— Как вы здесь живете? Это же кошмар.

— Живем. Ничего не сделаешь. Их стараются уничтожать, но они живут глубоко в лесах, и нашим солдатам трудно соперничать с ними. Они не могут так хорошо ориентироваться в лесу, как дикари.

— Может, в доме есть какое-нибудь оружие? — спросила Онор.

— Молитва — вот наше оружие!

— Вот дура!

Мадам Бенуа недоуменно приподнялась, не веря своим ушам. Онор и сама не заметила, что сказала это вслух. Но женщина не успела больше сказать ни слова. Страшный удар сокрушил деревянную дверь. Мадам Бенуа закричала от ужаса, и крик ее тут же оборвался — в грудь вонзилась стрела. Все произошло в мгновение ока. Несколько смуглотелых людей с лицами, похожими на древние маски, ворвались в дом, крича что-то на своем языке. Запах дыма мгновенно разнесся по комнате — дом подожгли факелами. В тот же момент разъяренные индейцы заметили Онор, сжавшуюся в комочек. Она успела увидеть лишь темную тень, метнувшуюся к ней быстрее ветра.

«Права была мадам Бенуа!» — пронеслось в голове Онор.

— Помогите! — в отчаянии закричала она, пытаясь встать, но руки нападавшего заставили ее упасть в кресло, где она сидела. Она сразу увидела нож в его руке, и вот рука занеслась над ней. Онор, крича, пыталась отвести руку, тянувшуюся к ее горлу. Но никто не пришел к ней на помощь, — в этой войне каждый был сам за себя. Несколько секунд продолжалась отчаянная борьба. Индеец был гораздо сильнее. В каждом его движении была ловкость дикого зверя. Тут за спиной Онор ярко вспыхнула штора, и лицо индейца, освещенное пламенем, показалось ей знакомым. Искаженное яростью, с горящими темными глазами, оно было раскрашено цветными полосами едва ли не до неузнаваемости. Но Онор уже видела однажды это лицо с орлиным профилем — лицо ее спасителя. Онор испытала такое искреннее облегчение, такую радость, словно пробудилась от страшного сна. Выражение доверия, вдруг осветившее ее побледневшее было лицо, не могло не привлечь внимания индейца. Нож замер у ее шеи. Он вгляделся в ее лицо и тоже узнал ее.

Возможно, это бы не остановило его, но Онор улыбнулась так искренно, так непосредственно, и она не притворялась. Это решило ее судьбу. Индеец схватил ее за руку и заставил встать. Дом уже разгорелся вовсю. Индеец бросился на улицу, таща Онор за собой. Пахло дымом, шла настоящая война.

Онор зажмурилась; то справа, то слева от нее свистели стрелы, гремели выстрелы. Индеец, казалось, не замечал этого. Он шел так быстро, что Онор боялась, что упадет, а он потащит ее дальше. Вдруг он резко остановился.

Его глаза обвели площадь.

— О, Утай-Иса, — воскликнул он. Из темноты мелькнула тень. Онор только теперь заметила другого индейца с волосами, собранными в хвост на затылке.

Он кинулся на них молниеносно, но ее спутник оказался проворнее — выбросил вперед руку с ножом, и нападавший с хрипом повалился на землю. И тут Онор впервые увидела то, о чем ей говорила мадам Бенуа. Индеец наклонился к своему мертвому собрату. Резкое движение — и его скальп остался у него в руках. Онор оцепенела, не в силах отвести взгляда от окровавленной головы.

Но индеец, не теряя ни секунды, потащил ее дальше.

— Зачем? Зачем? — воскликнула Онор. — Он же такой же, как вы. Зачем вы его убили?

— Ирокез — враг. Следил за мной. Разведчик.

— Но зачем тогда было нападать на город? — Онор недоумевала.

— Белый человек — враг.

Они вышли за пределы города. Вековые сосны со всех сторон подступали к ним.

— Куда мы идем? — ужаснулась Онор. — В лес? Я не хочу!

— Ты пленница! — внушительно произнес индеец, поворачиваясь к ней. — Моя пленница.

Онор замолчала. Ну и влипла же она!

— Как вас хотя бы зовут? — через некоторое время спросила Онор.

— Мое имя Красный Волк, — ответил индеец. Он добавил его аналог на своем родном языке, но Онор не только не запомнила его, но даже не уловила. Теперь Онор заметила красноватое перо у него в волосах.

— Разве это имя? — удивилась Онор. — Это кличка. Вот меня зовут ОнорМари.

— Плохое имя. Ни о чем не говорит. Кто есть Ономари? Никто. Она похожа на цветок, что белые растят в своих садах. Я звал бы ее Тигровая Лилия.

Да, так я буду звать тебя, пленница.

— Разве можно вот так взять и сменить имя, — возразила Онор. — Так назвали меня родители, и ничего не сделаешь.

— Имя — то, что идет впереди человека. Меняется человек, меняется имя.

— Если уж говорить о сравнениях, — заметила Онор, то вам подходит имя Красный Волк. На мой взгляд, у вас и правда есть что-то от волка. Вас назвали так родители?

Он не ответил. Оглядевшись, он сложил руки рупором и закричал, подражая какой-то птице.

Лес наполнился тенями. Бесшумные, легкие, собирались вокруг них индейцы. Онор со смешанным чувством страха и почти детского любопытства разглядывала их лица. Они все были одеты только в набедренные повязки из кожи с длинной бахромой по краю, волосы утыканы перьями, лица раскрашены красками, у некоторых татуировка на груди. У их поясов — Онор похолодела

— свисали скальпы поверженных врагов. Они заговорили между собой — Онор не понимала их. Она заметила еще одну женщину, руки которой были связаны сзади. Онор приблизилась к ней.

— Кто вы? — прошептала она. Девушка вздрогнула. Ее губы беззвучно шевелились.

— Люси Арле. Ужасно, ужасно, — она дрожала, как лист на ветру. Онор успокаивающе коснулась ее плеча.

— Но мы живы, Люси. Может, все и обойдется.

— Как вас зовут?

— Зовите меня Онор, — она ободряюще улыбнулась. Теперь они держались вместе. Онор тоже связали руки, правда, не очень туго, но развязаться самой ей бы не удалось. Несколько индейцев шли впереди нее, несколько — сзади. Их смуглые лица всегда были напряжены, они неотступно следили за каждым движением женщин.

— Нас обратят в рабство, — шептала Люси. — И отдадут в наложницы этим нехристям. Нам не вырваться.

— Может, мы убежим.

— За нами следят, — горько возразила Люси.

— Не смогут же они вечно сидеть и сверлить нас взглядом. Позже попробуем сбежать. Через несколько дней.

— Может быть поздно, — глухо отозвалась Люси. Онор вздохнула.

Но пока с ними обращались сносно; индейцы вели себя сдержанно и, как будто, не собирались действовать согласно пиратскому лозунгу «Женщина — всем!». На их целомудрие никто и не пытался посягать. Но Люси в каждом обращенном на нее взгляде видела страсть. Страх сделал ее полупомешанной.

На ночь индейцы разбили лагерь в лесу, прямо на поляне разожгли костер, из еловых веток соорудили себе «постели». Прямо на открытом огне зажарили мясо. Онор-Мари тоже достался пахнущий дымом и смолой кусок, внутри полусырой. Но она устала и проголодалась — привередничать не приходилось.

Люси ничего не ела, она сидела, уставившись в одну точку. Онор отчаялась привести ее в чувство. «В конце — концов, если человек себе враг, какой смысл уговаривать и сыпать доводами», — сердилась Онор. Она попробовала пристать к Красному Волку, но он остался равнодушным и предложил Онор, что его товарищи насильно заставят пленницу поесть. Онор ужаснулась и отошла подальше. О возвращении назад даже речи не шло. «Но ведь можно будет предложить выкуп», — думала она, греясь у костра в полумраке. Ее никто не ждал, никто не беспокоился о бедной пропавшей Онор-Мари — это было большим утешением.

Никогда еще Онор не спала под открытым небом. Они легли вместе с Люси, пытаясь обогреть друг друга. Двое индейских воинов постоянно дежурили у костра.

Глубокой ночью Люси разбудила Онор, которой только недавно удалось забыться сном. Она подскочила, испуганная неожиданным движением.

— Давай убежим сейчас, — зашептала Люси. — Все спят. Идем!

Онор приподнялась. Двое все так же дежурили у костра, и Онор указала на них девушке. Но та упрямо покачала головой.

— Они смотрят в другую сторону. Пройдем за их спиной.

Это было совершенно нереально, и Онор указала ей на это.

— Безумство. Я не хочу быть пристреленной. Они попросыпаются и убьют нам в суматохе. Лучше подождем.

— Нет, сейчас. А то я уйду одна, — упрямо повторяла Люси. Онор пожала плечами.

— Пожалуйста. Но стоит подождать. Нас могут освободить. Или заплатим выкуп. Или оставят нас в конце — концов без надзора.

— Ты трусишь! — обвинила она Онор-Мари.

— Мне дорога моя жизнь.

Люси презрительно глянула на нее и на четвереньках поползла в кусты.

Там она побежала; хруст веток в ночной тишине звучал, как грохот.

Краснокожие встрепенулись, вслед ей полетели стрелы. Она закричала и камнем рухнула на землю. Она была мертва.

Онор со слезами на глазах бросилась к ней. Она уже не боялась гнева индейцев. Она звала Люси по имени, трясла ее, но стрела пронзила молодой женщине сердце. Индейцы оттащили ее в сторону. Поскольку Онор более-менее знала лишь Красного Волка, она набросилась на него едва ли не с кулаками, хотя стрелу пустил другой индеец.

— За что? За что?! Вы же могли остановить ее, не убивая! Зачем было убивать это безобидное существо? Ну зачем? Откуда такая жестокость?

Индеец отстранил ее.

— Маленькая скво не должна была убегать!

Он отошел, оставив без внимания ее возмущенную вспышку. Ночь еще не кончилась, и индейцы, наскоро похоронив бедную Люси, вновь расположились на ночлег. Онор окружили со всех сторон. Она заснула, потому что нужно было, несмотря ни на что, восстановить силы. Под утро ее разбудил вой. Где-то неподалеку бродили волки. Волосы у нее стали дыбом, ей уже мерещились красные блестящие глаза, глядящие на нее из темноты. Она встала. У тлеющего костра дежурил Красный Волк, поэтому она решилась подойти к нему и присесть рядом.

— Это волки? — спросила она виноватым тоном, чувствуя себя неловко из-за своего страха, которого она стыдилась.

— Волки. Тигровая Лилия боится волков?

Онор понравилось ее новое имя, оно звучало красиво, и она невольно улыбнулась.

— Мне жутко, — созналась она. — У меня на родине я жила в большом городе. Там нет диких животных.

Он понимающе кивнул.

— Все скво боятся волков, даже скво гуронов. Но эти не подойдут близко, не бойся. Они боятся еще больше, чем ты.

— У них зубы и когти, чего им бояться, — возразила она. Он поглядел на царапину от ее ногтей на своей руке.

— У белой скво тоже когти.

— Я защищалась.

— Они тоже, — серьезно ответил индеец. — Белый человек занял их лес, съел их еду, убил их братьев. И волк мстит всем, кто его враг.

— Так они не нападут?

— Нет.

— Нам еще далеко идти? — спросила Онор.

— Нет. Мы будем в нашей деревне до того, как минут четыре луны.

— Четыре дня? — догадалась она.

— Да, четыре дня.

— А потом?

— Как решат вожди.

— А как обычно решают вожди?

— Скоро узнаешь, Тигровая Лилия.

Онор вздохнула. Волк был немногословен. Она задумчиво разглядывала его. Жестокой складки у его рта больше не было, он был невозмутим и словно витал в облаках, рассеянно глядя на тлеющие потрескивающие угли. Онор впервые могла хорошо рассмотреть его. Теперь она не была в панике, не спешила, а Волк как раз стер с лица цветную краску. Онор не видела в нем ничего такого, что заставило бы ее согласиться с мадам Бенуа, будто индейцы не люди. Когда кошмар сражения остался позади, перед ней был обыкновенный мужчина, высокий, худощавый, образцово подтянутый, что редко увидишь у белых. Он был довольно смугл, черные волосы длиной до плеча блестели, как мех у здорового животного. Очень темные, практически черные, карие глаза живо поблескивали в полумраке рассвета. Разрез глаз был действительно необычным, отметила про себя Онор, внешние уголки чуть приподнимались кверху, как у народов Востока. Тонкий нос был с небольшой горбинкой, как у южан. В целом, если б он одел обычную одежду и причесался, как белые, Онор сочла бы его просто человеком, проработавшим всю жизнь на открытом воздухе и сильно загоревшим. Онор дала бы ему на вид лет около тридцати, может, двадцать восемь — двадцать девять.

— Зачем вы красите лицо полосами? Спросила наконец Онор. — Они не придают вам привлекательности.

— Наши лица не должны нравиться бледнолицым. Они должны внушать страх, почтение…

— Ясно, — Онор кивнула, сделав вид, что теперь все поняла. Ее взгляд натолкнулся на могильный холмик, выросший под сосной. Она загрустила о бедной Люси.

— Бедная девочка, — Онор подошла к насыпи, словно это помогло бы Люси услышать ее. — Бедняжка….

Волк поднял голову и сказал без неудовольствия, но и с ноткой предупреждения:

— Ей нельзя было убегать.

— Она очень боялась, — возразила Онор. — Боялась до безумия.

— Гуронов?

— Да.

— Тигровая Лилия тоже боится так сильно?

— Не знаю, — Онор смутилась, — наверное, не так сильно, как Люси. Она была такая христианская душа. Она так боялась, что вы…

Онор покраснела.

— Убьем ее? — спросил Волк. — Разве ее не могли убить сразу же?

— Да, но она… Все равно, ей казалось, что ей грозит большая беда, если не жизни, то ее женской чести.

Волк глядел непонимающе.

— Что имеет в виду белая скво?

Онор ругнула себя за излишнюю болтливость и рубанула сплеча:

— Боялась, что над ней учинят насилие.

С минуту они глядели друг на друга. Онор, страшно сожалея, что заговорила о Люси, Волк с искренним гневом в горящих глазах. Он быстро взял себя в руки, и снова голос его зазвучал холодно.

— Я слышал, что бледнолицые именно так и поступают со своими пленницами, с индейскими скво и со своими соплеменницами. Но никогда Красный Волк не слышал, чтоб гурон или даже жалкий алгонкин рискнул прогневить богов и навлечь несчастья на свой род и своих потомков. Когда краснокожие — как бледнолицые зовут нас — идут на войну, мы идем на войну.

Скво поняла?

Онор стало стыдно.

— Жаль, что Люси не слышит тебя, Красный Волк. Она судила, как умела.

Ведь о вас говорят в городе такое…

— И что говорят бледнолицые?

— Что вы сдираете скальпы с живых людей…

— С мертвых. Очень редко с живых. С больших врагов.

— Что вы поклоняетесь Сатане…

— Кто это?

— Враг нашего Бога, — упростила Библию Онор.

— Да? Не знаю, может быть. Но я не слышал о таком боге.

— Что вы не знаете пощады… Это правда…

— К врагу — пожалуй, — сурово заметил индеец. — Разве бледнолицые не такие же?

— Наш Бог предписывает милосердие.

— И бледнолицые слушают его?

— Не всегда, — признала Онор. Все показалось ей вдруг гораздо более простым.

— Послушай, я здесь недавно. И я теперь не пойму, из-за чего все это, Волк? Зачем эта резня? Твой народ живет в лесах, мой в городах. Чем это мешает вам?

— Бледнолицые хотят наши земли, — серьезно ответил Волк. — Хотят строить свои города там, где сейчас наши деревни. Их много, они все приезжают, им мало места. Гуронов не интересуют белые, но они не уйдут с земель предков.

— Должен быть разумный компромисс.

— Что?

— Решение, которое устроит всех.

— Его нет. Потому война. До конца. Пока бледнолицые не уйдут.

— Или пока не будет убит последний краснокожий?

— Нет. Гуроны сильны.

— С луками и стрелами?

— Не сомневайся, скво! — прогремел он.

Онор умолкла. Рассвело, и другие индейцы начали готовиться к долгой дороге. Наскоро позавтракав, они двинулись в путь. Рук ей больше не связывали. И без того она, единственная женщина среди этого отряда крепких выносливых мужчин, была полностью бессильна. Весь день они провели в пути.

Это был трудный, монотонно текущий день, казавшийся бесконечным. Никаких новых приключений не выпало на долю Онор-Мари. Но уже на следующий день она умудрилась поссориться с Волком.

Она сама не поняла, как это случилось, ведь она не была так глупа, чтоб портить отношения с человеком, от которого зависела. Все началось с того, что индейцы неожиданно разделились. Переговорили между собой и по несколько человек стали исчезать в лесу. Скоро, кроме Волка, она осталась в обществе еще двоих мужчин. Они были молоды, хорошо сложены и ненавидели всех бледнолицых без разбора. Пока индейцев было много, они общались между собой, не обращая на Онор внимания. Теперь она вдруг стала действовать им на нервы. Говорили они по-французски плохо. Из-за акцента она и Волка плохо понимала, особенно, если он говорил быстро. А речь остальных она вообще не воспринимала. Они злились, когда она не реагировала на их приказы. Они злились, когда она отставала, когда отходила в сторону. Онор постепенно копила в себе раздражение. Особенно напряженные отношения у нее сложились с молодым индейцем, которого звали Быстрый Олень, естественно, на языке гуронов. Он вообще ненавидел «проклятых бледнолицых», а тут вынужден был целый день видеть перед собой представительницу враждебной расы. Всю дорогу он норовил придраться к Онор, она за словом в карман не лезла, и только взаимное непонимание спасало дело от настоящей драки. Волк наблюдал за ними молча, не защищая Онор, но и не поддерживая Оленя в его придирках. После полудня индейцы устроили привал, но Онор, растянувшаяся в высокой траве, чтобы насладиться отдыхом, вдруг почувствовала себя просто ужасно. Она была женщиной достаточно крепкой и здоровой, но то ли сырая вода, то ли непривычная пища подействовали на нее не лучшим образом. От острой боли в животе она свернулась калачиком, боясь пошевелиться. Когда привал окончился, и Быстрый Олень подошел, чтобы поднять ее на ноги, она даже не повернула головы.

— Убери руки, грязный краснокожий, — прошипела она. Такие слова она слышала от горожан, и теперь они вырвались сами собой. Разгневанный индеец схватился за нож, но подошел Волк, тихо сказал ему что-то на своем языке и, когда тот отошел в сторону, склонился над Онор:

— Что с тобой, Тигровая Лилия? — она ничего не сказала, только еще более сильно обхватила себя руками и тихо всхлипнула. — Ты больна? — спросил Волк.

— Да…

Она слышала, как они тихо переговариваются. Она возблагодарила Бога, что больше они не пытаются поднять ее. Наконец, подошел Быстрый Олень и сунул ей кружку с водой, в которой плавали какие-то травы.

— Пей, — грубо велел он. Онор оттолкнула его руку.

— Уйди, я ничего не хочу.

Он проговорил что-то по-своему, но Онор, не понимая слов, могла поклясться, что он выругал ее. Она постаралась не обращать на него внимания. На какое-то время Онор даже забылась сном. Проснувшись, она заметила, что индейцы исчезли, только Волк сидел неподалеку. Она подозрительно поглядела на него.

— А где остальные?

— Ушли.

— Почему?

— Нет времени ждать, пока белая скво сможет идти. Сегодня ты уже не пойдешь. Лежи. Утром.., да, утром снова пойдем.

— А почему именно ты остался со мной? Ты располагаешь большим временем?

— Ты моя пленница, скво. Ты дойдешь до моей деревни, я так решил.

— О Боже…

Он подошел к ней с чаем из каких-то листочков, вроде того, что пытался предложить ей Быстрый Олень.

— Пей, тебе будет лучше.

— Да мне лучше… — возразила Онор, уверенная, что индейский рецепт добьет ее окончательно.

— Не спорь. Пей. Не то я заставлю тебя.

Онор подчинилась со вздохом. Горький отвар заставил ее отплевываться.

— Какая гадость! Если это яд, то так и скажи.

— Не яд. Но не замолчишь — в другой раз будет яд.

Она и не думала умолкать.

— Отравишь меня? И нарушишь свое слово? Ты только что сказал, что живой доведешь меня до своей деревни.

Только гордость удержала Волка от горького вздоха.

— Лежи тихо, — распорядился он. — Я ненадолго.

Взяв свой лук и томагавк, он скрылся за зарослями. Онор пошевелилась, обнаружив, что уже практически нормально себя чувствует. Но ее бил сильный озноб. Меховое одеяло, которым ее прикрыли, не спасало. Она протянула руку и наткнулась на одеяло, которое Волк бросил на землю для себя. Особенно не задумываясь, Онор натянула его на себя и завернулась в него, как в кокон, плотно подоткнув со всех сторон под себя. Наконец-то по ее телу разлилось блаженное тепло. Она немедленно заснула крепким беззаботным сном.

У Волка, безусловно, было побуждение проучить пленницу, но ему казалось позорным признаться в естественной человеческой слабости — мерзнуть, когда холодно. Костер он загасил, потому что дым мог привлечь внимание непрошеных гостей. На рассвете, невыспавшийся и промерзший до костей, он решил разбудить Онор, чтобы продолжить путь. Он еще не вполне понял привычки Онор и считал, что достаточно назвать ее имя, чтоб она проснулась. Но она не отреагировала. Тогда он настойчиво тронул ее плечо:

— Тигровая Лилия, пора.

Ей снилось что-то из ее прежней жизни. Она вновь была богатой баронессой, и не соображая еще, где она и что с ней, она пробормотала:

— Как вы смеете тревожить мой сон. Убирайтесь вон. Я никого не хочу видеть до полудня…

Она открыла глаза и встретилась взглядом с Волком, онемевшим от возмущения.

— А, это ты… — она вспомнила все, что произошло. — Мне что-то снилось…

Он сдержанно произнес:

— Отзывайся, когда я обращаюсь к тебе, пленница.

— А когда ты ко мне обращался?

— Только что.

Она пожала плечами.

— Я, даже когда бодрствую, не сразу понимаю, что Тигровая Лилия — это я. Мне непривычно. Господи, хорошо хоть, ты не нарек меня какой-нибудь Трухлявый Пень.

— Вставай, Лилия.

Он явно был не в лучшем расположении духа. Онор встала на нетвердые ноги.

— А завтрак будет?

— Сейчас — нет.

Онор тут же осознала, что ужасно голодна.

— Что же, как знаешь, — сердито заметила она и добавила требовательно.

— Мне надо умыться!

Он сделал было движение вслед за ней, но остановился, проговорив:

— Торопись, скво.

Она умыла лицо у ручья, потом, набравшись храбрости, скинула платье и выкупалась целиком. Она немного побродила по прохладной воде, журчащей под ногами, словно живой зверек, и вдруг заметила на другой стороне заросли малинника. Она взяла туфли в руки и вброд перебралась на другой берег. Едва созревшие бледно-розовые ягоды манили ее. Онор забралась в самую гущу и с наслаждением принялась обрывать ягоды, отправляя их в рот.

Она не замечала, что забирается все глубже в лес. Реальность настигла ее в виде огромного медведя, которому вовсе не нужен был сотрапезник. Он враждебно шагнул к Онор, оскалив пасть. Онор закричала во всю мочь своих легких и обратилась в позорное бегство. Но и медведь был довольно проворен…

К счастью для Онор-Мари, Красный Волк хватился ее до того, как услышал крик, иначе его помощь прибыла бы слишком поздно. Однако он отправился разыскивать ее, как только понял, что так долго умываться нельзя. Он нашел ее следы и легко обнаружил сломанные ветки на другой стороне, где она углубилась в кусты. Он пошел за ней, готовый наконец проучить беспокойную пленницу. И тут услышал ее полный ужаса вопль.

Волк подоспел как раз тогда, когда Онор едва не распрощалась с жизнью.

Медведь почти настиг ее, когда он метнул свой томагавк и ранил зверя.

Раздался яростный рев. Животное немедленно кинулось на обидчика. Онор перевела дух, обнаружив, что непосредственная опасность миновала. По крайней мере, для нее. Здравый смысл подсказывал ей бежать без оглядки, но ей вдруг показалось это трусостью, и она замерла в стороне. Волк сражался с помощью одного лишь ножа, и ему приходилось несладко. Огромный разъяренный медведь был грозным противником. Волк с трудом уворачивался от мощных лап. Они катались по земле, защищая каждый свою жизнь. Онор казалась бесконечной эта битва. Ей не верилось, что индеец может победить, но наступил момент, когда Волк поднялся на ноги, а медведь остался лежать бездыханным. Онор подняла глаза на его лицо и испугалась не на шутку. Он был страшен в ту минуту — бледный, с горящим взглядом, с перекошенным от ярости лицом и длинным ножом, с которого капала кровь. Он встретил взгляд Онор, и его темные глаза сверкнули. Онор попятилась. Таким она еще не видела Волка. В нем самом она вдруг увидела столько от зверя, что она предпочла бы остаться один на один с медведем.

— Не подходи ко мне! — взвизгнула она. Она бросилась бежать, не зная, куда и зачем мчится. Она хотела только быть подальше от Волка, от этой страны, от этой чужой для нее войны. Она понимала, что Волк легко догонит ee.

— Остановись, скво! — закричал он. — Остановись, если хочешь жить!

Его гнев подействовал на нее — она совсем потеряла голову. Она побежала сломя голову, и упала, споткнувшись о камень. Она быстро перевернулась и села, но встать не успела — она увидела, что Волк стоит в нескольких шагах и смотрит на нее. Она вся сжалась.

— Ну что, Волк? Хочешь убить меня на этот раз? Давай, у тебя получится справиться с женщиной… Волку изменила его сдержанность. Он вдруг резким движением метнул нож, который держал в руке. Он просвистел у самого лица Онор и вонзился в ствол ели у нее за спиной. Онор вскрикнула.

— Да ты просто зверь, Волк! Ты мог убить меня. Просто так, ни за что!

Потому что захотелось проявить свою силу. Неужели больше не на ком? Что ты доказываешь, воюя с женщиной?

Ее слова перешли в крик. Он поднял руку, приказывая ей умолкнуть.

— Если б я хотел, чтоб ты была мертва, ты б уже была мертва.

Она знала, что он прав, но гнев переполнял ее. Она упрямо продолжила:

— Все, все говорят так, когда их слов уже не проверишь!

— Ты обвиняешь меня во лжи?

— Возможно!

— То есть, ты обвиняешь меня в трусости?

Онор вдруг залилась краской. Волк и трусость? Несовместимые, наверное, вещи. Только что он доказал это. И спас ее от верной смерти.

— Храбрецы не берут в плен женщин, — сказала она уже более притихшим голосом. Волк молча пожал плечами. Его презрительный жест уязвил ее. Она вскочила, ее маленькие кулачки сжались, но Волк повернулся к ней спиной и пошел обратно к месту их ночевки. Всем своим видом он говорил — кто ты такая, чтоб я спорил с тобой? Его пренебрежение злило Онор больше его гнева.

Волк быстро собрался в дорогу. Уложив их немногочисленные пожитки, он зашагал по тропе, даже не глядя, следует ли за ним пленница. Онор брела за ним, осыпая себя бранью. Она уже успокоилась и теперь не могла понять, что такое на нее нашло. «Неблагодарная идиотка! — говорила она себе, — ты заслуживаешь, чтоб в следующий раз тебя растерзал какой-нибудь зверь». Она была не так глупа, чтоб сознательно испортить отношения, которые до сих пор были вполне сносными. Конечно, Волк взял ее в плен, и это вовсе не весело, но и не обижал ее. Ей в сущности импонировала его манера держаться. Он никогда не смеялся над ее вопросами, над ее растерянностью.

Он всегда серьезно объяснял ей все, что бы она не просила. Короче говоря, хотя не похоже, что в его мире женщины занимали положение выше, чем в мире белых, он воспринимал ее всерьез. Он никогда не считал, что она капризничает, всегда принимая ее упрямство как интуицию, подсказывающую ей верное решение. А теперь он вообще не желал разговаривать с ней, словно из пленницы, которой он гордился, как личным достижением, она превратилась в низшее существо, не достойное внимания. Ей хотелось извиниться перед ним, но гордость не позволяла. Она знала, что может сейчас сбежать, но не знала куда. Густой лес вокруг, казалось, становился все плотнее и плотнее, гуще и гуще. Тропинка все чаще исчезала, и они пробирались сквозь заросли, царапавшие лицо и руки острыми колючками. Онор изнемогала. Волк задал темп, который она не в состоянии была поддерживать. Она просила его о передышке, но он обратил на нее не больше внимания, чем на муху. Онор не могла этого вынести.

— Волк! — закричала она. — Как знаешь, а я не могу больше. Убирайся ты к дьяволу…

Он повернул голову и смерил ее холодным взглядом.

— Тигровая Лилия знает, как нужно обращаться с пленниками?

— Не знаю.

Он достал веревку и, держа ее в руке, проговорил:

— Пленникам связывают руки за спиной. А ноги — так, чтоб они могли идти, но не бежать. И за шею привязывают веревку и ведут за нее. И если пленный не будет идти следом, веревка задушит его. Сделать так?

Онор вспыхнула от гнева.

— Чего еще ждать от дикаря?!

— Сделать? — он повысил голос.

— Нет…

Он сразу равнодушно отвернулся и зашагал дальше. Этот день стал кошмаром для Онор. Волк заставил ее вымотаться до полного бессилия. Когда он наконец остановился и стал готовиться к ночлегу, разводить огонь, Онор просто упала на землю. За последний час она несколько раз падала, но Волк даже не повернулся подать ей руку. Она вставала и молча шла дальше. Теперь она лежала, глядя в небо широко открытыми глазами. От еды она отказалась, у нее не было сил. Волк поужинал в одиночестве, загасил костер и растянулся на траве. Онор приподнялась на локте. Он тихо равномерно дышал, и Онор решила, что он спит. У его пояса висел нож, и достать его сейчас было совсем легко. Онор поколебалась. Ей хотелось иметь что-нибудь для защиты. «Я не овечка, чтоб безоружной идти на заклание», — решила она и бесшумно приподнявшись, потянулась за ножом и взяла его. У самого пояса Волка на ее запястье вдруг сомкнулась его сильная рука. Он крепко сжал ее руку, но не так сильно, чтоб ее пальцы разжались.

— Хочешь убить меня, белая скво? И как ты хочешь это сделать?

Он приблизил ее руку к своей груди.

— Так? Ты попытаешься пробить сердце? Но у твоих рук не хватит силы.

Твой удар не сделает большого вреда. Или ты попробуешь ударить меня в живот? — он плавно передвигал ее руку, словно выбирая место для удара. — Но от такой раны умирают не сразу. Я успею отомстить.

Его рука резким движением перевела нож к ее горлу. Онор вздрогнула от прикосновения холодного лезвия.

— Лучше так. Учись наносить удары наверняка, Тигровая Лилия, — он показал ее рукой движение, словно она перерезала его горло. — А не умеешь, то не бери оружия воинов.

Он резко отшвырнул ее руку, и нож выпал. Он подобрал его и вернул на место.

— Я не собиралась убивать тебя, — запальчиво воскликнула Онор.

— Ты б и не сумела.

— Важно, что я не собиралась!

— А зачем тебе мой нож?

— А как бы ты себя чувствовал, если б ты был в плену, совсем один, безоружный?..

— Белая скво, никогда этого не делай.

— Не обещаю. Но буду осторожнее, — сказала она назло ему.

— Тебе не застать меня врасплох.

— Посмотрим.

Утомленная этим бессмысленным спором, Онор-Мари отвернулась. Волк стал ужасно злить ее. Она еле сдерживалась, ей хотелось наговорить колкостей, задеть его. Ее раздражала его внешняя неуязвимость.

Волк поднял ее на рассвете. Холодное серое утро нагоняло на Онор тоску. Она уже жалела, что остальные индейцы покинули их. Все-таки, человеческие голоса. Ей было очень одиноко…

Около полудня Онор и Волк проходили через осиновую рощу. От слабого ветра листья тихо шелестели, словно нашептывая что-то. Вдруг Волк остановился. Его тело напряглось, его взгляд шарил по зарослям.

— Что еще? — сердито спросила Онор.

— Слышишь?

— Листья шумят на ветру… И все.

— Нет, — он качнул головой и осторожно положив руку на свой боевой топор, сделал несколько шагов. Он прислушался снова и поспешил вперед, пока на их пути не появилась чудесная солнечная поляна, поросшая ароматными травами. Там лежал индеец и чуть слышно стонал. Они приблизились. Волк осторожно перевернул его на спину.

— Это же Быстрый Олень! — вырвалось у Онор. Она присела на корточки около него. Он прижимал руку к животу, и из-под ладони текла кровь.

