После Галицийской битвы возросла популярность генерала Н. И. Иванова, победа в ней приписывалась только ему. Г. И. Шавельский отмечал, что «добрым гением Юго-Западного фронта был не сам главнокомандующий, а начальник его штаба, скромный, никогда не кричавший о себе генерал М. В. Алексеев, – это знали и понимали, во всяком случае, не все. Взоры массы устремлялись прежде всего на главнокомандующего победоносной армией»1. Оба генерала получили награды из рук императора в присутствии главнокомандующего. Встреча состоялась на небольшой узловой станции Луков2. Н. И. Иванов получил орден Св. Георгия 2-й степени, М. В. Алексеев – 4-й степени, причем великий князь лично повесил ему на грудь собственный Георгиевский крест3.

Но основным «героем» прошедшего сражения стал генерал Н. В. Рузский. Его увлечение эффектными «взятиями» городов, проявившееся под Львовом, привело к тому, что австрийская армия избежала катастрофы, ограничившись поражением. Сам же генерал приобрел славу победителя не без помощи отечественных журналистов. «Но до сих пор русский народ не знает, – записал 1 (14) октября 1915 г. в своем дневнике М. К. Лемке, – что австрийская армия в 600 тыс. человек преблагополучно выскользнула из приготовлявшихся ей ножниц, не сжатых своевременно Рузским, который и виноват в ее спасении»4. Н. В. Рузский был одним из генералов, пользовавшихся перед войной поддержкой В. А. Сухомлинова, который знал его с тех пор, когда тот еще командовал корпусом в Киевском военном округе: «В Рузском я ценил человека, прекрасно знакомого с военным делом и способного к целесообразной, продуктивной работе. Деятельность его на войне ценилась высоко, хотя телесно крепок он не был, ему временно приходилось, по нездоровью, покидать ряды воюющих»5.

Весьма верную, как представляется, характеристику Н. В. Рузскому дал его сосед по Юго-Западному фронту генерал А. А. Брусилов: «Рузский, человек умный, знающий, решительный, очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались»6. В подобных действиях Н. В. Рузский получил поддержку со стороны своего начальника штаба генерала В. М. Драгомирова и генерал-квартирмейстера полковника М. Д. Бонч-Бруевича7. 1 (14) сентября 1914 г. 3-я армия сменила командование, ее возглавил командир 8-го корпуса генерал Р. Д. Радко-Дмитриев. Верховный главнокомандующий решился, наконец, сделать вывод из произошедших в Восточной Пруссии событий.

На этот день на русском Северо-Западном фронте сложилась непростая ситуация. Вслед за поражением А. В. Самсонова настала очередь П. К. Ренненкампфа. Его положение казалось прочным, газеты сообщали о том, что он по-прежнему популярен в войсках и теснит пруссаков, 16 (29) августа генерал был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени с мечами8. Однако уже 18 (31) августа В. А. Орановский предупредил командующего 1-й армией, что вслед за разгромом А. В. Самсонова надо ожидать наступления на его фронте9. Опасность была очевидной. Настал последний день трагедии 2-й армии. Именно тогда германское Верховное командование поставило перед П. фон Гинденбургом следующую цель: «Ближайшей задачей 8-й армии явится очищение Восточной Пруссии от армии Ренненкампфа. Преследование разбитого теперь противника вести частями, которые могут быть для этого выделены, в направлении на Варшаву, с учетом возможного движения русских от Варшавы на Силезию. В дальнейшем 8-ю армию предлагается использовать, если обстановка в Восточной Пруссии это позволит, в направлении на Варшаву»10.

8-я германская армия была усилена 11-м армейским, Гвардейским резервным корпусами и 8-й кавалерийской дивизией. Ее состав был увеличен до 7,5 корпуса и двух кавалерийских дивизий, после разгрома 2-й русской армии ее солдаты и офицеры верили в свои силы, ее командование хорошо представляло себе возможности и манеру управления противника. П. фон Гинденбург и Э. Людендорф имели два плана действий: один предусматривал нанесение удара по Седлице, что создало бы серьезную угрозу тылу Юго-Западного фронта и оказало существенную помощь австрийскому союзнику, второй – вытеснение 1-й русской армии из Восточной Пруссии. Командование 8-й армии предпочло второй план. Теперь, прикрывшись тремя пехотными дивизиями из остатков 2-й армии, основные силы немцев (12 пехотных и две кавалерийские дивизии) были направлены против 1-й (13,5 пехотной и 5,5 кавалерийской дивизий). Силы были примерно равны, но немцы обладали значительным перевесом в артиллерии – 1026 орудий против 724, который был решающим в легких гаубицах – 150 против 48 и абсолютным в тяжелой артиллерии – 192 при абсолютном отсутствии таковой у русских. К 5 сентября германские войска развернулись в 40 км от армии П. К. Ренненкампфа, а 6–9 сентября начали входить с ней в соприкосновение11.

Немцы торопились. На момент окончания операции против А. В. Самсонова им не было известно расположение Гвардейского корпуса, кроме того, по данным разведки, они ожидали в ближайшее время завершения переброски в тыловой район 1-й армии 22-го армейского корпуса из Финляндии и 18-го армейского корпуса из Петербурга. Все эти части в случае сбора в районе Гродно резервной группировки резко усложнили бы выполнение поставленной Верховным командованием перед 8-й армией задачи12. Наступлению предшествовала работа по дезинформации русских штабов. Немцы хотели притянуть внимание противника к правому флангу 1-й армии, в то время как удар планировали нанести на ее левом фланге. Утром 18 (31) августа начальник штаба 1-й армии генерал-лейтенант Г. Г Милеант предложил отвести войска с занимаемых позиций как весьма невыгодных для обороны, особенно на левом фланге, и сосредоточить их в тылу, в районе Гумбинена – Гольдапа, для того чтобы «весьма вероятный обход левого фланга армии через Мазурские озера можно было соответственно встретить контрманевром». Начальник штаба фронта генерал В. А. Орановский согласился с этим предложением и обратил внимание Г. Г. Милеанта на необходимость притянуть к пехоте кавалерию армии13.

Однако уже ночью 19 августа (1 сентября) Я. Г. Жилинский потребовал от П. К. Ренненкампфа «во что бы то ни стало удерживаться севернее Мазурских озер на путях от линии Инстербург, Ангербург к линии Волковышки, Сувалки, причем в действиях армии должно быть проявлено полное упорство»14. Необходимо отметить, что отношения между начальником штаба армии и ее командующим были далеки от идеальных. С началом военных действий они резко испортились. П. К. Ренненкампфа явно раздражала независимость суждений подчиненного15. После приказа главнокомандующего Северо-Западным фронтом неправота Г Г Милеанта казалась П. К. Ренненкампфу абсолютно очевидной, ведь она расходилась с указаниями свыше. Командующий армией немедленно отреагировал на распоряжение Я. Г Жилинского, поняв его в буквальном смысле: 1-я армия стала окапываться, готовясь к обороне каждой пяди занятой земли. Протесты Г Г. Милеанта, справедливо указывавшего на то, что положение стоящего на левом фланге слабого кордона от этого не улучшится, игнорировались. Командующий армией, по словам начальника штаба, начал «форменную травлю» своего неудобного подчиненного16.

В тяжелейшем положении оказался генерал-квартирмейстер армии генерал-майор К. К. Байов, который разделял взгляды Г. Г. Милеанта, но вынужден был выполнять взаимоисключающие приказы своих командиров17. Штаб армии фактически перестал работать в нормальном режиме, его рекомендации принимались и отвергались несколько раз в день. Командующий то принимал решение об усилении своего заслона на правом фланге, то отказывался от него. В результате несчастный 20-й армейский корпус то начинал движение с правого фланга 1-й армии на левый, то прекращал его и возвращался назад. Так продолжалось почти семь дней18. Происходило именно то, на что рассчитывал в 1905 г. А. фон Шлиффен: создание фланговой угрозы заставит русское командование действовать в манере А. Н. Куропаткина, то есть метаться, снимать для укрепления флангов части с фронта, что в конечном итоге вызовет обвал русской обороны19.

Колебания П. К. Ренненкампфа имели под собой основания самого разного характера. С самого начала войны русская морская разведка сообщала о готовности значительных сил германского флота (шесть дредноутов, шесть броненосцев, один линейный, 10 линейных крейсеров и другие корабли) перейти через Кильский канал в Балтику и о том, что до 50 транспортов концентрируются в районе порта Свинемюнде в Восточной Пруссии для перевозки десанта в Финляндию20. Эти опасения соответствовали предвоенным ожиданиям Морского Генерального штаба, где опасались прямого удара в Финском заливе с возможным развитием операции в сторону русской столицы. В связи с этим внимание моряков прежде всего было приковано к так называемой центральной, или Поркалаудской, минно-артиллерийской позиции, закрывающей вход в Финский залив. Ее и должны были прикрывать русские дредноуты21.

В первые дни войны командование Балтийского флота ожидало, что противник предпримет попытку прорыва в восточную часть Балтики. Ставка выдвинула перед флотом задачу любой ценой не допустить этого. Опасения были не беспочвенными. Еще 12 (25) июля начальник германского Морского Генерального штаба отметил: «Если Англия останется нейтральной, то, несмотря на чрезвычайно важные задачи в Северном море, я стою за то, чтобы сначала покончить с Россией, выделив для этого столько сил, сколько понадобится. С другой частью флота и с освободившимися в Балтийском море судами могут быть выполнены задачи, намеченные для Северного моря». Вильгельм II также склонялся к этой идее22. Тем не менее первые три недели войны обстановка на море была относительно спокойной23.

Следуя составленному в предвоенный период плану, командование русского флота приняло слишком поспешное, как оказалось позже, решение об оставлении Либавы. Город находился приблизительно в 50 км (в трех переходах) от германской границы. При Александре III здесь начали строить крепость, но на ее сухопутном фронте перед Русско-японской войной укреплений почти не было, а после 1905–1907 гг. строительство не велось. «Либава действительно была не крепостью, – вспоминал начальник ее крепостного штаба в 1902–1904 гг., – а каким-то странным недоразумением… Укрепление Либавы с юга (то есть с германской границы. – А. О.) производило такое впечатление, будто наше высшее начальство было убеждено, что достаточно русским генералам на полпути между границею и Либавою поставить на дороге вывеску: «Вход германским войскам воспрещается», чтобы никакие немцы к нам не пришли»24.

Поскольку на такую любезность со стороны германцев командование флота не могло рассчитывать, а планы вторжения в Восточную Пруссию ему не были известны, оно приняло решение обезопасить себя в угрожаемых точках. В результате 1 августа в восемь часов вечера в Либаве получили приказ уничтожить порт и приступить к закупорке входа в него. Работы начались немедленно: у входа в порт были затоплены пять задержанных германских пароходов, три землечерпалки и три шаланды, в его внутренней гавани – плавучие краны и доки, старые миноносец и подводная лодка, одновременно все портовые сооружения были приведены в негодность, взорваны мост через канал, затворы в створах сухопутных доков. К четырем часам дня 2 августа все эти работы были завершены, имущество 1-й минной дивизии эвакуировано25. На восток ушли и стоявшие здесь три подводные лодки учебного отряда: «Стерлядь», «Белуга», «Пескарь»26. 31 июля такие же работы начались и в Виндаве: здесь вход в порт был затруднен затопленными пароходами, но полностью так и не блокирован вплоть до прихода сюда немцев в 1915 г.27

Опасения оказались излишними. Противник поначалу не был слишком активен на либавском направлении. 1 августа 1914 г. для действий в русских водах было выделено два легких крейсера «Аугсбург» и «Магдебург» и несколько миноносцев. Утром 2 августа немецкие корабли покинули бухту Данцига для минирования подступов к этому порту28. Поставив минное заграждение вечером того же дня, уже 21 июля (3 августа) они обстреляли Либаву29. Было выпущено 20 снарядов, которые, впрочем, не причинили особого вреда30. Крейсеры обстреливали невооруженный уже город и, поскольку в летнее время значительная часть его жителей (кстати, немцев) с семействами находилась на пляже, не пожалели для них двух снарядов. По счастливой случайности дело обошлось без жертв: снаряды ушли в прибрежный песок и не взорвались31. Вскоре флот противника получил приказ постоянно беспокоить русское побережье32. В 20-х числах августа положение на Балтике изменилось. Немцы «создавали обстановку, позволявшую предполагать, будто германский флот в эти дни готовится к какой-то крупной операции»33. В этих обстоятельствах Либава понадобилась как передовой пост базирования русских подводных лодок, к которым вскоре присоединились и английские34.

«За последнюю неделю, – вспоминал офицер 1-й крейсерской бригады, – германские суда начали проявлять усиленную деятельность и появлялись в наших водах почти ежедневно. 4/17 августа несколько крейсеров подходило к устью Финского залива на вид нашей I бригады крейсеров, после чего отошли на W. Им легко это было сделать безнаказанно из-за большого преимущества в скорости. Ночью 5/18 августа неприятельские миноносцы появлялись в Ирбенском проливе и освещали берег прожекторами, а днем обстреливали Нижний Дагеророт; наши крейсера гнались за ними, но, конечно, безуспешно. 6/19 неприятельские миноносцы были на виду у Утэ и затем обстреливали Бикгофен; к вечеру несколько крейсеров входили в Финский залив и доходили до меридиана Гангэ; 7/20 и 8/21 посты Рижского залива доносили, что ночью видели прожектора у Вердера, Аренсбурга и Руно. 8/21 севернее Такхона взорвалось два голландских парохода: этим обнаружилось поставленное неприятелем в ночь на 5/18 в устье Финского залива заграждение; 9/22 их крейсера были у Бакгофена и Стейпорта. С 10/23 стоял густой туман и неприятеля видно не было, но к вечеру 11/24 обнаружилось усиленное неприятельское радиотелеграфирование. Немцы рыскали вблизи, но для нас оставались неуловимыми, несмотря на то что мы за все эти недели почти не имели якорных дней»35.

Впрочем, в попытке выполнить приказ о действиях против русского берега немцы быстро понесли весьма значительную утрату: в ночь с 12 (25) на 13 (26) августа у входа в Финский залив на камни близ острова Оденсхольм выскочил легкий крейсер «Магдебург». Перед этим он обстрелял пост и маяк на острове, было сожжено несколько деревянных строений, но радиостанция осталась цела и продолжала работать без перерыва36. Противник попытался снять корабль с мели, но, когда это не удалось, а к нему приблизились броненосные крейсеры «Баян» и «Паллада», немцы взорвали «Магдебург»37. Его носовая часть была оторвана, корпус судна очень сильно поврежден, что сделало невозможным снятие с мели38. Потеря крейсера была слишком дорогой ценой за несколько сожженных деревянных зданий. Полностью эвакуировать команду корабля не удалось, в плен попали его командир, два офицера и 54 матроса. Но самыми ценными призами стали шифровальные книги, система квадратов, коды сигналов. Русский флот немедленно поделился этой информацией с англичанами39.

Хотя соображения командования флота относительно опасности со стороны немцев не подтвердились поначалу и потому не показались обоснованными для Верховного главнокомандующего, они все же вызвали у него беспокойство за правый фланг 1-й армии. 23 августа (5 сентября) Николай Николаевич (младший) приказал ее командующему обратить особое внимание на свой правый фланг, опасаясь того, что немцы высадят десант в тылу, опираясь на порты Восточной Пруссии40. Для этого в штаб П. К. Ренненкампфа в Инстербург специально был послан капитан 2 ранга А. Д. Бубнов. Ставка даже запросила командующего Балтийским флотом о возможности противодействия противнику силами линкоров, однако император запретил использовать ударные силы флота вне центральной позиции41.

«Русские находились тактически в очень благоприятном положении, – отмечал генерал В. Гренер. – Если бы 10-я армия своевременно прибыла на позиции, то она могла бы встретить немецкий охват восточнее Мазурских озер и противодействовать движению немцев через Лык и южнее. Однако Ренненкампф странным образом заботился не о своем левом фланге, а о правом, где он опасался немецких действий через залив и со стороны моря»42. Без сомнения, страх перед германским десантом был ошибкой.

Перед войной германское командование не рассматривало вопрос о каком-либо десанте на Балтике до решения противостояния с британским флотом. Более того, они сами опасались, и не без основания, набегов русских миноносцев из района Либавы43.

1-3 сентября русские крейсеры «Россия», «Рюрик», «Богатырь», «Олег» и эскадренный миноносец «Новик» совершили выход в центральную часть Балтики с целью демонстрации флага. В ответ на это командование германского флота решило перебросить из Северного моря тяжелый крейсер «Блюхер», 4-ю эскадру линейных кораблей (семь вымпелов), две флотилии миноносцев (22 вымпела). Эти силы должны были компенсировать неприятный эффект потери «Магдебурга» и присутствием в море создать угрозу русским берегам44. Одновременно в портах Восточной Пруссии действительно шел сбор транспортов, но производился он лишь с целью дезинформации русского командования45. По той же причине немцами был передан по радио открытым текстом ряд сообщений о направлении к левому флангу их фронта, то есть к побережью частей Гвардейского резервного корпуса. Одна из них была перехвачена и принята за чистую монету П. К. Ренненкампфом, Я. Г Жилинским и В. А. Орановским46.

С 9 сентября Балтийский флот постоянно получал информацию об усилившейся активизации немцев на востоке Балтики47. 11 сентября немецкая эскадра из пяти линейных кораблей, четырех броненосцев и одного легкого крейсера, 21 миноносца и восьми тральщиков появилась в районе Виндавы, обстреляла русское побережье и высадила небольшой десант48. Силу десанта было трудно определить сразу, но командование русского флота получило информацию о том, что с германскими военными кораблями находилось восемь транспортов49. Набег немцев был кратковременным, на следующий день основные силы эскадры противника возвратились назад50. Тем не менее они выполнили свою задачу и убедили русское Верховное главнокомандование в том, что опасность десанта реальна. В результате ориентировка Ставки совпала с замыслом германского командования. Свою лепту в успех немцев внес и штаб Северо-Западного фронта. Оба они явно руководствовались «шпаргалкой» – довоенной информацией о планах немцев нанести удар в районе побережья51.

Сам П. К. Ренненкампф вовсе не собирался ограничивать себя обороной, он был все еще весьма популярен в армии, которая пока не знала неудач и была настроена на возобновление наступления52. Успех под Львовом, по мнению командующего, кардинальным образом менял ситуацию на всем фронте, и 22 августа (4 сентября) он предложил возобновить наступление в Восточной Пруссии. И его сразу же полностью поддержал Я. Г Жилинский, считавший, что немцы готовят наступление на участке 2-й армии, в тыл Варшаве. По мнению командующего фронтом, лучше всего было бы возобновить наступательные операции в конце августа (по старому стилю), так как к этому времени фронт пополнится 22-м и 3-м Сибирским армейскими корпусами. 23 августа (5 сентября) Ставка приняла решение создать в районе Осовца новую, 10-ю армию в составе 22-го армейского, 3-го Сибирского и 1-го Туркестанского корпусов53. Вечером следующего дня П. К. Ренненкампф известил своих командиров корпусов и начальников кавалерийских дивизий о том, что 10-я армия сформирована и в ближайшее время 1-я армия перейдет в наступление54.

Но немцы, уже получившие сведения о подготовке 1-й армии к движению вперед (восстанавливались взорванные ранее мосты через реки Прегель и Дейме, активизировались стоявшие ранее неподвижными передовые части), не стали ждать. 3 сентября П. фон Гинденбург отдал приказ о переходе в наступление55. 6 сентября в районе Мазурских озер началось движение немецких войск, на следующий день они вошли в соприкосновение с русскими, а 8 сентября атаковали их. На левом фланге 1-й армии, то есть на направлении движения обходной группы 8-й армии (пять пехотных и две кавалерийские дивизии при 400 орудиях), оказался русский заслон силой в одну пехотную и одну кавалерийскую дивизии при 60 орудиях56. Командующий армией приказал «оборонять позицию пассивно, но упорно; кто оставит самовольно окопы, того расстреливать на месте без суда и следствия»57. Генерал находился под постоянным давлением со стороны главнокомандующего фронтом. В штабе фронта между тем не было единого мнения относительно образа действий. В. А. Орановский настаивал на отступлении, а Я. Г Жилинский все время колебался58.

В 15 часов 30 минут 26 августа (8 сентября) главнокомандующий вновь призвал П. К. Ренненкампфа прочно удерживать занимаемые позиции и заверил его, что «усилия 2-й и 10-й армий будут направлены на обеспечение Вашего левого фланга»59. Днем атаки немцев, как и демонстративное наступление на центральные позиции 1-й армии, были отбиты60, но П. К. Ренненкампф уже понял, что главный удар был нанесен именно там, где его предупреждал Г. Г. Милеант, и немедленно запросил обещанную поддержку со стороны 10-й армии61. Взволнованный Я. Г Жилинский провел разговор с П. К. Ренненкампфом по телефону, в ходе которого оба генерала несколько успокоились и пришли к выводу, что в отступлении нет необходимости. Сделано это было крайне оригинальным способом: Я. Г. Жилинский посоветовал отходить, но отказался отдать такой приказ62. К вечеру левый фланг 1-й армии оказался под угрозой. Многократное превосходство наступавших стало проявляться в полную силу. Русские заслоны повсюду отступали навстречу основным силам63.

В ночь на 9 сентября Я. Г. Жилинский вновь потребовал от П. К. Ренненкампфа удерживать фронт, обещая содействие и со стороны 2-й армии, и утром 9 сентября командующий принял решение, уже запоздалое, об усилении своего заслона на Мазурских озерах. Его оборонительная линия была уже обойдена64. У главнокомандующего фронтом было одно, само главное для него объяснение своих директив: он получал приказы Ставки и буквально выполнял их, передавая распоряжения командующему армией – проявлять «полное упорство» в обороне65. Казалось бы, ситуация еще может быть исправлена, так как 27 августа (9 сентября) штаб фронта заверил штаб 1-й армии, что 20 батальонов из состава 22-го армейского корпуса должны в тот же день выступить во фланг наступающим немцам66. Но почти сразу же после этого генерал В. Г Леонтьев известил командующего 1-й армией о том, что намеченное днем ранее наступление 10-й армии не состоится по причине неустроенности 22-го и 3-го Сибирского армейских корпусов67.

На качество пополнений по прибытии на фронт самое негативное влияние оказывали слухи и скверное управление. 22-й армейский корпус прибыл в Августовские леса в начале сентября и сразу же испытал на себе губительное действие и того, и другого. «Гибель штаба и корпусов армии Самсонова потрясающе подействовала на психику не только участников, но и совершенно непричастных к операции 2-й армии начальников, – вспоминал очевидец. – Командование нашим чудным по составу и еще лишь сосредотачивающимся XXII корпусом было уже приведено в полную негодность, охваченное ужасом от одних только слухов о самсоновской катастрофе»68. Начались ненужная спешка, суета, ротация командиров и частей, знакомые по Русско-японской войне импровизации. Приводило это также к знакомым последствиям. «Итак, наш корпус, – отмечал тот же офицер, – начинал войну «по-манджурски» – отрядами случайного состава, со случайными начальниками и неорганизованным управлением»69.

В результате хороший корпус, только что прибывший на фронт, был немедленно разодран по частям. Его 1-я и 3-я бригады, выдвинутые вперед до завершения сосредоточения корпуса, потерпели серьезное поражение в боях между Лыком и Бялой70. Их командование заверило в штабе фронта, что немцев в этом районе «на сто верст в округе нет»71. Не имея информации о противнике, они встали на бивак без охранения и были утром внезапно атакованы и разгромлены германской дивизией72. «Как маленькие дети, – отмечал участник этого боя, – мы были атакованы огнем тяжелой артиллерии на биваке, в котловине, простреливаемой насквозь, дали сразу себя охватить, оказались без управления и связи. Только исключительной доблестью частей можно объяснить то, что мы смогли отбиться и уйти. Немцы понесли от нашего огня и контратак тяжелые потери и не преследовали»73. 27 августа (9 сентября) настала очередь 2-й и 4-й бригад, которые не дали себя захватить врасплох, но вынуждены были весь световой день вести тяжелый встречный бой с превосходящими силами противника, а в ночь на 10 сентября – отступить74.

Вновь самым серьезным образом сказалось превосходство германской армии в тяжелой артиллерии. Для многих это был первый бой, и испытание стало ужасным. «На стрелков страшные взрывы тяжелых снарядов, с целым столбом черного дыма и земли, производили впечатление потрясающее, – вспоминал А. И. Верховский. – В первый же день боя я встретил несколько человек, сошедших с ума на самом поле сражения. Постройки от разрыва одного «чемодана» разваливались как карточные домики и загорались, деревья вырывало с корнем, орудийные лафеты гнулись, как будто были сделаны из воска, осколки, зубчатые как пила, со свистом разлетались во все стороны, нанося рваные, большей частью тяжелые раны»75. В результате боев 25–27 августа (7–9 сентября) ввиду исключительно низкой организации командования корпус практически полностью потерял боеспособность и в беспорядке отступил с занимаемых позиций у Лык и Иоганнисбурга к Августову76. Ни связи со штабом корпуса, ни информации о соседних частях командиры бригад не имели ни во время боя, ни при отходе77. О поддержке 1-й армии с его стороны в эти дни не могло быть и речи. Корпус начал действовать на должном уровне только по прошествии времени, когда управление им пришло в порядок.

У генерала Я. Г Жилинского на Северо-Западном фронте (не считая Риго-Шавельского района, к северу от Немана) было 11 корпусов пехоты и девять кавалерийских дивизий (450 тыс. человек) против пяти германских пехотных корпусов и двух кавалерийских дивизий (200 тыс. человек). Однако организационно русские армии здесь еще не полностью преодолели последствия сражения в Восточной Пруссии. 1-я армия уже вела сражение, 10-я еще не закончила сосредоточение, а 2-я была небоеспособна. Позже главнокомандующий фронтом пытался доказать, что не обещал поддержки левому флангу П. К. Ренненкампфа78. «Но где же была 10-я армия? – вопрошал генерал В. Гренер. – До сих пор этой армии еще не существовало как целого, а с ее частями, которые действительно выступали против немцев при их наступлении южнее вокруг Мазурских озер, у Иоганнисбурга, Бялы и Лыка, немцы справлялись легче, чем этого можно было ожидать»79. Безалаберность Я. Г Жилинского, бездумное следование директивам Ставки вопреки реальному положению дел на фронте вновь поставили его подчиненного на грань катастрофы.

