Она сердито его оглядела, потом взяла за руку, и они двинулись по коридору в ту сторону, куда ушли игроки в гольф.

– Ты должен был это сделать? – спросила она.

– Да. Я думал, так лучше.

– Но нужно быть благоразумным. Ты подвергаешь нас опасности, понятно?

– Элис ничего не сказала полиции.

– Ты уверен?

Он ни в чем не был уверен, но кивнул.

– Я сказал ей, куда направляюсь, но она сохранит это в тайне.

Только крепко сжатые губы да помрачневшее лицо выдавали ее неконтролируемую ярость.

Они вернулись на летное поле, где перед огромными ангарами выстроилась дюжина самолетов. Вокруг открытой машины собралась кучка людей.

– Может, Ток прав? – холодно бросила она. – Может быть, ты просто глуп?

– Ничего не поделаешь, я поступаю так, как считаю нужным. – Я не раз просила тебя верить мне. Но ты не веришь.

– Ты никогда не говоришь того, что мне нужно знать. Ты не сказала, что Рамон Гомес – полицейский.

– Тебе и не нужно было знать. Что тебе дало это знание, кроме лишней головной боли?

Он промолчал, решив не спорить.

– Мне очень жаль, что я тебя расстроил.

– Не забивай голову, – вот все, что он услышал.

Джонсон с подозрением уставился на них, когда они подошли к самолету. Серафина заявила, что следует поторопиться, но Джонсон возразил, что погода к юго-западу не слишком хороша и переночевать следует здесь.

– Мы должны пересечь границу сегодня, – твердо заявила Серафина.

– Я не могу лететь после захода солнца. Это слишком рискованно. Тем более над водой.

– Так нужно, – сказала она.

Через двадцать минут они снова были в воздухе. Курс вел на юго-запад, делая большую дугу вдоль берега Мексиканского залива ниже Гальвестона. Потом Джонсон взял южнее, и земля почти исчезла из виду. Серафина откинула голову назад, закрыла глаза и казалась спящей. Блеск глади Мексиканского залива врывался в маленький иллюминатор и обрисовывал ее безмятежный профиль. Кул откровенно наблюдал за ней, изучая нежные, полные губы, плавную линию подбородка и шеи, тонкие завитки каштановых волос вокруг маленьких ушек. Ее руки в серебряных браслетах эпохи майя, спокойно лежали на коленях.

Кул на мгновение оглянулся назад и прислушался к равномерному гулу их единственного мотора. Он понимал причину нежелания Джонсона делать за день больше одного полета. Сам он раньше никогда не летал на таких маленьких самолетах, поэтому перкалевые крылья и размытый круг единственного пропеллера казались слишком ненадежной защитой от опасностей распростершейся внизу бездны.

В вечерней дымке растворился пограничный Браунсвиль. Подавшись вперед, Кул различил широкую грязную дельту Рио-Гранде и Матаморос на мексиканском берегу. В сумерках на земле загорались огни, и до него вдруг дошло, что он нелегально и благополучно добрался до Мексики. Только когда река осталась далеко позади, он понял, в каком напряжении пребывал, всматриваясь в небо в поисках патрульных самолетов. Теперь под крылом тянулось дикое побережье Тамаулипаса.

За голой береговой линией земля вздымалась складками высоко вверх. Джонсон щелкнул тумблером освещения щитка приборов, и Кул увидел его лицо, отраженное в овале ветрового стекла. На несколько мгновений тьма покрыла все, исчезли и земля, и море. Осталась лишь случайная одинокая светящаяся точка – индейская деревня на прибрежной равнине. У него закололо в глазах от напряжения, голова раскалывалась, и он позавидовал спокойному сну Серафины. Через какое-то время монотонный гул мотора и отсутствие каких бы то ни было объектов наблюдения навеяли на него сон, и Кул задремал рядом с ней.

