Мкртычи «треугольника»
Отец у меня был кузнецом. Отец моего отца тоже был кузнецом. Говорят, и его отец кузнечил. Но потом остались только мой отец и его товарищи кузнецы.
Их никто не называл кузнецами. Они сами себя величали «дамрчи», а кузницу — «дамрчноц».
Когда я в школьном сочинении написал, что мой отец «дамрчи», это сочли за ошибку и поставили мне двойку. И тогда я узнал, что «дамрчи» и «дамрчноц» неправильно, не по-армянски.
Отец в кругу своих друзей часто пел протяжные турецкие песни, в которых я ничего не понимал, стало быть, и они были неправильные.
А в особенности одну песню, которая была чем-то вроде гимна пяти Мкртычей, отец пел очень задушевным голосом, подчеркивая последний слог каждой строфы. Эту песню Мкртичи слушали с особым вниманием, словно обнаженными нервами. Мко поднимал брови у переносицы до самых волос, начесанных на лоб, и закрывал глаза, отчего лицо его выражало верх блаженства.
А под конец песни на глазах у отца навертывались слезы. Почему он плакал, когда пел эту песню, я таки не понял. Что скрывалось в этих неармянских словах и почему все Мкртычи тоже слушали ее словно с истерзанными сердцами?.. Какой-то другой мир, непохожий на этот, думая так, я немного жалел Мкртычей.
Кузница отца была самой большой. Ее крыша косо спускалась вниз, до самой земли. Если смотреть сбоку, кузница походила на треугольник. Я так и называл ее — «треугольник».
Начерченный на школьной доске треугольник для всех был просто тремя белыми линиями, а для меня живым, родным местом. Я тотчас представлял себе в «треугольнике» три наковальни, множество больших и маленьких молотов и пятерых Мкртычей. Для меня «треугольник» имел также и голос и музыку: разнообразные оттенки перестука молотов, наречие Мкртычей, вздохи мехов. И треугольник на школьной доске словно оживал, дышал…
«Треугольник» находился в центре нашего небольшого городка, в соседстве с похожими на него строениями. В городе уже появилась одна заводская, хоть еще и не очень большая, дымовая труба. Несмотря на то, что струя дыма, поднимавшаяся над ней, была тонкой, колеблющейся, ей удавалось подняться выше прочих столбов дыма и задержаться в воздухе над городом дольше других. Часто в ленивом танце ликования и насмешки над едва заметными неуклюжими дымовыми трубами города дым этот проплывал над «треугольником» и, казалось, от безудержного восторга улетучивался, исчезал… И часто, лежа на спине, я видел высоко-высоко в небе эту завесу, словно истрепавшуюся в долгой дороге, а ниже — более темный и, кажется, более стойкий дым из «треугольника». И все же я радовался за «треугольник».
В «треугольнике» работало пять человек. Четырех из них свела вместе профессия, а кузнеца Гаспара привела сюда дружба с этими четырьмя.
Вообще у отца было много друзей. Один был родом из Карина, другой из Карса, третий из Константинополя… Каждый из них — обломок какого-то далекого сказочного города, каждый — слезинка большой скорби. Но ядро его близких друзей надолго, почти до конца их жизней, оставалось неизменным и было слеплено «треугольником». Этим ядром были пятеро Мкртычей.
Пятеро Мкртычей, но каждого звали по-своему. Отца — Уста Мукуч, второго — Варпет Мкртыч, третьего — Мко… И не было случая, чтоб отца назвали Мкртыч или Варпет Мукуч: отец был Уста Мукуч. Никогда Мко не назвался бы Мукучем или Мкртычем: он был Мко. И назвать его Мкртычем равносильно было тому, чтобы назвать его каким-то другим именем.
И когда я узнал, что они все на самом деле Мкртычи, то удивлению моему и смеху не было конца. До того не подходило Варпету Мкртычу имя Уста Мукуч или Мко, а Мко — имя Мкртыч.
Двое других Мкртычей были: грузин Васо и кузнец Гаспар. Фамилия Васо была Микиртычашвили. По этой причине его и назвали Грузин Мкртыч. Долгое время не могли выявить такого же Мкртыча в роду кузнеца Гаспара. Наконец «раскопки» увенчались успехом: среди предков Гаспара тоже нашелся некий Мкртыч.
Все это делалось шутя, однако где проходила граница шуток у Мкртычей, трудно было определить. Да и вообще порой незначительная шутка перерастала в нечто серьезное, а из самого серьезного рождалась шутка…
Вокруг этой пятерки были и другие люди с куда более интересными судьбами, и места вокруг кузницы были красивее и примечательнее, но я жил горестями и радостями «треугольника» и его обитателей.
Я не знаю, кто из Мкртычей когда пришел в «треугольник», как и где они встретились. Я помню приход только одного — Варпета Мкртыча.
В этот день моросил дождь и сидеть в отцовской кузнице было очень приятно. Отец и Мко работали: отец маленьким молотом, Мко — кувалдой. Как обычно, я принес из дому еды. Дурманящий жар от огня в горне охватил все мое существо, даже лицо у меня припухло от жара. Ни о чем не думая, я смотрел на огонь.
Настроение в «треугольнике» резко изменилось, когда в кузницу с шумом ввалился Грузин Мкртыч с пузатым бурдюком в руке. Но внимание мое привлек человек, пришедший с Васо. Облик его наводил на мысль о штопоре, а глубоко ввалившиеся щеки невольно вызывали испуг: что же там внутри?
— Ва! Все тюкаете?.. Будто на свете больше ничего и нет!.. Поглядите-ка, что я вам из Кахетии привез!..
Васо схватил щипцы, вытащил из горна куски раскаленного железа и отложил в сторону.
