Летом 1915 г. германское командование надеялось организовать в русской Польше гигантские Канны, окружив основные силы Северо-Западного фронта между Вислой и Западным Бугом1. Но теперь основной удар наносился немецкими войсками против Северо-Западного фронта. Расчет Ставки на то, что наступательная сила противника будет слабеть одновременно с ростом готовых к бою русских резервов, не оправдался. Резервов катастрофически не хватало, и любой германский прорыв ставил фронт в угрожающее положение. Это приводило к ситуации, в которой отступление одного корпуса автоматически вызывало такую же реакцию у соседей2.

Немцы по-прежнему широко использовали свое преимущество в технике. В первой половине мая 1915 г. южнее Варшавы была проведена газобаллонная атака, жертвами которой стали 9 тыс. русских солдат3. В июне на фланге Северо-Западного фронта была развернута 12-я германская армия под командованием генерала Макса фон Гальвица в составе 1, 11, 13, 17-го армейских, 17-го резервного и Сводного корпусов, всего 164 батальона, 37 эскадронов – 177 тыс. человек и 1256 орудий. Позже М. фон Гальвицу были направлены еще две дивизии, что увеличило его силы до 188 батальонов, 41 эскадрона и 1382 орудий4. На участке предполагаемого прорыва в 35 км было сконцентрировано (вместе с резервом армии) 102 батальона и 860 орудий, а на остальном фронте (свыше 100 км) оставлено 62 батальона и 392 орудия5.

Против этих сил с русской стороны находились 1-я армия (1-й Сибирский армейский, 1-й Туркестанский армейский, 27-й армейский, 1-й кавалерийский корпуса и крепость Новогеоргиевск) и левый фланг 12-й армии (4-й Сибирский армейский корпус). В резерве 1-й армии имелась 1-я Сибирская дивизия, гарнизон Новогеоргиевска составляли три ополченские бригады и 1094 орудия. Не считая сил крепости, в составе 1-й армии было 99 батальонов, 108 эскадронов – всего 106 960 человек и 377 орудий. Плотность занятия фронта колебалась от 500 до 800 штыков и от одного до четырех орудий. Немцы имели значительное превосходство в артиллерии и боеприпасах. В русских войсках, кроме снарядного голода, уже чувствовался и недостаток винтовок и патронов к ним, а численность была на 8-15 % ниже штатной6. Германская угроза фронту стала очевидной.

В какой-то момент М. В. Алексеев был близок к отчаянию и начал упрекать В. А. Сухомлинова за уничтожение фортов Варшавской крепости перед войной, что разрушило стройную систему обороны Вислы: «Остался один Новогеоргиевск, лежащий от всего в стороне и ничего не прикрывающий и не останавливающий на себе внимание немцев: он ничему не грозит и их не беспокоит, а составляет в своем настоящем положении предмет моего беспокойства»7. Ситуация была патовой. В это время М. В. Алексеев и А. А. Гулевич нормализовали свои отношения и начали сотрудничать. Вообще, с главнокомандующим Северо-Западным фронтом трудно было работать даже Ф. Ф. Палицыну, который никогда не жаловался на недопонимание.

Тем не менее М. В. Алексеев не принял предложение своего начальника штаба об организации сопротивления между Варшавой и Ивангородом. Сам А. А. Гулевич даже и не думал об отходе, в то время как М. В. Алексеев надеялся на использование линии крепостей Белосток – Брест как опоры против германского наступления. По свидетельству А. В. фон Шварца, в это время он считал необходимым без промедления начать укрепление позиций по линии Осовец – Белосток – Седлеце – Луков – Влдава и далее на восток Гродно – Брест-Литовск: «По-видимому, он твердо решил не отступать дальше этой линии, так как говоря о них (вышеперечисленных укреплениях. – А. О.), сказал: «На них мы умрем»8. К этому решению его подталкивали и противники. Н. В. Рузский и М. Д. Бонч-Бруевич были категорически против глубокого отхода.

Однако вскоре М. В. Алексеев изменил свою точку зрения: уже 12 (25) июня он заявил, что решение оборонять Варшаву было неверным. Положение русских войск на юге было очень сложным: сильная засуха сделала проходимыми болота, приходилось считаться с возможностью глубокого прорыва в тыл9. 20 июня (3 июля) Ф. Ф. Палицын записал в дневнике: «У Михаила Васильевича вера и глубокое убеждение, что он выведет армии из их злосчастного положения, созданного не им, а ходом событий»10. 22 июня (5 июля) на собранном по настоянию М. В. Алексеева совещании командования фронтами и Ставки в Седлеце речь шла об эвакуации левого берега Вислы. Он ставил вопрос ребром: сохранить армии или удержать Варшаву. В результате в очередной раз был принят компромисс: начать подготовку эвакуации Варшавы, но решение об оставлении города принимать в зависимости от обстановки. 1-я армия, оборонявшая позиции в тылу русской группировки по левому берегу Вислы, должна была стоять насмерть, прикрывая эвакуацию Варшавы и отход 2-й армии11.

Главнокомандующий фронтом верно угадал направление будущего удара противника, но он не хотел торопиться с уходом с левого берега Вислы. С другой стороны, он не считал свои позиции здесь надежными. В день начала наступления под Праснышем он писал: «Понятно и то, если бы Варшава была крепость, то я с Вислы снял бы многое, чтобы усилить тех, которые дерутся и задерживают эту саранчу. Теперь же я вынужден многое держать на Висле, где у меня мало даже проволоки… жизнь и благополучие находящихся на Висле и за Вислою войск зависят только от стойкости войск и начальников, ведущих тяжелую борьбу на флангах. Нужно уловить (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.) минуту, не бросить рано; но не начать отходить и поздно, когда я мог бы потерять и Вислу, и часть войск»12. Только после оставления польской столицы 1, 2 и 12-я армии должны были одновременно отойти. Обстановка была крайне опасной, тем более что эвакуировать Новогеоргиевск М. В. Алексееву не разрешили – необходимый подвижной состав, около 1000 вагонов, был направлен для Варшавы13.

«Эвакуация одного такого промышленно-административного центра, как Варшава, – отмечал генерал С. А. Ронжин, – с его лазаретами, фабричными заведениями, разнообразным имуществом, громадными железнодорожными мастерскими и многими тысячами чиновников и частных жителей, стремившихся выехать во что бы то ни стало, была очень серьезной задачей. Но это представляло только небольшую часть того, что подлежало вывозу из всего «передового театра»14. Только для готовой продукции и станков завода «Рудзского и К», считавшегося образцовым предприятием по производству снарядов, потребовалось 400 вагонов. Всего же из города и прилегающего к нему района было вывезено 153 предприятия15.

По приблизительным расчетам, для эвакуации Варшавы потребовалось бы около трех недель16. Ускорить этот процесс было невозможно. Значительная часть имущества уничтожалась. На местных жителей это производило гнетущее впечатление. «Отступление русской армии происходило таким образом, как будто она уже не планировала возвращаться в Польшу, – вспоминал Р. В. Дмовский. – Я до сих пор не знаю, кто был автором этого фантастически нелепого плана, в соответствии с которым, отступая, армия оставляла врагу обезлюдевший край, заставляя население отступать вместе с войсками и стараясь превратить в огромную пустыню густо заселенную территорию, насчитывающую как минимум 8 миллионов жителей»17.

Число только эвакуированных поездов значительно превосходило пропускную способность железных дорог, воинские эшелоны, направлявшиеся к фронту, образовывали пробки величиной в несколько десятков километров18. Следует отметить, что эвакуация вообще была организована из рук вон плохо: отсутствовала централизация, не был создан единый центр руководства движением и определением пункта назначения грузов, их сортировкой. Не удивительно, что эвакуация быстро приняла характер хаоса и резко осложнила движение по всем дорогам, особенно по железным. Иногда для того чтобы расчистить путь грузам и войскам, идущим к фронту, приходилось сжигать стоявшие на пути вагоны, и это делалось при значительном недостатке подвижного состава!19

Уже 23 июня (6 июля) русская разведка из допроса военнопленных вскрыла подготовку противника к наступлению. Подвоз артиллерии, снарядов и подвод войск был замечен и воздушной разведкой. Не оставалось сомнений в том, что удара долго ждать не придется20. На следующий день после совещания в Седлеце М. В. Алексеев написал жене: «И никогда не было таких безотрадных положений, в котором сознаю сейчас себя. Два врага давят меня: внешний – немцы и австрийцы, которые против меня собрали главную массу своих сил, взяв все, что можно, с фронта Н[иколая] И[удовича], против которого они, видимо, только шумят и демонстрируют, перебросили, быть может, что-либо еще с запада или из новых формирований внутри государства; везде лезут подавляющими массами, снабженными богатой артиллерией с безграничным каким-то запасом снарядов; есть враг и внутренний, который не дает мне тех средств, без которых нельзя вести войну, нельзя выдерживать тех эпических боев, которыми богаты последние дни»21.

Ожидая наступления противника, М. В. Алексеев попросил у Ставки 21-й армейский корпус и направил 4-й армейский, усиленный 3-й Туркестанской стрелковой бригадой в резерв, на стык 1-й и 12-й армий, весьма ослабленных предыдущими боями22. Но выделенные им пять дивизий не смогли вовремя подойти к Праснышу. Между тем М. В. Алексеев считал участок, выделенный для прорыва немцами, хорошо подготовленным к обороне, как он сам признавался сразу же после окончания боев: «…думал – хорошо укрепленная позиция, на которой просидели 4 месяца, небольшое сравнительно превосходство в силах на этом направлении дадут мне время подвезти по железным дорогам резервы и самому переходом в наступление отбросить немцев»23. На самом деле на угрожаемом участке русская оборона была далека от совершенства и именно потому, что фронт здесь постоянно перемещался.

Первая линия окопов была еще хороша, готовность же второй равнялась 75 %, не было даже колючей проволоки, а на месте убежищ – только котлованы. Подготовленной тыловой оборонительной позиции 1-я армия не имела, к работам по ее созданию приступили лишь 22 июня (5 июля) 1915 г., и для их завершения требовалось 3–4 недели24. Между тем 29 июня (12 июля) немецкая артиллерия уже заканчивала пристрелку намеченных целей, что было принято командующим армией генералом А. И. Литвиновым за начало атаки. На угрожаемый участок он стянул 48 батальонов и 148 орудий. Таким образом, противник имел здесь значительное превосходство как в пехоте, так и в артиллерии25. 30 июня (13 июля) в 4 часа 45 минут более 800 орудий начали огонь по русским позициям. Подготовкой артиллерийского удара занимался Г. Брухмюллер. В первый день наступления на каждое орудие в зависимости от его калибра было выделено от 100 до 600 снарядов.

Окопы 2-й и 11-й Сибирских дивизий покрыл дым от взрывов, блиндажи разрушались, откапывать их приходилось под дождем шрапнели. По позициям 11-й Сибирской дивизии за несколько часов было выпущено около 500 тыс. снарядов разного калибра, по позициям 2-й – около 2 млн снарядов. По окончании обстрела первой линии обороны огонь был перенесен в глубь русских позиций, и в наступление перешли три германских корпуса (в 9 часов утра, в 9 часов 45 минут и в 10 часов), в атаке принимала участие и 4-я гвардейская дивизия. Превосходство противника в живой силе было подавляющим: против 2-й Сибирской дивизии, усиленной 2-м Сибирским полком, – 10 германских полков, четыре из которых гвардейские. К удивлению германского командования, сибирские стрелки оказали энергичное сопротивление. Прорыв удался только в 10 часов 30 минут на участке 11-й Сибирской дивизии, где против семи русских батальонов с 22 орудиями действовало 33 германских батальона с 256 орудиями. К вечеру остатки русских частей начали откатываться назад по фронту обеих дивизий. За это время из 800 орудий немцы сделали более 3 млн выстрелов, русские – из 40 орудий около 60 тыс. выстрелов. За 14 часов боя 11-я Сибирская дивизия сократилась с 14 500 до 5 тыс. штыков, а в некоторых полках даже до 50026.

М. В. Алексеев сразу же понял, что сбываются его худшие опасения: немцы явно стремились выйти за Нарев в тыл Северо-Западного фронта, в то время как он по-прежнему был связан выполнением задачи по эвакуации Варшавы27. Верный своей привычке не доверять никому во время неудач, он начал терять доверие и к своим подчиненным, и к самому себе. В ночь, когда остатки сибирских частей отошли, заставив германское командование остановиться и потерять драгоценное время для использования своего успеха, главнокомандующий фронтом писал: «.. к вечеру получил замаскированное донесение, что позиция 11-й Сибирской дивизии прорвана и дивизия «не представляет из себя боевой силы», читай, что дивизии уже нет. Всего я еще не знаю, но видно, что дивизия бежала от одного артиллерийского огня, не дождавшись атаки, а кто дождался, поднял руки вверх. Конечно, я не сумел проявить высокого дара, присущего полководцу, и по неясным признакам не решился начать перевозку резерва с опасного тоже места двумя днями ранее. Имей тогда под руками свежую дивизию, быть может, можно было бы задержать если не беглецов, то образовавшийся промежуток, но дивизия только что ехала, потому что я не допускал мысли, что в несколько часов сделается то, что допустимо в результате многодневной борьбы»28.

