Когда Демьян сдал пушнину и собрался уходить, его попросил зайти охотовед промохот-отделения Колодкин. Поговорив об «урожае» на зверя-птицу и условиях промысла, хозяин кабинета поинтересовался:

— Геофизики, говорят, к вам вышли, Демьян Романыч?

— Вышли, Виктор Иванович, — кивнул Демьян. — Вышли.

— Видели их?

— Видел.

— Угодия твои не зорят? Капканы там, ловушки?

— Так они только вышли. Пока ничего плохого о них сказать не могу, Виктор Иванович.

— Ну, в случае чего дай знать, — сказал Виктор Иванович.

— Думаю, мы с ними поладим, — улыбнулся Демьян. — Тоже ведь люди, такие же, как и мы.

— Н-да-а, — неопределенно протянул охотовед.

По его озабоченному лицу Демьян понял, что тот обеспокоен приходом нежданных гостей — искателей нефти.

Попрощались, Демьян вышел из конторы. На поселок опускались серые сумерки. Застучал дизель на станции — в окнах домов вспыхнули лампочки.

Заканчивался второй день его пути.

Возле нарты топтались сыновья. Как он приехал, они по пятам ходили за ним. Ни на шаг не отставали. Пока отец сдавал пушнину, они бегали к упряжке — то туда, то сюда. Видно, им хотелось побыть и возле отца, и возле оленей. В конторе отцу не до них, занят, а вот с оленями можно поговорить обо всем.

Увидев отца, мальчики разом замолкли. Младший Юван — он унаследовал бабушкину породу — блеснул острым глазом, надвинув на черный чубик старую шапчонку, поскучнел лицом. Как и у бабушки, все у него было близко: и смех, и слезы. А старшенький, Микуль, только чуть заметно сник — на лице же ничего не отразилось…

Младший пошвыркал носом, громко засопел и наконец решился, спросил охрипшим ломким голосом:

— Кунты мэнлэн?

Демьян посмотрел на сыновей, воробьями нахохлившихся у нарты, медленно переспросил:

— Ягунам?

— Ягунам… — почти в один голос выдохнули сыновья.

Демьян поправил шкуру-подстилку на сиденье, принялся подтягивать какой-то ремешок на поясе вожака. Он мешкал. Все дела вроде бы сделал, остались только покупки разные. Магазин еще открыт — можно успеть, а потом попить чай и пуститься в обратный путь. Но сыновья почти полгода не видели родителей, не ездили на каникулы. Конечно же, соскучились. Как тут сразу уедешь?! Хотя и домой надо спешить — ждут там, и олени на пустом пастбище не находят себе места. И за землю тревожно — искатели идут. Зародившаяся на озере боль сушит грудь. Но Демьян пересилил себя и, взглянув на сыновей, улыбнулся, бодро сказал по-хантыйски:

— Здесь заночую. Завтра домой поеду.

Мальчики заметно повеселели, заулыбались. И тут же уселись на нарту, чтобы ехать с отцом на пастбище. Демьян покосился на их пальтишки и валенки, что явно не годились для езды на оленях, но ничего не сказал, лишь смущенно крякнул — все равно ведь не отстанут — и молча тронул упряжку. Коль им станет холодно, то можно в кумыш завернуть, подумал он. Пастбище тут близко, а на обратном пути согреются пешком.

Он направил упряжку за болотную речушку Лархи, или Ершовую, которую русское население в поселке называло просто Еганишкой. Там было несколько ягельных островков-боров посреди болота. На одном из них Демьян высмотрел взгорок с редким сосняком, куда и свернул с дороги. Втроем быстро распрягли усталых оленей и на длинных веревках развели их по отдельно стоявшим соснам и пням.

Пеструха и вожак Вондыр сразу начали копытить снег — проголодались за день. А важенка Пирни капризно оглядывала бор, сунув нос в снег, принюхивалась к запахам ягеля незнакомой земли. Как водится, она не спешила откопать себе пищу. Заметив это, Микуль взял с нарты деревянную лопату отца и выкопал молодой оленихе кормежную яму до ягеля.

— Ешь-ешь. — Юванко подталкивал олениху к яме. — Ешь, Пирни, готовая тебе еда. Ешь.

— Да ладно, оставьте ее, — сказал Демьян, укладывая упряжные ремни на амдер. — Ночь длинная, успеет еще поесть.

— Она всегда такая? — спросил Микуль.

— Всегда неважно ест, — ответил отец. — И нарту неважно тянет. Всегда такая, с рожденья.

— Она не исправится, лучше не станет?! — забеспокоился Юван.

Пирни считалась его оленем, растила оленят на его удачу.

