Жил Демьян и не просто промышлял зверя и птицу, ловил рыбу, собирал ягоду и кедровый орех, а все это для родственников делал, которые в малых селениях, в поселке, в городе и в других добрых странах живут. Поэтому все, за что ни брался, он делал не спеша, основательно, с думой о будущем. Он чувствовал, что его жизнь очень нужна другим людям. Без него неполной будет жизнь всех людей, живущих на земле. Поэтому и жить надо по-родственному, понимать надо друг друга. И люди, которые бывали в его угодьях, никогда еще не отказывались от родства с ним, всегда понимали его и соглашались с его мыслями о единоначалии человеческого рода. Только жена Анисья не принимала всерьез его слова, все перечила ему.
«Ты от своих родственников что имеешь?» — спрашивала она.
«А что мне надо? Мне от них ничего, кроме понимания, не надо!» — отвечал Демьян.
«Не надо, потому что никто за так ничего не даст! Вот у нас оленей не хватает на жизнь. Олени нам нужны!»
«Оленя я сам не возьму. Оленей у всех не хватает. Сама знаешь, есть охотники, у которых оленей меньше, чем у нас… Что еще нужно?! Машина мне не нужна…»
«Вон что вспомнил! — смеялась Анисья. — Да машину никто и не даст. Дай тебе — так потом самолет или вертолет захочешь!»
И тут Демьяна вдруг озарило.
«А самолет есть! — улыбнулся он жене. — Город дал самолет! В поселок из города летает, людей возит! Есть самолет!»
«А самолет-то не за так, самолет у людей деньги берет!» — остановила его Анисья.
Вот женщина, подумал Демьян, кого угодно на словах победит.
«Только ты… за-ради родства все готов положить! — говорила Анисья. — А люди-то не такие… Мало таких! Мало!»
«Про самолет вот что скажу, — возразил он жене. — Ведь пушнину мою не за так берут, деньги мне дают. Вот когда б я пушнину за так сдавал, то и самолет бы меня без денег возил! Так?! И в магазине так же было бы!»
«Да ты уже до коммунизма дожил, без денег хочешь! — опять зацепила его Анисья. — Всех перегнал, один до коммунизма добрался!»
«А если этот коммунизм по жизни идет так, как я думаю?! Пусть идет, пусть! Разве я виноват в чем?!»
«Ох, одному-то, наверно, тяжко? — притворно вздыхала Анисья. — Без людей-то, а? Без родственников?!»
«Нет, это тебе тяжко, не хочешь понимать! — упирался в свое Демьян. — А люди понимают, родственниками надо жить».
Замолкала Анисья. Не помнит Демьян, чтобы до ссор они доходили, когда говорили об этом. Не сдавалась она — поэтому и замолкала. Он чувствовал ее упорство и несогласие и немного жалел ее. Не мог он уступить ей еще и потому, что война взяла его отца и трех старших братьев. Он никак не мог допустить мысли, что, если рассуждать о выгоде-невыгоде, тогда получается, что они погибли только за двух кровных родственников — за него и за мать. Четыре жизни — за две жизни. Это и слишком много, и слишком мало. Так не должно быть, да так и не было. Он понимал нутром, что они полегли на поле войны и за него, и мать, за всех родственников сел и городов, за все человечество земли. И словно добрая память о них, остались люди, по-родственному близкие ему, за которых они отдали свои жизни. И теперь они покоятся в братских могилах на далеких, но родственных землях, а не на родовом кладбище на Малом Яру, куда ушли все предки чуть ли не до десятого колена. Их, братьев и отца-воина, в последний раз видел живыми вернувшийся с фронта председатель Совета. И Демьян такими глазами смотрел на председателя-ветерана, словно тот сохранил в себе частицу их дыхания, частицу их любви к жизни, к родным, к своей земле. И когда ветеран умер, он снова попал в пугающую пустоту — прервалась связь с миром, с человечеством, словно второй раз погибли и отец и братья. А сам он остался один в этой пустоте — беспомощный и никому не нужный. Мать умерла вскоре после войны. Такое ощущение пустоты он впервые испытал в детстве, когда война взяла отца и братьев. Ведь они связывали его с миром, с прошлым и будущим, и эту связь неожиданно обрубила война — это было первое потрясение в его жизни. И после смерти ветерана он мучительно искал выход из пустоты — надо было как-то жить, как-то наладить утерянную связь с миром и жизнью. И восстановить эту связь помогла ему Анисья, младшая дочь председателя-ветерана. Раньше он почти не видел ее: она училась, а потом куда-то надолго уезжала. Когда встретил ее, он смутно почувствовал, что должны произойти большие перемены в его жизни. И хотя у нее были более удачливые и видные женихи, но она выбрала Демьяна, в ту пору нескладного и угрюмого. Почему именно его — этого он до сих пор не знает. Ведь тогда он метался словно слепой — безутешный и неприкаянный. И в нем еще не было того душевного равновесия, ощущения совершенства мира — единства мыслящего человека и живой природы, единства всего сущего, — что придет позднее. В то время он не смог бы определенно сказать, что именно испытывал к Анисье. Была только большая привязанность и уважение к ее отцу. Но когда узнал ее ближе, он порадовался тому, что ее выбор пал на него, а не на другого.