1 (14) июля 1915 г. немцы начали наступление и на другом участке Северо-Западного фронта, на Поневеж и Шавли, который защищала 5-я армия генерала П. А. Плеве. И она, и противостоящая ей германская 9-я (или Неманская) армия О. фон Белова были сформированы из значительного числа второочередных частей, но у П. А. Плеве имелось большое число безоружных «ладошников» – 20 900 на 128 500 солдат и офицеров, а присланные из Галиции 12-я и 13-я Сибирские дивизии без доукомплектования не были боеспособными. Запас патронов и снарядов был недостаточен: в войсковых запасах не хватало 7,7 млн патронов, запас снарядов на легкое орудие колебался от 168 до 326, в запасе их имелось 3464 (по 12–13 на орудие). Эти резервы позволяли вести серьезный бой только 3–4 дня. В составе 9-й армии насчитывалось около 120 тыс. человек, и М. В. Алексеев постоянно рекомендовал П. А. Плеве больше сил выделять в резерв за участками возможного прорыва, однако чрезвычайная слабость имеющихся сил на растянутый почти до 250 км фронт не позволила ему воспользоваться этим советом29.

9-я армия генерала О. фон Белова наступала на участке между Митавой и Шавли, имея основной целью взятие последнего города и разрыв линии Петроград – Варшава. Командующий 5-й армией должен был учитывать и возможность осложнения положения на побережье Рижского залива. Когда в первый день наступления немцы продвинулись от 5 до 30 км, П. А. Плеве был вынужден собрать для контрудара все, включая заведомо небоеспособную 13-ю Сибирскую дивизию30. В ходе операции проявились все недостатки организации руководства войсками. Их верно ухватил и описал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын: «При такой постановке работы (штабной. – А. О.) у Михаила Васильевича незаметно развивается абсолютизм. Ничего против этого не имею, и это хорошо, если он в состоянии был бы охватить главное и обсудить, взвесить и решить. Однако он завален мелочами, которые отнимают у него время, над главным он не в состоянии, даже если бы вместо 24 часов у него в сутки было 30. И материал он получает не первосортный. Побочные условия свыше и снизу вносят раздражение и неуверенность. Армейские управления, в сущности, делают, что хотят. Следить за ними Михаилу Васильевичу очень трудно; посылаемые наставления исполняются по-ихнему. Им нужны приказы, к которым они привыкли. Все это наросло постепенно, еще без генерала Алексеева; а в общем, все это ненормально, как ненормально сложилась и работа высшего управления»31. Неизбежным результатом этого было недоверие к войскам.

Для того чтобы добиться стабилизации положения на фронте 1-й армии под Праснышем, М. В. Алексеев начал укреплять оборону угрожаемого участка, перебрасывая сюда резервы. Первый эшелон подкреплений 4-го армейского корпуса прибыл в тыл угрожаемого участка только утром 14 июля, последний – через сутки. Еще на трое суток задержалось прибытие парков и обозов. В ходе этих боев германский прорыв до прихода посланного М. В. Алексеевым подкрепления мог привести к трагическим последствиям для оборонявшейся русской армии. Уже 13 июля 11-я Сибирская стрелковая дивизия, оказавшаяся на участке прорыва, потеряв свыше 70 % состава, вынуждена была отойти на 7–8 км32.

Попытки задержаться на промежуточной позиции были безуспешными. Отступление к ней проходило в сложных условиях: начался ливень, и дороги превратились в непролазную грязь, лошади не справлялись, и повозки и орудия приходилось вытаскивать на руках. Конечно, все это задерживало и наступавших, но главная проблема заключалась в том, что на большей части промежуточная оборонительная позиция попросту еще не существовала. Окопы по большей части были только намечены, установлены колья для колючей проволоки, но самой позиции еще не было, как и убежищ. Перед наступлением успели только завезти лес для их строительства. Полевые укрепления для себя на скорую руку вынуждены были рыть отступившие войска33. 15 июля после 14-часового боя русские войска продолжили отступление. 2-я Сибирская стрелковая дивизия к этому времени потеряла до 50 % своего состава34.

15 июля М. Гофман отметил в своем дневнике: «Атака армейской группы Гальвица полностью застала русских врасплох, и во время первого приступа мы взяли первую линию, которая состояла из укрепленных позиций. Прасныш, мое дитя скорби, снова в наших руках»35. Немцы решили ближайшую задачу своего прорыва. Город был потерян нашими войсками, и начались бои за линию Нарева. К утру 16 июля в рядах отступавших трех русских дивизий насчитывалось не более 1600 человек. Утром между отходящими соединениями, вернее между их остатками, вклинилась 86-я германская резервная пехотная дивизия. Положение стало близким к критическому. Ситуацию спасла самоубийственная атака 2-й кавалерийской бригады – 14-го гусарского Митавского и 14-го Донского казачьего атамана Ефремова полков. В этом 10-минутном бою русские кавалеристы изрубили две линии немецкой пехоты. Третья отбила атаку ружейно-пулеметным огнем. Его интенсивность была такова, что, по воспоминаниям оборонявшихся, стволы их винтовок раскалились.

Погибли около 40 % атаковавших, общие потери бригады составили 411 человек, то есть свыше 50 % состава. Почти все офицеры бригады были убиты или ранены, в том числе и возглавивший атаку полковник А. И. фон Вестфален, полностью выполнивший свой долг русского офицера и смертью своей и своих подчиненных задержавший наступление немецкой пехоты. Ошеломленные внезапным рейдом казаков и гусар, немцы приостановили свое наступление с 10 часов 15 минут до трех часов дня, в результате чего русская пехота успела получить подкрепление, с помощью которого промежуточная позиция удерживалась до шести часов вечера, а после ее оставления противник так и не решился активно преследовать русскую пехоту. Разрыв между сибирцами и туркестанцами был ликвидирован. Противник возобновил движение только ночью36.

О том, в каком положении находились отступавшие, можно судить хотя бы по состоянию со снабжением винтовочными патронами. Штаб 12-й армии обещал выслать на участки прорыва 600 тыс. патронов, но к 3 (16) июля сумел отправить только 32 тыс., чего не хватало даже для покрытия расхода 30-й пехотной дивизии (100 тыс.)37. Противник по-прежнему прочно удерживал превосходство в пехоте и артиллерии и стремился форсировать Нарев – последнюю линию обороны 1-й армии. 4 (17) июля немцы начали атаку позиций 1-го Сибирского армейского корпуса на северном берегу Нарева. Против имевшихся здесь 38 батальонов, 24 эскадронов и 128 орудий противник сконцентрировал 96 батальонов и 780 орудий. В корпус была направлена 33-я пехотная дивизия, но к началу наступления она не успела прибыть на указанные позиции и составить резерв обороны38.

После тяжелых боев 4 (17) июля в 18 часов 20 минут было принято решение об отводе русских войск за Нарев. Позиции еще можно было удержать, и вскоре приказ попытались отменить, но сделать это оказалось уже невозможно – он был разослан в части и начал выполняться39. Ночью войска оторвались от противника и переправились через реку. Германское командование не сумело захватить в этот момент изрядно потрепанные русские части и вынуждено было провести перегруппировку. 6 (19) июля немцы начали бои за Нарев, которые заняли у них 17 дней40. Противник продолжал наступать в Курляндии. 18 июля немцы, действуя с суши и моря, взяли Виндаву. Особого сопротивления здесь им не было оказано. База для немецких миноносцев и подводных лодок была выдвинута на 50 миль вперед от Либавы.

19 июля Э. фон Фалькенгайн высказал пожелание организовать демонстрацию перед Рижским заливом или в самом заливе. Развитие наступления на Ригу было уже под вопросом, но такая акция, по мнению начальника Генерального штаба, была бы очень полезной41. Идея Э. фон Фалькенгайна понравилась командующему морскими силами Балтийского моря гросс-адмиралу принцу Генриху. Командование германским флотом приняло решение активизировать действия на Балтике и подготовить прорыв через Ирбенский пролив в Рижский залив с целью проведения минирования Моонзунда и перекрытия брандерами гавани Пернова, где, как ошибочно предполагали немцы, базировались русские субмарины42. В состав сформированной для этой цели эскадры первоначально планировалось ввести семь линкоров додредноутного типа, шесть крейсеров, 24 эсминца и миноносца и другие корабли. Для прикрытия этих сил от возможного удара русских дредноутов из Гельсингфорса из состава флота Высоких морей выделялись восемь линкоров-дредноутов, три линейных крейсера, четыре крейсера, 32 эсминца и миноносца, 13 тральщиков43.

К началу июля русские морские силы Рижского залива состояли из минной дивизии (20 эсминцев с 4-дюймовой артиллерией и 16 старых миноносцев), четырех канонерских лодок, минного заградителя, двух дивизионов старых подводных лодок с плавбазой и нескольких вспомогательных судов44. Превосходство германцев на море было полным. 18 (31) июля 1915 г., для того чтобы получить в районе Риги корабль с мощной артиллерией, под прикрытием крейсеров «Рюрик», «Адмирал Макаров», «Баян», «Богатырь» и «Олег» в залив через Ирбен был введен эскадренный броненосец «Слава». Операцию прикрывали линкоры «Павел I» и «Андрей Первозванный». Это был риск. В случае неудачи в Рижском заливе броненосец уже не мог покинуть его воды и был бы обречен45. С 1914 г. командование флота начало работы по углублению канала Моонзунда, планировалось довести его до 30 футов, но к 1917 г. успели достичь только показателя в 26,5 фута. Тем не менее эти работы позволили уже осенью 1916 г. вводить через Моонзунд в Рижский залив тяжелые крейсеры и эскадренный броненосец «Цесаревич» и даже вывести на зимовку 1917 г. «Славу»46.

Усиление Балтийского флота в Рижском заливе укрепило положение правого фланга русских армий: вход в Ирбенский пролив прикрывали теперь не только минные позиции и сооружавшаяся в это время батарея на мысе Церель, но и четыре 305-мм орудия «Славы» (кроме того, в тылу, на острове Моон, были установлены две батареи – пять 254-мм и четыре 152-мм орудий и одна батарея на два 75-мм орудия в Рогокюле)47. «Однако слишком преувеличивать значение ввода «Славы» для обороны было нельзя; несомненно, мы были усилены на четыре 12-дюймовых орудия, – вспоминал один из офицеров Балтийского флота, – но, увы, старого образца и совсем недальнобойных, а сам корабль был уже настолько устаревшим, что, конечно, не мог противостоять современным линейным кораблям, которые мог легко прислать сюда противник»48.

Действительно, ввод в Рижский залив «Славы» был замечен немцами уже 31 июля, и они приняли решение ускорить подготовку прорыва. На Балтику из Северного моря перебрасывались значительные силы: дивизия линейных кораблей, четыре малых крейсера и четыре флотилии эсминцев49. Устаревший линкор и около 20 старых миноносцев не могли гарантировать прочный контроль над входом в Рижский залив, и у командования СевероЗападного фронта возникли опасения по поводу возможности вражеского десанта в районе Риги в тылу русских войск. У М. В. Алексеева они оказались весьма стойкими50. Германские атаки шли теперь по всей линии Северо-Западного фронта в Польше. Задача этих концентрических ударов сводилась к сковыванию русских сил и недопущению образования свободного резерва у русского командования, и она была решена.

6 (19) июля М. В. Алексеев писал: «Настроения противника ясны: заставить нас под угрозою покинуть Вислу и Варшаву. Постепенно они сжимают клещи, для борьбы с которыми нет средств»51. Общие потери немцев в Праснышском сражении составили 199 офицеров и 8772 солдата, наши – 361 офицер и 39 464 солдата, из которых в плен попали 40 офицеров и свыше 16 тыс. солдат. Русская армия потеряла 12 орудий (из них два тяжелых), 48 пулеметов и около 30 тыс. винтовок. Если германцы смогли восстановить свои потери в течение 8-15 дней, то русские ввиду ограниченного запаса подготовленных резервов и материальных средств сумели сделать это гораздо позже – через 1,5–2 месяца52. Положение русской армии оставалось стабильно тяжелым. К лету 1915 г. людские потери и недостаток боеприпасов к орудиям значительно ослабили даже две первые по боеспособности категории русских дивизий.