— Здесь след бледнолицего, — жестко сказал Волк. — В его теле пуля бледнолицего.

— Может, это… Он не дал Онор высказаться.

— Я знаю. Я вижу.

— Возможно. Что будешь делать?

Волк помолчал.

— Быстрый Олень — воин. Мы должны идти.

Онор встретила умоляющий взгляд поверженного врага.

— Да ты что?! Бросить друга умирать одного? Нет такой причины, чтоб заставила тебя уйти. Впрочем, если ты такой бессердечный, давай, убирайся.

Я останусь здесь.

Он испытующе поглядел на нее.

— Сходи за водой, Лилия. Я осмотрю его рану.

Она кивнула и поспешила исполнять его распоряжение, забыв на время о своих неурядицах. Когда она вернулась, казалось, все было, как раньше.

Только руки у Волка были в крови. Она стала трясущейся рукой смывать кровь q тела раненого.

— Нам даже нечем перевязать его! — вырвалось у нее.

— Это ему не поможет, — мрачно заметил Волк.

— Помолчи! — прикрикнула она на него.

Взгляд черных глаз, полных боли и страха, убивал ее. Быстрый Олень был еще очень молод. Он тихо стонал, но Волк что-то сказал ему на их языке, и он умолк, страдальчески глядя в небеса. Онор охватила жалость к бедняге.

Несмотря на свои жестокие слова, Волк собрал какие-то травы, растер их и приложил к кровоточащей ране. Может, это чуть уменьшило поток крови, заливавшей все вокруг. Но лихорадка все усиливалась, и Быстрый Олень словно в огне горел. Его медная кожа стала ярко-алой. Онор намочила носовой платок и прикладывала к его лбу. Он за минуту становился горячим.

Несчастному становилось хуже и хуже. Наконец, Онор встала и сделала знак Волку.

— Отойдем.

Он пошел за ней.

— Знаешь, Волк, — сказала она, — то, что я хочу сказать, запрещает мне моя религия. Но я все равно считаю это правильным. От такой раны нет лекарства. Никакие травы тут не помогут.

— Тебе они помогли.

— Со мной было пустячное недомогание. А Быстрый Олень умирает. Ты сам знаешь.

— Знаю.

— Будет милосердным — не продлевать его страдания. Слепому видно, каково ему приходится. У него рана в живот — самая мучительная из всех. И смертельная. Он протянет еще пару часов. Не больше.

Волк выслушал ее молча. Ей казалось, он согласен с ней. Но в ответ он отрицательно покачал головой.

— Ты не знаешь наших обычаев, скво. Потому я не буду думать, что ты хотела унизить Быстрого Оленя. Я знаю, что ты хотела как лучше. Но Великий Маниту послал испытание Быстрому Оленю. Чтобы уйти в Страну Духов великим воином, он должен с честью выдержать все, что ему дано. Нельзя противостоять воле Богов. Лучше его тело прострадает какие-то часы, но его дух будет силен и свободен.

Онор смотрела на него во все глаза.

— Знаешь, наши религии очень похожи… Если как следует вдуматься.

— Ты все поняла, Тигровая Лилия?

— Я не знаю, кто из нас прав, Волк, — призналась она.

Быстрый Олень чуть пошевелился, когда она вновь подошла к нему. Сухие губы силились что-то произнести.

— Пить… — прошептал он. Онор неуверенно оглянулась на Волка. Он сурово предупредил:

— Ему нельзя. Вода ему смерть.

Чтоб хоть как-то помочь ему, Онор смочила водой его пересохшие губы.

Скудные капли быстро высыхали на его раскаленной коже.

Наступила ночь. Онор свернула одеяло валиком и подсунула раненому под голову. Сама она села рядом на землю, догадываясь, что спать ей не придется. Вновь и вновь она меняла холодный компресс на его лбу, зная, что все напрасно, и что ее забота так мало облегчает его состояние, что он уже вряд ли замечает ее. Волк был непроницаем, но Онор подозревала, что он постоянно бродит вокруг их поляны вовсе не потому, что охраняет их, а просто ему не сидится на месте.

— Все обойдется, — она ободряюще улыбалась Быстрому Оленю. — Вот увидишь, все обойдется.

Она просидела около него всю ночь напролет. Иногда он терял сознание, и тогда с его губ срывались жалобные стоны, потом он приходил в себя и снова упрямо сжимал зубы. Его дыхание участилось и стало хриплым.

Быстрый Олень скончался только днем. Он протянул почти сутки с того момента, когда они нашли его. Перед смертью он позвал Волка, и Онор не поняла, о чем они говорили. Затем слабым, близким к шепоту голосом он затянул какую-то песнь. Онор удивилась, но Волк негромко пояснил ей, что так положено, и это прощальная песнь воина. Наконец, по его телу пробежала судорога, его руки потянулись, словно ища что-то, и с его уст сорвался последний вздох.

— Мы сожжем его тело и освободим его дух, — сказал Волк.

Онор отказалась присутствовать при этом. Она убежала к ручью и дала волю слезам. Ей не был дорог Быстрый Олень, но ее охватила жалость к нему просто как к человеку.

Волк вернулся за ней, когда все уже было кончено. Взгляд холодных глаз смягчился, когда он увидел непросохшие следы слез на ее щеках.

— Все? — спросила она устало.

— Да, — он помолчал. — Тигровая Лилия слишком… ранима, — он долго искал подходящее слово. — Быстрый Олень ушел в Страну Духов. Так повелели Боги. Так надо. И все.

— Он был еще так молод.

— Он был достаточно взрослый, чтоб сражаться.

— Это несправедливо… Жизнь несправедлива.

— Так написана его судьба, — упорно повторил Волк.

— Причем судьба? Это все ваша война. Ваша бессмысленная война за клочок болотистой земли.

— Не оскорбляй нашей земли. Ты ее не знаешь.

— И не хочу знать. Я хочу домой, — она закрыла лицо руками и вздохнула. Когда она отняла руки, ее глаза были сухими. — Ты хочешь идти дальше, да?

— Знаю, что ты провела ночь без сна. Но опасно оставаться здесь.

Бледнолицые, застрелившие Быстрого Оленя, могут быть недалеко. Они, верно, охотятся в здешних местах.

Хотя Быстрый Олень даже не поблагодарил ее за заботу, он оказал ей последнюю услугу и помирил ее с Волком. В его голосе больше не было враждебности, и Онор-Мари стало легче на душе.

Свежая июньская зелень сияла нежными красками раннего лета. Под ногами Онор горели звездочки желтых и голубых цветов, небо отличалось необычной синевой, какой ей никогда ранее не приходилось видеть. Вековые сосны окружали ее, высокие и величественные, уходя вершинами в прозрачную лазурь чистого неба, откуда солнце отдавало земле свой ярко-золотой свет.

Тишину нарушало пение лесных птиц да тихое шуршание опавших сосновых игл под ногами Онор. Волк долгое время сдержанно молчал.

— Тигровая Лилия, ты поднимешь на ноги весь лес.

— О чем ты? — она была озадачена.

— Ты хрустишь ветками громко, как медведица. Напрасно. Здесь земли, где тебе не встретить друзей. Наоборот. Здесь мои враги — твои враги тоже.

Онор не совсем понимала его.

— Охотно верю. Но я же не нарочно, — возмутилась она. Сравнение с медведем вовсе ей не польстило.

— Ты говоришь правду? Впрочем, ты же, как все бледнолицые, всегда жила далеко от леса.

— Я жила в городе, по сравнению с которым Сан-Симоне заброшенная деревенька. И я уверена, что попади ты туда сейчас, у тебя были бы большие проблемы. Может, даже большие, чем у меня в твоих лесах.

— Возможно. Все равно, Лилия, ты должна научиться ходить по-другому. У ирокезов слух тонкий. Ты будешь еще очень далеко, а они уже будут знать, что ты идешь. Будут готовы. Ты понимаешь?

— Понимаю и сожалею. Я навлекаю на тебя опасность? Очень печально, но не надо было забирать меня с собой в лес. Я тебя не трогала, и ты мог бы оставить меня в покое, — отрезала она сухо.

— Ты о себе не подумала, Тигровая Лилия. Ты дорожишь своей жизнью?

— Очень даже. Но большая ли разница, чьей пленницей быть?

— Тигровая Лилия, не все берут пленных.

Она вспомнила, как он бросился на нее с ножом, с затуманенными яростью глазами. Какие там пленные? Он просто хотел уничтожить всех, кто обладал белой кожей, кто был ему кровным врагом, не разбираясь, кто правда виновен, а кто просто случайно попался на пути. Одному лишь богу известно, чем она смягчила его в тот страшный миг. В одном она была уверена — не своей женственностью и не беззащитностью, это уж точно. С чего же она взяла, что и другие пощадят ее?

— Научи меня, Волк. Я постараюсь, честное слово. Я вовсе не такая неуклюжая, как ты думаешь.

Она с досадой уловила нотку неуместного кокетства в собственном голосе. Взгляд ее спутника невольно скользнул по ее тонкой, подчеркнутой узким корсажем талии.

— Хорошо, — он внимательно оглядел молодую женщину, заставив ее поежиться от неприятного холодка. Бросив свои немногочисленные вещи на землю, он приблизился к Онор. — Попробуем. Иди.

Она сделала пару шагов и вопросительно оглянулась.

— Не так, — он покачал головой.

— Что «не так» — я уже поняла. А как надо?

Он искал способ объяснить ей.

— Не смотри все время под ноги. Ты должна чувствовать землю.

— Мудрый совет, — она насмешливо улыбнулась. — Остальные советы будут подобного плана?

Должно быть, он не чувствовал всех тонкостей чужого языка и не уловил издевки.

— Не ступай всей ступней. Смотри на меня. Ты должна медленно перенести свое тело вперед, как если бы шла по скользкому камню, — она сделала шаг.

— Нет, еще медленнее, еще плавнее. Твоя нога должна проскользить по земле, ничего не потревожив, — сухой ковер из иголок предательски затрещал. Между тем Онор обратила внимание, что действительно Волк двигался совершенно бесшумно, хотя он был фунтов на пятьдесят тяжелее ее. Она досадливо поморщилась.

— Слон в посудной лавке и тот более ловок.

Наверняка он не понял ее сравнения, но ничего не переспросил.

— Не жди, что все сразу выйдет, как надо, — заметил он.

— По-моему, выходит только хуже.

— Нет. Не хуже. Пробуй еще. Ты должна чувствовать каждый изгиб тропы даже закрыв глаза.

— Это невозможно.

— Возможно, Лилия. Ты научишься.

— Это же так медленно.

— Скорость придет потом. Сначала научись сливаться с лесом, будь его частью. Будто ты твоя собственная тень.

Онор подняла глаза. Да, он действительно силился объяснить, но не находил достаточно слов. Впрочем, она начала понимать его мысль.

— Я не могу слиться с миром, которому не принадлежу.

— Ты будешь принадлежать к нему, пленница.

В это ей верилось мало. «Все равно я найду способ вернуться, — подумала она. — Ты не остановишь меня, Волк. Вот увидишь, все, чему ты научишь меня, обратится против тебя самого».

Еще полчаса упражнений, и Волк сказал, что она делает некоторые успехи. Правда, она подозревала, что он, как мудрый учитель, решил сделать ей небольшой аванс, чтобы она не отчаялась окончательно. Надо сказать, что со временем, несмотря на все ее усилия, ей все равно не удалось полностью перенять скользящую походку индейцев, хотя, конечно, она достигла значительных результатов.

— Скоро мы будем на месте, — объявил Волк, когда они пересекли болотистую долину, где под ногами противно чавкала вода. Из-под ивовых зарослей то тут, то там весело голубели островки ярких цветов; над землей клубился слабый туман и веяло сыростью. Они остановились на привал, и Онор уселась сложа руки в то время, пока индеец расторопно разводил огонь, чтобы приготовить добытую дичь. Ее откровенное безделье действовало ему на нервы.

— Пойди собери сучьев для костра, пленница, — велел он. Она неохотно поднялась, проворчав сквозь зубы проклятие. Веток под ногами было много, и она легко набрала первых пару охапок. Бросив их около костра, она снова с раздраженных вздохом отправилась в чащу. Спешить она и не думала, и, медленно ступая по мягким бугоркам мха, высматривала ветки потоньше и пообъемнее, лишь бы казалось, что она трудилась в поте лица.

Очередной неприятный сюрприз подстерегал Онор в лесных дебрях в виде огромного индейца, больше шести футов ростом, буквально свалившегося ей на голову. Он прыгнул на нее, неожиданно появившись на развилке дерева, где прятался среди густой зелени, опрокинув ее на землю. Злость была уже в Онор сильнее страха, и она яростно впилась ногтями ему прямо в лицо. Между тем коленом она врезала ему в пах со всей силой, на какую была способна.

Он зарычал, но не выпустил ее. Выкрутив ей руки, он встряхнул ее так, что она вскрикнула.

— Скво пленница Меткий Томагавк.

— Пусти, боров, задушишь, — прошипела она, снова пытаясь лягнуть его ногой. Обозлившись, индеец схватил ее за волосы. Ее шикарные длинные волосы были ее основной гордостью, и небрежного к ним отношения она не выносила. Онор вывернулась и впилась зубами ему в руку. К счастью для Онор, а возможно и для ее противника тоже, подоспел Волк. Он жестом приветствовал индейца и веско произнес:

— Это Тигровая Лилия. Моя пленница.

Онор позабавило бы, если б они передрались из-за нее, но такого удовольствия ей не доставили. За Волком осталось право первенства, и Меткий Томагавк отступил. Онор юркнула за спину к Волку, полагая, что тот хоть из принципа защитит ее.

— Приветствую тебя, брат мой. Прости, я посягнул на твою бледнолицую пленницу. Меткий Томагавк не желал присвоить ее. Он полагал, это скво ингизов. Они прячутся в лесу, поджав хвосты, и дрожат. Они взяли в плен моего брата. Я хочу освободить его. Твое племя и мое племя теперь братья.

Хочет ли брат мой мне помочь?

— Хорошо. Я помогу. Красный Волк сказал.

Вскоре они уже втроем сидели около костра, и индейцы увлеченно обсуждали подробности своего плана. Онор наконец удалось втиснуться в их разговор.

— Что происходит, можно узнать?

Волк с неудовольствием уставился на нее, но снизошел до ответа.

— Англикане взяли в плен его брата. Меткий Томагавк и я поможем ему бежать. Скво поняла?

Она и поняла и не поняла одновременно.

— И ты будешь ему помогать? Волк, зачем? На кой черт тебе это нужно?

Вы, что, вдвоем нападете на целый отряд? Что, жизнь такая лишняя у вас штука?

Не то что бы ей жаль было этих индейцев, но ей боязно было за себя и свое будущее, и не напрасно. Меткий Томагавк сурово заметил:

— Бледнолицая скво будет мешать нам. Если бы это была моя пленница, я бы покончил с ней теперь же.

— Я, Красный Волк, дал ей слово, что приведу ее в лагерь гуронов. Я не нарушу слова.

Онор возблагодарила Бога, что ее взял в плен человек с таким характером, иначе ей было бы несдобровать.

— Тогда пленницу нужно связать и оставить здесь, — изрек Меткий Томагавк. — Скво будет мешать. Я взял в плен бледнолицего, оставил его недалеко отсюда. Оставим их. Вернемся за ними позже, с моим братом.

Пока Волк не согласился, Онор взмолилась:

— Только не это. Я никому не помешаю. Не бросайте меня здесь одну, Волк! Прошу тебя, не бросай меня здесь. А что, если вы не вернетесь? Мне тогда оставаться на корм зверям?

— Лилия, перестань, — он отмахнулся от ее нытья, но от нее нелегко было избавиться.

— Ну пожалуйста, Волк! Все, что хочешь, только не это! Не оставляй меня здесь одну. Все, что хочешь, пожалуйста!

— Все? — переспросил он, прищурившись и с интересом глядя ей в лицо. У нее засосало под ложечкой, но она упорствовала.

— Все, что угодно.

— Хорошо.

Меткий Томагавк не выразил никаких чувств, ни возмущения, ни удивления, ничего. Он выслушал решение Волка и кивнул.

— Твоя пленница, Красный Волк. Тебе решать.

Меткий Томагавк сообщил, где разбили лагерь англичане, и обещал показать дорогу. Они крались по безлюдным зарослям, и за каждый неосторожный шаг Онор доставались гневные взгляды краснокожих. Может быть, ей бы досталась и пара тумаков, но индейцы избегали всякого шума, который мог бы выдать их присутствие. Они миновали молодую поросль орешника, исцарапавшую ее до крови, и там индейцы остановились.

— Здесь, — сказал Меткий Томагавк. Онор покрутила головой, но никого и ничего не увидела. Индейцы велели ей оставаться позади них и ползком устремились в заросли. Онор держалась сзади, подальше от них, пока Волк жестом не позвал ее. Она тихо подползла ближе. Сквозь просвет в ветвях она и правда заметила отблеск костра и глубоко полумраке неясные тени людей.

— Лилия, ты понимаешь язык ингизов?

Она неохотно промычала нечто утвердительное, не зная, что лучше для нее — соврать или сказать правду.

— Хорошо, — Волк удовлетворенно кивнул. — С ними нет пленного. Ты слушай, что они говорят. Узнай, где он.

— Отсюда? Я вам не летучая мышь, — зло прошептала она. — Мне ничего не слышно. Я подползу к вон тому кусту, — она указала на отдельный раскидистый куст в трех шагах от стоянки англичан. Тяжелая рука тут же легла ей на плечо. Волк веско заметил:

— Мой лук готов, пленница. Я выпущу стрелу прежде чем ты успеешь подумать о предательстве. И не думай лгать нам. Я не владею языком ингизов, как языком франков, но кое-что я смогу понять. Ясно?

— Да хватит уже угрожать, Волк, — огрызнулась она. — Все я поняла.

— Иди.

Спустя четверть часа она все так же ползком вернулась к индейцам, задыхаясь от напряжения.

— Меня загрызли комары, — пожаловалась она. — А я даже не могла прихлопнуть ни одного.

— Твое счастье, скво, что бледнолицые слышат так же плохо, как видят.

Наших воинов ты бы не провела, — с осуждением произнес Меткий Томагавк.

— Я вам в разведчики и не напрашивалась.

— Говори, скво, — вмешался Волк. — Где пленный?

— В форте. Где-то недалеко в лесу есть английский форт. Недавно построенный и хорошо укрепленный. Все. Больше я ничего не расслышала.

— Где? — спросил Волк.

— Не знаю, — она пожала плечами.

— Я знаю, — заметил второй индеец. — Мы сможем быть там, когда солнце будет вновь у нас над головами.

Они хотели идти и ночью, но Онор вольно и невольно задерживала их. В конце концов, когда в очередной раз споткнулась в темноте и упала, чуть не свернув себе шею, они сдались. Охотничья хижина, одиноко затерянная в лесу, оказалась весьма кстати. Она не выглядела заброшенной, но хозяев не было дома. Дверь не была заперта, да и красть там было нечего: пустые стены, пара кривоногих стульев, кое-как сбитый стол, сундук с поношенной одеждой, котелок с плохо заделанной дыркой. Меткий Томагавк обещал вернуться с своим пленным, которого спрятал где-то в укромном месте и исчез. Онор наконец-то могла отдохнуть. Но как назло, она ворочалась с боку на бок и не могла найти покоя. Больше всего она теперь жалела о неосторожном обещании, данном Волку днем. Все, что угодно! Иди знай, что придет ему в голову. Она приоткрыла глаза и поглядела в его сторону. Он неподвижно сидел на полу, поджидая товарища, прямой и настороженный. Что, спрашивается, может придти ему в голову? То, что и ей? Возможно. Она невольно поежилась. Что ж, от этого не умирают, и она как-нибудь переживет. Но кто знает, что может придти в голову дикарю? Может, ей такое и в бреду не привидится. Нет, хуже неизвестности ничего не может быть. Она тихо окликнула Волка. В сплошной тьме его глаза хищно поблескивали, он выглядел почти так же агрессивно, как в тот день, когда он взял ее в плен.

— Хочу спросить тебя…

— Спрашивай.

— Ты взял с меня слово, что я сделаю все, что ты ни попросишь…

— Хочешь взять назад свое слово? — он презрительно усмехнулся.

Она поколебалась, готовая сказать «да», но решила, что так будет только хуже.

— Нет. Я только хотела узнать, что ты под этим подразумеваешь. То есть, что ты имел в виду?

Она готова была поклясться, что позабавила его, хотя нельзя сказать, что внешне это на нем особенно отразилось.

— Ты, Тигровая Лилия, не можешь успокоиться, пока я не заставлю тебя сдержать обещание? — он попал в самую точку. Она промолчала в ответ. — Хорошо, скво. Раз тебе не терпится сдержать слово, пусть это будет теперь же.

Похоже, растерянность на ее лице доставляла ему садистское удовольствие. Он помедлил.

— Тигровая Лилия сделает то, что я ей сейчас скажу?

— Да, — пробормотала она чуть слышно.

— Не слышу твоего ответа, скво.

— Да!

— Тогда сделай так, чтоб тебя было не видно и не слышно. Делай, что тебе велено, и молчи. Сумеешь?

— Попробую… — она вдруг почувствовала себя полной идиоткой, отвратительное чувство с примесью облегчения. Она не поняла, сознательно Волк посмеялся над ней или это вышло не нарочно, но она обещала себе припомнить ему это гадкое чувство унижения, которое ей довелось испытать.

К полуночи явился Меткий Томагавк, а с ним его пленник, молодой, насмерть перепуганный мужчина. На солдата он был непохож, скорее на простого фермера. Индеец связал его так, что бедняга передвигался не лучше червя и еле дышал. Заметив Онор-Мари, он, казалось, несколько успокоился за свою участь.

— Кто вы такой? — спросила Онор, пока индейцы переговаривались между собой, не обращая на них внимания.

— Клод Легрен. У меня ранчо в пяти милях отсюда. Угораздило одному пойти искать сбежавшую кобылу… Нарвался на краснокожего.

— Не повезло, — она слабо улыбнулась.

— А вы, мадам?

— Онор-Мари. Такая же невезучая, как вы. Индейцы увели меня из СанСимоне.

— Ого, вы уже проделали немалый путь.

— Вот именно.

Меткий Томагавк велел им умолкнуть, и Онор, поджав под себя колени, свернулась калачиком.

Высокая стена окружала английский поселок: несколько домов, дощатую церквушку и вышку с часовым, внимательно обозревавшим окрестности. Они стояли в глубокой тени, изучая укрепления. Онор привстала на цыпочки, пытаясь что-нибудь разглядеть из-за плеча Волка. Он зашипел на нее с неудовольствием, прервав на мгновение перешептывание с Метким Томагавком.

Бедный Клод со связанными ногами еле плелся позади.

— Я отправлюсь в разведку, — сказал Томагавк.

— Лучше я. Присмотри за пленниками.

— Хорошо. Да будет так. Я буду сторожить пленных, — Онор уловила его недобрый взгляд и поежилась, подавив вздох.

— Волк…

— Что тебе, пленница?

— Зачем тебе это надо? — прошептала она, тревожно поглядывая на второго индейца. — Это же не твой брат, а этого Томагавка. Вот и шел бы он сам.

— Что тебе до того, пленница?

Законченная эгоистка до мозга костей, Онор подняла на индейского воина честные глаза:

— Я боюсь оставаться с ним. Я боюсь, что нас всех перебьют, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Вот.

Он смотрел на нее сверху вниз, силясь понять ее логику.

— Меткий Томагавк ничего тебе не сделает. Ты — моя пленница.

Он не понял ее опасений, и Онор-Мари, отчаявшись, махнула рукой.

Она осталась в обществе Меткого Томагавка и Клода, белого от страха.

На его фоне даже она чувствовала себя сильной. Индеец игнорировал ее, и Онор, немного успокоившись, стала следить за звуками, доносившимися из-за частокола. Время тянулось медленно.

Наконец, Красный Волк вернулся. Его суровое лицо было мрачно.

— Какие известия принес брат мой? — угрюмо спросил Меткий Томагавк.

— Бледнолицые повесили его. Слишком поздно.

Ни один мускул не дрогнул на темном лице, неподвижном, будто высеченном из камня.

— Мой брат будет отмщен, — веско заявил он.

Волк, казалось, считал естественным, что его долг — участвовать в мести.

— Гарнизон небольшой. Солдат немного. Меня никто не видел. Мы можем напасть на них.

Посовещавшись, индейцы отвели Онор и Клода в лес и, связав им руки и ноги, оставили одних.

— Клод, вы здесь? — окликнула Онор товарища по несчастью.

— Здесь, — отозвался он хрипло. — За деревом. А вы связаны?

— Да.

— Крепко?

— Да.

Они надолго умолкли, перебирая в уме возможности побега.

— Клод, я думаю, эти индейцы просто погибнут, а нас с вами найдут и отпустят. Как вы думаете?

— Я думаю, не стоит обольщаться. Эти краснокожие дьявольски хитры.

Шум и выстрелы вдалеке стали понемногу приближаться.

— Кажется, мы попадем в гущу событий и совершенно беспомощные, — заметил Клод. Онор захотелось задушить его за его здравомыслящие замечания. Она попыталась зубами развязать узел, но у нее ничего не вышло.

Она устало выругалась.

Тут перед глазами у нее выросла фигура солдата. Он бежал с раскрытым от ужаса ртом, но его догнала стрела, и он рухнул в двух шагах от Онор, и его ружье шлепнулось на землю. Следом явился Меткий Томагавк. За ним следовали солдаты, но он, бросив лук, разнес одному из них голову своим топором. Но остальные двое солдат выстрелили и ранили его. Меткий Томагавк упал на колени, держась за грудь. Но все же он успел метнуть нож, и еще один его враг пал. Последний из солдат упал, сраженный стрелой Волка, который уже спешил на помощь.

Между тем, Клод кое-как изловчился развязаться и вскочил на ноги, подгоняемый леденящим душу ужасом.

— Помогите мне, — воззвала Онор, ей никак не удавалось справиться с узлом, хотя она уже ослабила его.

Клод бросил мгновенный взгляд на приближающуюся фигуру индейца и молниеносно бросился в лес.

— Будь ты проклят, трус! — крикнула она ему вслед.

Но Клод уже был далеко. Разъяренная, Онор наконец развязала руки, но до ног добраться не успела — Волк справился с последним из преследовавших его солдат. Теперь он неумолимо направлялся к ней. Она испуганно схватила выроненное погибшим солдатом ружье и нацелила дуло на индейца.

— Оставь меня в покое! — закричала она. — Просто оставь меня в покое!

Он медленно приближался, не обращая внимания на угрожающее дуло, нацеленное чуть выше его набедренной повязки. Он был совсем близко. Онор понимала, что теперь не сбежит — ее ноги остались связанными, а если б и нет — Волк бы запросто догнал ее.

— Я убью тебя, — крикнула она. Нет, он явно не верил ей. И не напрасно. Она прижала пальцем курок, но никак не решалась спустить его.

Волк остановился. Если б он схватился за нож, или просто сделал что-нибудь угрожающее, конечно, она с перепугу убила бы его. Но он молча, холодно стоял и смотрел на нее. Она медлила и, как назло, ей вспомнился залитый кровью Быстрый Олень, умиравший в невыносимых страданиях у нее на глазах.

Все это могло повториться. Но она не этого хотела. Ей представилось, как он будет лежать скорчившись у ее ног, и поняла, что это будет свыше ее сил. Онор вскрикнула от отчаяния и просто швырнула ружьем в Волка, словно это была обычная палка. Волк слегка отклонился.

— Ты обязан мне жизнью, — зло процедила она сквозь зубы.

— Я знал, что у скво недостанет смелости.

— Я просто пожалела тебя, — заявила она. — Так что мы в расчете.

Кстати, спасибо, что ты сохранил мне тогда жизнь.

Он подошел к Меткому Томагавку, но ему уже ничем нельзя было помочь.

— Пошли, — грубовато велел он.

Очень скоро они достигли лагеря индейцев. Это была временная стоянка среди густого леса. Здесь жили в основном воины, хотя Онор увидела и нескольких женщин с детьми. Затерянный в чаще, этот лагерь был надежно спрятан от врагов. Не так-то просто его было бы отыскать. Стоило Онор пересечь его незримую границу, как дюжина индейцев с луками в руках окружили ее. Их враждебность не прикрывало никакое лицемерие.

— Волк, они порвут меня на части, — тихо сказала она. Ее спутник негромко обратился к собратьям. Они выслушали его, сдержанные и неподвижные, как лесные идолы.

— Тигровая Лилия, ты можешь пока осмотреться. Скоро соберется совет племени. Там старейшины решат твою судьбу.

Она последовала его совету и, обнаружив, что никто не пытается наброситься на нее с оружием, прошлась между вигвамами. Она мысленно ругнула их «большими шалашами», которыми они в сущности и были, и ужаснулась, что ей придется жить без всяких удобств в одном из них.

Индейцы собрались вокруг костра, где на земле лежал человек без признаков жизни. Он был облачен в вышитые кожаные одежды, а на голове у него красовался гигантский головной убор из белых перьев. Похоже, они прибыли на очередные похороны. Онор пожалела, что не может ни у кого спросить, что происходит, а Волк не попадался ей на глаза, и, кроме того, индейцы сейчас все выглядели для нее на одно лицо. Она стояла на почтительном расстоянии от всех, с любопытством рассматривая окружавших ее людей. Индейские девушки понравились ей. Молоденькими они были очень красивы, особенно очаровали ее их роскошные черные косы. Но, по-видимому, они быстро теряли очарование молодости. Кроме совсем молодых женщин, Онор попадались на глаза морщинистые, непривлекательные создания неопределенного возраста, совершенно не следившие за собой. Но присмотревшись, Онор поняла, что их сделало такими: та самая бедность и непосильный труд, которых она так страшилась всю жизнь. С мужчинами все было как раз наоборот, молодые были ничем не примечательны, но с возрастом приобретали необычное достоинство, которое сразу обращало на себя внимание. До глубокой старости они сохраняли гордую посадку головы и легкую походку. Кроме того, все они до старости сохраняли длинные густые волосы, которые лишь седели до белизны, но не выпадали.

Онор наблюдала за похоронной церемонией, сопровождающейся грустными протяжными песнопениями. Она не чувствовала ни малейшего сочувствия, только детское любопытство. Она дождалась конца и только тогда рискнула смешаться с толпой. Кто-то коснулся ее плеча. Она вздрогнула от неожиданности.

— Волк? Ты испугал меня.

— Ты иди со мной, Лилия.

— А что здесь случилось? Кто умер?

— Брат моего отца, Гроза Гор, великий воин.

Лицо его не изменило своего выражения.

— О! Извини, я не знала. Но… Ты, кажется, не огорчен?

— Тигровая Лилия, бледнолицые думают, что духи умерших радуются, когда видят, что за ними горюют открыто. Может, у духов бледнолицых так и есть.

Но духи наших воинов рады, если их родные достойно примут горькую весть.

— Понимаю… — сказала она, хотя ей с трудом удавалось понять его ведь на словах его речь была не такой разборчивой и правильной, как может показаться. — А твои другие родственники… живы?

— Нет.

Она ожидала продолжения, и он неохотно ответил:

— Мои родители умерли от странной болезни, которую принесли с собой бледнолицые. Раньше таково у нас не видели.

Она опустила голову, смутно ощущая чувство вины.

— Сейчас совет племени будет решать твою участь, Тигровая Лилия.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Волк! Может, все-таки… Я могла бы заплатить за себя хороший выкуп.

— Что такое выкуп?

Она задумчиво потерла подбородок.

— Я богатая женщина, у меня на родине я занимала высокое положение.

Там у меня такое состояние, что я могла бы скупить половину Нового Света и не разориться. Я бы заплатила вам, а вы бы меня отпустили домой.

— А зачем гуронам твои деньги? — она была просто поставлена в тупик.

Но Онор не сдалась.

— А оружие? Вы могли бы купить ружья, пистолеты, как у французов.

Воевали бы с ними их же оружием.

— Кто же продаст гуронам ружья? — насмешливо поинтересовался Волк, так, словно Онор сморозила величайшую глупость в своей жизни. Она вынуждена была признать его правоту, хотя и подозревала, что среди ее соотечественников нашлись бы отступники, и немало, которые бы так и сделали, если бы им заплатили вдвое.

— С нашими луками и томагавками мы победим твоих франков. Нам не нужно ваше оружие, не нужны ваши деньги, — серьезно заметил Волк. Она вздохнула, поняв беспочвенность своих надежд. Никто ее не отпустит. Ей придется сбежать или ждать помощи, которая неизвестно, будет ли когда-нибудь вообще. Она последовала за Волком в вигвам, где собрались старейшины и вожди. Там было темновато и сыро; она предусмотрительно заняла позицию за спиной у Волка, готовясь к самому худшему, даже что все они, как дикая стая, бросятся на нее. Онор не заметила ни единого сочувствующего взгляда.