— Шабаш!..
Васо всегда так делал, когда возвращался из Кахетии. Но если кто-то пробовал мешать, когда работал он сам, поднимал ужасный шум.
— Ванечка, помоги… — обратился ко мне Васо.
Наковальню превратили в стол, и все сели вокруг.
Полумрак кузницы освещался лишь колеблющимся пламенем горна. И в темноте были видны только красноватые лица Мкртычей.
Пришедший с Васо человек, походивший на штопор, достал из нагрудного кармана дудук, вытер его, очень удобно поместил мундштук во рту, и тогда произошло чудо. Впадин на обеих щеках как не бывало, щеки надулись так удивительно, что невозможно даже было представить их себе ввалившимися.
«Треугольник» наполнился печальным завыванием дудука. Огонь в горне от этой музыки как будто навострил уши, затем вновь опустил.
Кузнецы смотрели на огонь и слушали дудук.
Я люблю яркий свет. Я смотрел на горн и ждал, что вот-вот этот маленький огонек запылает и осветит «треугольник», потом вырастет и станет солнцем, очень ярким солнцем.
«Почему не зажигают лампу?» — думал я, досадуя. Однако завывание дудука в темноте, при тлеющем огоньке горна было миром Мкртычей, и поэтому я терпеливо молчал.
Говорил и хозяйничал Васо: он и мне дал выпить целый стакан вина. Мысли у меня ускорили ход, перемешались. О чем только я не думал… А потом загрустил. И в темноте смотрел то на огонь, то на Мкртычей, и мне хотелось плакать от непонятного мне самому горя. Думая о том, что на свете нет ничего прекраснее дружбы, я почему-то еще больше расстраивался.
Вдруг в дверях «треугольника» возник какой-то странный силуэт.
Я глянул и, так как не смел нарушить ход мыслей присутствующих, связанный с этим таинством огня и дудука, сдержал свое любопытство.
Тень подождала, пока замолкнет музыка, и хорошо поставленным голосом актера произнесла на правильном литературном армянском:
— Привет труженикам!..
Одной рукой приподняла шляпу и так, с поднятой вверх рукой вошла.
— Меня послал товарищ Мартиросян, чтобы я освоился с обстановкой. С завтрашнего дня буду работать у вас.
Мкртычи с недоумением посмотрели друг на друга.
— Ты что-то напутал, чириме, это кузница! — сказал Васо.
— Разумеется, — спокойно ответил прибывший.
— А вы-то что тут делать будете? — недоверчиво поинтересовался отец.
— Кузнечить, конечно! — Он с большим знанием дела потянул за жердь мехов, осмотрел все вокруг и представился: — Мкртыч Пахалпаджян.
Так появился пятый Мкртыч.
Трудно было поверить, что наш новый Мкртыч — кузнец. «Каких только людей нет на свете», — думал я.
О людях с такой внешностью я знал только по книгам да еще видел их в кино. На нем был долгополый пиджак с разрезом сзади, в каких, по-моему, раньше ходили графы. Остальные предметы туалета гармонировали с пиджаком. На голове блестящий твердый котелок, на шее галстук бабочкой.
Но еще удивительнее было то, что Варпет Мкртыч не снимал эту одежду, даже работая у кузнечного меха. Он только прикрывал платком воротник и галстук.
Варпет Мкртыч держался настолько прямо, что казалось, будто его вычертили по линейке. И, ударяя молотом, тоже не наклонялся. Даже завязывая шнурки на туфлях, он казался прямым.
Так на третьей свободной наковальне кузницы начал работать Варпет Мкртыч.
Наш «треугольник» стал еще интереснее.
Фотография «треугольника»
Эта старая, пожелтевшая фотография до сих пор висит у меня в комнате.
Я помню, как она появилась. Произошло это совершенно случайно. Неподалеку от «треугольника» жил бродячий фотограф; взвалив на спину громадную камеру-ящик, он рыскал по городу в поисках заказчиков.
Так как день выдался для него неудачным, он решил любой ценой сфотографировать Мкртычей и таким способом поправить свои дела. И хотя Мкртычи сниматься не любили, на сей раз согласились, лишь бы избавиться от докучливого фотографа. Так появился групповой снимок.
Света было мало, лица получились блеклыми, но эта случайная фотография имеет для меня сегодня особую ценность. Фотография с изображенными на ней людьми, с их внешностью, позами, изрядно пожелтевшая, фотография эта истинно армянская, а почему, я и сам не могу сказать» Это можно почувствовать только особым чутьем, если оно есть у вас.
С карточки вытаращенными глазами прямо в объектив, как учил фотограф, смотрят пятеро Мкртычей. «Смотрите, это мы — кузнецы!..» — словно говорят они.
Посередине мой отец. Светлые глаза, длинная шея, которую на фото он вытянул еще больше, темные волосы, зачесанные набок, плоский нос, как перегородка в нашей комнате, в руке у него молоток.
Справа от отца присел на корточки Васо, показывая рукой на пустую бутылку. Пышные усы закручены вверх. Да, лицо у него было все в голубых прожилках, напоминающих реки на географической карте.
По левую руку от отца присел Гаспар. Небольшого роста, плечистый, с улыбающимися хитрыми глазами, вокруг которых, как лучи солнца, расходятся морщины, рот полон золотых зубов, пол круглым животом — серебряный пояс, в руке у него лошадиная подкова.
За ними стоят чумазый Мко и Варпет Мкртыч.