П. К. Ренненкампф еще вечером 27 августа (9 сентября) надеялся на то, что вместо обещанного на этот день флангового удара он сможет получить поддержку 10 сентября. В первом приказе об отступлении, изданном в шесть часов вечера 9 сентября, говорилось об отходе, целью которого являлся сбор резервов для подготовки контрудара (то есть то, что предлагал Г Г Милеант 18 (31) августа), но уже в 23 часа 30 минут П. К. Ренненкампф вынужден был издать еще одно распоряжение, в котором отводил армию дальше и уже не говорил о контрударе80. В ночь с 9 на 10 сентября командующий 1-й армией начал отвод войск с занимаемых рубежей, прикрыв его рядом успешных контратак81. Это решение оказалось неожиданным для противника. Удар, к некоторому удивлению и разочарованию немцев, пришелся по пустоте. Сражение за Восточную Пруссию было выиграно, запланированное окружение 1-й армии сорвалось82. Э. Людендорф вспоминал: «В сущности, Ренненкампф как будто вообще и не думал о серьезном сопротивлении. Во всяком случае, он очень своевременно начал отступление и двигался по ночам… Русские сумели организовать отступление и продвигали массы по местности без дорог»83.

28 августа (10 сентября) 22-й корпус прибыл в Августов, и уже на следующий день его командир генерал А. Ф. фон ден Бринкен получил телеграмму Я. Г. Жилинского, в которой описывалось сложное положение 1-й армии и приказывалось вернуться на один переход назад и занять Маркграбово. 3-й Сибирский армейский корпус должен был вернуть Лык. Вечером того же дня войска выступили в поход84. Приказ А. Ф. фон ден Бринкену никак не мог настроить его на энергичные и конкретные действия. Кроме направления движения в нем все было туманно: «Цель движения Вашего корпуса на Маркграбов и далее к Гольдапу – отвлечение на себя части сил противника, обходящих левый фланг Ренненкампфа. Если во время этого движения Вы подвергнетесь атаке превосходных сил, при условиях, не дающих уверенности в успехе столкновения, Вам следует немедленно отходить на свою базу, увлекая за собой противника и этим облегчая левый фланг Ренненкампфа. В решительный бой, жертвуя своим корпусом, вступать только в том случае, если это окажется необходимым для спасения I армии от катастрофы. Для согласования Ваших действий с Ренненкампфом, с которым у меня нет непосредственной связи, Вам следует установить таковую связь собственными силами, на что обращаю особенное внимание»85.

Только 29 августа (11 сентября) Я. Г Жилинский сообщил П. К. Ренненкампфу, что на следующий день начнется обещанное тремя днями ранее наступление частью сил соседней 10-й армии86. В штабе фронта в этот момент считали, что 1-я армия «близка к краху» из-за глубокого обхода противника87. Между тем командир 22-го армейского, выведя свое соединение на указанные позиции и не получив внятных инструкций к действиям и прочной связи, застыл на месте, ожидая дальнейших указаний. Корпус фактически оказался в роли наблюдателя за обходящими П. К. Ренненкампфа немцами88. Даже наблюдать это движение удалось не сразу: поначалу корпус встретил перед собой пустое пространство и не имел никакой информации о противнике89. В любом случае, обещание Я. Г Жилинского организовать контрудар уже ничего не меняло для 1-й армии, так как почти сразу же после этого командующий фронтом распорядился: «Отводите войска центра и правого фланга возможно быстрее, так как ночь упущена, то, сделав крайнее напряжение и переход не менее 45 верст, войска выйдут из трудного положения»90.

Отсутствие единства в мыслях и действиях читалось практически на всех уровнях принятия решений в русской армии. Ее пехота и артиллерия ничем не уступали германским, но качество управления оставляло желать много лучшего. «Наша «неповоротливость, – вспоминал А. А. Незнамов, – губила нас при маневрировании, главным образом на поле сражения и прежде всего при развертывании»91. Теперь штаб фронта был готов увести 1-ю армию как можно глубже в тыл. В это время на левом фланге П. К. Ренненкампфа его слабый кордон отходил, ведя тяжелые бои с наступающими немцами92. Известия о том, что реально происходит на этом участке фронта, также пришли с опозданием.

Уже 28 августа (10 сентября) разъезды гвардейской кавалерии вскрыли обходное движение германских колонн на Гольдап, в котором приняли участие все три рода оружия. Выдвинувшиеся вперед отряды русской конницы оказались под угрозой окружения и стали откатываться назад93. 30 августа (12 сентября) генерал-лейтенант В. И. Гурко, начальник 1-й кавалерийской дивизии, находившейся на левом фланге 22-го корпуса, выслал вперед два офицерских разъезда по 12 всадников от каждого полка. Углубившись вперед широким веером, они внезапно обнаружили прорыв – немцы силами до корпуса уже глубоко обходили левый фланг 1-й армии94. В этот день П. фон Гинденбург приказал войскам продолжить преследование, используя все свои силы. Главной задачей было перехватить пути в тылу отступавших, ведущие к Неману, Вильне и Ковно. Недостаток кавалерии существенно осложнял выполнение этой задачи95, а между тем фактор времени приобретал все большее значение. «Ренненкампф накануне полной гибели, – записал в дневнике вечером 30 августа (12 сентября) офицер штаба фронта. – Немцы заходят ему во фланг, и колонны их показались уже в Роминтенской пуще немного южнее Гумбинена»96. В тот же день штаб 8-й армии переехал из Норденбурга, где еще недавно находился штаб П. К. Ренненкампфа97.

В то же время точной информации о состоянии 1-й армии в штабе фронта не было, что только усиливало опасения Я. Г. Жилинского, который уже начал взваливать ответственность за случившееся на подчиненных98. Одновременно он торопил отступление. «Как подчиненный военнослужащий, – ответил ему командующий 1-й армией 30 августа (12 сентября), – конечно, выполняю… Правда, выйдут из трудного положения, но, скажу откровенно, попадут в другое, может, более трудное положение, будут настолько утомлены, что к бою малоспособны, противнику уже серьезного отпора не дадут. Самое трудное и тяжелое – это даже говорить об отходе за Неман; после этого отхода и думать нельзя будет о каком-нибудь успешном наступлении. Войска потеряют веру в себя и в своих начальников, а такие войска, Вы сами знаете, к наступательным действиям мало способны. Хотя мы понесли тяжелые потери, но большинство частей к бою способны. Сегодня ходили в штыки и завтра пойдут, если нужно. Отойдя же за Неман, они на это уже не будут способны»99.

Что касается 22-го корпуса, то 31 августа (13 сентября) с его штабом была установлена связь, и командиру было приказано отвести войска на 45 верст назад, чтобы выйти из изолированного положения100. Главной задачей, сформулированной штабом фронта, теперь стало прикрытие железнодорожных путей и избежание серьезного столкновения с противником до завершения сосредоточения армии и прикрытия101. Таким образом, всего за несколько дней солдатам 22-го корпуса пришлось пройти свыше 200 км – до германской границы, потом назад, опять к границе и снова обратно102. Также за Бобр был отведен и удачно начавший бои под Лыком 3-й Сибирский корпус103. Отход проходил в тяжелых условиях. По ходу непрерывного отступления войска постоянно находились под обстрелом с воздуха. Кроме того, используя грузовики, немцы подвозили пехоту и орудия, стараясь обстрелять или задержать отступавших. Они оказывали сопротивление, но постепенно становились все более податливы к слухам, к страху попасть в окружение104. Нервозность приводила к тому, что русские части обстреливали друг друга, иногда принимая собственные обозы за бронеавтомобили (!) противника105.

«Чем дольше длилось это преследование, – вспоминал ротный командир 106-го Уфимского полка, – чем ближе настигал нас враг, тем сильнее проявлялся этот страх: старые, дисциплинированные части не шли, а почти бежали, не только по шоссе и дорогам, но часто и прямо без дорог!.. Это был необыкновенный по быстроте и непрерывности (день и ночь) марш»106. Еще сильнее этот страх сказывался на второочередных частях, только что мобилизованных, не обстрелянных, не слаженных, в которых командиры и подчиненные еще не привыкли друг к другу107. Основная часть 1-й армии отступила по шоссе Инстербург – Гумбинен – Сталупинен – Вирбален (Вержболово) – Вылковишки, и это отступление, начавшись весьма успешно, в ряде случаев закончилось в полном беспорядке. 12 и 13 сентября штаб армии потерял управление 2-м и 22-м корпусами108. Командующий армией отдавал приказы и отменял их, покидал штаб, чтобы отправиться к войскам, и возвращался, а затем отстранил Г Г Милеанта от должности, после чего вместе со штабом отправился поездом в тыл. В течение двух дней после этого армией практически никто не руководил109.

Корпуса шли по указанным направлениям, но организация движения тылов, очередность прохождения и порядок следования – все это практически отсутствовало. Это привело к неоправданным потерям, избежать которых при подобном руководстве было невозможно. Вновь, как и под Мукденом, несколько дивизий вливались в горловину одного шоссе, где уже возникла гигантская пробка из обозов, препятствовавшая движению частей110. Собственно, части в этой суматохе прекращали свое существование, превращаясь в толпы людей, в которых отдельные группы, возглавляемые офицерами, пытались восстановить порядок и дисциплину – из 26-й дивизии удалось собрать только пять с половиной рот для прикрытия движения111.

«Картина была не из веселых, – вспоминал князь Гавриил Константинович. – Вдали пылали деревни и зарево освещало всю местность. Слышны были разрывы снарядов и крики погонщиков обозных лошадей, выбивавшихся из сил. Все дороги были сплошь запружены обозами. Хаос стоял невероятный. При этом моросил мелкий дождь. Наша дивизия медленно двигалась на измученных лошадях, неоднократно останавливалась, так как ей приходилось проскакивать через пересекавшие ее путь обозы»112. В 5 часов 45 минут 31 августа (13 сентября) командующий армией разрешил в случае необходимости для ускорения отступления бросить обозы113. Результат был неизбежен. Вид брошенных обозов, подожженного транспорта и пылающих по сторонам шоссе деревень лишь усилил дезорганизацию и привнес в отход 1-й армии элемент паники.

В какой-то степени она стала уже неизбежной, во всяком случае, далеко не редким явлением в августе – сентябре 1914 г. «Паника среди русских войск была в первые месяцы войны весьма частою, – вспоминал П. Н. Симанский. – Необстрелянные войска, попадавшие, однако, под современный обстрел, устрашенные гулом тяжелой артиллерии противника, небрежность и неумение в ведении разведки, в организации охранения, отсюда ряд поражающих впечатление бойца неожиданностей, ослабление кадрового состава войсковых частей, массою влитых сюда запасных, постоянная суетливая гоньба войск вперед и в стороны, из-за чего тыловые учреждения не могли поспевать, а если где-либо и поспевали, не могли быть правильно установлены неопытными руководителями, отсюда, с одной стороны, физическое переутомление войск, а с другой – их голодовки, вот те условия, в которых находились русские войска в первые 2–3 месяца войны и которые создавали готовое поля для какой угодно паники»114.

31 августа (13 сентября) штаб Верховного главнокомандующего осторожно известил страну о новой неудаче в Восточной Пруссии: «Необходимость уделить главное внимание Галицийскому театру военных действий, где развитие наших успехов энергично продолжается, временно помешала нам иметь достаточные силы в Восточной Пруссии для продолжения успешно начатого вторжения в нее. Вследствие этого в двадцатых числах августа наша армия генерал-адъютанта Ренненкампфа остановилась на линии Гердауен – Лабиау (Либава). 25 августа началось повсеместное движение германцев как на восток, против генерала Ренненкампфа, так и на юг, к нашей границе. Пересеченная местность Мазурских озер затрудняла точное определение сил, собравшихся в них. Только 28 августа ясно обнаружился глубокий обход левого фланга армии генерала Ренненкампфа. Обход этот вынудил нашу армию начать отступление. 29 августа с целью остановить наступление неприятеля на некоторых участках мы перешли к активным действиям, выяснившим, однако, что численность наступавших германцев была значительной. Бои на этом фронте продолжаются»115.

На самом деле русской армии было уже не до активных действий. Утром 13 сентября она ползла назад, к собственной границе, черепашьим темпом из-за перегруженности дороги. Грузовики, гужевой транспорт, конница, пехота – все это двигалось несколькими колоннами по дороге и полям со скоростью 1–1,5 км в час. Войска нервничали, прислушиваясь к нарастающему гулу артиллерии противника с флангов. Появлялись первые признаки паники116. В пять часов дня 31 августа (13 сентября) генерал А. Н. Розеншильд фон Паулин выехал к деревне Обрыв, стоявшей на шоссе, которое вело в Ковно, в 7 км от границы.

Там царил полный беспорядок. «Картина при этом представилась отвратительная, – вспоминал генерал. – Шоссе от самого Вержболова и, как потом оказалось, до самых Вильковишек запружено было в 4 ряда повозками разных обозов, перемешанных между собою, которые, сцепившись между собой колесами, не могли двигаться вперед. Дер. Обрыв и все прилегающие к ней окрестные деревни были набиты до отказа спящими людьми разных частей. Все перемешано, никаких начальников не видно. Вдоль шоссе разводились костры, варилась пища, кормились лошади и непробудно спали разные чиновники, врачи, священники и все вообще, кто ездят в обозах. Никто не только не принимал никаких мер, но и не содействовал тому, кто проявлял инициативу. Между тем немцы обходили с юга и грозили напасть на фланг и отрезать от своих. Положение было вполне исключительное. Въехав на хутор, находящийся на шоссе, начальник дивизии приказал дивизионной казачьей сотне немедленно очистить его и разобрать людей по частям, а также разогнать обозных по повозкам и гнать обозы вперед, не позволяя останавливаться. После отдачи этого приказания не прошло и нескольких минут, как вдруг со стороны Вержболова открылся артиллерийский огонь и шрапнели стали рваться над шоссе и над ближайшими хуторами. Произошла невероятная паника. Откуда ни возьмись, появились какие-то массы войск, которые сплошной лавиной двигались к югу от шоссе ускоренным шагом к направлению на восток. Обозные, выпрягши лошадей и севши на них верхом, полевым галопом, с криками, давя людей, поскакали в том же направлении. Почти не было человека, который не поддался влиянию этой стихии»117.

Благодаря тому, что его дивизия отступила, сохранив дисциплину, А. Н. Розеншильд фон Паулин восстановил порядок в течение получаса и прикрыл шоссе, медленно отступая вслед за бегущими118. В этих условиях вновь быстро разложились второочередные части. 56-я дивизия (как и 54-я под Ляояном) сразу же получила прозвище «орловских рысаков». Для задержания и приведения в порядок многочисленных беглецов Кавалергардский полк и ряд других кавалерийских частей были поставлены в заслон. Один из его офицеров вспоминал: «Среди других на нашем участке преобладали обезумевшие от страха пехотинцы 56-й дивизии, которые, побросав в пути свои винтовки и все снаряжение, а часто даже сапоги, беспорядочной толпой, потерявшие всякий воинский вид, стремились проскочить на восток, за Неман, который почему-то казался им спасением»119.

Значительная часть войск, уже в полном хаосе, отходила за реку, под прикрытие крепости Ковно: «Все пребывающие в Ковно поезда были битком набиты ранеными, больными, а также совершенно здоровыми солдатами всевозможных частей, облепившими ступеньки, буфера, крыши вагонов. По шоссе, проселочными дорогами и прямо целиной шла бесконечна серая толпа, потерявшая всякий воинский облик. Повозки всех видов: уставные и взятые по воинской повинности телеги и фурманки, зарядные ящики, лазаретные линейки, гурты интендантского скота… все это с криком и руганью, цепляясь и обгоняя друг друга неудержимой лавиной стремилось в спасительную Ковно»120. Это был закономерный результат того, что старшие начальники и их штабы фактически не руководили войсками при отступлении121. «По сторонам большой дороги, – вспоминал генерал Герман фон Франсуа, – поля были усеяны продовольственными запасами, снаряжением, санитарными повозками, парковыми ящиками, оружием и всякого рода обозными вещами. Придорожные картины рисовали нам неистовое бегство войсковых толп в паническом ужасе с криками «Спасайся, кто может!»122.

1 (14) сентября 1914 г. немцы закончили сражение на Мазурских озерах. Они насчитали до 35 тыс. пленных и 180 орудий, захваченных у П. К. Ренненкампфа123. Торжествующий Г фон Франсуа назвал П. К. Ренненкампфа «вождем умеренных дарований»124. Весьма близкую оценку дал ему и Ф. Ф. Палицын: «Я думаю, что он мужествен, но негодный командующий армией. Негодный по умственным и другим качествам. Для меня он экзамена на командующего армией не выдержал. Он хорош, где его физический глаз видит и где благодаря его способностям схватить условия местности он может распорядиться сам. Он хорошо поведет корпус пехоты, а еще лучше кавалерийский, но не более, и при том в условии, что ему дана будет известная задача. В связи с другими он будет хуже, а как командующий армией, он, по-моему, совершенно не годен. Желал бы ошибаться в этом определении»125. Увы, Ф. Ф. Палицын был весьма точен.

П. фон Гинденбургу удалось разбить и вытеснить из пределов Восточной Пруссии 1-ю русскую армию. Общие потери при отступлении, по данным Ставки от 9 (22) сентября 1914 г., составляли до 100 тыс. человек и 150 орудий126. В официальных сводках штаб великого князя пытался дать радужную картину запланированного и организованного отступления: «К 1 сентября, после боев, дорого стоивших неприятелю, наши доблестные войска в полном составе выведены из трудного положения и заняли исходные позиции для дальнейших операций»127. На самом деле только отсутствие у немцев кавалерии спасло отступающие войска от гораздо больших неприятностей, хотя масштаб потерь постоянно рос по мере их уточнения. 13 (26) сентября директор дипломатической канцелярии при Верховном главнокомандующем князь Н. А. Кудашев докладывал из Ставки в МИД: «По приблизительному подсчету, Ренненкампф потерял 135 000 человек из общего числа 210 000. Потеряно громадное количество припасов. Хорошо, что сама армия осталась. Дух ее непоколебим, несмотря на поражение и потери»128.

Уже 31 августа (13 сентября) Я. Г Жилинский в телеграмме Верховному главнокомандующему обвинил П. К. Ренненкампфа в потере самообладания и контроля над правофланговыми корпусами его армии. Главнокомандующий фронтом также известил Ставку о том, что уже помог 1-й армии действиями 10-й, и сообщил о своих планах замены П. К. Ренненкампфа на генерала Н. А. Епанчина129. Николай Николаевич немедленно доложил об этом императору, добавив от себя: «Редакция и стиль телеграммы произвели на меня удручающее впечатление. Для меня совершенно неясны причины таких выводов, и я скорее склонен думать, что генерал Жилинский потерял голову и вообще не способен руководить операциями. Я бы его давно сменил, но нет свободного заместителя. Предвижу самые тяжелые последствия, а главное – не получаю достаточной ориентировки, что происходит главное от того, что он неспособен ориентироваться и что-либо взять в руки»130.

Только 1 (14) сентября в штабе фронта стало ясно, что худшего удалось избежать – 1-я армия была спасена131. В тот же день великий князь известил Николая II о том, что полностью возлагает ответственность за случившееся на себя, и принял решение о замене Я. Г Жилинского Н. В. Рузским и оставлении П. К. Ренненкампфа на своем посту132. «У Ренненкампфа один огромный плюс – ему верят войска и, очевидно, у него есть «счастье», – писал 3 (16) сентября В. А. Сухомлинову Н. Н. Янушкевич. – Потому что выйти из его ловушки целым, это было чудо»133. Я. Г Жилинскому не так повезло, и 3 (16) сентября он был отстранен от командования фронтом, который на следующий день возглавил Н. В. Рузский, причем первоначально отказавшись от активных действий134.

Войска продолжали выполнять директиву Я. Г Жилинского от 1 (14) сентября, предписывавшую 1-й армии отступать за средний Неман, 2-й – за Нарев, 10-й – за Бобр. Отступление было проведено 1–9 (14–22) сентября135. При этом финляндским стрелкам пришлось вести сдерживающие бои, в которых в очередной раз в полную силу были продемонстрированы огневая мощь и моральный эффект германской тяжелой артиллерии. Русские войска держали оборону днем и отступали по ночам, отходя за реки и отрываясь от контакта с неприятелем136. После бесцельных и непонятных как командирам, так и солдатам передвижений войска 10-й армии получили возможность небольшой передышки, за это время рядовые смогли немного отдохнуть, а штабы – восстановить управление137. Впрочем, окончательно решить последнюю проблему так и не удалось.

«Мы, русские, – отмечал капитан Б. Н. Сергеевский, – в большинстве вообще страдаем недостатком организационных способностей. Наши старшие начальники в большинстве были недостаточно подготовлены, а многие и вовсе неподготовлены к управлению войсками. При этих условиях неопределенность организации и работы органов управления, т. е. штабов, являлась особенно нежелательной. Складывалась грустная картина: прекрасные войска, плохие начальники и вовсе неорганизованное управление»138. Мораль частей, разбитых в Восточной Пруссии, была невысока, полностью полагаться на их боеспособность до окончательного восстановления 2-й армии за счет пополнений новый главнокомандующий фронтом, очевидно, не хотел139.

Между тем возникла опасность ускоренного штурма недостроенной и не полностью вооруженной крепости Гродно. Крепость, которая должна была обеспечить связь 1-й и 2-й армий, оказалась не подготовленной к обороне. Опыт, полученный немцами в Бельгии и Франции, говорил о серьезности этой угрозы. В опасном положении считался и Осовец, прикрывавший важнейшее направление на Белосток140. Война застала и его в процессе перевооружения, а полностью завершить строительство укреплений планировалось к 1920 г. «Осовец, – вспоминал один из офицеров его гарнизона, – не был крепостью в полном значении этого слова. Скорее, это была укрепленная позиция без ядра, с совершенно необеспеченным тылом. Крепость состояла из 3 фортов на левом и одного форта на правом берегу р. Бобр (4-й форт существовал только на бумаге)»141. В случае потери Осовца и Гродно железнодорожная магистраль Петроград – Варшава была бы прервана, что поставило бы русские силы в Польше в исключительно тяжелое положение142.

С приходом свежих сил планировалось достичь тройного превосходства в силах над противником. Попытка немцев осуществить глубокое вторжение в направлении на Гродно и Ковно была довольно быстро парирована143. 6 (19) сентября перед 10-й армией была поставлена задача активизировать свои действия с целью снятия угроз на среднем течении Немана, на Нареве и Бобре144. Угрозы эти вскоре стали проявляться в полную силу. В весьма тяжелом положении оказался Осовец. 8 (21) сентября он подвергся сильнейшему обстрелу противника: «Крепость вся засыпалась снарядами. Не было места, где не рвались бы снаряды или не падали осколки. Везде, пронзительно свистя, с сухим треском рвались снаряды (от полевых легких по 8-дм включительно), разрушая дома, ломая и вырывая с корнем деревья, портя шоссе, ломая шпалы и коверкая и перебивая рельсы на железной дороге и производя пожары. Целыми пролетами выносилась проволока наземных линий и постоянно перебивался полевой кабель на телефоне. Около батарей погребов и вышек (на деревьях) снаряды ложились так густо, что воронки не только сливались, но перекрывали одна другую. Ребра 8-дм германских бомб носились как какие-то серпы, сбивая не только ветви с деревьев, но и деревья и телеграфные столбы»145. Гарнизон с честью выдержал это испытание, а немцев лишили возможности повторить атаку.

Северо-Западный фронт нанес контрудар. Перед наступлением в тылу попытались провести разъяснительную работу с населением, что оно сделало неправильные выводы из первых побед на германском направлении. Завышенные ожидания были вызваны ошибочными оценками. «Наше наступление в пределы Восточной Пруссии, – убеждало читателей «Утро России», – было лишь демонстрацией. Это нужно твердо помнить»146. Отступление П. К. Ренненкампфа изображалось как безусловное достижение, ставшее закономерным результатом порядка, который обеспечивался при отходе войск. При этом газеты не жалели черных красок для инфернализации немцев, включая гражданское население, которое стреляло по отступавшим, использовало гражданские постройки в качестве щита и не гнушалось такими запретными приемами, как отравление источников воды147. Неудача затушевывалась, так как в Восточной Пруссии вновь начались ожесточенные бои. Ставка ожидала победы, после которой не нужно будет вспоминать о случившемся.

15 (28) сентября 10-я армия начала наступление вдоль западного берега Немана силами 2-го Кавказского и 22-го корпусов, объединенных на правом фланге под командованием генерала П. И. Мищенко, и 3-го Сибирского корпуса, усиленного 2-й Финляндской стрелковой бригадой, – на левом148. Это заставило противника спешно отходить от реки, которую он собирался форсировать в районе Друскеникая. Немцы быстро ушли из-под угрозы окружения. Их арьергарды были захвачены в Августовских лесах в районе Сувалок, где 18–19 сентября (1–2 октября) им пришлось вести исключительно кровопролитные бои149. Следует отметить, что в целом отход противника на этом этапе протекал все же достаточно организованно, и попытки преградить его встречали энергичный отпор. Немцы вновь активно использовали тяжелую артиллерию, производившую самое тягостное впечатление на русскую пехоту150.

Ситуация выправилась после того, как в дело стала активно вступать и русская артиллерия. Потери немцев резко возросли151. При отходе им не удалось удержать управление войсками на высоком уровне, чего нельзя было сказать о наступавших. В свою очередь, русское командование не справилось с управлением движением частей по немногочисленным дорогам, и они начали перемешиваться152. Весьма интересна оценка этих событий, данная ее участником: «В результате получился «слоеный пирог», в котором каждой русской и германской части приходилось действовать вне связи друг с другом и со своим командованием. Таким образом, преимущества германского управления войсками отпали, шансы уравнялись, и мы победили»153. Победа давалась тяжелой ценой – окружавшие часто превращались в окруженных. Так, например, сложил оружие внезапно блокированный в лесу батальон 13-го Финляндского полка154. Тем не менее неоднократные рукопашные бои чаще всего завершались победами, противник понес весьма высокие потери. «Русские показали свои волчьи зубы», – отмечали в письмах германцы155.

Эти бои значительно повысили веру наших войск в себя и своих начальников и внушили им утраченную было мысль о возможности победы над врагом. Ошеломленные ожесточением боев в лесах и болотах, немцы поначалу подумали, что их атакуют привезенная сюда японская пехота или «кавказские черкесы»156. Оказалось, что в момент кризиса германцы были склонны объяснять свои неудачи присутствием несуществующего врага. «Солдаты передавали, – сообщал русский фронтовой корреспондент, – что в последних боях под Сувалками немцы приняли некоторые кавказские части за японцев и в паническом страхе бежали, крича: «Японцы, японцы»157. 21 сентября (4 октября) штаб Ставки официально заявил о решительном успехе: «Августовское сражение закончилось 20 сентября победой. Поражение германцев полное, и они в настоящее время находятся в беспорядочном отступлении к границам Восточной Пруссии. Наши доблестные войска энергично преследуют противника, бросающего по пути своего отступления повозки, орудия и снаряды и оставляющего своих раненых»158. Все это способствовало укреплению духа войск, но он не мог компенсировать недостатки в их управлении.