Они, не церемонясь, рассматривали ее, негромко переговариваясь между собой. Судя по всему, хотя Онор не понимала ни слова, Волк представил ее всем, кто находился здесь. Несколько долгих минут Онор вынуждена была мириться с тем, что они обсуждают ее судьбу, а она не знает даже, о чем они говорят. Она заглядывала в их суровые лица, но не могла прочитать ни единой мысли, ни единого душевного движения.

— Подожди решения старейшин снаружи, — наконец, велел ей Волк.

— Да что толку? Я все равно не понимаю, о чем они там бормочут.

— Не прекословь. Иди.

Она фыркнула по-кошачьи и рассерженная выскользнула из вигвама.

Неподалеку она заметила грубую деревянную лавку и присела там. Здоровенный серый пес выскочил откуда-то и с рычанием устремился к ней. Она уже была столь измучена морально, что не испугалась его.

— Глупый пес… Поди сюда, Онор почешет тебя за ухом.

У пса была удлиненная волчья морда и забавный пушистый хвост колечком.

Он приостановился, обнюхал незнакомку и, махнув хвостом, как человек машет рукой, когда ему уже все безразлично, и ткнулся мордой в колени Онор. Она честно исполнила обещание, и пес одобрительно заворчал. Так она сидела, пока у входа вигвама не показались ее судьи. Она смотрела на них, не вставая, а они явно недоумевали при виде прильнувшего к ней пса.

— Тигровая Лилия, — обратился к ней Мудрый Лось, который знал достаточно французских слов, как и многие из вождей, которым приходилось поддерживать хрупкий мир, — твоя судьба в руках наших воинов. Кто возьмет в жены Тигровую Лилию, пусть выйдет вперед, — громко объявил старец.

Гуроны медлили. Старик громко повторил свои слова.

От толпы отделился немолодой индеец. Онор дернула Волка за рукав.

— Имей каплю совести, хоть переведи мне, что он говорит.

Волк согласно кивнул. Теперь Онор была в курсе того, что происходит, хотя перевод был довольно вольный.

На открытое место вышли еще двое претендентов: юноша со светлой, почти белой кожей и нескладный худой индеец с очень длинными и какими-то свалявшимися волосами. Онор подумала, что из них всех легче всего ей было бы примириться с миловидным юношей, который вышел вторым.

— Я, Грозный Гризли, нуждаюсь в женщине, чтобы присматривать за моими детьми. С тех пор, как нет с нами их матери, Росы Лугов, некому ее заменить.

За его спиной шумно копошились четверо перепачканных отпрысков, и Онор мысленно взмолилась, чтобы он передумал.

— Я, Сын Кайошк, хочу, чтобы эта скво с волосами цвета лесного меда села к моему очагу. Она самая красивая из всех наших женщин. Я хочу взять ее в жены, — произнес юноша, пожирая Онор взглядом.

— Я, Паук, тоже хочу взять себе жену, — коротко и без особого желания заметил третий.

Мудрый Лось обвел взглядом всех троих.

— Все вы достойные воины. Но Грозный Гризли по старшинству имеет право первым выбрать себе жену. Если он пожелает, Тигровая Лилия сядет к его очагу.

— Я возьму ее, если она покажет, что будет хорошей хозяйкой в моем вигваме. Пусть она пойдет и растолчет маис к ужину.

Онор с неожиданным энтузиазмом едва ли не побежала за индейцем, который торжественно передал ей работу. Все наблюдали за ней, словно она собиралась совершить по меньшей мере подвиг Геракла. Спустя пару секунд неловкой возни она упустила глиняный горшок, и он раскололся пополам у ее ног. Грозный Гризли недовольно покачал головой.

— Тигровая Лилия — плохая жена. Я не возьму ее в свой вигвам.

Довольная собой Онор-Мари вернулась на свое место. Оставалось двое.

— Твою судьбу, согласно обычаю, решит рукопашный бой, — объяснил ей Волк. — Победитель возьмет тебя в жены.

Мудрый Лось сурово оглядел соперников, которые стояли друг напротив друга, ожидая сигнала начинать.

— Ты, Сын Кайошк, хочешь, чтобы в твой вигвам вошла эта белая скво? — старейшина сверлил юношу взглядом инквизитора.

— Она самая красивая здесь. Я сказал! — с воодушевлением воскликнул юноша. Паук неловко переминался с ноги на ногу.

— Паук давно поссорился с Грозным Гризли, — пояснил ей Волк. — Хотел досадить ему.

Онор подарила индейцу злой взгляд. Между тем, Мудрый Лось вновь обратился к юноше.

— Должно быть, в твоем сердце меньше от гурона, чем от бледнолицего.

Однажды Кайошк, твоя мать, ушла от нас с белым человеком. Когда минуло время дождей, она пришла назад, и гуроны не прогнали ее, и не прогнали ее сына, которого она родила. Разве ошиблись гуроны? Мы думали, тебя вырастит наш народ, и твое сердце станет сердцем гурона. Разве не так? Но ты тянешься к белой. Почему, сын Кайошк? Скажи нам.

Юноша со стыдом во взоре опустил голову. Должно быть, слова вождя проникли ему в самое сердце. Он ударил себя кулаком в грудь.

— Здесь бьется сердце гурона! — и отошел в сторону, всем своим видом показывая, что отказывается от борьбы. Оставался лишь Паук. Он продолжал стоять в центре, длинный, худой, какой-то поникший.

— Тигровая Лилия станет женой Паука! — объявил Мудрый Лось. Онор поняла, что никто не поможет ей, кроме нее самой. Она растолкала всех и приблизилась к старику. Она поколебалась, не опуститься ли на колени для пущей убедительности, но решила, что это ухудшит дело и осталась гордо стоять перед индейцем.

— Выслушай, Мудрый Лось! Я знаю, ты понимаешь меня, — он разгневанно уставился на дерзкую пленницу. — Не смотри на меня так. Я тебе не враг. Ты хочешь выдать меня замуж? Ты в своем праве. Таков ваш обычай? Хорошо. Но разве для вас брак пустой звук? Разве могу я быть хорошей женой вашему воину? Я даже не пойму, что он прикажет мне. Как же я стану хорошей женой?

Я не знаю ничего, ровным счетом ничего, ни о ваших обычаях, ни о вашей жизни, ни о том, какую работу я должна для него выполнять. Ничего!

Ее горячая речь заставила старого вождя задуматься.

— В словах молодой скво есть мудрость. Я согласен. Ты должна выучить язык нашего племени. Это правильно, — он подозвал жестом Волка. — Красный Волк, ты привел сюда эту пленницу. Это твоя заслуга. Гроза Гор умер.

Теперь ты займешь его место. Будешь одним из самых уважаемых вождей. Я, Мудрый Лось, старейшина этого племени, считаю, что ты сам должен научить пленницу нашему языку. Но если ты откажешься, племя поручит это другому.

Тебе решать.

— Я принимаю твое решение, Мудрый Лось, — почтительно ответил Волк.

Онор втайне надеялась, что старик решит, что возиться с ней и учить ее — дело слишком хлопотное, и ее отпустят, но даже отсрочка была для нее большим подарком.

— Тигровая Лилия, до Дня Свадеб ты будешь жить в вигваме Омими. Я сказал.

Омими оказалась племянницей самого Мудрого Лося. Она была моложе Онор, ее красота была свежа, как лепестки роз. Вряд ли ей было больше, чем лет восемнадцать. Зато она обладала крайне вредным характером, в чем Онор, к своему прискорбию, скоро убедилась. Внешне эта девушка была нежной, невинной и безответной. Но цепной пес не сторожил бы ее более усердно.

На следующий день Онор, выяснив, что основная часть мужчин отправилась в лес охотиться, в том числе и Волк, на которого взвалили нелегкое бремя возиться с ней, решила, что самое время провести разведку на местности.

Она тихо вышла из вигвама, больше похожего на большую палатку, и, кликнув с собой Безымянного Пса, направилась в лес. Серый пес, который так легко признал в ней свою, чинно семенил рядом. Уйти ей удалось недалеко, по крайней мере, одной. Омими была тут как тут. Между деревьями показалась ее вышитая юбка, и она, скрестив руки на груди, преградила Онор дорогу.

Омими не знала французского, и общение их ограничивалось примитивными знаками. Онор показала руками, что походит вокруг и вернется. Индианка мотнула головой. Онор настойчиво повторила свои жесты и указала на сопровождавшего ее пса. Индианка молча мотнула головой, так что ее косы взметнулись и упали ей на грудь. Онор решила не обращать на нее внимания и продолжила свой путь. Омими последовала за ней, как тень. Онор упрямо сжала губы. Хочет следить за ней? И пожалуйста! Сделав вид, будто по-прежнему одна, Онор-Мари потрепала пса по холке и неторопливо, прогулочным шагом направилась вглубь леса. В обществе пса и Омими заблудиться она не боялась. Правда, ей пришлось забыть свою первоначальную цель — поискать дорогу. Ей всегда говорили, что, потерявшись в лесу, надо искать реку, и она выведет хоть куда-нибудь. Зато новая цель — позлить Омими — удавалась как нельзя лучше. Индианка не понимала смысла бессистемного блуждания по лесу, но не хотела оставить пленницу одну и ничего не могла сказать, не зная языка. Так они потратили полдня. Онор неплохо прогулялась и получила удовольствие от бессильной злости индианки.

Охотники вернулись лишь через два дня. В поселке немедленно закипела работа, мясо следовало заготовить впрок. В основном этим занимались женщины. Воины считали, что и так сделали много, застрелив этих прекрасных животных. Онор забилась в отдаленный уголок в надежде, что о ней забудут.

Она не умела разделывать туши и не горела желанием учиться. Выпачкать руки и единственное платье кровью, пропахнуть горьким дымом, — вот уж чего ей хотелось меньше всего. Ее разыскал и извлек из убежища Волк. Онор трудно было обрадовать, но ему это удалось. Он не отправил ее помогать индианкам, даже не заикнулся об этом, а напомнил ей, что для нее пришла пора сдержать обещание. Онор понимала, что учиться чему-то, пусть даже языку, так не похожему на ее собственный, это не туши свежевать. Она охотно пошла с Волком, готовая отправиться за ним хоть на край света, лишь бы подальше от противного запаха крови и внутренностей, раздражавшего ее ноздри. В лесу было тихо и свежо. Они присели на поваленной ветром сосне; воцарилось тягостное молчание — Волк не знал, с чего начинать. Онор готова была помочь ему, только бы он не возвращался в поселок засветло, пока там еще кипит бурная деятельность, как в растревоженном улье. Она предложила:

— Может быть, начнем с чего-нибудь простого? Мне кажется, у вас здесь большое пристрастие к животным. Почти все имена. Расскажи, что они означают. Что, например, такое «омими»?

— Голубь.

— Хорошенький голубь. Стерва из стерв.

— Что такое «стерва»? Животное?

— Нет, — рассмеялась Онор. — Так мы зовет женщину с ужасным характером, которую трудно выдержать.

— У Омими сердце голубки.

Онор рассердилась, что он хвалит женщину, отравлявшую ей жизнь.

— Какое там! Настоящая ядовитая змеюка.

— Она тебя обидела?

Онор задумалась. Собственно, она ничего конкретного поставить ей в вину не могла, просто знала, что индианка ее ненавидит. Но внешне Омими ничего серьезного ей не сделала, а злые взгляды не запрещено бросать никому, это не преступление. А если Омими что и говорила, то слов Онор не понимала, ей достаточно было ее тона, чтоб понять, что о ней говорят дурно, и это ей очень не нравится.

— Мы отвлеклись, — раздраженно бросила она. — Вернемся к именам. С волками, лосями, медведями мне уже как-то ясно. Кстати, а Паук? Я не уловила.

— Собикаши.

— Как-как? — Волк повторил. Онор поморщилась и покорно повторила за ним. — Ну что, похоже?

— Немного. Ты запомни, выговаривать научишься потом.

— Ну да. Я вызубрю кучу слов, и никто меня не будет понимать? Ради чего ж я мучаюсь?

— Ты сама сказала. Чтобы понимать, что пожелает тебе приказать твой муж.

— Это Паук, что ли? Скорее рак свистнет, чем он женится на мне, — фыркнула Онор, позабыв об осторожности.

— Потому что он индеец? — спросил Волк так, будто Онор оскорбила лично его своим нежеланием выходить замуж. Она сердито пожала плечами.

— Потому что я его не знаю и не желаю знать. Он мне чужой человек. С чего бы мне пылать желанием становиться его женой? Впрочем, кому это интересно. Я же пленница.

Она надеялась воззвать к его совести, но Волк и ухом не повел. Лицо его осталось каменным.

— Довольно, Лилия.

— Ладно, — она прикусила губу от досады и бессильной злости. — А этот, Сын забыла кого, мой несостоявшийся жених?

— Сын Кайошк. Кайошк — морская чайка. Так звали его мать. Но потом ее звали Та, что ушла с бледнолицым.

— Ничего себе, клеймо навесили. Бедная Кайошк. Она жива?

— Нет.

— Жаль. Мне кажется, мы бы подружились. Она бы поняла меня, — вздохнула Онор.

— Не думаю, Лилия. Кайошк ненавидела бледнолицых больше, чем любой из нас. За все зло, что ей сделали.

Все, что более или менее было связано с именами людей, которых она уже знала, Онор выучила достаточно легко. Но дальше дело пошло хуже. Выучив слово, она тут же спохватывалась, что забыла предыдущее. Волк был терпелив, как никогда не были терпеливы монахини из монастыря, где она обучалась в юности. Через пару дней у нее в голове образовалась полнейшая сумятица, а еще немного времени спустя — полный хаос. И в результате всех упорных каждодневных занятий Онор с трудом удалось выучить около трех десятков слов, и то она составляла фразы так, что вряд ли кто-нибудь понял бы, что она имеет в виду, зато Волк в конце-концов заговорил на прекрасном французском. К стыду Онор, она была сильно уязвлена, когда заметила это.

Единственное, что ее утешало, это то, что Волк и до того сносно изъяснялся на ее языке, но с таким акцентом и с такими ошибками, которые просто коробили слух. Возможно, здесь не было его особой заслуги, просто от природы он обладал способностями именно к языкам, ведь кроме французского, который действительно был ему необходим, он знал достаточно английских слов, чтобы при необходимости объяснить, что ему нужно, хотя, конечно, маловразумительно и путая его с французским.

Так прошел месяц. Время летело быстро, и Онор немного пообвыклась. Как-то раз, сидя у входа в вигвам, Онор-Мари почесывала Безымянного Пса, который умильно заглядывал ей в глаза, положив свою вытянутую морду ей на колени. Она только что ускользнула от бдительного ока Омими, которая нагружала ее домашней работой, как только видела. Их отношения даже отдаленно не стали дружескими.

И вдруг, подняв голову, Онор увидела белого человека. Мужчина в длинных черных одеждах. Священник! Онор подскочила. Священник, здесь!

Белолицый, голубоглазый, с кротким лицом ангела, он шагал по тропинке прямо по направлению к Онор. Он устало опирался на толстую палку, по-видимому, преодолев длинный путь. У него было моложавое лицо, свойственное безобидным глуповатым людям, и небольшая аккуратная лысина. Онор хотела броситься навстречу, но вдруг смутилась. Свое единственное платье она пополоскала в ручье, и теперь сидела в обычной индейской одежде, которую ей с трудом удалось выпросить у Омими. Ее рыжеватые волосы слегка выгорели на солнце, а от свежего воздуха приобрели здоровый красивый блеск. Свои шпильки она давно растеряла по лесу, и на индейский манер перевязывала волосы лентой надо лбом, так что они падали на спину, но не лезли в глаза.

— Прекрасная дикарка, — сказал священник, улыбнувшись, и остановился около нее. Она смотрела на него так, словно он был единственным человеком на земле.

— Ох, отец! Я так рада вам! Что вы здесь делаете? — она протянула ему руку, словно она была баронессой, а он ее духовником, и они встретились где-то в почтенном богатом доме. Его наивное лицо выразило бесконечное удивление.

— Дочь моя, кто ты и как здесь оказалась?

— Я Тиг… Онор-Мари, баронесса Дезина. Я здесь в плену.

Она с надеждой вгляделась в светло-голубые глаза миссионера, словно он был богом, который, расчувствовавшись, немедленно отправит ее домой.

— Отец Мерсо, к вашим услугам, — его снисходительный тон сменился нарочитой любезностью. Она открыла было рот, чтобы просить его о помощи, но из вигвамов высыпали индейцы и окружили священника плотным кольцом. Он сделал ей знак молчать, и повернулся к ним. Онор ждал очередной сюрприз — этот священник заговорил с индейцами на их языке, но со знакомыми нотками навязчивого, настойчивого убеждения. Что-то про истинного Бога, про небеса, про грешников. Онор улавливала отдельные слова, и смысл долгой речи был ей более-менее ясен. Таких проповедей она слышала десятки, похожих друг на друга, нудных, с навязчивой моралью. Она заскучала, но еще больше заскучали индейцы и стали постепенно расходиться кто куда. Похоже, они и не думали брать в плен этого бледнолицего, словно он был окружен аурой, защищавшей его щитом. Вскоре он остался один. Оглядевшись кругом и внезапно осознав это, священник растерянно развел руками и снова приблизился к Онор.

— Эти язычники не желают слушать слово истинной веры, — пожаловался он. Онор выдавила сочувственный вздох.

— Как же так, отец? Они оставляют вам свободу? Вы, белый, так спокойно заходите в их поселок, а они игнорируют вас? Я не понимаю… — Я давно уже путешествую здешними местами, дочь моя. И понял. Знаете, почему они меня не трогают и не тронут? Они думают, я безумен, что у меня плохо с головой. А у них не принято обижать сумасшедших. Одному Богу ведомо, почему. Может, думают, что это какая-то печать богов. Всюду так.

Они слушают меня, позволяют пожить у них, но не слышат ни слова из моей проповеди.

Его горестное лицо развеселило Онор, но она сдержалась.

— Я понимаю, отец. Что поделаешь. И что, они позволяют вам делать что угодно? — осторожно поинтересовалась она.

— Да, в общем.

— И вы могли бы забрать меня с собой? Скажите им, что так повелели боги, или что-нибудь еще.

В ее голосе зазвучала мольба, но, на удивление, миссионер не прослезился от жалости.

— Сожалею, дочь моя, сожалею, но так далеко мои возможности не простираются. Они не трогают меня до тех пор, пока я не вмешиваюсь в их жизнь. Но они могут быть очень жестоки, — она усмехнулась. Он рассказывал это ей! — Смиритесь, дочь моя. Вашей вере послано великое испытание Она отбросила лицемерную сладость, и сурово поджала губы, испепеляя священника своим огненным взглядом.

— То есть, вы не желаете мне помочь? Боитесь за свою драгоценную жизнь? И вам безразлично, что будет с доброй католичкой?

— Что вы, дочь моя. Не грешите, ведь гнев — смертный грех. Я скоро вернусь в форт, где расквартирован отряд солдат, человек двести, не менее.

Я непременно сообщу им о вашем бедственном положении, — она уловила слабый оттенок насмешки в его голосе, особенно, когда он произнес слово «бедственном». Она прикусила губу, чтобы не нагрубить. Что с того, что она не связана, не покрыта синяками, не голодная и не раздетая? Она в плену!

Ей угрожает брак с дикарем, которого она боится, которого просто не выносит! Она не в цепях, но ее стерегут. Она несчастна и одинока! Онор вздрогнула. Кажется, она сама и распалила свой гнев и свои обиды. Ничего страшного пока не случилось. Она целыми днями бродит по лесу с Волком, который показывает ей все, что сам не знает, как назвать по-французски, и она упорно повторяет за ним странные вибрирующие слова. Самая большая вольность, что он себе позволял, было ловить ее за шиворот каждый раз, когда она норовила свалиться в воду. Омими злобно поглядывает на нее, но как выполняла три четверти всей домашней работы, так и выполняет. Больше всего Онор тяготилась отсутствием элементарных удобств. И на раздумья по поводу, где найти укромное местечко, чтобы спокойно умыться, она тратила больше времени, чем на тревогу по поводу предстоящей церемонии. Всего этого она не сказала отцу Мерсо. Она лишь сообщила, что ее вынуждают жить во грехе, ведь местная церемония не имеет отношения к христианскому браку.

Это было последнее, что ее занимало, но иного способа воздействовать на священника она не видела.

— Это очень печально, — согласился он. — Надеюсь, помощь подоспеет вовремя. Вы ведь говорите, что вам дали время. Так тяните, сколько можно.

Вот и все, чем он ее утешил.

Отец Мерсо несколько дней жил вместе с гуронами, проповедуя учение Христа, но мало кто интересовался его проповедями. Никто не позволял себе резкостей по отношению к нему, но и внимания на него не обращали.

Онор честно продолжала свои занятия. В тот день она достигла невероятного для нее успеха — впервые поняла несколько фраз Волка без перевода. Она лениво валялась на траве, вдыхая терпкий запах распаренной на солнце земли, привядшей на солнце зелени, полевых цветов. Волк восседал на камне, спокойный, как Будда, и не давал ей как следует расслабиться.

Стоило ей блаженно зажмуриться, пригревшись на солнце, как сквозь пелену ее грез прорывался его голос, и она, как покорная ученица, повторяла запутанные фразы.

— Хорошо хоть, что не надо учиться писать, — повторяла она. — Этого мне бы точно не пережить.

Такую вот, вполне мирную картину и увидел отец Мерсо, раздвинув ветки и внезапно объявившись на научном семинаре. Онор заметила, что он неодобрительно поморщился, по-видимому решив, что у нее достаточно безмятежный вид для несчастной жертвы. Но что оставалось ей делать?

Непрерывно лить слезы? Наложить на себя руки? Читать индейцам нудные проповеди? Она всего только хотела выжить в жестоком мире, обступившим ее со всех сторон.

Отец Мерсо слегка поклонился.

— Я покидаю эти места. Льщу себе надеждой, что мои слова заронили хоть в ком-то семена истинной веры. Прощайте, дочь моя. Господь с вами.

Прощайте и вы, — он слегка кивнул Волку. Волк надменно попрощался с ним, не касаясь его веры и его проповедей, словно не слышал ничего подобного.

Выслушав сухие слова индейца священник опустил голову и мрачно зашагал по тропинке, раздвигая руками колючий кустарник. С его уходом Онор теряла последнюю связь с привычным ей миром. Она вскочила на ноги. Суровый взгляд Волка не остановил ее.

— Я вернусь, я сейчас!

Она побежала за священником, который шел медленно, и ей не составило труда нагнать его.

— Отец Мерсо, отец Мерсо! Постойте!

— Что стряслось, дочь моя? — кроткое лицо выражало искреннюю озабоченность. Он положил ей руку на плечо. — Расскажите мне.

— Вы…вы так уходите… Что же со мной будет? Отец мой, я не надеюсь на помощь, но скажите хоть что-то, что меня утешит.

— Что сказать вам, дочь моя? Правду? Что французы не развяжут войну из-за одной единственной подданой Франции? Что я сам не одобрил бы кровопролития? Что мне горько видеть участь соотечественницы, но я не знаю, как поступить, чтобы сохранить мир на этой земле и помочь вам?

Он бессильно махнул рукой и пошел прочь. Онор прикусила губу от отчаяния. Священник медленно удалялся.

— Вы не хотите вмешиваться в политику? — крикнула она ему вслед. — Пусть. Но хоть не молчите. Вы будете в форте, скажите им. Расскажите им!

Может кто-нибудь найдет в себе мужество помочь попавшей в беду женщине!

Он обернулся и посмотрел на нее с грустью, словно прощаясь навек.

Черная сутана делала его похожим на саму смерть.

— Я обещаю, баронесса. Я скажу им.

— Я буду приходить сюда каждое утро и каждый вечер!

— Так бегите же!

— Бежать! Как бы быстро я не шла, они в два счета догонят меня. Каждая задетая мной травинка для них все равно что сигнальные фонари. Это кажется, что меня плохо стерегут.

— Понимаю. Что ж, прощайте. Я попробую помочь. Возможно кто-нибудь сможет помочь вам бежать.

Он скрылся за завесой зелени. Онор вернулась на поляну, где оставила Волка. Он ждал ее.

— Вижу, ты не считаешь, что я могу сбежать, — раздраженно бросила она, увидев, что он и не собирался гоняться за ней по лесу.

— С Черным Платьем? Лилия не глупа. Гуроны найдут ее, и она будет наказана. Зачем ей это?

— А вдруг я успела бы раньше добраться до своих, чем вы до меня?

— Невозможно, — он холодно глядел ей в глаза. — Скоро тебя не будут беспокоить такие мысли, Лилия. Гуроны возвращаются в свою деревню, где остались их братья и сестры. Это глубоко в лесах. Тигровой Лилии не выбраться оттуда одной.

Она почувствовала, как холодный обруч сжимает ее сердце. Еще дальше в лес! Куда уж дальше!

— И как скоро? — жалобно спросила она.

— Очень скоро.

Она с досадой сжала кулаки, но сделать ничего не могла, и молча прошествовала мимо него Теперь у нее остались считанные дни. Она два раза в день наведывалась в условное место, чтобы хоть как-то занять себя. Она была уверена, что Мерсо не выполнил обещания и лишь для очистки совести приходила на поляну. Возможно, ее уверенность в безнадежности ее затеи сыграла ей на руку. Судьба вспомнила о ней, и однажды Онор застала там незнакомца. Прошло четыре дня с отъезда отца Мерсо. Вечером, воспользовавшись тем, что Омими готовила ужин, Онор ускользнула из-под ее надзора. Ее ждал сюрприз.

— Это вы баронесса Дезина, пленница гуронов? — спросил шепотом незнакомый мужчина, одетый как простой колонист. Она дернулась всем телом от неожиданности, он вышел из тени и приветливо улыбнулся. Она радостно вскрикнула.

— Вы поможете мне бежать?

— Тише, тише, тише. У вас все в порядке?

— Да, но они хотят перебраться куда-то за семь морей, откуда не возвращаются! Мне срочно надо бежать, — взволнованно объявила она.

— Да? Жаль. Мы не можем забрать вас сейчас. Губернатор запретил идти на конфликт с гуронами, пока не вернулся наш отряд. Это огромный риск. Вы должны остаться на пару дней.

— Но они уйдут!

— Пару дней, а потом вернется наш отряд, который обеспечит безопасность форта. Поймите, здесь замешаны государственные интересы.

Ей были безразличны интересы всего мира в целом, и всех государств в частности. Она всего лишь хотела домой.

— Я знаю, как можно поступить. Я слышала, на днях намечается большая охота. Это означает, что все лучшие охотники на день-два оставят место стоянки без присмотра. Я смогу сбежать, если вы поможете мне выбраться из леса.

— Все уйдут? — он искренне заинтересовался ее словами. — И что же, не останется никого, кроме женщин?

— Ну, не совсем все, но почти.

— Вот как? Это интересно. Мы могли бы появиться здесь с нашим отрядом и навести на них страху. В суматохе вы могли бы скрыться.

— Отличная мысль, — согласилась Онор — Когда же это будет?

— Я не знаю. Но узнаю и сообщу вам.

Он указал на дупло чуть выше ее роста.

— Оставьте мне записку вон там. Мне опасно вертеться здесь слишком часто. Как бы мне не попасться, а то чем я тогда вам помогу? Хорошо?

— Конечно. Я завтра же оставлю вам записку, но только на чем? У вас есть бумага?

Он порылся в карманах и достал смятый конверт.

— Вот все, что есть.

— Хватит. Господи, как вас хоть зовут?

— Лейтенант де Ривароль, к вашим услугам.

— Спасибо за участие, лейтенант, — с чувством произнесла она.

— Не за что, — и он скрылся в лесу. Вдалеке раздался тихий цокот копыт. Вернувшись в лагерь, Онор застала Омими в легком беспокойстве. Она успокоила ее, заявив, что была под присмотром Волка. Омими сразу потеряла к ней интерес, не став даже проверять ее слов, на что Онор очень рассчитывала.

— Когда охота? — между прочим спросила она у индианки.

— Три луны, потом гуроны уйдут.

Итак, у нее в запасе три дня. Онор не торопясь взвесила все за и против. Наутро в дупле появилась тщательно сложенная записка, написанная угольком на обороте конверта. Записка содержала всего пару слов: «Через трое суток после нашего разговора. О.Д.»

Через три дня пробил час Онор-Мари. Охотники отправились в лес, оставив своих товарищей если не беззащитными, то по крайней мере ослабленными. Ушли и Волк, и Паук, и Грозный Гризли. Онор, нервничая, не находила себе места, ходила кругами вокруг костра, до хруста разминая кисти. Вполне можно было бы бежать. Но безопаснее было бы, чтобы ее увели солдаты. После полудня до Онор донесся звук, который она ни с чем не могла спутать: звук выстрела из мушкета, то, чего она так напряженно ждала. Это солдаты расправились с индейцами, охранявшими поселок. Раздался чей-то предупреждающий крик, который тут же захлебнулся и смолк. Солдаты наступали. Индианки в волнении сбились в кучу, беспомощно оглядываясь.

Выстрел прогремел совсем близко, и одна из женщин, раненная, упала на землю.

Онор опасливо огляделась. Она не могла не понимать, что второго такого шанса у нее не будет. Всем было не до нее. Женщины с криками хватали детей и бежали в лес. Немногочисленные оставшиеся в деревне мужчины тщетно пытались защитить соплеменников. Солдаты наступали, не щадя никого. Онор напоминала себе, что она в своем праве. Она находилась в плену и хотела только одного — выжить и выбраться на свободу. Но все-таки, ее предательство жгло ее. Если б к ней были более суровы, может, у нее не было бы так неспокойно на душе. Онор показалось благоразумным убраться с линии огня. Ей не хотелось на пороге свободы стать жертвой шальной пули. Она побежала в сторону, противоположную той, где скрылись индейцы. Непрерывный грохот выстрелов пугал ее. Единственная мысль, охватившая Онор, как пламя, горела в ней, заставляя ее действовать. В лес!

Скорее спасаться! Туда, где ее не найдут, где до нее не достанут ни пуля, ни стрела.

«С какой стати они преследуют мирное население?» — раздраженно думала Онор. Она считала, что солдаты устроят засаду для воинов, отправившихся на охоту, и будут воевать с теми, кто может противостоять им. Но не с женщинами, не со стариками. Она забрела в лес и спряталась там, прислушиваясь к шуму. До нее доносились отголоски выстрелов, неразборчивые возгласы. И тут же неожиданно и оглушительно, разрывая уши, прозвенел с невероятной силой боевой клич. Онор вскрикнула. Боевой клич мог означать одно — охотники возвращались, чтобы защищать свое племя. Она не знала, была ли то воля случая, удалось ли им проведать о предательстве, заметили ли они опасность по дороге, ясно было одно, индейцы вернулись, и сейчас здесь начнется кровавый ад. Дрожь охватила ее, бросив в холодный пот. Она так рассчитывала на то, что охотники не должны были вернуться раньше утра следующего дня! Но, похоже, шестое чувство заставило их вернуться домой. «Солдаты не готовы к такому, — взволновано подумала Онор.

— Вопрос еще — кто теперь победит. И если победят индейцы…Ой-ой…Они оторвут мне голову… В лучшем случае.». Мысль была не из утешительных.

Пока еще у нее было время. Ей подумалось, что она вполне успеет скрыться, пока идет сражение. А форт где-то недалеко. Она бросилась бежать, все еще надеясь, что ее план бегства не окончательно провалился. Она спешила, не глядя по сторонам, не глядя под ноги. Резкий щелчок раздался, когда она уже начала думать, что спаслась. Этот щелчок был издан захлопнувшимся капканом, чьи железные челюсти поймали ее в ловушку. Она упала. Железные скобы вполне могли сломать ногу, если б не ее туфли, которые смягчили удар. Одна ее нога была крепко зажата. Она дергала ей изо всех сил, но волчий капкан был рассчитан на силу, большую, чем у нее. Она попала в свою собственную ловушку. Совершенно беспомощная, она сидела на земле, проклиная способы охоты людей с цветом кожи, аналогичным ее собственному.

Она никогда не думала, что капканы — такой варварский метод. Нога онемела, и Онор начала спрашивать себя, что будет, если никто не найдет ее.