На плече у Мко самый большой молот кузницы. Мко квадратный, громоздкий, с жилистой шеей, с крупными руками, напоминающими большую и сложную машину. В свое время его могучее телосложение помогло мне сделать ряд открытий. Глядя на Мко, я впервые узнал, что у человека столько вен и мышц. Я поражался и тому, когда же успел Мко в свои двадцать два года приобрести такие мускулы? От любого незначительного движения мышцы на его теле начинали ходить ходуном.
Его большие глаза с черными, как уголь, зрачками раскрыты насколько возможно. Волосы, зачесанные по моде «ласточка», закрывают неширокий лоб. На вечно небритом лице маленькие усики, затерявшиеся в густой, обильной щетине. Так запечатлен на фотографии Мко, если не обращать внимания на его уши. А на уши Мко, вернее на одно ухо, стоит обратить внимание, так как оно приоткрывает тайную страницу из жизни «треугольника». У Мко отсутствует половина уха. Ее исчезновение скрыто завесой таинственности. С Мкртычами, живущими дружно, однажды случилось непонятное не только для окружающих, но и для них самих происшествие. Они подрались. Крепко заперев изнутри дверь «треугольника», устроили свалку и, устав, заснули. Проснувшись наутро, ничего не помнили и вряд ли поверили бы случившемуся, если бы не потерянная половина уха Мко. В «треугольнике» ее не нашли. Это происшествие они не любили вспоминать. А Васо всю вину свалил на вино, утверждая, что оно было отравленное, бешеное.
Но самое удивительное то, что пострадал лишь один человек — самый сильный в «треугольнике».
Рядом с Мко Варпет Мкртыч в своем бесподобном одеянии.
Ну конечно, я тоже пристроился возле отца, хотя найти меня на снимке не так уж просто. В темноте на фоне колен отца видны только глаза да белозубая улыбка.
И хотя кузнецы тогда казались мне пожилыми людьми, самому старшему из них, моему отцу, было едва ли сорок лет.
Интервью в «треугольнике»
Варпет Мкртыч бывал даже в Америке.
«А что он делал в Америке?» — думал я и давал волю воображению: человек с такой внешностью мог работать в Голливуде или быть владельцем казино.
— Варпет Мкртыч, — как-то спросил я его с надеждой услышать необычное. — Что ты делал в Америке?
— Работал, — помедлив, ответил Варпет Мкртыч.
— В Сан-Франциско?.. — Я подался к нему.
— Почему в Сан-Франциско?..
— Я хотел сказать — в Голливуде?
— Нет, я не был в Голливуде.
— А где еще есть киногород?
— Почему обязательно киногород?
— Тогда казино?
— А почему казино?
Меня словно окатили холодной водой. И я начал рассказывать все таинственные истории о казино, которые вычитал в книгах.
Варпет Мкртыч внимательно слушал.
— Очень интересно, — заключил он, когда я кончил. — Я люблю занимательные истории. Расскажи, что ты еще знаешь…
Я начал с воодушевлением рассказывать о звездах Голливуда — Дугласе Фербенксе, Бастере Китоне и Мэри Пикфорд. Потом перешел к таинственному преступному миру Парижа.
— Молодец. Видно, ты много читаешь… Я уважаю начитанных людей… — похвалил Варпет Мкртыч.
Всю силу своего воображения, все ожидание ответного откровения я растратил на свой рассказ и сейчас успокоился.
Немного погодя я спросил — так, будто и я тоже приехал из Америки:
— Варпет Мкртыч, а что ты там делал?
— Я?.. Да ничего… кузнечил…
— Как! — удивился я. — В Америке?..
— Да.
— В Америке есть кузницы?
— Разумеется.
— В Нью-Йорке?
— Да почему обязательно в Нью-Йорке?
— А где же?
— В Сенеке была большая конюшня, мы ковали там лошадей.
— Как… ты работал в конюшне?
— Нет, в маленькой кузнице.
В голове у меня никак не укладывались, не совмещались Сенека и конюшня.
— Варпет Мкртыч, ведь Сенека — древний римский философ.
— Правда? Интересно!..
— А где еще ты работал?..
— Где еще?.. Да месяца два кузнечил в Бернсе.
— В Бернсе?
— Да, Бернс немного южнее Сенеки.
— Бернс — английский поэт!
— Да ну! Интересно!
Странно, думал я, до сих пор я не знал, что в Америке существуют города Бернс и Сенека. А Варпет Мкртыч не знал, что есть такие великие поэт и философ.
— Варпет Мкртыч, а в Шекспире ты не работал?
— В Шекспире?
И Варпет Мкртыч начал беззвучно смеяться, сохраняя свое всегдашнее достоинство.
— Нет, я видел «Отелло» Шекспира…
Я попал впросак. И ничего уже не понимал.
— Где, в Сенеке?..
— Почему в Сенеке, я видел в городе Ван в исполнении Ваграма Папазяна… О достопочтенный Ованес, такого я больше в жизни не видел. Какое чудо!..
Варпет Мкртыч оперся локтями о ручку молота и устремил взгляд в темный угол кузницы.
— Ван!.. Папазян!..
«Треугольник» и «Паганини»
Когда я, задержавшись в музыкальной школе немного дольше обычного, со скрипкой в руке вошел в «треугольник», взоры всех Мкртычей обратились ко мне.
Смотрели они как-то необычно. «Что-то случилось», — подумал я, разглядывая их приветливые лица.
— Совсем уж заждались тебя, — сказал Васо.
— Достопочтенный Ованес, прими мой подарок, — торжественно, как стихотворение, продекламировал Варпет Мкртыч и подал мне старинную книгу с позолоченным обрезом. Это был «Хент» Раффи.
Подошел Мко и молча расцеловал меня в обе щеки. На них остались следы сажи.
— Мко, опять ты не умывался? — спросил отец, нарушая общее настроение.