Успех в Восточной Пруссии снял и угрозу Варшаве. В тот же день ее военный генерал-губернатор обратился к жителям города с объявлением о том, что «Варшава с окрестностями находится в полной безопасности от неприятеля»159. Эти оценки Августовского сражения были лишь частично верны. Несмотря на значительные потери, немцам все же удалось избежать окружения в лесах, которое планировало устроить им русское командование (в начале наступления оно оценивало силы противника в 3–4 дивизии). Причиной этому были чрезвычайно медлительные действия П. И. Мищенко и его 2-го Кавказского корпуса160. К 27 сентября (10 октября) по приказу главнокомандующего фронтом наступление было остановлено. 10-я армия вернула Лык и Бялу, восстановила угрозу вторжения в Восточную Пруссию и сняла таковую же для Гродно и Осовца. Ее общие потери составили около 20 тыс. человек, были захвачены в плен 2,5 тыс. немецких солдат и офицеров, значительное количество обозов, артиллерия и пулеметы161.

На Юго-Западном фронте после трехнедельных напряженных боев, сопровождавшихся значительными потерями, русские войска медленно вели преследование разбитых отступавших австрийцев. Для более энергичного наступления нужны были резервы, но Ставка использовала их на формирование 10-й армии. Русские войска имели примерное равенство с противником: 18 корпусов против 20, однако австрийцы не могли самостоятельно удержать фронт и быстро отходили навстречу формирующимся пополнениям162. После окончания операции австро-венгерское командование сместило с занимаемых постов пятерых корпусных командиров: генералов Арца (6-й армейский), Гриезлера (7-й армейский), Шойхтестнеля (8-й армейский), Юлиека (9-й армейский), Критска (17-й армейский)163. Эта мера сама по себе говорит о характере австрийского поражения. Смещение затронуло почти одну треть всех довоенных командиров корпусов и половину принимавших участие в первом наступлении на русском фронте.

«Очевидно, австрийцы понесли в Львовской битве и во время отступления колоссальные потери, – вспоминал М. Гофман, – иначе генерал Людендорф не мог себе объяснить тот факт, что главная сила австрийской армии, почти 40 дивизий, нашла для себя достаточно места на западном берегу Вислоки и между Карпатами и Вислой. Большая часть молодых кадровых офицеров и сверхсрочных унтер-офицеров погибла. Это была невозместимая потеря. В течение всей войны армия не могла от нее оправиться»164. Возникала реальная опасность Кракову и возможная – Силезии.

«В течение трех недель (начала сентября. – А. О.), – вспоминал генерал Карл Густав Эмиль Маннергейм, командовавший тогда бригадой гвардейской кавалерии, – противник был загнан назад в Карпаты и в коридор между горами и Вислой. Крепость Перемышль с гарнизоном в 120 тысяч человек была обложена, Краков и Силезия оказались под угрозой»165. Гарнизон Перемышля, польско-русинское население которого не превышало 50 тыс. жителей, постоянно увеличивался по мере приближения к нему русских войск166, пока не превысил более чем вдвое число его обитателей. Именно в этот период сказалась слабость национальной разношерстности австровенгерской армии, не проявлявшаяся ранее, во время ее наступления.

Английский военный журналист Б. Пейрс вспоминал, как проявлялась эта особенность: русины и сербы были открыто за Россию; хорваты больше колебались; поляки, казалось, заняли выжидательную позицию, но прекрасно принимали русских. «Больше всех потрясли нас чехи, которые не выказывали своих симпатий по отношению к нам, до тех пор пока мы не приблизились к их стране, но потом до самого конца войны сдававшихся в одиночку, ротами и даже целыми полками»167. Между тем именно на чехов в начале войны союзное командование возлагало особые надежды, а для австрийского правительства чешский вопрос был постоянной головной болью еще до войны, а с ее началом ситуация в Богемии только ухудшилась168.

Лидер чешских националистов профессор Т. Масарик был информирован о планах русского командования проникнуть через Силезию в Моравию и Богемию в 1914 г. Планы включали организацию вооруженного содействия русским войскам со стороны чешского населения169. Действительно, М. В. Алексеев 16 (29) ноября 1914 г. предлагал Ставке ввиду возможного вступления русских войск на чешские земли принять ряд мер, которые могли возбудить мятежи в 8-м и 9-м австрийских корпусах, преимущественно чешских по национальному составу. Предполагалось создать орган, с помощью которого русские власти могли «войти в связь с чешским народом», выработать воззвание Верховного главнокомандующего к чешскому народу, в котором ясно и определенно были бы перечислены те преимущества, которые получит в будущем Чехия за помощь русским войскам. «Недоговоренности в этом обращении, – писал М. В. Алексеев, – быть не должно: чехов ведь пугают обращением в «Чешскую губернию»170.

Правда, это воззвание осталось без последствий. Русское правительство имело определенные планы в отношении Чехии и Словакии, но при этом отнюдь не торопилось связывать себя какими-нибудь международными обязательствами. Так продолжалось до Февраля 1917 г.171 Один из лучших друзей П. Н. Милюкова был далеко не в восторге от этих планов. Т. Масарик вспоминал о годах войны: «Моей единственной задачей было освободить наш народ от панславянских и прорусских иллюзий»172. Эти настроения пугали чешского либерала. В мае 1915 г. в своем докладе, обращенном к Эдуарду Грею, он писал: «Предполагается Чехию сделать монархическим государством; за Чешскую республику стоят лишь немногие радикальные политические деятели… Чешский народ – это надо подчеркнуть еще раз – весь проникнут русофильством. Русская династия в какой-либо форме была бы наиболее популярной. Чешские политические деятели желают, по меньшей мере, установления Чешского королевства в полном согласии. Желания и планы России будут иметь решающее значение»173.

Думается, правы историки, утверждающие, что в этих словах было больше опасений, чем надежд освободить собственный народ от «прорусских иллюзий»174. И чувства Т. Масарика в какой-то мере разделяла австровенгерская контрразведка, руководитель которой отмечал оживление русофильских симпатий в Богемии и Моравии в октябре 1914 г. Кроме того, он отмечал: «Настроение на родине отражалось в войсках. Целые чешские части оказывались неспособными в критические моменты. Необычайно много чехов попало в плен»175. Таким образом, «иллюзии» все же были достаточно сильными, чтобы вызывать опасения. Германия не могла допустить полного военного поражения Габсбургов. Канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег вспоминал: «Если бы мы допустили распад Австро-Венгрии, славянский мир добился бы победы, имеющей вековое значение. Для европейского запада этот легкий триумф Москвы представлял бы начало эпохи тяжелого гнета»176.

Германское командование считало абсолютно недопустимой даже временную потерю силезского угля и также весьма опасалось взрыва внутри Австро-Венгрии в случае приближения русских сил к Чехии. Эрих фон Фалькенгайн вспоминал: «Продолжение фронтального преследования неприятельской неманской армии (П. К. Ренненкампфа. – А. О.), разбитой лишь в меньшей своей части и оставшейся в том виде, в каком она вышла из сражения у Мазурских озер, не давало надежды на скорые решительные результаты. Но от него положительно надо было отказаться, принимая во внимание обстановку на галицийско-польском фронте. Там австро-венгерская армия отступала от Сана… В середине сентября в германской Главной квартире созрело убеждение, что ввиду слабости и общего состояния союзных войск решение вопроса о том, где и когда остановится это отступление, зависит исключительно от воли неприятеля»177.

П. фон Гинденбург и Э. Людендорф еще 13 сентября 1914 г. планировали развить успех, достигнутый ими после победы над А. В. Самсоновым и П. К. Ренненкампфом. Однако на следующий день они получили телеграмму из Ставки германского главнокомандования: «В нынешнем положении австрийцев операция через Нарев (то есть против русского Северо-Западного фронта. – А. О.) более не считается желательной. По политическим причинам необходима прямая поддержка австрийцев. Это вопрос операций из Силезии»178. Наступление против гораздо более многочисленного противника из Восточной Пруссии было опасным еще и потому, что оно должно было проходить по плохим дорогам, разбитым к этому времени беспрерывным семидневным дождем и отступлением русских войск. По германской армии уже начала ходить мрачная шутка: «Русские уверяют, что они не подготовились к войне, но как тогда в такой короткий срок они смогли превратить свои дороги в такое непроходимое состояние? Очевидно, они испортили их давно»179. Силезия давала возможность использовать собственные железные дороги и шоссе. Но главной причиной была необходимость оказания помощи союзникам.

14 сентября Макс Гофман записал в своем дневнике: «У австрийцев дела идут плохо, они просили о решительной поддержке, и мы собираем большую часть нашей армии в Силезию для оказания им помощи»180. Первоначально немцы планировали снять два корпуса и отправить их в Силезию в качестве ядра новой армии, возглавить которую должен был генерал Р. фон Шуберт с Э. Людендорфом в качестве начальника штаба. Германские части уже в конце Галицийской битвы воевали бок о бок с австрийцами и также несли большие потери. Уже осенью 1914 г. германское командование начало практиковать смычку германских частей с австро-венгерскими, что придавало сопротивлению последних дополнительную твердость181. Ездивший для переговоров с австрийцами Э. Людендорф выяснил, что их поражение носит гораздо более масштабный характер и двух корпусов не хватит для оказания эффективной помощи. Поэтому он и предложил использовать главные силы 8-й армии под командованием П. фон Гинденбурга. Это предложение было принято182.

В районе Кракова и Ченстохова из основных сил германской 8-й армии и подразделений, переброшенных из Франции на конечном этапе ВосточноПрусской операции, было начато формирование новой 9-й армии. В ее состав вошли 11, 17, 20-й армейские корпуса, Гвардейский резервный корпус, ландверный корпус Р. фон Войрша и Сводный корпус Р. фон Фроммеля. Кроме того, армии передавались две отдельные бригады из гарнизона крепости Торн и 8-я кавалерийская дивизия: всего 135 тыс. штыков, 10 400 сабель и 956 орудий. Командующим был назначен П. фон Гинденбург, а начальником штаба – Э. Людендорф. П. фон Гинденбургу был подчинен и командующий 8-й армией – генерал Р. фон Шуберт. Переброска войск, вошедших в состав новой 9-й армии, проходила с 17 по 28 сентября. Три корпуса – 11, 17, 20-й перевозились из Восточной Пруссии. Немцы использовали две магистрали: Кёнигсберг – Краков и Летцен – Крейцбург, позволявшие пропускать в сутки до 80 эшелонов. Тылы армии были перевезены ко 2 октября183.

Германское командование торопилось. Ставка в Люксембурге была чрезвычайно взволнована сложившейся ситуацией. 21 сентября А. фон Тирпиц отметил: «…наше положение стало чрезвычайно сложным из-за полного провала Австрии. Из 800 000 солдат, находившихся в Галиции, у нее, вероятно, осталось еще 500 000. Здесь, на западе, положение стало для нас весьма затруднительным»184. Кризис оказался настолько тяжел, что не было места даже для разногласий между Ставкой кайзера и командованием Восточного фронта. М. Гофман в это же время отмечал тяжелое положение, сложившееся у союзников Германии: «Похоже, у австрийцев дела идут плохо: они экономили деньги на армии в течение 20 лет и теперь они платят за это»185.

Наши противники решили воспользоваться тем, что между основными силами Юго-Западного и Северо-Западного фронтов образовался промежуток в 200 верст от Варшавы до устья реки Сан, прикрытый только кавалерийской завесой Варшавского отряда по линии Коваль – Шадек и устаревшей крепостью Ивангород с гарнизоном в одну пехотную бригаду186. Эта часть пришла туда с началом военных действий. После 1909 г. штат крепости был существенно сокращен. Руководитель ее обороны в 1914 г. вспоминал: «Правда, был теперь комендант, но без гарнизона, был начальник крепостной артиллерии, но без артиллерии, и существовал начальник инженеров, однако никаких инженерных работ не производилось. Так и прошло время до лета 1914 года»187. В начале войны Верховный главнокомандующий отдал приказ по возможности восстановить верки Ивангородской крепости для того, чтобы не допустить переход переправы к противнику, и военный инженер А. В. фон Шварц успешно справился с этим заданием188.

Назначенный по инициативе М. В. Алексеева комендантом крепости с производством в генерал-майоры, А. В. фон Шварц добился усиления крепости артиллерией, ее гарнизон пополнился одной первоочередной бригадой и двумя бригадами ополчения. В результате активной подготовки местности и маневров за два месяца новый комендант подготовил к обороне крепость Ивангород, которая в Варшавском военном округе стала к этому времени предметом шуток189. Ее состояние в начале войны было описано А. В. фон Шварцем следующим образом: «Я ужаснулся от мысли, что достаточно не только полка пехоты, но даже и кавалерийского полка, чтобы при их приближении крепость пала бы неминуемо»190. Морской офицер, прибывший туда из Амурской флотилии в распоряжение командира полка крепостной артиллерии, вспоминал: «Местность, называемая Ивангород, как говорят остряки, замечательна тем, что в ней нет ни крепости, ни города. Действительно, кирпичные сооружения не могли служить защитой от современных снарядов, да они и не были вооружены. Вся артиллерия расположилась вокруг в земляных укреплениях и была замаскирована так хорошо, что можно было пройти в нескольких шагах и не заметить орудия»191.

Теперь эта точка в 80 км от Варшавы становилась основной опорой Юго-Западного фронта. Кавалерийская завеса была неплотной: «Русские войска к западу от Вислы были представлены слабым заслоном, состоящим из 5 кавалерийских дивизий и из нескольких пехотных дивизий в районе Варшава – Ивангород. Для того чтобы сделать сильными фланги, центр был оставлен практически открытым»192. «Германское высшее командование, верное своим принципам оперировать по линии наименьшего сопротивления»193, решило организовать наступление на Варшаву. 9-й германской армии должна была оказать поддержку 1-я австрийская в составе трех армейских корпусов, двух отдельных пехотных и пяти кавалерийских дивизий: 155 тыс. штыков, 10 тыс. сабель и 616 орудий194. «Армии (австро-венгерские. – А. О.) отходили к районам будущего развертывания. Этот ускоренный отход австрийцев при медленном наступлении русских повлек потерю соприкосновения друг с другом, что помогло союзникам скрыть свою группировку и тем самым отчасти обеспечить неожиданность своего наступления»195.

Германское командование, по свидетельству П. фон Гинденбурга, имело расплывчатое, но в целом довольно верное представление о русском развертывании: «Все, что мы знали наверняка, было то, что русские очень медленно следовали вдоль реки Сан вслед за отступающими австро-венгерскими армиями. Далее были признаки того, что к северу от Вислы находилось 6 или 7 русских кавалерийских дивизий и неизвестное число бригад пограничной стражи. Одна русская армия, по-видимому, находилась в процессе формирования под Ивангородом. Возможно, некоторые из подразделений этой армии были взяты из состава армий, которые недавно противостояли нам в Восточной Пруссии, тогда как другие, свежие, прибыли из Азиатской

России. Далее, мы получили доклады, что к западу от Варшавы и фронтом на запад в процессе сооружения окопов находится большая позиция. Следовательно, мы маршировали прямо в абсолютную неизвестность и должны были быть готовы к сюрпризам»196.

Почти одновременно с германо-австрийцами решение принималось и русским командованием. Трудно отрицать правоту горьких слов Б. М. Шапошникова, относящихся именно к этому периоду: «Ставка Верховного главнокомандующего, удрученная второй неудачей в Восточной Пруссии, не имела единого плана, каждый фронт действовал по-своему»197. С ним фактически соглашается и А. М. Зайончковский, отметивший, что командующие русскими фронтами оказались не в состоянии прийти к единому мнению, а Ставка во главе с Николаем Николаевичем (младшим) не проявляла должной воли: «Жесткий по наружному поведению, но поддающийся влиянию близких лиц великий князь, при совершенно не подходящем ни по характеру, ни по опыту, ни по познаниям начальнике штаба, с трудом боролся и очень часто уступал, но вразрез со здравым военным взглядом, эгоистической и очень часто узкой стратегической мысли Рузского и Иванова, тянувших исключительно в пользу своих фронтов. Роль главнокомандующего сводилась исключительно к изысканию компромиссов, чтобы по возможности объединить обоих его помощников»198.

В какой-то мере это было результатом еще предвоенного размещения войск, паллиативного варианта планов «А» и «Г». По меткому выражению британского историка, два отдельных командования вели две отдельные войны199. 2 (15) сентября 1914 г. Н. И. Иванов принял разработанный М. В. Алексеевым план дальнейших действий. Начальник штаба ЮгоЗападного фронта исходил из того, что войска фронта устали и не могут продолжать движение к Кракову, на пути к которому находится к тому же Перемышль. Ставка Верховного предлагала ограничиться заслоном против этой австрийской крепости. М. В. Алексеев же предлагал для большей безопасности блокировать Перемышль, а время, необходимое для блокады, использовать для приема пополнений и приведения в порядок тылов и материальной части подразделений фронта. Еще до войны, основываясь на данных при опытной стрельбе по бетонным сооружениям крепости Осовец в 1912 г., русский Генштаб пришел к выводу, что при действиях против Перемышля необходимо иметь орудия калибром выше шести дюймов, так как они оставляли в бетоне лишь незначительные повреждения. Такой артиллерии в распоряжении Юго-Западного фронта не было, поэтому эти его предложения были поддержаны и Н. И. Ивановым, и Верховным главнокомандующим200. По диспозиции М. В. Алексеева предполагались следующие действия на Юго-Западном фронте:

1) 9-я и 4-я армии должны были дойти до реки Вислока и ожидать завершения блокады Перемышля;

2) на 5-ю и 3-ю армии возлагалась задача завершения блокады, на 8-ю – их прикрытие со стороны Венгрии;

3) после блокирования Перемышля 3-я армия должна была передать ее вновь формируемой из второочередных частей блокадной армии и присоединиться к 8-й, а 5-я – к 9-й и 4-й армиям;

4) после этого формировалась группа из трех армий (4, 5, 9-й) для наступления на Краков;

5) немедленно должно было начаться формирование конного корпуса силой в 5–6 дивизий для прикрытия этого наступления;

6) М. В. Алексеев, предусматривая возможность флангового удара противника из района Ченстохова, считал совершенно необходимым создать в районе Варшавы мощную группу, которая могла бы парировать этот удар201.

Генерал М. Гофман, очень хорошо знавший русскую армию и всю войну проведший на Восточном фронте, отмечал, что положительные результаты «скорее следует приписать личной инициативе отдельных лиц, чем распорядительности центральных властей»202. Неудивительно, что успехи в операциях против германцев были скромными. Перед Варшавско-Иван-городской операцией Ставка Верховного не смогла добиться эффективного взаимодействия фронтов, а вернее, их командований. В 1912 г., находясь на маневрах во Франции, великий князь как-то сказал Р. Пуанкаре: «В нашей огромной империи, отдав приказ, никогда не знаешь наверняка, придет ли он по назначению»203. Этого тем более трудно было добиться при манере Верховного главнокомандующего отдавать приказы. Варшава входила в зону ответственности Северо-Западного фронта, который теперь возглавил генерал Н. В. Рузский, имевший собственный план, исключавший создание сильной группировки под Варшавой:

1) 1-ю армию, которую он считал временно неспособной к наступлению и, судя по всему, к обороне, планировалось отвести за Неман;

2) 10-ю армию отвести за реку Бобр;

3) 2-ю армию отвести за фронт Златория – Бельск;

4) Варшавский отряд оставить на месте, но в случае сильного натиска германцев частью этого отряда усилить гарнизон крепости Новогеоргиевска, а остальных отвести к Ивангороду204.

7 (20) сентября 1914 г. Н. Н. Янушкевич известил генерала Н. И. Иванова об этом предложении Н. В. Рузского. Варшавский отряд в составе двух второочередных дивизий, Кавказской казачьей дивизии, 3-й бригады 1-й гвардейской кавалерийской дивизии и казачьего полка был подчинен генералу от инфантерии П. Д. Ольховскому. Ему и было приказано «удерживаться в пределах возможности в районе Варшавы, Новогеоргиевска, Зегржа, разведывая кавалерией на левом берегу Вислы на фронте от Влоцлавска до Новорадомска, причем в случае давления противника генералу Ольховскому надлежит, оставив одну дивизию на усиление Новогеоргиевска с целью доведения его до 3 дивизий, взорвав мосты на Висле у Варшавы, отходить к Ивангороду»205. Таким образом, Варшавский отряд должен был отступать по расходящимся направлениям, а три русские армии оставляли без прикрытия Варшаву и Ивангород, имея перед собой 3–4 германских корпуса.

Это был спасительный для Австрии план, лишавший Юго-Западный фронт возможности в ближайшее время возобновить наступление. Фланг и тылы фронта оставались совершенно открытыми. Получив эту информацию, генерал Н. И. Иванов на следующий день связался с начальником штаба Ставки, категорически протестуя против отступления Северо-Западного фронта. «При самых демонстративных действиях армии генерала Рузского совершенно не помешают неприятелю развить энергичные действия к стороне Ивангорода, Люблина. Занятие Варшавы произведет такое нравственное впечатление, которого нельзя не принимать во внимание. Тыл трех армий настолько сложен, настолько наполнен запасами, учреждениями, что на переброску его потребны большое время и громадная работа. Перемена базирования – дело трудное, а в обстановке, которая ставится Юго-Западным армиям, тем более. Путей южнее Полесья мало, едва достаточно для двух армий, а их придется разделить между пятью. Мне нужно определенно знать, когда генерал Рузский имеет в виду отвести свои войска. Этот отход необходимо было бы приурочить ко времени очищения всего тыла трех армий Юго-Западного фронта»206.

Положение Юго-Западного фронта могло сразу же стать угрожающим, и Н. И. Иванов предложил сделать личный доклад главковерху, если он приедет в штаб фронта в Холм. Для согласования действий фронтов Ставка Верховного назначила совещание в Холме 9 (22) сентября, на котором председательствовал Николай Николаевич (младший) и присутствовали оба главнокомандующих фронтами и начальники оперативных частей. К моменту проведения совещания русские войска почти по всему фронту утратили соприкосновение с противником. На Юго-Западном фронте они дошли лишь до Сана, где их остановил неожиданный разлив реки, и только 9-я армия успела выйти к Вислоке. Генерал В. М. Безобразов, командовавший Гвардейским корпусом, входившим в 9-ю армию, отметил в своем дневнике от 22 августа (4 сентября), что сильные дожди существенно тормозят движение его корпуса207. Позже они привели к невиданному в начале осени паводку.

Еще до начала совещания армии Н. В. Рузского 1–8 (14–21) сентября почти завершили свой маневр отхода. С контактом были утеряны и сведения о противнике в Восточной Пруссии208. При этом Ставка продолжала получать информацию о том, что немцы готовят наступление по левому берегу Вислы, и передавать ее фронтам. 11 (24) сентября Н. Н. Янушкевич успокаивал М. В. Алексеева: «Верховный главнокомандующий поручил мне уведомить Вас, что масса конницы генерала Новикова не только выяснит истинное положение дел на левом берегу Вислы, но и обеспечит правый фланг Юго-Западного фронта от всяких неожиданностей и даст возможность выиграть время для соответственного маневра этих армий в зависимости от обстановки»209. Совершенно непонятно, каким образом столь сложную задачу на почти 300-верстном фронте могли решить пять кавалерийских дивизий А. В. Новикова (около 10 тыс. человек), пусть и с поддержкой приданной им бригады пехоты!210

Для того чтобы не допустить разнобоя в действиях кавалерии, подчиняющейся Юго-Западному и Северо-Западному фронтам, Н. Н. Янушкевич в тот же день известил начальника штаба Н. В. Рузского генерала В. А. Орановского о задачах, поставленных перед А. В. Новиковым и приказал кавалерии фронта на левом берегу также вести разведку «возможно интенсивнее и непременно в связи с работой генерала Новикова»211. Таковым было ближайшее следствие совещания. Николай Николаевич в очередной раз пришел к худшему из решений – к паллиативу, в какой-то степени вынужденному. «К сугубо дурным сторонам Николая Николаевича как Верховного главнокомандующего, – отмечал сотрудник его штаба, – я лично отношу слабость воли и мелочность характера, проявлявшиеся в отсутствии твердого управления фронтами, в тщеславных расчетах при освещении «заслуг» Рузского под Львовом, в перенесении личной неприязни к Сухомлинову на деятельность его как военного министра»212.

Пытаясь выправить ситуацию и не допустить катастрофы в случае реализации плана Н. И. Рузского, М. В. Алексеев перевел к 8 (21) сентября под Ивангород 3-й Кавказский корпус генерала В. А. Ирмана. В случае наступления противника он помог бы гарнизону парировать атаку. Основной удар после этого планировалось нанести во фланг в направлении на Кельцы и отрезать австро-германскую армию от железнодорожного снабжения. Для выполнения этого плана нужна была еще одна переправа. Между Варшавой и Ивангородом на Висле не было мостов, и по приказанию М. В. Алексеева началось срочное строительство моста у местечка Гура-Кальвария. Поскольку фланговая операция должна была стать масштабной, начальнику штаба Юго-Западного фронта нужно было несколько мостов (до десяти). 15 (28) сентября он послал А. В. фон Шварцу депешу: «Я Вас настоятельно прошу помочь мне и построить к 20 сентября в Новой Александрии мост для прохода войск с легкой артиллерией и т. д.»213.

Комендант Ивангорода начал строительство плотового моста через Вислу и сбор материалов для других мостов за два дня до этого. Ниже Иван-города, у Ново-Александрии, было собрано 15 пароходов для наведения судовых мостов. Из шести судов был организован паром на 3 тыс. человек214. Объем этих приготовлений был легко объясним, так как уже 15 (28) сентября Н. Н. Янушкевич известил Н. И. Иванова о предполагаемых Ставкой действиях. Поскольку в Галиции разбитый противник отходил к Кракову и не мог представлять опасности, перед обоими фронтами ставилась задача подготовки глубокого вторжения в Германию от средней Вислы по направлению к верхнему Одеру. Для этого Юго-Западный фронт должен был сосредоточить на левом берегу Вислы не менее 10 армейских корпусов. На следующий день и Н. В. Рузский был извещен об этих планах Верховного. Николай Николаевич (младший) требовал сокращения линии Северо-Западного фронта и выделения в район Варшавы не менее шести корпусов, из которых два должны были быть немедленно отправлены туда для усиления отряда П. Д. Ольховского и парирования возможного наступления немцев215.

Итак, в результате совещания в Холме общий план действий так и не был принят, однако в действия фронтов были внесены коррективы. Внешне был принят план командования Юго-Западного фронта. Генерал Н. В. Рузский должен был остановить дальнейший отход 2-й армии и усилить по меньшей мере двумя корпусами Варшавский район. Генералу Н. И. Иванову надлежало переместить в район Ивангорода армию в составе трех корпусов и одной кавалерийской дивизии. Остальные части могли продолжать запланированные действия. Таким образом, Верховный хотел усилить район Варшавы и укрепить связь между фронтами216.