Потом появились дети, и у Демьяна прошло ощущение пустоты.
Так восстановилась утерянная было связь с прошлым и будущим, с Небом и Землей…
Спустя годы Анисья же своими словами, что в первую голову надо думать только о себе, натолкнула его на открытие — во всех селах и городах, на всей планете живут его родственники. Это была новая связь с человечеством и Вселенной. Пришла уверенность, что эта связь никогда уже не прервется, эту его вечную связь никто уже не сможет поколебать.
У человека много кровных родственников в прошлом и будущем, размышлял Демьян. У каждого живущего было или есть бабушек и дедушек — четыре человека. Прабабушек и прадедушек уже восемь. Прапрабабушек и прапрадедушек — шестнадцать. А если взять это «пра-пра» десять раз, то получится больше четырех тысяч родственников. Чем дальше в глубину времен — тем больше родственников. И конечно же, у каждого малочисленного народа — к примеру, насчитывающего всего несколько сотен человек — корни родства уходят в другие народы. Значит, все народы — родственники между собой! Разве это плохо? Никто не скажет, что это плохо.
И мысли о родстве всех людей земли Демьян внушал и своим детям по мере того, как они подрастали. И старший из сыновей, Микуль, сказал однажды:
«Да, я знаю, у ханты есть родственники в других странах и краях».
«Хм-м… Кто тебе сказал?»
«Учительница в школе о языках рассказывала».
«А что о наших родственниках говорила?»
«Говорила: у ханты два самых близких народа — это манси и венгры. Родственны по языку».
«Манси рядом живут, это я знаю, — сказал отец. — А венгры где-то далеко…»
«Да, на реке Дунай они живут. Далеко, — принялся рассказывать сын. — Когда-то мы вместе жили, одним народом были. Это в давние-давние времена, в глубокую старину. Как ханты говорят, „в задревнюю древность“. Потом была война. А может, и несколько войн было. С кем-то воевали. И народ раскололся на два куска: одни на Дунай ушли, а другие сюда пришли, на Север…»
Сын помолчал немного, потом продолжил:
«Ученые считают, я в книге про это читал, что мы когда-то на конях ездили, коров и овец пасли, в городах жили…»
«Это я знаю», — сказал отец.
«Откуда?! — изумился Микуль. — Откуда знаешь?!»
«Хм-мм… Да возьми наши большие сказки и большие песни, — проговорил отец. — В этих сказках и песнях люди в больших городах живут, на конях ездят, коров пасут, воюют. Есть богатыри, есть цари, есть уртэт. Почти в каждой сказке море есть, за которое ходят люди сказки…»
«А ведь правда! — согласился сын. — Я как-то раньше не обращал на это внимание».
«До сих пор, по словам стариков, самой большой жертвой Богу считается лав, — припоминал отец обряды старины. — Потом мас. Среди домашних животных у них самая высокая честь. Лав и мас. А после уже идет олень. Все это, видно, издалека пришло. Из тех времен, когда у нас были города, кони и мы жили на других землях…»
«Нас в те времена уграми называли, — вставил сын. — И у нас с венграми был, наверное, один язык. Потому что до сих пор сохранилось много общих слов».
«Какие это слова?»
«Сэм», «кеш», «вер», «хул»…
Демьян повторял за сыном: «Сэм» — глаз. «Кеш» — нож. «Вер» — кровь. «Хул» — рыба…
«Есть слова, что очень похожи на наших языках. „Конь“ у нас „лав“, а у них „ло“. „Сухой“ у нас „сарм“, у них — „сараз“. „Журавль“ у нас „торх“, у них — „дару“. „Дом“ — „хот“, у них — „хаз“. „Рука“ — „кэт“, у них — „кез“…»
«Ты так говоришь, будто язык наших кровных родственников реки Дунай знаешь! — удивился Демьян. — Откуда все узнал? Из книг?»