Он спал, и во сне словно просматривал кинофильм, кадры которого были перепутаны и склеены вперемешку – Гидеон с Серафиной, Джонсон с Элис, и мертвец в его квартире. Во сне он снова овладевал Элис, но на этот раз она брала инициативу на себя и отдавалась с улыбкой и нежным поцелуем. Потом Элис превратилась в Серафину, и настало время вожделения и страсти. Он застонал во сне, борясь с наваждением, испарина покрыла его лицо.

"Стенсон" закачался, чьи-то руки стали его трясти, и он проснулся.

В салоне было темно, светился лишь щиток приборов, и он сразу заметил, что самолет снижается. Серафина перестала его трясти и вернулась на свое место.

– Мы собираемся приземлиться, – сообщила она.

Он выглянул в непроглядную тьму.

– Где?

– Еще не знаю. У нас проблемы.

Кул сел прямо. Лицо девушки побледнело. Зато лицо Джонсона, отраженное в стекле, побагровело от напряжения, все его внимание было сосредоточено на приборах.

– Что-то не так?

– У нас кончается бензин, – шепнула Серафина. – Мы летим над Мексикой. Ток не уверен, где мы, но, похоже, очень скоро будет город.

Он снова посмотрел вниз и увидел океан, лунную дорожку, а дальше – длинную линию прибоя и темную громаду берега. На мгновение в глаза девушки мелькнул страх, толстая шея Джонсона взмокла от пота. Кул удивил, что сам не боится; возможно, его страх уже перегорел. Часы показывали почти десять. Подавшись вперед, он взглянул на альтиметр. Они держались на тысяче футов, самолет бросало в хаотичных потоках воздуха. Указатель топлива был на нуле.

– Сколько времени у нас в запасе?

– Пять минут, – буркнул Джонсон. – Потом мы упадем.

– В море?

– Я постараюсь дотянуть до пляжа. Сядь и заткнись.

Кул ощутил свою беспомощность. Серафина коснулась его руки и переплела их пальцы. Они были ледяными. Лицо ее белым пятном проступало во мраке.

Мотор начал чихать, самолет вначале провалился вниз, затем поднялся снова. Это все равно случится, только несколькими мгновениями позже, и на этот раз отсрочки смертного приговора не будет, – думал Кул. Ногти Серафины впились в его ладонь. Больше ничто не выдавало ее эмоций. Лицо неподвижно застыло.

Внизу замигали огни, они появлялись из темноты и пролетали мимо. Самолет летел теперь низко, не выше пятисот футов над землей. Прямо под ними тянулся пляж, смутная полоска серебра в темноте. Потом впереди появилась полная луна, и он понял, что за время его сна они пересекли перешеек, и теперь он видел тихоокеанский берег.

Пляж впереди извивался под луной длинной светлой полосой. Земля с безумной скоростью неслась навстречу. Самолет становился на дыбы, выравнивался, снова падал. Вот промелькнула лента пляжа, мотор взревел изо всех сил и удержал их над камнями. На мгновение они зависли над отмелью, затем их снова развернуло к берегу. Удар, толчок, их бросило из стороны в сторону. Снова толчок, и взмыленный мотор замолк, послушный воле Джонсона.

На миг они выровнялись, колеса чуть коснулись плотного песка возле самой кромке воды. Кул ощутил толчок, его ноги оторвались от пола, голова дернулась назад, потом вперед. Самолет повис в шатком равновесии над вечностью, потом дернулся назад. Джонсон нажал на тормоз, скорость снизилась, но бег по пляжу сопровождали все новые толчки, которые, казалось будут длиться бесконечно. Потом с фантастической легкостью Джонсон развернул самолет и остановился.

В уши ворвалась звенящая тишина. Их окружала тьма, тяжелый, влажный жар вползал в притихший самолет.

Джонсон рассмеялся.

– Нет ничего легче.

– Мы тебе очень благодарны, Ток, – сказала Серафина и повернулась к Кулу: – С вами все в порядке?

– Нормально, – кивнул он.

Когда они распахнули хлипкую дверцу, девушка все еще держала его руку. Джонсон выбрался первым. Кул вышел за ним и помог спуститься Серафине. Теперь он слышал монотонное шуршание прибоя и видел океан – бесконечную пустыню, уходящую к лунному горизонту. Довольно широкий пляж со стороны суши отгораживала стена джунглей. Там ничего не было видно – ни домов, ни людей.