Нельзя не заметить, что теперь Юго-Западный фронт терял возможность выполнения плана наступления, ибо компромисс привел к тому, что войска Н. В. Рузского, которые должны были обороняться против численно слабейшего противника, несли одинаковую и даже меньшую нагрузку по обеспечению обороны Варшавско-Ивангородской линии, как и войска Юго-Западного фронта, перед которыми стояла задача стратегического значения, успешное выполнение коей могло решить судьбу войны. Срыв германского плана молниеносной войны к этому времени стал очевиден, 14 сентября закончилась битва на Марне, и на парижском направлении наступило затишье. Правда, начались напряженные бои во Фландрии, но они не могли принести быстрого решения ни одной из сторон. Почему же великий князь, известный своей строгостью и требовательностью к дисциплине, проявил такую мягкость к позиции и действиям Н. В. Рузского?

Представляется, что объяснение этому нужно искать в позиции самого Верховного и наиболее близкого его соратника генерала Ю. Н. Данилова, мнение которого в вопросах стратегии было в Ставке определяющим. Николай Николаевич (младший) с самого начала войны и до конца 1914 г. оставался верным своей идее наступления прежде всего на Берлин, обходя немецкие крепости Торн, Позен и Бреслау, которую он изложил в телеграмме Ж. Жоффру перед первым наступлением в Восточную Пруссию217. Примерно так же информировал С. Д. Сазонова о направлении будущего наступления, которое должно было начаться 8 октября, и начальник Генерального штаба генерал М. А. Беляев218. Кроме того, великий князь, безусловно, учитывал и то, что победы над Австро-Венгрией не компенсировали поражения на германском фронте в глазах общественности как русской, так и зарубежной219. Николаю Николаевичу нужен был реванш за поражение в Восточной Пруссии. Штаб Юго-Западного фронта вынужден был пересмотреть свои планы. Прежде всего отказались от преследования противника, продолжая обложение Перемышля, которое велось довольно активно. Генерал Г. Кусманек, комендант Перемышля, ответил категорическим отказом на предложение сдаться.

Вместе с Краковом эта крепость считалась одной из наиболее важных на восточном фланге империи Габсбургов. В 1865 г. здесь были построены первые укрепления, а в 1871–1873 гг. – первые форты. Крепость перестраивалась и модернизировалась каждый раз, когда ухудшались русско-австрийские отношения: в 1887, 1896 и 1909 гг.220 К 1914 г. ее ядро было оградой нового типа длиной в 15 км, состоявшей из 21 долговременного опорного пункта и соединяющих их куртин в виде валов со рвами, усиленными железными решетками и проволочными сетями. Вперед на расстояние от 5 до 11 км была вынесена главная крепостная позиция – 38 долговременных укреплений, из них 19 фортов. Обвод главной позиции равнялся 45 км, а шесть фортов представляли наиболее отдаленную Седлисскую группу, выдвинутую на 11 км от железнодорожного моста через реку Сан. Все укрепления фортового пояса были связаны между собой и с ядром крепости сетью шоссе и узкоколейных железных дорог общим протяжением около 100 км. Все органы управления крепости и укрепления обслуживались телеграфной и телефонной сетями221.

С началом войны австрийцы принялись активно усиливать оборонительные возможности Перемышля. По 14 часов в сутки около 400 офицеров и 25 тыс. рядовых, до 29 тыс. мобилизованных местных крестьян трудились на укреплениях и земляных работах. В результате к началу блокады было окончено несколько долговременных сооружений, построены барачные лагеря и склады, к существовавшим двум мостам через реку Сан, протекавшую через город, было добавлено еще два военных моста, для расчистки секторов обстрела вырубили 1 тыс. гектаров леса и снесли 21 населенный пункт. Крепость была снабжена мясом и фуражом на 70 дней и овощами – на 95 дней. Ее гарнизон составили почти 100 тыс. человек: венские ландштурмисты обслуживали артиллерию, галицийские и венгерские стали основой пехоты. 32-я дивизия, четыре полка которой (6-й новосадский, 23-й самборский, 70-й петроварадинский и 86-й суботичский) были почти полностью славянскими, после боев в Сербии и Галиции не могла считаться надежной – сказывались и усталость, и низкий уровень морали.

Конечно, это были слабые части, и для их укрепления в крепость ввели 23-ю гонведную дивизию, полностью укомплектованную венграми. Она и стала главной опорой Г Кусманека. Главным преимуществом оборонявшихся было превосходство в артиллерии, которое полностью принадлежало австрийцам. Несмотря на то что среди более чем 1 тыс. орудий крепости было немало устаревших, вплоть до образцов 1861 г., здесь имелись две батареи 305-мм мортир на автомобильной тяге и еще весьма эффективная тяжелая артиллерия – 240-мм мортиры и 150-мм гаубицы образца 1891 г. Русские войска (7,5 пехотной и одна кавалерийская дивизии) имели 483 орудия, из которых полевые тяжелые орудия составляли только 6,5 %, полевые гаубицы – 7 %. Осадной артиллерии у осаждающих не было вообще. Генерал Н. И. Иванов предложил снять блокаду, но по настоянию генералов А. А. Брусилова и С. Н. Дельвига, инспектора артиллерии 9-го корпуса, 22–24 сентября (5–7 октября) была предпринята попытка штурма222.

15 (28) октября, убедившись в том, что гарнизон крепости в основном состоит из ландштурмистов, Ставка санкционировала переход от блокады к «другим способам действий, если они будут подсказываться обстановкой»223.

Расплывчатость формулировки явно указывала на нежелание брать на себя ответственность за возможную неудачу. «Условия штурма были очень тяжелые, – вспоминал его участник, – без предварительной подготовки и достаточной поддержки своей артиллерии, под губительным огнем крепости, точно пристрелявшейся по рубежам и местным предметам, под дождем, перешедшим в снег, по невылазной грязи»224.

Самым негативным образом на ведение осады и ее результат повлияло то, что за короткое время она поручалась разным командующим (генералам Р. Д. Радко-Дмитриеву, А. Н. Селиванову и Д. Г Щербачеву) и формированиям (3-й и 11-й армиям), а также то, что в ее начале русская разведка недооценила размеры артиллерийского вооружения крепости, исчислив его только в 300 орудий. Окончательный штурм, руководил которым генерал Д. Г Щербачев, привел к частичному успеху, который не был развит ввиду начавшегося австро-германского наступления225. В ряде случаев русские войска дошли до предфортовых искусственных укреплений, где их застал приказ отходить226. В целом атаки были отбиты австрийцами с чувствительными потерями для штурмующих, и в ночь с 24 на 25 сентября (с 7 на 8 октября) генерал Д. Г Щербачев распорядился прекратить атаку. Днем 25 сентября (8 октября) А. А. Брусилов отдал приказ отходить227.

Необходимо отметить, что под Перемышлем шла смена полевых войск на резервные, М. В. Алексеев хотел освободить лучшие по качеству войска для будущей операции. Командование Юго-Западного фронта, воспользовавшись отсутствием контакта с противником, начало замещать корпуса на Сане и Висле. 1 (14) октября из 9-й армии был изъят Гвардейский корпус, который в ночь на 2 (15) октября передал свои позиции 18-му армейскому корпусу228. У Ивангорода должна была быть собрана сводная армия, для чего выделялось управление 4-й армии во главе с генералом А. Е. Эвертом, два корпуса из той же армии и один из 9-й. Остаток 4-й армии вместе с соответствующим участком фронта распределялся между 9-й и 5-й армиями. Новая 4-я армия должна была прибыть под Ивангород 18 сентября (1 октября). К этому же сроку войска должны были начать прибывать под Варшаву. 15 (28) сентября генерал А. В. фон Шварц получил от М. В. Алексеева телеграмму, близкую к отчаянию: начальник штаба фронта просил завершить в Ивангороде строительство моста для переправы отряда с легкой артиллерией в срок не более чем пять дней. Мост был построен229.

Очевидно, опасность германского удара в направлении на Варшаву и планы Николая Николаевича (младшего) были причиной нового предложения командования Юго-Западного фронта, старавшегося привлечь внимание Верховного к своему направлению как площадке для наступления в район Верхней Силезии. Учитывая сосредоточение германо-австрийских сил в районе Крейцбург – Ченстохов – Бендин, по плану штаба Юго-Западного фронта новая 4-я армия должна была теперь наступать не по правому берегу Вислы, а по левому, от Ивангорода. 9-я армия постепенно перемещала свои корпуса на левый берег Вислы. Здесь, как и предлагал Н. Н. Янушкевич, должна была собраться группировка в 9-10 корпусов этих армий, которая могла быть задействована и в направлении Кракова, и в направлении Калиша, то есть германской Силезии230. Таким образом, выполнение плана германо-австрийского наступления оказалось бы под серьезной угрозой.

Реализация очередных предложений Н. И. Иванова и М. В. Алексеева была сорвана действиями Н. В. Рузского, который не увеличил группировку в районе Варшавы и сорвал решение холмского совещания. Для главнокомандующего Северо-Западным фронтом эти действия опять прошли безнаказанно. На 20 сентября (3 октября) он наметил наступление в Восточную Пруссию с целью овладения линией Мазурских озер. В этом наступлении должны были принять участие 1-я и 10-я армии, прикрываясь 2-й армией, то есть Северо-Западный фронт достиг желаемого численного превосходства: девяти русским корпусам противостояло два с половиной германских. Н. В. Рузский всего лишь информировал Ставку о том, что все его корпуса уже получили боевое задание, а потому он просил Верховного приостановить наступление Юго-Западного фронта, чтобы не увеличивать разрыв между соседями и дать возможность последнему парировать удар противника по Варшаве.

Ставка фактически приняла план Н. В. Рузского к действию, оставив его без замечаний, а поведение командующего фронта – без последствий. Действия Николая Николаевича были вполне логичными, если учесть его желание организовать большое наступление на германском направлении, которое виделось ему решающим. 12 (25) сентября вместе с принятием плана Н. В. Рузского Ставка указала Н. И. Иванову на необходимость приостановки наступления до 20 сентября (3 октября) и усиления правого фланга за счет левого. Возможность создания мощной группировки в районе Ивангорода для самостоятельных действий исключалась, стык фронтов на варшавском направлении оставался неприкрытым. А начало наступления германо-австрийцев планировалось на 15 (28) сентября, то есть через три дня после того, как Ставка фактически отвергла план Иванова – Алексеева231.

Очевидно, М. В. Алексеев предчувствовал что-то неладное, потому что 11 (24) сентября им была разослана ориентировка командующим армиями. Учитывая концентрацию противника по линии Крейцбург – Берлин и постепенное продвижение германо-австрийских сил на восток от Ченстохова, он считал возможными следующие направления наступления союзников: на Варшаву, на Ивангород, на Сандомир, на нижнее течение Вислоки, с переправой у Вислы, у Нижнего Корчина. Наиболее вероятным направлением главного удара противника М. В. Алексеев полагал участок Вислы от Ивангорода от Сандомира, куда, по его расчетам, германо-австрийцы могли выйти уже 18 сентября (1 октября). Он ошибся в расчетах всего на несколько дней, но сделать было уже ничего невозможно. Армии на Ниде так и не были сконцентрированы. Н. И. Иванов выполнял приказ Николая Николаевича. Армии Юго-Западного фронта стояли, имея на правом фланге за спиной реку Сан без надежных переправ и лесисто-болотистую полосу, а на правом были скованы осадой Перемышля232.

Впрочем, и за Перемышлем, в карпатских лесах, хватало проблем с труднопроходимыми участками, делавшими передвижение войск, особенно конницы и артиллерии, сплошным мучением. Дороги, по словам тех, кому пришлось проходить по ним, не поддавались «никакому описанию»: «Австрийцы целыми верстами проложили вертящиеся неприкрепленные бревна поперек места предположенной к разработке дороги, пролегающей через болота. Может быть, для пеших людей эти бревна были подмогой, но ноги лошадей скользили, а бревна расходились; упав, лошади не могли вытащить обратно ног. Местами были сплошные озера с вязким дном. Лошади поверх спины погружались в жидкую грязь, путаясь ногами в каких-то препятствиях, горные орудия исчезали в воде. Никто из участников этого движения не испытывал когда-либо что-либо подобное. Ужасы этого перехода неописуемы»233.

Штаб Юго-Западного фронта был весьма озабочен такой обстановкой и планировал отвести свои армии на правый берег Вислы и Сана, для того чтобы получить пространство для контрманевра и возможность для контратаки. Однако и этот план не был реализован. В дело вмешался лично великий князь. Решение Н. И. Иванова и М. В. Алексеева вызвало у него «самое отрицательное к себе отношение». 13 (26) сентября он вновь провел совещание в Холме, и опять в план действий фронта были внесены коррективы: отход 9-й армии прекращен, осада Перемышля оставлена, подготовка к перегруппировке фронта назначена на 14 (27) сентября, а утром следующего дня она должна была начаться почти одновременно с наступлением П. фон Гинденбурга234. Оно немного задержалось из-за того, что корпус генерала Р. фон Войрша опаздывал с выгрузкой у Ченстохова, но 13 (26) сентября германо-австрийцы закончили сосредоточение. 27 сентября 9-я германская армия перешла в наступление на Варшаву, поначалу не встретив особого сопротивления235.

Перед наступлением немецкое командование решило подготовить почву для сочувственного отношения к своим войскам со стороны местного населения. Необходимо отметить, что П. фон Гинденбург был уроженцем Восточной Пруссии, чей предок погиб в Грюнвальдской битве в 1410 г., а Э. Людендорф происходил из Позена, то есть территорий со смешанным германо-польским населением, где соперничество, особенно культурное, обоих народов было традиционным и очень острым. Оба генерала не испытывали особых симпатий к полякам, однако они вынуждены были пойти на ряд действий, совпавших с таковыми же мерами, предпринятыми германским правительством. 2 сентября 1914 г. конклаву кардиналов в Риме был вручен «меморандум немецких католиков о мировой войне».

В разработке и подписании этого документа приняли участие видные деятели католической церкви Германии и ряд депутатов рейхстага. В нем, в частности, говорилось: «Германия ведет войну не ради завоеваний, но борется за свое существование. Самое тяжелое нападение в настоящей войне приходится выдерживать со стороны православных московитов. Россия хочет подчинить всех славян не только своему политическому, но и религиозному деспотизму. Победа России принесла бы тягчайший урон католичеству. Католицизм во всей Западной Европе не имеет более опасного врага, чем русский насильник, который уже столетия тому назад при помощи зверских мер вырвал из-под власти церкви польских католиков»236. Документ широко распространялся в прифронтовой полосе, за ним последовали и другие меры.

На католическую епископскую кафедру в Позене, которая пустовала несколько предвоенных лет ввиду особой позиции германского императорского правительства, традиционной еще со времен культуркампфа, был назначен польский священник. Генерал-лейтенант Курт фон Морген от имени командующего армией, наступавшей на Варшаву, издал обращение к полякам, в котором от имени Вильгельма II декларировались обещания освобождения «прекрасной страны» от русского варварства, политической и религиозной свободы. К. фон Морген призвал польское население к войне за освобождение и информировал его о том, что германские войска получили приказ относиться к полякам как к друзьям. В качестве места издания обращения было указано «Польское королевство».

Характерно, что воззвание не было подписано ни П. фон Гинденбургом, ни Э. Людендорфом. В походе вместе со своей свитой должен был участвовать саксонский король Фридрих-Август III, правнучатый племянник Фридриха-Августа I, первого и единственного герцога Варшавского, чье присутствие должно было напомнить полякам о временах польско-саксонской династической унии. В окружении короля были представители германской аристократии во главе с великим герцогом Саксен-Мейнингемским237. Этим господам и дамам так и не пришлось приветствовать въезд Фридриха-Августа III в Варшаву. Большую часть операции они провели во временно оккупированной Лодзи, развлекаясь поездками на охоту в заповедные леса238.

Директива Ставки, направленная на подготовку наступления на Силезию, появилась почти одновременно с окончанием германо-австрийского сосредоточения. Этот документ не соответствовал ни плану Н. В. Рузского, ни решению совещания в Холме, ни сложившейся обстановке. СевероЗападному фронту было приказано приступить к формированию значительной группы в районе Варшавы, Юго-Западному – перевести на левый берег Вислы не менее девяти корпусов, а по возможности и три армии. По завершении группирования эти силы должны были начать наступление на запад, а оба фронта прикрывать их фланги. В результате в начале Варшавско-Ивангородской операции русская армия оказалась без плана контрманевра, который пришлось вырабатывать уже в ходе сражения239.

Германское командование, по свидетельству М. Гофмана, несколько неверно представляло себе планы русского Верховного командования. Во всяком случае, в своих поздних работах он приписал Николаю Николаевичу действия, которые тот реально предпринял не в начале операции, а несколько позже, когда германское наступление было уже на подъеме: «Узнав о наступлении 9-й армии, великий князь Николай Николаевич приступил к выполнению широко задуманного плана. Из сражавшихся против австрийцев армий он взял около 14 корпусов и перебросил их частью по железной дороге, частью походным порядком позади Вислы к северу. Меньшая часть этих сил должна была перейти Вислу и сковать германскую армию фронтальной атакой. Прочие силы, поддержанные только что прибывшими в это время в Варшаву сибирскими корпусами, должны были перейти в наступление с линии Варшава – Новогеоргиевск в обход фланга нашей армии. План был хорош. Великий князь правильно понял, что ему следует прежде всего совершенно устранить 9-ю армию, чтобы потом уже окончательно разделаться с австрийцами»240.

К сожалению, к началу наступления П. фон Гинденбурга подобных планов у Николая Николаевича не было, и уж совсем плохо обстояло дело с концентрацией сил на варшавском направлении. При этом общее превосходство в силах оставалось за русской стороной. Участвовавшие в операции 9-я германская армия, которая состояла из 12,5 пехотной и одной кавалерийской дивизий, и 1-я австро-венгерская армия, имевшая 11,5 пехотной и пять кавалерийских дивизий, вместе насчитывали 290 тыс. штыков, 20 тыс. сабель и 1600 орудий. Противостоявшие им 2, 5, 4 и 9-я русские армии и Варшавский укрепленный район имели в составе 470 тыс. штыков, 50 тыс. сабель и 2400 орудий, не считая крепостных241. Однако при этом на 14 (27) сентября на варшавском направлении находились только 27-й корпус и кавалерийская завеса (разведывательные группы) в составе конного корпуса генерала А. В. Новикова и Кавказской кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта К.-Г.-Р. Р. Шарпантье242.

Неуклонное применение принципа единоначалия, четкая и ясная общая цель и концентрация воли германского командования столкнулись с положением, при котором принятое русской Ставкой решение ставилось под вопрос, а помощь соседу при атаке и обороне отнюдь не была естественной. В результате и оказался возможным успех германского удара243. Русские части были развернуты по фронту длиной в 250 км. Для атаки Варшавы была выделена группа А. фон Макензена в составе 3,5 корпуса и одной кавалерийской дивизии. Собственно на город наступали 17-й и часть 20-го корпуса, а потом и весь этот корпус. Группе генерала М. фон Гальвица в составе Гвардейского резервного корпуса, одной дивизии из корпуса Р. фон Войрша и одной бригады из 20-го корпуса поручалось достичь Вислы и не допустить ее перехода русскими войсками на участке от Ново-Александрии до Ивангорода244.

Естественно, русская кавалерия была не в состоянии удержать линию, которую занимала. Она делала то, что могла: сдерживала противника, имитируя готовность держать оборону на тех или иных позициях, не давала немцам двигаться к Висле походным порядком, заставляла их «производить боевые развертывания и задерживаться в боях против наших дивизий»245. При слабой поддержке пехоты конница не имела ни малейшего шанса остановить или даже приостановить наступление, в котором участвовали все три рода оружия. Немцы быстро двигались вперед. За три дня наступления, включая дневку 17 (30) сентября, они прошли около 50 км246.

16 (29) сентября Ставка окончательно убедилась в том, что на фронте у Н. В. Рузского отборным русским войскам противостоят ландверные и резервные части, а полевые корпуса немцев действуют на фронте Познань – Ченстохов – Краков. «Таким образом, – сообщал в этот день М. В. Алексееву Н. Н. Янушкевич, – фронт Вислы приобретает сейчас сугубо важное значение, нужна поэтому соответственная власть, вернее, соответствующее важности операции управление (выделено мной. – А. О.)… Только Николай Иудович и Вы, Михаил Васильевич, можете правильно и удачно разрешить эту, по всей вероятности, важнейшую в близком будущем задачу. Верховный главнокомандующий решил поставить во главе всего этого фронта Николая Иудовича и Вас, подчинив Вам все армии от Новогеоргиевска до Карпат включительно. Буде признаете нужным, Вам будет предоставлена возможность объединить действия 3-й и 8-й армий, оставляя их в своем подчинении. Несомненно, придется, вероятно, усилить Вислянский фронт не только, как я говорил, за счет Северо-Западного фронта, но и за счет Галицийской группы, но это, конечно, дело будущего, а равно и Вашего усмотрения. Больно и обидно, что приходится останавливать победное шествие, больно сознавать, что для полной паники австрийцев нужен был день или два работы Лечицкого и Эверта, но серьезность опасности для Вас и для общего дела от Калиша до Познани слишком велика»247.

Последняя фраза была недалека от истины – германское наступление развивалось успешно. 29 сентября М. Гофман записал в своем дневнике: «Мы на пороге большого успеха: с того момента как началось наше движение, русская армия прекратила давление на австрийцев и сейчас отступает за Вислу. Нельзя предвидеть направление, которое примет наша атака, все полностью зависит от новостей, которые мы получим»248. 1 октября немцы были уже в 40 км от Варшавы. Несколько удачнее других действовала Гвардейская кавалерийская бригада, прикрывавшая отход корпуса А. В. Новикова и задержавшая германо-австрийский авангард на три дня249. Только на третий день германо-австрийского наступления Ставка великого князя убедилась в опасности и начала разработку нового плана, который был разослан в штабы фронтов и армий только на следующий, четвертый день, то есть 18 сентября (1 октября). По этому плану 1-я и 10-я армии Северо-Западного фронта должны были продолжать наступление и одновременно выделить на Вислу 2–3 корпуса.

Ставка Верховного считала, что против фронта Н. В. Рузского находятся четыре германских корпуса, но на деле их было на полтора меньше. 2-я армия должна была атаковать противника во фланг со стороны Варшавы, а 4-я и 9-я армии провести фронтальную атаку германцев. 5-й армии надлежало оказать содействие операции на Висле. Остальные армии Юго-Западного фронта должны были прикрывать реку Сан и блокаду Перемышля. Общее командование операцией осуществлялось штабом Юго-Западного фронта, в ночь с 18 на 19 сентября (с 1 на 2 октября) в распоряжение генерала Н. И. Иванова перешли крепость Новогеоргиевск, Варшавский отряд и 2-я армия. Фактически вся основная тяжесть работы легла в эти дни на плечи начальника штаба фронта, поскольку командующий болел. М. В. Алексеев разработал план операции, идея которого восходит к его предложениям 8-15 (21–28) сентября. Это был план флангового удара всей 2-й армией, прикрытой Новогеоргиевском. Русский правый фланг имел опору в этой крепости, левый – в Ивангороде250. Он требовал не менее 11 дней для передислокации 2-й армии (она находилась в 80-100 верстах от Варшавы и в 160 верстах от левого фланга немцев), разворота 4-й и 9-й армий и выделения группы корпусов из Северо-Западного фронта, а также для сосредоточения251.

Если бы немцы вышли к Висле за это время, то реализация этого плана стала бы невозможной, так как возникла бы совсем другая задача – форсирования Вислы. Это как раз был тот самый план, о котором писал М. Гофман. Выиграть время – вот что становилось первоочередной задачей для Юго-Западного фронта. Еще 16 (29) сентября Н. Н. Янушкевич извещал М. В. Алексеева, что переброска двух корпусов из состава фронта Н. В. Рузского начнется немедленно. Это было уже не первое обещание, однако его не торопились выполнять. Сам Н. В. Рузский и его генерал-квартирмейстер генерал М. Д. Бонч-Бруевич предпочитали торговаться за каждый корпус, предлагали послать наиболее пострадавшие, ослабленные части вместо сильных, а Ставка в лице генерала Ю. Н. Данилова терпеливо объясняла: «…взгляд Верховного главнокомандующего и вся обстановка за то, что на берегах Вислы будет решена участь первого периода кампании, а может быть, и всей войны. При таких условиях Вы сами согласитесь, что нужно напрячь все силы к тому, чтобы обеспечить операцию. Главному должно быть подчинено все остальное. Надо давать наиболее боеспособные и сильные корпуса»252. Удивительно, но при такой оценке ситуации Ставка соглашалась на требования Северо-Западного фронта, а Н. В. Рузский вплоть до 27 сентября (10 октября) не послал ни одного корпуса под Варшаву253.

Германское командование решило своим наступлением задачу оказания помощи союзникам: «Осуществление плана великого князя вначале имело для австрийцев хорошее последствие. Они получили возможность перейти в наступление, успешно продвинулись вперед, достигли 9-го числа (октября. – А. О.) Сана и вступили в Перемышль»254. Русские осадные войска окончательно покинули подступы к крепости 14 октября, отступление проводилось в полном порядке, были взорваны железнодорожные мосты, разрушалось полотно дороги. Провести первый поезд с западного направления в Перемышль австрийцам удалось только 23 октября255. 19–26 сентября (2–9 октября) русские войска вели оборонительные бои на Висле, стараясь выиграть командованию время для перегруппировки. 6 октября немцы достигли Вислы и прочно заняли здесь линию реки. 6 октября М. Гофман записал в своем дневнике: «К сожалению, победы здесь нет. Русские укрылись за Вислой, когда мы пришли. Только около 3000 пленных и т. д. Тем не менее стратегический успех огромен, так как вся русская армия отступает на австрийском фронте… Они (то есть русские. – А. О.) собрали 9 армейских корпусов, которыми они собирались обрушиться на нас, но мы слишком быстры для них, и к 5-му (октября. – А. О.) мы были на линии Вислы, и им пришлось драться для того, чтобы форсировать ее»256.

26 сентября (9 октября) немцы вышли к Ивангороду. Ровно за день до этого А. В. фон Шварц закончил основные работы по усилению обороны крепости257. П. фон Гинденбург решил искать решение ситуации на севере, под Варшавой, до сих плохо прикрытой русскими войсками и лишенной укреплений, способных компенсировать малочисленность наших сил258. Состояние фортов, разоруженных и взорванных перед войной, исключало возможность организации обороны с опорой на них. Значительные усилия, направленные на приведение их в боеспособное состояние, не могли дать необходимый результат за короткое время259. Положение был тяжелым, в городе начали распространяться слухи о его скором падении. Варшавский генерал-губернатор обратился к жителям с воззванием, опровергавшим домыслы паникеров, предупреждая, что в отношении распространителей паники «мною будут применяться самые строгие меры»260.