— Так в субботу же в баню пойду! — виновато пробормотал Мко.
— Многоуважаемый Мко, знаешь ли ты, что от этой сажи и копоти можно заболеть раком? — объяснил Варпет Мкртыч.
— Почтенный Васо… — продолжал он, но кузнец Гаспар прервал его:
— Погодите-ка, братцы, вы, никак, уже забыли, зачем сидим здесь?
— Нет, чириме, мы Ванечкин концерт хотим послушать.
— Да. Ага!
— Так побоку все остальное!
— Сынок, — обратился ко мне отец с достоинством, внушившим мне страх, — достань-ка скрипку да покажи им, на что ты способен!
У меня перехватило дух. Настроение сразу же испортилось. Так вот в чем дело! Это же настоящее предательство! Едва я кончил свои мучительные занятия в школе, а Мкртычи опять принуждают меня к этой пытке. Я не успел ничего сказать, как отец, достав скрипку из футляра, быстро вложил ее мне в руки.
Я умоляюще посмотрел вокруг, надеясь встретить хоть чей-нибудь сочувствующий взгляд. Но все лица выражали предвкушение удовольствия.
— На слух играть не умею, — неожиданно признался я.
Воцарилась необычная тишина. Заметив испуганный взгляд отца, я продолжал мягче:
— Я по нотам играю.
— Да уж, братцы, сынок мой с бухты-барахты не играет, он по-ученому! — объяснил отец своим товарищам, и к нему вернулось прежнее настроение.
— Ничего, парень, — сказал кузнец Гаспар. — Ты давай играй и не думай, что мы в твоих нотах ничего не кумекаем, ты только играй…
Недовольно бормоча, я прислонил ноты к кузнечному меху и открыл первую страницу «32-х упражнений для скрипки».
— Ты забыл настроить скрипку, — напомнил кузнец Гаспар.
— Мне все равно, — пробурчал я.
— Он и без настройки умеет играть, это тебе не сазандар, которому надо настраивать… — вмешался отец.
Все напряженно ждали. Я в отчаянии опустил смычок на струны скрипки. Я и раньше извлекал из нее множество самых невероятных звуков, но эти испугали даже меня. Тем не менее я начал играть упражнения. Это было утомительное повторение четырех нот снизу вверх и сверху вниз.
Краешком глаза я смотрел на моих слушателей. Они были расстроены.
— Джа-ан!.. — вдруг протяжно выкрикнул Мко, словно слушал игру на зурне. Ему явно хотелось подбодрить, помочь мне.
Порядком устав, я прекратил игру.
Мкртычи молчали, боясь сказать что-нибудь невпопад, обидеть меня.
— Добро, братец, ей-богу, хорошо. Культурно играешь. А ты думал, не поймем?.. Ну нет, мы в этом разбираемся. Ты не смотри, что мы дамрчи, ведь и струны твои дамрчи делал.
— Трудно играть на скрипке… Да ничего, со временем он возьмет свое, — наконец произнес самые разумные слова Варпет Мкртыч, и я, успокоившись, положил скрипку в футляр.
Чтобы сгладить как-то впечатление от моего концерта, Васо, обняв за плечи Мко и Варпета Мкртыча, запел грузинскую песню. Отец подхватил ее, но вскоре, воодушевившись, сбился и запел свою любимую турецкую.
Чуть позже каждый уже пел свою любимую песню, всячески стараясь заглушить соседа.
— Ну и ну!.. — опомнился Васо. — Впятером шесть песен поем… А нужно, чтобы сто голосов пели как один, да так, чтоб потолок рухнул… Вот в этом умение!..
Любовь в «треугольнике»
Мко стоял, опустив голову, у ног его лежала кувалда, и вид у него был совсем отрешенный.
— Мко, в чем дело? — спросил отец.
Мко очнулся и, подняв кувалду громадными ручищами, со всего маху опустил на раскаленное железо.
— Да ты что, никак очумел?! — рассердился отец. — Это же подкова, не видишь, погляди, во что превратил! — И бросил расплющенное железо снова в горн.
— Уж не влюбился ли парень? — засмеялся Васо.
Лицо Мко стало жалким. Заметив это, Васо пристал к нему:
— Ей-ей, влюбился!
Отец начал смеяться. Рассмеялся и я. Мко не двигался.
— Погодите, что тут смешного?.. Человек создан для любви!.. — сказал Варпет Мкртыч и, отложив в сторону молоток, сел рядом со мной.
— А то как же, — согласился отец. — Время ему уже обзаводиться женой. Создать достойную семью.
И отец с Васо тоже подсели к нам.
— Ну-ка выкладывай, что у тебя там, — начал допрашивать мой отец.
Мко только вздохнул.
— Да в этом ничего постыдного нет, погляди-ка, ведь все мы люди женатые. Один лишь ты бобылем ходишь…
— Скажи, кто она, а дальше мы поведем дело сами, — сказал Васо. — Да заговоришь ли ты наконец!
— Подождите, надо все по порядку, такие дела на бегу не делаются, — посоветовал Варпет Мкртыч.
— Чего там ждать, глядишь, и без второго уха останешься, — засмеялся Васо. — И что это за баба такая, что соглашается за одноухого пойти?! Моей жене двух моих ушей не хватает для ее болтовни…
— Может, замужем она, Мко джан? — подумав, спросил Варпет Мкртыч.
Лицо Мко просветлело.
— Не-е… — ответил он.
Мко почему-то побрился сегодня, и лицо его напоминало странную маску. Лоб и нос оставались черными, а выбритые щеки и подбородок сделались белыми. И на первый взгляд казалось, что на лице у Мко огромный смеющийся рот.