По свидетельству главнокомандующего Северо-Западным фронтом, положение здесь постоянно ухудшалось: «…наряду с высокой доблестью получаются такие печальные результаты, проявляются признаки такого малодушия, трусости, паники, что ими сразу наносится непоправимый ущерб общему делу и проигрыш сражений, длительной борьбы. Конечно, есть причины: мало офицеров, отсутствие коренных, прочных офицеров; малая обученность массы, полная ее несплоченность в войско; наконец, подавляющая масса артиллерийских снарядов, против которых мы не имеем соответствующего богатства, даже приблизительного… все это деморализует, сопровождается позорным бегством, массовыми сдачами в плен с потерею своих пушек»53. Длительное отступление, постоянное и иногда внезапное оставление позиций вызывало падение морали и дисциплины в армии.

А. В. Горбатов, служивший как раз в регулярной, довоенной части, вспоминал: «Конечно, все это способствовало упадку дисциплины, наиболее заметному в обороне. Правда, в Карпатах переход к обороне нисколько не вселял сомнений или тем более неверия. Наоборот, после длительного и успешного наступления солдаты были довольны, что получают заслуженный отдых. Совсем иное дело переход к обороне после длительного отступления, да еще при такой неразберихе. Солдаты пали духом, стали приписывать противнику непобедимость, не верили в прочность обороны и считали ее только отсрочкой дальнейшего отступления»54. Отступление в условиях лета 1915 г. подрывало мораль и рядовых, и офицеров, и высшего командования. С остатками кадровой армии терялись надежды на будущее.

В цитируемом уже письме М. В. Алексеев описывал ситуацию на своем фронте следующими словами: «Нет подготовленных солдат; у меня в рядах недостает свыше 300 т. человек. А то недоученное, что мне по каплям присылают, приходится зачислять в число «ладошников» (новый термин для настоящей войны), которые, не имея винтовок, могут для устрашения врага лишь хлопать в ладошки. Нет винтовок. и скоро не будет. А ведет это к постепенному вымиранию войсковых организмов. Есть дивизии из 1000 человек; чтобы их возродить, нужен отдых, прилив людей с ружьями, некоторое обучение. Если всего этого нет, то остается израсходовать золотой кадр из последней тысченки, но за то уже на все время войны нужно вычеркнуть дивизию, ибо она из ничего не создастся. Будет сброд «бегунов»55.

Главнокомандующий Северо-Западным фронтом вновь стал перед сложнейшим выбором. 6 (19) июля он писал жене: «Нет совсем патронов. Во время жестоких боев мне идут вопли: «патронов». там-то должны были отойти за отсутствием патронов, там-то нечем драться. И я рассылаю жалкие крохи, которые скоро иссякнут, потому что прилива нет, или это сочится по таким каплям, что каждую минуту страшишься, что придется уходить, не отстреливаясь, потому что будет нечем. Будем ли отходить или бежать при таких условиях, сказать очень трудно. Быть может, было бы лучше, если бы я смотрел и переживал все это нервно, суетясь в шуме. Но сохранившееся спокойствие обостряет боль сознанием своей беспомощности, заброшенности. Мне было бы легче, если бы я мог плакать, но я не умею теперь сделать и это. Горькую чашу пью я и те, которых я шлю не в бой, а наубой (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.), но я не имею права не сделать этого и без борьбы оставить врагу многое»56.

Генерал делал все, что было в его силах, чтобы прикрыть угрожаемый участок в своем тылу. За четыре дня боев, с 13 по 17 июля, численность русских сил на участке немецкого наступления возросла с 44 батальонов с 128 орудиями до 100 батальонов с 262 орудиями. Против них действовали соответственно 13 июля – 72 батальона с 792 орудиями и 17 июля – 132 батальона с 1064 орудиями57. На возможные решения главнокомандующего Северо-Западным фронтом влияние оказывала не только обстановка на фронте. Ставка до последнего вмешивалась в ход дел, давая весьма противоречивые указания. 10 (23) июля 1915 г., в день принятия решения о начале эвакуации гражданских учреждений Варшавы, Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике ориентировку великого князя Верховного главнокомандующего: «Лозунг «Армию, когда нужно, выведите, но Варшаву держите до крайности» связывает главнокомандующего (то есть М. В. Алексеева. – А. О.). Одно противоречит другому, и это противоречие создает решениям главнокомандующего большие затруднения»58.

Между тем вечером 10 (23) июля в штабе Северо-Западного фронта получили информацию о том, что немцы перешли Нарев восточнее Пултуска, и М. В. Алексеев приказал очистить Варшаву от гражданских властей59. Судьба города к этому времени была уже решена, удержание города могло привести лишь к окружению на левом берегу Вислы оборонявших его войск. Судя по дневниковой записи М. Гофмана от 18 июля, в этом как раз и состоял замысел германского командования, однако успех зависел и от того, удастся ли армии генерала А. фон Макензена форсировать Нарев и обойти основные силы Северо-Западного фронта по правому берегу Вислы60. Кроме того, определенные надежды вызывало у немцев их продолжавшееся еще наступление в Курляндии, где русские войска отходили под натиском противника.

12 (25) июля серьезное поражение потерпел 37-й армейский корпус. Митавская позиция, которую он оборонял, была обойдена 36-й германской резервной дивизией, корпус был ослаблен и растянут, резервов у командования не осталось, и его отступление быстро превратилось в неорганизованное бегство61. Первоначально М. В. Алексеев думал, что причиной случившегося является исключительно низкая мораль войск, считая, что «у Плеве две дивизии позорно разбежались и, кажется, от миража, призрака, что не помешало потерять половину людей и винтовок. Это тоже не входило в мои расчеты»62. Естественно, при таком отношении к происходящим событиям главнокомандующий фронтом смог выделить для поддержки 5-й армии всего несколько рот без оружия с двухнедельной подготовкой. Он предпочел обратиться к Ставке с просьбой прислать дивизию с Юго-Западного фронта. Свежей дивизии в распоряжении Ставки и фронта не было, и в результате она, несмотря на протест М. В. Алексеева, сняла с Юго-Западного фронта 120 рот с оружием и офицерами и отправила их в 5-ю армию. Польза от этого решения была невелика63.

Стабилизировать положение на фронте не удалось. 12 (25) июля противник снова занял Шавли, 1 августа немцам удалось добиться еще одного успеха – они взяли Митаву, но затем наступление временно заглохло. О. фон Белов смог выполнить лишь первую из задач своей армии, а со второй не справился. Неманская армия начала перегруппировку. К счастью, принявший 5-ю русскую армию генерал В. И. Гурко сумел не только отбить атаки 9-й армии О. фон Белова, но и контратаковать. К началу августа положение на этом участке фронта стабилизировалось, что отнюдь не означало успокоения: шли постоянные встречные бои64. Вскоре резко обострилась обстановка на прилегающих к фронту водах Балтики. В начале августа немцы сосредоточили здесь половину своего флота – 15 линкоров, три линейных, два броненосных и девять легких крейсеров, 56 миноносцев и 48 тральщиков. Эта группировка почти втрое превосходила весь русский флот Балтийского моря.

4 августа 1915 г. германские корабли начали выход в море. Перед ними была поставлена задача прорваться в Рижский залив через Ирбены, уничтожить русские корабли, находящиеся в заливе, провести минирование выхода из Моонзунда, блокировать гавань Пернова и провести демонстративный обстрел Усть-Двинска. Первоначально операцию планировалось завершить за два дня. С рассветом 26 июля (8 августа) противник впервые попытался опробовать прочность обороны в Ирбенах. К проливу подошла 4-я эскадра линейных кораблей (семь эскадренных броненосцев), «разведывательные силы Балтийского моря» (два броненосных и четыре легких крейсера), два новых эсминца, две флотилии миноносцев (22 вымпела), 35 тральщиков, вспомогательный минный заградитель и три парохода для затопления в

Пернове65.

26-27 июля (8–9 августа) немецкий флот попытался осуществить прорыв. Передовую часть кораблей противника у кромки минного поля поначалу встретили всего четыре эсминца русского 6-го дивизиона, позже подошла поддержка – канонерские лодки «Грозящий» и «Храбрый», а затем и «Слава». Следует отметить, что линкор так и не смог выйти на дистанцию, которая позволила бы ему использовать орудия главного калибра, и не сделал ни одного выстрела66. Уже к 8 августа командованию немецкого флота стало ясно, что выполнить задачу прорыва не удастся, а утром 10 августа корабли стали возвращать назад. 3 (16) августа попытка прорыва была повторена. В этот раз «Слава» оказала значительную поддержку минной дивизии при отражении противника, без него миноносцы и канонерские лодки не смогли бы долго удерживать позиции. Имея четыре 305-мм орудия с дальностью стрельбы в 95 кабельтовых (даже при искусственном крене) против 24 280-мм орудий «Нассау» и «Позена» с дальностью стрельбы в 115 кабельтовых, русский линкор сосредоточился на обстреле тральщиков противника. Тем не менее утром 6 (19) августа немцы прорвались в Рижский залив.

Их эскадре удалось перехватить и атаковать русские канонерские лодки «Сивуч» и «Кореец». В результате «Сивуч» после боя с превосходящими силами был потоплен, из экипажа в 135 человек спаслись только пятеро. «Кореец» вынужден был выброситься на берег, после чего взорван командой. 20 августа корабли противника обстреляли Пернов и затопили на выходе из его гавани предназначенные для этого пароходы. От планов минирования Моонзунда и обстрела Усть-Двинска вице-адмирал Э. Шмидт отказался. Опасаясь русских и британских подводных лодок (субмарина Е-1 под командованием командора Н. Лоуренса 19 августа поразила торпедой линейный крейсер «Мольтке»), он препочел вывести 21 августа свою эскадру из Рижского залива. В этих боях русский флот потерял две канонерские лодки, повреждения получили линейный корабль и три эсминца. С немецкой стороны потери составили два эсминца, три тральщика и прорыватель заграждений, были повреждены два линейных и два легких крейсера, два миноносца и тральщик67.

Новейшие русские линейные корабли дредноутного типа в это время продолжали стоять в Гельсингфорсе. По приказу от 27 сентября (10 октября) 1914 г. их можно было использовать с санкции императора. Только 8 (21) августа командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. А. Канин получил разрешение «пользоваться двумя кораблями 1-й бригады линейных кораблей, не испрашивая на то всякий раз Высочайшего разрешения»68. Прорыв противника 19–21 августа практически никак не повлиял на ход дел на русско-германском фронте. С уходом немецких кораблей русские суда возобновили активную поддержку прибрежным позициям Северного фронта, какой-либо угрозы его тылу немецкий флот так и не смог не только создать, но даже имитировать. У командования противника оставалась надежда обойти русские войска на другом участке, в районе Варшавы, однако реализовать и этот план не удалось.

Германской армии пришлось штурмовать столицу Царства Польского фронтальным ударом. Штаб Северо-Западного фронта переехал в Волковыск, армия ежедневно отступала по 20–30 верст. В начале июля М. В. Алексеев получил приказ отводить войска за Вислу. «Благодаря своей неутомимой трудоспособности, организационному дарованию, педантичной точности и глубокому знанию военного дела, – вспоминал сотрудник Ставки, – он (то есть М. В. Алексеев. – А. О.), при постоянной поддержке со стороны Верховного командования, настолько упорядочил отступление нашего фронта, что, по признанию самого Людендорфа, немцам не удалось при этом добиться на нашем фронте решительных стратегических результатов, на которые они рассчитывали, начиная свое наступление»69.

М. В. Алексеев демонстрировал уверенность, но на самом деле это была, скорее всего, лишь демонстрация внешнего спокойствия. Генерал снова вспоминал о Мукдене, его мучили картины страшного суда из 25-й главы Евангелия от Матфея70: «Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть, жаждал, но вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен был и в темнице, и не посетили Меня». Тогда и они скажут ему в ответ: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?». Тогда скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную»71.

То, что происходило, могло вызвать подобные ассоциации не у одного человека: уверенность командующего не передавалась армиям, отступление производило весьма гнетущее впечатление на войска и командование, а приказ об эвакуации крепостей вызывал неприятные эмоции в гарнизонах72. Неизменно хорошим, несмотря на большие потери в боях с германцами, настроение было лишь в Гвардейском корпусе73. Он находился тогда на Юго-Западном фронте и отходил на восток от Холма. Гвардейцам пришлось стать свидетелями и участниками трагических событий. Офицер Преображенского полка вспоминал: «Отход происходил планомерно и в большом порядке. Ни пленных, ни раненых мы за собой не оставляли. Местность, через которую проходили наши войска, была предана огню. Сжигались деревни, скирды с хлебом, а скот либо уничтожался, либо угонялся вслед за войсками. Очень часто во время ночных отступлений полку приходилось двигаться через коридор, окруженный горящими скирдами и домами, насколько хватал глаз»74.