В ночь с 10 на 11 октября в Варшаве впервые за войну услышали звук вражеской артиллерии. Кроме того, впервые в XX в. германские военно-воздушные силы совершили налеты на этот город. В них принимали участие дирижабли и самолеты, поначалу разбрасывавшие листовки на польском языке, в которых содержался призыв к населению не беспокоиться и оставаться дома, так как бомбежке будут подвергнуты только военные объекты. На деле немцы бомбили Варшаву без разбора: было сброшено 32 бомбы, убиты 14, ранены около 30 человек, причем все гражданские261 (после окончания сражения наиболее нуждающимся 16 семьям пострадавших была оказана помощь в размере 300 рублей)262. Ни один солдат, офицер или чиновник не пострадал, ни одно правительственное здание не было повреждено. Это необычное по тем временам оружие поначалу вызвало в городе панику и рост антигерманских настроений: Государственный банк был эвакуирован в Седлеце, город покинула французская колония263.

Однако вскоре, несмотря на близость фронта и бомбежки, наступило необычное для войны спокойствие264. Город продолжал жить своей жизнью: улицы его были заполнены людьми, функционировал транспорт. «На путях к Варшаве идут бои, – отмечал русский корреспондент, – но это не только не создает паники, наоборот, какое-то радостное возбуждение царит кругом. Отношение к войскам теплое, дружеское и почти нежное»265. В Варшаве были слышны взрывы германских снарядов на русских оборонительных позициях, но дух горожан оставался стойким. Варшавяне активно помогали войскам, делали все, что могли, для раненых. Школы, библиотеки, множество казенных и частных зданий были отданы под госпитали266. Ход событий под Варшавой вызвал разочарование у союзников. «Где те надежды, – отметил 13 октября в дневнике Р. Пуанкаре, – о которых несколько дней назад распространялся перед нами великий князь Николай Николаевич»267.

Тем временем 27–29 сентября (10–12 октября) в Варшаву прибывали эшелоны 1-го Сибирского и 4-го корпусов, а 23-й и 2-й корпуса подходили к городу по восточному берегу Вислы. Кроме того, во 2-ю армию были временно направлены 13-я Сибирская дивизия, свежая 50-я дивизия из Петроградского округа и полк Офицерской стрелковой школы268. Их ждал теплый прием. «Население Варшавы с восторгом приветствует поток русских войск, направляющихся через город на левый берег Вислы», – сообщал 4 (17) октября «Русский инвалид»269. Первым в город вошел 91-й Сибирский стрелковый полк, прибывший из Галиции270. «Варшава восторженно встретила сибирцев, усыпая пути их цветами, – вспоминал генерал П. И. Постовский. – Части были чудные, из одних кадровых нижних чинов»271. Появление сибирских стрелков, промаршировавших под командованием полковника И. В. Лесневского по Маршалковской и Иерусалимской улицам прямо на позиции под городом, вызвало взрыв энтузиазма варшавян, восторженно встречавших русских солдат. Горожане забросали своих защитников цветами и папиросами272.

«Все чувствовали, – вспоминал участник боев, – что перелом в сражении наступает и сибиряки не выдадут»273. С приходом русских подкреплений положение под Варшавой резко менялось. Немцы считали против своих 60 батальонов (18 дивизий) 224 русских батальона (то есть примерно 60 дивизий), особенно чувствовалось присутствие сибирских частей, которые П. фон Гинденбург назвал «элитой царской империи»274. Уже в первый же день они контратаковали немцев с большим успехом, но за него пришлось заплатить дорогой ценой. Полковник С. М. Рожанский, лично ведший своих солдат в атаку, пал смертью храбрых при штурме германских позиций275. Восемь дней шли постоянные встречные бои с переменным успехом, население покидало центр Царства Польского276.

Именно немецкая угроза Варшаве заставила русское командование снимать части с австрийского фронта и облегчала Ф. Конраду фон Гетцендорфу задачу деблокады Перемышля. 9 октября 1914 г. на поле боя у раненого или убитого русского офицера немцами был найден приказ, дававший ясное представление о замыслах русского командования. Э. Людендорф вспоминал: «Приказ, найденный под Гройецом, дал нам ясную картину неприятельских намерений. План великого князя был большого размаха и для нас весьма опасен. Свыше 30 русских армейских корпусов, тесно сосредоточившихся, подавшись сильно вправо, должны были переправиться через Вислу между Варшавой и устьем Сана, а другие части должны были переправиться далее к югу через Сан. 14 дивизий были предназначены для того, чтобы разбить пять дивизий группы Макензена. Великий князь хотел произвести сильный охват 9-й армии, а на левом крыле удерживаться на высотах восточнее Перемышля. Для этой операции великий князь перебросил также части из армии Ренненкампфа. Если бы этот план удался, то победа России, на которой Антанта строила свои стратегические соображения, была обеспечена»277. «Если бы этот план удался, – вторил ему П. фон Гинденбург, – под угрозой оказалась бы не только наша 9-я армия, но и весь наш Восточный фронт, Силезия, и на самом деле вся страна оказалась бы перед катастрофой»278.

Для того чтобы сорвать эти планы, П. фон Гинденбург пошел на риск, попытавшись в очередной раз использовать выигрыш во времени и нанести упреждающий удар к югу от Варшавы. Он выделил для наступления четверть сил, имевшихся в его распоряжении: два армейских корпуса и одну кавалерийскую дивизию. Предусматривалось тесное взаимодействие с австрийскими войсками. Оборону по Висле немцы считали надежной, но к своим союзникам имели серьезные нарекания. «Здесь все в прекрасном порядке за исключением австрийцев! – отмечал М. Гофман еще 8 октября. – Если бы только эти животные могли двигаться! Они упускают успех, достигнутый нами, сквозь пальцы. Мы на линии Вислы, и по всему фронту напротив нас русские. Прямая атака невозможна – река слишком широка (800 метров)»279. Одновременно с немецким заканчивалось сосредоточение и русских сил280.

«Развивалась странная стратегическая ситуация, – вспоминал П. фон Гинденбург. – В то время как корпуса противника перебрасывались из Галиции к Варшаве по противоположному берегу Вислы, наши собственные корпуса двигались в том же северном направлении по этому берегу реки. Для того чтобы сдержать наше движение на левом фланге, противник бросил большие силы через Вислу под Ивангородом и ниже. В серии последовавших жестоких боев эти части были отброшены назад на исходные позиции, но мы не были в состоянии полностью очистить от противника западный берег реки»281. Попытки русских войск 9-11 октября перейти в контрнаступление южнее Ивангорода не привели к успеху.

Гренадерский и 3-й Кавказский корпуса попытались переправиться через Вислу в двух местах в районе Ивангорода, у Гура-Кальварии и Ново-Александрии, но удержаться на плацдармах не удалось, и войска были вынуждены отступить на правый берег Вислы. Фронтальные атаки закончились большими потерями, как, впрочем, и для немцев. Гренадерский корпус потерял две батареи и около 7 тыс. пленными. Потери 3-го Кавказского корпуса на 3 (16) октября составили 124 офицера и 8 тыс. солдат. Теперь на западном берегу Вислы у русских в этом районе оставался только один плацдарм – в районе фортов Ивангорода282. 26 сентября (9 октября) по приказу генерала В. А. Ирмана был сформирован сводный отряд под командованием командира 2-й бригады 21-й пехотной дивизии генерал-майора Н. М. Иванова. В его состав вошли три батальона 84-го пехотного Ширванского Его Величества полка, 4-я батарея 21-й артиллерийской бригады, взвод казаков и несколько саперов. Перед отрядом была поставлена задача закрепиться на плацдарме у деревни Козенице и держать его до тех пор, пока не будет наведен понтонный мост для 3-го Кавказского корпуса283.

Вечером были приведены баржи из Ивангорода, которые позволили с наступлением темноты начать переправу. До рассвета успели переправить всю пехоту и казаков, но только два орудия. Войска переправлялись налегке, без полевых кухонь и запаса продовольствия. Из грузов на левый берег в основном перевозились боеприпасы. Утром 27 сентября (10 октября) начался бой, который не прекращался в течение 13 суток. Немцы атаковали даже ночью, освещая район ракетами. Уже в первый день против трех русских батальонов здесь действовали два германских полка, а против двух орудий – четыре батареи. В ночное время удалось постепенно усилить гарнизон плацдарма, введя туда по частям всю 2-ю бригаду 21-й пехотной дивизии (оставшийся батальон 84-го пехотного Ширванского полка и 83-й пехотный Самурский полк). В тяжелейших условиях им удалось отстоять Козенице и выиграть время для подготовки контрнаступления284.

16 октября германская тяжелая артиллерия обстреляла крепость, и немцы сами попытались форсировать реку на понтонах. Эти попытки были сорваны русскими войсками. При этом самым положительным образом сказывалась опора на устаревшую, но все же реально существовавшую крепость. Она снабжала хлебом два корпуса, а 96 тяжелых орудий и гаубиц (правда, их калибр не превышал шести дюймов) и 102 средних и легких орудия оказали огромную помощь пехоте. Немалую роль в срыве планов противника по форсированию Вислы сыграл и чрезвычайно активный и популярный комендант генерал А. В. фон Шварц. Он широко использовал свой порт-артуровский опыт. Ему удалось добиться выделения для крепости 36 шестидюймовых крепостных гаубиц образца 1910 г. Эти мощные и достаточно дальнобойные (до 6 км) орудия были сведены в девять батарей, семь из которых составили подвижной артиллерийский резерв коменданта. Дело в том, что старые крепостные орудия этого калибра устанавливались на платформы и не могли быть переведены на другое место в условиях боя. По приказу А. В. фон Шварца на колесные лафеты были поставлены и присланные в крепость 24 47-мм и четыре 75-мм скорострельных морских орудия. Это решение обеспечило возможность поддержки войскам в операциях под крепостью285.

В ночь на 20 октября Вислу в районе Козенице форсировал 3-й Кавказский армейский корпус. На этот раз русские войска удержались на западном берегу реки. Болотистый лесок в этом местечке, расположенном в 30 км вниз по течению реки под Ивангородом, стал районом, переходящим из рук в руки, где постоянно шли встречные бои. Болотистые берега и густой лес практически исключали оборонявшимся возможность эффективного использования полевой артиллерии286. С другой стороны, немцы широко использовали тяжелую артиллерию, что привело к большим потерям на плацдарме, переправа была взята во фланговый огонь. Обстрелы чередовались атаками и контратаками. Пространство перед русскими окопами было завалено трупами немецких и русских солдат. В одной из рот Тульского полка, вышедшей на плацдарм с 250 солдатами, через несколько дней осталось 50 человек. В этот момент для поддержки войск была задействована часть крепостной артиллерии, что оказало существенную помощь войскам, дравшимся на небольшом пятачке287. В. А. Ирман был вынужден ввести туда даже кавалерийские части. Один из участников боев вспоминал: «…наши части выбивались из сил. Ирманов обходил полк и просил продержаться до утра, когда ожидался подход Гренадерского корпуса»288.

12 октября 1914 г. М. Гофман записал в дневнике: «Для меня это было самое тяжелое время во всей кампании: напряжение продолжается днем и ночью – бесконечные паники и тревоги»289. В этот день немцы вышли уже на линию фортов бывшей Варшавской крепости290. Оставшаяся на части из них тяжелая артиллерия начала вести огонь по противнику. В этот момент со всей силой сказались последствия ликвидации четырех полков варшавской крепостной пехоты, поскольку находившиеся на фортах дружины ополчения и конные пограничники не могли заменить их291. Однако время уже начало работать на русских, а против них были исключительно организационные факторы, среди которых можно отметить два наиболее важных:

1) слабая организация разведки; как отмечал один из ее руководителей: «За все время Варшавско-Ивангородской операции штаб 2-й армии и, видимо, штаб фронта не имели правильного представления о группировке германских сил, причем основные черты группировки обнаруживались уже в процессе операции. Агентура давала слабые намеки, но доверия к ней не было, как не было вообще доверия к агентурной разведке на основе опыта прошлого. Виной здесь также бескритичный подход, с которым армия включала в сводки всякие сведения, не отделяя важных от пустяковых и правильных от дезинформационных»292;

2) продолжавшаяся дезорганизация работы фронтовых штабов.

К 11 октября, после двукратного разговора с генералом С. М. Шейдеманом, командовавшим 2-й армией, оборонявшей Варшаву, Н. И. Иванов счел положение под городом критическим. Он сообщил в Ставку, что необходим личный доклад. 29 сентября (12 октября) в Холм прибыл Верховный главнокомандующий для совещания. Предметом доклада генерала Н. И. Иванова была возможная сдача Варшавы, руководство армией генералом С. М. Шейдеманом и отношение генерала Н. В. Рузского к сосредоточению сил в Варшавском районе. Н. И. Иванов считал, что Н. В. Рузский продолжал занимать недоброжелательную позицию к переброске сил под Варшаву (фактически он ее саботировал), так как личной ответственности за оборону города не нес. Николай Николаевич требовал ускорить сосредоточение семи корпусов 2-й армии у Варшавы. Он торопил с контрударом и для обеспечения успеха этого наступления предложил Н. И. Иванову сразу решить все проблемы и назначить командующим 2-й армией вместо С. М. Шейдемана М. В. Алексеева.

К этому генералу великий князь испытывал полное доверие. Однако командующий Юго-Западным фронтом был категорически против, он не хотел терять начальника штаба и предложил Верховному в таком случае обменять М. В. Алексеева на генерала Ю. Н. Данилова. В результате было принято решение в стиле «волевого» Николая Николаевича: Северо-Западному фронту возвращалась 2-я армия и Принаревская группа, а также связанные с ней в оперативном отношении 5-я армия и конный корпус генерала А. В. Новикова. Н. В. Рузскому теперь был подчинен Варшавский район, а 30 сентября (13 октября) последовала директива о подготовке удара в левый фланг германцев силами Северо-Западного фронта293. Во время беседы Н. И. Иванова с Верховным главнокомандующим М. В. Алексеев несколько раз выходил в аппаратную и связывался с С. М. Шейдеманом. 2-я армия держалась за линию варшавских фортов, но ее командующий немедленное наступление считал несвоевременным.

В ночь с 30 сентября на 1 октября (с 13 на 14 октября) под команду Н. В. Рузского перешли 2-я, 5-я армии и корпус А. В. Новикова. При сдаче 2-й армии М. В. Алексеев посоветовал Н. В. Рузскому обратить внимание на ее командующего, так как считал, что генерал С. М. Шейдеман боялся ответственности и был безынициативен. Но Н. В. Рузский, конечно, оставил его на посту. Теперь Ставка вплотную подошла к реализации плана контрнаступления силами двух фронтов под Варшавой, однако она вновь самоудалилась от активного руководства событиями. Н. И. Иванов и Н. В. Рузский фактически проводили одну и ту же операцию, но каждый из них по-прежнему придерживался своих взглядов, в то время как великий князь колебался между доводами одного и другого294. «Намерением противника, – вспоминал П. фон Гинденбург, – было нанести быстрый удар вдоль по Висле, в то время как решительная атака от Варшавы должна была завершить наш разгром»295. 14 октября 2-й Сибирский и 4-й армейские корпуса перешли в контрнаступление под Варшавой и оттеснили немцев до линии Блоне – Пясечно – Гура-Кальвария296.

В сложившейся ситуации особенно важным становился вопрос о координации действий фронтов, и именно здесь Ставка вновь пошла на компромисс ввиду того, что Н. В. Рузский считал войска своего фронта не готовыми к наступлению. Оно началось 5–6 (18–19) октября. 2, 5, 4-я армии вводились в бой последовательно, что было особенно важно для немцев, рассчитывавших на более активную поддержку со стороны своих союзников297. В первый день русской контратаки передовица «Русского инвалида» торжественно провозгласила: «Пусть же радуются немцы: мы бьем их не варварскими какими-нибудь приемами, а по правилам их же тактики»298. В этот день в Варшаву были доставлены около 3 тыс. пленных, в городе появились слухи о пленении некоего германского принца299. Русское командование надеялось на окружение под Варшавой двух германских корпусов и даже потребовало подачи вагонов для пленных и особого вагона для принца Иоахима Прусского, бывшего с войсками300.

21 октября 1914 г. М. Гофман отметил в своем дневнике, что надеялся взять Варшаву энергичным ударом, пока там не было русских войск, но, несмотря на невероятные форсированные марши немецкой пехоты, ее противник все же успел подойти вовремя к столице Польши301. Позже, уже после войны, он взвалил ответственность за неудачу на союзников. «Причина неуспеха нашего наступления, – вспоминал М. Гофман, – лежит в том, что сражавшимся южнее Вислы австрийским армиям не удалось перейти через Сан и нанести поражение необходимой переброской крупных сил для действий против 9-й армии. Теперь 9-й армии необходимо было так выйти из соприкосновения с русскими, чтобы они не могли ее быстро преследовать»302. Между тем они и не были готовы к этому. Во всяком случае, в сколько-нибудь серьезных масштабах. 19 октября великий князь сообщил Ж. Жоффру, что концентрация русских войск на правом берегу Вислы еще не завершена и что ему понадобится еще много времени для подготовки наступления на Берлин303.

В ночь на 7 (20) октября немцы незаметно для русских войск начали отход. Утром этого дня 2-я армия генерала С. М. Шейдемана должна была начать атаку на немецкие позиции на западных подступах к Варшаве, и когда выяснилось, что противник отступает, атака была отложена, но непосредственное преследование не началось – время было потрачено на донесения и согласование новых планов действий и приказов304. 9 (22) октября наметившееся отступление противника приняло явный, масштабный характер305. «Настроение здесь за последние дни, – докладывал С. Д. Сазонову в этот день из Барановичей Н. А. Кудашев, – значительно оптимистичнее, нежели на прошлой неделе. Наш успех под Варшавой, под Ивангородом да, впрочем, и по всему фронту приободрил штаб. Но, как и при прежних наших успехах, при первом известии о них значение их преувеличивалось: генерал Данилов потребовал немедленного оповещения о них наших представителей во Франции и Англии. Между тем теперь обнаруживается, что разгрома немцев не было. Они просто спешно стали отступать, как только заметили, что перед ними превосходные силы. Конечно, и за это мы должны быть благодарны и благодарить Бога. Но о победе над германцами можно будет говорить только тогда, когда они поспешно будут отступать на собственной территории»306.

Столь трезвая точка зрения отнюдь не была господствующей. «Ура, ура, ура! – восклицала 9 (22) октября передовица «Русского инвалида». – Немцы за Вислой разбиты наголову – быстрота русских боевых операций кружит голову всему свету еще с разгрома австрийцев в Галиции. Но ведь это были австрийцы, которых, как преувеличенно выражались, только ленивый не бил, а вот теперь трещат германцы, «лучшие военные люди на свете», казалось бы. Весь свет недоумевает, и мы в том числе – куда девалась наша манджурская оперативная вялость, нерешительность, оборонительность и уступчивость. Исполать Верховному стратегу и его штабу – высокое военное искусство их неопровержимо»307. Очевидно, под влиянием оптимистических настроений и ожидания будущего похода в Германию в тот же день было опубликовано воззвание о формировании в России польских легионов308. Оно появилось вовремя.

Война шла в самом сердце польских земель, и особенно жестоко ее вели представители европейских армий. «Сравнивая три армии, действовавшие на польских землях, – вспоминал Роман Дмовский, – нужно отметить, что наиболее бесчеловечно вела себя австро-венгерская армия… Она имела на своем счету бесчисленное множество экзекуций, она разрушила также наибольшее количество памятников старины. Нужно добавить, что хотя это была единственная католическая армия, она с особым рвением разрушала костелы»309. Что касается немцев, то они вообще вели себя достаточно бесцеремонно, что отнюдь не способствовало популярности рейхсвера в Польше, несмотря ни на какие обещания, сделанные накануне наступления на Варшаву. Кроме того, оккупационные власти установили насильственный курс бумажной марки, приравняв ее к 1 рублю 40 копейкам, в то время как довоенный курс марки равнялся 50 копейкам310.

Воззвание от 9 (22) октября было опубликовано в «Армейском вестнике», ряде русских и польских газет и распространено на польском языке по всем населенным пунктам Царства Польского. Формально его подписал назначенный командиром легиона В. Горчинский: «Поляки! Организуется польский легион с разрешения Верховного главнокомандующего. Как один человек должны мы вступить в ряды русской армии для изгнания пруссаков из пределов Царства Польского. Мы не дозволим в местностях, занятых пруссаками, совершать над нашими братьями тяжкие насилия. Пруссаки берут нашу молодежь и посылают ее на передовые позиции, издеваются над нашими матерями, сестрами, дочерьми, грабят наше имущество, оставляя за собой нищету и разрушение. Польские легионы уже борются во Франции – недавно 40 000 человек войска польского из Америки высадилось во Франции. Мы твердо убеждены, что наше начинание будет иметь большое значение для всех трех частей Польши, поднимет бодрость и воодушевление, разбудит спящих и прибавит отваги и храбрости»311.

В легионы могли вступать добровольцы – поляки-католики, годные по здоровью, не бывшие под судом, готовые соблюдать дисциплину и служить до окончания войны. Политические взгляды добровольцев не принимались во внимание, но политическая деятельность на службе запрещалась312. Вскоре вербовочные комиссии легиона возникли кроме Царства Польского в Холмской губернии и Литве313. Однако в целом реализацию этого проекта трудно было назвать удачной. Ссылка на мифические легионы поляков, якобы уже воюющие на Западном фронте, была явной мистификацией, вскоре разоблаченной польской прессой. Никакие десятки тысяч поляков из США или Канады во Францию не прибывали314. С другой стороны, В. Горчинский являлся абсолютно неизвестным для польского общественного мнения человеком, про него знали лишь то, что он был помещиком, а этого совершенно недостаточно, чтобы руководить легионом. Сбор добровольцев шел медленно, польская пресса критиковала эту идею, не без основания утверждая, что масса поляков и так уже сражается под знаменами русской армии. В. Горчинский был вынужден заявить, что он выступил лишь инициатором созыва легиона, не претендует на командование им и готов быть рядовым315.

В январе 1915 г. Польский национальный комитет признал «такую формацию чрезвычайно желательной», с разрешения военных властей был создан Организационный комитет Польских легионов во главе с генералом от инфантерии Эдмундом Свидзинским, в котором В. Горчинский занял пост начальника управления организации316. Значительной поддержки эта инициатива все же не получила. Сформированный в декабре 1914 г. на Юго-Западном фронте Польский легион в январе 1915 г. по требованию МВД был переименован в 1-ю польскую (позже – 739-ю Ново-Александрийскую) дружину ополчения. В сентябре 1915 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего издал приказ о создании на базе 104-й бригады Государственного ополчения, укомплектованной в основном поляками, Польской стрелковой бригады в составе русской армии. Внутри бригады разрешалось делопроизводство на польском языке317.

9 (22) октября Ставка поставила перед фронтами задачу энергичного преследования, главной целью которого был разрыв в районе Сандомира стыка австро-германского фронта318. Германское отступление в какой-то степени было неожиданным и для австрийцев, однако оно проводилось организованно. Поэтому Н. Н. Янушкевич требовал от Н. И. Иванова и Н. В. Рузского, чтобы армии, действовавшие на средней Висле, приняли «самые энергичные меры к тому, чтобы выяснить направление отступления противника, стремясь отнюдь не потерять соприкосновения с ним, настигнуть его арьергарды и принудить неприятеля к бою»319. Выполнить это приказание было непросто. «Германские войска отходили в порядке, – отмечал генерал Ю. Н. Данилов. – В минувшую войну они не раз показали свое умение быстро и своевременно отходить из неудачно слагавшейся для них боевой обстановки. Отступление для немцев не было признаком поражения, но лишь одним из приемов маневрирования»320.

Пехота начала преследование противника от Варшавы только 10 (23) октября321. Немцы умело воспользовались задержкой русских войск и отходили, прикрывшись слабыми арьергардами322. При этом очень искусно уничтожались железные дороги, шоссе, телеграфные линии. «Противник отходил в полном порядке, – вспоминал Б. М. Шапошников. – Захватить отставших солдат XI немецкого корпуса удавалось редко»323. Вплоть до реки Варты, которой пехота достигла через 10 дней, она практически ни разу не встретила сопротивления. Достигнув этого рубежа, она остановилась, и вперед пошла конница – 1-й кавалерийский корпус324. Однако сделать что-нибудь заметное не удалось и кавалерии.

Участвовавший в преследовании старший унтер-офицер С. М. Буденный также отмечал, что даже обозы противника отступали в образцовом порядке, а русская кавалерия вовсе не отличалась активностью при преследовании325. В результате только на реке Равке удалось принудить к бою и разбить германский арьергард и захватить 12 орудий. «Мы почему-то считали, – вспоминал генерал-майор Ф. Ф. Новицкий, – что ужасающие по своему состоянию русские дороги явятся нашими союзниками и что противники, оснащенные тяжеловесной техникой, не смогут по нашим дорогам успешно передвигаться и маневрировать. Действительность же показала, что как раз наоборот: немцы именно благодаря своей высокой технике легко преодолевали такие бездорожные пространства, в коих мы сплошь и рядом застревали. Так случилось и на этот раз»326.

Немцы считали, что ни одна армия не сможет вести действия, оторвавшись от линии железных дорог на 100 км. Учитывая «большую непритязательность русских» и беспощадное использование ими конского состава, германские войска отошли на 120 км327. Железнодорожное полотно, шоссейные дороги и мосты систематически разрушались ими при отступлении, что не замедлило сказаться на темпах преследования328. В конце октября ситуация на фронте стабилизировалась. Русская армия смогла восстановить движение поездов лишь к 18 ноября, но правильное снабжение войск продовольствием так и не было организовано329. В ночь на 8 (21) октября немцы внезапно отступили и от крепости Ивангород, при этом предпочли прикрыться союзником. Теперь уже 1-я австрийская армия начала наступление на Ивангород. В случае его успеха П. фон Гинденбург обещал Ф. Конраду фон Гетцендорфу помощь330.

Не подозревавший ничего гарнизон крепости, обнаруживший отход немецкой армии в восемь часов утра, немедленно приступил к уничтожению укреплений противника. На преследование был выделен отряд силой приблизительно в дивизию. Но к 14 часам 30 минутам выяснилось, что под Ивангородом идет всего лишь смена войск – к крепости подходили значительные силы австрийцев. Нарвавшийся на два австро-венгерских корпуса 4-й батальон Тульского полка почти полностью был уничтожен. Австрийцы наступали, по оценке участника боев, «с необычайным упорством»331. 8 (21) октября гвардия получила приказ перейти из Галиции под Ивангород. Переходы совершались в спешке, утром следующего дня они уже были в 20 верстах от крепости. 9 (22) октября В. Данкль отбросил 75-ю русскую дивизию, и теперь на его пути не было полевых войск. К счастью, австрийцы двигались не быстро. Основной удар они планировали нанести утром 10 (23) октября, и это дало выигрыш во времени332.

Навстречу противнику через Ивангородский мост спешно переправлялись войска Гвардейского корпуса, впереди шла кавалерийская бригада Г К. Маннергейма. 10–11 (23–24) октября австрийцы начали штурмовать крепость333. Внезапно для себя они наткнулись на прочную оборону, которую успели создать гвардейцы. В районе Ново-Александрии начались тяжелейшие встречные бои334. «Всех наших военачальников, – отметил 15 (28) октября в донесении в Петроград Н. А. Кудашев, – поражает приподнятый дух в австрийских войсках. Они дерутся теперь так, как не дрались раньше»335.