Отец сказал что-то по-турецки. Всегда после этих слов меня выпроваживали. И поэтому я догадывался, что они означают, хотя отец говорил по-турецки именно для того, чтобы я не понял. Дав пустяковое поручение, выдворили меня из кузницы.
К тому времени как я вернулся, совещание Мкртычей закончилось.
На следующий день в кузнице никто не работал. Все были на местах, кроме Мко.
Вскоре появился и Мко. А с ним русская женщина.
Я удивленно смотрел на нее. Она была похожа на рисунок, намалеванный ребенком. Волосы огненно-рыжие, глаза светло-голубые, губы бантиком и так густо намазаны, что похожи на красное кольцо. Тонкие руки беспомощно висят, на ногах беленькие носочки.
Я засмеялся. Мко испуганно посмотрел на меня.
Да, никогда я не представлял себе любовь такой.
В кузнице все умолкло, словно похолодело.
Мкртычи не двигались. Не двигались и Мко со своей подругой.
По всему было видно, что нашим она не понравилась. Но в этой их неприязни было какое-то зловещее изумление.
— Садитесь, — я вскочил, предлагая свое место на старой наковальне.
Женщина села на краешек наковальни, руки положила на колени и с растерянной, виноватой улыбкой начала по очереди рассматривать всех нас.
Молчание стало невыносимым.
— Мко, здравствуй, что с тобой, куда ты пропадал? — неожиданно спросил отец. Хотя я знал, что утром они вместе ходили в баню.
— Я… а вот Луба… — Мко указал в сторону женщины. Женщина посмотрела на него и по-детски улыбнулась. Они поняли друг друга.
— Ну а работать-то будешь или тебе сегодня неохота? — спросил отец таким официальным тоном, какого я от него никогда не слышал.
Мко остолбенел.
— Ну я пошел, полдень уже, — сказал Гаспар и, смущенный, вышел.
— Сейчас начинать работу?
Отец хранил деловитое молчание.
Мко подошел к Любе, взял ее за руку, с нежностью посмотрел ей в глаза и тихо сказал:
— Пойдем, Луба…
Люба поднялась с места. Держась за руки, они направились к двери. На белом платье Любы остался след от наковальни.
Мне хотелось фыркнуть, но я почему-то не засмеялся: вдруг стало жалко их.
У дверей Люба обернулась, улыбаясь, кивнула нам и вышла.
— Видели такого балду?! — тотчас вспыхнул отец.
Васо залился смехом.
В кузницу влетел Гаспар, будто прятался неподалеку за дверью:
— Видели, какую выискал? На кого она похожа, с ног до головы крашеная, хоть бы красивой была!.. Где он эту рыжую нашел?!
Все рассмеялись: и в самом деле было смешно. Даже Варпет Мкртыч ухмылялся себе под нос. А я почему-то загрустил, хоть и у меня на лице была улыбка — не выделяться же среди Мкртычей. Загрустил я оттого, что Люба и Мко такие тихие. Загрустил оттого, что их можно легко обидеть. И наконец, оттого, что на Любином платье остался след от сажи.
Вскоре вернулся Мко.
— Да что ж это такое!.. С ней собрался семью создать? — напал на него отец.
— Где работает? — злорадно продолжил Гаспар.
— Где ты познакомился с ней? — завершил Васо.
— Луба, это… посуду в столовой моет, — сказал Мко, и улыбка начала медленно сходить с его лица.
— Мко, братец, да я тебе такую девушку в Кахетии найду, словно царица Тамар!..
— Вы хоть в зеркало поглядите, когда рядом стоите, — разве вы пара? — заключил отец.
Я стоял за спиной у Мко и видел, как побагровели его здоровое ухо и уцелевшая половина второго.
— Нет, братец, я на это несогласный. Встречусь с ней, даже здороваться не стану! — Ну, это Гаспар переборщил, конечно.
— Ноги моей в твоем доме не будет! — закричал отец.
И вдруг все разом смолкли. Пораженные, смотрели на Мко.
Я не понял, что произошло. И только когда Мко повернулся ко мне лицом, я увидел на его глазах слезы.
Отец, словно испугавшись, торопливо вытащил раскаленное железо из горна, положил его на наковальню и, ударив маленьким молотом по краю наковальни, дал этим знак начинать работу.
Остальные Мкртычи медленно, будто виноватые, стали по своим местам.
Мко неистово работал молотом, и с каждым ударом из его груди вырывался мощный выдох:
— Хххэ!.. хххэ!..
Я смотрел на Мко, и мне казалось, что я понимаю язык его ударов. Казалось, молот говорил: «Толкуйте как вам угодно, все равно я люблю Лубу… Нет лучше ее девушки…»
— Хххэ!..
«Говорите что вам угодно… Жизнь за нее отдам».
— Хххэ!..
«Лубочка моя… Ненаглядная… жизнь моя!»
— Хххэ!..
По щекам Мко катились капельки. Слезы это или пот, трудно было понять.
Больше отец не заводил речь о Любе.
Но как много может сказать Мко своим молотом!
Мко стал меняться на глазах. Он сделался мрачным, каждый вечер куда-то исчезал, а когда находился среди Мкртычей, тоже будто отсутствовал.
И однажды вечером Мкртычи собрались на «чрезвычайный» совет. Назавтра, закончив работу, они начали издалека.
— Ну и здорово мы пошутили тогда, а? — обратился отец к кузнецу Гаспару, поглядывая, однако, в сторону Мко.
— Да уж ты у нас шутник, Уста Мукуч…
— Заводить ты умеешь!
Я начал догадываться, что они задумали, и мне захотелось принять участие:
— Люба немного похожа на Мэри Пикфорд…
Варпет Мкртыч посмотрел на меня с одобрением.