В это время уже шла частичная эвакуация Варшавы, и прикрывавшие ее войска несли огромные потери. Неизбежно возникал вопрос об ответственности. «Беру вину тяжелую на себя, – писал в уже цитируемом письме М. В. Алексеев, – но в ней я, по существу, так мало принимал участия, что являюсь лишь ответчиком потому, что таковым должен быть неудачливый полководец… А неудачи наши заложены глубоко, глубоко… и кто же их увидит, кто будет изучать. Проклятие на голову того, кто не сумел дать победу, а одарил неудачею»75. Но главнокомандующего Северо-Западным фронтом удручало не только положение на фронте. 3 (16) июля к нему в штаб приехал А. И. Гучков. «После его отъезда командующий был особенно расстроен, – записал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын. – По словам Михаила Васильевича, Гучков сообщил ему ряд фактов из деятельности центральных управлений по заготовке боевого снабжения. Нельзя провести грань, где кончается недомыслие и начинается преступность. Когда приходится туго, все вообще явления принимаются болезненнее, но указывать на недостатки легче. Военное министерство виновато во многом. Но виновата также и наша индустрия, и многие другие, сваливавшие вину на других»76. Однако заключительная мысль вовсе не была популярной в это время.

В боях второй половины лета – начала осени материальное превосходство немцев проявилось особенно ярко. Британский журналист подвел итоги увиденному им в эти дни под Варшавой: «Россия не смогла обратить свои ресурсы в боеприпасы, а Германия, готовившаяся к этому дню 40 лет, смогла. Этому она обязана взятием Варшавы»77. 19 июля русские войска отступили с позиций по Бзуре, которые они защищали семь месяцев. 23–24 июля двум германским армиям – Ф. фон Шольца и М. фон Гальвица – удалось форсировать Нарев между Пултуском и Остроленкой. Прорыва не получилось, немецкие дивизии встретили упорное сопротивление. Однако возникала угроза петроградско-варшавской дороге. Ее участок между Белостоком и Варшавой находился уже в 15–30 км от позиций противника. 29 июля немцы перешли Вислу к северу от Ивангорода. 26–30 июля войска 3-й и 4-й армий, весьма удачно оборонявшиеся на Влодавской укрепленной позиции, вынуждены были покинуть ее. 2 августа М. В. Алексеев приказал очистить столицу Царства Польского. Эвакуация была начата в ночь с 3 на 4 августа и происходила в полном порядке78.

Вывозились архивы, оборудование, а также все крупные изделия из цветных металлов, которые могли быть использованы немцами в переплавке: например, колокола. «9-я армия сражается на линии фортов Варшавы. Русские эвакуируют город, – записал в своем дневнике М. Гофман 4 августа. – Это, без сомнения, триумф плана Фалькенгайна, но это не решающее поражение русских»79. Приказ об отходе из Варшавы решил судьбу еще одной русской крепости. Германская армия Р. фон Войрша и австрийская армейская группа Г Кевеша фон Кевешхазы взяли в полукольцо Ивангород. 1 августа начался обстрел крепости, в котором принимала участие тяжелая артиллерия до 305 мм включительно. Под Ивангородом сложилась весьма оригинальная ситуация: из атакующей армии в полуокруженную крепость накануне ее эвакуации перебегали не желавшие воевать славяне и румыны. За несколько дней сдались около 1500 человек80. 22 июля (4 августа) русские арьергарды «взорвали немногочисленные бетонные добавки к кирпичным казематам укреплений, разрушили мосты и отошли на левый берег Вислы»81. 24 июля (6 августа) были уничтожены все укрепления крепости на правом берегу Вислы, подожжено здание железнодорожной станции, войска иван-городского гарнизона отошли на восток на соединение с полевой армией82.

Утром 5 августа в Варшаву вошли немцы. Последняя русская дивизия покинула город около полуночи с 4 на 5 августа. В три часа ночи были взорваны мосты через Вислу. Боев в городе между отходящими и наступающими не было. Накануне вступления германцев в столицу Царства Польского произошла смена командования 5-й германской армии, что было вызвано политическими причинами. Армию возглавил принц Леопольд Баварский, тесть императора Франца-Иосифа и представитель династии наиболее католической части Германской империи83. Эта мера должна была продемонстрировать единство двух германских дворов в польской политике и привлечь симпатии клерикальных кругов Польши, прежде всего галицийских поляков.

6 августа в Варшаве у собора Святого Александра Невского принц Леопольд принимал парад германских войск. Среди исполнявшихся на параде маршей был и гимн польских легионов «Еще Польска не згинела», однако самих легионов не было. В первые дни германские власти делали многочисленные обещания на предмет будущего освобожденной от русской власти Польши, возможности ее объединения с монархией Габсбургов. Однако основные должности занимались подданными Германской империи. Варшавским губернатором стал генерал Г фон Шеффер-Боядель, генерал-губернатором той части русской Польши, которая переходила под австровенгерскую оккупацию, был назначен австриец генерал-майор барон Эрих фон Диллер. Более того, впервые за полвека генерал-губернатором Галиции стал австрийский немец генерал Герман фон Коллард, сменивший на этом посту поляка Витольда Корытовского. Оставшиеся польские служащие, недостаточно хорошо владевшие немецким, замещались немцами84.

Падение Варшавы не было неожиданным событием, даже наоборот, тем не менее оно произвело гнетущее впечатление на императора и Николая Николаевича. М. В. Алексеев оставался спокоен. В этот день он заявил Дж. Генбери-Вилльямсу, что позиции, обеспечивавшие отступление фронта и прикрывавшие петроградское направление, готовы85. На очереди опять стоял вопрос о крепостях, и тут М. В. Алексеев был настроен более чем критически. «В то время, когда в июле прошлого года на нашей границе раздавались уже первые выстрелы, – писал он 13 (26) июля, – в окрестностях Варшавы тоже раздавались выстрелы… То на миллионы русских кровных денег приводились в исполнение великие мысли г-на Сухомлинова и его присных: взрывали форты уничтоженной крепости Варшавы; одновременно снимали вооружение с Зегржа… Осуществлялись действительно великие мысли, как облегчить нашему врагу ведение войны, под предлогом, выраженным в словах нашего «Н»: «лучше иметь одну крепость, хорошо подготовленную, чем десять необеспеченных». И слабая крепость в целостной (везде выделено М. В. Алексеевым. – А. О.) системе и сочетании имеет значение; сильная да одинокая пользы не принесет»86. Впервые генерал ясно и точно высказал свое отношение к военному министру и императору (наш «Н»). В бедах его фронта были виноваты те, кто принимал решение о разоружении крепостей, за исключением Новогеоргиевска.

Именно на эту крепость возлагалось так много надежд, она притягивала к себе внимание Ставки и штаба фронта. 7 (20) июля 1915 г. в Волковыск приехал Верховный главнокомандующий. Великий князь колебался: с одной стороны, он понимал, что Новогеоргиевск не полностью подготовлен для обороны, тем более в современных условиях; с другой – он никак не мог решиться оставить его без боя: «.в массах народных это была твердыня, простое очищение которой было бы понято неблагоприятно. Все это очень усложняло решение. Душевные мотивы были за его оборону»87. В штабе фронта в общем не было разногласий по этому поводу: М. В. Алексеев, Ф. Ф. Палицын и В. Е. Борисов были спокойны и уверены в успехе прикрываемого линией Ивангород – Новогеоргиевск отступления.

Великий князь несколько раз возвращался к этой проблеме: «Дело не в Варшаве и Висле, и даже не в Польше, а в армии. Противник знает, что у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому активно действовать мы не в силах, и поэтому, чтобы сохранить России армию, должны ее вывести отсюда. Массы, к счастью, это не понимают, но в окружающих чувствуется, что назревает что-то неладное. Надежда удержаться нас не оставляет, ибо нет ясного сознания, что пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения (выделено мной. – А. О.)»88. Решение давалось нелегко, к этой проблеме скоро пришлось возвращаться опять.

3 (16) августа в Волковыск вновь приехал Николай Николаевич с Н. В. Рузским и М. Д. Бонч-Бруевичем. На совещании, где обсуждалась идея создания нового Северного фронта с Н. В. Рузским во главе, они в очередной раз выступили против оставления крепости Ковно89. Оборона Новогеоргиевска могла иметь значение только в том случае, если русский фронт не откатится слишком далеко на восток. Верховное командование намеревалось занять оборону по заранее укрепленной линии Ковель – Августово, что значительно увеличивало важность удержания линии Немана90. Между тем на начальном этапе войны крепости Ковно, Осовец и Гродно были существенно ослаблены. Их гарнизоны были взяты на фронт и замещены ополчением, слабо или практически вообще не обученным, во всяком случае неподготовленным для ведения крепостной войны. Для нужд фронта изымались крепостные запасы снарядов.

В результате, когда возникала опасность тому или иному укрепленному пункту, он оказывался практически без боеспособных частей. Формированием нового гарнизона Ковно, например, командование 10-й армии и Ставка занялись только после поражения в Августовских лесах в феврале 1915 г. и закончили лишь к началу лета. За исключением Ивангорода и Осовца, которые были атакованы противником в самом начале войны, когда в составе их гарнизонов еще присутствовали штабы и части, знакомые с крепостями и техникой крепостной войны, и имели фланговое прикрытие полевых частей, ни одна русская крепость не оправдала возлагаемых на нее надежд91.

Теперь, в обстановке германского наступления, велась лихорадочная работа. В тылу русских войск, в районе Гродно, Бреста, Белостока население и военнопленные, в основном австрийцы, ремонтировали дороги, устанавливали колючую проволоку, рыли окопы; крепости лихорадочно приводились в порядок92. Естественно, подготовить эти укрепления к длительной успешной обороне в такой обстановке было сложно. Но почему тогда М. В. Алексеев вообще собирался оборонять Новогеоргиевск? Ведь было ясно, что ценность подобных дивизий весьма невелика и собранные таким образом батальоны, даже полевые, не смогут эффективно обороняться.

Это решение было в какой-то степени неизбежным. Огромные запасы крепости практически невозможно было вывезти. Варшавский генерал-губернатор генерал-лейтенант князь П. Н. Енгалычев считал, что для эвакуации Варшавы требовалось 2 тыс. вагонов, а для эвакуации Новогеоргиевска – еще 1 тыс. Примерно ту же цифру – 200 поездов – дал инспектировавший крепость Ф. Ф. Палицын. Решить две эти задачи одновременно со снабжением фронта железные дороги не могли. Кроме того, вывоз крепостного имущества затруднялся неудобной конструкцией станций (слишком узкие перроны) и отсутствием подъездных железнодорожных путей к фортам93. Есть и другое объяснение отказу М. В. Алексеева эвакуировать крепость. По словам В. Е. Борисова, который якобы был сторонником полного отхода, М. В. Алексеев на докладе, во время которого принималось решение о судьбе Новогеоргиевска, заявил, что «он не может взять на себя решение бросить крепость, над которою в мирное время так много работали»94.

Словам В. Е. Борисова, как всегда, очень трудно доверять. Так, по его логике, М. В. Алексеев не мог взять на себя ответственность за одно непопулярное решение и поэтому сознательно поставил в безвыходное положение почти 100-тысячный гарнизон с 900 орудиями. При этом М. В. Алексеев не хотел рисковать оставлением в Ивангороде гораздо меньшего числа войск с 300 орудиями. Инспекционная поездка Ф. Ф. Палицына в Новогеоргиевск была затеяна, по его словам, с одной только целью: еще раз убедиться в правильности выбранного решения оборонять эту крепость. 7 (20) июля, после очередного приезда Николая Николаевича (младшего), Ф. Ф. Палицын отметил в своем дневнике: «Новогеоргиевск получит гарнизон и, если окажется возможным, ему подвезут и патроны. Бобырь нервничает, что видно из его просьб»95. Даже неуверенность коменданта крепости в благополучном исходе обороны не изменила решимости М. В. Алексеева. Для этого должна была быть другая, более веская причина.