Значительные потери несли обе стороны. Контрудары в лоб дорого давались русским гвардейцам. Им пришлось сражаться на легко простреливаемых участках – в лучшем случае в ложементах, так как на рытье окопов не было ни времени, ни возможностей. Тем не менее гвардия выполнила свою задачу, и уже на рассвете 12 (25) октября австрийцы вынуждены были отступить от Ново-Александрии336.

На других участках атаки противника были отбиты с большими потерями. Опять самую эффективную поддержку оборонявшимся оказал подвижной артиллерийский резерв А. В. фон Шварца. 12 (25) октября под крепость прибыл 14-й армейский корпус, с его помощью русские войска перешли в энергичное контрнаступление. Около деревни Бердзеж был окружен центр австрийской позиции. Туда были переброшены две батареи новых шестидюймовых гаубиц. Утром 13 (26) октября они открыли огонь, эффективность которого сокрушила стойкость австро-венгерской пехоты. Действия русских артиллеристов потрясли присутствовавших на поле боя немцев, и они приписали точность огня тому, что им управляли японцы337. Причина была проста: под Ивангородом дралась 1-я Забайкальская казачья дивизия, среди казаков было немало монголоидов, а желтые околыши и лампасы только усиливали слухи о японском происхождении этой части еще во время ее движения на фронт по Польше. Казаки очень обижались и жаловались офицерам: «Какие здесь дикари живут, русского от японца отличить не могут»338.

Попытки австрийцев удержать промежуточные позиции были сломлены339. Около четырех часов дня артиллерия стихла, и в контрнаступление перешла гвардия. «Все поле, – вспоминал один из участников атаки, – покрылось бегущими вперед с винтовками наперевес частями гвардии. Противник, предпочитая сдачу в плен смерти, выбегал из окопов и строился в колонны, выкидывая большие белые флаги»340. Те, кто не хотел сдаваться, откатывались в лес под огнем русских орудий. Стойкость лучших австрийских частей была сломлена341. Так, у Черного леса в плен сдался вышедший в колонне батальон вместе с командиром, офицерами и пулеметами342. В результате напряженных боев, продолжавшихся девять дней, германоавстрийские войска были вытеснены на окраину леса, а затем и на равнину, где вновь попали под смертоносный огонь русской артиллерии.

В ночь на 14 (27) октября и утром этого дня началось отступление австрийцев, в ходе которого они понесли тяжелые потери. Отход был быстрым, противник не оказывал активного сопротивления вплоть до Радома. Тем не менее в плен попали свыше 15 тыс. человек. 15 (28) октября толпы пленных проследовали через крепость к вокзалу343. Организованное отступление плохо удалось командованию и войскам 1-й австро-венгерской армии, которая понесла большие потери. «Началось форменное их избиение, – вспоминал сотник А. Г. Шкуро. – Мне казаки приводили каждый по 200–250 пленных. Мы преследовали врага в направлении на Кельцы, занятые австрийцами»344. Но и победителям это преследование, по словам его участника, давалось весьма нелегко: «Места живописны, войска страдают от плохой воды. Тыл был расстроен, нет ни почты, ни газет, ни сведений о ходе войны. Население разорено движением войск обеих воюющих сторон»345.

19-20 октября (1–2 ноября) 14-й армейский корпус, действуя во фланг 5-му австро-венгерскому корпусу, отходившему от Ивангорода, нанес ему серьезное поражение в районе Ново-Александрии. В плен попали 68 офицеров и 4345 нижних чинов, австрийцы оставили 22 орудия и 19 пулеметов346. 4 ноября русские войска завершили операцию на австрийском участке фронта, взяв сильно укрепленную ключевую позицию под Сандомиром – Кельцы. Сандомир был взят силами 19-й кавалерийской дивизии и 72-го пехотного Тульского полка347. Потери кавалеристов были невелики, но Тульский полк лишился командира, нескольких офицеров и около 800 солдат. Австрийцы даже не успели поджечь деревянный мост, через который уже на следующий день двинулся вперед 1-й кавалерийский корпус генерала А. В. Новикова348. В окружение попали и вынуждены были сдаться около 12 тыс. австрийцев с 50 орудиями. Австро-венгерская армия явно выдыхалась. Бой за Кельцы занял всего четыре часа, он длился с 10 часов утра до двух часов дня349.

30 октября (12 ноября) Ивангород посетил Николай II. Он принял доклад коменданта А. В. фон Шварца о троекратном отражении крепостью атак и осмотрел ее форты350. На следующий день император «поехал осматривать левый участок нашей боевой линии, где сидели австрийцы и откуда они были выбиты нашим гвардейским корпусом. Деревни тоже в печальном положении. Видеть все это было захватывающе – рядом с окопами в поле и в лесу были разбросаны могилы наших героев с крестами и надписями на них. Погода была отличная, солнечная»351. Картина представлялась страшная: повсюду встречались разоренные селения, выкошенные артиллерией леса. Увидев наполовину уничтоженный германскими орудиями костел, Николай II зашел в него и после разговора с ксендзом выделил на восстановление храма 3 тыс. рублей352.

Практически повсюду на месте недавних боев были разбросаны свежие могилы русских и немецких солдат353. Их должно было быть действительно много. Когда в начале ноября 1914 г. после окончания боев британский журналист посетил Козенице, он был потрясен увиденным: «Я сомневаюсь, могу ли я сказать, что на всех 10 км этого леса можно найти хотя бы акр без окопов, стрелковых ячеек и могил»354. По свидетельству офицера, возглавлявшего похоронную команду, до 4 ноября 1914 г. были похоронены свыше 16 тыс. русских и германских бойцов, а работы были далеко не закончены355. Но эти жертвы были не напрасны – оборона Ивангорода сорвала планы немецкого командования. Как это ни странно, после Варшавско-Ивангородской операции и у немцев, и у русских утвердилась уверенность в победе. В русской Ставке царило невероятно приподнятое настроение – немецкое отступление считали началом большого успеха356.

Такие же чувства испытывали и в германских штабах. «Мы не боимся русских, даже когда, как сейчас, они превосходят нас 3 к 1», – отмечал 29 октября 1914 г. М. Гофман357. П. фон Гинденбург также считал, что победы 1914 г. дали германской армии чувство превосходства над русскими, которое объединяло всех – от старого ландштурмиста до молодого рекрута358. Несколько менее оптимистично был настроен Вильгельм II, отметивший 28 октября 1914 г.: «Мы стоим совершенно одни и должны вынести поражение с достоинством»359. Немецкие офицеры, принимавшие участие в этих боях, запомнили их на десятилетия.

Слова генерала Гюнтера Блюментрита полностью подтверждают правоту этой оценки: «Во время Первой мировой войны мы близко познакомились с русской царской армией. Я приведу малоизвестный, но знаменательный факт: наши потери на Восточном фронте были значительно больше потерь, понесенных нами на Западном фронте с 1914 по 1918 г. Русский генералитет тогда качественно уступал немецкому, и тактика огромных армий в наступлении была негибкой. Зато в обороне русская армия отличалась замечательной стойкостью. Русские мастерски и очень быстро строили фортификационные сооружения и оборудовали оборонительные позиции. Их солдаты показали большое умение вести бой ночью и в лесу. Русский солдат предпочитает рукопашную схватку. Его физические потребности невелики, но способность, не дрогнув, выносить лишения вызывает истинное удивление»360.

За первые два месяца войны германская армия понесла значительные потери. Военный министр генерал Э. фон Фалькенгайн вспоминал: «Строевой состав сильно упал вследствие быстрого, превзошедшего всякие ожидания наступления, многочисленных ожесточенных боев в течение него и перерыва связи. Пополнения не успевали подходить. Всюду не хватало младшего командного состава. Наступательные бои пробили в его рядах огромные бреши, которые совершенно не представлялось возможным быстро заполнить… Снаряжение крайне нуждалось в пополнении. Уже появлялись грозные признаки недостатка в снарядах. Правда, германская армия выступила в поход хорошо снабженной, согласно взглядам, тогда существовавшим. В последние годы перед войной Военное министерство сделало все по тогдашним понятиям возможное, чтобы удовлетворить задачам, поставленным Генеральным штабом. Однако расход во много раз превысил предположения мирного времени, и он постоянно рос, несмотря на строгие меры против расточительного расходования патронов. Кстати, можно упомянуть, что и наши враги в этой области пережили точно такое же испытание»361.

Настроение немецких солдат в это время было более близким к позиции их кайзера: «В осенние месяцы 1914 года часть, получившая приказ отправиться с Западного фронта на восток, воспринимала это почти как наказание. Предвзятое мнение о легкости Восточного фронта почти не изменилось на всем протяжении войны, хотя все более и более полков, начавших войну на западе, перекидывалось на русский фронт, причем, как правило, это сопровождалось внезапным и резким увеличение цифры потерь. Полки, побывавшие на востоке, сохраняли надолго на всех театрах военных действий, куда бы их ни бросала судьба, прочное воспоминание о лишениях и боях на этом фронте и о необычайном упорстве русского солдата»362.

Совсем другим было положение в русской армии. Солдаты радовались отбитому немецкому наступлению, тому, что германец «показал спину». «Их мораль (то есть русских солдат. – А. О.) увеличилась на сто процентов, – вспоминал английский военный корреспондент, – и все их страхи относительно способности противостоять германским легионам исчезли навсегда. Огромный престиж солдат кайзера исчез, войска доказали, что это была фикция»363. В армии готовились к вторжению в Германию, настроение было бодрым364. В отличие от своих подчиненных, русский генералитет вовсе не был настроен столь оптимистически и имел для этого все основания. Безусловным и очевидным уже для многих современников был тот факт, что в области стратегического руководства армиями германская сторона находилась на большей высоте, чем ее русский противник.

На полях сражений подтвердилась оценка, сделанная германским Генштабом перед войной: «Быстрого использования благоприятного оперативного положения ожидать от русского командования также трудно, как быстрого и точного выполнения войсками предписанного приказом маневра. Для этого слишком велики препятствия со всех сторон при издании, передаче и выполнении приказов. Поэтому немецкое командование при столкновении с русскими будет иметь возможность осуществлять такие маневры, которых она не позволила бы себе с равным противником»365. Ставка в лице Верховного главнокомандующего проявила свою неспособность к эффективному руководству, реализации принятых решений, координации действий командующих фронтами.

Тем не менее Николай Николаевич (младший), вдохновившись успехом под Варшавой и Ивангородом, решил вернуться к плану наступления в Силезию. 20 октября (2 ноября) 1914 г. Н. Н. Янушкевич известил об этом главнокомандующих фронтами: «Конечной целью, к достижению которой должны быть направлены все наши усилия, является вторжение в Германию, причем главную массу наших армий предположено направить в промежуток между Вислой и Судетами. Эта операция требует постепенного выдвижения армий, развернутых на левом берегу Вислы, на соответствующий фронт, каковым намечается линия Кола – Ченстохов – Освенцим, и независимо от того прочного обеспечения обоих флангов этих армий как со стороны нижней Вислы, так и со стороны Галиции. Обеспечение флангов предстоящей операции является настолько важным, что Верховный главнокомандующий не считает возможным дальнейшее продвижение корпусов 2-й и 5-й армий до тех пор, пока не будут достигнуты более решительные результаты в Восточной Пруссии и на реке Сане»366. Перед первым вторжением в Восточную Пруссию Ставка считала необходимым, в соответствии с предвоенными планами, обеспечить фланги для движения на Берлин, однако стремилась ускорить подготовку к нему, еще и не начав наступление против 8-й армии М. фон Притвица.

В преддверии Варшавско-Ивангородской операции очищение Восточной Пруссии от немецкой армии уже не было условием для этого плана. Теперь Северо-Западный фронт должен был отбросить немцев за линию Мазурских озер, а Юго-Западный – австрийцев за Карпаты. За это время русские армии на левом берегу Вислы должны были привести в порядок свои тылы и подготовиться к большому наступлению367. Фактически оно планировалось почти одновременно на трех направлениях – в Галиции, Восточной Пруссии и Силезии. Четыре армии – 2-я и 5-я Северо-Западного фронта, 4-я и 9-я Юго-Западного фронта, имевшие в своем составе до 40 дивизий, – должны были начать наступление на фронте в 250 км в общем направлении на Силезию и Познань. Остальным 55 дивизиям русского фронта надлежало обеспечивать фланги этого клина. 10-я и 1-я армии Северо-Западного фронта должны были отбросить немцев за линию Мазурских озер и закрепиться на Нижней Висле; 3-я и 8-я армии Юго-Западного фронта – выйти к Карпатам; 11-я армия – осаждать Перемышль368.

21 октября (3 ноября) 1914 г., на следующий день после получения этой директивы Ставки, М. В. Алексеев подал генералу Н. И. Иванову докладную записку, которую главнокомандующий переправил в Барановичи через три дня. Начальник штаба Юго-Западного фронта признавал правильность выбора Германии в качестве конечной цели русского наступления, но считал, что направление на Берлин преграждает прежде всего австро-венгерская армия. Успех при отражении германского натиска на Варшаву убедил М. В. Алексеева в том, что слабые силы рейхсвера, находившиеся на русском фронте, могут лишь эффективно обороняться, опираясь на подготовленный тыл и «особые свойства местности»: «Малочисленность германских войск, независимо от того, где они развернуты – в Восточной Пруссии или на линии Торн – Познань, не способна остановить движения наших главных сил. Они могли бы лишь угрожать их сообщениям. Итак, для нас главным врагом, главным предметом действий является австрийская армия, главным театром – Галиция, ибо через нее пролегают для нас пути к Берлину (выделено мной. – А. О.), т. е., выражаясь иначе, после победы над австрийской армией. Августовская (по времени) операция, закончившаяся разгромом австрийских армий, ставя нас на пути к Берлину, явилась столь грозной для германцев, что они приняли исключительные меры для предотвращения удара, непосредственно направленного против Германии»369.

Однако за два месяца ситуация резко изменилась. Главным последствием Варшавско-Ивангородской операции генерал М. В. Алексеев считал передышку, которую получила австрийская армия благодаря энергичной поддержке германского союзника. «В короткое время австрийская армия выполнила громадную работу. Она восстановила свои силы в такой степени, что сделалась боеспособной и пригодной для упорной борьбы. Она перешла в наступление, выказала большую стойкость и упорство, чем в августовских боях, большую настойчивость в поставленных ей целях. В результате она сковала свободу действий оставленных в Галиции двух армий и имеющей перед собою также австрийцев нашей девятой армии. Правда, и условия борьбы сильно переменились не в нашу пользу – в августе мы имели 18 свежих корпусов с полным числом офицеров, теперь – 12–14 корпусов, из которых некомплект достиг 250 000 человек, а недостаток офицеров принял угрожающие размеры»370.

В сложившейся ситуации русская армия обрекалась на кордонную стратегию, почти равномерное распределение войск по линии фронта без сколько-нибудь значительных резервов. Ставка определяла три задачи: 1) вторжение в Германию (16 корпусов); 2) поражение австрийской армии (10 корпусов); 3) обеспечение 1-й армии справа (10 корпусов). Всего же на русских фронтах находилось 37 корпусов. М. В. Алексеев энергично протестовал против распыления сил русской армии, при котором четверть ее сил (10 корпусов) направлялась на абсолютно второстепенную задачу «обеспечения». Восточно-прусское направление вообще, по его мнению, было малоперспективным. «Ни одно государство при современных условиях, – писал М. В. Алексеев, – не может выставить таких сил, которые позволяли бы считать себя готовыми к одновременному выполнению двух главных задач. Приходится группировать для удара войска за счет других участков, прибегая на последних к выжидательным и оборонительным действиям»371.

Начальник штаба Юго-Западного фронта считал, что имевшихся в его распоряжении сил может хватить для того, чтобы нанести очередное поражение австрийцам, но никак не достаточно для того, чтобы использовать этот успех. В таком случае эта армия всегда будет иметь время для восстановления сил. Именно поэтому он и предлагал оставить на восточно-прусском направлении 4–5 корпусов, а 21 корпус сосредоточить против Австро-Венгрии. Главным театром М. В. Алексеев предлагал считать Галицийский, основной задачей – «окончательно расшатать» австрийскую армию как основную преграду на пути к Берлину и только после этого вести наступление на германском участке фронта. Немецкая армия как серьезное препятствие им не рассматривалась: «Прибытие, если оно состоится, одного-двух резервных, а тем более ландверных корпусов соотношения сил существенно не изменит и не позволит немцам с надеждой на успех произвести наступательный маневр – они с этими силами способны лишь к упорной длительной борьбе по прикрытию ближайших путей на Берлин». Эти соображения и предложения не получили поддержки у Н. Н. Янушкевича372. Не только он, но и Николай Николаевич (младший) не отказались от своих довоенных планов. В Барановичах оценивали Варшавско-Ивангородскую операцию как, «несомненно, очень крупную стратегическую победу», открывавшую дороги в Силезию, Познань и Моравию373.

И Ставка, и штаб Юго-Западного фронта сходились лишь в одном: они не верили в способность германцев к наступлению. Между тем для пополнения 9-й германской армии с Западного фронта перебрасывались 1-й и 3-й кавалерийские корпуса, а из Восточной Пруссии – 1-й и 25-й резевные корпуса. Кроме того, еще три корпуса формировались из гарнизонов Позена, Бреслау и Торна. Все это составляло, без учета 2-й австрийской армии и корпуса Р. фон Войрша, около 10 пехотных и трех кавалерийских корпусов. В районе Торн – Ярочин собиралась ударная армия – 5,5 пехотного и два кавалерийских корпуса. Ее готовность к наступлению первоначально намечалась на 11 ноября. Этот срок не был выдержан, и, пожалуй, это было единственное свидетельство слабости немцев на направлении, в котором собирался наступать великий князь374. Ставка недооценила и способность австрийцев к сопротивлению. Ответом на предложения М. В. Алексеева стала телеграмма Н. Н. Янушкевича главнокомандующим фронтами, посланная 24 октября (6 ноября), то есть в день, когда Н. И. Иванов послал в Ставку записку начальника своего штаба.

Ставка подтвердила формулировку главной задачи – глубокое вторжение в Германию, для чего основные силы русской армии должны были быть собраны в промежутке между нижней Вислой и Судетами. Для этого севернее предлагалось направить 9-ю армию Юго-Западного фронта на Освенцим и перевести на левый берег Вислы 1–2 армейских корпуса из состава 3-й армии того же фронта. Таким образом, ни о каком усилении армий Н. И. Иванова речи не шло, при этом задачи фронта формулировались весьма широко: «В этом случае для обеспечения нашего левого фланга и тыла, которое могло бы выразиться в обложении Кракова и Перемышля и прочном занятии Карпатских перевалов, останется от 23 до 25 дивизий, часть коих могла бы быть впоследствии заменена бригадами ополчения. Такова должна быть, по мнению Верховного главнокомандующего, группировка наших войск Юго-Западного фронта ко времени окончания наступающей с австрийцами развязки, занятия Галиции и подхода правофланговых армий Юго-Западного фронта на меридиан Кракова»375.

Таким образом, Юго-Западный фронт должен был развивать успех без непременного условия, выдвинутого М. В. Алексеевым, то есть усиления до 44–45 дивизий, а в случае успеха – выхода на Карпатские перевалы и обложения двух австрийских крепостей он должен был сократиться, причем за счет первоочередных частей. Планы штаба главковерха соответствовали настроению этих дней. Николай Николаевич (младший) и Н. В. Рузский вытягивали корпуса армий Северо-Западного фронта в линию, за которой практически не было резервов. В отличие от них командование Юго-Западного фронта на финальном этапе Варшавско-Ивангородской операции осторожно относилось к предложению Ставки об энергичном преследовании, считая, что расширившийся в результате наступления русских войск фронт 4-й и 9-й армий (130 верст) слишком широк для восьми корпусов. Желая иметь позицию не только для наступления, но и для обороны, командование фронта решило приостановить движение до окончания боев на реке Сан376.

После Варшавско-Ивангородской операции мораль австро-венгерской армии снова пошла на убыль. Немцы считали, что союзники не выполнили поставленной перед ними задачи. Среди офицеров германской армии, особенно прусских, уже тогда почти нормой стало презрительное отношение к австрийцам377. «Позднее с австро-венгерской стороны утверждали, – вспоминал Э. Людендорф, – что австро-венгерские войска отступили потому, что 9-я армия двинулась назад. Это, с одной стороны, правильно, а с другой – нет. При этом умалчивается о той причине, которая вынудила отвести назад 9-ю армию и которая заключалась исключительно в отказе австро-венгерской армии, столь храброй в начале войны, но не смогшей оправиться от поражения при Львове»378. Под Радомом генерал П. К. Кондзеровский встретил большую колонну пленных, и на 1 тыс. австрийцев приходилось не более 10 русских конвоиров, причем побегов не было и поддерживался полный порядок379.

Возросла и усталость русской армии, кадры которой понесли в первых боях суровые потери. В ближайшем тылу фронта процветали кафешантаны, ставшие центрами кутежей офицеров. М. В. Алексеев знал об этом, но не запрещал их, считая, что «после страшно тяжелой и опасной жизни на позициях у офицерства является непреодолимая потребность отвлечься, позабыться в кутежах и т. п. – это прямо необходимо, без этого никакие нервы не могут выдержать тяжести боевой службы»380. Далеко не самым лучшим образом было организовано и наступление в Восточную Пруссию. Немецкое население почти полностью покинуло города и веси, оставив дома, массу имущества, скот, птицу, что немедленно сказалось на воинской дисциплине. На занятой территории царило мародерство, особенно активно отметились обозники и артиллеристы. Пехотинцу не было смысла тащить на себе дополнительную тяжесть, и он просто громил оставленное381.

«Походные движения этого периода войны, – вспоминал их участник, младший офицер одного из полков 2-го Кавказского армейского корпуса, – представляли невероятную деморализующую картину: каждая рота отмечала свой путь массой пуха и пера домашней птицы, которая щипалась на ходу. На штыках у солдат можно было видеть пронзенную свиную ляжку или утку. Никакие средства не помогали; даже подпрапорщики, эти блюстители законности и дисциплины, и те были бессильны, хотя каждый раз можно было наблюдать их благой порыв на нескольких измененных лицах гренадер»382.

23 октября (5 ноября) Николай Николаевич отправил Ж. Жоффру телеграмму о победе на Висле, которую он назвал «величайшим со времени начала войны успехом с нашей стороны». «Я надеюсь, – сообщал главковерх, – на быстрое и полное осуществление нашей общей задачи, будучи убежден в том, что окончательная победа будет принадлежать знаменам союзников»383. В Барановичах считали, что инициатива полностью перешла в руки русского командования384. 25 октября (7 ноября) 1914 г. Ставка издала реляцию: «Расширяя в течение 18 дней наш успех по всему 500-верстному фронту, мы сломили повсюду сопротивление врага, который находится в полном отступлении… Одержанная победа позволяет нашим войскам перейти к новым задачам, с приступом к которым начнется новый период кампании»385.

20 октября (2 ноября) начальник штаба 1-го кавалерийского корпуса полковник В. Н. фон Дрейер прибыл в штаб 6-й армии в Лодзь. Разведка корпуса доносила, что в районе Торна и Калиша сосредотачиваются германская пехота и кавалерия. Казалось бы, бессмысленно было посылать туда 20 тыс. кавалеристов А. В. Новикова, не поддержанных собственной пехотой. Однако командующий армией генерал С. М. Шейдеман, очевидно, находился в плену эйфории недавних успехов. В. Н. фон Дрейер получил директиву: «Противник разбит и быстро отступает; коннице генерала Новикова начать энергичное преследование в операционном направлении на Калиш, который и следует взять. Вас ждет там богатая добыча»386. 9 ноября русские войска вышли на границу, а кавалерийский корпус генерала А. В. Новикова совершил небольшой рейд в глубь германской территории между Торном и Калишем. Однако там его ожидали превосходящие силы пехоты и кавалерии. Под Калишем русская 8-я кавалерийская дивизия встретилась с ними и после короткого боя отступила в панике. Набег не удался387.

При отступлении 5-й кавалерийской дивизии два ее разведывательных эскадрона попали в окружение и вышли из него по тылам противника благодаря поддержке польских крестьян, снабжавших русских улан и гусар продовольствием и фуражом и предупреждавших о немецких засадах388. Такие случаи были далеко не единичными, и весной 1915 г. командование начало награждать отличившихся таким образом поляков серебряными медалями «За усердие» на ленте ордена Св. Станислава389. После боев корпус А. В. Новикова вернулся без патронов и снарядов, с утомленным конским и людским составом. Командующий 2-й армией генерал С. М. Шейдеман считал необходимым временно вывести его из активной работы, поскольку кавалерия нуждалась в отдыхе390.

Тем временем большая часть 2-й армии, пройдя с 20 октября по 2 ноября приблизительно 130 км, бездействовала на занимаемых у Лодзи позициях. В ее штабах по-прежнему не было достоверной информации о противнике391. Несмотря на провал рекогносцировки А. В. Новикова, Ставка продолжала лелеять планы колоссального похода в Германию. Николай Николаевич был против того, чтобы двигаться на Берлин через Вену. Планируемое им наступление в Германию должно было помочь англичанам и французам, которые с 20 октября по 15 ноября 1914 г. в чрезвычайно тяжелой обстановке вели бои за так называемый Ипрский выступ, на ликвидацию которого германское командование бросило последние подготовленные резервы, имевшиеся тогда в его распоряжении.

27 октября (9 ноября) Н. В. Рузский извещал Ставку о готовности 2-й и 5-й армий его фронта перейти в наступление через два дня – дело было лишь за восстановлением испорченного немцами при отступлении участка Варшавско-Венской дороги, на которой без остановки работали два железнодорожных батальона и около 3500 рабочих. Главнокомандующий Северо-Западным фронтом ожидал восстановления железнодорожного движения к 28 октября (10 ноября), которое должно было помочь наладить снабжение массы войск, находившихся на левом берегу Вислы, и прежде всего продовольствием392. Немцам удалось добиться потери соприкосновения с русскими войсками при выходе на собственные железнодорожные линии. Это очень беспокоило Ставку, которая осознавала опасность того, что противник сможет легко изменить группировку своих войск, перебрасывая их в нужном направлении.

Положение в русском тылу было весьма тяжелым. Ставка сообщала о том, как германский противник отходил от Варшавы и Ивангорода: «На железных дорогах неприятель взрывал и сжигал станционные здания и сооружения, безусловно, уничтожая все водонапорные башни, водокачки и стрелки, от которых почти не осталось и следа. На некоторых перегонах сплошь рельсы взрывались противником через стык, и таким образом, путь мог быть восстановлен лишь посредством укладки всех новых рельсов. Все мосты, водопроводные трубы, виадуки и прочее, не исключая самых незначительных по своим размерам, взрывались настолько обстоятельно, что не поддавались никакому исправлению, а должны были быть заменяемы новыми. На шоссейных дорогах оказались совершенно разрушенными все мосты, а само полотно, за малыми исключениями, перекопано или взорвано в шахматном порядке, поочередно с правой и левой стороны дороги. Телеграфные столбы вдоль железных и шоссейных дорог сваливались, изоляторы разбивались, а проволока разрывалась почти на каждом перелете»393.