— Мне в Сенеке нравилась одна негритяночка… Черна была как уголь, но хорошая девушка… Если бы я остался там, обязательно женился бы…
В лице у Мко что-то дрогнуло. Отец воодушевился.
— Кстати, Мко, как там у тебя с Любой?..
Мко поднял голову.
— С Лубой?
— Что ты за человек, привел ее раз и пропал! Разве так делают? — сказал Васо.
— Коли жениться решил, так делай по-человечески, как подобает дамрчи.
— Ты только скажи, мы все тебе устроим!
— Ну что пристали к человеку, может, он жениться и не собирается, может, он просто так!..
Наконец Мко улыбнулся.
Мкртычи обрадовались. Камень свалился у них с сердца.
И в субботу Мкртычи, нарядные, на двух разукрашенных фаэтонах отвезли Мко и Любу в загс.
Было решено, что, пока им не подыщут комнату, они будут жить в кузнице.
И в дальнем углу нашего «треугольника», или, по-иному, в глубине кузницы, расположились Мко и его жена Люба.
В «треугольнике» царит молчание
В «треугольнике» запахло одеколоном.
Уж очень это необычный для кузницы запах. Благоухание одеколона было особенно сильным по утрам, когда Мкртычи только открывали двери, затем понемногу уменьшалось и к вечеру уступало место традиционному запаху горна и раскаленного железа.
Непривычно чистым стал наш «треугольник». И сделался чуточку женским. И Мко тоже всегда был чистым. И вообще он стал неузнаваем. Часто напевал что-то себе под нос. Иногда он хватал меня под руки и поднимал под потолок. Было немного обидно: ведь не ребенок я уже… Но обижаться на Мко грех.
По утрам Мкртычам стоило большого труда отобрать у Любы тряпку, которой та пыталась стереть сажу с поковок, с наковальни и с закопченных стен.
— Доченька, ведь наковальня не самовар, что ты ее драишь, завтра снова закоптится! — убеждал отец.
— Хватит, хватит, сестра! — горячился Васо. — Да она, братцы, скоро на вас белые фартуки наденет!
А Люба говорила: «Минуточку», — и пыталась стереть хоть еще один сантиметр копоти.
Мко был в восторге.
Варпет Мкртыч каждый день приходил с букетиком цветов.
Любино присутствие в «треугольнике» изменило что-то существенное, мне казалось, что Мкртычи иначе стали относиться друг к другу.
Эта пятница навсегда осталась у меня в памяти. Мкртычи только еще начали разжигать огонь в горне, когда в кузницу вбежал бледный товарищ Мартиросян — председатель нашего правления. Я его прозвал «Лимон», потому что нижняя часть тела была у него широкой и полной, а кверху он сужался: немощные плечи и голова величиной с булавку.
— Вы погубить меня хотите, а?.. — запыхавшись, кричал он. — Посылаю людей за вами и домой, и в кузницу!.. Куда вы пропали?..
Мы ничего не поняли, удивленно смотрели на него. А товарищ Мартиросян прямо подошел к расчетной таблице, висевшей на стене, и ножом начал соскабливать с нее имя Варпета Мрктыча.
Потом отправился к другой доске, где было написано: «Ударники», а ниже — фамилия отца и Варпета Мкртыча. После напрасных усилий стереть фамилию Варпета Мкртыча он сорвал всю доску со стены и, взяв ее под мышку, пошел к двери.
— Вечером собрание будет. — Он, видно, немного успокоился, сорвав доску. — Чтобы все пришли. Мкртыч Пахалпаджян ночью арестован…
И ушел.
— Что он сказал? — спросила Люба, разглядывая наши удивленные лица.
Никто ей не ответил. Я подошел и шепнул:
— Он сказал, что Варпет Мкртыч арестован!
— Что?!
Люба, как подкошенная, села. Я живо представил себе Варпета Мкртыча в маске, с бомбой в руке, похожим на тех злодеев, каких я видел в кино.
Огонь в горне потух.
Отец взял спичку, чтобы снова разжечь огонь, но помедлил и отшвырнул коробок.
— А что он сделал? — спросила Люба и почему-то посмотрела на меня.
Я пожал плечами.
— Мко, узнай! — обратилась она к мужу.
Мко посмотрел на моего отца.
— Поглядим, небось где-нибудь и наша помощь потребуется, — утешал себя отец.
— И я так думаю. Надо выяснить, что такого сделал Варпет Мкртыч…
— Да бросьте, братцы… Что мы можем?.. Человек был в Америке… Зря только беду на себя накличем… — весь съежился Гаспар.
— Нет, а я думаю, что мы должны пойти и рассказать, как работал Варпет Мкртыч… Верно, спутали его с кем-нибудь… — воодушевился Васо.
— Говорю вам — бросьте!.. Не нашего ума это дело…
Мко молча направился к двери.
— Куда ты, Мко? — спросил отец.
— К председателю.
— Да ты что, не понял — мы тоже идем, — укорил его отец и, сняв с себя кожаный фартук, присоединился к Мко.
— Пошли, — повернулся Васо к Гаспару.
— А здесь кому-то надо остаться или нет?.. — тоненьким голосом обиженного человека заявил Гаспар.
Оставшись один, Гаспар посидел, подумал, потом начал ходить из угла в угол, жадно куря.
— Ну что я могу сделать?.. — говорил он громко, словно пытался сам себя убедить в чем-то. — Кто станет меня слушать и что я могу сказать?..
Потом и он ушел. Я с опозданием побежал в школу, оставив в «треугольнике» Любу.
Из школы я прибежал в кузницу. Мкртычи еще не вернулись.
