Достаточно много времени ушло у нас на написание и отработку материала для альбома “Volume 4”. Не то, чтобы стало сложно придумывать песни, просто паб был всего в миле, поэтому мы начинали предлагать идеи, а в ответ было: “Ааа, ооо...”
А затем все уходили в паб пропустить по стаканчику.
Я говорил себе: я не пойду, я останусь, посижу и попробую придумать что-нибудь. Я играл немного, час, два часа, они возвращались, подмазываясь: “Ну как, у тебя получилось что-то?”
Круто, да? Я ощущал настоящее давление.
Когда нам предложили поехать и записаться в Штатах, идея пришлась всем по душе. Это был способ избежать английских налогов, да и расценки в студиях были лучше, дешевле, к тому же. Но что ещё более важно, мы думали, что это было бы классно, уехать куда-нибудь и попытаться найти другие вибрации. Мы отправились в Лос-Анджелес в мае 1972-го. Патрик Михан был знаком с Джоном Дюпоном (John Dupont) из “Dupont Company”, осветители, краски и всё такое. Большая - огромная - компания. Мы арендовали у него дом в Бел-Эйре (Bel-Air). Это было отличное местечко с чуть ли не бальным залом, выходящим на бассейн. С волшебным видом на Эл.Эй, с произведениями искусства. Жили мы все вместе, группа, Михан и две девушки-француженки, помогавшие по хозяйству и доставшиеся нам вместе с домом.
Вибрации в Америке были на славу. “Record Plant”, где мы записывались - это была не студия, а целая страна искусства, намного лучше того, к чему мы привыкли. Мы решили, что сами будем продюсировать “Volume 4”. Не потому, что мы были сыты Роджером Бейном или что-то такое, думаю, он был хорош. Но к тому времени мы столько проработали в студии, что чувствовали, что знаем, как самим всё делать. Я слышал, что Роджер исчез и с тех пор больше ни с кем не разговаривает. Я этого не пойму. Я бы хотел знать, из-за чего так вышло.
Патрик Михан тоже решил сделаться продюсером. Не знаю, с чего это. Но он там был, в контрольной комнате, полагаю, он думал, о, добавим-ка туда и моё имя. Раз или два, может, он произносил: “Что, если мы попробуем...?” и это было всё, весь его вклад в производство.
Самостоятельное продюсирование сводилось к тому, что каждый начинал: “Хочу, чтобы мой бас сделали громче”, или “Хочу это”, “Хочу то”, но это сработало хорошо. Только позже, начиная c “Sabbath Bloody Sabbath”, я начал совать свой нос глубже.
Запись заняла шесть недель, может даже два месяца. Во время этого процесса мы установили кое-какую аппаратуру в доме в Бел-Эйре, где и написали последние вещи. Там была другая атмосфера, у всех было яснее внимание, и стояла задача: “Мы должны это доделать.”
Мы всё ещё маялись дурью и по-дурацки прикалывались, но идеи и песни появлялись быстро. Может, этому способствовали также и горы кокаина. А этого добра у нас было вдоволь. Его привезли в запечатанной коробке размером со спикер-кабинет, набитой пакетами, покрытыми воском. Вы сдираете воск, а внутри чистый, фантастический порошок, целые горы его. Это было как у Тони Монтаны (Tony Montana) в фильме “Человек со шрамом” (“Scarface”). Вываливаешь кучу на стол, разрезаешь её, и нюхаешь немного, ну, вообще-то довольно много. Уорд брал дозу, потом и все остальные музыканты, много женщин и новых “друзей” появлялись в доме, и все делали по нырку.
Одним солнечным днём мы сидели в комнате с телевизором вокруг стола с вываленным на него кокаином, а также травкой. В доме повсюду были установлены кнопочки. Билл решил, что они служат для вызова прислуги и нажал на одну, но это была тревожная кнопка для вызова грёбанной полиции Бел-Эйра. Всего несколько минут спустя я встал и увидел в окно около семи или восьми полицейских машин на подъезде к нам. Я заорал: “Быстро, полиция!”
Все зашлись: “Ха-ха-ха!”
“Я серьёзно, это полиция!”
Снова: “Ха-ха-ха!”
Я буквально взял в охапку одного из них и сказал: “Взгляни!”
И наконец: “Оой, это полиция!”
