Демьян, хорошо знавший историю этой ветви Медвежьего сира, часто размышлял о Седом брате. Размышлял и всегда поражался силе человеческого духа, силе человеческой любви к жизни. Казалось, вот согнули человека в рог, вогнали поленьями в землю, сломали, — ан нет! Смотришь, выпрямился, разогнулся и снова живет, снова обрел способность мыслить, видеть людей и природу, вдыхать запахи родной земли. По-прежнему он остается бесшабашным большим ребенком. И вновь охватывает мир глазами седого младенца. И под этим взором люди либо светлеют лицом и улыбаются, либо отворачиваются и спешат прочь.

Живут на земле люди, непохожие друг на друга. Живут по-разному, мыслят по-разному. И на Седого брата смотрят тоже по-разному…

Демьяну показалось, что от его мыслей все тяжелеет нарта и олени уже тянут ее с трудом. Доехав до хорошего ягеля, распряг упряжку и на веревках пустил оленей на кормежку. Затем возле нарты разгреб снег до земли и развел костер, разрубив на дрова смолистую сосну-сухару. Березовой лопаточкой-выбивалкой набрал в закопченный котелок снега из нижнего слоя и повесил над огнем. Пока вскипала вода, кедровой лопатой разрыхлил и разбросал снег перед оленями, чтобы им легче было добраться до ягеля.

Во второй половине зимы, когда снег становился особенно глубоким, в дальний путь он всегда брал эту легкую лопату — помочь оленям и погреться самому. А лопата была, как выражались ханты, «с глазами-ушами». Так говорят о вещах, которые смастерил человек, ушедший из Среднего мира. Человека не стало, а все, что он оставил после себя, обретает «глаза и уши» — сохраняет для потомков «взор и голос» своего хозяина. Такие предметы и вещи берегли особо. И когда у Демьяна треснула лопата, он взял пур и, просверлив дырочки вдоль трещины, старательно «зашил» ее кедровым корнем. Еще долго она будет служить роду охотника… Эту лопату выстрогал отец в год отъезда на фронт. И Демьян, притрагиваясь к лопате, чувствовал тепло отцовских ладоней, видел его глаза, слышал его голос…

Дневную кормежку и подкопку снега многие охотники не признавали. Но Демьян все делал по-своему — на то были две причины. Первая — в силу слишком развитой интуиции он болезненно воспринимал все боли и печали оленя и не мог поднять хорей на усталую и голодную упряжку. Не вправе был делать это. Вторая же причина в том, что в пору глубокого снега и сильных морозов олени быстро «теряют тело». А некормленые — вдвое-втрое быстрее! Отощавший олень не то что нарту тянуть, свое тело не может поднять. Когда выбьется из сил, ложится прямо на дорогу и уже не встает. Про таких оленей скажут: «Костный мозг порвался». То есть вконец отощал, «лег». Поэтому, если не следишь за оленями, не покормишь их вовремя — так весной хоть сам в нарту впрягайся. Если оленей много, и забот нет — вернулся с дальней дороги, неделю-другую усталых оленей не трогаешь, отдых им даешь. А тут приедешь из поселка, на следующий день надо капканы или морду проверить, опять тех же оленей нужно запрягать. Раньше в зимние короткие дни никакие чаи не варили, охотник привык есть дважды в день — утром и вечером после охоты. Начнешь чаи гонять, так и моргнуть не успеешь, как сумерки уже надвинулись, как след зверя упустил, как мушку на ружье потерял. А теперь все надо учитывать, ничего нельзя упускать. Верно говорит пословица: тише едешь — дальше будешь.