Останавливаться на старых позициях также было нельзя. Немецкое командование, стремясь использовать задержку русских войск на левом берегу Вислы, начало подготовку охвата основных сил Северо-Западного фронта со стороны Немана. Со своей стороны, М. В. Алексеев тоже начал подготовку флангового контрудара, стремясь реализовать принцип обхода обходящего. В районе Вильны начался сбор армейской группы96. Однако для этого требовалось время. Найти войска для формирования данной группы уже было непросто. У начальника штаба Ставки созрел план: по мере отхода Северо-Западного фронта на левый берег Буга и сокращения линии фронта вывести из боевой линии Гвардейский корпус и, сосредоточив его в Бресте, перебросить по железной дороге под Вильной. Вместе с тем Н. Н. Янушкевич предлагал М. В. Алексееву выделить туда одно из полевых управлений армии и одно корпусное управление. Верховный главнокомандующий пытался довести группу до уровня армии, хотя там собиралось пока всего четыре дивизии. Но Михаил Васильевич не выполнил этот приказ, так как, по его мнению, вывод 27 тыс. штыков Гвардейского корпуса из 3-й армии, имевшей общий состав в 90 тыс., в сложившейся ситуации был невозможен. Ослабленная таким образом армия явно не смогла бы сдержать фронт97.

Группа еще не была собрана, но уже начались разногласия между штабом фронта и Ставкой. Это отнюдь не способствовало ее быстрому сосредоточению. При принятии плана получилось так, что штаб Северо-Западного фронта надеялся на резервы Ставки, а та, в свою очередь, попыталась собрать группировку, по привычке выдергивая из состава фронтов отдельные корпуса. Но кроме этих разногласий и отсутствия стратегических резервов существовали и другие сложности. Часть железнодорожных коммуникаций русского тыла была уже прервана, часть перегружена в связи с эвакуацией. Для сосредоточения сил в Виленском районе необходимо было, во-первых, выиграть время у противника, а во-вторых, прикрыть собиравшуюся группировку. Первую задачу должен был решить Новогеоргиевск, а вторую – Ковно. Этой задаче отвечала и картина железнодорожных линий, пересекавших реки Неман, Нарев, Висла в районах прифронтовой полосы этого времени, проходившей по линии Осовец – Ломжа – Брок – Венгров – Любартов – Ковель. Оборона Осовца в это время приобретала особо важное значение: он прикрывал отступление нескольких армий, тыловые дороги были перегружены, войска утомлены.

24 июля (6 августа) в четыре часа утра немцы провели газовую атаку на Осовец. 30 батарей (несколько тысяч газовых баллонов) дали мощную волну. Через 5-10 минут легкий ветер принес на передовые русские позиции облако высотой в 11–13 метров – газовая атака оказалась внезапной. Стояла холодная и сырая погода, с обычным для этого района туманом. Разведывательные партии и секреты стали первыми ее жертвами – они погибли, не успев поднять тревогу. Облако газа прошло до 19 км в тыл, и только после 11 км его отравляющее действие стало ослабевать. До этого волна выжгла всю растительность. Гарнизон, имевший для защиты только слабые противогазовые повязки, понес огромные потери. Не помогали и спешно разведенные костры, пламя которых считали действенным дезактиватором. К счастью, на фортах люди могли укрыться в плотно закрытых помещениях; кроме того, газ, пройдя через болота и наполненные водой рвы, начал уже терять свою силу.

Передовая позиция, на которой оборону держали восемь рот (из них три ополченские), приняла на себя основной удар. Здесь из 1500 человек остались не более 200, способных действовать. Немцы были полностью уверены в успехе, пленные потом показывали, что перед штурмом им дали приказы о сборе обозов и выделили похоронные команды. Против двух русских батальонов было выделено 12. Атакующие почти без потерь прошли через три проволочные линии и начали овладевать передовыми позициями. Однако оставшиеся в живых защитники вскоре оказали им серьезное сопротивление. Атака застопорилась, тем временем крепостная артиллерия вмешалась в бой и отсекла вторую и третью волны немецкой пехоты. Контрудар сохранившей боеспособность части гарнизона заставил отступить с передовых позиций и первую волну. В результате немецкая атака была отбита, оборона восстановлена к 10 часам утра, а к 11 часам бой полностью затих98. 9 августа немцы взяли Ломжу, но развить свой успех не смогли.

Германская армия, условно действуя по правому берегу Вислы, оказалась в это время оторванной от своих баз снабжения. Во всяком случае, она не имела с ними прочной железнодорожной связи. При отступлении русские войска тщательно уничтожали железные дороги. Даже в начале сентября 1915 г., по свидетельству М. Гофмана, они еще не были восстановлены99.

Существовало всего четыре железнодорожных моста, которые могли быть использованы немцами с этой целью, при этом один в Варшаве через Вислу был взорван отступавшими русскими войсками, а второй в Новогеоргиевске через Нарев прикрывался русской крепостью. Таким образом, железнодорожные коммуникации германских войск на правом берегу Вислы с Силезией и Восточной Пруссией прерывались в этих точках. Еще один мост на Бобре по линии Брест-Литовск – Летцен прикрывал Осовец, а мост на Немане – Ковно у самой крепости был легко проходимым, да и лето 1915 г. выдалось на редкость засушливым. Болота пересохли, и по возвышенностям там могла пройти пехота и даже легкая артиллерия. Командование приняло решение вынести передовые позиции на 12–15 км вперед, на пересохшие болота100.

Существовал еще железнодорожный мост через Неман у Гродно и Олиты, но они, во-первых, на этот момент находились в тылу русской армии, во-вторых, также были прикрыты крепостями, и в-третьих, не были напрямую связаны с железными дорогами, ведущими в Германию. Все это, как мне представляется, должно иллюстрировать замысел М. В. Алексеева и то внимание, которое он уделял Новогеоргиевску и Ковно. Как и во время Варшавско-Ивангородской операции, он надеялся организовать фланговый удар, прикрываясь крепостями для формирования обходящей армии. Задачу взятия Новогеоргиевска германское командование поручило генералу Гансу фон Безелеру, взявшему осенью 1914 г. Антверпен. Он и его начальник штаба полковник Т. фон Зауберцвейг слыли специалистами в решении такого рода задач101. Может быть, именно потому что германское командование разглядело угрозу сложившегося положения, оно поставило перед Г. фон Безелером задачу взять Новогеоргиевск в кратчайший срок и во что бы то ни стало102.

Не доверяя коменданту первой крепости генералу Н. П. Бобырю, М. В. Алексеев решил в последний момент заменить его генералом А. В. фон Шварцем. «Он ехал туда из штаба С.-З. фронта, как на верную смерть; когда он вышел из кабинета Алексеева, то много раз и тяжело прощался с окружающими, напр., с С. М. Крупиным (адъютантом М. В. Алексеева. – А. О.) – трижды; с дороги он дал телеграмму, что заболел»103. Именно в негодном командном составе, которому были поручены крепости, А. В. фон Шварц видел причину того, что случилось потом. В мае 1916 г. он говорил: «Не крепости отжили у нас свой век, плохи у нас коменданты! Посудите сами: современная крепость, это такой сложный организм, управление каким требует специальных знаний. Комендант должен быть инженером или, во всяком случае, артиллеристом. У нас что ни комендант, то генерал от кавалерии; в большинстве они люди совершенно необразованные; крепость у нас в верхах рассматривалась, как какая-то аренда под старость, пенсии для обветшавших генералов. Результаты налицо!»104.

«Новогеоргиевск, – вспоминал Э. Людендорф, – был, может, последней крепостью с поясом фортов, которая была взята после полного обложения»105. Г фон Безелер был назначен командующим осадным корпусом 21 июля 1915 г. В его распоряжении находились войска слабого качества и состава – ландштурм. Однако мораль немецких войск была высока. Их поддерживала сильная артиллерия: шесть 420-мм гаубиц, девять 305-мм гаубиц, одна 150-мм длинноствольная пушка, 11 батарей тяжелых полевых гаубиц, две батареи 100-мм и по одной батарее 120-мм и 150-мм орудий. На 4 км атаки немцы смогли сосредоточить 35 батарей тяжелой артиллерии, не считая полевых орудий. Г фон Безелер надеялся на то, что отступавшие русские войска будут обладать низкой моралью и «что сказочное действие немецких и австрийских мортир (30,5 см и 42 см) потрясло совершенно веру гарнизона в силу сопротивления долговременных крепостных верков»106.

Новогеоргиевск начал строиться после восстания 1830–1831 гг., когда были возведены цитадель, земляные укрепления и казармы на 40 тыс. человек. Она модернизировалась в 1880, 1892 и 1911 гг. и включала в себя крупный населенный пункт Новый Двор. Последний раз внешний пояс фортов был укреплен по системе К. И. Величко на основе березанских опытов в крепости Очаков. Форты № 14, 15 и 16, укрепление № 8, где эти работы к началу войны были почти закончены, имели бетонные казематы, которые могли выдерживать даже попадания 16-дюймовых фугасов107. Однако среди ее 16 фортов и восьми опорных точек по обоим берегам Вислы по фронту до 42 верст преобладали кирпично-земляные укрепления. Они не могли выдержать обстрел орудий калибром свыше 6 дюймов. Правда, как и в других крепостях, с началом войны здесь были форсированы работы по укреплению обороны108. Два пояса фортов окружали цитадель: первый – в 3–6 км от цитадели, второй – в 7–8,5 км. На линии новых фортов перед войной было построено несколько опорных пунктов и батарей. Шесть фортов второй линии имели законченную бетонную кладку, три опорных пункта были забетонированы на две трети. Таким образом, вторая, основная линия обороны к 1914 г. была готова примерно наполовину.

На вооружении крепости летом 1914 г. находилось 1099 орудий (полагалось 934) и 208 пулеметов (полагалось 304). 60 % всего вооружения составляли 644 орудия дальней обороны. Новых орудий было 15 % от всего вооружения (156 орудий) и около 25 % дальнобойных орудий. Только навесной огонь могли вести 24 % дальнобойных орудий (124 орудия). Вообще орудий, способных вести навесной огонь, было 400, то есть 62 % всех орудий дальнего боя109. Однако, как уже говорилось, крепостная артиллерия была ослаблена изъятиями для нужд фронта. В феврале 1915 г., например, генерал-майор Али-ага Шихлинский по приказу Н. В. Рузского вывел из крепости два дивизиона 6-дюймовых гаубиц, а также несколько 42-линейных (4,2-дюймовых) орудий, которые были отправлены во 2-ю армию. Правда, перед началом обложения в крепость было перевезено несколько 10-дюймовых орудий, снятых с кронштадтских береговых батарей. Артиллерийские позиции были лишь частично бетонированы, большую их часть защищали только земляные насыпи, зато все они были хорошо замаскированы. Нигде в крепости, кроме наблюдательных пунктов, не было ни броневых плит, ни куполов110.

В крепости был новый комендант – генерал Н. П. Бобырь; произошла и смена начальника штаба: генерал-майор А. Г Елчанинов был переведен на командную должность, а обязанности начальника штаба крепости исполнял генерал-майор Н. И. Глобачев. Самое главное – в крепость был назначен и новый начальник инженеров полковник Н. В. Короткевич-Ночевный, сменивший генерал-майора В. А. Гиршфельда непосредственно перед осадой. Еще хуже дело обстояло с гарнизонными частями. «Постоянного пехотного гарнизона крепость не имела, – вспоминал генерал-квартирмейстер Ставки, – да по условиям войны и не могла иметь. Трудно было бы удерживать в крепости ее гарнизон в то время, когда впереди, в поле шли ответственные операции. Это было бы нарушением одного из основных правил стратегии о разумном сосредоточении всех сил к месту решительного боя. Но все же надо сказать, что в Новогеоргиевске пехотные части менялись излишне часто и, в конце концов, в состав этого гарнизона по распоряжению главнокомандующего Северо-Западным фронтом вошли дивизии очень слабых боевых качеств, из которых две (ополченские) не закончили даже своего формирования. От всех этих дивизий нельзя было, конечно, ожидать проявления высокого воинского духа»111. В новый гарнизон вошли две пехотные дивизии – 58-я и 63-я, одна кавалерийская – 14-я, две дивизии ополчения и технические части. Численность дивизий колебалась от 10 до 14 тыс., всего гарнизона – около 100 тыс.112

Как следует из телеграммы М. В. Алексеева Н. Н. Янушкевичу от 20 июня (3 июля), Михаил Васильевич предвидел немецкий удар на Новогеоргиевск и предпочтительным считал ввести в верки крепости 48 отдельных полевых батальонов113. На способность Новогеоргиевска задержать германское наступление и тем самым дать возможность прийти в себя отступающей русской армии надеялись и в Ставке Верховного114. М. В. Алексеев хотел сохранить для фронта действующие армейские организмы и поэтому был против включения в состав гарнизона крепости 27-го корпуса и 50-й дивизии, и это было вполне естественно в сложившейся ситуации. От Ломжи до Влдавы на фронте находилось 23 русских корпуса, но в среднем их численность составляла только 12 тыс. человек при мизерном снарядном запасе. В 1-й армии армейский снарядный запас составил всего 60 единиц. Поэтому, в конце концов, в крепость были введены дивизии второй линии – 58-я и 63-я и ополчение. В штабе знали, что боеспособность 63-й дивизии и ополченских частей весьма невелика115.