Люба сидела одна. Мы стали вместе ждать. Я спрашивал у Любы значение некоторых трудных русских слов. Многих она, оказывается, не знала.
— Что такое «кондуит»? — спросил я.
Люба пожала плечами.
— Разве это не русское слово? — удивился я.
— Русское.
— И ты не знаешь?
— Нет.
— Разве ты не русская?
— Русская.
Я был поражен. А потом мне стало смешно. Как может русская не знать русского слова?..
И Люба смеялась вместе со мной.
Я вспомнил Варпета Мкртыча и загрустил.
— Они придут все вместе, да? — спросил я и сам же ответил: — Конечно!
Потом я стал перелистывать книгу, оказавшуюся под рукой. «Анагоруйн», — прочитал я там. Что значит «анагоруйн», я не знаю. А вот и второе слово. И опять неизвестное мне. Я начал громко смеяться.
— Люба, оказывается, я тоже не знаю армянских слов!
И опять засмеялся. А потом снова загрустил.
Грусть и радость не ходят порознь. Интересно, что перетягивает в жизни человека? Рождается он — радость, умирает — грусть. Человек от природы ограничен уже двумя пределами: радость, грусть.
Мкртычи вернулись очень поздно. Варпета Мкртыча с ними не было.
Они молчали. Я спросил — не ответили. В нашем «треугольнике» еще никогда не было так тихо.
«Треугольник» принимает участие в войне
В нашем дворе радиоприемник был только у портного Вардана. И до сих пор я помню давнее ощущение, что причиной всех тех несчастий, которые принесла война, был приемник портного Вардана.
Я был воодушевлен, так как находился под впечатлением фильма «Если завтра война».
Полетят наши самолеты, разгромят врага и победят! Только бы мне успеть принять участие в войне.
— Чему ты радуешься, сынок, — сказал мне отец. — Война не шутка… Где тебе знать, что такое война!..
Я не мог усидеть на месте. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить. И я помчался в кузницу.
Дверь в «треугольнике» была не на запоре, но прикрыта. Мостовая перед дверью подметена и полита водой. Значит, Мко проснулся.
Я вошел — и замер.
Утреннее солнце сквозь щель ножом вонзилось в дальний угол «треугольника», туда, где жил Мко. Занавеска сделалась прозрачной, и я увидел: Люба приложила огромную руку Мко к своей щеке и гладит ее своими тонкими белыми пальцами. Рука Мко походила на бесформенную массу металла и была гораздо больше Любиной щеки. Потом Люба стала целовать загрубевшую ладонь Мко. Потом Мко легко поднял Любу на руки и своим массивным квадратным подбородком, своей щекой начал гладить, ласкать Любино лицо, подбородок. Люба что-то шептала, но я не слышал что, ее голос словно обволакивал стрелы света, проникавшие сквозь щели…
Я пулей выскочил из кузницы и бросился бежать. Бежал, обгоняя собственные мысли… Скорее это были не мысли, а целые картины, сменявшие одна другую и улетавшие куда-то в сторону.
Необычный день сегодня. Война… Поцелуй… Солнце… И все в одно утро. Точнее, в один час.
Я устал и замедлил бег. Устал и повернул назад. Мкртычи уже работали. Гаспар сидел на закопченном чурбаке. Мко был таким же молчаливым, каким я его знал всегда… Лица у всех напряженные, внимательные.
Темнота, черный цвет и молчание похожи друг на друга. И мне всегда казалось, что перестук молотков разгоняет темноту, разламывает ее, крошит на куски… Мне всегда казалось, он освещает кузницу.
И сейчас, будто желая развеять свое мрачное настроение, Мкртычи чаще стучали молотами.
Гаспар попытался шутить.
— Уста Мукуч, пора бы тебе усы сбрить.
Отец обернулся.
— Нашел время трепать языком!
— Нет, время подходящее. С такими усами ты на Гитлера похож!
Но отец был занят другими мыслями.
— Николаевским солдатом я был… С турками воевал… Потом и против царя воевал… Два дня был меньшевистским солдатом… Потом и против этих меньшевиков дрался… Еще четыре дня дашнаком был… Потом и с дашнаками воевал… Немцев вот не видел, ну теперь и на них погляжу…
— Отвоевал ты свое, годы уже не те, — сказал Гаспар.
— Кто, я?.. Ты на кулак мой погляди!..
Ночью я выглянул в окно.
Город спал, будто не было никакой войны. А мне казалось, что теперь должны перемешаться день и ночь.
Утром я пошел в кузницу с отцом.
Мко с Любой стояли в дверях.
Мко одет был в лучшее, как на праздник: черный костюм, черная сатиновая блуза и кепка с большим козырьком, которую мы называли «аэродром». У него обшарпанный чемодан, густо обмотанный веревками.
— Мко, куда это ты собрался? — с тревогой спросил отец.
Мко посмотрел на Любу. У Любы глаза были полны слез. Она прижалась к руке Мко.
— Пойду я, — сказал Мко.
— Куда, скажи на милость? — спросил отец и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Что, боишься — забудут о тебе? Или от нас бежишь?
Простодушная улыбка Мко была ответом на эти слова.
— Без вас мне жизни нет… Однако я должен пойти.
И только тогда до меня дошло, что я теряю очень дорогого мне человека, что я теряю годы из своей собственной жизни — и навсегда.
Вошли Васо с Гаспаром.
— Уже? — спросил Васо.
— На фронт? — спросил Гаспар.
— Уже призвали? — спросил Васо.
Мко на все вопросы отвечал кивком, хотя мы знали, что его еще не призывали.
— Ты сейчас же и пойдешь? — спросил я.
— Да.
— За жену можешь не беспокоиться. Она нам как сестра, — сказал отец.