Пил чай неторопливо — пусть олени поедят как следует, теперь до позднего вечера, до самой ночевки не увидят ягель. После еды он завернул котелок в мешочек, почистил от наледи полозья, собрал и поставил под сосной дрова, чтобы не занесло снегом и не отсырели. Пригодится это кострище еще какому-нибудь замерзающему путнику. Потом присел на шкуру-подстилку сиденья и, пригнув черную кучерявую голову, раскурил трубку. Сквозь сизый трубочный дымок он видел призрачные силуэты оленей, словно они из дыма и вот-вот должны раствориться и улететь в низкое хмурое небо, куда ушел и самолет, что привез пузатые бочки на Родниковое озеро. Но мысль о бочках тронула внутренний огонь, огонь острия стрелы, направленной на его зимовье. Хотя за обедом он выпил вдвое больше чая, чем обычно, но огонь все равно сушил своим пламенем нутро, и ему стало еще тоскливее и горше…

У него было такое ощущение, что он стоит под стрелой самострела — одно неверное движение — и он заденет нить-насторожку, и тугая тетива выпустит стрелу. Одно неверное движение. Хотелось избавиться от этого тягостно-мучительного ощущения, хотелось отвлечься от этих мыслей. И он заговорил с важенкой Пирни, что была в упряжке средней, между вожаком и пристяжной Пеструхой.

— Ты уже наелась? — удивился он. — Ты уже легла?.. Ты плохо кушаешь, Пирни. Поэтому и сила твоя совсем небольшая, поэтому и нарту плохо тянешь…

Недаром важенку назвали Пирни — это маленькая уточка Чирок. Какой навар с чирка? Никакого навара. Но, однако же, это птица нужная Небу и Земле. Хоть и маленькая; но нужная. Без нее, значит, Земля не может обойтись. Вот и Пирни, важенка нужная. Какой ни есть, но олень. Олень с глазами, с ушами, с руками-ногами. Олень. Каждый олень, как и человек, очень похож на свое имя. Да, недаром она получила такое имя — Пирни…

— Ты посмотри на свою маму, на Пеструху, как она ест!

Но Пирни не поворачивала голову. Видно, не впервые слышит такие слова.

— Не смотришь, тебе стыдно. Пеструха вон как ест — поэтому она такая крепкая и сильная. По силе-то она вожаку Вондыру не уступит. Не смотри, что она важенка, а Вондыр есть бык…

— Чуть ли не вся Река от верховья до низовья слыхала про нашу красавицу Пеструху, — внушал он непутевой Пирни. — Какие у нее рога — мало таких красавиц. Не у всякого хора есть такие рога. Считай, почти вся Река знает ее в лицо. Не потеряется Пеструха даже без метки. Знают ее охотники и оленеводы. Ну, рога-то ладно. Вот весной она олененка принесет. Такого же веселого и крепкого, как и сама. Вот и сынок ее Пев, который дома остался и очень с нами просился, такой же озорной и быстрый, как и мама. Все ее дети большие и здоровые. Только ты вот, Пирни, в кого такая уродилась? Не в мать, конечно. В отца, наверное, уродилась такая…

Он помолчал, подымил трубкой. Потом припомнился тот год, когда появилась Пирни на свет:

— Может, и время виновато, — в раздумье проговорил Демьян. — Ты в тяжелое время родилась. Ты в тяжелый год родилась. В тот год, когда твой старший брат, Бежавший Озером, погиб. Вот тоже олень был. Всем оленям олень!.. В тот год и Пеструха была особенно плоха. Я все думал, выживет или не выживет. Много думал. Жалко ее было. А брат твой, Бежавший Озером, погиб. Прежде времени погиб…

Теперь надолго замолчал Демьян. Видно, размышлял о судьбе Бежавшего Озером. В его памяти до мельчайших подробностей сохранилась жизнь всех оленей, всех охотничьих и оленегонных собак, с которыми немало троп и дорог проторил по тайге и тундре. Да разве забудешь их, если они были с тобой, помогали тебе в самые трудные, в самые тяжкие дни и ночи в твоем нелегком пути по земле?! И в отличие от людей они никогда не обманывали и не подводили человека, не оставляли в беде. И в войну, вместе с воинами-каюрами, олени сражались на фронте. У соседей, на ненецкой земле, формировались тогда оленьи аргиши и отправлялись на Карельский фронт. На Севере, где не могли проехать на машине и лошади, пускали оленью упряжку. И там, рядом с солдатами в малицах, погибали и предки Бежавшего Озером…

И припомнилась Демьяну та весна, когда родился Бежавший Озером…