Джонсон спросил:

– Ты знаешь, где мы, крошка?

Серафина кивнула.

– Огни, которые мы видели, – это Сан-Хосе. Там должны быть машины. Оттуда идет дорога на Гватемалу, миль около семидесяти пяти. Понадобится немало времени, чтобы туда добраться.

– Сколько? – спросил Кул.

– Необходима машина, тогда все будет в порядке.

Кул помог ей достать сумки из багажника, и даже от небольшого усилия весь вспотел. Когда Джонсон прикуривал, в свете спички на лице его проступила угрюмая обида.

– Куда нам двигаться, крошка?

В голосе Серафины прозвучало раздражение:

– Поблизости есть дом. Говорю тебе, я знаю, где мы. Мы пойдем к дому, потом один отправится в Сан-Хосе за машиной.

– Да? Кто же?

– Ты.

– А красавчик со мной не пойдет?

– Нет.

Джонсон хмыкнул.

– Да в такую жару я и с места не двинусь. Далеко, говоришь ты, селение?

– Ты видел, когда мы пролетали. Недалеко.

– Полночи идти, не меньше.

– Зато повыветрится алкоголь, которым ты пропитан, – буркнула девушка. – Пожалуйста, не спорь. Мне надоело слушать твою болтовню. Ты все говоришь, говоришь, и все не по делу. Поменьше ворчи и помни, за что тебе платят.

Дом оказался примерно в миле от места посадки. Они бросили самолет, причем Джонсон и не подумал предложить помочь нести багаж. Он шагал впереди, неуклюже проваливаясь в мягком песке. Бриз рябил морскую гладь. Кул слышал перекличку птиц в джунглях, подступавших едва не к линии прибоя, и тогда они шли по узкой полоске песка между морем и плотной стеной растительности.

Безжалостно жалили москиты, а Кул, тащивший обе сумки, не мог даже отмахиваться. Переход от северной зимы к тропической жаре быстро его вымотал. Ему казалось, он ползет сквозь какое-то кошмарное болото – таким был путь по бесконечному пляжу, залитому лунным светом. Опять разболелось плечо. Лишь ощущение руки старавшейся ему помочь Серафины помогало сохранить чувство реальности. Он говорил себе, что завтра утром наконец достигнет цели, поговорит с Тиссоном и отправится в тюрьму, чтобы увидеться с Гидеоном и выяснить, что он может сделать для брата.

На дом они наткнулись неожиданно, обойдя заросли, подступившие к самой воде. Полоса пляжа выгнулась вокруг тихой бухточки, при свете луны виден был след колес автомобиля, уходивший в джунгли. Дом оказался неожиданно современным небольшим бунгало, покрытым белевшей под луной штукатуркой. Крытая красной черепицей крыша казалась черной в тени пальм, росших прямо за домом. Ни огонька в зарешеченных окнах. От представшей их глазам картины веяло миром и спокойствием.

Они остановились, Кул спросил:

– Кто здесь живет?

– Никто, – сказала Серафина. – Дом пуст.

– Чей он?

– Он принадлежал моей сестре.

Девушка повернулась к Джонсону.

– Когда будешь в Сан-Хосе, иди на Калле Барриос, двадцать девять. Расскажи, что произошло и попроси машину. Они будут счастливы оказать услугу. Хозяина зовут Хейнкельман. Он о тебе позаботится. Мы будем ждать тебя утром.

– В доме есть что-нибудь выпить? – спросил Джонсон. – Мне не мешало бы промочить горло.

– Не теряй времени, – отрезала Серафина. – Путь предстоит долгий и трудный.

Джонсон лениво повел глазами от девушки к Кулу.

– Ага. И до утра не возвращаться...

– Пожалуйста, уйди, – взорвалась Серафина.

Пилот выплюнул на песок недокуренную сигарету. В лунном свете он казался опасным первобытным дикарем, широкое лицо блестело от пота. Кул ждал, напрягшись. Джонсон явно напрашивался на неприятности: его недвусмысленные намерения в отношении девушки откровенно проступали в маленьких горящих глазах.