И тут она увидела Волка. Он был последним, кому она могла бы обрадоваться сейчас, несмотря на весь свой страх. Она боялась его теперь больше, чем одиночества, диких зверей и голодной смерти в лесу. Он бесшумно появился из чащи, и смотрел на нее молча, испытующе, с каким-то немым осуждением. Онор не пыталась оправдаться. У нее не было слов. Она опустила глаза, готовая ко всему. Страх и чувство вины сковали ее. Было тихо, и Волк не двигался с места. Наконец, Онор решилась поднять глаза. В руках у Волка сверкнул нож. Онор напряженно следила за ним, уверенная, что настал ее последний час. Она не просила пощады. У нее просто наступило полное оцепенение. Даже страха не осталось. Она знала, что Волка бесполезно уговаривать, когда он что-то решил. Он подошел к ней, и Онор отвернулась, чтобы не смотреть. Она ждала удара, не сомневаясь, что рука индейца не дрогнет.

Волк нагнулся над ней, и его нож со скрипом протиснулся между скобами капкана. Пружина сопротивлялась упорно, но у Волка оказалось достаточно силы, чтобы разжать неумолимые челюсти. Онор неожиданно очутилась на свободе. Она нерешительно встретила взгляд Волка — осуждающий, укоряющий.

Он не нуждался в судьях, чтобы доказать ее вину. Ему достаточно было видеть, как своенравная Огненная Лилия отводит глаза.

— Беги, — вдруг сказал он. Исчез Волк так же внезапно, как и появился.

И даже веточка не хрустнула, когда он отправился к своим. Онор не знала, воспользоваться ли его советом. Она слегка прихрамывала, онемевшая нога еще плохо слушалась ее.

«Куда я пойду? — спросила она себя. — Я только отыщу новые неприятности на свою голову.»

В стороне индейской деревни как будто все стихло, и Онор решилась поискать там кого-нибудь из солдат. Ее ожидала мрачная картина. Многие гуроны погибли, но и много солдат нашли свою смерть здесь. Не похоже было, чтобы здесь кто-то победил. Ее ждал очередной сюрприз. Сначала она заметила своего старого знакомого — лейтенанта Ривароля. Он был очень горд собой — он взял в плен одного из индейских вождей, отставшего почему-то от своих соплеменников. Волк холодно глянул на Онор, когда она, прихрамывая, вышла на свет. Она мрачно вздохнула. Онор не способна была больше рассуждать. Она действовала молниеносно, не раздумывая, повинуясь внутреннему голосу. Лейтенант, заломив руку Волка за спину, позвал своих товарищей помочь справиться с пленником. Онор решительно направилась к нему. Ее шаги становились все менее уверенными… И, наконец, поравнявшись с лейтенантом, она качнулась и очень естественно упала. Ее обморок выглядел совсем как натуральный. Лейтенант Ривароль был настоящим джентльменом.

Привычки, которые намертво въелись в его кровь, были сильнее его.

Машинально, увидев падающую навзничь красивую молодую женщину, он потянулся подхватить ее. Лишь на мгновение его рука ослабила хватку, и Волк тут же вырвался на свободу, только его и видели. Лейтенант выругался.

Пленник ускользнул из-за его собственной неосмотрительности. Да и Онор он не поймал. Она продолжала разыгрывать обморок, мужественно сохраняя неподвижность. Лейтенант принес ей воды. Она приоткрыла глаза.

— Это вы, лейтенант? Слава Богу!

Он криво улыбнулся, предвкушая, какой разнос учинит ему начальство.

— Как вы себя чувствуете, Онор?

— Хорошо. Вы разбили индейцев, да?

— Не совсем. Большинство спаслись бегством. Не думаю, что это уж очень удачный поход.

«Но зато я обрела свободу, — подумала Онор. — Теперь только окончить ремонт корабля — и домой».

Ей самой не верилось, что все пройдет так гладко, как она воображала, но жизнь оказалась неожиданнее любых фантазий…

Вместе с остатками отряда лейтенанта Ривароля Онор-Мари проделала нелегкий путь. Это был унылый поход. Солдаты проклинали индейцев, оказавших им столь яростное сопротивление. К счастью, почти никто из них не знал о той роли, что сыграла Онор в этом сражении, так что никому не пришло в голову обвинить ее в предательстве. Возможно, Риваролю и казалось подозрительным все, что случилось, но в его голове просто-напросто не уложилась бы мысль, что французская баронесса могла принять сторону индейцев против соотечественников. Поэтому пока Онор была вне подозрений.

Наконец, уставшую, но зато свободную, Онор-Мари доставили в форт. Ей навстречу вышла высокая сухощавая женщина в темно-синем платье старомодного фасона.

— Я мадам Буатель-Лерак, — официально представилась она. — Мой супруг

— губернатор этой провинции. Очень рада принимать вас в своем доме, — судя по тону, непрошеные гости — последнее, что могло порадовать эту женщину.

— Я Онор-Мари де Валентайн, баронесса Дезина и Сан-Эсте, — Онор приняла ее тон. Губернаторша выпятила нижнюю губу.

— Та женщина, которую держали в плену индейцы.

Она задумчиво коснулась рукой своего подбородка. Взглядом она оценивала Онор, словно спрашивая себя о чем-то. Онор не понравилось, как ее встретили.

— Я хочу поговорить с губернатором, — сказала она.

— Он занят. Он побеседует с вами позже.

Губернатор принял ее лишь на следующий день. Он выслушал просьбу Онор помочь ей вернуться в город и отказал ей наотрез.

— Мои люди скоро едут туда, — сказал он. — Но здешние места чрезвычайно опасны, полны диких индейцев, женщина будет задерживать их.

Нет, дорогая, пока вы останетесь с нами.

— Я ничем не стесню ваших солдат, — уговаривала его Онор.

— Женщина в трудном походе — что камень на шее. Вы погубите и их, и себя. А у меня и без того мало людей, — он глянул в ее побледневшее лицо и добавил успокаивающе. — Но скоро мы переселим индейцев на земли за Вудвортом, и в округе станет спокойно, как в парке. Вот тогда я сам лично отвезу вас в Сан-Симоне.

Они еще спорили некоторое время, но напрасно. Губернатор не хотел, чтоб Онор присоединялась к его отряду.

— Но хоть письмо они могут прихватить с собой? — устало спросила Онор, отчаявшись добиться своего.

— Конечно, дорогая моя, — он облегченно вздохнул.

— Хорошо. Я напишу записку капитану, которого я наняла. Пусть заканчивает ремонт без меня. Хорошо хоть, я заплатила ему полсуммы, — горькая улыбка тронула ее губы.

Так она осталась жить в форте. В сущности, для нее мало что изменилось. Здесь она тоже была чужой.. Офицерские жены косились на нее неодобрительно. Губернаторша вела себя так, будто от нее можно было подхватить заразную болезнь. Онор злило подобное отношение. Наконец, она сорвалась.

Мадам Буатель-Лерак бросала на нее многозначительные взгляды, бесцеремонно явившись к ней в комнату, когда она одевалась. Онор, сжав зубы, продолжала перед зеркалом оправлять на себе платье, которое было ей велико.

— Вы не беременны, милочка? — вдруг услышала она вопрос и просто застыла. Она не сразу поняла намек и смотрела на губернаторшу в недоумении. Потом до нее дошло.

— Что вы имеете в виду? — сухо спросила она. — И с чего вы, собственно, взяли подобную чушь? — она задыхалась от гнева.

Губернаторша изобразила на лице сочувствие.

— Бедняжка! Вам, должно быть, чего только не пришлось пережить в плену у этих варваров, этих дикарей.

Онор передернуло. Ее переполняло отвращение.

— Знаете, мадам, за все то время, что я пробыла в плену, никто из этих дикарей ни разу не позволил себе нескромного взгляда, уж не говоря о том, чтобы шлепнуть меня по заду. А вот ваш супруг умудрился сделать это дважды в первый же день моего пребывания в форте.

Губернаторша покраснела. Но хоть злые слова Онор закрыли ей рот, все равно, каждый в форте продолжал строить свои предположения о жизни Онор в плену. Она знала об этом, и ничего не могла поделать. Ей оставалось лишь ждать перемирия, чтобы наконец беспрепятственно уехать.

Онор-Мари была ужасно одинока в форте, и большим удовольствием для нее было увидеть знакомое лицо. Как-то утром, спустившись во двор, она натолкнулась на отца Мерсо.

— Вы здесь, отец? Рада вас видеть. Спасибо, что выручили меня!

Он помолчал. Странная нерешительность прозвучала в голосе духовного пастыря, словно он сомневался в том, что собирается сказать.

— Я и правда, кажется, помог вам, дочь моя. Но… Должен сказать, я надеялся, что вы ограничитесь побегом. А вы-таки устроили резню. Погибли ваши соотечественники.

— Но, отец, мне тоже жаль. Я не думала, что они пострадают. Я специально выбрала день, когда индейцы ушли на охоту. Но эти дикари такие хитрые… Вы сердитесь?

— Что вы? Вспомните о моем сане! Я, конечно же, не сержусь.

— Хотелось бы поговорить с вами, отец.

— Исповедаться? — быстро спросил он.

Она нервно повела плечами. Что за дикая мысль?!

— Если возможно, просто поговорить.

— Заходите в часовню, дочь моя, — он сделал приглашающий жест и зашел в деревянную постройку, лишь отдаленно напоминающую храм. Там царили сырость и строгий полумрак. Четыре ряда угловатых лавок загораживали проход к кафедре проповедника. Мерсо прикрыл за собой дверь и присел на лавку.

— Присядьте, дочь моя. Итак, вас что-то тревожит?

— Да, — выпалила она. Он предложил рассказать поподробнее. Онор продолжила. — Проблема в том, что я застряла здесь точно так же, как застряла в индейском поселке! Лерак не отпускает меня. Не хочет помочь!

Может быть, он послушает вас? Вы все же носите духовный сан.

Мерсо схватился за голову.

— Дочь моя! Что я слышу? Нет, вам непременно нужно придти на исповедь.

А пока мы беседуем неофициально, скажу вам одно. Боритесь с эгоизмом, что пожирает ваше сердце! Боритесь, и да поможет вам бог. Как вам не совестно?

Военное время, кругом обозленные воинственные племена язычников! А вы думаете лишь о себе. Вы хотите подвергнуть опасности жизнь десятков людей лишь потому, что вам не терпится вернуться к вашей суетной жизни.

— Что же вы предлагаете? Война кончится не завтра. Что же, мне еще полгода сидеть в этой дыре и, что, молиться целыми днями? Так же можно с ума сойти.

— Ниспошли мне терпения, Всевышний! Почему, собственно, нет? Разве не нужно вознести благодарственную молитву за ваше спасение от ужасной участи? Разве не вы твердили, что вашему целомудрию и вашей вере угрожает опасность? Так она миновала! Благодарите же Бога!

— Я благодарю. Но охотнее я бы благодарила его дома, далеко от этих ужасов, от стрел, скальпов, ружей! Мне просто тяжело здесь. Меня здесь невзлюбили.

— Возможно, вы дали повод, Онор-Мари. Ничего, что я вас так называю?

Возможно, вы слишком кичились перед ними вашим титулом, вашими деньгами.

Вы заставили этих людей завидовать вам, а потом стали искать их доброжелательного отношения.

Отчасти он был прав. Но Онор не смогла бы этого признать.

— Но они сразу отнеслись ко мне враждебно! Они смотрят на меня, как на прокаженную! Словно я не в плену была, а бог весть чем занималась! — выкрикнула она со злостью. — Как будто я там, по меньшей мере, переспала со всем их племенем! Подумать только!

Он как-то неловко молчал, пряча глаза.

— Я не осуждал бы их, Онор-Мари. Я сам видел вас в плену, и, позвольте заметить, вы не производили впечатления замученной жертвы. Вы, помнится, пропадали целыми днями в лесу вместе с тем язычником. О, не обижайтесь, Онор-Мари! Я не хотел сказать, что я так думаю. Но ведь мог бы подумать, не так ли? Я все понимаю. Но люди, незнакомые с нравами племен, могут решить…

Она яростно топнула ногой.

— Хоть вы не повторяйте всю эту чушь, отец! Я всего лишь хотела выжить! Неужели трудно понять? Они хотели, чтобы я учила их язык?

Пожалуйста. Их обычаи? Ради Бога. Все что угодно, пока они меня не трогали. Красный Волк не подарок, но он нормальный человек, который слушает тебя прежде, чем опустить тебе на голову свой томагавк. А вы все сначала судите, не давая вставить и полслова!

— Онор-Мари, дочь моя! Мы не безгрешны, но все мы молимся, чтобы нам простили наши прегрешения и наставили на истинный путь. Молитесь и вы.

Возможно, и краснокожие услышат слова истинной веры и станут на праведный путь. Пусть не теперь. Пусть через долгие годы. Простите тем, кто неверно понял вас. Смирение оценят. Но не замыкайтесь в своем гневе и обиде. Это не угодно Богу, и неприятно людям. Хорошо?

— Да, отец Мерсо, — она была глубоко разочарована разговором. Не в общих фразах она нуждалась, а в реальной помощи. А помощи от отца ждать не приходилось. Она медленно брела по двору. «Мой эгоизм? — спрашивала она себя. — Неужели это так уж грешно, любить себя и заботиться о себе? Такой ли уж эгоизм стремиться жить нормальной привычной жизнью? Я прошла столь долгий путь, я достигла того, о чем мечтала. И на моем пути стоит лишь самодовольный губернатор захолустной провинции. Смешно! Боже, как же мне выбраться отсюда? И не через год, а теперь же. Может, индейцы вообще сожгут этот чертов форт, в отместку за их лагерь?»

Она вздохнула. Была ли то ее вина, что она и правда всю жизнь любила только себя, сделали ли ее такой обстоятельства? Есть вещи, известные лишь Провидению.

Прошло два дня. На третий на рассвете Онор разбудил отчаянный визг. Он длился долго, звонкий, на высоких нотах, испуганный женский визг. Не проснувшись толком, Онор выскочила из комнаты.

— Что такое? — она столкнулась нос к носу с мадам Буатель-Лерак, которая с перекошенным лицом неслась по широкому коридору. Судя по ее лицу, кричала именно она.

— Индейцы!

— Где?! — ужаснулась Онор.

— Окружили форт! Перестреляют нас! Всех убьют! Их так много, так ужасно много! А у нас так мало солдат! Боже! Что же делать?

Онор выглянула из узкого, похожего на бойницу окна коридора. Часового не было, то есть он был, но его руки и голова свисали вдоль бортиков вышки, а ноги зацепились за что-то внутри. Из-за высоких стен форта ничего не было видно.

— Я поднимусь на крышу, — сказала Онор, — взгляну, есть ли индейцы.

— Я пойду с вами.

Они поднялись по винтовой лестнице вверх. Оттуда вид открывался шикарный, на многие мили вдаль. Вокруг форта все было пестрым, в глазах рябило от красноватых тел, черно-белых орлиных перьев, копий и луков. Онор чуть высунулась, и хотя она была далеко, ее тут же заметили, и лишь чудом стрела не настигла ее. Сразу раздался жуткий боевой клич, и затем звук удара.

— Хотят выбить ворота! — завопила губернаторша.

— Уйдем отсюда, не то еще подстрелят, — Онор увлекла ее за собой в безопасное место. — А где губернатор? Что он говорит?

— Он инструктирует солдат.

Они нашли его во дворе, он бранил за что-то своих людей, перемежая приказы с руганью.

— Женщины? — он соизволил заметить их. — Спрячьтесь в доме и не выходите. И не мешайте мне здесь.

— Выдержат ли ворота? — спросила Онор.

— Я почем знаю? Прячьтесь, сказано вам!

Пришлось уйти в дом и прислушиваться к выстрелам оттуда. Солдаты с ружьями забрались на крышу и стреляли по осаждавшим, но меткие индейцы доставали их даже там, попутно продолжая методично таранить ворота. Время от времени через забор перелетали горящие факелы, их едва успевали тушить.

Загорелся лишь один сарай с провизией, но с пожаром удалось справиться.

До вечера крепкие ворота так и не поддались под натиском краснокожих, хотя так трещали, что каждую секунду казалось, что они вот-вот падут. Онор вместе с другими женщинами, жившими в форте, сбились в одной комнате, но вместе того, что бы поддержать друг друга, они лишь усиливали панику, припоминая, какие жестокости учинили индейцы в других местах, где, как они слышали, им удалось одержать победу. С наступлением темноты шум немного стих, форт получил временную передышку. Появился бледный губернатор.

— Мне удалось отправить гонца, — сообщил он. — Даже двух. Может, хоть один сумеет вызвать к нам подкрепление. Но не знаю, вряд ли ему удастся миновать индейцев живым. Но если он выберется, то послезавтра полковник Сорель будет здесь со своими людьми.

Утром индейцы все-таки выломали ворота. Часть солдат удерживали их натиск, но сражение скоро переместилось во двор форта. Все остальные забаррикадировались в доме, к счастью, выстроенному на совесть. Бой был долгим. К концу дня стало ясно, что форт неминуемо падет, если никто не придет на помощь. Во дворе вовсю хозяйничали индейцы. Подавив сопротивление защитников форта, они занялись дверью, решив протаранить ее бревном, что так успешно подействовало на ворота. Но дверь не поддавалась.

Уцелевшие солдаты принялись палить из окон, и нападавшие пока оставили дверь в покое. Они разбрелись по двору, совая нос во все пристройки. Кто-то нашел запас виски, и у осажденных вновь появилась надежда на передышку.

Ночь все провели без сна. Только надежда на подмогу со стороны поддерживала дух французов. Они были заперты в доме без пищи и воды, и впереди их ждала незавидная судьба.

Звук горна пронзил утреннюю тишину. Узники потянулись к окнам.

Предрассветная мгла уже начала рассеиваться. И двор был пуст. Неподвижно лежали погибшие, но индейцев нигде не было видно. И вновь весело протрубил горн. К форту подходил полк французских солдат.

— Где же индейцы? — недоверчиво спрашивал полковник Сорель у губернатора. — Я лично никого не вижу.

Тот развел руками.

— Ушли. Должно быть, ночью. Я сам не понимаю.

— Уж не приняли ли ваши люди за индейский набег десяток воришек, отбившихся от своего племени?

— Я потерял почти всех своих людей! — возмутился губернатор. — Ваши сомнения оскорбительны!

— Пардон, я не имел в виду оскорбить вас. Однако ваше поражение унизительно для всей французской нации.

— Поражение! — воскликнул Буатель-Лерак. — Кто говорит о поражении?!

Индейцы позорно отступили!

Полковник приподнял одну бровь.

— Я поверю, что их часовые предупредили их о нашем наступлении, и они благоразумно спрятались в лесу, но не убеждайте меня, что краснокожие струсили в двух шагах от верной победы.

Обиженный губернатор фыркнул и ретировался.

Затишье длилось несколько часов, затем на открытом участке демонстративно появились двое индейцев в высоких головных уборах из перьев и вышитых бисером одеждах. Судя по их поведению, это были парламентеры.

Полковник бросил свирепый взгляд на губернатора.

— Заключите какую-угодно сделку, но остановите кровопролитие, — прошипел он. — Вы и так потеряли неоправданно много людей. Сейчас не время мстить.

— Угу, — пробормотал губернатор, напяливая шляпу и вооружаясь резной тростью. Он, трусливо подрагивая всем телом, вышел к индейцам.

— Я губернатор Буатель-Лерак! — крикнул он. — Что вам нужно?

— Когда взойдет и сядет одна луна, вожди всех наших племен будут здесь. Наши вожди желают говорить с вождями бледнолицых. Желает бледнолицый вождь говорить с ними?

— Переговоры? Отлично! Мы желаем переговоры. Мы согласны, — поспешно согласился Буатель-Лерак.

— Жди вождей, когда солнце будет у тебя над головой. Они придут. Я сказал.

Делегация неторопливо удалилась, а губернатор, довольно потирая руки, поспешил рассказать всем, что непосредственная опасность миновала, и краснокожие пошли на переговоры.

Губернатор встречал индейцев в своем самом великолепном камзоле; он был напыщен и чванлив. Должно быть, он мнил себя едва ли не богом, так явно он ожидал, что индейские вожди падут ниц перед его милостью, самим Буатель-Лераком. В зале горело два десятка свечей, создавая величественную и торжественную атмосферу. Онор в изящном платье из светло-абрикосового шелка сидела рядом с губернатором. После ее поступка у нее было право участвовать в переговорах, ведь кто знает, победили бы французы или нет, не стань Онор на их сторону так своевременно. Наконец явились вожди, в расшитых бисером одеждах, с ярко раскрашенными лицами, с выражением глубокого презрения в глазах. Онор-Мари встретилась глазами с Волком. Он был спокоен как всегда, но она сидела, как на иголках. Ей было немного стыдно за предательство, но ведь она была пленницей, и у нее было право бороться за свою жизнь и свободу. Она храбро глядела ему в глаза, и их молчаливый поединок остался без победителя. Никто не отвел взгляда.

Начались переговоры. Волк, который после старейшин племени, не желавших лично общаться с французами, был самым влиятельным из вождей, сам разговаривал с губернатором. Последний скучал, слушая длинное, как положено по обычаю, вступление. Остальные индейцы, представители более мелких племен, союзничавших с гуронами, молчали, только сверкали их темные глаза, обведенные белой краской. Зрелище было устрашающее, и Онор поежилась, глядя на Волка. Ей не верилось, что этот грозный вождь с надменным лицом еще недавно терпеливо учил ее своему языку. Стороны прекратили долгий, но неизбежный обмен любезностями. Губернатор принялся расписывать прелести Вудвортской долины, где он мечтал основать резервацию для краснокожих. Говорил он долго и витиевато. Волк вежливо слушал.

— Бледнолицые хотят мира? — наконец спросил он.

— О да! — Буатель-Лерак верил, что сейчас индейцы пообещают немедленно увести свой народ вглубь континента, оставив плодородные земли французам.

— Гуроны не хотят войны, но они не уйдут туда, куда ты хочешь. Нет.

Это наши земли. Пусть бледнолицые дадут обещание не нападать на наши деревни. Гуроны не мешают бледнолицым жить по их обычаям. Пусть же гуронам позволят жить так, как жили их предки долгие годы.

Губернатор омрачился, но он был недостаточно глуп, чтобы не понимать, что даже такой мир нужен французским колониям, как воздух, как вода. Нужна передышка, а потом…

— Да, только и ваши отряды пусть не терроризируют мирных жителей.

— Хорошо. Пока будет мир, никто не тронет ваши поселки. Гуроны подпишут мирный договор. Но пусть нам вернут нашу пленницу.

— Но вы обещали не брать пленных, — жалобно возразил губернатор.

— Когда у нас будет договор, гуроны не будут брать пленных. А Тигровая Лилия уже давно наша пленница. Если племя не получит ее назад, не будет мира.

Ошарашенная Онор-Мари с отвращением отметила, что требование индейца не особенно шокировало губернатора и присутствовавших здесь офицеров, с которыми он стал нервно совещаться. Она осознала, они запросто бы пожертвовали ею, несмотря на все то, что она для них сделала. Только ее присутствие в той же комнате сдерживало их. Им было неловко и стыдно, но мирный договор с индейцами был так нужен, так важен. Губернатор думал о тех неприятностях, что ждут его, если сейчас вновь начнется кровопролитие.

Переговоры принимали дурной оборот. Губернатор покосился на Онор. Она была для него досадной помехой, не более. Онор опротивел этот фарс.

— Почему бы вам не сказать честно, что вы до смерти рады? — спросила она. — Вам же наплевать, что будет со мной, не так ли? Да будьте вы прокляты, все вместе взятые, жалкие трусы! Я вас презираю, ясно? Мне противно находиться с вами в одном помещении! Я с радостью покину это гнездо предателей. И я сохраню вам эту «победу». Я ухожу с индейцами!

Гневно шурша юбками, она подошла к Волку.

— Я твоя пленница. Это лучше, чем быть гостьей у этих людей, этих низких предателей.

Никто не вступился за Онор-Мари, никто не отговаривал ее. Она с ненавистью огляделась вокруг, читая на знакомых лицах растерянность, стыд и облегчение. Все они были ей чужие, всем было безумно стыдно, но они боялись индейцев и молчали.

В Онор-Мари не были и капли героизма. Она была вспыльчива, но не безрассудна, и, пожалуй, в ее неожиданном решении немалую роль сыграли ее более-менее сносные отношения с Волком. Не будь среди этих раскрашенных жутких лиц знакомого лица гурона, потребовался бы отряд солдат, чтоб извлечь Онор из самого тихого уголка в форте. Но к несчастью для нее, а к счастью для губернатора, она хорошо знала Волка, побаивалась его, особенно после ее бегства из плена, но не так сильно, как многие думали. Она признавала за Волком простой и логичный разум человека, не отягощенного достижениями цивилизации. Она чувствовала в нем долю агрессивности, но всерьез не верила, что это может быть угрозой лично для нее.

Договор был подписан, воцарился напряженный мир, тот мир, что ждет лишь повода затрещать по швам. Онор-Мари, даже не переодевшись в более удобный костюм, ушла вместе с Волком, который теперь возвращался к своим.

Еготоварищи ускользнули, они представляли соседние племена, расположенные глубже в западных лесах.

Безумно злая и уже в глубине души раскаивающаяся, Онор брела за Волком, спотыкаясь о выступы корней и бурелом. Ей мешало пышное платье и узкие туфли, которые сдавливали ноги словно тисками, но других она в форте не нашла. Пока она спокойно сидела на месте, все было ничего, но спустя несколько часов ходьбы ей стало казаться, что ее ноги ей не принадлежат и отвалятся, если она не сядет. Волк легко шагал вперед, а она отставала.

Казалось, он не заметил бы, если б она сбежала, но Онор не в силах была совершить сейчас такой подвиг, и чувство самосохранения заставляло следовать за единственным сильным мужчиной, который мог сейчас ей помочь.

Волк продолжал не замечать ее. Онор подумала, что если так пойдет и дальше, она останется одна в лесу.

— Волк! — жалобно воскликнула она и села прямо на траву. Она боялась, что он не отреагирует, но индеец вернулся и с явным неудовольствием оглядел ее.

— Что такое, скво? Почему ты села?

— Я не могу больше, — объявила она. — Если уж тебе так важно привести с собой пленницу, то изволь обождать, пока я отдохну.

Она строптиво поджала губы. Лицо индейца осталось невозмутимым.

— Отдохни. Но недолго.

Он оставил ее одну, заявив, что вернется, когда подстрелит какую-нибудь дичь. Онор сердито проводила его взглядом. Как истинная горожанка, она все еще испытывала священный ужас перед лесом. Шло время, и ее ноги совсем отошли, она была свободна как птица, но не представляла, куда ей идти. И Онор тихо сыпала проклятиями, понимая, что вынуждена терпеливо ждать этого индейца, который по крайней мере даст ей поесть.

Вдруг из кустов донесся шорох, и Онор ощутила, что на нее смотрят. За густой зеленью блестели два желтых глаза. Онор, не решаясь закричать, замерла. «Проклятие! Этот дикарь мог оставить мне хоть нож», — подумала Онор со злобой. Она выжидала, но и зверь выжидал, будто изучая ее. Она не знала, сколько времени прошло, страх сковал ее. Когда, наконец, вернулся индеец с убитой птицей, она дала волю своему гневу. Испуганное животное исчезло, донесся лишь шелест веток.

— Оно выслеживало меня, — возмущенно говорила Онор, — вон там, из кустов. Это нечестно, ты должен был оставить мне хоть какое-то оружие, раз уж бросил меня одну посреди леса.

— Лилия, я не дам тебе оружия.

— Боишься, что я воспользуюсь им против тебя?

— Скво, ты говоришь, не подумав.

Спокойствие Волка выводило ее из себя. Лучше бы он накричал на нее.

— Но здесь опасно. Почему я должна сидеть здесь и дрожать, вдруг оно бросилось бы на меня. Вдруг это волк.

— Нет.

— Откуда ты знаешь? Тебя-то здесь не было.

— Я вижу следы.

— Но в следующий раз это может быть волк или другой опасный хищник.

Он явно не понимал ее страхов.

— Скво, довольно. Вот, возьми.

Он сунул ей убитого индюка. Онор вздохнула. Пока он разжигал огонь, она мрачно разделывала тушку, содрогаясь от отвращения.

— И зачем я тебе? — ворчала она. — Жила себе в форте, никому не мешала, так нет, надо было тебе вытащить меня оттуда и загнать обратно в лес. Ну зачем тебе это, хоть объясни.

— Тигровая Лилия, ты моя пленница, — он был совершенно серьезен. — Ты бежала, и это оскорбление для меня.

— Дело принципа?

Он не ответил, только глянул исподлобья ей в лицо. Онор пожала плечами. Были вещи, которые ей трудно было уразуметь.

— Просто смешно. От меня ни пользы, но денег. Я буду непослушной рабыней, плохой женой, никудышным работником. По-моему, у вас называется гордостью то, что лично я назвала бы упрямством!

Они продолжили путь. Уже вечерело, а в лесу темнело быстро. Онор-Мари прислушалась к отдаленному волчьему вою. В нем было жуткое величие, которое неожиданно очаровало ее. Она шепотом спросила:

— О чем он воет?

Волк напряг слух, словно пытаясь разобрать слова.

— Это вой волка-одиночки. Он проверяет, не зашел ли чужак на его территорию. Тот отозвался бы ответным воем.

Онор вслушалась, но никто не ответил на далекий вой. В ней проснулась язвительность.

— Что ж ты не отвечаешь ему?

Волк не ответил, и ее сарказм пропал даром.

— А серьезно, Волк, ничего, что мы оскверняем своим присутствием его лесную резиденцию?

— Тебе ничего не угрожает, пока ты под моей защитой. Если б ты была одна, не знаю, может, от тебя уже остались бы одни клочья.

Шах и мат. Онор приуныла.

— Чудесно… Не хотелось бы стать добычей какого-то дикого злобного серого пса.

— У волка и собаки не больше общего, чем между нами и бледнолицыми.

Не называй его псом.

— Вот ты сам и сказал, что индейцы не люди, — она ждала вспышки, но снова просчиталась. Не будет у нее повода выплеснуть скопившуюся в душе злость.

— Волк зверь, и собака зверь. И бледнолицые, и краснокожие — люди.

Нам здесь нечем гордиться.

Похожие друг на друга лесные пейзажи мелькали перед Онор-Мари, и она отчаялась запомнить дорогу хоть отчасти. Она сделала свой выбор, и уж теперь ей придется следовать за индейцем. Ее мучила мысль, что в конце их пути ее ожидает нескладный дикарь с печальными глазами голодного зверя.

Паук! Стоило ли кромсать свою жизнь, выходить замуж за старика, переносить обвинения и насмешки, чтобы вот теперь, когда она свободна и богата, стать женой дикаря!

Вечерело, лес медленно погружался в синеватую тьму. Онор старалась держаться поближе к своему спутнику. Солнце еще не село; окруженное розовым ореолом, оно еще виднелось сквозь частые ряды узкостволых сосен.

— Волк!

— Что?

— Мы что, собираемся идти всю ночь?

— Нет. Скоро остановимся на ночлег.

Вот и все. Онор раздраженно вздохнула. Нарастающее беспокойство мог умерить лишь человеческий голос, пусть даже принадлежащий индейцу. Пусть он вел ее навстречу незавидной судьбе, пусть считал ее своей пленницей, все-таки, пока он был ее единственной защитой и опорой, единственным, кто мог разогнать навязчивые тени страха.

— Волк! — окликнула она его.

— Что еще? — он остановился и, не глядя на нее, стал разводить огонь в небольшом овраге. Она устало стояла над ним, даже не пытаясь помочь хотя бы насобирать хвороста.

О чем бы спросить? Она припомнила разговоры, которые ходили среди солдат форта.

— Я слышала, будто индейцы прячут в горах огромные богатства. Это правда?

Он напрягся, словно готовый к прыжку зверь.

— Я думаю, это чепуха. Разве жили бы вы так просто, если бы обладали несметными сокровищами? Разве не так? Но разговоры все же откуда-то пошли… И тут она сообразила, что сделала глупость. Устремленные на нее глаза пылали гневом. Волк вскочил и схватил ее за плечо.

— Зачем тебе это?!

Она попыталась отстраниться.

— Да незачем, конечно. Просто так.

— Ты лжешь, скво!

Она растерялась поначалу, не понимая, чем вызвала такой гнев. Он сжал ее плечи так, что ей стало больно.

— Прекрати, Волк! — закричала она, разозлившись. — Убери руки, черт тебя побери, больно же!

— Рассказывай все! — он буквально тряс ее, словно ожидая, что из нее посыпятся свидетельства ее предательства.

— Чего ты хочешь? Оставь меня в покое! — взвизгнула она, вырываясь и норовя ударить его ногой, однако Волк увернулся, и удар прошел вскользь.

Он яростно швырнул ее на землю.

— Рассказывай, если хочешь жить!

— Да нечего мне сказать, Волк! Отстань от меня, ради бога!

Он выхватил из огня горящую головню и ткнул ей едва ли не в самое лицо. Она вскрикнула и инстинктивно закрылась руками.