«Помимо ополчения, – вспоминал А. А. Брусилов, – которое как боеспособная сила было ничтожно, в состав гарнизона этой крепости была послана из моей армии, по назначению главнокомандующего, одна второочередная дивизия, которая была взята мною в тыл для пополнения. В ней оставалось всего 800 человек; начальником дивизии вместо старого, получившего корпус, назначен был генерал-лейтенант де Витт, который, очевидно, не успел познакомиться ни с кем из своих подчиненных, да и его никто не знал. К нему подвезли для пополнения… около 6 тысяч ратников ополчения, а для пополнения офицерского состава – свыше 100 только что произведенных прапорщиков. И вот, не дав ему даже времени разбить людей по полкам, а полкам сформировать роты и батальоны, всю эту разношерстную толпу засунули в вагоны и повезли прямо в Новогеоргиевск; там их высадили как раз к тому времени, когда немцы повели атаку на эту крепость»116. Крепость лихорадочно снабжалась боеприпасами: даже перед полным ее блокированием в Новогеоргиевск на автомобилях было завезено 2 млн винтовочных патронов, ускоренными поставками удалось поднять продовольственные запасы гарнизона до полугодовой нормы117.

Теперь на Новогеоргиевск и Ковно возлагались особые надежды русского командования – в Ставке рассчитывали, что первая крепость продержится в полной блокаде до перехода русской армии в контрнаступление, то есть не менее полугода118. Для успеха такого контрнаступления необходимо было удержаться на линии Ковель – Августово, сохранить контроль над Неманом. С прорывом немцев на восточный берег реки возникла бы угроза глубокого обхода в тыл наших армий. В таком случае единственным способом избежать окружения стало бы быстрое отступление до линии Рига – Двинск – Молодечно – Слуцк. Из имевшихся на Немане двух железнодорожных мостов один (у Олиты) был взорван нашими войсками при отходе. Следовательно, оставалась единственная действующая железнодорожная переправа в Ковно, владение которой предоставляло немцам возможность направить значительные массы на Вильну и выйти в тыл русским войскам в районе Минска. Значение оборонительных позиций на правом фланге русского фронта значительно возрастало119.

Ключевыми пунктами этих позиций становились на данный момент Ковно и Новогеоргиевск. Самым трагическим образом на готовности этих крепостей к обороне сказалось то, что и войска, и даже старшие офицеры были слабо знакомы с местностью. Это приводило к неуверенности, потере ориентации, слабому знакомству с оборонительными сооружениями. Трагические случайности в этой ситуации были неизбежны, они становились закономерностью. В ночь с 4 на 5 (с 17 на 18) июля полковник Н. В. Короткевич и начальник обороны северного сектора, где немцы позже и повели главную атаку, полковник Худзинский отправились на автомобиле в поездку с целью ознакомления с сектором.

В это время 58-я дивизия должна была войти в крепость, а 14-я кавалерийская – выставить посты. Несогласованность между командованием и незнание местности привели к путанице. Посты на дороге не были вовремя выставлены, и автомобиль со старшими офицерами наскочил на германский кавалерийский разъезд. Раненный в руку шофер не справился с управлением, машина съехала в канаву. Короткевич и Худзинский были убиты, сопровождавшие их военный и гражданский инженеры и водитель машины ранены и попали в плен. В портфеле Н. В. Короткевича-Ночевного баварские кавалеристы взяли ценнейший трофей – план крепости крупного масштаба, на котором были подробно нанесены все укрепления. Если учесть, что с 1911 г. немцы не имели достоверной информации о фортификационных работах в Новогеоргиевске, а с началом войны самые скудные ее источники пресеклись, то для осаждавших это была огромная удача120.

В этот же день гарнизон предпринял попытку вылазки, которая была отбита. Части, собранные в крепости, не годились для ведения активных наступательных действий. Тем не менее именно в этот день решалась судьба Пултуска, под которым русские войска попытались перейти в контратаку, и удар из Новогеоргиевска должен был помочь ей. Срыв комбинированного удара привел к тому, что 24 июля русские войска были вынуждены эвакуировать Пултуск. У северного сектора крепости начались артиллерийские дуэли. Эффективность огня немцев резко возросла. Однако и русские артиллеристы действовали весьма успешно. Два 10-дюймовых береговых орудия «Царский дар», установленных на фортовой группе № 15, так точно обстреливали немецкую 420-мм батарею, что принудили одну из этих мортир к молчанию. Немецкое командование даже отдало приказ о выселении всех жителей местечка Насельск, которых заподозрили в том, что они по телефону корректируют огонь русских орудий121.

Русские войска под непрерывным обстрелом, который не останавливался даже ночью, 14–18 (27–31) июля 1915 г. успешно отбивали атаки противника, однако их собственная попытка атаковать Насельск 18 (31) июля опять закончилась неудачей. В ночь с 25 на 26 июля (с 7 на 8 августа) Новогеоргиевск был полностью блокирован. К этому времени немцы уже начали наступать на Ковенскую крепость. Здесь 40-м корпусом генерала Карла Лицмана действовала 10-я армия генерала Г фон Эйхгорна122. «Еще ни одна крепость не была атакована с такими ничтожными средствами, – вспоминал Э. Людендорф, – но войска, предназначавшиеся для атаки, были воодушевлены бодрым духом своих вождей»123. Решившись на ускоренную атаку, командир корпуса рассчитывал только на превосходство своих войск над оборонявшимися и сознательно шел на риск. Штурм начался 21 июля, а накануне К. Лицман сказал своему начальнику штаба: «Только от успеха зависит, предстанем ли мы перед критикой как герои или как глупцы. Если завоюем Ковно, восхвалят нашу храбрость, но если потерпим неудачу, то спросят с негодованием: «Как такой осел дошел до генерала? Как мог подобный невежда, совершенно не знающий основных правил осадной войны, быть директором Прусской Королевской военной академии?»124.

Состояние укреплений Ковно было далеко не идеальным. Главная линия обороны (так называемый занеманский фронт крепости, форты № 1–5, промежуточные укрепления № 1–3 и участок обороны по реке Вилия, форты № 6–7) была построена в 1883 г. Пороховые погреба, убежища для людей и стены были кирпичными. Лишь форт № 8 в 1888 г. был срыт и заново возведен из бетона, а после Русско-японской войны несколько модернизированы форты № 1–3: кирпичные стены были заменены бетонными, но недостаточной толщины. Только форт № 9, возведенный одновременно с модернизацией старых построек, был вполне современным125.

Поскольку форты занеманского фронта находились всего в пяти верстах от моста через реку, комендантом крепости генералом В. Н. Григорьевым было принято решение выдвинуть оборону этого наиболее опасного участка вперед и построить здесь несколько укрепленных линий. Благодаря этому ускоренная атака крепости стала невозможной – немцам пришлось потратить более трех недель на овладение передовыми позициями126. Часть из этих укреплений имела специфический недостаток всего, что создавалось на скорую руку: окопы и редуты были построены наспех и не давали надежной защиты, немецкая пехота при атаке легко перепрыгивала через некачественно установленные проволочные заграждения и т. п.127 Гарнизон крепости, как и в Новогеоргиевске, также не был многочислен, но не подготовлен к решению поставленных перед ним задач – он слишком часто менялся128. «В момент штурма, – вспоминал полковник В. Н. фон Дрейер, – Ковна была занята какими-то второочередными частями, никогда прежде не видевшими крепостных верков»129.

В гарнизон крепости входили 1-й и 4-й пограничные полки, шесть дружин 96-й ополченской бригады, два батальона 495-го полка, 68-й и 71-й запасные батальоны, две конных Таурогенских сотни (1-й отдел), пять дружин 102-й ополченской бригады, 73-й запасный батальон, одна рота 72-го запасного батальона (2-й отдел), один батальон 496-го полка и 72-й запасный батальон (3-й отдел), по три батальона 493-го и 494-го полков, один батальон 495-го полка, два батальона 496-го полка, морской батальон, 14-я ополченская и 3-я Таурогенская сотни. В резерве находились 2-й и 3-й пограничные полки, полк Стрелковой школы, три сотни конного Рыпинского полка, 7-я Ковенская рабочая дружина, четыре дружины 31-й ополченской бригады и 42 казачьих сотни130. Как видно из этого списка, большая часть гарнизона действительно состояла из ополчения и второразрядных частей, не имевших навыка действий в обороне и не знавших крепости. Только пограничники, морской батальон и полк Стрелковой школы – седьмая часть гарнизона имели боевой опыт и могли использоваться в качестве активных частей. Вооруженные берданками ополченцы поначалу вообще предназначались лишь для проведения работ131.

Часть тяжелой крепостной артиллерии Ковно была эвакуирована непосредственно перед началом германского наступления по предложению главнокомандующего фронтом132. И тем не менее на верках Ковно находилось 1357 орудий, в основном старых крепостных, образца 1867 и 1877 гг. Впрочем, имелось большое количество полевых орудий, 6-дюймовые орудия Канэ, новые 6-дюймовые пушки и крепостные гаубицы и две 10-дюймовые пушки с дальностью стрельбы свыше 18 км, что превышало дальнобойность имевшейся у противника артиллерии133. В начавшихся боях сразу же проявились недостатки плохо подготовленного гарнизона Ковно. Немцы отмечали слабую способность его войск переносить огонь тяжелой артиллерии134, едва обученная и плохо вооруженная русская пехота не принимала штыковых ударов и бросала окопы при приближении германцев на тысячу шагов. Хорошо дрались только крепостные артиллеристы135.

Традиционно сильными показали себя в боях на флангах крепости и ее передовых позициях части 3-го Сибирского корпуса. К 25 июля все атаки противника здесь были отбиты. Немцы сумели возобновить их только через четыре дня136. Время им было необходимо для подтягивания осадного парка. Под Ковно у немцев имелось только две батареи 420-мм орудий, так как основная масса осадного парка была задействована под Новогеоргиевском137. Однако это была мощная сила: вес снаряда 420-мм орудия равнялся 930 кг, разрывной снаряд весил 106 кг, и его взрыв оставлял воронку от 8 до 13 метров в диаметре и от 2,5 до 6 метров в глубину138. С 29 июля немцы уже безостановочно атаковали Ковно. Утром 6 августа начался обстрел русских позиций тяжелой и сверхтяжелой артиллерией противника. Тем не менее успехи войск К. Лицмана были весьма скромными: с 21 июля по 8 августа немцы оттеснили оборонявшихся с первой линии, а позади русских войск существовало еще семь линий139.

Великий князь, будучи еще вполне уверен в успехе обороны, 27 июля (9 августа) отправил коменданту крепости генералу В. Н. Григорьеву телеграмму: «Сердечно благодарю персонал лазарета от моего имени за молитвы и поздравление. Передайте доблестному гарнизону мою горячую благодарность за отбитие штурма. Уверен, что гарнизон с честью будет отстаивать крепость и с помощью Божией отразит все штурмы. Твердо на Вас надеюсь, что Вы (то есть Григорьев. – А. О.) проявите необходимую твердость, будете поддерживать в войсках гарнизона геройский дух. Генерал-адъют. Николай»140. Верховный главнокомандующий надеялся на коменданта, однако М. В. Алексеев не разделял этих надежд, хотя все же не решился удалить В. Н. Григорьева141.

К. Лицман настаивал на присылке подкреплений, а неудачи его первых действий вызывали сильное неудовольствие Г фон Эйхгорна. Осадная армия усилила свой натиск на русские позиции. Немецкие атаки чередовались контрударами сибирских стрелков142. 28–29 июля (10–11 августа) Ставка сообщила об удачном отражении штурмов Ковно и успешной артиллерийской дуэли под Новогеоргиевском143. На самом деле обстановка была далеко не столь радужной. С 8 августа германская артиллерия сосредоточила свой огонь по фортам Ковно. Их укрепления могли служить убежищем от орудий калибром не свыше 210 мм, а 305-мм и 420-мм снаряды проникали в них, по словам участника обороны генерала Г. Ф. Чернявского, «как палец в масло». К 12 августа форты № 1–3 и промежуточные укрепления № 1–6 занеманской группы были практически уничтожены144. Положение становилось опасным.