«Слова узнал от одной ученой. Ева Шмидт ее имя. Аспирантка она. Из Будапешта. Приезжала к нам в поселок, в школе выступала. Про свою страну, Венгрию, рассказывала. Про наше с ними, венграми, родство говорила…»
«Она говорила на нашем языке?»
«Да, она знает наш язык».
«Хе, где она выучила наш язык?» — удивился Демьян.
«Где выучила?.. Дома, конечно, выучила!..»
«Как?»
«По книгам, конечно. Она филолог».
«Фило-лог?» — повторил Демьян.
«Это человек, который изучает языки и литературу».
«„Еве“ — „Эве“, — проговорил Демьян. — А имя-то у этой ученой женщины очень похоже на хантыйское имя „Эви“ — „Девушка“. Что она еще спрашивала в школе? Чем интересовалась?»
«Сказки и песни еще спрашивала. На магнитофон все записывала. Легенды и предания — тоже. Все ее интересовало. Как мы живем, какие песни поем…»
«Сколько у человека родственников! — сказал Демьян. — Чудно!»
«И про других наших родственников рассказывала, — продолжал Микуль. — Про тех, которые в Прибалтике живут. На берегу моря. Это эстонцы, финны, саами, карелы, вепсы…»
«На берегу моря, говоришь? — переспросил Демьян. — Про них я слышал. Старики рассказывали, давным-давно, в задревнюю древность, во времена Воды Большого Бедствия, многих людей, которые спасались на плотах, разнесло по всему миру. Когда Вода ушла, люди остались на тех землях, куда их унесло. По словам стариков, это и есть Большой Водой унесенные люди. Такое я слышал про них. Когда-то мы вместе жили, рядом. Так предание говорит…»
Демьян помолчал, потом сказал сыну:
«Твои пути-тропы пойдут дальше, чем мои. Ты увидишь многих наших родственников…» — он сделал ударение на последнем слове.
«Будь достойным родственником», — понял сын. Он вспомнит слова отца много лет спустя, когда подружится с венгерским инженером Керести Ференцем. Ференц приедет на монтаж электронного оборудования для обработки полевых материалов сейсморазведки на нефть и газ. Он станет помогать «расколдовывать» землю ханты и манси, чтобы постичь ее многие тайны с помощью электроники. Его заинтересует и жизнь и духовный мир коренных жителей. После, вернувшись домой, он расскажет о своих впечатлениях своему народу. И Микуль получит из Будапешта журнал «Уй тукор» с заметками Ференца «Наши родственники, живущие в Сибири…».
Это будет потом. А пока Демьян размышлял о своей связи с человечеством. Эта связь ему нужна как жизнь. А может быть, и больше жизни. Ведь он погиб вместе с двумя братьями под Москвой в сорок втором году. Его вместе с младшим братом разорвал шальной снаряд на берегу озера Балатон в Венгрии в сорок пятом году. Пуля, что вошла в грудь отца в Берлине в апреле сорок пятого, прошла и по его сердцу. Он четырежды убит вместе с отцом и братьями и многажды — вместе с другими родственниками. Поэтому, чтобы жить и чтобы не канул в небытие еще один человеческий род, ему нужна надежная родственная связь с человечеством. Не будь этой связи, сейчас он не жил бы на земле.
Теперь, прислушиваясь к голосу полозьев, он почувствовал, что его родственной связи с миром что-то грозит. Пока еще не ясно, что именно — все размыто, как в тумане. Но тревога рождалась, и он ничего с ней не мог поделать. Не мог прикрикнуть на нее, как можно было, прикрикнув на Харко, оборвать его вой.
Многолетняя жизнь в тайге обострила все его чувства, и он всегда безошибочно воспринимал и предугадывал явления природы, а через них и жизненные явления. Чутье ни разу не подводило его. Вот и сейчас обрадовался бы ошибке, да знает, что не ошибается. Может быть, все-таки смутили родственники-искатели?! Нет, конечно, совсем правильных родственников. Люди все очень разные. И за искателями, слыхал, кое-какие грехи водятся. Но кто совсем безгрешен?! Нет, наверное, таких. А коли есть, так немного их. Разве что боги небесные и земные? Так, судя по мифам, и они горазды на разные выдумки и проделки. Во всяком случае, иногда поступают как неразумные младенцы…
После болота он выехал на главную — испокон веков называемую Царской — дорогу, что по сосновым борам, вдоль Матери-Реки, тянулась с запада на восток и соединяла зимой два поселка — Нижний и Верхний. По ней ездили в Город на правом берегу Оби, вывозили пушнину и рыбу. От нее шли ветви-отростки к небольшим селениям охотников.