Серафина смерила его холодным взглядом. И он пожал плечами, вновь рассмеялся и внезапно побрел прочь по колее, проложенной машиной. Когда ночь внезапно его поглотила, Серафина взяла Кула за руку и повела в темный и молчаливый дом.

* * *

Он сидел на пляже и наблюдал, как на морской глади мерцает зыбкая лунная дорожка. Прошло полчаса. Дом оказался маленьким, компактным, удивительно аккуратный, с автономным электрогенератором, холодильником, в котором нашлись холодное пиво и ветчина, со свежей водопроводной водой, подведенной от источника в гуще джунглей. Преувеличенная современность неожиданной роскошной обстановки заставлял вспомнить о голливудских фильмах. В доме были две спальни, ванная, кухня и обширная гостиная, выходившая к морю.

Пока Серафина переодевалась, Кул, подчиняясь неожиданному порыву, исследовал шкафы. Однако в них не нашлось ничего интересного, кроме нескольких легких шелковых платьев и льняного мужского костюма. Костюм был ему слишком велик, и карманы его оказались совершенно пусты.

Потом они выпили пива и подкрепились сандвичами, а дом тем временем наполнял свежий воздух. Внутри было еще слишком жарко, и все же, прежде чем выйти на улицу, он долго стоял перед портретом на стене гостиной. Серафина застала его в этой позе, когда вышла из ванной в махровом халате. Ее каштановые волосы были собраны в пучок, венчавший аккуратную головку.

– Не одобряете?

Он отмахнулся.

– Просто не ожидал увидеть здесь портрет папаши Мао.

– Остался от сестры. В студенческие годы Мария водилась с крайне левыми. Использовала дом для их мероприятий. Бедная Мария жить не могла без интриг.

– Вы мало мне о ней рассказывали.

– А особо рассказывать нечего. Дело о ее смерти выглядит очень простым. Именно здесь нашли ее тело.

– В этом доме? – удивился Кул.

– Да. И с ней был Гидеон.

– Так утверждала полиция?

Кул с интересом осмотрел комнату, взволнованный мыслью, что совсем недавно здесь был Гидеон. Правда, это еще не приближало его к цели. Но он знал, что без девушки и сюда никогда бы не попал.

– Расскажи мне об этом все, только честно, – попросил он. – Ты слишком многое скрываешь.

Серафина улыбнулась.

– У нас для этого вся ночь впереди. Успеем наговориться, прежде чем Ток доберется до Сан-Хосе. Потом, найдя Хейнкельмана в кафе, Ток решит передохнуть, чтобы пропустить несколько рюмок. Пока он вернется, солнце достигнет зенита.

При взгляде на ее стройную фигуру в махровом халате Кул неожиданно поймал себя на том, что прикидывает, надето ли что-нибудь под халатом. И решил – нет.

Потом он подумал о ее сестре, явной левацкой фанатичке, и о том, что привело Гидеона в их компанию. Кул никогда не уделял внимания таким проблемам; разве что изредка читал в газетах или слышать разговоры на совещании у Хэнка Джордана, где собиралась вся верхушка агентства. Политикой мог интересоваться кто угодно, только не он.

Сейчас он сидел на пляже и смотрел на море. Плечо Серафины слегка прислонилось к нему. Ее лицо в лунном свете казалось удивительно красивым, и он вдыхал аромат ее духов, ее свежей молодой кожи.

– А ты не разделяла интересов Марии? – спросил Кул.

– Только в одном, – чуть слышно шепнула она. – Она хотела Гидеона и его заполучила. Я же только хотела. Политика меня не интересовала. Я просто его любила.

– Ты говоришь так, словно умер.

– И так может быть. Но я не о том. С тех пор, как я отправилась на север к тебе за помощью, со мной что-то случилось. И это меня смущает.

По тебе не скажешь, – подумал Кул. Более хладнокровной женщины он в жизни не видел.

– Что именно?

– Гидеон и ты... Я его больше не люблю.