— Куда там, — усмехнулся отец. — Ее дело теперь только о потомстве думать. Ничего от нее больше не надо…

Они вышли на дорогу и направились к поселку. Отец неспешно рассказывал о домашнем житье-бытье, о собаках и оленях, о земле. Отвечал на вопросы сыновей, расспрашивал их о жизни в поселке, об учебе в школе-интернате, об учителях, об охотниках, приезжающих с верховья реки. Многое интересовало Демьяна, о многом ему хотелось узнать. Но еще больше ему нужно былосказатьсыновьям. Свое слово сказать. Свои думы-мысли высказать. Он чувствовал, как сыновья все отдаляются от него, как ускользают от его дум-мыслей, как зыбкой становится с каждым годом их связь с домом, с отцовским промыслом, с родной землей. А без этой связи с родившей землей в большом ли, в малом ли деле человеку не будет удачи. Это Демьян хорошо знает. Умирает душа человека. А умирает душа человека вместе с народными певцами, со сказителями, с древними «поющими древами» — музыкальными инструментами из кости, дерева, кожи, оленьих сухожилий и конского волоса. Что такое плоть человека без души? Это уже и не человек вовсе. Он не может воспарить в небо, не может уловить радость и боль другого человека, радость и боль родившей земли. И поэтому Демьян всячески стремился сохранить и укрепить связь сыновей с домом и землей. А как это сделать, если дома они бывают всего три месяца в году — в летние каникулы?! Вот родитель и крутись-вертись, соображай, как тут быть! Нужно понять и зверей-птиц, и ход рыбы в таежных реках, и движение небесных Лун, и надвигающееся ненастье. По едва заметным признакам надо определить урожай на ягоды-грибы, на пушного зверя, на крылатую птицу. При этом необходимо выстрогать весло и топорище, построить дом и лабазы-амбары на курьих ножках, смастерить облас и нарту и другой промысловый инструмент. Но это еще не все. Далеко не все. Главное же — должна звучать мудрая песня ли, сказка ли старого человека, чтобы навсегда впечатались в сердце и Светлой Воды Озеро в оранжево-золотистом мареве утра, и листопад на узкой протоке Древесного урия, и ослепительно белый песок Сосновой Шишки косы, и печальный Кедр-старик на Домашнем острове, и высокий Яр Осеннего Селения в бордовом брусничнике и хвое…

Человек, связанный с родной землей, намного крепче, думал Демьян. Такого человека не так просто сломать и покорежить, у него корень прочный, далеко в землю уходит, крепко в земле сидит. С человеком, у которого есть такие корни, ничего плохого не случится. Можно выучить его на геолога, на врача или инженера — везде он найдет правильную дорогу. И в смертельно опасную минуту, на грани двух миров, он прежде всего вспомнит о земле… Демьян не против учения, нет. Он против ослабления связи с родительским домом и родившей землей. Вот что беспокоит его с давних пор.

Земля не может жить без любящего человека. И быть может, сейчас она больше нуждается в думающем охотнике и рыбаке, нежели в геологе или инженере. У каждого народа есть исконные промыслы, от которых сразу трудно отказаться. Да и стоит ли отказываться?!

Шагая рядом с сыновьями, Демьян размышлял о земле и о подрастающем поколении всех сиров Реки. Что же ждет их в грядущем? Будут ли счастливы? Сохранят ли свою землю такой же чистой и прекрасной, какой она досталась нам от предков?..

Шел Демьян, присматривался к сыновьям, внимательно прислушивался к интонациям их голосов. Время от времени спрашивал, не холодно ли им, не мерзнут ли руки, не мерзнут ли ноги. Те отвечали отрицательно.

Возле отца мальчикам было тепло.

Перед мостиком через речушку Лархи старший Ми-куль вдруг замедлил шаг. И, полуобернувшись, как и отец, сдержанный и рассудительный, он показал рукой на занесенный снегом бор-островок справа, спросил:

— Почему оленей тут не привязали? Ягель есть, и от поселка близко…

Демьян взглянул на него, на его выбившиеся из-под шапки буйные кудри. За эти кудри его еще с малолетства прозвали Волнистая Голова. Это второе имя старшего. Сейчас отец, как бы поправляя, прикоснулся к его шапке, смахнул снежинки с его плеча. Потом перевел взгляд на окутанный вечерними сумерками бор-островок, тихо ответил:

— Тут, конечно, можно было оленей привязать. Ничего в этом плохого нет. Но наши люди как-то не привыкли попусту беспокоить такие места…

— А что там случилось? — спросил младший Юванко, подступая к отцу. — Расскажи нам.

Впереди, за сосняком, замигали огни окраинных домиков селения. Послышался стук дизеля на электростанции и лай собак.

Демьян поправил капюшон малицы, смущенно кашлянул: размышлял, говорить иль не говорить. Наконец решился, повернул голову в сторону бора-островка и, помедлив, сказал:

— Там… в самеринское время… отец почтового человека, Безногого Галактиона, с жизнью расстался.

Замолк Демьян.

Молчали сыновья.

Молча сгущалась ночная тьма.