Мы живо сгребли весь кокс и дурь со стола. У каждого в комнате были свои собственные заначки, так что мы ломанулись туда занюхать как можно больше перед тем, как смыть остатки в унитаз. После чего мы сказали одной из домработниц: “Быстрее, открывай им дверь!”
Она так и сделала, и, конечно, полиция зашла внутрь. Мы сидели в зале, притихшие, с широко раскрытыми глазами. Они спросили: “Что тут происходит?”
“Ммм, да ничего... А что?”
Можно смело говорить, что мы были не в своей тарелке. Они захотели узнать, что мы тут делаем, и мы рассказали, что сняли дом и т.д. и т.п. Это был сущий ад. Если бы нас обыскали, то закончилось бы всё очень печально. Но они ушли после того, как мы объяснили, как ошибся Билл.
Мы были сильно взбудоражены. Естественно, после этого пошло: “Вот блядь! Ничего не осталось, чувак! Скорее, звоните этому парнишке снова. Зовите его опять!”
Будучи на “Record Plant”, мы были более серьёзны. Держа под контролем происходящее в студии, мы могли больше экспериментировать. Первые три альбома были все под одну гребёнку, на самом деле, а на “Volume 4” мы начали внедрять что-то другое. Дома в зале я нашёл пианино и поигрывал на нём после миллионов дорожек кокса. Я никогда раньше не играл на пианино и начал учиться этому делу именно там и именно тогда, в те несколько недель. Представьте себе, я не ложился всю чёртову ночь, вынюхивал дорожку кокса, играл немного, другую дорожку кокса, играл, и так, наверное, продолжалось шесть недель. И во время этого занятия я придумал “Changes”. Оззи подошёл и сказал: “О, мне это нравится”, и начал петь. У нас был мелотрон, и Гизер начал на нём играть, в качестве аккомпанемента, что-то вроде оркестровки. Вот так оно с получилось, мы решили записать песню. Вообще-то я был сильно смущён, потому что когда мы записывали её на “Record Plant”, пришёл Рик Уэйкман и спросил: “Кто это на пианино тут играет?”
Я подумал, о нет, сейчас он скажет: ”Это хрень какая-то.”
Но ему понравилось.
Полагаю, мы могли попросить кого-то вроде него сыграть на клавишных, но и Гизер, и я хотели сделать это сами. Мы оба только обучались этому, так что для нас это был вызов.
Если композиция “Changes” была необычной, то “FX” была определённо запредельной. Мы были почти голышом, когда писали её. Когда вы находитесь в студии четыре часа и курите дурь, у вас едет крыша. Мы принялись играть, пританцовывая, наполовину раздевшись, занимались глупостями. Я ударил о гитару своим крестом, вышло “бумм!”, и мы такие: “Ооо!”
“Бумм!”
“Ааа!”
Все протанцевали мимо гитары, ударяя по ней. Мы просто дурачились. Мы и не помышляли использовать этот трек, но когда на него наложили дилей, мы подумали, о, да, ммм, и включили его в пластинку. Я всегда столько труда вкладываю в каждую вещь, вношу различные изменения во все места, а тут у нас был трек, получившийся случайно из-за того, что парочка обдолбанных людей била по моей гитаре, и попавший в альбом. Настоящий прикол! Если бы у нас было видео этого безобразия, было бы потрясающе.
Или нет.
“Laguna Sunrise” в действительности была вдохновлена восходом солнца над Laguna Beach. Я был там со Споком, одним из ребят из нашей команды, который к тому же был отличным гитаристом. Мы провели там всю чёртову ночь, когда ко мне пришла эта идея на акустической гитаре. Мы также пытались добавить в неё немного оркестра. Я такого раньше никогда не делал, мы никогда ещё до этого не использовали оркестр. Я не умел записывать музыку на бумагу, а Спок умел, так что мы попытались переложить всё в ноты, чтобы оркестр мог это сыграть: “Это что тут за точка? Хорошо, оставь её.”
Мы пришли в студию, и, конечно, оркестр не принял нашу писанину. Им нужно было, чтобы все партии были правильно прописаны, и, когда мы нашли того, кто смог это сделать, они были великолепны. В концовке “Snowblind” мы также использовали оркестровки, а потом и в “Spiral Architect” на “Sabbath Bloody Sabbath”. И в “Supertzar” на “Sabotage”, были где я, игравший партию тяжелой гитары, хор и арфист. Я делал подобное, чтобы привнести другое звучание в нашу музыку.