– С чего вдруг?

– Я должна сказать?

– Да.

Ее глаза влажно блестели в лунном свете, ее пухлые губы призывно шевельнулись. Его потрясли искорки слез на ее щеках. Прибой разбивался о берег с баюкающим звуком, ночь была полна нежных и грустных запахов и звуков моря и джунглей. Вокруг царил покой, однако страдание посетило и этот белый дом на берегу. Эх, хорошо бы здесь пожить, порисовать. Эта мысль вернула его назад, к портрету в доме, и он захотел узнать причину слез Серафины.

– В чем дело?

– Нет, я не могу...

– Это из-за Гидеона?

– Нет, не из-за него. Конечно, я буду делать все, чтобы ему помочь, но теперь мне это не кажется так безумно важным. Когда я вижу тебя, я почти сожалею, что втянула тебя в опасную затею. Ты такой же смелый и впечатлительный, как Гидеон, но, кроме того, ты очень мягкий и чувствительный. Гидеон был весьма толстокож и никогда не догадывался о моих чувствах. Сейчас я сижу рядом с тобой, смотрю на море и я счастливой.

– И все же ты плачешь.

– Да, плачу.

Он поцеловал ее и почувствовал, как она задрожала всем телом. Ее губы были прохладными, мягкими, влажными. Обвив рукой его шею, она с нарастающей требовательностью потянула его голову вниз, к себе. Кул чувствовал, что задыхается. Странно, но в самый пикантный момент он вспомнил о Джонсоне и выпрямился.

Серафина вглядывалась в него светящимися глазами. Он видел, как взволнованно вздымается ее грудь.

– Что случилось? – прошептала она.

– Ничего.

– Мы одни. Ты сейчас в другом мире, и кругом никого. У меня такое чувство, будто нет ни вчера и не завтра. Разве с тобой не то же самое?

Он не ответил, отодвинулся и уставился на море.

– Ты думаешь про Гидеона и меня?

– Допустим, – согласился он.

– И сердишься, потому что я кое-что от тебя скрыла?

– Да. Но сержусь я не на тебя. Если бы ты не появилась, я бы просто никогда не узнал про Гидеона. И никогда бы не смог ему помочь.

– Ты его очень любишь, верно?

Он кивнул, и она пообещала:

– Ты скоро его увидишь, может, даже завтра. А теперь...

Он знал, о чем пойдет речь.

– Теперь я хочу получить письмо.

Кул протянул конверт двухлетней давности, заготовленный еще в Филадельфии. Она явно узнала почерк Гидеона, но вряд ли при лунном свете могла разобрать дату почтового штемпеля. Пальцы ее дрожали, когда она перевернула конверт и улыбнулась.

– Спасибо, Питер.

– Ты собираешься его вскрыть?

– Потом, – отмахнулась она.

Кул гадал, что случится, когда она обнаружит обман.

Махровый халат соскользнул, и ее нежная кожа золотилась в свете луны. Он вслушивался в звук прибоя и шепот джунглей за спиной и думал, что она права. Что-то было в этом уединенном месте, отделенном от остального мира; для этой страны сонного лотоса времени не существовало.

Интересно, входила ли в ее планы ночь с ним наедине? Ведь они могли пойти вместе с Джонсоном, проделав весь путь до города втроем. Сейчас было уже слишком поздно. Однако он не возражал, когда она отправляла Джонсона, хотя ему и в голову не приходило, какую цель она себе поставила. Он просто готов был подчиниться, как подчинялся всем ее решениям с самого начала.

Кул был немало удивлен, какую шутку выкинуло его сознание. Теперь он знал, что сам хотел остаться с ней наедине, именно так, как получилось.

Девушка поднялась и молча ушла в дом. Через какое-то время раздался треск радио и шум испанской речи, из которой он ничего не понял. Затем донесся знойный ритм самбы – уж в этом он соображал. Она вернулась на пляж с двумя бокалами янтарно-желтого вина.

– За нас, – предложила она без улыбки.

Он пил и смотрел в ее глаза. Пряное вино разогрело кровь как немая музыка, как неумолимая сила океанского прибоя, влекущего в неизвестность.