Вожак Вондыр сам повернул на восток, словно давно ему ведомо было, куда хозяин держит путь. А Демьян ехал, и мысль его быстрокрылой птицей то устремлялась вперед, то вновь возвращалась, то опускалась в глубь времен, то спешила обратно в сегодняшний день. А затем с мелодией полозьев, что показалась теперь скрипуче-жесткой, вернулась к Родниковому озеру. И где-то внутри сначала зашаял, а потом все сильнее и сильнее стал разгораться черный огонь, что шершавым языком лизнул сердце.
Он отчетливо увидел, что озеро перерезано темной бороздой, что острие этой борозды упирается в его недалекое зимовье — несколько малых болотных озер, сосновый бор — тут и дом, и пастбище. Он вспомнил рассказы охотников Нижнего поселка, где уже появились такие гости. Вперед пускают рубщиков с топорами и пилами, рубят прямую и широкую просеку. За ними идут машины со стальными бурами, которыми в таежную землю вгрызаются. Есть у них, по словам знающих людей, и диковинные приборы, что улавливают дыхание Земли, помогают слушать глубины, неподвластные глазу и слуху охотника. Едут они по бумаге, где нарисован лик Священной Земли — озера и реки, леса и болота, боры и ручьи, таежные сопки и низины. Рисунок этот у них картой называется. И наверняка попали туда и зимний дом Демьяна с коралем и конусообразным сараем из жердей — «домом рыбы», где хранится не только рыба, но и мясо и охотничий инструмент. Отмечена на этой бумаге и родовая речка Древесная, или Юхан-Ягун, что впадает в продолговатый, далеко вдающийся в сушу урий-залив. На правом возвышенном берегу этого Юхан-Ягун Урия стоит Весеннее Селение рода. Избушки из тесаного бруса, крытые берестой. За ними выстроились лабазы на курьих ножках для зимней одежды и съестных припасов. Чуть впереди навесы и коптильни — тоже под берестой. Напротив дверей — глинобитные печи, в которых выпекают хлеб. На пристани перевернутые лодки и обласа, вешала для неводов и сетей.
Видно, карта не обошла стороной и Летнее Селение на Левобережье Реки, где на песчаной косе, у леса, примостились легкие дощатые домики, летние лабазы и печи, те же навесы и коптильни.
И Осеннее Селение рода не упустила бумага-карта на большой Протоке Болотной Стороны, в вековых соснах на крутом песчаном яру. Там тоже целое становье с добротными домами и всеми необходимыми постройками. Видел Демьян такие рисунки с ликом Матери-Земли — все там есть. Не ошибаются те, кто их делает. Не раз в этом убеждался. И вот искатели, видно, тоже не ошиблись — прямо нацелились на Демьяна. Через неделю-другую выйдут к его зимовью — сосновый бор разрежут, кедровники разрежут, березовые рощицы возле Древесной разрежут, попадется селение — разрежут. Сказывают охотники, не могут они свернуть ни на шаг, не положено. Где по бумаге-рисунку им указано, там они сверлят землю на полтора-два десятка метров и закладывают что-то порохоподобное, что бухает, стреляет в глубь Сидящей. Но это только начало. За ними приходят вторые. Те уже дырявят землю на километры в глубину, они намного сильнее первых. И если они находят горючий жир, нефть, появляются третьи — добытчики. От тех, третьих, добытчиков, сказывают, уже совсем жизни нет. В буквальном смысле переворачивают боры-беломошники, урманы черные, болота бескрайние. Сказывают, будто сами же искатели и добытчики нефти бахвалятся, что на десятки километров от своих путей-дорог ничего живого не оставляют. Никак не хотелось верить в это. Но если здраво рассудить, то у тех же искателей сколько разных машин! А ежели все это двинуть против тайги, против зверя и птицы — какая земля не застонет?! Какой земле под силу выстоять и победить?! К примеру, зимой, в глубокий снег, сохатого можно голыми руками брать. А с небесными и наземными машинами тут и делать нечего. Не на десятки, а на сотни километров все можно подчистить. Сказывают, такая участь уже давно постигла охотников низовья Реки. Но Демьян жил пока спокойно — угодья его в глуши, на отшибе. Правда, пойму Реки задели труба на востоке, нефть на юге, железная дорога на западе. Сжимается кольцо вокруг него, но самого пока не тревожили. Кольцо сжимается. Лишь на Севере, между трубой и новой дорогой, совсем тихо. Но там ненецкая тундра начинается, недалеко водораздел. Реки уже текут прямо на полночь и впадают в студеное море, дыхание которого он иногда чувствует осенью и весной.