Было ясно, что без восстановления коммуникаций успешные действия на германском участке фронта невозможны. Тем не менее Н. Н. Янушкевич оценивал обстановку на фронте как весьма удачную. 28 октября (10 ноября) он известил Н. В. Рузского и Н. И. Иванова о плане главковерха: 1) армии на левом берегу Вислы должны были разбить немцев под Ченстоховом, одновременно для обеспечения флангов этой операции планировались удары в направлении на Калиш и Краков; 2) Северо-Западный фронт должен был обеспечивать тыл и фланг русской группировки в Восточной Пруссии и на торно-млавском направлении; 3) Юго-Западный фронт – продолжать преследовать австрийцев с целью обложения Перемышля, закрытия перевалов в Карпатах и перевести как можно больше сил на левый берег Вислы; 4) 4-я армия временно переводилась в подчинение Северо-Западного фронта, но снабжение ее по-прежнему осуществлялось через Юго-Западный фронт394.

29 октября (11 ноября) выяснилось, что 4-я армия не сможет завершить подготовку к наступлению к 31 октября (13 ноября). Пройдя от 10 до 14 переходов (160–220 верст), оторвавшись от тылов и израсходовав свой сухарный запас, армия могла рассчитывать на его восстановление только к 14 (27) ноября, когда планировались к завершению ремонтные работы на железной дороге. Компенсировать отсутствие железнодорожного снабжения организацией транспортов за короткий срок было невозможно. В случае, если армия все же начала бы двигаться вперед, ей пришлось бы остановиться уже через 2–3 дня. В противном случае у нее имелся шанс увеличить свой сухарный запаса до норм семидневной выдачи к 3 (16) ноября.

К намеченному Ставкой сроку Северо-Западный фронт мог рассчитывать только на готовность своих 2-й и 5-й армий395.

Практически в это же время и германское командование убедилось в невозможности добиться полной готовности к тому, чтобы начать собственное движение 11 ноября. К наступлению были готовы лишь корпуса 9-й армии, остальные находились в стадии срочного формирования и сосредоточения. 1-й кавалерийский корпус генерала Р. фон Фроммеля мог прибыть из Франции только к 15 ноября, корпуса «Бреслау» и «Позен» способны были закончить свое формирование и развертывание не ранее 16 ноября, 2-я австро-венгерская армия могла сосредоточиться в районе Крейцбурга не ранее 18 ноября396. Тем не менее даже в такой неблагоприятной для себя обстановке П. фон Гинденбург и Э. Людендорф решили не ожидать русского наступления. Они опять перехватили инициативу, хотя, конечно, не планировали ввязаться в столь сложную операцию, в которую вылилось наступление на Лодзь. Б. М. Шапошников отмечал: «Германское главное командование на востоке рассчитывало, что ему удастся смять правое крыло 2-й русской армии и, может быть, выйти на Лодзь. У русского высшего командования была своя цель – обеспечить вторжение в Германию. О Лодзинской операции, конечно, никто не думал»397.

Генерал Н. В. Рузский больше всего опасался возможных действий со стороны Восточной Пруссии. 18 (31) октября его штаб издал директиву, обязывающую 1-ю армию генерала П. К. Ренненкампфа обеспечивать правый фланг и тыл армий, действовавших на левом берегу Вислы. Лучшим способом обеспечения этой задачи Н. В. Рузский считал концентрацию основных сил 1-й армии на правом берегу Вислы. В результате связь между ней и 2-й армией, входившей в состав Северо-Западного фронта, оказалась весьма слабой. 25 октября (7 ноября) П. К. Ренненкампф испросил разрешения перевести часть своих сил на левый берег для обеспечения стыка между армиями. Для этого кроме одобрения главнокомандующего фронтом ему были нужны мосты – у Плоцка, Влоцлавска и Новогеоргиевска. При этом только в последней точке он мог рассчитывать на наведение судового моста через 4–5 дней.

На следующий день начальник штаба Северо-Западного фронта генерал В. А. Орановский ответил на эти предложения следующим образом: «Главнокомандующий вполне согласен с предложением Вашего Высокопревосходительства и потому разрешает провести все подготовительные работы для его осуществления, но самую переброску одного корпуса на левый берег не делать, не предупредив заблаговременно. Необходимо иметь в виду, что у Вышгорода и Плоцка будут возведены временные мосты, но параллельно с этим в этих пунктах будут строиться и постоянные мосты, готовность которых определяется главным начальником снабжений примерно через месяц (выделено мной. – А. О.). Материалов для одновременного возведения моста у Влоцлавска в наличии нет»398. Таким образом, П. К. Ренненкампф не получил разрешения для заблаговременной переброски войск на угрожаемый участок, а возможность для быстрого маневра могла предоставиться только в начале декабря.

Русские войска понесли большие потери и были измотаны в предшествующих боях. Не менее уставшими были и немецкие части, однако германское командование, в отличие от русского, более ясно видело свою общую задачу. 9-я германская армия, отступившая из-под Варшавы, была за несколько дней переброшена под Торн и практически с колес 11 ноября начала наступление в стык между 1-й и 2-й русскими армиями под командованием генералов П. К. Ренненкампфа и С. М. Шейдемана. Таким образом, немцы нанесли свой удар за три дня до начала совместного наступления русских фронтов, запланированного Ставкой на 14 ноября. Немецкое наступление было внезапным, но не принесло поначалу ожидаемых результатов, поскольку русские войска ожесточенно оборонялись.

И вновь сказалось недостаточное качество руководства. Командующий фронтом генерал Н. В. Рузский сначала не придал особого значения немецкому наступлению. Как и ранее немцы, уступавшие в силах в целом по фронту, имели значительное превосходство на направлении главного удара. Наступавшая 9-я германская армия состояла из 5,5 корпуса и пяти кавалерийских дивизий численностью в 155 тыс. человек при 960 орудиях и 450 пулеметах. По мере готовности на ее фланги выходили корпуса, по преимуществу состоявшие из ландвера и ландштурма: «Грауденц», «Позен», «Бреслау», «Торн». В этих ополченских частях имелось 124 тыс. штыков и сабель, 480 орудий и 250 пулеметов. Противостоявшая им 1-я русская армия насчитывала 123 500 штыков и сабель, 440 орудий и 200 пулеметов; 2-я армия – 158 500 штыков и сабель, 540 орудий и 350 пулеметов; 5-я армия – 85 тыс. штыков и сабель, 320 орудий и 190 пулеметов.

В результате уже 12 ноября возникла ситуация, когда четыре корпуса 9-й германской армии обрушились на один корпус 1-й русской армии – 5-й Сибирский399. Его 79-я и 50-я стрелковые дивизии были ослаблены выделением шести батальонов для гарнизона Новогеоргиевска и этапной службы, кроме того, в корпусе не было корпусной артиллерии и конницы. Русские войска подверглись нападению трех германских армейских и одного кавалерийского корпусов. 1, 15, 20-й немецкие корпуса атаковали при поддержке бронемашин и тяжелой артиллерии. А. фон Макензен вводил свои войска в бой по частям и в первый день наступления не добился запланированного успеха400. Тем не менее к вечеру 5-й Сибирский корпус понес значительные потери и начал отступать. Особо эффективным оказалось удачное сочетание немцами действий тяжелой артиллерии и бронемашин. Многие из сибиряков впервые увидели подобного рода технику, не умея еще бороться с ней, они начали отходить401. Командование 1-й армии не сразу смогло определить масштаб немецкого наступления.

30 октября (12 ноября) П. К. Ренненкампф сообщил Н. В. Рузскому, что на 5-й Сибирский корпус наступают «более двух дивизий». Тем не менее командующий армией просил разрешения перебросить на левый берег

Вислы 6-й Сибирский армейский корпус, находившийся в Плоцке. Разрешение было получено, но переправ ни в Плоцке, ни в его окрестностях не существовало, временные мосты еще не были готовы. Пришлось заказывать судовые средства из Новогеоргиевска402. Поскольку 6-й Сибирский корпус задержался у Плоцка, командир 5-го Сибирского генерал-лейтенант Л. Л. Сидорин приказал отступить на один переход. Немцы не преследовали403, их войска, пройдя до атаки два дня маршами по 35–40 км, были утомлены и нуждались в отдыхе.

Тем временем отступление 5-го Сибирского корпуса было исключительно скверно организовано. Войска, втянувшись под вечер 12 ноября в лесистую местность с плохими дорогами, утратили связь между собой, ночью отход быстро превратился в беспорядочное движение, командир корпуса получил первую информацию о новом расположении своих частей только в два часа пополудни следующего дня. Немцы начали движение утром 13 ноября, но благоприятный момент был ими упущен. На помощь сибирякам был выдвинут 2-й армейский корпус404. К исходу 13 ноября отступившие войска закрепились на новых позициях. А. фон Макензен, имея трехкратное превосходство в силах, не смог окружить две изолированные от соседей ослабленные русские дивизии405.

При этом остановить немецкое наступление было нечем. Вытянутые по фронту русские армии опять не имели за собой резерва, который позволил бы быстро ликвидировать угрозу прорыва. Именно этим решил воспользоваться противник. П. фон Гинденбург и Э. Людендорф не могли рассчитывать на поддержку свежими силами. 8 ноября 1914 г. начальник железнодорожных сообщений германского Верховного командования полковник В. Гренер доложил Э. фон Фалькенгайну, что может обеспечить одновременную перевозку четырех корпусов с Западного фронта на Восточный. Для переброски каждого требовались 40 эшелонов и четыре с половиной дня. Однако эти корпуса так и не отправились на русский фронт, они были брошены на Ипрский выступ, который германской армии так и не удалось взять. 14 ноября выяснилось, что запаса снарядов у нее хватит всего на четыре дня. Э. фон Фалькенгайн даже через два дня после этого готов был продолжать атаку Ипра до «последнего тяжелого снаряда», люди в счет не шли406. Германское командование на востоке могло рассчитывать лишь на преимущество в управлении своими войсками, создавая значительное превосходство в силах на решающих направлениях.

14 ноября три корпуса А. фон Макензена обрушились на 2-й армейский корпус генерал-лейтенанта А. Е. Чурина, продолжая оказывать давление и на 5-й Сибирский корпус. К вечеру этого дня оба русских корпуса, избежав окружения, начали отход. Утомленные в боях немцы не преследовали. Вплоть до отступления Н. В. Рузский надеялся отбить германское наступление силами этих двух корпусов. Бои 12–15 ноября показали главнокомандующему Северо-Западным фронтом масштаб немецкого наступления407. Только 15 ноября он начал перегруппировку сил. 15–16 ноября 1914 г. 9-я германская армия под командованием А. фон Макензена прорвала русский фронт и двинулась во фланг и тыл 2-й русской армии408. С. М. Шейдеман тем временем завершил подготовку к наступлению, назначенному на 14 ноября. Часть его корпусов уже двинулась вперед, но в ночь с 15 на 16 ноября 2-я армия получила новое распоряжение своего командующего – немедленно начать отход. Положение складывалось сложное, поскольку требовалось остановить движение войск и направить их обратно, но выбора не было409.

17 ноября в 9-ю германскую армию подошли закончившие формирование и сосредоточение крепостные корпуса, и их немедленно ввели в бой. Теперь в наступлении принимали участие шесть пехотных и два кавалерийских корпуса. По плану германского командования в районе Лодзи должны были произойти охват с флангов и полное окружение 2-й русской армии410. Ее части вынуждены были начать отступление на рубеж реки Бзура. Эта небольшая речушка еще не замерзла к этому времени. Ширина ее не превышала 40 метров, и хотя она не везде была проходима вброд, но все же сама по себе не представляла значительного препятствия411. Тем не менее ее болотистые берега давали обороняющемуся значительные преимущества. 16–17 ноября связь между 1-й и 2-й русскими армиями была нарушена, и германские корпуса приступили к окружению 2-й армии. Для охвата Лодзи и окончательного блокирования железнодорожной линии, связывающей Лодзь с Варшавой, А. фон Макензен выделил группу под командованием генерала Р. фон Шеффера-Бояделя в составе трех пехотных и двух кавалерийских дивизий. 18 ноября под этим городом начались бои412.

Одновременно жесточайшие бои развернулись под Бзурой и Ловичем, небольшим польским городом в тылу 2-й и 5-й русских армий. Н. В. Рузский понимал опасность перехода этого железнодорожного центра к немцам, но при отсутствии у него резервов впал в традиционную болезнь русского командного состава после милютинских реформ – отрядоманию. В Ловичский отряд, созданный по директиве командующего фронтом приказом П. К. Ренненкампфа 6 (19) ноября, первоначально вошли 63-я пехотная дивизия, полк Офицерской стрелковой школы, 9-й и 10-й Туркестанские полки и 6-я Сибирская стрелковая дивизия, части которой по мере выгрузки следовали в пункты своего сосредоточения413. Потом туда бросали все, что возможно, начиная от бригад и заканчивая полками и батальонами. Кроме того, за восемь дней боев в отряде сменились несколько начальников. Неудивительно, что при такой обстановке инициатива полностью принадлежала немцам, пустившим в прорыв в обход 2-й русской армии группу Р. фон Шеффера. В какой-то момент прямая связь 2-й армии со штабом Северо-Западного фронта была нарушена414.

5 (18) ноября великий князь Николай Николаевич (младший) решил подбодрить своих подчиненных. Он отправил Н. В. Рузскому телеграмму следующего содержания: «Передайте от моего имени всем командующим армиями и через них остальным начальникам, что я считаю наше стратегическое положение хорошим. Наступил час, когда все до единого должны напрячь свои силы, дабы наш переход в наступление увенчался полным успехом. На нашей стороне превосходство сил, а главное – с нами Бог. Памятуя это, осеня себя крестным знамением, смело и дружно, при полном взаимодействии, вперед на врага, во славу Царя и Родины. Генерал-адъютант Николай»415. Это обращение было своевременным, но успокоения не внесло, так как не могло восполнить отсутствия эффективного руководства. 2-я армия понесла большие потери.

1-й армейский корпус был практически окружен и вынужден вести непрерывные бои без подвоза продовольствия и боеприпасов. Корпус нес значительные потери пленными и отставшими, но продолжал драться. С самой лучшей стороны проявил себя его командир генерал А. А. Душкевич, который, не имея связи со штабом 2-й армии, продолжал оставаться спокойным и твердо держать свой корпус под контролем416. Командующий 2-й армией генерал С. М. Шейдеман испугался опасности второго Таннеберга и запаниковал. В своих телеграммах он подробно сообщал Верховному главнокомандующему об отчаянном положении гарнизона, но сам, по свидетельству М. Гофмана, «отбивался изо всех сил». Нешифрованные переговоры по радио были бичом русской армии. 18 ноября немцы перехватили приказ С. М. Шейдемана об отступлении из города. Получив эту информацию, германское командование распорядилось приготовиться к преследованию, но Николай Николаевич (младший) отменил распоряжение С. М. Шейдемана и запретил ему покидать Лодзь, что привело к путанице и в немецких расчетах417.

Участник этих боев старший адъютант 2-го резервного гвардейского полка Эрих Манштейн вспоминал, как ободряюще подействовали на германское командование перехваченные русские телеграммы, которые по привычке передавались нешифрованными: «К сожалению, обстоятельства сложились иначе, чем мы ожидали. Перехваченные телеграммы оказались ложными. Русские совсем не думали об отходе. Поэтому наш батальон у Котовице натолкнулся на оборонительную позицию, которую мы, полагая, что имеем дело с арьергардом, попытались атаковать»418. Вместо преследования немецкая пехота натолкнулась на жесткое сопротивление и понесла большие потери. Попытки корпусов «Позен» и «Бреслау» перейти в наступление с целью объединиться с группой Р. фон Шеффера были отражены.

В этой обстановке огромную роль сыграл командующий 5-й армией генерал П. А. Плеве, которого А. Нокс называл человеком «школы Мольтке». О его самообладании ходили легенды. Когда посыльный офицер, прибывший от генерала С. М. Шейдемана, в весьма возбужденном состоянии обратился к П. А. Плеве со словами: «Ваше Превосходительство, 2-я армия окружена и будет принуждена к сдаче», он ответил: «Вы прибыли сюда, батенька, играть трагедию или делать доклад? Если делать доклад, обратитесь к начальнику штаба, но запомните, никаких трагедий, иначе я вас арестую»419. Необходимо отметить, что со своим начальником штаба генералом Е. К. Миллером, П. А. Плеве хорошо ладил.

5-я армия в короткий срок была развернута во фланг наступавшим немцам. Уже 18 ноября она остановила наступавшие 3-й германский кавалерийский корпус генерала Р. фон Фроммеля и корпус «Позен». Немцы, успешно давившие до этого на кавалерийский корпус А. В. Новикова, неожиданно для себя столкнулись с силами 5-й армии и понесли большие потери. Ее 1-й Сибирский и 5-й армейский корпуса нанесли удары по войскам Р. фон Шеффера на линии железной дороги Лодзь – Петроков – Варшава. Управление

2-й армией также перешло к П. А. Плеве. 19 ноября его войска отбили очередную попытку кавалеристов Р. фон Фроммеля и корпуса «Позен» перейти в наступление и нанесли им серьезное поражение. Немцы вынуждены были отступать с большими потерями. Опасность к вечеру 19 ноября представляла уже только группа Р. фон Шеффера. Немецкий план двустороннего охвата Лодзи был сорван. Ловичский отряд отстоял город и вошел в соприкосновение с правым флангом 2-й армии восточнее Лодзи у Брезин.

20-21 ноября русский фронт был почти полностью восстановлен (Н. В. Рузский собирался начать наступление для поддержки 2-й армии только утром 7 (20) ноября). Насколько серьезно воспринимала в эти дни положение на фронте Ставка, свидетельствует телеграмма Н. Н. Янушкевича Н. И. Иванову, в которой он сообщал, что в случае, если сопротивление противника не будет сломлено, русским войскам придется отойти к Висле и Сану. При этом оборону предполагалось удерживать по левому берегу Вислы и по Сану с сохранением по нему переправ420. Ситуация быстро изменилась. С полудня 8 (21) ноября положение германских войск становилось все более тяжелым421. Прорвавшийся в русский тыл немецкий корпус с кавалерией сам оказался в полуокружении. «Теперь, казалось бы, Танненберг угрожал самим немцам», – вспоминал Б. М. Шапошников422.

Вечером 21 ноября последовал приказ по армии А. фон Макензена – начать прорыв и «решительным наступлением уничтожить противника, находящегося восточнее Лодзи»423. 22 ноября 1914 г. М. Гофман, находившийся тогда в Позене (Познани), отметил в своем дневнике: «Наш левый фланг разбит. Как мы сможем вывести их оттуда (из-под Лодзи. – А. О.) и восстановить положение снова, я не знаю, но, возможно, что-либо придет в голову. Мы находимся на острие бритвы. Это могла быть великая победа, но войска подвели нас; бедные парни больше ничего не могут сделать: их офицеры мертвы, и противник слишком превосходит их числом. Мы полностью разбили 3–4 корпуса за прошедшую неделю – мы взяли примерно 50 000 пленных, но теперь наша сила подошла к концу»424. Однако эти опасения оказались напрасными, несмотря на то что положение фактически окруженной под Лодзью германской группы было катастрофическим. 22 ноября в 16 часов 34 минуты Р. фон Шеффер отдал своим войскам приказ отступать425.

Именно в это время управление Ловичским отрядом вошло в глубокий кризис. 6 (19) ноября штаб отряда во главе с генералом В. А. Слюсаренко, командиром 43-й пехотной дивизии, переехал в Брезины. На 10 (23) ноября было намечено наступление, однако за день до этого П. К. Ренненкампф отправил в штаб отряда Свиты Его Императорского Величества генерал-майора графа А. П. Шувалова с приказом выяснить причину задержки контрудара. А. П. Шувалов по телеграфу дал положительную оценку действиям В. А. Слюсаренко, но командующий армией все же сместил его, назначив А. П. Шувалова. На следующий день уже в ходе операции был смещен и А. П. Шувалов, его заменил генерал-лейтенант Ф. Н. Васильев. Кроме того, вечером 10 (23) ноября был смещен и начальник штаба отряда полковник А. А. Балтийский. Его преемник подполковник Е. А. Меньчуков вынужден был с ходу входить в курс дел и писать собственные приказы частям. В спешке в боевых заданиях не были указаны конечные пункты движения, что способствовало неразберихе426.

Закономерным результатом подобного рода действий стали большие потери. 55-я пехотная дивизия, входившая в состав 1-й армии, начала прибывать в Варшаву 7 (20) ноября. Практически сразу же она была введена в бой, и уже к 18 (31) ноября перестала существовать, потеряв три четверти солдат, почти всех кадровых офицеров, включая трех командиров полков. Особенно тяжело сказывались на стойкости русских частей потери среди командного состава, если речь шла о частях второй очереди427. «Где были офицеры, – вспоминал А. А. Незнамов, – там эти второочередные войска кое-как дрались, держались и отстреливались по крайней мере; где их было очень мало или не было (за убылью) вовсе – там сдавались в плен без всякого сопротивления»428. Между тем в действиях противника назревал явный кризис.

«Начав отступление в ночь на 23 ноября, – вспоминал генерал Ю. Н. Данилов о действиях немцев, – они принуждены были вести его в крайне неблагоприятных условиях: в сильную стужу, перегруженные артиллерией, обозами и многочисленными ранеными, обстреливаемые со всех сторон нашей артиллерией и пехотой, рискуя каждую минуту очутиться в таком положении, из которого только два выхода: смерть или плен. Целью их движения был прорыв через Брезины, представляющий важный узел путей»429. На острие прорыва шла 3-я гвардейская дивизия генерал-лейтенанта К. Лицмана: 7 тыс. боеспособных немцев двигались вместе с 2 тыс. своих раненых и 8 тыс. русских пленных, не оказывавших практически никакого сопротивления. Пленных выстраивали в батальонные и полковые колонны, и издали это казалось единой массой, виртуально удваивая силу прорывающихся430. В случае недостатка лошадей немцы использовали пленных в качестве тягловой силы431.

В это время в Барановичах царила растерянность. «Между Лодзью и Брезиной, – информировал 10 (23) ноября С. Д. Сазонова начальник дипломатической канцелярии при Ставке князь Н. А. Кудашев, – какая-то германская часть (корпус?) продвинулась вперед и там оказалась окруженной нашими войсками. Успеют ли захватить или уничтожить ее – не знаю. Последние дни здесь, в штабе, царит некоторое замешательство, так как даже если и удастся вывернуться из создавшегося положения (а удасться должно при нашем превосходстве сил), все же вторжение германцев так близко к Варшаве было полной неожиданностью для нашего штаба и, надо думать, смешало их карты. Все теперь зависит, как кажется, от того, успеем ли мы использовать превосходство наших сил на месте до прихода подкреплений из Германии… В общем, хотя положение теперь спасено, невольно испытываешь досаду, что критическая обстановка так быстро меняет положение, признаваемое штабом блестящим»432.

С 11 (24) ноября штаб главковерха начал сообщать о достигнутых под Лодзью успехах433. Ставка действительно надеялась на большой успех и уже заказала вагоны для 20 тыс. германских пленных434. К 11 (24) ноября под Варшаву прибыло 17 поездов по 80 вагонов в каждом, и в них начали посадку захваченных в плен немцев435. Через Варшаву на правый берег Вислы пошли длинные вереницы пленных, среди которых особо выделялись солдаты и офицеры гвардии436. В каждый эшелон помещались около тысячи пленных, 12 (25) ноября в Праге ожидали прибытия в общей сложности 48 таких эшелонов437. В армии радовались победе: практически все знали, что «немца окружили», и считали, что главное уже сделано438. На самом деле обстановка была далеко не блестящей, и прежде всего из-за неразберихи, создаваемой русским командованием. 43-я пехотная дивизия во главе с новым командиром вошла в Лодзь, где генерал С. М. Шейдеман устроил ей парад, после чего отправил войска на отдых. Вовремя оказать поддержку сибирским стрелкам они уже не смогли439.

На участке германского прорыва оказалась только 6-я Сибирская дивизия. Ее штаб при движении не имел ни карт, ни сколько-нибудь организованной разведки. Полки двигались на ощупь, опрашивая попавшихся по пути местных жителей. 23 ноября дивизия наткнулась на противника и в импровизированном для обеих сторон бою поначалу имела успех, было даже захвачено несколько орудий440. Однако это был временный успех. В ночь с 23 на 24 ноября 25-й резервный корпус после кровавого ночного уличного боя овладел Брезинами. Начальник штаба Ловичского отряда дважды отказывался верить докладам о том, что к городу приближаются немцы. В последний раз 23 ноября в 10 часов вечера он даже пригрозил этапному коменданту расстрелом за распространение панических слухов. А через три часа штаб бежал под немецкими пулями441.

6-я Сибирская вынуждена была вести двухдневный бой с германской группировкой в составе трех дивизий, не получив поддержки от соседних 1-го Сибирского армейского корпуса, 1-й Сибирской и 10-й пехотной дивизий442. 24 ноября немцы организовали атаку по всему фронту сибиряков. Решающий бой начался во второй половине дня: германцы выдвинули вперед тяжелые гаубицы, 10-см пушки и полевую артиллерию и использовали эти орудия в качестве огневого тарана, за которым двигались остальные443. Центр 6-й Сибирской дивизии сдержал все атаки, но правый и левый фланги были уничтожены, в результате противник окружил и добил оставшуюся часть дивизии, потерявшей большую часть бойцов и 22 орудия444. В ночь на 25 ноября вслед за пехотой группы Р фон Шеффера из окружения вышли и остатки его кавалерии. Прибывшая на место боя 25 ноября 14-я русская кавалерийская дивизия встретила «небольшие группы пехотинцев-сибиряков в характерных папахах. Пехотинцы двигались в разных направлениях». Старший офицер принял их за разведку, но оказалось, что это остатки одного из полков дивизии445.

Низкая облачность и туман способствовали германскому прорыву, но более всего – неспособность русского командования в лице генерала Н. В. Рузского и Верховного главнокомандующего наладить эффективное управление войсками. Работа штаба фронта была дезорганизована446. Эти же обстоятельства затрудняли преследование прорвавшихся из мешка немцев, которые понесли при осуществлении этой операции большие потери – до 40 тыс. человек. В трех немецких дивизиях, вышедших из окружения, насчитывалось, по русским данным, не более 8 тыс. человек447, а их потери пленными на финальном этапе боев под Лодзью составили около 11 тыс.448 «Путь немцев, – вспоминал генерал-квартирмейстер русской Ставки, – был обозначен разного рода брошенными предметами снабжения, брошенными при спешном отступлении. В течение нескольких дней после прорыва район Рзгов – Тушин – Брезины кишел отсталыми германскими солдатами, бродившими в одиночку или небольшими партиями; все они, в конце концов, стали добычей нашей конницы»449. Однако этот успех так и не перерос в большую победу.