— Говори!

— Что?

— Правду! — загремел он.

— Правду о чем? — крикнула она еще громче него.

— Зачем тебе знать про наследство наших предков?

Она приподняла руки в знак, что сдается и готова во всем сознаться.

Признание она сочинила на ходу.

— Это все Ривароль, офицер из форта. Он рассказал мне. Он послал меня.

Обещал помочь мне, если я разузнаю, где то самое место.

— Помочь?

— Ну и мою долю, ясное дело. Он идет следом за нами с целым отрядом.

— Ты лжешь! За нами никто не шел.

— Это ты так думаешь. Да убери свой дурацкий огонь, не хватало, чтоб на мне загорелись волосы.

Его надменное лицо выдавали лишь глаза. Презрение, ненависть, горечь, бесконечная, бессильная злость против коварных бледнолицых — все это, сменяя друг друга и перемешиваясь, адскими языками пламени светилось в этих черных глазах.

— Ты специально пошла за мной? Вы, франки, подстроили все это?

— Да, — коротко кивнула она. Злость была в ней сильнее страха. Она созналась бы в чем угодно, лишь бы позлить его. Янтарь ее кошачьих глаз тоже источал недобрый огонь, не предвещавший Волку ничего хорошего.

Волк мрачно оглядел ее и, не найдя следов раскаяния, жестко проговорил.

— Ты не стоишь того, чтоб быть пленницей Красного Волка. Прощай.

Она поняла, что зашла слишком далеко. Волк бросил ее и ушел, а впереди ночь. Она в сердце леса, не знает дороги, она безоружна, она совсем одна.

От чего ей суждено погибнуть — от когтей диких зверей, от голода, от стрелы какого-нибудь краснокожего? Она яростно ударила кулаком по земле.

Нет уж! Она останется жить! Назло всем! Назло Волку, индейцам, белым, всем! Назло губернатору и офицерам, которые не хотели помочь ей. Назло пиратам, бросившим ее тонуть на гибнущем судне. Назло всем, кто завидовал и ненавидел ее. Назло Генриху д’Арно, который хотел, чтобы она заживо сгорела в свою первую брачную ночь с его жирным старым дядей. Она поднялась на ноги. У ее ног догорал костер. Она вытащила головню потолще, чтоб дольше светила.

— Куда направился этот краснокожий садист? — пробормотала она. Он скрылся где-то за зарослями папоротников, и Онор пошла следом, на ходу клянясь, что посчитается с ним. Ей недолго пришлось идти. Она нашла Волка на поляне всего в десяти минутах ходьбы от того места, где он оставил ее.

Он стоял в напряженной позе, как олень, готовый мгновенно метнуться в чащу, если увидит признаки опасности.

— Пришла? — сказал он.

— Вернулся? — спросила она одновременно с ним. Он осторожно шагнул к ней. Она развела руками.

— Я все наврала. Про Ривароля и про деньги.

Он приблизился вплотную к ней, и его пальцы приподняли ее подбородок так, чтобы видеть глаза. Несколько мгновений они не шевелясь смотрели друг на друга. Затем рука Волка опустилась.

— Хорошо, — проговорил он. Ее янтарные глаза сузились.

— Ты мне веришь?

— Да, — он забрал у нее еще тлевшую головню и разжег костер из мелкого сухого хвороста. Онор присела у огня, хотя и так было тепло после жаркого летнего дня. Она от нечего делать подбирала ветки, скармливая их пламени, наблюдая, как они занимаются, горят и постепенно чернеют.

— Не бросай в огонь все подряд, — проворчал Волк. — А то будет много дыма, — глупый тетерев, подстреленный Волком, занял свое место над огнем, чтобы вскоре превратиться в аппетитный ужин. Онор прикрыла глаза, ее уже клонило ко сну. Последнее, что она в тот вечер умудрилась сделать, так это поинтересоваться, чуть приподняв голову:

— Так что, и правда существуют сокровища?

И тут же возблагодарила бога, что у Волка крепкие нервы. Другой на его месте, наверное, уже задушил бы ее.

Скоро лес остался позади. Весь следующий день они шли по холмистой местности, поросшей лишь травой. Деревья встречались все реже. Здесь нещадно палило солнце, и растительность, несмотря на разгар лета, выглядела слегка пожухшей и выгоревшей. Над головой постоянно парил один и тот же орел, словно выслеживая их, и его огромные крылья были единственным, что на доли секунды дарило тень.

День прошел достаточно спокойно, по крайней мере, Онор научилась довольствоваться малым: ничего плохого не случилось — а значит, все хорошо. Но вот к вечеру относительный покой испарился, словно Боги, на время позабывшие об Онор, вспомнили о ней и радостно потерли руки. Они с Волком как раз шли по склону, минуя вершину холма, когда чуткий слух индейца уловил чужеродный звук. Он знаком велел Онор обождать, и стал быстро подниматься вверх. Онор подставила лицо ветру, предоставив Волку заботиться о их безопасности, хотя ее глаза невольно не выпускали его из поля зрения. На фоне розового заката его высокая фигура приобрела странный загадочный красноватый оттенок, и Онор отметила про себя, что статности его сильного гибкого тела позавидовал бы любой белый. Тугая кожаная повязка, украшенная пером, подчеркивала стальные мускулы на руке, сжимавшей рукоятку топорика, который мог быть более, чем грозным оружием для того, кто умел им пользоваться, таким же грозным, как ружья солдат.

Она обернулась и увидела десятки быстрых теней, мелькнувших за грядой. Она подхватила юбку и побежала за индейцем. Он сердито тряхнул головой, увидев, что она спешит за ним, не заботясь о том, чтобы прятаться.

— Хочешь стрелу в спину? — прошипел он и, схватив ее за плечо, заставил нагнуться.

— Там индейцы! — она указала рукой направление. — Я их видела. Они нас окружают!

Он схватил ее за локоть.

— Идем.

Они поднялись на вершину холма. С противоположной стороны склон был не гладкий, каменные валуны сплошь беспорядочным покровом скрывали землю.

Здесь тяжело было идти, но удобно прятаться. Они перебрались через несколько исполинских глыб, и за одной из них Волк остановился и, достав лук, прищурился, ища взглядом врага. Тут же засвистели стрелы. Одну из них Волк поднял.

— Это воины алгонкинов, — он показал Онор оперение стрелы. — Видишь?

Это перо ястреба.

Стрелы сыпались градом. Онор вздрагивала, когда они проносились мимо. Ee защищал валун, да и за спиной у Волка ее вряд ли разыскала бы шальная стрела. В отличие от пуль, они не отскакивали рикошетом. Волк опустился на колени и, осторожно высовываясь из укрытия, делал выстрел за выстрелом.

Каждый достигал цели, но запас стрел был ограничен, а индейцев было много, и из-за холмов появлялись новые.

— Если мы не прорвемся, — сказал он, — скоро они поднимутся сюда по той стороне.

Его выстрел сразил еще кого-то. Донесся яростный вой разгневанных врагов.

— Чего им надо? — испуганно выдохнула Онор.

— Скальпы врагов.

Волк на мгновение выглянул из укрытия, чтобы послать очередную стрелу, предпоследнюю в его колчане. Тут же раздался резкий свист, мелькнуло яркое оперение. Волка отбросило назад. Онор ахнула и испуганно подалась к нему.

Но тот, проворчав что-то сердито, задвинул ее обратно к себе за спину.

— Волк!

— Ты можешь не высовываться?

Она послушно съежилась за валуном. Стрела вонзилась ему в руку немного выше локтя. Волк, не обращая на нее внимания, натянул тетиву и выстрелил снова. До Онор донесся вскрик. Волк бросил бесполезный лук. Стрелы кончились, и теперь оставался лишь нож и томагавк, которым на расстоянии он мог поразить еще одного врага. Но этого было недостаточно, к ним бежала дюжина краснокожих, воинственно крича. Их полуобнаженные тела блестели на солнце. Онор вскрикнула, вскочила, бросилась бежать. Споткнувшись, она упала и сразу поняла, что напрасно старается, по противоположной стороне холма, там, где они поднимались сами, уже спешили еще полдюжины воинов.

Она закрыла лицо руками. Тот, что увидел ее первым, размахивался томагавком. Он был страшен, в черных орлиных перьях, с раскрашенным воинственными знаками лицом. Она знала, что он не может промахнуться, как не промахиваются белые, когда подносят ложку ко рту. Для него это было так же естественно. Спустя секунду она была еще жива. Она с надеждой открыла глаза. Столь напугавший ее индеец лежал в двух шагах от нее с размозженной головой. Она не испытала ни страха, ни отвращения. Это был просто факт, двести фунтов мертвой плоти у ее ног. Она на четвереньках попыталась уползти в сторону, но ее грубо схватили сзади за платье и рывком подняли на ноги. Она оказалась лицом к лицу с индейцем. Он толкнул ее на землю и связал ей руки за спиной. Она яростно пнула его ногой, должно быть, очень чувствительно, потому что он со злостью прокричал что-то. Потом схватил ее за ноги, перебросил через плечо, как мешок с мукой, и понес. Она позвала на помощь, не рассчитывая на нее и с невыразимой горькой ясностью сознавая, что она одна здесь, единственная беззащитная белая женщина на добрых сто миль кругом. Она заметила Волка, которого опрокинули на землю и теперь тоже связывали. Он не устоял один против дюжины.

Ее несли, не реагируя ни на ее возмущенные крики, ни на ее отчаянные попытки вцепиться зубами в оголенную плоть. Онор уже не пыталась запомнить дорогу, она видела лишь каменистую тропу, качавшуюся маятником перед глазами. Наконец ее пренебрежительно швырнули на землю. Она поднялась на четвереньки, красная от стыда и бессильной ярости, и исподлобья глянула на обидчика. Индеец с выбритыми висками и огромным носом стоял перед ней, высокомерно прищурившись. Мгновение спустя к нему подошли еще двое краснокожих, схватили Онор, подтащили к дереву и крепко привязали к нему кожаным ремнем. Там уже был привязан и Волк. Онор рада была обнаружить, что не осталась одна в этой переделке, и плечом к плечу с Волком почувствовала себя увереннее. Она вздохнула и попыталась освободить руки.

Алгонкин замахнулся на нее томагавком, и она замерла, глядя на него, как кролик на удава. Тот прокричал что-то и отошел. На время их оставили в покое.

Онор попыталась сменить позу. Веревка стягивала ее тело, врезаясь в кожу, а руки, связанные за спиной, затекли.

— О черт, вот негодяи!

Она вздохнула и утешила себя тем, что с Волком обошлись еще жестче.

Он был связан крепче, чем она, и туго притянут к дереву. Из раны на руке текла кровь, она была насквозь пробита стрелой, но это не помешало индейцам заломить ее за спину. Ему было очень неудобно, но он даже не поморщился. Стрела мешала ему выпрямиться.

— Давай, я вытащу, — предложила Онор.

— Чем?

— Я попробую…

Она захватила ее зубами и попыталась вытащить. Но у нее недоставало решимости применить силу. Волк молча смотрел на нее, и Онор порозовела.

— Черт… Извини, Волк. Я смогу…

Она постаралась не думать о том, что стрела глубоко вошла в живую плоть, собралась с духом и резким рывком извлекла ее из раны. Кровь пошла сильнее, заливая ей платье, но индеец с заметным облегчением прислонился затылком к стволу.

— Сейчас перестанет, — сказал Волк, перехватив ее взволнованный взгляд. Действительно, постепенно кровотечение уменьшилось и, наконец, совсем прекратилось.

— Что с нами будет? — не выдержала Онор. — Я не понимаю, чего они хотят от нас.

Волк спокойно объяснил ей.

— Твою судьбу решат их вожди. Они могут приговорить тебя к смерти, но, скорее всего, они отдадут тебя в жены какому-нибудь воину.

— О Боже… — простонала она.

— Ты молодая, сильная. Они не станут убивать тебя, Лилия. Ты будешь для них работать, родишь им сильных детей.

— Как ты умеешь успокоить… — съязвила она. Ей стало беспокойно. — Ну, а ты? Что будет с тобой?

— Со мной? Как обычно, согласно нашему закону.

— А как — обычно?

— Ты что, не знаешь? Мне казалось, что… — он вдруг умолк.

— Нет.

— Если в плен попадает тот, с чьим племенем зарыт топор войны — его отпустят, наградив богатыми дарами. Но наши племена враги. Меня ждет столб сильных.

— То есть?

Волк помедлил. Он, казалось, был уверен, что Онор знает, о чем идет речь.

— Ты никогда не слышала об этом обычае?

— Объясни мне, в конце — концов, — нервно сказала Онор.

— Чтобы показать свое уважение к пленному, воины дают ему возможность проявить себя храбрым и мужественным. Это большая честь для воина — умереть у столба пыток. И чем больше уважают врага, тем дольше не дают ему умереть. И позор на все его племя, на весь его род, если хоть один вздох выдаст, каково ему приходится… Насмехаться над врагами да прославлять свое племя — вот все, что должен делать пленный. Это древний обычай.

— И ты так спокойно об этом говоришь?! Никакая инквизиция до этого бы не додумалась!

— Это честь для настоящего воина, возможность проявить себя.

— И умереть?

— Не сразу.

— О Боже! Кошмар!

— К этому готовятся с детства. Каждый ребенок знает, что опозорит отца, если кто-то услышит его плач или жалобы. Он должен расти мужчиной.

— Это садистский, жестокий обычай.

— Я не всегда понимаю обычаи бледнолицых, — заметил он.

— Но есть границы… Это уж слишком.

— Ты напрасно волнуешься, Лилия. К скво этот обычай не относится.

— А ты?

— А я поступил бы так же со своим врагом.

Онор смирилась. Она с ужасом представила себе этот варварский обряд.

По спине пробежала дрожь. Волк был безмятежен.

— Попробуй лечь, Лилия. Тебе понадобятся силы. Давай, веревка немного растянется, если ты постараешься.

Она с трудом сумела сдвинуться. Веревка врезалась в талию. Онор положила голову на колени к индейцу и попыталась расслабиться. Ее тело онемело. Она отчаянно дернула руками, пытаясь высвободить их, но у нее ничего не вышло. Но, к ее удивлению, она почти не ощущала страха, словно опасность не была реальной. Она вдруг поняла, откуда это чувство.

— У меня никогда не было такого друга, как ты, — произнесла она тихо.

Волк не отозвался, и Онор приподняла голову.

— Волк! А бежать из плена тоже позор для воина?

— Нет, наоборот. Его хитрость стала бы прославляться всеми. Поэтому пленных будут тщательно стеречь. А ты, Лилия, помни: тебя не будут связывать или открыто сторожить, но не беги. Если ты предашь их племя, тебя убьют.

Онор хотела спросить, почему же он сам не торопится убивать ее, но решила не напоминать ему об этом. Вдруг он просто забыл…

Красный Волк не собирался воспользоваться последней возможностью отдохнуть. Уголком глаза он следил за воинами-алгонкинами, которые ужинали у костра, словно позабыв о пленниках. Женщина, заснувшая около него, вздрогнула всем телом, и он перевел взгляд на нее, внимательно вглядываясь в побледневшее испачканное лицо.

— Почему ты испугалась, Тигровая Лилия? — задался он вопросом. — Понимает ли эта бестолковая дочь бледнолицых, что ждет ее в деревне гуронов? И понимает ли, что она должна заплатить за предательство?

Конечно, нет… Иначе она понимала бы, что плен для нее — спасение, единственная возможность выжить. Но ты не понимаешь этого, Лилия. Ты испугалась. Но почему ты испугалась, раз думаешь, что тебя ждет та же судьба — стать женой одного из них. Для тебя же нет разницы — Паук или другой,тебе все одно. Глупая Тигровая Лилия…Я отдал бы тебя на суд моему племени…Может быть, еще отдам…Но как судить тебя, если ты уверена, что невиновна? Ты задала мне сложную задачу, маленькая скво. Очень сложную.

Он задумчиво глядел на сжавшуюся женскую фигурку, доверчиво спящую у него на коленях.

— Почему же ты испугалась? — прошептал он. — Тебе не угрожает столб пыток. Он ждет меня, не тебя. Твоего врага. Почему же ты испугалась? Да, он ждет меня… На сколько же у меня хватит сил? Нет, это не правильно. Я вынесу все. Я не посрамлю свое племя. — Волк искоса глянул на алгонкинов.

Что они приготовили для него? Нет, он не боялся. Но ему не слишком хотелось проверять предел своих возможностей. Сколько он в состоянии вынести? До сих пор его миновала подобная участь. Но он видел, как гибнут другие, не менее, может, даже более сильные, чем он. Должно быть, для него они приготовили нечто особенное. Он внутренне содрогнулся, и невольное движение тут же отдалось острой дергающей болью в простреленной руке. Он устало смежил веки. У него хватит сил и мужества на все. Но лучше все же к завтрашнему утру быть подальше отсюда…

И отчаянно напрягая свое сильное тело воина, он стал ослаблять железную хватку стягивавших его кожаных ремней.

Когда Онор открыла глаза, был уже рассвет, и на ней не было никакой веревки. Волк тряс ее за плечо.

— Поспеши.

Он поднял ее на ноги, которые она едва ощущала.

— Что такое? — пробормотала она сонно.

— Давай, Лилия, иди скорее. Нет времени.

Он потащил ее за руку, так как она не имела сил бежать. Однако скоро она вошла в темп. Около реки он втолкнул ее в пирогу. Она упала на дно, но когда она попыталась подняться, Волк заставил ее снова лечь.

— Не поднимай головы, — грубо приказал он. Свист стрел над головой убедил Онор, что его стоит послушаться. Сам он легко управлял лодкой, она быстро шла к другому берегу. За ними гнались не меньше двадцати вооруженных луками индейцев.

Онор боялась дышать. Она лежала на дне и даже не видела, что их лодка стремительно приближается к водопаду. Для нее было полнейшей неожиданностью, когда она ощутила, что летит вниз на сумасшедшей скорости.

Лодка стояла почти вертикально.

— Держись! — крикнул Волк, стараясь перекричать грохот падающей воды.

Онор громко вскрикнула, цепляясь руками за деревянную перекладину.

Казалось, падение длилось бесконечно. Онор показалось, что это и есть конец. Но в один момент лодка налетела на камень, расколовшись вдребезги.

Онор наглоталась воды, ударилась, но обнаружила, что жива и находится на мелком месте. Вся в синяках, она на коленях выползла на берег и упала на песок. Отдышавшись и немного успокоившись, Онор села и огляделась. Она была одна среди скал, на берегу горной реки, мирно журчавшей у ее ног.

— Волк! — негромко окликнула она.

Никто не отозвался. Онор забеспокоилась.

— Черт… Волк, где ты? Я не хочу оставаться здесь одна, черт тебя подери!..

Она чуть не плакала. Не дождавшись ответа, она поднялась на ноги. Все равно надо было идти, с Волком или без него. Но все же она с надеждой оглядывалась на реку. Вдруг он все-таки появится… Она совсем отчаялась было, когда увидела его высокую фигуру, появившуюся из бурных вод. У нее вырвался радостный возглас.

— Волк! Ты напугал меня! Куда ты пропал?

Она подбежала к нему.

— Тише, Лилия. Когда ты запомнишь, что в этих местах опасно повышать голос?

— В этих местах опасно жить, на мой взгляд, — возразила она. — И я не просила тащить меня сюда. Я здесь ничего не забыла.

— Ты здесь, Лилия, и учись быть осторожной. Если хочешь жить.

— Ну, довольно уже, Волк… Тебя течением снесло?

— Да. Но недалеко. Ты идешь дальше или нет?

Онор сердито поплелась следом. Волк бывал просто невыносим. Тропа петляла между скал, поднимаясь все выше.

— Волк, зачем тебе мертвая пленница? — уговаривала она индейца. — Если мы не передохнем — так и будет.

Она жалобно заглянула ему в лицо. Но он продолжал идти своим быстрым пружинящим шагом человека, привыкшего путешествовать пешком. На ее уговоры он лишь качал головой.

— Не теперь. Позже.

Онор тоже была женщиной упрямой. Ей было стыдно просто сесть и не двигаться с места. Может, Волк и не бросил бы ее одну, ведь она — его личная пленница… Но кто его знает… Онор не знала, чего от него ждать.

Так они добрались до ущелья, глубокой трещиной разломившего скалы пополам.

Пропасть шагов в двадцать шириной показалась Онор неодолимым препятствием.

Но Волк с одобрением указал ей на деревце, переброшенное кем-то через края провала.

— Здесь мы перейдем, — заявил он. Онор похолодела. Если б под ногами не зияла пропасть, может, ей и удалось бы пройти по узкому бревну, не свалившись. Но у нее подкосились ноги от одной мысли об этом. Она уже видела себя бесформенной массой где-то внизу.

— Нет! — воскликнула она. — Делай что хочешь, но я туда не пойду.

— Перестань, Лилия. Только не смотри вниз и все. Я пойду впереди.

Он сделал несколько шагов по бревну и приостановился, заметив, что Онор не двинулась с места.

— Ты идешь, Лилия? Хочешь, чтобы алгонкины настигли тебя? Торопись же, скво!

Она скрестила руки на груди и молчала. Волк осторожно сделал два шага назад. Ступив вновь на твердую землю, он возмутился.

— Тигровая Лилия, перестань упрямиться. Ты из тех, кому дорога жизнь.

— Именно потому ноги моей не будет на твоем мосту. Лучше умереть от стрелы или ножа, но не так!

— Хорошо, иди вперед, Лилия. Не бойся и не гляди вниз. Ты не упадешь, обещаю.

Он взял ее за плечи и слегка подтолкнул к мосту. Она осторожно шагнула вперед и пошатнулась.

— Не останавливайся, — услышала она голос Волка. — Иди вперед.

Она сделала два шага, удивляясь собственной смелости. Однако дрожь в коленях усилилась, и она с трудом понимала, куда ставит ногу. Одно неверное движение, и Онор поскользнулась, взмахнула руками и громко вскрикнула. Она, безусловно, полетела бы вниз, если бы Волк в последний момент не схватил ее за плечи. Она раскачивалась, потеряв равновесие, а Волк, собрав все свои силы, удерживал ее. Мышцы его ног и рук округлились от напряжения. Но он справился, удержался на тонком бревне. Наконец он проговорил, задыхаясь от напряжения…

— Я скажу — один — ты делай шаг назад. Два — второй. Ты поняла?

— Да…

— Давай. Один…

Она шагнула назад, чувствуя, что Волк одновременно с ней делает то же.

Его руки все еще крепко сжимали ее плечи. Это придавало ей чуть больше решимости. Еще два шага, и она ощутила, что ее никто больше не держит. Она тут же рухнула — на твердую землю. Несколько минут они молча отдыхали. От напряжения у Волка потекла кровь из раненой руки. Она виновато поглядела на него.

— Говорила я, это упражнение не для меня.

— Вижу.

— Может, можно найти место поуже?

— У нас нет времени.

— Но все равно, мне здесь не перебраться.

— Ты переберешься.

— Волк, прошу тебя. Я и сама убьюсь, и тебя за собой потащу. Ты этого хочешь?

— Вставай, Лилия.

Он силой поднял ее на ноги, потому что Онор не шелохнулась.

— Я не пойду, — упиралась она. — Оставь меня, Волк.

Она не сразу поняла, что он делает. Быстрым движением он подхватил ее на руки.

— Не шевелись, — приказал он сурово. Онор ахнула и заколотила кулаками по его груди.

— Прекрати! Нет, Волк, нет! Не надо, прошу тебя.

Она отбивалась, как могла. Один из ее беспорядочных ударов пришелся по кровоточащей руке воина. Он слегка вздрогнул. Онор испугалась и сразу остыла.

— Извини, Волк, правда. Больно?

Он отрицательно качнул головой. Голова Онор бессильно упала ему на грудь.

— Не шевелись, не разговаривай, — велел он тихо. — И не дрожи, я тебя не уроню, Тигровая Лилия.

Он перехватил ее поудобнее и твердо шагнул на опасный мостик. Онор закрыла глаза и замерла. Она даже старалась не дышать. Ей казалось, что между сделанными Волком шагами проходили не мгновения, а целая вечность.

Она согласилась оглядеться лишь когда Волк усадил ее на землю и присел рядом отдохнуть. Они благополучно миновали страшное место.

— Неужели мы перебрались! — вырвалось у Онор.

Волк даже усмехнулся — большая редкость для него.

— Я — да! А тебе нечем гордиться.

Онор не обиделась.

— Надеюсь, я большая обуза для тебя, Волк. Это будет тебе наукой.

Нечего брать в плен женщин, — язвительно заметила она. Наконец, она обратила внимание, что ее платье перепачкано свежей кровью.

— О! Волк, твоя рука…

— Пустяк. Царапина.

— Ничего себе царапина!

Волк пожал плечами, встал и ногой столкнул бревно в пропасть. Онор с холодком в сердце проводила его взглядом. Потом ее внимание вновь переключилось на Волка.

— Надо остановить кровь, — заявила она. Из подходящих вещей у нее был только шелковый носовой платок.

— Раздевайся, — потребовала она. Волк не очень охотно стянул с себя кожаную рубашку. Онор неуверенно перевязала его руку. Ей никогда раньше не приходилось делать ничего подобного.

— Крепче затягивай, — сказал Волк. — Иначе кровь не остановится.

Онор поморщилась.

— Неужели тебе совсем не больно?

— Пустяки.

Она вздохнула и туго перевязала его рану. Секунду она молча разглядывала его. В отличие от белых его смуглая кожа была совершенно гладкой. Ни на руках, ни на груди у него не было даже намека на волосы.

Именно потому хорошо заметен был каждый из многочисленных шрамов, рядом с которыми простреленная рука действительно выглядела пустячной царапиной.

— Так хорошо? — спросила она. Волк кивнул. Она помедлила, потом указала на глубокий след чуть пониже плеча. — Это похоже на след когтей.

— Верно. Это была рысь.

— Разве они нападают на людей?

— Она уже была ранена бледнолицым охотником.

— И ты убил ее?

— Один из нас должен был погибнуть. Я остался жив.

Холодный блеск его глаз покоробил Онор.

— Здесь выживает сильнейший? — заметила она сухо. Это был не вопрос, скорее констатация факта. Волк согласился с ней.

— Это так. Выживает только самый сильный, самый ловкий, самый хитрый.

— Это жестоко.

— Да. Но выхода нет.

Она глядела на его замкнутое лицо, непроницаемую маску на котором ей всегда хотелось сорвать. Онор спрашивала себя, является ли она для Волка обузой, мешающей ему выжить в этом жестоком мире, или, может быть, она по-своему поддерживала в нем силу, скрашивая его одиночество. Жалел ли он, что проявил бессмысленное упрямство и увел ее с собой? Она не знала. Да и знал ли сам Волк?

В тот день они проделали длинный и трудный путь. Но Онор не произнесла ни слова жалобы или протеста. Лишь когда стемнело, они устроили привал. У Волка не было ни ружья, ни лука, так что охотиться ему было нечем. Он выкопал несколько съедобных корешков и показал Онор, как очистить их, чтобы добраться до безвкусной беловатой сердцевины. После скудного ужина Онор прилегла на землю. Теперь ей казалось блаженством просто лежать без движения.

— Спи, — велел ей Волк. — Как только рассветет, мы пойдем дальше.

Она охотно послушалась и быстро заснула. Лишь под утро ее разбудило уханье совы, она приоткрыла глаза. Еще было темно, в траве тихо стрекотали какие-то насекомые, нарушая величественную тишину леса. Красный Волк сторожил их покой. Похоже, он не сомкнул глаз всю ночь. Он сидел, подобравшись, готовый отразить любую опасность, рассеяно растирая простреленную руку чуть выше раны. Видно, она все же беспокоила его. Онор хотела было заговорить с ним, но промолчала. «В конце-концов, это его мир, — рассудила она, — и ему виднее, как прожить здесь. Хочет бодрствовать ночами, поджидая врагов — на здоровье. Может, хоть не будет днем бежать со всех ног. Должен же он когда-то устать. А я всего только пленница. И я буду спать, пока можно.»

И снова Онор-Мари провела целый день на ногах. Они шли и шли по бесконечным тропам, то теряющимися между деревьями, то изгибающимися по зеленым холмам. Ей казалось, что они двигаются бесшумно и быстро и не оставляют никаких следов. Но индеец был недоволен. Последние часы они брели вдоль реки по колено в воде, чтобы не оставлять следов на мягкой земле. Сначала это было несложно, но Онор устала, течение лишало ее равновесия, сбивало с ног, колени не сгибались, ступни онемели от холода.

Ее шатало, но Волк был неумолим, как время…

К вечеру мокрая и несчастная Онор-Мари наконец увидела впереди признаки жизни.

— Гляди, Волк, дым!

— Вижу, — коротко отозвался он. На невозмутимом лице не появилось признаков ни радости, ни беспокойства. — Это не костры гуронов, — добавил он.

— Что тогда?

— Не знаю, — сдержанно ответил он. — Поспеши, Лилия.

Он зашагал вперед. Скоро они вошли в деревню, где царили хаос и смерть. В живых никого не осталось. Постройки были сожжены. Видно, жителей застали врасплох. Признаков сражения не было, скорее, были признаки резни.

Онор вскрикнула, споткнувшись о чью-то руку.

— Что это, Волк? — ахнула она. — Это белые, да? Это французы или англичане?

Ей стало ужасно стыдно. Но Волк качнул головой и проговорил с видимым усилием:

— Это ирокезы.

— Потому что сняты скальпы?

— Бледнолицые теперь тоже снимают скальпы.

— Да что ты?!

— Это правда. Но они не хотят взять силу врага. Они хотят его унизить, — тихо объяснил ей индеец.

— Боже! — Онор сделала несколько шагов по обагренной кровью земле. — Боже! Против кого же здесь война!

Волк молчал. Он глядел на сожженный дотла вигвам.

— Здесь был вигвам моего друга, — наконец сказал он, указав на черные уголья. — Здесь жил он со своей дочерью, Весенней Грозой.

Онор искала в нем признаки слабости, но Волк был непроницаем. То, что творилось у него в душе, было загадкой.

— Это девушка, которая тебе нравилась? — попыталась она приоткрыть завесу.

— Ей минуло лишь тринадцать весен.

— Они есть здесь? — спросила Онор. Волк не ответил. Он бродил по сожженной земле, оглядывая погибших, а она уныло ходила следом. Даже не зная никого из этих людей, Онор содрогалась от ужаса. От отвращения у нее закружилась голова. Вместе с Волком они обошли поселок, но никого из оставшихся в живых, если таковые были, не попалось у них на пути. Наконец Волк остановился и указал Онор на срубленное дерево в стороне, там, где уже начинался густой лес.

— Побудь там, Тигровая Лилия, — приказал он.

— Зачем? — подозрительно поинтересовалась Онор.

— Я должен похоронить мертвых, — коротко ответил он. Онор запротестовала.

— Я пойду с тобой!

— Нет! — он повысил голос, и его «нет» прозвучало как удар кнута. Онор поняла, что стоит подчиниться. Она повернулась и пошла одна. Усевшись, она ощутила вдруг, что у нее стучат зубы, так сказалось нервное напряжение, в котором она пребывала. «Самое время сбежать из плена», — с горечью подумала она. Но темнеющий лес сейчас пугал ее. Онор мерещились тени за каждым деревом, хруст веток заставлял ее сердце сжиматься. Никогда еще она не чувствовала себя такой напуганной. Сумерки сгущались, ее била нервная дрожь, перед глазами стояли обезображенные тела погибших индейцев.

Порыв ветра сбросил вниз несколько сухих веток, и когда неожиданно что-то царапнуло ее по щеке, Онор вскочила на ноги, вскрикнув от ужаса. Ее мужество истощилось. Уже добрых два часа она сидела здесь одна. Гнев Волка показался ей более заманчивым, чем пребывание наедине со своими страхами.

Она побежала в сторону поселка, продираясь сквозь кусты. Посреди деревни горел костер, там было светлее, чем в лесу… Волк, как ни старалась она подойти бесшумно, мгновенно повернул голову, и нож сверкнул молнией в его руке. Увидев Онор, он убрал нож.

— Зачем ты пришла? Уходи.

— Волк, я тебе не помешаю, обещаю.

— Тебе не место здесь, бледнолицая скво.

— Считай, что меня здесь нет.

Она присела в сторонке, упрямо сжав губы. Волк помедлил секунду, но смирился с ее присутствием и, не пререкаясь с ней больше, вернулся к своей скорбной работе. Мертвые должны были найти свой последний приют… Онор пробормотала несколько слов христианской молитвы, но что-то остановило ее.