Из Ковно в Вильну устремились массы беженцев: с 1 по 7 (с 14 по 20) августа туда пришли около 25 тыс. человек, забивая дороги и распространяя слухи о чудовищной силе германской тяжелой артиллерии, от разрыва

снарядов которой стоял такой шум, что под городом люди не могли услышать друг друга145. Вплоть до 2 (15) августа Ставка сообщала о тяжелых боях под крепостью, при этом особо отмечалось, что штурмы противника отбиваются146. 16 августа немцы приступили к штурму фортов занеманской группы, последовательно занимая их руины. К вечеру вся линия обороны на этом участке была занята противником147. Сообщение Ставки от 4 (17) августа не оставляло сомнений в том, что произошло: «У Ковны бои приобрели чрезвычайно напряженный и упорный характер. Противник в течение 2 и 3 августа, тщательно подготовив атаку тяжелой артиллерией всех калибров до 16 дм включительно, употреблял все усилия овладеть штурмом укреплениями левого берега Немана. К вечеру 3-го ему удалось овладеть сильно разрушенным огнем фортом и прорваться в промежутке между некоторыми другими фортами Западного фронта. Бой продолжается»148.

К. Лицман и Г фон Эйхгорн опасались контратаки русских войск, однако ничего подобного не произошло. Гарнизон, державшийся в течение почти 27 дней, утратил стойкость. С вечера 16 августа русские войска спешно покидали город149. Значительные потери среди боеспособных частей гарнизона сократили их численность вдвое. Ополчение, теряя в лице этих солдат опору и образец, начало разлагаться. Все зависело от того, получит ли гарнизон подкрепления, которые накануне просил у Ставки В. Н. Григорьев150. Отступление быстро приобрело неорганизованный характер, в тылу противнику еще оказывали сопротивление остатки гарнизонов фортов и ряд частей, сохранивших порядок, но большая часть отступавших частей, перемешиваясь по дороге друг с другом, с обозами и гражданскими жителями, превращалась в неуправляемую массу. Попытка коменданта остановить ее и вернуть на позиции непосредственно у города не имела успеха151.

Утром 4 (17) августа генерал покинул крепость под предлогом необходимости наведения порядка среди отступавших войск и остановился в 25 верстах в тылу152. Управление обороной прекратилось. В этот день войска К. Лицмана овладели восточными фортами крепости и самим городом. М. В. Алексеев рассчитывал на более продолжительное сопротивление, он писал сыну: «…комендант Ковны совсем струсил и бросил крепость дней на 5–7 раньше, чем было можно»153. Он еще надеялся на удержание правого берега Немана с опорой на линию оставшихся фортов восточного сектора крепости, однако реализовать этот план в обстановке начавшегося хаоса не удалось154. В ночь с 17 на 18 августа было покончено с последними фортами Ковенской крепости на левом берегу Немана, которые еще удерживали русские войска. Перед своим уходом они сожгли все городские фабрики и взорвали все мосты через реку. 5 (18) августа в руках нашей армии остались лишь форты на правом берегу Немана155, но их очищение было вопросом времени. 6 (19) августа Ставка признала факт потери города156. Немцы торжествовали победу. М. Гофман отмечал: «.почти против желания, во всяком случае без подкреплений, мы взяли Ковно в десять дней (от начала бомбардировки тяжелой артиллерией. – А. О.)»157.

Тяжелым было и положение Новогеоргиевска. 31 июля (13 августа) здесь начался тяжелый «артиллерийский бой»158. Немцы активно обстреливали форты № 15 и 16 и укрепление № 8. Однако их попытки атаковать эти пункты были отбиты. При атаке форта № 15 оборонявшиеся взорвали 25 предварительно заложенных фугасов, что привело к большим потерям среди немецкой пехоты. Артиллерийский обстрел продолжался. Форт № 15 был до такой степени окутан пылью и дымом от снарядов противника, что гарнизон буквально задыхался. Оборонявшие форт две роты 249-го Дунайского полка во главе с капитаном Григоревским к вечеру 3 (16) августа сократились в четыре раза. К ночи этого дня немцы, используя значительное превосходство в силах, овладели фортом. Телефон, телеграф вышли из строя, для связи русским войскам пришлось пользоваться почтовыми голубями. Попытка оказать погибавшему гарнизону помощь наскоро собранным резервом сорвалась. Офицер, который вел подкрепление, плохо ориентировался на местности и, заблудившись, привел свою колонну в форт № 3. Возникла угроза выхода немецкой пехоты в тыл остальным фортам. Генерал Н. П. Бобырь приказал отступать, и 5 (18) августа немцы вошли в очищенный форт № 16159.

«По донесениям коменданта Новогеоргиевска, – записал в этот день своем дневнике великий князь Андрей Владимирович, – самые лучшие форты № 15 и 16 совершенно разрушены, и вся артиллерия подбита. Гарнизон фортов заперся в бетонных укрытиях. На выручку посланы войска, но, по-видимому, прорыв этой линии, большие потери и разрушения на остальных фортах создают весьма тяжелое положение, чего не скрывает сам комендант»160. В восемь часов вечера следующего дня немцы вошли в цитадель. Комендант приказал взрывать мосты и казармы. Пожары, взрывы складов боеприпасов, по силе своей напоминавшие землетрясение, потеря связи – все это привело к деморализации частей гарнизона, который пришел в хаотическое состояние. По словам очевидца, «царили полная неизвестность, смятение, анархия, мародерство, носились всевозможные слухи. Сообщение с цитаделью и вообще с начальством было рано прервано и приходилось действовать по усмотрению»161.

Часть младших начальников настаивала на попытке прорыва, но в их распоряжении не было организованных частей. Сопротивлявшиеся еще форты южного сектора всю ночь с 5 на 6 (с 18 на 19) августа обстреливали цитадель и сданные немцам укрепления. В этой обстановке генерал Н. П. Бобырь выслал парламентера. Г. фон Безелер выслал в крепость автомобиль, на котором русский комендант был отвезен в Зегрж, где находился штаб осаждающего корпуса. По одному из свидетельств, Н. П. Бобырь поначалу отказался подписывать приказ о капитуляции, мотивируя это тем, что крепость была взята штурмом. На это Г. фон Безелер ответил, что в случае отказа и продолжения сопротивления южного сектора обороны все пленные будут расстреляны162. 19 августа Новогеоргиевск капитулировал. При вхождении в крепость, по свидетельству русского военного врача, по отношению к пленным «была проявлена немцами масса издевательства, грубости, насилия и даже зверства»163.

Перед сдачей крепость успело покинуть пять самолетов. Летчики эвакуировали крепостной штандарт и Георгиевские кресты. Один из них был подбит под Барановичами батареей охраны Ставки. Попытки воспользоваться наблюдательными аэростатами для эвакуации были не столь удачными – часть из них ветер отнес под Люблин, где уже стояли австрийцы164. В плен попали 85 тыс. человек, немцы взяли в качестве трофеев 700 орудий165. Сама операция никак не повлияла на активность германского Восточного фронта. 18 августа под крепость приехал кайзер. Вместе с П. фон Гинденбургом и его штабом он въехал в Новогеоргиевск, осматривая трофеи и специально построенных русских пленных. Э. Людендорф, внимательно осматривавший укрепления, отметил разрушительный характер действий тяжелой осадной артиллерии и плохой способ постройки укреплений. Гарнизон перед капитуляцией все же успел поджечь строения и запасы крепости и перестрелять всех лошадей. Сцена потрясла П. фон Гинденбурга своей жестокостью166.

Потрясена была и Ставка, которая надеялась, что крепость продержится как минимум два месяца167. Очевидный факт – крушение этих расчетов в Барановичах не сумели признать сразу. 8 (21) августа Ставка еще сообщала о том, что немцы штурмуют цитадель Новогеоргиевска168. На следующий день штаб главковерха фактически сообщил о поражении: «Из Новогеоргиевска за 7 августа прямых сведений не получено. Предшествующие донесения, доставленные из Новогеоргиевска нашими летчиками, указывают, однако, что к ночи на 7 августа положение крепости стало столь трудным, что рассчитывать на дальнейшее сопротивление гарнизона нет возможности»169. Столь неприятное известие попытались смягчить одновременным сообщением Ставки и Морского Генерального штаба об успехах в Рижском заливе, откуда ушел флот неприятеля170.

Военный обзор, опубликованный в «Русском инвалиде» 9 (22) августа, был посвящен проблеме крепостей: «Ковна нами оставлена, нужно ожидать и утраты Новогеоргиевска. Как ни тяжелы для русских людей эти новые испытания, мы должны иметь в виду, что наши крепости ко времени начала войны далеко не были закончены постройкой и снабжением и что оборона крепостей в настоящее время вообще затруднилась до чрезвычайности. Успех многовековой борьбы между артиллерией и фортификацией в настоящее время решительно склонился на сторону первой. Могущество современного артиллерийского огня таково, что средства не только полевой, но и долговременной фортификации почти бессильны бороться с его разрушительной силой… Ныне крепости, по-видимому, могут с пользою и расчетом на успех работать лишь в сочетании с маневром полевых войск»171.

Это была совершенно верная оценка состояния дел, но неудача неизбежно ставила вопрос об ответственности. И в Барановичах почти сразу же нашли подходящий ответ. Н. Н. Янушкевич считал, что в падении крепости виноват гарнизон: «Бог знает, действительно ли одни германские пушки виноваты. Если бы сдалось 10 000 человек, а погибло 80 000, то я бы это так и объяснил себе. Но сдалось 80 000 человек, а погибло лишь 10 000. При таких условиях нельзя сказать, что Новогеоргиевск добросовестно исполнил свою задачу»172. Известие о падении Новогеоргиевска и Ковно произвело самое тяжелое впечатление на войска. Не стала исключением даже бодро державшаяся гвардия173. Потрясен был и М. В. Алексеев. Еще в день падения Ковенской крепости один из штабистов отметил: «На генерала Алексеева жалко смотреть. Он почти не спит и круглые сутки все работает»174. По свидетельству его адъютанта, получив известия о Новогеоргиевске, он сидел в своем кабинете, взявшись за голову, а потом полтора часа молился и только после этого вышел, внешне спокойный175.

О чем думал М. В. Алексеев? По его словам, летом 1915 г. он остро осознавал свою беспомощность, часто вспоминал Евангелие от Матфея – современникам этих событий вообще часто приходили на ум мысли о конце света176. Чаще всего Михаил Васильевич упоминал притчу о 12 неразумных девах. Может быть, он вспоминал причины падения Карса в 1877 г., изложенные им самим в 1903 г.? Во всяком случае, они очень похожи на причины падения русских крепостей в 1915 г.:

1) неспособность коменданта; дурное, равномерное распределение гарнизона по веркам крепости; отсутствие плана обороны вообще и по отдельным участкам в частности; неспособность определить направление главного удара;

2) невысокое нравственное состояние гарнизона;

3) несовершенство укреплений;

4) несоответственная организация охранения и разведки: «Заслуга дерзнувшего на штурм состоит прежде всего в том, что большая часть из этих отрицательных сторон обороны была замечена, изучена и на них основывался расчет на победу»177.

Расчет М. В. Алексеева на то, что крепость задержит движение немцев, не оправдался. Фельдмаршал П. фон Гинденбург отметил это в своих воспоминаниях, хотя, конечно, с падением Новогеоргиевска германские коммуникации между Варшавой и Млавой несколько упростились178. Стоила ли непродолжительная задержка на этих коммуникациях таких материальных и моральных потерь? Во всяком случае, маневр не успевшей еще собраться Виленской армейской группы русских войск был сорван. 16 августа в Волковыске Николай Николаевич (младший) провел совещание с М. В. Алексеевым, а через два дня великий князь категорически потребовал от Михаила Васильевича перебросить в Вильну Гвардейский корпус и еще два наиболее боеспособных корпуса со всеми приданными частями. М. В. Алексеев принял решение выделить 2-й Сибирский и 2-й Кавказский корпуса, которые в предыдущих боях понесли большие потери. Командующий фронтом, в свою очередь, требовал присылки подкреплений. Верховный главнокомандующий был твердо намерен собрать под Вильной новую 12-ю армию, которая сначала должна была обеспечить оборону этого участка, а затем перейти в контрнаступление. Конкретные задачи перед армией должен был поставить М. В. Алексеев179. Однако предварительный план штаба фронта переоценил возможность крепостей к сопротивлению. Отступление стало безальтернативным, и 15 (28) августа 1915 г. М. В. Алексеев писал сыну: «…нет достаточно сильного и готового кулака, чтобы дать этим приятелям сейчас же хороший удар в «морду». Живу от кризиса до кризиса»180.