Штаб главковерха не сразу признал провал своего контрудара. 13 (26) ноября из Барановичей последовало сообщение: «Сражение под Лодзью еще продолжается. Крупные массы германцев, прорывавшиеся 7 ноября в район Стрыков – Брезины – Колюшки – Рзгов – Тушин, теснимые со всех сторон нашими войсками, ныне напрягают все усилия, чтобы пробиться к северу. На пространстве к югу от станции Колюшки бродят рассеянные партии неприятеля. Нами захвачены пленные, тяжелые и легкие орудия»450. Только 15 (28) ноября Ставка официально заявила об окончании операции под Лодзью. Это звучало бравурно: «В центре сражения город Брезины и селения в долине речки Морги взяты нами, причем на некоторых участках немцы выбивались штыковыми ударами. Наше наступление в этом районе продолжается. У Березин и Гловна наша конница произвела несколько успешных атак на неприятельскую пехоту. При отходе немцев нами захвачены орудия, некоторые с полной запряжкой»451.

На самом деле германский корпус с приданными частями вышел из окружения. Был упущен шанс реального возмездия за поражение А. В. Самсонова, которое могло бы сыграть огромной важности роль для мобилизации воли к победе на фронте и в тылу. Расчеты русского командования, надеявшегося на это и уже заказавшего публикацию в прессе о пленении отряда, в который входили и части прусской гвардии, рухнули452. Р. фон Шефферу удалось не только вывести свои войска из окружения, вместе с ранеными и обозами, но и увести с собой свыше 10 тыс. пленных и трофеи – 64 орудия и 39 пулеметов453. Немцы прорвались на участке 1-й армии генерала П. К. Реннекампфа, движение которого не обеспечили фронт и Ставка. Сказались и приказ Н. В. Рузского не переводить войска 1-й армии на левый берег Вислы, данный накануне немецкого наступления, и отсутствие мостов, которые П. К. Ренненкампфу обещали предоставить лишь в начале декабря.

Для переправы 1-й армии был выделен только один понтонный мост, пехоту пришлось переправлять через Вислу на лодках и других подручных средствах. Это не помогло – войска П. К. Ренненкампфа опоздали, и он в очередной раз оказался в центре критики. Генералу припомнили все, даже то, чего никогда не было454. Буквально в те самые часы, когда немцы шли на прорыв, князь Н. А. Кудашев сделал довольно пессимистическое предсказание: «В общем, надо сказать, что если нам и удастся вывернуться из настоящего положения, то только благодаря численности и стойкости наших войск, а не мудрости нашей стратегии. Но это, конечно, личное мое дерзновенное мнение»455. Прогноз подтвердился. В Ставке, впрочем, не особо расстраивались, считая, как писал Н. Н. Янушкевич, что «надо благодарить Бога и за это»456. По окончании боев проявившие в эти дни неспособность к руководству армиями генералы П. К. Ренненкампф и С. М. Шейдеман были отстранены от командования457. Пожалуй, это был единственный вывод, который сделала для себя Ставка из Лодзинской операции.

Для германского командования это сражение, сопровождавшееся сложными маневрами и контрманеврами с целью окружения, было, по свидетельству П. фон Гинденбурга, самым сложным из всех на Восточном фронте. Однако немцы могли быть довольны: они вырвали инициативу у русского главнокомандующего и сорвали планируемый удар по Силезии458. Правда, большие потери заставили германское командование снять с Западного фронта и перебросить на Восточный четыре корпуса: 2, 3, 13 и 24-й резервный. Бои под Ипром уже прекратились, и это давало возможность германскому командованию осуществлять подобное лавирование. К счастью для истощенных русских частей, эти корпуса не были сконцентрированы П. фон Гинденбургом в одном направлении и вводились в бой разрозненно с целью стабилизации фронта после прорыва группы Р. фон Шеффера459. На этом фоне командующие Юго-Западным и Северо-Западным фронтами начали борьбу за то, чтобы сделать именно свое направление главным в будущих операциях.

Ставка вовсе не отказалась от своих первоначальных намерений. Может быть, это произошло потому, что осознание масштаба произошедшего пришло позже. Во всяком случае, уже 23 ноября генерал Н. Н. Янушкевич отправил главнокомандующему Юго-Западным фронтом телеграмму, в которой он предлагал ему уже на следующий день со всей настойчивостью вернуться к задаче разгрома австро-германской группировки на фронте Краков – Ченстохов460. С 25 октября (7 ноября) в Гродно начала собираться осадная бригада: мортирный полк с 11-дюймовыми (280-мм) и 9-дюймовыми (229-мм) мортирами, тяжелый пушечный полк с дальнобойными орудиями.

Генерал Ю. Н. Данилов считал, что этого хватит на одновременную атаку двух первоклассных и одной слабой крепости. Артиллерию для осадных бригад получали за счет разоружения русских крепостей, однако ее не хватало461. 31 октября (13 ноября) перед фортами Кракова был собран Гвардейский корпус. Предполагалось, что он двинется в Силезию в обход обложенной крепости в верховьях Вислы462.

Осадной артиллерии решительно не хватало, и приходилось обращаться за помощью, причем получить ее было непросто. Еще в самом начале сентября 1914 г. японцы предложили России 16 осадных орудий, захваченных ими в Порт-Артуре463. 15 (28) сентября Ставка получила информацию о том, что японцы готовы уступить 34 мортиры (240-мм), 14 пушек (240-мм), 12 гаубиц (280-мм) и даже прислать на русский фронт вспомогательный корпус464, но в результате стало понятно, что речь идет только о трофеях. Возникла напряженная ситуация. Петроград отказался покупать эту устаревшую артиллерию, однако вскоре выяснилось, что это был дар, долженствующий символизировать уважение и забвение прошлого. Настал черед недоумевать и обижаться Токио. В конце концов, недопонимание было преодолено, и 10 (23) ноября на пограничной станции Куанченцзы японские трофеи возвращены бывшим хозяевам. После этого дело с заказами приобрело несколько лучший оборот465.

Японская армия имела в своем составе корпус осадной артиллерии и шесть полков тяжелой полевой артиллерии. 6 ноября японская группировка, насчитывавшая 22 980 человек при 142 орудиях, при поддержке приблизительно 1500 англичан добилась капитуляции германской крепости Циндао на полуострове Шаньдун. Накануне начала военных действий в немецких владениях на Дальнем Востоке проживали 161 тыс. человек, из них 3125 солдат и офицеров и 3806 мирных жителей германцев. В осаде использовалось большое количество тяжелой осадной артиллерии, что обеспечило низкий уровень потерь атакующих. Японские артиллеристы потопили в гавани австрийский крейсер «Императрица Елизавета»466. Сразу же после падения германской крепости на Дальнем Востоке Россия уже обращалась с просьбой о передаче ей осадного парка – как трофейной германской, так и собственно японской артиллерии. 12 (25) ноября 1914 г. С. Д. Сазонов сообщал военному министру В. А. Сухомлинову: «Я имел относительно настоящего вопроса разговор с японским послом. Барон Мотоно подтвердил мне, что английское правительство заявило о желании приобрести у японцев осадную артиллерию, прибавив, что японское артиллерийское ведомство ныне занято проверкой находящихся в Циндао осадных орудий, дабы подтвердить пригодность их для военных действий»467.

25 ноября, на следующий день после прорыва группы Р. фон Шеффера, великий князь даже обратился через С. Д. Сазонова к японскому правительству с просьбой передать осадные орудия крупного калибра из-под Циндао, так как они были ему необходимы для осады Бреслау и других германских крепостей. Такое же обращение было отправлено и англичанам. Они отреагировали очень быстро. Уже 27 ноября было получено согласие Лондона, который довел эту информацию и до своего дальневосточного союзника. Положение действительно было очень серьезным: с 16 по 22 ноября австрийцам при поддержке подвижных резервов и тяжелой артиллерии удалось оттеснить русские войска от краковских фортов, а в конце октября немцы начали активно приводить в оборонительное состояние крепости Бреслау и Позен468.

Обращение великого князя пришло как нельзя вовремя. В сентябре – ноябре 1914 г. японцы и англичане захватили все германские колонии на Тихом океане. Теперь японской армии негде было применять это оружие, и, очевидно, не без давления из Лондона правительство микадо согласилось поставить русской армии тяжелые орудия. Правда, вскоре великий князь временно отказался от этих гигантских планов.

Одновременно была решена судьба Лодзи, так дорого обошедшейся русской и германской армиям. С 19 ноября (2 декабря) началась эвакуация города. Его комендант выписывал пропуска на выезд всем желающим, но выбраться из Лодзи могли далеко не все. Железная дорога была перегружена военными поездами: вывозились раненые, пленные, трофеи и склады – все, что могло иметь хоть какую-то военную ценность. Наиболее доступными для гражданского населения стали автомобильный и гужевой транспорт, однако ввиду того, что цены на эти услуги резко взлетели (место в автомобиле стоило от 200 до 300 рублей, найм подводы – от 100 до 150 рублей), большое количество жителей вынуждено было остаться. В девять часов вечера 22 ноября (5 декабря) город покинул последний поезд Красного Креста, в котором находился А. И. Гучков, и в Лодзи остались лишь силы прикрытия. В ночь на 25 ноября (8 декабря) в город вошли немцы469.

Планы русского вторжения в Германию были сорваны470. Отступление стало неизбежным, поскольку выдвинувшиеся вперед русские войска попали под мощный немецкий контрудар. «25 ноября шел ужасный бой, – вспоминал офицер 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка. – Сотни снарядов рвались в расположении 1-го и 2-го батальонов. Из всех прилегающих домов не уцелело ни одного – все горело. Немцы непрерывно шли в атаку, и тысячи их трупов устилали все поле впереди. Насколько хватало взора, всюду видны были лежащие немцы и их ранцы из телячьей кожи мехом вверх. Тщетно немецкие офицеры старались увлечь своих людей. Два-три взмаха обнаженной шашки, несколько призывных слов – и офицер падал, сраженный меткой пулей. На его место становился другой»471.

Так продолжалось четыре дня и ночи, и 2-й Кавказский армейский корпус, понесший огромные потери, к 12 часам дня 29 ноября (12 декабря) был отведен к Бзуре. Остатки 13-го лейб-гренадерского были сведены в две роты. 30 ноября (13 декабря) русские армии получили приказ отойти на позиции по четырем рекам левобережной Польши – Бзуры, Равки, Пилицы и Ниды, где было легче удержать оборону и перегруппироваться. 7 (20) декабря немцы после многочисленных и весьма дорого обошедшихся их пехоте атак заставили русские войска отойти с западного берега Равки на восточный472. На левом берегу Вислы временно установилось затишье473. Русско-германский фронт стабилизировался по линии четырех рек. Они не были широкими, но тем не менее представляли собой хорошее препятствие для пехоты. Замерзнуть реки еще не успели, к тому же перейти их вброд было возможно далеко не везде. Вплоть до начала 1915 г. на этих позициях с небольшими перерывами шли тяжелейшие для обоих сторон бои474.

29 ноября (12 декабря) в Седлеце произошла встреча главковерха с командованием Северо-Западного и Юго-Западного фронтов, во время которого и Н. В. Рузский, и Н. И. Иванов высказались за наступательные действия – каждый на собственном фронте. Н. И. Иванов и М. В. Алексеев связывали с этим наступлением перспективу развала Австро-Венгрии, и в крайнем случае были готовы согласиться с тем, чтобы оно сначала имело частный характер. При этом окружение великого князя – Н. Н. Янушкевич и Ю. Н. Данилов не отказывались от идеи наступления в Восточную Пруссию. Ю. Н. Данилов при этом считал необходимым не увлекаться идеями большой операции и не удаляться далеко от собственных границ475. Кроме этих двух ближайших сотрудников к германскому направлению склонялся и другой близкий к Николаю Николаевичу (младшему) с довоенного времени человек – командир Гвардейского корпуса В. М. Безобразов. 19 ноября (2 декабря) 1914 г. он воспользовался приездом из Ставки полковника А. П. Коцебу, чтобы передать Верховному главнокомандующему свое мнение, что главный удар необходимо нанести в Силезии и тем самым разделить Австро-Венгрию и Германию476.

Николай Николаевич (младший) колебался, поочередно соглашаясь то с одной, то с другой точкой зрения. В конце концов, пришли к паллиативному решению, согласно которому предполагалась возможность наступления только одной 10-й армии в направлении Восточной Пруссии477. Это решение было заранее невыполнимым. Армия генерала от инфантерии Ф. В. Сиверса, имея на 170 км фронта 170 тыс. человек, еще ранее оказалась не в состоянии преодолеть подготовленную немцами линию обороны. Среди войск все сильнее давало о себе знать присутствие значительного числа второочередных частей, отличившихся безудержными грабежами при вторичном вхождении в Восточную Пруссию. Один из таких полков – 333-й в шутку был назван «полузвериным» (по аналогии с числом Зверя – 666). Попытки продолжить наступление привели лишь к потерям на проволоке478. Командование упрямо держалось за каждый метр захваченной территории противника.

Начальник штаба армии генерал барон А. П. фон Будберг вспоминал: «Местами мы закопались в землю в том же самом положении, до которого в ноябре дошли наши стрелковые цепи, не обращая внимания на то, что такое закрепление было полнейшим абсурдом; на фронте 29-й дивизии были, например, такие участки, которые могли служить первоклассной иллюстрацией того, как не надо было занимать боевые фронты; но войска были к ним привязаны, все было нанесено на схемы и стало неприкосновенным табу»479. Немецкая линия обороны проходила по линии Мазурских озер и реке Ангерап, в теснинах между озерами и болотами. В проходах германские позиции находились на высотах, подступы к которым прикрывались несколькими рядами колючей проволоки, а русские располагались в низине, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме грязи и почти полного отсутствия дорог в тылу существенно сказывался недостаток количества тяжелой артиллерии в армии, и было принято решение о подготовке к «постепенной атаке»480.

Предполагалось постепенно вытеснять противника из дефиле и фланкирующих позиций. Правда, для этого не хватало артиллерии и снарядов, как, впрочем, и единого мнения у руководства 10-й армии. Начальник штаба был против активного наступления, командующий – за481. В результате «постепенная атака» готовилась слабо. Начальник штаба 27-й пехотной дивизии, входившей в состав 3-го армейского корпуса, вспоминал: «Четыре полка 27-й дивизии были раскинуты на пространстве около 10 километров перед рекой Ангерап, впадающей в Мазурские озера, солидно укрепленные противником. Почти три месяца войска стояли неподвижно за своими слабыми проволочными заграждениями и вели перестрелку с немцами. Один только раз приказано было в декабре месяце провести частичное наступление и прорвать позицию противника. Ничего из этого не вышло; потери оказались огромными; в одном 105-м Оренбургском полку было свыше 800 человек убитых и раненых, среди них несколько офицеров с командиром полка во главе»482.

Незамерзающие болота (морозы чередовались оттепелями), невозможность основательно окопаться (грунтовые воды чувствовались на небольшой глубине), сильные позиции немцев – все это удручающим образом действовало на мораль русских войск. В успех атаки верили мало, попытки наступления, решительные или нет, всегда сопровождались большими потерями483. Рассчитывать на прорыв в подобной ситуации 10-я армия не могла. Только в конце 1914 г. она получила для прорыва под Летценом и у Ангерапа несколько десятков тяжелых орудий из Осовца, включая четыре 12-дюймовые гаубицы484. Постепенно на фронт 10-й армии из состава разных крепостей передали 25 батарей тяжелой артиллерии, которые прибывали с собственным и весьма значительным запасом снарядов и не экономили их. Стрельба велась днем и ночью – даже по окопам противника485. Такая поддержка сказалась на настроении войск, однако эта мера запоздала.

30 ноября (13 декабря) 1914 г. в Бресте собралось новое совещание под председательством начальника штаба Ставки генерала Н. Н. Янушкевича и генерал-квартирмейстера генерала Ю. Н. Данилова. В нем принимали участие главнокомандующие обоими фронтами с начальниками штабов (генералы М. В. Алексеев и В. А. Орановский) и главными начальниками снабжения (генералы А. Ф. Забелин и Н. А. Данилов). Совещание выявило сложную ситуацию со штатным составом (треть некомплекта на обоих фронтах), с запасом снарядов (примерно по 380 снарядов), перебои со снабжением имуществом. Особенные проблемы испытывал Северо-Западный фронт с сапогами – ему требовалось 462 тыс. пар. Н. И. Иванов и Н. В. Рузский категорически протестовали против немедленного перехода в наступление. В результате было принято решение о сокращении линии фронта при обязательном удержании плацдарма на левом берегу Вислы. 10-я армия Северо-Западного фронта должна была по возможности активизировать действия в Восточной Пруссии, а Юго-Западный фронт – подготовиться для отражения австрийского контрудара со стороны Дуклинского перевала и выделить части для усиления группировки на левом берегу Вислы486. На самом деле ничего еще не было решено.

Трудно отказать в справедливости М. Д. Бонч-Бруевичу, описавшему стиль работы Верховного главнокомандования следующими словами: «Такие быстрые переходы от одного решения к другому прямо свидетельствуют, что точно выработанной ближайшей задачи великой войны не существовало, и, мало того, не было в то время оснований предполагать, что такая задача вообще может выработаться при наличности непримиримого разногласия между тремя группами начальников, волею судеб ставших у руля великой войны… Главкомы обоих фронтов с их штабами твердо стояли на своих решениях и смотрели на действия друг друга как на препятствие к достижению задач великой войны. Ставка выслушивала заявления этих враждующих между собой сторон и старалась из противоречий выяснить истину, считая ее где-то посередине. Этими стараниями создавались лишь примиряющие компромиссные решения, строго взвешенные с настроениями враждующих сторон и главковерха, но слабо соображенные со стратегическими условиями на театре военных действий всей великой войны и с интересами России»487.

Великий князь в какой-то момент потерял контроль над собой, бросаясь от одной идеи к другой, не чураясь при этом крайностей. 14 декабря, после совещания в Бресте, он согласился с планом наступления на Юго-Западном фронте при обороне на Северо-Западном и при отказе даже от операции 10-й армии в Восточной Пруссии. Но уже 17 декабря он известил английского военного министра лорда Г. Китченера о возможности отступления за Буг ввиду нехватки боеприпасов, однако никаких конкретных действий за этим не последовало488. Еще ранее об этом были информированы и французы. У Р. Пуанкаре это вызвало тревогу: «По-видимому, русский Генеральный штаб намерен возложить на нас ответственность за свои неудачи. Каким образом русская армия со своим численным превосходством оказывается столь бессильной? Как это великий князь Николай Николаевич может думать о том, чтобы ограничиться обороной?»489. Это был один из способов привлечения внимания к своим проблемам или паника, которой часто был подвержен Николай Николаевич.

20 декабря 1914 г. великий князь сообщил Дж. Генбери-Вилльямсу свои оценки размеров этого кризиса. По его словам, у России было до 800 тыс.

обученных резервистов, готовых встать в строй, но отсутствие вооружения мешало отправить их на фронт490. Уже на 14-й день мобилизации генерал Д. Д. Кузьмин-Караваев пришел к выводу, что существующего запаса (4 275 400 винтовок системы Мосина и 362 019 системы Бердана) не хватит для войны. Так как этот запас превосходил предвоенные оценки требуемого запаса вооружений, то в 1914 г. русские оружейные заводы, производившие «мосинки», были загружены: Тульский – на 7 %, Ижевский – на 9 % и Сестрорецкий – на 12 % мощности. В июне 1914 г., например, Тульский завод выпустил одну боевую винтовку, в июле – одну учебную. Развернуть от этих цифр ускоренное производство, естественно, было невозможно.

Д. Д. Кузьмин-Караваев командировал в Японию полковника В. Г. Федорова с заданием купить 1 млн винтовок, однако ему удалось выполнить это поручение лишь на пятую часть. Уже в конце 1914 – начале 1915 г. пограничники, полиция, жандармерия получили японские винтовки взамен трехлинеек, поступивших в распоряжение фронта. В результате этого в начале войны войска не чувствовали нехватки в ручном стрелковом вооружении. Это происходило, в частности, и потому, что новые подразделения в тылу не создавались, пополнение следовало прямо на фронт. Кроме того, в ходе боев армия понесла большие потери в вооружении, и до весны 1915 г. не был организован централизованный сбор оружия с поля боя.

Примерно та же ситуация сложилась и с пулеметами. Полагавшейся довоенной нормы в восемь пулеметов на стрелковый полк и кавалерийскую дивизию вскоре оказалось недостаточно для обеспечения боя. Некоторые части перестали отсылать в тыл трофеи и сами переделывали их под русский патрон. Однако снабжение патронами и этих полков продолжалось по отчетности, по существовавшему штату. В январе 1915 г. начальник Генерального штаба генерал М. А. Беляев неоднократно повторял, что в случае, если будет решен вопрос с вооружением, он готов поставлять фронту по три армейских корпуса ежемесячно491. При этом общий некомплект русских армий приближался к цифре 500 тыс. человек, в ряде частей некомплект достигал 50 %492.

В июле и августе 1914 г. фронт получил 52 легких, 15 мортирных, шесть горных и семь тяжелых парков; в сентябре – 23 легких, семь мортирных, семь горных и ни одного тяжелого парка; в октябре – 20 легких, 11 мортирных, семь горных и пять тяжелых парков; в ноябре – 12 легких, девять мортирных, два горных и четыре тяжелых парка; в декабре – 16 легких, пять мортирных, три горных и два тяжелых парка493. Очевидно, что лучше всего русская артиллерия снабжалась в первый месяц войны, а в первые три месяца она получила гораздо более половины поданного за пять месяцев снарядного запаса: 95 из 123 легких, 33 из 47 мортирных, 20 из 25 горных, 12 из 18 тяжелых парков. При этом снабжение армии снарядами в декабре 1914 г. уменьшилось по сравнению с августом по разным показателям в 3,25 раза (легкие парки), в 3 раза (мортирные), в 2 раза (горные парки), в 3,5 раза (тяжелые парки). Это, конечно, отнюдь не означало, что все поданные парки были использованы. В целом неплохо обстояло дело со снарядами к полевым орудиям.

За первые пять месяцев войны их расход в среднем составил 464 тыс., то есть к январю 1915 г. из запаса в 6420 тыс. было израсходовано только 2320 тыс. Безусловно, снарядный голод был, но о нем можно говорить лишь применительно к тяжелой артиллерии. Ее количество, да и мощность были недостаточными: 76 орудий калибра в 42 линии, 512 гаубиц калибра в 48 линий, 164 гаубицы калибра 6 дюймов. При этом расход на самые распространенные виды полевой тяжелой артиллерии – 48-линейную и 6-дюймовую гаубицы составил: на первую – 70, на вторую – 100 в месяц. В 1915 г. ситуация мало изменилась – 122 и 144 в месяц. В условиях маневренной войны эти цифры мало волновали Ставку, Н. Н. Янушкевич и Ю. Н. Данилов не беспокоили Главное артиллерийское управление запросами о снарядах к орудиям выше трех дюймов494.

Помочь в это время России союзники не могли. В английской армии во Фландрии до конца 1915 г. было всего 24 устаревших 6-дюймовых орудия, по батарее на корпус. Не всегда была возможность обеспечить полагающимися по штату двумя пулеметами батальон. Применение германской армией 5,9-дюймовой гаубицы в качестве полевой артиллерии было шоком и для франко-английского командования, и для солдат, даже для английских «презренных старцев». Снарядов для тяжелой артиллерии также не хватало, 70 % имевшихся составляла шрапнель. Вплоть до осени 1915 г. английская промышленность не могла обеспечить вооружением волонтеров формирующихся армий Г. Китченера: в месяц их набиралось до 60 тыс., а винтовок производилось только 45 тыс. До конца 1914 г. в Англии было произведено только 287 пулеметов, а в 1915 г. – 6102495.

Во Франции в 1914 г. имелся всего один завод, выпускавший 155-мм снаряды. Осенью 1914 г. французская промышленность давала 13 600 снарядов в день при норме ежедневного расхода в 25 тыс. Французская армия встретила войну, имея на вооружении в качестве самого тяжелого полевого орудия 120-мм, да и тех на 1 октября 1914 г. было только 110. Лишь к январю 1915 г. французские войска получили 17 гаубиц калибра 220 мм образца 1880 г. Кризис с полевой и тяжелой артиллерией союзники сумели преодолеть только к началу 1916 г.496 Таким образом, рассчитывать на материальную помощь от Англии и Франции в конце 1914 г. не приходилось.

Кроме проблем с вооружением и боеприпасами возникла еще одна, порожденная специфическими условиями новой войны. При переходе в оборону русские войска столкнулись с отсутствием колючей проволоки, которая уже широко начала применяться противоборствующими армиями для укрепления своих позиций. Первые партии колючей проволоки стали поступать в русскую армию только в декабре 1914 г.497 Конечно, для формирования новых корпусов требовались не только винтовки и орудия, но и офицерские и унтер-офицерские кадры, которых в таком количестве просто не было. Ужасающий недостаток кадровых офицеров давал о себе знать с самого начала войны. Анализируя характер и методы подготовки офицерского корпуса (особенно резерва), Н. Н. Головин не без основания отмечал, что «наше военное ведомство готовило скорее профессиональную армию, а не профессиональные кадры для вооруженного народа»498.

С осени 1914 г. кризис боеприпасов заставлял командование на фронтах нервничать. Но оно иногда было склонно преувеличивать его размеры с целью объяснения собственных неудач. Так, в разговоре с императорам в Ставке 19 ноября (2 декабря) 1914 г. Верховный главнокомандующий изложил причины своих неудач следующим образом: «Единственным большим и серьезным затруднением является то, что у нас опять недостает снарядов. Поэтому во время сражений нашим войскам приходится соблюдать осторожность и экономию, а это значит, что вся тяжесть боев падает на пехоту; благодаря этому потери сразу сделались колоссальны. Некоторые армейские корпуса превратились в дивизии; бригады растаяли в полки и т. д.»499.

В это время уже все корпуса не имели списочного состава рядовых, унтеров и офицеров. Потери командного состава объяснялись в том числе и заметностью обмундирования и вооружения. В начале 1915 г. почти повсеместно у офицеров исчезли блестящие металлические погоны, вместо шашки они стали использовать винтовку. В пехоту, где потери были особенно высоки, из кавалерии начали переводить кадровых офицеров. Чтобы как-то решить проблему недостатка офицерских кадров, каждый линейный полк получил право выдвинуть на прапорщиков по 18 человек и дать офицерское звание всем вольноопределяющимся. Только гвардейские части отстояли свое право не назначать офицеров таким образом. Экстренные меры должны были обеспечить пополнение армии к середине февраля 1915 г. около 15 тыс. офицеров500.