Ей вдруг стало смертельно жаль Волка. У них была одна общая черта. Как никого в целом мире не волновала судьба Онор, так и Волк не имел, казалось, ни одного близкого человека… До глубокой ночи Волк хоронил погибших. Онор не сразу заметила, когда он, отдав последнюю дань несчастным, повернулся к ней. Она вздрогнула, когда он назвал ее имя. Она не спала, но впала в состояние, близкое к трансу.

— Ты слышишь меня? — повторил он.

— Что? — Онор очнулась.

— Пора.

Он выглядел смертельно усталым и бесконечно одиноким.

— Разве мы не останемся здесь на ночь?

Волк посмотрел на нее, как на безумную.

— Здесь?! Тигровая Лилия, вставай, надо идти.

— Тот вигвам практически цел… По-видимому, дошло до Онор, дело было не в вигваме, а просто Волк считал кощунством оставаться здесь дальше. Он гневно схватил ее за руку и увлек за собой.

— Я поняла, отпусти меня, Волк, — взмолилась она. Индеец выпустил ее руку, которую сжал слишком сильно. Онор поспешила следом.

— Куда мы идем?

Он не ответил. Онор всегда раздражало, когда он игнорировал ее вопросы.

— Волк, я хочу знать, куда мы идем.

В ее голове зазвучали требовательные нотки.

— Туда, — Волк указал на вершину холма, освещенную желтоватым лунным светом. Онор застонала.

— Зачем? У меня уже нет сил. Еще и вверх!

— Там мы остановимся до утра, — пообещал он. Утешение было слабым, потому что Онор не преувеличивала. У нее подкашивались ноги. Она переставляла их, зная только, что если отстанет, то останется одна на этой жестокой земле, где целая деревня может исчезнуть, словно и не было никогда. Она не помнила, как дошла до небольшой пещеры, куда привел ее Волк. Ее входа почти не было заметно среди скалистых холмов.

— Заходи и ложись спать, — велел ей Волк. Она послушалась, забралась вглубь пещеры и легла на землю. Но усталость отняла у нее все силы, к ней даже сон не шел. Появился Волк, который на всякий случай осмотрел окрестности. Теперь он сел у самого входа, вытянув ноги и прислонившись спиной к каменному своду. Онор приоткрыла глаза.

— Ты ведь не собираешься охранять нас всю ночь, Волк? — напрямик спросила она.

— Это необходимая предосторожность.

— Не глупи, Волк. На тебе лица нет от усталости. Если нас тут найдут, значит, так тому и быть — и точка. А сейчас надо восстановить силы. И не убеждай меня, что ты железный и совсем не устал, я не поверю.

Он посмотрел на нее со смешанным выражением на лице, но не рассердился.

— Ты права, Лилия, — сказал он, окончательно удивив ее. Онор ожидала возмущения. Волк прилег, передвинувшись вглубь пещеры, и закрыл глаза.

Онор с завистью поглядела на его невозмутимое лицо. Она все никак не могла успокоиться. Волны дрожи пробегали по ее телу, не позволяя расслабиться.

Ей было страшно и одиноко, теперь ей казалось, что она слышит шаги снаружи, а ветерок был как дыхание врага. Как она не успокаивала себя, залитые кровью гуроны из деревни стояли у нее перед глазами.

— Волк! — прошептала она.

— Говори, — тихо отозвался он. Онор не поняла, разбудила она его или он еще не спал.

Онор проявила всю свою смелость, неожиданно попросив:

— Можно я возьму тебя за руку?

Эта детская просьба поставила Волка в тупик. Он не сразу нашелся, что сказать. Наконец, Онор услышала его сдержанный ответ:

— Если это тебе не неприятно…

Он придвинулся ближе к ней, и Онор нащупала во мраке протянутую ей руку. Их пальцы переплелись, и вместе с теплом его руки ей передалась частичка его уверенности. Онор вздохнула. Постепенно ее тело расслабилось.

Ощущение, что она не одна, успокаивало. Она покрепче сжала горячую ладонь и наконец уснула.

Когда она открыла глаза, первое, что она увидела, был веселый солнечный блик на земле, разогнавший ее страхи. Она невольно улыбнулась новому дню и потянулась. Только теперь она выпустила руку Волка, за которую так всю ночь и цеплялась, как утопающий за соломинку. Она впервые проснулась раньше его. «Либо у меня бессонница, либо что-то не так», — решила Онор. Она снова дотронулась до его ладони, она была огненногорячей. Она осторожно коснулась его лба, он мгновенно очнулся, и Онор встретила его цепкий взгляд. Она смущенно улыбнулась.

— Тебя сильно лихорадит.

Он сел и, обнаружив, что солнце уже встало, недовольно поморщился.

— Пустяки, — проворчал он. — Мы потеряли несколько часов. Придется наверстать, Тигровая Лилия. Ты готова?

Она с удовлетворением заметила след усталости на его лице. Ей уж совсем стало казаться, что он сверхчеловек, и ему чужды все чувства, присущие людям — страх, боль, усталость, сомнения. Она почувствовала себя увереннее.

— Ты уверен, что ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, — он пожал плечами, но Онор отметила, что он и сам не торопится подниматься с земли.

— Прекрасно. Ты не возражаешь, если мы посмотрим, как там твоя рука?

Может быть, нужно сменить повязку.

Онор показалось, что он как-то странно смотрит на нее. Так мог бы смотреть человек, который не может понять, кто перед ним, друг ли, враг ли, знакомый или чужой. Он сбросил рубашку. Стараясь ничем не выдать своих чувств, Онор приблизилась, охваченная суеверным ужасом дикаря перед огнем.

В медицине она понимала гораздо меньше, чем ничего. Она увидела, что повязка вся промокла от крови. Содрогаясь, она неверными движениями попыталась развязать узел. Он упорно не поддавался. Волк не произносил ни слова, и молодая женщина, прикусив губу, сама пыталась справиться со своей задачей. Ей удалось снять старую повязку, и она тяжело вздохнула.

— Ужасно.

Волк спокойно покосился на свою руку и утвердительно кивнул. Не похоже это было на заживающую рану. Кожа вокруг была раскалена, кровь сочилась медленно, но непрерывно. Онор нервно сглотнула.

— Пойду-ка я принесу воды.

— Оставайся здесь, — сухо сказал Волк. — Тут опасные места. Оставайся в пещере.

— Не украдут меня за пару минут, — огрызнулась она. — Сама схожу. А то твое упрямство, Волк…

— Что?

— Не доведет тебя до добра, — закончила она. — Глянь хоть на свою руку. Ты назвал это царапиной.

— Так и есть, — проворчал он сердито.

— Вот от таких царапин некоторым порой и ампутируют руки-ноги, — мрачно изрекла Онор. Она направилась к выходу из пещеры, припоминая на ходу, откуда накануне до нее доносилось журчание ручья. Волк окликнул ее, когда она уже была снаружи.

— Видишь сухое дерево прямо перед тобой?

— Ну, вижу.

— Наломай сухих веток и принеси сюда.

— Костер? Разве холодно? Помилуй Бог, жара же адская.

— Надо будет прижечь рану, — тихо ответил он. Ничего не говоря, Онор отправилась искать воду.

Она вернулась с охапкой хвороста в руках. Бросив его посреди пещеры, она села около Волка, предоставив ему разжечь огонь. Сухие сучья затрещали, шипя от прикосновений языков пламени. Стало невыносимо жарко.

Онор старательно промыла воспаленную рану водой. Наконец она подняла глаза. Волк протянул ей нож, накаленный докрасна в огне. Она нерешительно взяла его. Несколько мгновений она боролась с собой, но проиграла сражение. Ее руки позорно дрожали. Волк молча ждал, не торопя ее. Она колебалась, и в конце-концов у нее вырвалось жалобное восклицание:

— Я просто не могу! Не могу и все!

Волк не выразил никаких чувств, взял свой нож из ее трепещущей руки, снова разогрел остывающий металл и, не задержавшись ни на секунду в сомнениях или страхе, прижал лезвие к своему телу. Онор показалось, что он сейчас взвоет от боли, но максимум, что он позволил себе, это на мгновение крепко зажмурить глаза и сжать кулаки, отчаянно напрягая волю. Раздалось ужасающее шипение. Онор напряженно вглядывалась в его лицо, ставшее серобезжизненным. Вот он открыл глаза, пальцы разжались, и нож выскользнул на землю. Усталым жестом он отер со лба выступившую испарину. Онор приготовила оторванный кусок своей нижней юбки.

— Давай перевяжем, — тихо проговорила она. Волк вытянул руку, и она сделала новую повязку.

— Пора, — заметил индеец. — Пора… — он стал подниматься на ноги.

Неистребимый здравый смысл Онор отчаянно воззвал к хозяйке. Ее янтарные глаза метнули молнии.

— Да? Отлично. Только скажи мне, кому это нужно? Кому нужно, чтобы ты издевался над собой? Кому станет легче от твоего терпения? Объясни мне, и пойдем, куда хочешь, хоть сейчас, — она ничего не могла с собой поделать.

Она не могла больше бояться Волка, что бы он ни делал. Ее страх навсегда покинул ее в тот день, когда она заснула связанная, положив голову к нему на колени.

Он ошеломленно поглядел на свою дерзкую пленницу. Ниже его достоинства было пререкаться с ней, с дочерью презренных бледнолицых. Слабая улыбка тронула его губы, и тут же сменилась упрямой гримасой. Онор покачала головой.

— Хорошо, давай иначе. Я устала. Я не в состоянии никуда идти, и ты меня не поднимешь. Убивать прямо сейчас меня ты не станешь, я так думаю.

Лучшее, что ты можешь сделать, это лечь и немного отдохнуть. По крайней мере, пока ты не отойдешь, — она положила руку ему на плечо и настойчиво надавила, заставляя его улечься обратно на землю. Он уступил, и, отвернувшись от нее, перевернулся на бок и закрыл глаза. Онор облегченно вздохнула. Она и правда вымоталась, а тут еще вынуждена была сражаться с таким бесконечным упрямством. Она снова задумчиво покачала головой. Волку в мужестве не откажешь, но какие странные принципы, совершенно бесполезные… Она вздрогнула, потому что до нее донесся смех. Отдаленный, нереальный, он вернул ее на грешную землю, ударив, словно гром среди ясного дня. Она оглядела Волка. Спал ли он, слышал ли что-то? Он неподвижно лежал на боку, отвернувшись от света. Онор осторожно подползла к выходу из пещеры и выглянула, как сурок из норки. Двое не спеша ехали рысцой по узкой тропе между холмов. Форма французских солдат… Она вскочила на ноги. Они так близко, она сумеет догнать их, они возьмут ее с собой!

Конечно, Волк не тот человек, с которым стоит заводиться, но сейчас он утомлен, ему больно, ему не до нее. Она приостановилась. Бросить Волка? И что тут такого? Ей вспомнился Быстрый Олень, умиравший у нее на руках.

Волк оставил бы его, если б не она. Но она настояла на своем. Но Волк-то не умирает. Подумаешь, рана. Боль утихнет, и он снова будет как новенький, трепать ей нервы в свое удовольствие. Нет уж, домой! Но отвезут ли ее домой? Или снова она будет напрасно умолять помочь ей? Как умоляла однажды, но никто не встал на ее сторону, напротив, ее отдали как неизбежную цену долгожданного мира. Но все-таки они принадлежат к ее миру, раньше или позже они помогут ей, или хотя бы не будут мешать ей вернуться домой. И ее губы приоткрылись, и зов готов был сорваться с ее языка.

Красный Волк медленно выплыл из полузабытья. Он был один в полумраке.

Он сел, помогая себе здоровой рукой. В мозгу пульсировала одна мысль

— в путь, и чем скорее, тем лучше. Здесь слишком близко деревня бледнолицых, их солдаты, а он должен добраться до своих и сохранить свой народ. Он достиг слишком многого, он вырвал у бледнолицых перемирие, столь необходимое гуронам. Но настоящая борьба еще впереди. Он оперся о каменный свод, вставая на ноги. Голова безумно кружилась. Надо же, как больно…А если б из плена не удалось сбежать, а алгонкины оказались порасторопнее?

Он мрачно усмехнулся. Голоса… Чьи-то голоса прервали его размышления, и тут-то он по-настоящему осознал, что он здесь один. Тигровой Лилии рядом не было. «Ты снова предала меня, скво, — подумал он зло. — Ты пожалеешь об этом». Он ощупал пол в поисках ножа. Есть! Странно, пленница не взяла его.

Сжимая гладкую рукоятку, Волк подался вперед, уверенный, что остановит беглянку во что бы то ни стало. Свет неприятно резанул глаза, и Волк раздраженно сощурился. И увидел Онор-Мари, привалившуюся к замшелому каменному выступу. Люди, чьи голоса донеслись до него, уже обратились в яркие движущиеся пятнышки вдалеке.

— Они все равно не помогли бы мне, — горько прошептала Онор. Казалось, она оправдывается. — Они только завезли бы меня еще дальше. А мне не нужно дальше. Мне нужно на побережье. Там мой корабль. Он отвезет меня домой.

У нее в глазах стояли слезы. Волк молча вернулся в пещеру. Через несколько мгновений он появился вновь, готовый отправляться в путь. Ни тени сочувствия не мелькнуло на неподвижном лице.

— Идем, — бросил он коротко и сурово. Но что-то изменилось. Вот только что?

Был разгар полудня. Солнце нещадно жгло все кругом. Онор-Мари с мрачной решимостью брела за индейцем. Ее единственным утешением было, что он все же шел не так быстро, как всегда. Иногда ей казалось, что он даже слегка пошатывается. Но тропа все петляла и петляла среди нескончаемых холмов, и с каждым шагом они продвигались вперед, и с каждым шагом Онор удалялась от побережья океана.

Вдруг Волк остановился. Его зоркие глаза жителя лесов разглядели что-то вдали. Он нахмурился.

— Что там? — спросила Онор. Волк поднял руку.

— Видишь? Там была дорога. Шла меж холмов до опушки леса.

— Лично я не вижу никакой дороги, — заявила Онор раздраженно.

— Ее там нет, — он продолжал напряженно всматриваться. — Там завал.

Придется свернуть.

— Как хочешь, Волк, — она равнодушно пожала плечами. Волк медлил. Что-то заставляло его колебаться. Наконец, он принял решение и, свернув с тропы, направился в сторону темнеющей гряды гор.

— И куда это мы? — поинтересовалась Онор. — Что-то непохоже, чтоб там можно было куда-то выбраться. Ты уверен, что нам туда надо?

— Там можно пройти, — уверенно сказал Волк.

— Ты считал, что и тропа цела и невредима. А она исчезла.

— В горах часто бывают обвалы.

— Отлично! Мне кажется, мы именно в горы и идем.

— Да. Правда.

— Волк! Я думала, что гуроны живут в лесах. Скажи, что это так и есть.

Я ненавижу горы.

— Так и есть. Владения гуронов начинаются за той грядой. В лесах, — пояснил он. Онор удивилась.

— Я вижу дым. С каких пор гуроны жгут свои костры так, чтоб знало полконтинента?

— С тех пор, как бледнолицые построили свой форт на границе владений гуронов.

Онор заинтересовалась.

— Ах, так там форт! Я и не знала, что французские солдаты есть так далеко от побережья.

— Они защищают колонистов, — заметил он с откровенной неприязнью. — И не думай об этом, Тигровая Лилия, — вдруг добавил он. Она нервно дернулась.

— О чем ты?

— Ты знаешь.

Онор вздохнула. Знать бы, откуда ждать помощи. Между тем, место, куда они выбрались, граничило с довольно крутой скалой. С трех сторон их окружали каменные глыбы, покрытые влажным зеленым мхом. Онор злорадно хихикнула.

— Я предчувствовала, что тут нет прохода.

— Тебя обманули предчувствия, Лилия. Это то самое место, которое я имел в виду.

— То есть? — она с опаской глянула вверх.

— Здесь не так круто, как всюду. Здесь можно подняться. Только до того перешейка. Там уже совсем легко.

Она медленно сползла на землю, прижимаясь спиной к холодному камню.

Сидя под скалой, она застонала:

— О нет, Волк! Не это! Я и физические упражнения — две несовместимые вещи.

— Я знаю, — он кивнул. — Я помогу.

Она скептически улыбнулась. Волк жестом велел ей следовать за ним и ступил на крутую, уходящую в небо тропу, если только беспорядочное нагромождение камней могло называться тропой. Онор двинулась следом. Здесь не было так отвесно, как показалось ей с первого взгляда, и первые несколько минут она бодро следовала за гуроном. Но потом она выдохлась. От жары она вся взмокла, и ее платье прилипло к телу. Колени не сгибались, ноги отказывались служить. Она упала на одно колено, еле дыша.

— Это не для меня, Волк… — пробормотала она, опустившись на землю и обхватив разогретый на солнце камень. Ее щека прижалась к его теплой поверхности, она закрыла глаза. Волк остановился обождать ее.

— Лилия, вставай. Погляди вниз. Мы прошли только малую часть пути. Не время отдыхать.

— Мне плевать. Не могу.

— Останешься здесь одна, — пригрозил он.

— Плевать, — повторила Онор. Волк посмотрел на нее, качнул головой и протянул ей руку.

— Держись, — здоровой рукой он схватился за ближайший выступ, чтобы ненароком не сорваться со скалы. Онор усомнилась.

— А твоя рана?

— Держись и пореже открывай рот.

Она вцепилась в его руку. Волк потянул ее на себя, и с такой поддержкой Онор поднялась и смогла сделать очередной шаг. Ей послышалось, что у Волка вырвался едва слышный стон, но раз он велел ей держать язык за зубами, она поджала губы и последовала за ним, кое-как переставляя ноги.

Теперь, когда Волк взял на себя основную часть усилий, от нее требовалось лишь успевать ставить ногу на очередной валун. Несколько раз Волк останавливался передохнуть, но неизменно вновь лез вверх, не щадя ни себя, ни свою пленницу. Он был утомлен и измучен, он делал над собой неимоверные усилия, превозмогая острую боль в раненой руке, которая, казалось, разливалась по всему телу, мучительную тошноту и головокружение. Здесь, среди скал, не было даже намека на тень, и летнее солнце разогрело воздух так, что он обжигал горло. Он и так отвратительно чувствовал себя, а тут ему приходилось едва ли не тащить на себе женщину, у которой не хватало сил одолеть крутой подъем.

Каждый шаг давался все тяжелее, перед глазами все обрело расплывчатый вид, но Волк знал, что расслабляться нельзя, иначе силы окончательно оставят его. Он позволял себе лишь короткие передышки… перевести дух, тряхнуть головой, разгоняя туман перед глазами, вытереть пот, стекающий со лба. Пленница тащилась за ним, хрипло дыша. Он с силой сжимал ее руку, зная, что стоит выпустить ее, и женщина беспомощно упадет, а он уже не найдет сил спуститься за ней, не сможет обернуться и посмотреть вниз, в глубокий провал за спиной. Его голова словно обратилась в огненный шар, так нещадно пекло солнце гор. Все чаще все перед глазами проваливалось в черноту, которую с трудом удавалось преодолеть. До вершины оставалось уже совсем немного. Вот уже доносится слабый запах дыма — люди близко. А тропа становится круче, валуны крупнее, ноги скользят по замшелому камню. Еще чуть-чуть. Уже виден конец пути. Еще пару шагов, еще одно усилие. Рука нащупала плоскую мягкую землю, и он впился в нее ногтями. Все! Другая рука, удерживавшая Онор, медленно разжалась. Надо сделать еще один, последний шаг, и можно будет отдохнуть. Нет… Все кругом поплыло и, переливаясь всеми цветами радуги, постепенно почернело.

Онор ощутила только, что ее ничто больше не удерживает. Однако реакция сработала, и она удержалась на ногах. Подняв голову, она увидела, что Волк потерял сознание. У него не хватило сил только на последний шаг. Она обрела силы, увидев, как близки они к цели. Она выползла на твердую, благословенно плоскую землю и погладила рукой нежную траву. Потом она вернулась к индейцу. Надо было собраться с силами и втащить его на поверхность. Непонятно как, но надо.

Волк очнулся, когда что-то холодное коснулось его губ. Его зубы насильно разжали, и ледяная влага полилась в рот. Он судорожно закашлялся.

Приподняв веки, Волк обнаружил, что мир полон красного тумана. Туман медленно рассеивался, и все вокруг приобретало все более четкие контуры.

Он пытался прислушаться к своему телу, но ничего не мог разобрать. Боль как будто улеглась, но попытка оторвать голову от земли потерпела неудачу.

В лицо ему брызнула ледяная вода.

— Давай же, Волк, приди в себя.

Он окончательно открыл глаза и увидел, что его пленница улыбается. Он попытался сесть, но голова немилосердно гудела. Волк с трудом превозмог подступившую к горлу тошноту и, осознав, что себя не обманешь, вновь опустился на землю.

— Долго я был без сознания? — поинтересовался он.

— Не очень.

Она сидела рядом, глядя на него сверху вниз. Ее пристальный взгляд раздражал Волка, но он не мог не признать, что она запросто могла бросить его и уйти. Она вовсе не обязана следовать за ним, она всего только пленница. Она — та, что привела солдат в мирное селение гуронов.

— Возьми, Волк, выпей воды, — что-то мокрое коснулось его руки. Он поднял глаза на Онор. — Возьми, а то у тебя вид… ну, не лучший.

Он принял у нее раковину, которую она неизвестно где разыскала, и сделал глоток. Ему действительно стало легче. Осталась лишь неимоверная усталость во всем теле. Солнце еще жгло, но они находились в тени огромного дуба, где стояла вечная прохлада.

— Как ты смогла перетащить меня сюда? — спросил он негромко. Онор улыбнулась с насмешкой.

— Выходит, я не так уж слаба…

Он подарил ей долгий задумчивый взгляд. Онор продолжала улыбаться. Она боялась, что сейчас начнется старая песня: немедленно отправляемся дальше и все тут. Однако Волк закрыл глаза и погрузился в целительный сон, оставив Онор благодарить Бога, что мужчина, взявший ее в плен, был, возможно, жесток и упрям, но только не глуп. Измученная долгим переходом через горы, Онор вытянулась около индейца. Его нож висел у пояса, и Онор, слегка содрогнувшись при воспоминании о том, как она однажды попыталась завладеть им, все-таки протянула руку и рискнула взять его. Волк не проснулся, и она вздохнула с непередаваемым облегчением. Теперь она почувствовала себя смелее. Она уже привыкла рассчитывать на Волка, но сегодня она не была уверена, что он защитит ее. Даже не пытаясь припрятать оружие и, не задумываясь, что назавтра ей влетит от Волка за непослушание, она уснула, свернувшись калачиком на мягкой теплой траве.

Единственное, в чем в тот день ошибся вождь гуронов Красный Волк, была причина, по которой Онор-Мари не бросила его. Ибо не было такой причины.

Она всего только позабыла, что неподалеку поселок колонистов, охраняемый французским фортом, позабыла, что собиралась бежать, что она в плену, что ей грозит незавидная судьба разделить будущее с посторонним ей человеком.

Все это как-то не пришло ей в голову…

Ей приснилось, будто она вновь одна на тонущем судне, ветер хлещет ее по щекам, и ледяные брызги заставляют ее дрожать. И еще страх, бесконечный страх перед одиночеством и пустотой. Серый мир, где она была совершенно одна…

Но вот кто-то тронул ее за плечо. Она вся вскинулась, бледная, с болезненно бьющимся сердцем, с ножом в судорожно сжатой руке.

— Ты не отдашь мне мой нож? — она вздрогнула, вжав голову в плечи.

Волк выглядел вполне спокойным. Он протягивал руку, ожидая, пока она придет в себя.

— Н-нож?.. — она ожидала вспышки гнева. Волк не шевелился. Стоял над ней и терпеливо ждал.

— Так отдашь или нет?

Она молча вложила в его руку оружие и вздохнула. Он удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Спи, Тигровая Лилия, еще очень рано.

— Ты куда?

— А ты не голодна?

Ему не стоило спрашивать об этом. Желудок Онор отозвался протестующей резью. «Еще как», — подумалось ей. Но все-таки она откликнулась безрадостно:

— Ты уходишь? Можно, я пойду с тобой?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, Лилия. Ты производишь столько же шума, сколько отряд солдат.

— Ну да… — протянула она обиженно.

— Спи. Я буду недалеко.

Он исчез. Еще только едва занимался рассвет. Онор поежилась от утренней прохлады и закрыла глаза. Ей казалось, что она больше не заснет, но не прошло и двух минут, как она провалилась в темные глубины глубокого спокойного сна.

Онор ожидала увидеть нечто, подобное тому временному поселку, куда привел ее Волк в первый раз. Но то, что открылось ее взгляду, было едва ли похоже на тот военный лагерь индейцев в лесу. Деревня гуронов находилась на берегу живописного озера, больше походившего на море, потому что противоположного берега она не увидела. Легкий туман клубился над водой.

Песчаный берег порос пушистыми елями. Лес кое-где спускался к самой воде, кое-где отступал, уступая место золотистым отмелям. Большая деревня занимала внушительную территорию. Остроконечные вигвамы стояли аккуратным полукругом; повсюду горели костры, на которых готовили еду; под ногами носились с звонким лаем собаки. До Онор донесся веселый женский смех, шумная возня детей. Она оторопело огляделась и не заметила признаков войны. Более мирную картину трудно было бы вообразить. Минуту спустя, правда, она заметила и часовых, и хорошо вооруженных мужчин, и царящую здесь настороженность. Оглядевшись, Онор узнала некоторых индейцев, неожиданно обрадовавшись знакомым лицам. Здесь был беловолосый Мудрый Лось, старчески дряхлый и сморщенный, Олений Рог, отец Быстрого Оленя, известный своим суровым нравом, и неуклюжий Паук, чьи длинные конечности неловкими плетями торчали из кожаной рубашки с бахромой. Увидев появившихся из леса Волка с Онор-Мари, все они потянулись к центру поляны, где всегда совет племени решал все важные вопросы. Онор почувствовала на себе взгляд сотен глаз. Индейцы расступились, пропуская прибывших к старейшинам, которые стоя в гордых позах, ожидали их, не делая ни единого шага навстречу. Мудрый Лось, самый старый и уважаемый, стоял чуть впереди остальных. Он вежливо ответил на произнесенное Волком приветствие. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Потом Онор ощутила, что рука Волка легла ей на спину, и она вынуждена была сделать шаг вперед.

Волк произнес несколько слов. Онор уловила лишь отдельные слова, кляня себя, что так лениво учила язык индейцев. Она с беспокойством глянула на Волка. Что-то в его виде не нравилось ей. Что-то было не так. Она читала сомнения в его холодном взоре. Сердце ее вдруг замерло в груди.

Красный Волк смотрел прямо перед собой. Он видел внимательные глаза верховного вождя, ясно видел их в тот самый момент, когда он выдвинул Онор вперед, готовый отдать ее на суд своему племени. Они все чувствовали что-то, они ждали его слов, объяснивших бы все, но язык вдруг страшно отяжелел. Он еще раз вгляделся в стоящую около него женщину, чьи длинные волосы золотились на солнце. «Ты обрекла моих братьев на смерть, — беззвучно прошептал он. — Ты привела бледнолицых, когда воины охотились в лесах. Ты сбежала в суматохе, оставляя за собой хаос и смерть», — воспоминания отрезвили его, рука на ее плече вновь стала твердой. Но слова обвинения застряли в горле. Поневоле он вспомнил, как она испугалась, когда они связанные по рукам и ногам находились в плену у алгонкинов. И, как и тогда, он спрашивал себя:

— Почему же ты испугалась, Тигровая Лилия? Почему? Почему ты так упрямо доверяла мне, дочь моих врагов? Ты не сбежала, когда я лежал без сознания и не мог помешать тебе. Ты боялась причинить мне боль. Как же так? Я вел тебя на верную смерть, а ты ничего не желала видеть. Чем же я буду лучше тебя, если теперь позволю тебе погибнуть? Что оправдает меня перед моим народом, если я скрою твое предательство?

Рука на плече Онор то слабела, то напрягалась. Волк посмотрел верховному вождю в глаза, темные радужины, казалось, поглощали старца.

Голос воина прозвучал ровно. Никто не заметил внутренней борьбы, терзавшей его.

— Я привел мою пленницу, Тигровую Лилию. Она будет спать у наших костров, есть нашу еду. Тигровая Лилия будет одной из нас.

— Красный Волк прощает пленнице побег?

— Тигровая Лилия просит прощения.

К счастью, Онор не очень хорошо поняла, о чем речь, иначе она вряд ли бы промолчала. Она уловила только, что будет принадлежать к племени.

Мудрый Лось с сомнением посмотрел на светловолосую привлекательную женщину в длинном шелковом, хотя и потрепанном платье.

— Твоя пленница станет женой Паука?

— Пусть скажет Паук. Я привел ее для своего племени, — Волк склонил голову, делая знак, что примет решение совета.

— Хочет Паук сказать?

— Пусть Тигровая Лилия сядет у моего очага, — голос Паука не выражал особого восторга, да и непохоже, чтоб его как-то задел ее побег. Он был пассивен настолько, что ему было все равно. Но взгляды остальных с удовлетворением обратились к Онор, так, словно это было ее собственное решение.

— Что ты им сказал? — прошипела она. Волк чуть сжал ее плечо, скорее успокаивая, чем желая причинить боль.

— Да будет так, — сказал он. — Моя пленница войдет в вигвам Паука.

И эту-то фразу она поняла без перевода.

Стояли последние дни лета. Уже начинали желтеть листья, и в воздухе колебалась блестящая паутина. В то утро Мудрый Лось остановил Онор и строго спросил:

— Готова ли Тигровая Лилия?

— К чему? — машинально переспросила она.

— Через семь лун воины возьмут себе жен, и все племя будет праздновать день свадеб.

У молодой женщины упало сердце. Вот и наступил день, которого она боялась. Она слабо запротестовала.

— Я могла бы щедро одарить твое племя, Мудрый Лось, если б ты только захотел. Если б вы только отпустили меня домой…

— Мой народ не нуждается в своих дарах, дочь бледнолицых.

— Ну конечно, твой народ страшно нуждается в мадам Паук. Это просто спасет его от вымирания.

— Не смей, скво! Тебе оказали честь. Не заставляй меня пожалеть.

Она убежала, чтобы не расплакаться перед старым вождем. Но когда она потеряла его из виду, желание плакать прошло, и ее охватил безумный гнев.

«Будьте вы все прокляты! — прошипела она. — Я ненавижу вас всех, ненавижу!»

Она увидела Волка, и ее злость и досада стали непереносимыми.

— Волк! — возмущенно окликнула его Онор. Он повернул голову и спокойно посмотрел на нее. Сидя на поваленном бурей дереве, он с помощью ножа что-то мастерил. Онор тряслась от гнева.

— Волк! Ты не можешь допустить этого! Пусть ваш вождь убирается к дьяволу. Я не собираюсь спать с Пауком.

— Он возьмет тебя в жены при всем племени.

— Вот еще! Я не хочу этого. Слышишь?

— Лилия, не шуми. Ты здесь пленница. Слово вождя — закон. Ты должна быть благодарна. Паук хороший охотник.

— А мне без разницы, какой он охотник. Он мне противен! Понимаешь? Я не просто его не люблю, он мне гадок, как насекомое.

— Ты к нему привыкнешь, Тигровая Лилия. Это — твоя судьба.

— Ни за что.

— Лилия, тебя никто не будет спрашивать. Ты — пленница, пойми же. Ты подчинишься, иначе нельзя.

— Я не подчинюсь.

— И не думай об этом.

— Волк! Я не смогу, понимаешь?! Я не хочу! Ты притащил меня сюда, теперь изволь отвечать за это!

— Я привел тебя как пленницу для своего племени.

— Ты меня привел! Да! И ты виноват, что я в такой беде. Что же, ты теперь будешь наблюдать, как надо мной издеваются и ничего не сделаешь?

Волк смотрел на нее устало. Он уже был не в силах спорить с этой белой женщиной, рискуя позабавить все племя их перебранкой.

— Лилия, так решил вождь. Ты сильная молодая скво. Родишь для племени сильных охотников.

Убитая его цинизмом, Онор вскричала:

— От Паука?!! Я не буду ему принадлежать, лучше смерть. Не буду и все.

Он не дотронется до меня!

— Тогда он не будет давать тебе еду, стрелять для тебя дичь и защищать тебя.

— Кто-нибудь сжалится надо мной.

— Нет.

— Я умру с голоду, но не стану жить с ним, как с мужем!

— Он имеет на тебя право. И ему не обязательно иметь твое согласие, — она окаменела.

— Ты же говорил, что… — она растерялась. — Как же так?..

— Ты станешь его женой, — подчеркнул он последнее слово. Она почувствовала себя вещью, вещью, которую можно отдать, продать, подарить, делать с ней все, что угодно.

— Волк! — жалобно воскликнула она в отчаянной надежде на его помощь.