Он ехал и все размышлял о прошлом и будущем. И огонь постепенно охватывал все нутро, и не могли его остудить ни холод, ни снега и льды этой земли, что взрастила и вскормила весь его род и его самого. И потомков должна вскормить и поставить на ноги. А щемящая боль внутри теперь ни на мгновение не отпускала его. Все другие заботы стали отходить в сторону, все оттеснило острие борозды, что упиралось в сердце. А забот житейских немало было в жизни его. Вот и олени сколько тягостных дней доставили ему. Еще года три назад хозяйство имело три стада. Как и все охотники, Демьян в каждую осень получал три-четыре упряжки — столько ему нужно было для охоты. Весной, после закрытия сезона, возвращал оленей в стадо. Потом их не стало. Часть забили на мясо, часть продали охотникам, а остальных перегнали в другое отделение коопзверопромхоза, на соседнюю реку, где им через год тоже пришел конец. Говорили злые языки, что директор на орден метит — решил завалить оленьим мясом все нефтяные города и поселки. Но, однако, прогадал — вскоре его сняли то ли за это, то ли за какие-то другие неблаговидные дела. Снять-то сняли, а оленей не вернули. Тут разговоры пошли, что и нефтяные люди во многом виновны. Ведь они пути-дороги свои прокладывают по лучшим землям — бесценным борам-беломошникам и черным урманам. Ягельники где машинами перепахали, где огнем пожгли. Оленей же, растеряв остатки совести, где собаками травили, где из ружей били, где вертолетами загоняли-замучили. Но мысль Демьяна шла немного другими тропами: все-таки и свои виноваты — руководители хозяйства, оленеводы, охотники. У плохого хозяина всегда посторонний виноват, размышлял он. Верно, все было: и машины, и собаки, и ружья, и вертолеты. Он не оправдывает нефтяных людей. Но ведь те, кто вертолетом управляет, кто собак натравливает, ружье поднимает — все это разумные люди, язык имеющие люди, разговаривающие люди, а не безмозглые машины. Все надо было решить с ними полюбовно, по-родственному. Разве бы не поняли они, что на Севере все держится на олене. Олень нужен земле, нужен охотнику, нужен рыбаку, нужен, наконец, и нефтяному человеку. Поняли бы нефтяные люди, поняли. Только хорошенько растолковать надо было всем, кто приезжает сюда. Растолковать их начальникам, их женам, их детям. Наконец, их собакам. Ведь их главная добыча, как понимает Демьян, не олени, не звери и птицы, а горючий жир земли, который оленю и вовсе ни к чему. Пусть копаются нефтяные люди, только бы не мешали. А земли вон сколько, если по-родственному, так на всех хватит. Найдется место и охотнику, и оленю, и нефтяному человеку. Издревле ханты считали, что земля священная и она принадлежит всем живущим сразу и никому в отдельности. И нет большего зла, ежели кто из-за нее ссору затеет. Не ссориться нужно, но поклоняться ей, Сидящей Матери. Она сама знает, сколько брать на себя людей, зверей-птиц и рыб, разных таракашек-букашек. Она знает, что ей под силу.
Да, Священной Земли на всех бы хватило!.. Да вот теперь дела-то пошли не по-родственному — и первым ни в чем не повинного оленя вытеснили. Если и дальше так пойдет — можно и зверей-птиц и рыб в водном царстве вытеснить. А там, глядишь, дойдет и черед до человека этой земли. Охотнику уже сейчас тяжко стало без оленя. А олень нынче дорого стоит. С этой осени, слыхал Демьян, за важенку уже полтораста рублей просят. Новый снег — новые цены. Все выше, все дороже. У охотника зимний план в шесть сотен, это весь доход среднего промысловика. Купишь одну упряжку, а домашним на что жить?! Одежду-обувь где возьмешь?! Олень не только транспорт, но и пища и одежда. Не одно столетие он возил, кормил и одевал род Медведя, Бобра, Лося и многих других. И вот пришло время — хоть «кулаки свои заправляй». И было бы где взять оленя! Будет и на что купить, да не купишь — вот в чем все дело!