Быстрое падение Ковно и Новогеоргиевска было совершенно неожиданным и для военного министра генерала А. А. Поливанова. Именно с этим событием он связывал необходимость дальнейшего отступления и оставления надежд удержать оборону по линии Неман – Белосток – Брест181. Уже 13 (26) августа 1915 г. Министерство иностранных дел известило русских представителей за рубежом о необходимости подготовить общественное мнение стран, в которых они служили, к тому, что оставшиеся русские крепости будут эвакуированы182. «Русское командование сильно преувеличивало, должно быть, ценность таких устарелых крепостей, как Новогеоргиевск, если оно решило оборонять ее и оставить в ней гарнизон в 80 тыс. человек. Горькие уроки, полученные русскими в Новогеоргиевске и Ковно, привели, очевидно, к тому, что русскими не было сделано даже попытки защищать более сильный Брест-Литовск», – отмечал М. Гофман и был прав183. Николай Николаевич (младший) был готов удерживать эту крепость, но при этом считал совершенно необходимым очистить Гродно и Усть-Двинск184. С трех сторон к Бресту подходили вражеские армии. От Ковеля шли австрийцы, от Варшавы и Осовца – германцы. Взятие же Ковно создавало угрозу окружения и не только для одного Бреста, но и для всего Северо-Западного фронта, который мог бы оказаться прижатым в районе Бреста – Кобрина – Пинска в Припятские болота. Ликвидировать эту угрозу можно было только контрфланговым движением, для которого не имелось свободных сил.

М. В. Алексеев решил не повторять недавней ошибки. 7 (20) августа 1915 г. Андрей Владимирович отметил в своем дневнике: «Участь Новогеоргиевской крепости повлияла на решение Алексеева бросить и Брест-Литовск»185. К такому же решению, по донесениям генерала В. де Лагиша, пришел и великий князь Николай Николаевич. Французский представитель при Ставке доносил: «Отныне ни одной крепости не будут защищать»186. Со стороны Нарева и Бобра немцы начали движение по правому берегу Буга, в направлении на Брест-Литовск. Удерживать его означало обрекать на окружение в этом районе как минимум одну армию. Фронт начал отходить на линию Гродно – Свислочь – Пружаны и далее на линию Рига – Вильна – Гродно187. Судьба старых крепостей была, судя по всему, окончательно решена: они оставлялись без боя.

Первым был оставлен Осовец, удержание которого в сложившейся ситуации теряло всякий смысл. Эвакуация крепости началась 4–6 (17–19) августа, то есть в день падения Новогеоргиевска. В три часа ночи 9 (22) августа с отходом полевых частей с флангов гарнизон покинул ее188. После этого в форте остались специальные команды, сформированные из добровольцев. Они взорвали все укрепления в момент входа передовых частей немцев189. «22 августа Осовец был взят, – вспоминал Э. Людендорф. – Мы хотели его брать с востока и с севера, а взяли с юга. Это война»190.

На следующий день австрийская кавалерия вошла в Ковель. В цитируемом выше письме от 15 (28) августа М. В. Алексеев отметил: «Мне приходится изображать из себя рака в опасности: приходится пятиться назад с жестокими боями в тяжелой опасности. Немцы заранее уже праздновали победу и чуть не пленение около Седлеца всей русской армии. Они ошиблись, но какою ценою для меня! Пришлось покинуть Вислу, Варшаву, все свои отлично подготовленные железные дороги, шоссе»191.

Оставлялись не только коммуникации. Еще 16 августа комендант крепости Брест генерал В. А. Лайминг начал эвакуацию города, лежавшего вне зоны укреплений. «Эвакуация Бреста – вопрос решенный, – вспоминал эти дни очевидец. – Ежедневно из Бреста уходят сотни поездов, груженных орудиями, снарядами, проволокой и интендантским добром. Паркам приказано забрать по миллиону ружейных патронов на бригаду»192. Накануне отхода войск по дороге в глубь страны вытянулась колонна беженцев длиной более 30 км. Оставшиеся в городе здания были подожжены193. Первоначально здесь предполагали развернуть для отдыха выведенный из-под Холма Гвардейский корпус, но отдохнуть гвардейцам так и не удалось194. 14 (27) августа Ставка сообщила об оставлении крепости: «В районе Бреста укрепления и мосты согласно отданному распоряжению взорваны, и наши войска, составлявшие гарнизон этих укреплений, присоединились к полевой армии»195. Отходивший с арьергардами офицер отмечал: «Город, ангары, крепость, станция – все горело одновременно. Гигантский столб пламени и кроваво-красного дыма ярко освещал местность. Было светло, как днем. Ночью поднялся сильный ветер, возбужденный пожаром. Пламя забушевало сильнее. Над Брестом творился какой-то ад… Взрывы грохотали до самого утра»196.

Австро-венгерское и германское командования объявили о том, что «твердыня на Буге» была взята штурмом197. На самом деле, серьезных боев под городом не было, но именно это создавало тяжелое впечатление в армии. «Отступления и изменения позиций больше не создают паники, – отметил С. Вошборн. – Люди грустят. Они надеялись, что немцы находятся на грани истощения, но нет ни малейшего признака подавленности»198. Оставление заблаговременно укрепленных позиций никогда не вызывало в войсках особого душевного подъема, однако солдаты действовали без паники, доверие к командирам утрачено не было.

Сестра милосердия Флоранс Фармборо, служившая в полевом госпитале Красного Креста, в августе 1915 г. стала свидетельницей следующей сцены под Гродно. Старый солдат с горечью в голосе говорил о том, как тяжело видеть уничтожение форта, который возводился на его глазах в течение многих лет: «Тяжело, он согласился, больше чем тяжело, но Высшее командование прислало срочный приказ, и кто, как не они, может знать, что будет лучше для Родины?»199. 1–2 сентября крепость Гродно, которая после падения Ковно, Осовца и Бреста оказалась во главе выступа на русско-германском фронте, была эвакуирована. Такими были ближайшие последствия потери крепости Ковно. Поведение ее коменданта вызвало всеобщее возмущение, и история с падением этой крепости имела продолжение. 8 (21) октября 1915 г., когда генерал А. Е. Эверт утвердил приговор особого присутствия Двинского военно-окружного суда, В. Н. Григорьев был лишен звания, дворянства, орденов и приговорен к 15 годам каторжных работ200.

Русская армия продолжала свое отступление. В августе 1915 г. М. В. Алексеев поручил генералу А. В. фон Шварцу начать строительство трех укрепленных линий – по Березине, Друти и Днестру, на расстоянии 150–200 км друг от друга. В начале сентября начались работы по укреплению Борисова, Свислочи, Бобруйска, Орши, Могилева201. «Новости действительно плохие, – отметила 22 августа в своем дневнике Ф. Фармборо, – Осовец, Ковно, Новогеоргиевск захвачены германцами; Белосток только что пал, Вильна, как говорят, эвакуируется. Если сегодня приносит нам эти ужасные вести, то что принесет завтра?.. Когда будут положены пределы нашему движению? Когда будет остановлено отступление? Мы могли прочесть эти вопросы в глазах друг друга, но никто не мог ответить на них, так ответа не было»202.

Насколько серьезно воспринимали опасность вторжения и насколько велика была растерянность не только раненых и врачей, говорит факт, что осенью того же года с помощью флота было даже проведено укрепление и минирование позиций как по Западной Двине, так и по Чудскому озеру – последнее на тот случай, если отступление дойдет до границы Эстляндской губернии203. Н. И. Иванов в это время всерьез стал рассматривать возможность эвакуации Киева и отхода Юго-Западного фронта за Днепр. Для того чтобы обеспечить переправу большой массы войск, в городе было построено несколько дополнительных мостов через реку204. Даже после того как австро-германское наступление было остановлено, работы по строительству укреплений в русском тылу продолжались, в том числе и в декабре 1915 г., январе и феврале 1916 г., в период жестоких морозов, когда для производства работ пришлось отогревать землю кострами205.

При отступлении войска Западного и Юго-Западного фронтов были фактически разделены болотами Припяти. Перед войной считалось аксиомой, что этот район совершенно непригоден для ведения операций значительными силами. «У нас думали, – вспоминал А. А. Брусилов, – что в лучшем случае там можно вести войну партизанскими отрядами, сплошного же боевого фронта ни в каком случае в этом районе быть не может»206. Однако первоначально подготовка к этому роду действий не проводилась, хотя леса и болота Полесья, на которое приходился разрыв Западного и Юго-Западного фронтов, действительно благоприятствовали им. Уже в августе 1915 г. в Ставку поступило предложение создать до 100 партизанских отрядов в составе трех летучих сотен каждый. Высшему командованию в это время было не до подобного рода проектов, но оно разрешило формировать отряды на фронтах. К осени 1915 г. на Юго-Западном фронте было одиннадцать, на Северном – шесть, на Западном – два отряда численностью от 125 до 55 человек в каждом207. Они, как правило, состояли из казаков-добровольцев.

Немцы и австрийцы весьма чувствительно реагировали на действия казаков и «черкесов», которыми, они, очевидно, называли кубанцев и терцев. Используя отсутствие сплошной линии фронта, они проникали в тыл противника, организовывая диверсии, нападая на патрули, собирая данные для разведки. Противник называл их «болотными волками», очевидно, путая со знаменитой «Волчьей сотней» А. Г Шкуро. Именно ей и принадлежит самый заметный успех партизан на германском фронте в эту войну. В ночь на 15 (28) ноября 1915 г. Кубанский конный отряд под командованием

А. Г Шкуро разгромил штаб 82-й баварской дивизии в деревне Невель, была уничтожена штабная рота, убит командир дивизии генерал Фобериус208.

Первоначально партизанские действия получили поддержку со стороны местных крестьян, служивших проводниками209. Во многом именно благодаря помощи полещуков, живших в болотистых окрестностях Пинска, стал возможен успех набега кубанцев210. Болото, которое разделяло русские и немецкие позиции, было отмечено на всех картах как непроходимое, и пунктуальные немцы не стали ставить на его западной окраине патрули. Местный проводник провел партизан, и они оказались в 5 км от фронта совершенно незамеченными. При отходе была разгромлена и батарея тяжелой артиллерии противника. Отряд ушел на свою сторону без существенных потерь211. Впрочем, крупных достижений у русских партизан в эту войну больше не было.

После первых прорывов в свой тыл германо-австрийское командование решило уделить внимание проблеме местного населения: для того чтобы поставить его под контроль, было принято решение обратиться к помощи поляков. «С белорусами считаться не приходилось, – вспоминал Э. Людендорф, – так как поляки национально их обезличили, ничего не дав взамен… Польское духовенство было носителем польской национальной пропаганды… С литовцами оно находилось еще в борьбе, но белорусов уже положило на обе лопатки. Как русские это допустили, мне непонятно. С позволения русских белорусы внимали слову Божию не на родном, а на польском языке! Как русины в Восточной Галиции, так и здесь их братья подавлялись с помощью духовенства»212. На борьбу с армейскими партизанскими отрядами и поддерживавшим их местным населением были брошены польские легионы. Контрпартизанская война, кстати, позволяла под удобным предлогом рассредоточить эти части, что соответствовало польской политике Вены и Берлина. В Белоруссии поляки-добровольцы действовали довольно активно, так как считали ее частью собственной страны. 13 сентября 1915 г. их действия были отмечены благодарностью в приказе эрцгерцога Иосифа-Фердинанда213.

Поскольку фактически войска Северо-Западного фронта вели бои на двух основных направлениях – в Остзейском крае, от Риги и до Двинска, и от Вильны до Полесья, то еще 16 августа Верховный главнокомандующий предложил разделить фронт к северу от Полесья, где действовало восемь русских армий, на два участка. Руководить ими одному лицу было сложно, поэтому три армии от Риги до Двинска и 6-ю армию, прикрывавшую Петроград, предлагалось выделить в Северный фронт. 29 августа это разделение фактически произошло, генерал Н. В. Рузский, получивший новый фронт, вступил в его командование с опозданием, лишь в полночь с 30 на 31 августа214. Западный фронт остался под командованием М. В. Алексеева, но возглавлял он его недолго: уже через два дня сдав фронт генералу А. Е. Эверту, он отправился в Ставку215.

Прибывший 19 августа (1 сентября) 1915 г. в штаб Северного фронта, располагавшийся в Пскове, Н. В. Рузский сразу же понял, что фронт недостаточно силен для выполнения задачи обороны рижского направления и прикрытия фланга соседа. Исходя из того, что необходимо дальнейшее отступление фронта к Западной Двине, Н. В. Рузский, фактически уже начавший его, ставил войска Западного фронта в критическое положение, так как отступление шло в расходящихся направлениях216.