Билл был близок к тому, чтобы не дожить до завершения процесса записи. Мы рыскали вокруг дома как-то вечером и в гараже нашли краски Дюпона. Мы прихватили с собой тюбики-распылители золотой краски и лака. Вернулись в дом, а там Билл, как дурак, мочился прямо на пол. Мы спросили: “Можно мы на тебя побрызгаем?”
Конечно он ответил: “Да.”
Мы сорвали с него всю одежду, обрызгали его, и он полностью покрылся позолотой. Мы взялись за лак, и покрыли Билла и им также. Было чертовски смешно. Билл лежал, весь сияющий, а потом он начал издавать странные тихие звуки. А затем его начало рвать и он зашёлся в жестоком припадке.
О, грёбанный ад!
Мы позвонили в скорую, соображая, как, к чёрту, объяснить, что тут происходит.
“Что с парнем?”
“Ну... он типа лежит тут и он... позолочен.”
И потом, чтобы звучать серьёзно: “И он ужасно болен.”
“Извините, так что у него не так всё-таки?”
“Хм... его обрызгали золотой краской, и он на полу, голый.”
Они приехали и устроили нам справедливую отповедь: “Идиоты. Вы хоть понимаете, что могли убить человека?”
У него всё было в золоте: задница, борода, полный набор. Очевидно, что все поры были забиты, и он мог умереть от этого. Они заставили нас показать флаконы от краски, которой мы его обрызгали, и от лака тоже. Они прочли надписи, в серьёзном беспокойстве, а потом вкололи ему что-то. А мы тем временем стояли, как нашкодившие мальчики, спрашивая: “С ним всё будет в порядке?”
Мы бросились обратно в гараж, нашли какой-то растворитель и попытались снять с него позолоту так быстро, как только смогли. Пришлось потрудиться, чтобы вычистить его. Идея-то была повеселиться, но обернулось всё с точностью до наоборот.
Запись “Volume 4” прошла замечательно. У нас был дом Дюпона, светило солнце, там был бассейн, женщины, всё что угодно. И кокс, горы кокса. Время выдалось таким увлекательным, что нам не хотелось, чтобы оно заканчивалось.
Ближе к концу нашего пребывания там мы как-то раз излишне перестарались с вечеринкой. Мы были дома и слонялись туда-сюда. Началось всё со швыряния нескольких вещей, а закончилось шлангом от оросительной системы, из которого мы брызгали друг в друга. Оззи покрасился в разные цвета, в полном беспорядке. А потом зазвенел дверной звонок. Это был владелец дома, Джон Дюпон. Оззи открыл, весь мокрый, с лицом в краске. Дюпон начал: “Что тут, чёрт возьми, происходит?”
Он вошёл, внутри был полный бардак. Я стоял со шлангом и выдал: “А. Здравствйте. Приятно познакомиться.”
Он наехал на Патрика Михана, и мы должны были заплатить ему. Ситуация была разрешена с помощью денег. Будто он не получил достаточно, этот Джон Дюпон.
Но все эти безумства происходили от того, что мы там были счастливы. Мы репетировали, придумывали идеи, сочиняли песни день и ночь напролёт, ходили в бар “Rainbow” или неважно куда ещё, закатывали вечеринки.
Этим периодом мы наслаждались так, как больше никогда в жизни, и песни вроде “Snowblind” наглядно свидетельствуют, что так получилось в том числе и благодаря определённому наркотику. Вот почему на обложке альбома мы написали: “Хотели бы поблагодарить великую компанию “COKE-Cola””.
Просто небольшой благодарный кивок тем, кто нас обеспечивал поддержкой.
Я снимал дом в Бел-Эйре пару лет назад, когда мы работали над альбомом Heaven And Hell, “The Davil You Know”. Дом Дюпона находится на Страделла Роуд (Stradella Road), и так как я много ходил пешком, я проходил мимо него каждое утро. Очевидно, сейчас им владеет Жаклин Смит (Jaclyn Smith) из “Ангелом Чарли” (“Charlie’s Angels”), и я всматривался внутрь, пытаясь увидеть её хоть мельком.
Но так и не увидел.