– Теперь я все тебе расскажу, – пообещала она. – Думаю, мы не станем друзьями, пока ты не будешь знать всего.

– Может быть, и нет, – отмахнулся он.

– Я тебе все объясню, но потом ты должен обо всем забыть. Гидеон ошибся насчет Марии. Он не понимал ни ее, ни того, что ей нужно. Он бунтовал потому, что искал новые идеалы. Мария подалась к левакам только ради тех выгод, которые это давало. Сейчас идеи левых в Гватемале очень популярны. И она хладнокровно могла отстаивать и коммунизм, и западную демократию – в зависимости от того, что в данный момент требовалось. Она прекрасно понимала, что страны за железным занавесом – гигантское царство безумной лжи, однако оттуда шли деньги, и ради них она была готова на все.

Она использовала Гидеона его большое сердце, охоту к перемене мест, к приключениям, к большой игре. Заинтересовала его своими кофейными плантациями и воспользовалась его помощью, чтобы организовать канал на европейский черный рынок.

– Подожди, – перебил ее Кул. – Кофе?

Девушка кивнула.

– Тут многие разбогатели благодаря контрабанде. Кофе, сигареты и наркотики. Но главным товаром был кофе. Его выращивают здесь – в глубине страны, в горах. Отец оставил Марии самые большие плантации в стране, если не считать тех, которые контролируются янки. Они принадлежат и мне тоже, но с тех пор, как Марию убили, я ни к чему не прикасалась. Все, что ей создано, работает до сих пор. Кофе на судах переправляют в Европу, и они же контрабандой везут наркотики. Кофе переправляют в Германию и Западный Берлин. А наркотики достаются самым отбросам европейского общества, которые готовы торговать чем угодно ради прибыли. За счет наркотиков финансируются многие банды, но их так много, что на эти же деньги по всему свету закупают оружие и военную технику. А оружейный бизнес еще выгоднее. Возможно, я в чем-то ошибаюсь, поскольку не знаю всех деталей. Однако всем хорошо известно, что основной рынок контрабанды кофе и наркотиков – там же, где и рынок оружия. В Латинской Америке. Этот сложный путь порою прерывался, и приходилось прокладывать новые маршруты. Были найдены новые источники получения кофе, наркотиков, вооружений, и Мария стала их опорой на этом конце линии. В дело вовлечены очень опасные типы, на прибыли жиреет огромная организация. Действуют они повсюду, как ты видел, так что увезти тебя из-под носа американской полиции особого труда не составило, хотя большинство занятых в деле не знают, на кого работают. Они получают деньги, делают, что им говорят, и держат язык за зубами. К несчастью, подобных людей найти было нетрудно.

У Кула пересохло во рту.

– Неужели Гидеон все знал?

– Видимо, да, – кивнула Серафина.

– Не верю! Мой брат – бунтарь, но не предатель. Ведь знать все это и молчать – равносильно предательству. Я этому не верю.

– Может быть, и нет. Но не забывай, что Мария свою родину не предавала. Для нее это был просто бизнес. Ее не интересовало, куда в конце концов попадет кофе, а куда наркотики.

– Но она все знала.

– Да. Вот Гидеон мог и не знать, – она помолчала. – Ты гадаешь, почему Гидеон дал себя втянуть в это дело. Знай ты Марию, понял бы все сразу.

– Но брат – не ребенок, и знает женщин.

– Просто он раньше не встречал таких, как Мария.

Кул оглянулся на мирный сонный дом, хранящий ужас смерти.

– Рамон Гомес работал на Марию?

– Думаю, да, но не уверена. Я не нашла после Марии ни записных книжек, ни картотеки. Возможно, просто не хватило времени тщательно все обыскать. Отдай мы эти документы властям, это помогло бы выручить Гидеона.

– Но что тогда случилось бы с тобой?

Она пожала плечами.

– Я бы сразу разорилась, только и всего. Полагаю, так.

– И ты бы отдала все, что у тебя есть?

– Да, конечно.