— Лилия, ты пожила с нами и знаешь наши обычаи. Ты понимаешь наш язык.

Скоро ты будешь совсем хорошо говорить. Тебе дали время, как ты просила.

Теперь время исполнить обещание. Ты готова.

— Нет, не готова. Мне страшно себе такое представить. Я, и вдруг жена этого невежи. Нет!

— Довольно, Тигровая Лилия, — его голос чуть дрогнул, по-видимому, от гнева.

— Волк, ты должен мне помочь.

«Она ничего не поняла. Ничего. Не поняла, что я уже для нее сделал.

Она ничего не поняла…»

— Если я тебе помогу, ты, наконец, прекратишь шуметь и бунтовать?

— Обещаю, — быстро согласилась она, пока индеец не передумал. — А ты поможешь?

— Возможно, — он смотрел в сторону. — Все, иди в свой вигвам, Лилия.

Она поспешила послушаться.

Вечером Лилия вновь предстала перед вождем. Она испуганно поискала глазами Волка. Он был там. Она бросила на него умоляющий взгляд. Но он выглядел суровым и отрешенным и не глядел в ее сторону. У Онор сильно колотилось сердце, каждый удар отдавался в груди, словно барабанный бой.

— Готова ли Тигровая Лилия подчиниться решению старейшин?

Онор открыла было рот, но Волк выступил вперед.

— Вождь, — обратился он к старику, — я возьму в жены эту женщину. Я привел ее к нам и имею на нее больше прав, чем Паук. Но чтобы не обидеть его, я принес для него выкуп. Он там, у порога. Десять прекрасных медвежьих шкур. Я сказал, вождь.

Онор-Мари остолбенела.

— Не будет ли возражать Паук против твоего предложения? — спросил вождь негромко. — Женщина была обещана ему.

Костлявый неуклюжий Паук проворчал:

— Как решат старейшины.

Все взгляды были устремлены на него, и Паук неохотно добавил:

— Я бы лучше взял в жены гуронскую девушку, такую, как мы…

Вожди посовещались.

— Наш брат, Красный Волк, занимает среди нас высокое положение, его подвиги нам известны. Он не обидел Паука, принес ему богатый дар. Пусть Тигровая Лилия войдет в вигвам Красного Волка.

Волк склонился перед вождем, произнося вежливые слова благодарности.

— Пойдем со мной, Тигровая Лилия, — властно позвал он. Онор вышла за ним, но когда остальные индейцы уже не могли их слышать, она разразилась гневной тирадой.

— Как это понимать, Волк? Что еще за штуки? Это, что, помощь? Это нечестно, Волк!

— Ты не пойдешь в вигвам Паука.

— Очень мудро! Что ж, по-твоему, я с радостью брошусь в твой вигвам и до конца своих дней буду жить на оленьей шкуре?

— Лилия…

— Послушай ты меня, Волк! Я ни за кого не собираюсь выходить, пока сама этого не захочу! Ты или Паук, или кто еще — не суть важно. Я не такая, как вы. Не хуже, не лучше. Другая и все. Я не могу так жить. Я привыкла к другому. Мой мир, он совсем не похож на ваш. У меня свой дом в Париже, я богата, я свободна… Ну пойми же.

— Тигровая Лилия, ты не понимаешь, куда попала. Ты не можешь сказать «не хочу», чтобы все бросились угождать тебе. Ты не дома.

У нее опустились руки. Неизбывная горечь зазвучала в голосе.

— Это правда. Я не дома. И я поняла. Здесь война. Здесь вековая ненависть между белыми и индейцами. Здесь ужас, страх и кровь. И я должна быть благодарна, что жива и что с меня не сняли скальп.

— Никто не снял бы твой роскошный скальп, женщина. Гуроны не воюют со скво.

— А как же понимать, что я здесь в плену и против моей воли мне навязывают судьбу?

— Тигровая Лилия, тебе никто ничего не навязывает.

— А как же…

Волк повысил голос.

— Слушай, Лилия, не перебивай. Тебя оставят в покое. Спустя семь лун я отведу тебя в город, и ты сможешь уплыть домой за море и не возвращаться.

Это не твой мир, ты права.

Она не верила своим ушам.

— Ты меня отпускаешь?

— Да.

У нее возникло смутное подозрение. Все лгали ей. Может быть, и Волк…

— А почему не теперь же?

— Сейчас я не могу. Через семь лун.

— Ты можешь дать мне других провожатых, — осторожно произнесла она.

— Я сказал тебе, Лилия! Я так решил, — гневно ответил Волк. Онор примирительно улыбнулась.

— Хорошо, хорошо. Я согласна обождать. Если ты действительно отпустишь меня…

— Я, что, лгал тебе, Лилия?!

— Но… Мне кажется… так неожиданно… мне кажется, должен быть какой-то подвох, — вырвалось у нее. Она тут же пожалела о том, что сказала. Лицо Волка потемнело.

— Вот так ты думаешь, Лилия? Подвох? Видно, ты не так и хочешь домой, как говоришь. Я не слышал ни слова благодарности. Раз так, я больше не помогаю тебе. Разбирайся как знаешь.

Мгновение он словно ждал чего-то, глядя в ее несчастное лицо, потом встряхнулся и пошел прочь. Онор бросилась за ним и схватила его за локоть.

Он с надеждой оглянулся.

— Нет, нет. Прошу тебя. Я не хочу здесь оставаться! Я сболтнула глупость. Я верю тебе. Конечно, верю. Прошу тебя. Я хочу никогда больше не видеть всего этого! Никогда! Никогда!!!

Она почти кричала. Волк вздрогнул. Любому было бы видно, что он обижен и разочарован, но только не Онор. Она ничего не заметила. Он не спеша отцепил ее пальцы от своей руки.

— Я отведу тебя в город, — тихо проговорил он. — Как обещал. Теперь уходи. Уходи.

Она убежала, чтобы снова не наговорить чего-нибудь сгоряча. Волк стоял, прислонившись плечом к сосне. Он медленно провел рукой по волосам, поправил нож у пояса. Взгляд его был пуст. «Да, — прошептал он.

— Да…

Это будет правильно».

Теперь, когда перед Онор не маячил призрак грядущей свадьбы, все стало гораздо проще. Казалось, мир вокруг стал светел и приветлив. Жители деревни были заняты подготовкой к свадьбам, ведь Онор-Мари не была единственной виновницей торжества. Атмосфера праздничности заразила Онор.

Ее хорошее настроение бросалось в глаза, и индейцы в свою очередь начали относиться к ней более тепло. Правда, они наивно полагали, что ее радует предстоящая свадьба. Индианки энергично пичкали ее советами, терзали подробностями обряда и бесконечными дифирамбами Волку. Она кивала, слушая вполуха. Все они искренне хотели помочь ей, и, понимая это, Онор старалась быть внимательной и любезной. Однажды она удивила и себя, и всех, обнаружив, что непринужденно болтает с Пауком, который при ближайшем рассмотрении оказался очень добродушным и безобидным, не очень сообразительным и нескладным, но вовсе не таящим на нее зла. Последняя неделя в племени гуронов протекла для Онор приятно и необыкновенно быстро.

Только Волк избегал ее. После того, как на совете старейшин он заявил на нее свои права, Онор видела его лишь мельком. В день накануне торжеств Онор-Мари уже не находила себе места. Волк ни словом не обмолвился о своем обещании, и она спрашивала себя, что на самом деле на уме у этого человека, столь непохожего на всех мужчин, с которыми она только общалась в своей жизни. Она верила ему, но, все-таки, в первую очередь его волновали интересы его народа. Ее заставили примерить вышитый сложным узором костюм невесты. Выбитая из колеи, растерянная, полная сомнений, Онор сбежала в лес после экзекуции, и сидела одна до самого вечера, моля Бога об одном — чтоб ее оставили в покое.

— Готова ли ты, Тигровая Лилия? — вопрос заставил ее вздрогнуть.

— Волк?

Он стоял на тропинке с кожаным мешком, заброшенным за плечо, явно готовый к дальнему походу.

— Готова ли ты? Или Лилия передумала?

— Да что мне готовиться? У меня ничего нет…Только я сама да та одежда, что на мне.

— Хорошо. Тогда следуй за мной, — он равнодушно скользнул взглядом по ее платью и зашагал вперед.

Онор не думала, что все будет так. Волк словно нарочно пытался вывести ее из равновесия, и действительно, Онор скоро захотелось закричать, что она передумала, что ей не нужна ничья помощь, и чтобы он убирался ко всем чертям. Он шагал и шагал по лесу, не оглядываясь, не замечая ее, холодно глядя куда-то вперед. Она регулярно теряла его из виду, когда он своей бесшумной пружинящей походкой исчезал за деревьями. Онор кусала губы от досады. Когда она была его пленницей, она всегда могла упереться и требовать, чтоб он сбавил шаг. Но сегодня она не обязана была тащиться за ним из последних сил, наоборот. Это он делал ей одолжение. Долго Онор не выдержала. Она бросилась бегом за индейцем и, поравнявшись с ним, просто загородила ему дорогу.

— Что происходит? — проговорила она, задыхаясь от бега. — Клянусь Богом, я не понимаю тебя. Если ты не хочешь… Я не заставляю тебя. Или ты сердишься? Наверное, так и есть, ты рассердился, что я тогда налетела на тебя. Я просто подумала, что ты… что ты…

— Что подумала Тигровая Лилия? — его голос звучал сдержанно и надменно. Она почувствовала, что ее глаза увлажняются, и с досадой выкрикнула:

— Я подумала, что ты купил меня, как покупают кусок мяса или уличную девку, вот, что я подумала!

Его руки сжали ее плечи, и он с силой толкнул ее к ближайшему дереву.

Она ударилась спиной о ствол и растерянно подняла глаза. Ей удалось вывести его из себя! Она была зажата между его сильным закаленным телом и дубом в два фута толщиной, чья толстая кора царапала ей лопатки. Его руки уперлись в дерево на уровне ее лица, не позволяя ей ни вырваться, ни даже отвернуться.

— Если бы я хотел тебя, мне стоило только протянуть руку!

Она вдруг вспомнила, как в ее родных местах мужчины рассказывали об охоте на волков. Только не отводить глаза, ни в коем случае не отводить глаза, иначе зверь бросится в тот же миг. Конечно, Волк не зверь, но он ближе к природе, чем, скажем, она, и у него должно быть что-то общее с этими коварными созданиями. Она упрямо встретила его гневный взгляд. Глядя прямо в черный мрак его глаз, она спросила:

— А как же проклятие, которое падет до седьмого колена на весь род обидевшего женщину?

— Я последний в своем роду, — ответил он холодно. Онор улыбнулась, словно оценив ответ. Она подняла руки и сжала его запястья.

— Ну все, Волк, довольно… Я погорячилась. Ты тоже. Пусть они воюют, если хотят. Нам с тобой нечего делить.

Он медленно опустил руки. Она видела, что победила его гнев, но в нем еще жива обида на ее несправедливые слова. Не выпуская его запястий, она тихо проговорила:

— Извини меня, Волк. Я не знаю, что сказать. Я не думала ничего из того, что наговорила. Это вообще не я говорила, не настоящая я…

Она сглотнула слезы и выпустила его руки. Из темных блестящих глаз Волка ушло высокомерное выражение, он вздохнул и легко коснулся ладонью ее разгоряченной щеки.

— Что сделали они тебе, Тигровая Лилия, эти странные бледнолицые, чтобы навсегда отучить тебя верить?

Она покачала головой.

— Я все сделала сама. Все сама… — она рассеянно провела рукой по глазам. И она сделала это… сделала то, чего не делала никогда. Она рассказала ему то, чего никогда и никому не рассказывала: о своем детстве, о Генрихе д’Арно, своем первом возлюбленном, о его дяде бароне, о своем замужестве, о страшном дне свадьбы и о годах одиночества, которое ей так и не удалось заполнить. Он выслушал все, и когда она кончила, она услышала печаль в его голосе.

— Что стало с твоим возлюбленным?

— Я не знаю. Я не видела его с дня своей свадьбы, когда он страшный и пьяный стоял с факелом у меня на пути. Я никогда не интересовалась его судьбой.

Наступившая вслед тишина не была гнетущей. Отдельная маленькая война окончилась миром. Когда они продолжили свое путешествие, Онор чувствовала, что на нее снизошло умиротворение. Мир обрел яркие краски, зелень леса сверкала на солнце, озаряя светом ее душу, даже птицы пели громче обычного. Она снова была свободна и счастлива.

Ближе к вечеру небо обложило тучами и начал накрапывать дождь. Это был уже настоящий затяжной осенний дождь, хотя эта грустная часть года еще не вступила в свои права. Чтобы не мокнуть напрасно, Волк на скорую руку построил шалаш из еловых веток, который приютил их на ночь. Он предусмотрительно запасся провизией на пару дней, и в его заплечном мешке нашлось два одеяла из отлично выделанных бобровых шкурок.

Онор никогда еще не спала так крепко, как в эту ночь. Впервые за много недель, даже месяцев она чувствовала себя в абсолютной безопасности, как ни нелепо это звучало в самом сердце пожираемого войной мира. Но она чувствовала себя защищенной. Волк знал эту местность, как свои пять пальцев, она направляется домой, наконец ее приключения кончатся. Так думала она, проснувшись от страшного шума хлынувшего ливня. Крыша шалаша, покрытая еловыми ветками и листьями, не пропускала воды. Было тесно, но тепло. Онор обнаружила, что лежит, уткнувшись лбом в плечо Волка, так что ей передавалось его тепло. Нежное шелковистое прикосновение мягкого меха доставляло ей удовольствие. Было раннее утро. Онор чуть шевельнулась, и сразу услышала вопрос:

— Не пора ли в путь, Тигровая Лилия?

Вопрос показался Онор диким.

— В такой дождь?

— Ну и что? Разве Тигровая Лилия не хочет поскорее добраться до своего корабля?

— Хочет. Но я ни за что не полезу под такой ливень.

— Он может быть затяжным.

— Ничего. Я столько ждала, что подожду еще. Или тебе не терпится от меня избавиться?

Он не ответил. Онор ощутила возникшую неловкость и затихла. Наконец, Волк, взяв свой лук, проговорил:

— Пойду раздобуду что-нибудь для завтрака.

Онор удержала его за руку.

— Пустяки, Волк. Вчерашнего зайца хватит на два дня. Ты просто боишься меня, словно я заразная.

— Тигровая Лилия, — он гневно повысил голос. Она вздохнула. И когда уже Волк научится не обижаться на нее? Видно, никогда.

— Извини, — она опередила его гневную тираду, и он вынужден был умолкнуть. В наступившей тишине слышен был лишь шум ливня, сопровождавшийся далекими раскатами грома.

— Поговори со мной, — вдруг попросила она. Взгляд холодных черных глаз потеплел.

— Ты странное существо, Лилия.

— Что ты скажешь своим, когда вернешься? Что я погибла или сбежала?

— Я не должен отчитываться. Могу сказать правду. Мое право.

— А мне показалось, что ваши старейшины навязывают всем свое мнение.

— Они лишь следят, чтобы все жили по нашему закону, — уклончиво ответил индеец.

— Значит, у тебя не будет неприятностей из-за меня?

— Странно, что ты беспокоишься об этом, Лилия.

Она улыбнулась. К ее собственному удивлению, она обнаружила, что ей нравится этот спокойный, сдержанный человек. У нее не было больше ощущения, что она в ловушке и мечется, как загнанный зверек, и к Волку у нее возникла теплая дружеская симпатия, какой у нее не было еще ни к кому.

Другую, менее импульсивную, не такую самодостаточную женщину, возможно, раздражала бы его манера держаться, но у Онор было достаточно огня на двоих. И сейчас она поддалась порыву.

— Ты знаешь, я буду немного скучать за тобой, Волк. Потом, когда я вернусь домой… — проговорила она с улыбкой, которая растопила бы и сердце инквизитора. Он смотрел на нее не отрываясь, но понять этого взгляда Онор не смогла. Было в нем что-то, будто ему были чем-то обидны ее дружеские слова, и что-то совсем другое, будто ему приятно было знать, что он стал нужен ей.

В его голосе зазвучала нотка грусти.

— Бледнолицые заключили мир с моим племенем, как заключили бы мир с волчьей стаей, лишь из страха, без уважения, не пытаясь понять. Одна только Тигровая Лилия видела в нас… во мне прежде всего человека. В моем сердце есть сожаление — я не понимал, не сразу понял. Мне казалось, ты такая, как они.

— Поэтому ты решил отпустить меня?

Он заколебался, облизывая внезапно пересохшие губы «Солжет», — почему-то решила Онор.

— Не только поэтому, — ответил он кратко.

Она не стала допытываться, зная, как трудно выжать что-нибудь из Волка, когда он этого не хочет. Да и зачем ей знать? Возьмет еще и заявит, что у него самого пошли мурашки по коже от одной мысли, что она станет его женой. «Если бы я хотел тебя, мне стоило только протянуть руку!» — вспомнилось ей. От этого сразу захотелось заглянуть в зеркало и проверить, неужели она настолько малопривлекательна. Но зеркала у нее не было, и неприятные мысли пришлось нещадно отогнать. Она по-кошачьи потянулась и лениво перевернулась на спину. Волк насмешливо заметил:

— Хорошо, что племя гуронов вовремя избавилось от тебя. Все наши скво так набрались бы от тебя лени, что никто уже не смог бы заставить их взять в руки мотыгу.

— И правильно. Женщины не созданы для работы, — с шутливой назидательностью ответила она. — Наше призвание — украшать жизнь. Кроме того, лень продлевает молодость.

— Тогда Тигровая Лилия будет вечно юной.

— Хотелось бы.

Она провела самый уютный и спокойный в своей жизни день, завернувшись в бобровое одеяло и беззаботно болтая с Волком. Ливень стих только под вечер, но Онор заявила, что уже поздно собираться в путь, когда нормальные люди уже отдыхают. Они остались в шалаше до утра.

Следующий день осчастливил их теплым солнечным утром, и хотя Онор не особенно горела желанием провести день в дороге, у нее не было ни малейшего повода снова отложить выход. Они быстро сложили свои немногочисленные пожитки. Волк был на удивление в хорошем настроении, и Онор подумала, что, пожалуй, за несколько месяцев их знакомства она впервые видит его в таком беззаботном расположении духа. Она поглядывала на него подозрительно, спрашивая себя, чего именно она не заметила. Ведь что-то же повлияло на Волка. Но ответа она не нашла, как ни старалась.

Они миновали густые заросли; впереди голубел ручей, за которым виднелась извилистая тропа, испещренная следами зверей, приходивших сюда на водопой.

— На ту сторону, — коротко распорядился Волк. Онор взяла в руку туфли, чтобы не намочить их, и босиком забрела в теплую мутную воду. Глубина ручья доходила ей до щиколоток, кое-где до колен. Ее стопы утопали в мягком иле. Около ее ног сновали мелкие рыбки, которых испугало ее появление.

— Следи, чтобы к тебе пиявки не присосались, — предупредил Волк, покосившись на нее.

— Что?! — взвизгнула она, и, подхватив юбку, ринулась на другую сторону, но поскользнулась, звонко шлепнувшись в воду. — Ну вот, — простонала она. — И на кого я теперь похожа?

Она сидела в полужидком иле, постепенно погружаясь все глубже. Даже Волк, вечно сдержанный, замкнутый Волк, и тот не скрывал веселья, наблюдая за ее страданиями.

— Ты не хочешь подать мне руку? — взмолилась она.

— Сама, — улыбаясь, он покачал головой. Она не знала, смеяться ей или злиться, и она не очень усердно притворилась возмущенной.

— Смешно? Ну, хорошо же.

Она запустила руку в мягкий ил и, набрав пригоршню грязи, запустила в Волка. Она даже попала ему в плечо. Он подошел к ручью, зачерпнул в чистом месте воды и умылся. Пока он нагнулся, следующий снаряд попал ему в спину.

— Лилия… Ну погоди же…

Он угрожающе шагнул к ней, и Онор с неожиданным проворством вскочила и даже умудрилась пробежать несколько шагов прежде чем снова шлепнулась в серую скользкую массу. Осознав, каким пугалом она сейчас выглядит в своем мокром, прилипшем к телу, черном от ила платье, Онор рассмеялась, закрыв руками выпачканное, как у трубочиста, лицо. Волк подошел и извлек ее из грязи. Он бессердечно смеялся над ней, глядя, как она горестно разглядывает собственное грязное платье. Онор не могла осуждать его, ее вид рассмешил бы и Господа Бога.

— Нечего издеваться, — простонала она, надрываясь от смеха. — И как тебе это удается, завести нас если не к пропасти, то, по меньшей мере, в болото?

— Тигровая Лилия, тебе довольно лохани, чтоб утонуть. Меня не вини.

Иди теперь отмывайся. Иначе я никуда с тобой не пойду.

— Что еще за снобизм? — хихикнула она.

— Как?

— С каких пор жителя лесов смущает женщина в грязном платье?

Он оглядел ее критически.

— Ты можешь не бояться никаких врагов в таком виде. Все разбегутся.

— Да ну тебя, Волк. Подумаешь, немножко оступилась.

Он смотрел на нее с таким выражением на лице, что она немедленно направилась умываться. Она нашла более-менее глубокое место и выполоскала ил и тину. Это оказалось далеко не просто, и, когда она вышла на берег, ее зубы выбивали чечетку.

— Холодно, — пробормотала она, дрожа. — Где там у нас были одеяла?

Волк бросил ей одеяло, в которое она тут же завернулась. Индеец уже разжигал костер. Онор подошла и протянула руки к огню. Ее улыбка была дружелюбной, и Волк тоже невольно усмехнулся. Она устроилась рядом. Ее тонкое, освещенное улыбкой лицо в отблесках костра стало необыкновенно красивым, нежным, полным жизни. Ее длинные волосы коснулись плеча Волка, он нервно сглотнул и слегка подался в сторону.

— Когда ты обсохнешь, — сказал он веско, — нам надо будет торопиться, Лилия. Мы вступаем на землю алгонкинов.

Онор-Мари только вздрогнула.

Перед Онор-Мари открылся пейзаж, простой и величественный в своей вековечной красоте. Она смотрела вниз с вершины поросшего спелой голубикой холма, затаив дыхание, очарованная, потрясенная.

— Я понимаю, почему индейцы не хотят покидать эту землю, — сказала она Волку. — Здесь и правда красиво.

Он указал в восточном направлении, где на изумрудной равнине виднелись черепичные крыши.

— Там деревня бледнолицых. Они поселились на земле алгонкинов. Но их охраняют солдаты, много солдат. Алгонкины боятся их. Но однажды солдаты не смогут им помочь, и здесь снова будут свободные земли.

— А там, за озером?

— Там живут алгонкины. Враги гуронов. Враги бледнолицых.

— Уж вы-то, индейские племена, могли бы как-то договориться между собой.

— Это не так-то легко, Лилия. Хотя в твоих словах есть своя правда. Но ты слишком мало знаешь. Не можешь понять. Впрочем, твои франки не ладят с английскими солдатами, хотя имеют кожу одного цвета. Почему?

— Черт их знает… Я всегда была далека от политики. Похоже, и те и другие просто зарятся на одни и те же новые земли.

— Которые не принадлежат ни тем, ни другим.

— Да, но вы здесь давно уже разобрались, где чья земля. Вот и жили бы спокойно каждый на своей.

Они спустились с холма по извилистой тропе. Судя по отдаленному мычанию, ее протоптал пасшийся здесь скот.

— Сделаем небольшой крюк, — тихо сказал Волк. Она коротко кивнула. Они сошли с тропы и свернули в заросли. Мгновение спустя Волк остановился и сделал Онор знак молчать. Невдалеке хрустнули ветки.

— Наверное, корова, — шепнула Онор. Он покачал головой.

— Голос, — едва слышно проговорил Волк. Через секунду она услышала, что он был прав.

— Индейцы?

Он отрицательно качнул головой. Голоса приближались, и Онор послышался приглушенный смех. Они стояли, полускрытые густым орешником.

Волк настойчиво нажал на ее плечо.

— На землю.

Она растянулась на траве, Волк тут же присоединился к ней. Какое-то время они выжидали, пока обладатели голосов не появятся в пределах видимости. Сквозь просвет между ветками хорошо видна была дорога, заросшая травой и полевыми цветами. Здесь, должно быть, редко кто проходил.

Наконец, на тропе появились двое, и Онор невольно улыбнулась, а Волк заметно расслабился и отпустил лук, в который уже готов был зарядить стрелу. Это были совсем молоденькая девушка и ее столь же юный кавалер.

Он держал в руках горсть лесной ежевики, а девушка брала их по одной и отправляла в рот. Они чему-то смеялись, уверенные, что одни здесь.

Прикончив ягоды, они остановились в двух шагах; тонкие руки девушки обвили шею ее спутника, и их губы слились в бесконечно долгом поцелуе. Онор еле сдерживалась, чтобы не хихикнуть. Она еще никогда не пробовала тайком подглядывать за влюбленными. Волк наблюдал за развернувшейся сценой задумчиво и совершенно серьезно. Выражать удивление он считал недостойным, и поинтересовался равнодушно, даже вскользь, словно между прочим:

— Что они делают?

— Целуются, — машинально ответила она шепотом.

— Зачем?

Онор прыснула. Бедные влюбленные встрепенулись и, как испуганные птицы, бросились наутек. Онор расхохоталась, свернувшись в клубок, потому что от смеха у нее сводило все внутренности. Последнее, что она успела заметить, был понимающий взгляд оглянувшейся девушки. О чем она наверняка подумала, Онор тут же догадалась и всхлипнула от смеха. Вытирая выступившие слезы, она увидела, что Волк, непоколебимый, как скала, ждет, пока она отсмеется и придет в себя.

— Волк… — она снова хихикнула, — что значит «зачем»? У вас, что, люди me влюбляются, не женятся, не рожают детей?

Казалось, он был озадачен.

— Ты ведь не хочешь сказать, что белые так… размножаются?

У нее началась истерика. Ей понадобилось несколько минут, чтобы хоть отчасти отойти.

— Нет, конечно… Просто, пока они еще не женаты, и пока… м-м… не живут вместе, должны же они как-то выражать друг другу свои чувства? — Волк подпер рукой подбородок и сосредоточенно уставился на нее. Онор почувствовала, что начинает заливаться краской. — Вот и… Ну, вот они и целуются.

— Это такой обычай?

— Обычай? Нет. Зачем обычай? Это не обязательно. Не хотят, не надо.

Никто не заставит. Но они хотят, вот и весь смысл. Понимаешь?

— Не совсем.

Она беспомощно развела руками.

— Раз ты не понимаешь, ничего тут не поделаешь. Детей ведь тоже не обязательно иметь, но они почему-то есть. Это же не обычай, правда?

— Не обычай. Но так надо.

— Сдаюсь, — она упала спиной на траву. — Я сдаюсь. Когда-нибудь сам поймешь.

— У нас нет такого.

— Уж это я поняла. Надо же, какая чистота нравов. Впрочем, я ведь скорее исключение из правил. Большинство девушек выдают замуж за выбранный их родителями денежный мешок или титул, или и то, и другое. Они до свадьбы едва ли обмениваются парой фраз, какие уж там поцелуи. Это… так, тайком, если повезет.

— У бледнолицых странные обычаи. У гуронов отец не станет неволить девушку, если она не хочет.

— Приличная девушка не знает, хочет она или нет. Она посещает балы под присмотром родителей, которые присматривают ей выгодную партию. Все остальное время она сидит дома и не ходит дальше церкви. Откуда ей знать?

— Странный обычай. И они потом довольны, эти женщины?

— Кто-то да, а кто-то нет. Кому это потом интересно?

— И если нет, они возвращаются к родителям?

— Что ты, никогда! Это навсегда.

— Странно.

— Ты прав. Кто-то тихо горюет, кто-то тихо изменяет, каждая как-то устраивает свою жизнь.

— А ты, Лилия? Что хотела делать ты? Ты стала женой старца, — она подсунула себе руку под голову, чтобы было удобнее, и, глядя в небеса, ответила с чистосердечностью, которая всегда шокировала всех, кто хорошо ее знал.

— Я? Не знаю. Пожалуй, изменяла бы, но очень тихо. И надеялась, что однажды он навеки даст мне свободу.

— В твоем сердце есть жестокость.

— Знаю. Но я только искренне говорю то, о чем другие молчат. И мне кажется, ты можешь понять меня.

Он протянул руку, помогая ей встать. Они углубились в лес, продолжая переговариваться вполголоса. Наконец, разговор стих, и они молча боролись с зарослями, переступая через колючий бурелом.

Красный Волк все чаще с беспокойством прислушивался к таинственным звукам леса. Онор ничего не слышала, но знала, что понапрасну Волк не станет волноваться, он не паникер, это уж точно.

— Что там, Волк? — нервно спросила она.

— Я еще не знаю, Лилия, но я чувствую присутствие врага.

— Почему именно врага?

— Потому что друзьям здесь взяться неоткуда, — отрезал он.

Они шли еще некоторое время, затем Волк остановился, уставившись в землю.

— Смотри.

Она подошла поближе, но не увидела ничего, кроме золотистого песка.

— И что, Волк?

— Не видишь, следы, — она действительно разглядела, что по песку недавно ходили, но не видела в этом ничего странного.

— Это следы алгонкинов. И совсем свежие, — сказал Волк.

— Почему именно алгонкинов? — Онор подумала, что у Волка должно быть железное терпение, чтобы отвечать на все ее вопросы.

— Посмотри на этот отпечаток. Видишь, какой заостренный. Такие мокасины шьют алгонкины. Наши племена враждуют давно.

Онор знала, что в местной политике ей все равно не разобраться. Надо принимать жизнь такой, как она есть…

— Что ж, Волк, твой единственный солдат поступает под твое командование, — она иронически усмехнулась. — Какие будут распоряжения?

— Сворачиваем на ту тропу, — они нырнули в густые заросли, где, по-видимому, давно не ступала нога человека. — Лилия, слушай меня. Делай все, как я скажу. Эта дорога ведет в форт, который давно сгорел, — до Онор донесся боевой клич, но Волк не обращал на него внимания. — Беги туда. Не задавай вопросов. Я их задержу. Закрой ворота на засов. Спрячься, где сможешь. Беги!

— А ты?!

— Скорее. Я знаю, как пробраться туда. Я тебя догоню. Обещаю.

Ей не оставалось ничего, кроме как послушаться. Все равно от нее не будет проку, если нападут индейцы. Боевой клич прозвенел уже совсем близко. Волк обнажил свое оружие, его зоркие глаза внимательно оглядывали безобидный пейзаж: изумрудные травы, яркую зелень высоких сосен, веселые солнечные блики кругом. Онор помчалась со всех ног. Действительно, как и утверждал Волк, скоро она увидела, что на вершине холма чернеет бревенчатый дом, обнесенный высоким частоколом. Ворота были не заперты.

Она вбежала туда…Но кто-то занял убежище до нее. Во дворе высокий мужчина в кожаной безрукавке рубил дрова. Это был белый человек, бородатый, очень крупный, с широким лицом и большим носом.

— Ты откуда, крошка?

— О месье, — она еле отдышалась. — Индейцы…

Он раскатисто рассмеялся.

— Нет здесь рядом никаких индейцев. Тебе померещилось, малышка. Подика сюда.

Она приблизилась, и он снова расхохотался.

— А ты миленькая, крошка. То-то Френки обрадуется, — он ударил топором по бревну так, что он остался торчать. — Ну-ка, малышка, пойдем в дом. Не смущайся. Мы с Френки там неплохо обосновались, тебе понравится. Хочешь виски? Шотландский…

Ей не нравилось все это, ох, как не нравилось. Но отступать было некуда.

— Я… подожду здесь моего друга, — сказала она. Но бородач схватил ее за руку и грубо втащил в дом.

— Что вы делаете?! — вскрикнула она. — Оставьте меня!

Его смех резал ей слух. Он толкнул ногой дверь, и она захлопнулась с противным скрипом.

— Ну-ка, крошка, покажи, на что ты способна.

Она вырывалась, но не могла высвободить руку.

— Да не дергайся ты, — резко прикрикнул на нее бородач и рывком притянул ее к себе. Огромные руки сжали ее, как игрушку.

— Оставьте меня в покое! — закричала она. Он ударил ее по щеке и швырнул на пол.

— Не смей отказывать мне, слышишь, ты!