– А не мог эти записи, картотеку каким-нибудь образом заполучить Гидеон?

– Я и думала, что Гидеон завладел этими материалами и послал их тебе.

Кул медленно кивнул. Теперь все становилось на свои места, игра стоила свеч. Ставка была на миллиарды, и козыри таились в письме Гидеона, отправленном ему, Питеру. За такое письмо запросто могли убить. Он вспомнил Элис, и его кольнуло беспокойство: ведь он случайно втянул ее в опасную авантюру. Она не знала, даже не подозревала об опасности, которая таилась в его почте. То, что сейчас они были далеко, что между ними назревал разрыв, не имело значения. Из-за него она была в опасности, – от этой мысли у Кула засосало под ложечкой.

– Кто теперь ведет дела Марии? – спросил он.

– Я. Это вполне понятно, ведь все теперь досталось мне. Непростая задача, как ты понимаешь: кофейные плантации вблизи Антигуа и три торговых судна компании "Дельгадо Лайн", приписанные к Сан-Хосе. Сейчас всем этим занимается мой адвокат дон Луис де Кастро.

– Ему можно доверять?

– Дон Луис – старый друг нашего отца. Когда тот умер, он взял нас с Марией под свое крыло и был к нам очень добр.

По ее задумчивому лицу пробежала тень.

– Теперь я не знаю, кому доверять. У меня не было выбора, я покинула Гватемалу, как только узнала, что Гомес отправился к тебе. Гидеон часто о тебе говорил, ясно, что материалы он мог послать только тебе. Его квартиру обыскали очень тщательно; этим занимался сам Гомес. Единственный, с кем Гидеон поддерживал связь, был ты, и когда Гомес полетел на север, я поспешила за ним, оставив все на дона Луиса. Завтра, когда мы вернемся домой, я его увижу, и мы займемся письмом Гидеона, которое ты мне дал. Оно послужит для него ключом к свободе.

Он почувствовал себя неловко.

– Послушай, насчет этого письма...

Она внезапно рассмеялась и коснулась пальцами его губ.

– Помолчи, Питер. Мы теперь друзья?

– Да, – согласился он, – Думаю, да. Но...

– Ты еще беспокоишься? Успокойся. Мы в безопасности. Никто не знает, что мы здесь, кроме Джонсона, а он до утра не вернется. Прошу тебя, Питер, перестань думать о завтрашнем дне. Возможно, все наши проблемы решатся проще, чем мы думаем.

– Надеюсь, – протянул он.

Она снова рассмеялась.

– Не возражаешь, если я стану называть тебя Педро?

– Мне это даже нравится...

– Ты сейчас думаешь обо мне?

– Да.

– Не о другой? Не о твоей подруге?

– Об Элис? Нет.

– Я счастлива, – прошептала она.

Она ждала, и он сказал себе: не будь дураком, не отказывайся от того, что само идет в руки. Она права: о завтра будем думать завтра. Вино еще бродило в его крови, глаза Серафины в лунном свете отливали золотом. Они поцеловались, и это потрясло обоих, словно взрыв. Взрыв бросил их друг к другу, потом внезапно разметал, и тут же, задохнувшись, они рухнули, стиснув друг друга в объятиях. Махровый халат соскользнул с ее плеч и мягкими складками лег вокруг тонкой талии и манящей округлости бедер.

Кул подумал: она подобна золотому цветку, вырастающей из пены морской Афродите.

– Педро?

– Да?

– Нет, ничего.

– В чем дело?

– Поцелуй меня еще раз.

Они лежали на мягкой ладони прохладного песка, их баюкал прибой, на них смотрел сонными окнами маленький домик.

– Еще!

Казалось, этот миг был выбран провидением, чтобы соединить их судьбы. Вино и прибой в могучем ритме клокотали в их крови. Из дома доносилась музыка. Она что-то шептала по-испански, но смысл понятен был без перевода. Он смотрел на нее, и она встречала его взгляд со страстью, то манящей, то пугающей.

– Я буду вечно любить тебя, – прошептала она.

Луну закрыли облака, весь пляж покрыла тьма, но они этого не замечали.