Она отбивалась и кричала, умудрившись расцарапать ему лицо и прокусить до крови ухо. Он только разозлился, выругал ее и всем своим массивным телом навалился на нее. Он был невероятно тяжел, но ловкости ему недоставало. Онор упорно отбивалась, не очень-то веря в успех. Ее силы убывали. И тут бородач неожиданно захрипел, и из его горла показался заостренный кончик стрелы. Отпустив руки Онор, он схватился за стрелу, его глаза округлились, и он упал мертвым, прижав Онор к земле. Огромное обмякшее тело весило столько, что Онор не могла отбросить его. Наконец, убитого рывком оттащили в сторону, и Волк нагнулся над ней. Она позволила ему поднять себя, но шок никак не проходил, и спустя четверть часа она все еще истерически рыдала у него на груди. Волк не тревожил ее утешениями. Он спокойно ждал, пока она выплачется и успокоится. Красная от стыда и обиды, потрясенная до глубины души, Онор ожидала, что Волк скажет что-то вроде:

«Видишь, каковы все бледнолицые». Но он не сказал ничего. В его сильных руках она пришла в себя и успокоилась скорее, чем можно было ожидать.

— Их здесь двое, — вдруг вспомнила она. — Где-то здесь должен быть еще один.

— Но ты больше не одна, — напомнил Волк. Этого было достаточно, чтоб ее ужас отступил.

— А индейцы? — спросила она.

— Алгонкины? Я отвлек их. Они сбились со следа. Но скоро они все поймут и будут здесь.

— Тогда уйдем отсюда?

— Безопаснее пока быть здесь. Мы уйдем позже.

— Хорошо, — Онор, не колеблясь ни секунды, положилась на Волка.

Судя по всему, он знал, что делает.

Онор огляделась. Вокруг висели охотничьи трофеи. Громадная кабанья голова злобно взирала со стены.

— Охотники, — проговорила Онор мрачно. — Бедные звери.

Она открыла двери в комнату и поглядела наверх. Потолок прогорел, и над головой было ясное небо. Похоже, в эту единственную сохранившуюся в форте комнату снесли всю уцелевшую от огня мебель. Там было тесно и грязно. В погребе форта оказалось предостаточно провизии. Они воспользовались запасами бывших хозяев, а тело бородача Волк столкнул в погреб. Оно с грохотом рухнуло вниз, скатившись по крутым ступенькам.

— Можешь остаться ночевать здесь, в комнате, — сказал Волк, когда во дворе совсем стемнело. — Здесь так, как живут бледнолицые. Я знаю, тебе не хватало этого.

Ей и правда недоставало привычных удобств, она истосковалась по нормальной мягкой кровати, по красивым вещам.

— А ты не хочешь остаться здесь? Места много.

— Нет. Я посторожу нас. Я буду за дверью.

Он вышел. Онор невольно улыбнулась, провожая его взглядом. Нелепая все-таки дружба связала богатую французскую баронессу и индейского воина… Онор думала, что отдохнет как следует, но удобная кровать вдруг показалась ей жесткой и колючей. Она лежала и прислушивалась. Шорох во дворе, свист ветра, так похожий на отголоски боевого клича индейцев, скрип обгоревших дверных петель… Человек по имени Френки мерещился ей в каждом углу. Тени превращались в скорчившиеся фигуры врагов…

— Вот черт, — рассердилась на себя Онор, надела платье, которое сбросила было на лавку около кровати, и решительно вышла в темный коридор.

С собой она прихватила лишь шерстяное одеяло. Волк, устроившийся на ночь на полу, так, чтобы видеть входную дверь перед собой, подскочил, его рука потянулась к оружию.

— Ты, Лилия? Что стряслось?

Она прикрыла за собой дверь и развела руками.

— Можно к тебе? — смущенно спросила она. — Мне после всего так… — она не нашла слова, выразившего бы ее состояние.

— Иди ко мне, — Волк усмехнулся, его резкие черты смягчились. Она привычно скользнула к нему под бок и накрылась одеялом. Бесчисленное число ночей она провела так, и теперь для нее это было естественнее, чем настоящая постель. Она отучилась бояться леса и темноты и сама стала настоящей дикаркой.

— Что, со мной спокойнее? — поинтересовался Волк не без насмешки.

— С тобой тепло и безопасно, — она помедлила и грустно заметила, — знаешь, Волк, я иногда спрашиваю себя, смогу ли я вернуться к нормальной жизни.

— Нормальная — это та, к которой ты с детства привыкла? Лилия, ты вернешься к своим. Через день тебе уже будет казаться, что ты никогда и не жила иначе.

— Думаешь?

— Конечно.

Она крепко проспала несколько часов, потом ей приснилось, будто возвращается Френки. Она вздрогнула и проснулась.

— Бруно, ты здесь? — услышала она низкий голос, доносившийся со двора.

— Открой, это я.

Ее кошмар воплотился в жизнь. Она хотела что-то сказать, но Волк зажал ей рот.

— Ш-ш…

Она показала жестом, что будет нема, и Волк отпустил ее. Он бесшумно сбросил с себя меховое одеяло и вытащил нож. Затем он сделал Онор знак молчания и тихо вышел во двор. Дверь заскрипела.

— Бруно? — донеслось со двора. — Индеец!!! — неприличная брань сменилась глухим ударом. Онор не могла оставаться в неведении. Она выбежала наружу. Борьба шла не на жизнь, а на смерть.

Второй охотник был таким же крупным, как первый. Должно быть, они были братьями. Он был гораздо крупнее Волка, который и сам был мужчиной не мелким. Но зато Волк был более быстрым, более проворным. Они катались по земле, и нельзя было разобрать, чьи удары точнее попадают в цель. Онор, сжав руки, не сводила с них глаз.

— Я убью тебя, — яростно рычал Френки. — И повешу твой труп на дерево, на радость воронам.

Волк вывернулся и вскочил на ноги, но мощный охотник сбил его с ног.

Нож выпал из его руки. Онор метнулась к оружию и подняла его. Но воспользоваться им не решилась, мужчины двигались так быстро, что она могла и промахнуться. Без ножа Волку было трудно справиться с более мощным соперником. Он наносил ему страшные удары, но охотник не терял сознания.

Он лишь мотал головой, словно медведь. Волк нанес ему столько ударов, что и быка уже можно было бы свалить, но тот вдруг ответил сокрушительным боксерским приемом, и Волк упал на спину. Онор поняла, что медлить больше нельзя. Она легко бросила нож так, чтоб он проскользил по земле. Ей удалось добросить его на расстояние вытянутой руки, так что Волк смог схватить его. Индеец тут же полоснул противника по горлу. В следующее мгновение Волк уже был на ногах, а еще спустя десять секунд враг лишился курчавого скальпа. Онор даже отвернуться не успела. Волк стоял, тяжело дыша.

— Что, без этого нельзя? — рассердилась она.

— Алгонкины идут! — воскликнул он вместо ответа на ее вопрос. Онор махнула рукой на охотника.

— Только убери, ради Бога, эту дрянь подальше. Я не переживу, если ты перепачкаешь меня его кровью. Ох, Господи… Ты хоть цел, Волк?

— Да. Вот теперь пора спасаться, Лилия. На нас идет целый отряд.

— Как мы сбежим? Мы же в ловушке!

— Через задний ход.

— Там нет никаких ворот!

— И не надо.

Он увлек ее за собой в дом. У окон комнаты, где она отказалась ночевать, росло раскидистое дерево. Волк придвинул к окну скамью и вылез наружу.

— Лилия, не отставай.

Она последовала за ним. Волк ловко влез на самую верхушку и оттуда спрыгнул на плоский верх бревенчатого частокола. Онор старалась точно повторять каждый его шаг. Волк дождался ее и спрыгнул с частокола вниз, мягко спружинив на полусогнутых ногах. Он уже был за пределами форта. Онор посмотрела вниз.

— Здесь не меньше трех ярдов!

— Прыгай, Лилия! Слышишь, они сломали ворота.

Она скорее упала, чем спрыгнула, и осталась сидеть на земле, схватившись за ногу. Она никак не могла встать.

— Не говори, что ты сломала ногу, Лилия, — выдохнул он.

— Не знаю. Я не могу встать… Черт, моя нога…

— Держись, Лилия. Обопрись о меня. Давай же.

Он заставил ее подняться и крепко обхватил.

— Хотя бы до леса, Лилия, давай, сделай усилие.

Она шла, вцепившись в Волка, почти не ступая на ногу. Он почти нес ее. Только когда они добрались до чащи, он позволил ей сесть.

— Покажи, что ты повредила.

— Колено. Левое.

— Покажи. Я посмотрю, что можно сделать.

Она смущенно поколебалась, но колено болело, и враги были совсем близко. Она осторожно приподняла платье. Волк пожал плечами и, не выдержав, поднял ее юбки выше колен, принявшись ощупывать ее колено. Она покраснела. Волк сердито проворчал:

— Перестань краснеть, Лилия. Думаешь, я никогда не видел женских ног?

— Не моих.

— Лилия, если ты будешь так краснеть, я решу, что ты видишь во мне мужчину.

— А кого я должна в тебе видеть, хромого зайца?

Он смотрел на нее с насмешкой.

— Разве не Тигровая Лилия говорила, что индейцы не люди?

— Я говорила, что вы не такие, как мы. Не перевирай моих слов, пожалуйста. И у нас это считается неприличным.

Волк презрительно пожал плечами.

— Почему?

— Не знаю. Ой! Что ты делаешь?! У меня всего две ноги. Одной мне будет мало.

— Ты ничего не сломала. Но упала плохо. Не бойся. Еще немного, и я вправлю твое колено на место.

Она вскрикнула, когда он резким движением вправил ее вывихнутую ногу.

— Ну-ка, согни ногу. Лучше?

— Лучше, — согласилась она. — Но не думаю, что смогу нормально идти.

— Сможешь, — его сильные руки уверенно растирали ее колено. После нескольких минут энергичного массажа она решила, что готова встать.

— Довольно, — взмолилась она. Волк остановился, глядя ей в лицо. Его руки замерли на ее обнаженной голени. По ее коже пробежал нервный холодок.

— Ты уверена, что уже готова идти?

— Готова, — она протянула ему руку, предлагая помочь ей подняться с земли. Неподалеку раздался громкий клич — алгонкины обнаружили их следы…

Онор побежала за Волком. Ветви хлестали ее по лицу. Она спотыкалась, оглядывалась, ожидая, что их вот-вот настигнут. Они выбежали к реке, у берега была привязана чья-то лодка. Волк втолкнул в нее Онор. В ту же минуту человек двадцать индейцев показались из леса. Их лица были ярко раскрашены белой и синей краской. Стрелы засвистели над головой у Онор.

Волк едва успел отвязать лодку. Он оглянулся на индейский отряд, затем повернулся к Онор. Лицо его осталось спокойным. На мгновение его взгляд встретился со взглядом светлых кошачьих глаз Онор-Мари. Его губы шевельнулись, словно он хотел что-то сказать, но он не издал не звука. Он изо всех сил оттолкнул лодку от берега. Ее подхватило течение и понесло прочь. Сам Волк остался на берегу. Сжав в одной руке нож, а в другой томагавк, он повернулся лицом к врагу, гордо подняв голову. Их было двадцать на одного, но он собирался дорого продать свою жизнь. Первый из противников отлетел в воду с разбитой головой…

Онор беспомощно вцепилась руками в деревянный борт лодки. Она еще не поняла, как ей воспринимать то, что случилось. Волк был загадкой для нее.

Но она не успела разобраться в нахлынувших на нее противоречивых чувствах.

Один из индейцев плыл ей наперерез. Еще несколько взмахов мускулистых рук, и его рука легка на борт лодки. Она ударила его, но недостаточно сильно.

Он подтянулся на руках, намереваясь схватить ее. Она закричала, оттолкнув его, сама потеряла равновесие. Лодка сильно качнулась. Взмахнув руками, Онор полетела в воду. Переворачиваясь, лодка ударила и оглушила ее. В глазах у нее потемнело, и Онор потеряла сознание. Ее увлекло вниз по течению.

Онор очнулась ослабевшая, обессиленная, с тяжелой головой. Она представления не имела, где находится. Она приподнялась на неудобной койке и увидела отца Мерсо, сидевшего у края ее постели. Первая ее мысль была о Волке. Последний паз она видела его, когда он усадил ее в лодку и оттолкнул от берега. И вот она жива и здорова, а где же вождь? Онор села.

— Отец, где Красный Волк? — резко спросила она у миссионера. Тот вздрогнул, очнувшись от своих мыслей.

— Вам лучше? — спросил он. — Не волнуйтесь. Вам необходимо отдохнуть.

Вам ничего больше не грозит.

— Что же произошло? — крикнула она отчаянно.

— Вас выловили из воды чуть живую. Вы были оглушены.

— А гуронский вождь? Где он? — повторила Онор.

— Он не вернется за вами. Не волнуйтесь, он далеко.

— Господи, как вы тупы. Нет ничего удивительного, что индейцы не спешат принимать христианство. Где Красный Волк, черт возьми? Ответьте же по-человечески, — она сорвалась на крик. Мерсо покраснел, но убеждения заставляли его быть мягким.

— Кажется, алгонкины увели его с собой. Взяли в плен. Их было слишком много для одного. Теперь они расправятся с этим чудовищем по-свойски.

Впрочем, индейцы гордятся умереть под пыткой. Они любят геройствовать.

Если бы их обратить в праведную веру, они были бы примером для христианского мира, — мечтательно произнес он.

Онор вскочила и принялась одеваться, не заботясь о том, что миссионер покраснел до ушей.

— Что вы? Что с вами? — ахнул он. Онор застегнула последний крючок и бросилась к лестнице. Мерсо поспешил следом за ней. — Куда вы, остановитесь!

— Оставьте, отец! Не думайте, что я буду спокойно сидеть, пока они будут истязать Волка, — она едва не сбила с ног молодого офицера.

— Дайте мне пистолет, — крикнула она на бегу. Тот растерялся и протянул ей оружие. Онор выхватила его у него из рук и молнией слетела по лестнице. Она мгновенно оглядела берег. Ничего не напоминало о бурном утре. Двое солдат разговаривали, стоя возле небольшого ялика. Онор прыгнула в него.

— Перевезите меня на тот берег, — крикнула она повелительно. Отец Мерсо застонал.

— Не надо, умоляю. Вы же погибнете.

— Скорее, — прикрикнула она на солдат. Те смотрели на нее молча. Она с мольбой повернулась к миссионеру. Тот тяжело вздохнул.

— Может, есть на то Божья воля, — пробормотал он. — Отвезите ее, куда она хочет.

Солдаты нерешительно подчинились. Казалось, лодка ползла, а не плыла.

Когда, наконец, ее дно коснулось песка, Онор, не дожидаясь помощи, выскочила из нее и бросилась в лес.

— Странные существа женщины, — заметил один из солдат. — Эта боится пропустить самое интересное из спектакля, который покажут дикари. А с виду хрупкая, но так же падка на зрелища, как любая… — он не договорил.

Если б Онор не бежала со всех ног, солдатам бы не поздоровилось.

Оглянувшись, она крикнула им со злостью:

— Безмозглые чурбаны! — и скрылась в лесу.

Онор едва углубилась в кустарники, как уловила шум. Индейские воины радовались, захватив в плен одного из вождей. Мерные удары барабанов навевали тревогу. Их бой был нетороплив и торжественен. Онор бежала прямо на их звук, который становился все громче, все настойчивее по мере того, как она приближалась. Наконец она выбежала прямо на середину поляны, где собрались индейцы. Никакие часовые не могли остановить ее. Загадочная женщина с развевающимися светлыми волосами показалась им не простой смертной, но посланницей свыше, знаком древних богов. Но вот она остановилась, и они увидели обыкновенную земную женщину с белым цветом кожи, таким, как у их врагов.

Ярким пламенем горел костер. Красный Волк был привязан к дереву.

Веревка охватывала его под мышками и была завязана позади ствола, у него за спиной. Он даже мог бы сам развязать ее, если б его не сторожили. Но он не пытался освободиться, это было ниже его достоинства. На какое-то мгновение Онор оцепенела. Она глядела на Волка, не в силах шевельнуться, вымолвить хоть слово. По его обнаженному плечу текла кровь. Один из индейцев-алгонкинов накалял в пламени костра железный прут, которым прижигал тело пленного. Индеец стоял с равнодушным лицом, всем своим видом говоря, что его задерживают по пустякам, в то время как его ждут более важные дела. Непередаваемое презрение застыло в темных глазах. Между тем, боль уже была такова, что даже Волк с его пресловутой стальной индейской стойкостью едва сдерживал стоны и сопротивлялся упорно наворачивавшимся на глаза слезам. Однако никто не смог бы заметить этого, как бы ни старался.

Он слегка повернул голову и увидел Онор. Его взгляд не выразил удивления.

— Я знал, что ты придешь, — вымолвил он негромко. Встретив его взгляд, Онор вновь обрела силы. Раскаленный прут соприкоснулся с бедром вождя. Он даже не вздрогнул, но Онор ощутила чисто физическую боль. Она подняла руку с пистолетом и резко вскрикнула:

— Прекратите! Сейчас же!

Один из истязателей, невысокий индеец с ярким пером в волосах, удивленно посмотрел на нее. Он не понимал, чего эта белая женщина хочет от него.

— Не смейте прикасаться к нему, иначе я начну стрелять, — она видела, что не произвела на них впечатления. — За мной идут бледнолицые. У них ружья. Они отомстят.

Пожилой индеец на ломаном французском языке проговорил:

— Не говори нам про франков. Нет! Франки не защищают гуронов. Разве только дочь бледнолицых будет биться с моими воинами? Ее тонкие руки защитят гурона от справедливого гнева?

— Да! Я вижу, что вас много, и что вы вооружены. Мне все равно. Но кто из вас хочет умереть? Сделайте шаг — и я выстрелю. О, я не промахнусь, будьте уверены. Эй, ты, отойди на два шага, — крикнула она на индейца, приблизившегося к гурону. Тот глянул на нее оружие и отступил. Сзади Онор была защищена толстым деревом, так что могла не бояться выстрела в спину.

И она застала индейцев врасплох. Они считали, что она безумна, но безумие для них было проявлением высшей силы, перед которой они преклонялись. Тем не менее она ничего не могла сделать. Каждая минута могла принести ей смерть. Кто-то ловко метнет томагавк — и все. Она не сможет вечно стоять с пистолетом в вытянутой руке. Волк был не слишком крепко связан. Он рванулся и освободился от веревки. Онор навела пистолет на индейцев, окруживших вождя гуронов, они нерешительно отступили, чувствуя, что ее рука не дрогнет. Воспользовавшись тем, что она отвлеклась, один из молодых воинов, стоявших в стороне, схватился за лук. Онор выстрелила, не успев подумать. Индеец покатился по земле, впрочем, раненный, а не убитый. Волк одним прыжком оказался подле нее.

Старый вождь бесстрашно шагнул вперед.

— Кто ты, скво?

— Я Тигровая Лилия, вождь.

— И чего хочет Тигровая лилия, дочь бледнолицых? Алгонкины не воюют с твоим народом, — нетерпеливо спросил старый индеец, которому неуютно было под дулом пистолета Онор. Но он был стар, сед и мудр. Не суеверия беспокоили его, его беспокоила возможная война с хорошо вооруженными французами. Кто знает, кем для них является эта смелая женщина? Может, ее смерть будет для них отличным поводом покончить с малочисленным народом, который испокон веков жил на этих землях.

Онор не могла ему ответить, она и сама не знала. Она пришла, потому что Волк никогда не предавал ее. Он единственный никогда не предавал ее.

Она вопросительно глянула на него, предлагая ему вести переговоры самому.

Волк молча оценил расстояние между ним и вождем, прошли доли секунды, потом он схватил Онор за руку и стал отходить назад, к лесу.

— Нужно бежать, Лилия, и как можно быстрее.

Он рванулся с места, и потащил Онор за собой, отшвырнув нескольких воинов, которые хотели помешать ему. Онор никогда не увлекалась физическими упражнениями, она окрепла за последние месяцы, но так бегать ей еще ни разу не приходилось. Через несколько минут она уже едва дышала.

Волк тащил ее через лес, ни на секунду не выпуская ее руки. Она спотыкалась о корни и пни, но не успевала упасть — Волк увлекал ее вперед.

Она слышала за спиной вопли, свист стрел и шум погони. Наконец они вылетели к лесной развилке. Волк попытался увлечь ее по тропинке, которой она и прибежала сюда.

— Нет, — взмолилась она. — Волк они нас догонят. Я не могу больше бежать.

— Там тупик, обрыв, — коротко бросил индеец. Онор схватила его свободной рукой за локоть.

— Зато они оторвутся от нас.

Волк метнул на нее быстрый взгляд, оглянулся и быстрым движением лесного зверя кинулся в непроходимый кустарник. Онор зацепилась за ветку и, пролетев с метр, упала на колени. Волк зажал ей рот, помешав вскрикнуть. В тоже мгновение Онор увидела десяток индейцев, промчавшихся мимо них. Увлеченные погоней, они решительно бросились по дороге к реке.

Когда они скрылись, Волк заставил ее встать. Онор стояла, покачиваясь от усталости и пережитого волнения.

— Идем, — повелительно сказал Волк и направился вперед. Она пошла за ним. Ее длинные волосы спутались и лезли ей в рот и глаза. Она сорвала несколько длинных травинок и связала их как могла. Волк шел быстро, и Онор вынуждена была почти бежать за ним. Они петляли по заросшей тропе, и вскоре добрались до обрыва. Внизу голубела река, но берег был чрезвычайно высокий и отвесный. Вождь хмуро посмотрел вниз.

— Скоро они поймут, что их провели. Ленапы будут здесь с минуты на минуту.

Его мрачность сбила Онор с толку.

— А что, разве ты не умеешь плавать, Волк?

— Разве я птица? Разве я смогу перенести Лилию на тот берег? — она невольно улыбнулась.

— Значит, Волк, ты останешься здесь, со мной? Ведь тебе грозит большая опасность, чем мне.

Индеец пожал плечами, выражая глубокое презрение. Онор отошла немного назад и вдруг, разогнавшись, решительно прыгнула в воду, подняв фонтан брызг. Вынырнув недалеко от берега, она, не торопясь, поплыла. Волк всплыл подле нее, бесшумно, как рыба.

— Я умею плавать, — гордо сказала Онор, довольная, что хоть на что-то способна без посторонней помощи. Ее сильно снесло течением, но она удачно выбралась на берег.

— Ну, теперь мы в безопасности? — спросила она.

— У ленапов пироги; они тоже переплывут реку.

— Отвернись, я выжму платье, — Волк послушно отвернулся. — Мой корабль, надеюсь, уже ждет меня. На нем-то, я думаю, можно чувствовать себя спокойно.

И они снова двинулись в путь.

К вечеру они выбрались на берег моря. Волк исчез и через несколько минут появился с легкой пирогой, той самой, в которой он не так давно вывез Онор-Мари с тонущего судна. Отремонтированный корабль покачивался на волнах, белоснежные паруса легко колебались на ветру. Вскоре они уже поднимались на борт «Белой чайки». Онор привела Волка в свою каюту, убранную изящно, словно одна из комнат в ее замке. Это была одновременно и спальня, и будуар. Индейский вождь обладал достаточной выдержкой, чтобы не проявить неуместного любопытства по отношению к этому жилищу. Его взгляд рассеяно скользнул по красному дереву и шелковым покрывалам. Онор заметила, что он сильно побледнел. Морская вода была не лучшим лекарством для его ран.

— Тебе больно? — спросила Онор, забыв с кем имеет дело. Волк посмотрел на нее в недоумении.

— Только трусливые собаки-алгонкины думают, что могут испугать воина нашего племени. В нашем роду нет трусов.

Онор смутилась, испугавшись, что индеец обиделся.

— Что ты, Волк! Я уверена, что ты самый храбрый воин в мире. Но ведь ты ранен… Я тебя перевяжу, можно?

Волк не стал спорить, и Онор осторожно перевязала его раненое плечо и глубокий ожог на бедре. К счастью, эти повреждения были не столько опасны для жизни, сколько болезненны. Индейцы умели продлевать жизнь пленных почти так долго, как хотели.

— Когда отплывает твой корабль, Лилия? — вдруг спросил Волк.

— Завтра утром… Когда я прикажу… Да я еще и с капитаном не поговорила, — она ощутила странную растерянность, словно ее уличили в каком-то проступке.

— Что ж, хорошо. Я ухожу. Ты в безопасности.

— Волк! А ты? Тебя поймают! Они убьют тебя!

— Нет. Я доберусь до своего племени, Лилия.

Он невозмутимо встал и направился к двери. Онор растерянно глядела ему вслед, не находя слов. У самого выхода из ее каюты он вдруг оглянулся и спокойно сказал:

— Я люблю тебя, Тигровая Лилия.

Онор задохнулась от неожиданности. Нет, подумать только, он даже не остановился! Уходит, как ни в чем не бывало. Онор поддалась внезапному порыву.

— Волк! — она побежала за ним. — Подожди, Волк!

Она догнала его и заставила вернуться в каюту. Она мягко положила руку ему на плечо.

— Я тоже люблю тебя.

Волк улыбнулся спокойной счастливой улыбкой. Его рука нашла ее руку, и Онор ощутила его крепкое пожатие. Так они стояли минуты три, не шевелясь, не разговаривая. За это короткое время Онор успела осознать, что за свою жизнь не любила никого, кроме этого дикого жестокого индейца, чуждого ей по духу, манерам, привычкам. Она вспомнила свою жизнь, жизнь богатой, умной, свободной и холодной женщины, и почувствовала бессмысленность и бесполезность своего одиночества, которое она гордо именовала свободой.

Она так долго отталкивала от себя любовь, так дорожила своей независимостью, и вот она наказана — чувство настигло ее в глуши, среди диких племен индейцев, случайно заброшенной в далекую страну — Новый Свет.

И ей уже неинтересно — хорошо это или плохо — любить вождя индейского племени, ей безразлично, добр он или жесток, уродлив или красив, умен или глуп. Он ее полюбил — чего ж еще. Онор привстала на цыпочки и ласково коснулась его губ. Он неумело, но с горячим искренним чувством и теплотой, ответил на ее поцелуй, но где-то в самой глубине его темных глаз Онор читала растерянность. Он не ждал от нее любви. Она была дамой в пышном кринолине, красивой и далекой, девой, пришедшей из далекой страны, загадочной посланницей небес. Он не знал, что она способна любить. Но он безоговорочно верил ей.

Онор не колебалась. Новое для нее, настоящее, сильное чувство заполонило ее целиком, до самых глубин ее души. Ее янтарные глаза излучали свет. Ее трепещущее тело тесно прижалось к Волку. На какую-то секунду Онор отняла у него руку и погасила свет. Они больше не нуждались в нем. Она отдала ему всю свою любовь, все тепло, на какое только была способна. Она бы рассмеялась, если бы кто-то упрекнул ее. Пусть у ее любви не было будущего, но она была так счастлива, что ни за что не отказалась бы от этих мгновений…

Лежа в глубокой темноте, Онор с ласковой улыбкой глядела на Волка. Он смотрел куда-то в потолок, обнимая ее одной рукой, и Онор вдыхала странную смесь запахов моря, дыма и леса.

— Белые не правы, — шепнула она.

— Почему?

— Вы такие же, как мы. Я уверена. И никакие не дикари. Разве дикарь мог бы быть таким нежным? Напротив, знаешь, какими грубыми и холодными могут быть бледнолицые мужчины, когда они добились своего, и им уже все равно. А ты чудо, Волк. Ты просто чудо. Я тебя люблю.

— Отдыхай, Тигровая Лилия, — он нежно коснулся ладонью ее щеки. Она прильнула к нему так крепко, как только могла.

— Только не уходи.

— Я буду здесь. Спи, Лилия, у тебя был трудный день.

Она блаженно вздохнула и обняла его, стараясь не касаться его раны, чтобы ненароком не причинить ему боль. Ее губы нежно коснулись горячей кожи там, где едва заметно пульсировала кровь в шейной артерии.

— Волк… — прошептала она, погружаясь в сон. В полудреме она чувствовала, как он ласково гладит рукой ее разметавшиеся по подушке длинные волосы.

Проснувшись утром, Онор в тревоге протянула руку, ища Волка. Пустота рядом заставила ее окончательно открыть глаза и вскочить. Она тут же ощутила облегчение. Волк уже поднялся и сидел в двух шагах от нее. Он поглядывал на нее искоса, словно ожидая, как она отреагирует на происшедшее. В его глазах застыло выражение недоверия. Уж слишком неожиданны были поступки Онор. Но Онор чувствовала только, как каждый уголок ее сердца затрепетал от любви и нежности. Она встала и босиком подбежала к вождю. Ее руки обхватили его шею.

— Твой корабль скоро отплывет, — спокойно заметил индеец. Онор вздрогнула. Со свойственным ей легкомыслием она и думать забыла о возвращении. Инстинктивно она прижалась к Волку. Вождь не отстранил ее, но и не шевельнулся.

— Я ухожу к своему племени. Прощай, Тигровая Лилия.

— А я? Ты покидаешь меня? О нет, Волк!

Он серьезно посмотрел на нее.

— Лилия! Скажи, чего ты хочешь от меня. Мои уши открыты, но ты молчишь. Чего ты добилась? Ты научила меня любить белую женщину, заставила отвернуться от гуронских девушек и придти к тебе. Хорошо. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Но ты не из нашего народа. Наши женщины кротки, покорны и терпеливы, а ты вспыльчива и непослушна. Ты не можешь быть моей женой, Лилия. Я закрою глаза на твой нрав, но ты не станешь жить в моем вигваме, готовить мне еду и слушаться меня. Ты не сможешь и не захочешь.

Твоя родина там, — он махнул рукой. — Там твой народ. Он ждет свою дочь.

Ты не можешь любить мою землю, ты не примешь нас и наши обычаи. Я сознаю, что бледнолицые люди не такие, как мы. У вас другие боги. И белые скво всегда будут отворачиваться, когда воин снимает скальп. Гуроны, случалось, заставляли бледнолицых пленниц жить в своих вигвамах. Но их руки не приспособлены для работы. Они не могут трудиться, как гуронские женщины. Я не отвергаю тебя, Лилия. Пойми. Как бы ты не хотела, ты не превратишься в гуронскую скво. Ты прекрасна, и я люблю тебя, но тебе нужно возвращаться к своему народу.

В голосе индейца звучала легкая укоризна, и Онор немедленно вспылила.

— В чем ты меня винишь? Что я не пойду жить в твой вигвам? А разве ты пойдешь со мной? Что ответишь, если я скажу: забудь свое племя, останься со мной, прими мои обычаи, сожги свои перья, выбрось свой томагавк, и едем в Европу начинать новую жизнь! Нет? Конечно, я не сомневалась. Нелепо требовать от меня взять в руки мотыгу.

Волк терпеливо дождался, пока она замолчала.

— Я не прошу тебя об этом. Ты не услышала моих слов, Тигровая Лилия…

Твой народ — это твой народ, гуроны для тебя чужие. Я не всегда могу понять тебя, но я вижу, что ты умна, прекрасна и еще в тебе есть то, чего нет ни у бледнолицых, ни у краснокожих скво. В тебе есть удивительная жизненная сила полевого цветка.

— Сила? — она пожала плечами.

— Да. Ты не знаешь страха. Настоящего. Ты никогда не боялась своих слабостей и никогда не боялась неизвестного. То, что ты испытывала — не страх. Когда лиса бежит от охотника — это не страх, звери не трусливы. Я только воин. Я не могу объяснить тебе все, что чувствую, но я знаю. А теперь прощай!

Он разжал ее руки, обвившиеся вокруг его шеи, и величественной походкой направился прочь. Онор побрела вслед за ним. Он решительно спрыгнул в свою пирогу.

Онор догадывалась, что ему легче было бы вновь вытерпеть издевательства дикарей, чем вот так расстаться с ней. Но он принял решение, и ей нечего было возразить. Ее сердце протестовало против его ухода. Она беспомощно смотрела, как индеец перерезал канат, которым была привязана его лодка.

— Прощай, Волк. Будь счастлив, — сказала она дрожащим голосом. Он уже держал в руках весло.

— Я все же хочу надеяться увидеть тебя вновь. Может, когда-нибудь, пусть через много лет… — произнес он мягко. Больше он ничего не сказал.

Несколько взмахов весел отнесли пирогу прочь. Онор видела, как он, добравшись до берега, выпрыгнул из лодки и скрылся в лесу. Она научила его любить, но не сломила. Просьбы, мольбы и слезы были чужды ему. Без единого слова упрека или жалобы он вернулся к своему племени, сильный, свободный и непокоренный. Онор знала, что бессильна что-либо изменить. Он не умел сдаваться, его любовь не похожа на любовь белых. И все-таки, все-таки, он всегда будет любить ее, она знала это. И вызывающе глядя в голубую даль, Онор крикнула капитану:

— Отплываем!

Она докажет себе, что не слабее краснокожих. Она сумеет унести с собой свою боль и скрыть ее. Она будет жить, как раньше, свободная дочь своего народа, но клянется перед собой пронести через свою жизнь непоколебимую любовь к одинокому гордому вождю далекого племени. Она клянется себе в этом!