— Она со мной идет, — объявил Мко.
Я опешил. И Мкртычи как-то разом замолчали. А потом принялись кричать, перебивая друг друга:
— Да ты совсем сдурел?
— Слыханное ли дело — жену на фронт таскать?..
— Рассказать бы моей жене — решит, что я спятил!
— Да нет, он же шутит, нас разыгрывает… А мы и поверили!
Мко краешком глаза посмотрел на Любу.
— Я иду с ним, — сказала Люба.
Мкртычи окончательно онемели.
На следующий день группа новобранцев с чемоданами, узлами и хурджинами двинулась к вокзалу. Провожающих было больше, чем уходивших. Я с тремя Мкртычами был в толпе провожавших.
— Мкртыч Дживанян, запевай! — скомандовал военный, заглянув в список, который держал в руке.
Я сначала удивился, потом засмеялся. Более нелепого приказа я себе не представлял. Где уж этому военному знать, что Мко за день едва ли произносит одну фразу, а песню поет только одну — о «лубимой» — и то мурлычет себе под нос.
Мко растерянно посмотрел на Любу. Люба что-то говорила ему, убеждала… И когда вторично прозвучало: «Дживанян, запевай», — из группы новобранцев послышался женский срывающийся голос. Я покраснел и готов был от стыда провалиться сквозь землю.
К этому голосу присоединился Васо. Потом и отец, Я еще больше съежился. Послышался смех. Но постепенно, сначала вразнобой, потом все лучше новобранцы подхватили песню и допели ее.
Они не были еще солдатами. Они только становились ими.
Отец шагал так, словно он уже был солдатом. Широко, с высоко поднятой головой, гордый.
Поезд отошел, затем стал уменьшаться, наконец превратился в точку и исчез. В поезде было много молодых. В поезде были Мко и Люба.
Как я ни старался не заплакать, ничего не вышло. Предательские слезы текли по моим щекам, хотя я и кривил рот, изображая улыбку, и время от времени глотал соленые капельки. Краешком глаза я посмотрел — я увидел: у троих Мкртычей были влажные глаза и на щеках размазана Любима губная помада.
Угол в «треугольнике», где помещались Мко с Любой, опустел.
«Треугольник» принимает парад
В «треугольнике» осталось всего три Мкртыча, а работы прибавилось. Поступали уже и заказы для фронта. Вместо доски с надписью «Ударники» повесили доску «Тысячники». На ней были все три фамилии. Заказы для фронта поступали от кавалерийской части, стоявшей в городке. Для них делали подковы. Мкртычи очень гордились этим, и в нашем «треугольнике» часто повторялась фраза — «заказ для фронта».
После уроков я помогал Мкртычам: раздувал мехи. Особенно хорошо было работать в холодные зимние дни. Лицо у меня становилось багровым, и я уже смотрел на Мкртычей иначе, их глазами.
Из кавалерийской части приходил к нам старший сержант Петр Перекопский. Это он приносил и оформлял заказы для фронта. Фамилию его знал только я. Мкртычи звали его просто Петя.
Вместе с острым запахом Петиных кирзовых сапог в кузницу входило оживление. Все становилось для меня простым и ясным: жизнь, мир, война, смерть… И мне казалось, Мкртычам тоже.
Каждую субботу Петя водил свой взвод мимо кузницы в баню. Заслышав еще издали дружную солдатскую песню, Мкртычи радовались. Взвод приближался к нам. Петя командовал: «Вольно. Разойдись» — и ребята бежали в кузницу. Грелись у горна, курили, наполняя кузницу запахами махорки и сапожной ваксы.
С особой почтительностью Петя изучал длинные усы дяди Васо. Вскоре выяснилась и причина — оказывается, Петя тоже начал отпускать усы. Но почему-то были они у него редкие, волосы торчали, как иглы у ежа. Петя ужасно был огорчен. И часто с мечтательной завистью смотрел на усы Васо.
— Дядя Вася, разреши потрогать твои усы, — попросил как-то Петя.
— Пожалуйста, — согласился Васо и, покрутив ус, вытянул вперед шею, демонстрируя свою красу.
Петя осторожно погладил роскошные дяди Васины усы и удовлетворенно сказал:
— Спасибо.
Потом сел и еще полюбовался на них издали.
Не знаю, что было тому причиной — усы или что-то другое, но Петя еще больше подружился с Васо. Теперь Васо навещал кавалеристов, помогал Пете носить подковы и ковать лошадей.
Постепенно Васо стал появляться у нас сначала в сапогах, потом в галифе, фуражке и вскоре работал в кузнице над заказами для фронта в полной воинской форме.
Мы получили письмо от Мко и Любы. Письмо Мко читал я. Мкртычи, торжественно приостановив работу, окружили меня и внимательно слушали.
Письмо было написано на наречии Мкртычей, но я во время чтения редактировал его как мог.
«Мои дорогие и незабываемые Уста Мукуч-джан, Васо-джан, Гаспар-джан, Овик-джан. Первым долгом поклон вам и вашим семьям от меня и Лубы. Если вы спросите о нас, то мы живы-здоровы, чего и вам желаем.
Луба со мной. Она санитарка. От меня никуда не отходит, где бы я ни был — под огнем, под пулями. Скоро в наступление. Я не посрамлю своей чести. Сделаю все, что могу. Только вот за Лубу не спокоен».
И вся оставшаяся страница письма посвящена была Любе.
В конверте было и второе письмо, написанное Любой. Хотя Мкртычи ценили мои познания в русском языке, однако читать письмо отдали Пете.
Любино письмо начиналось все теми же пожеланиями и приветами, а остальное было о Мко.
Петя кончил читать и загрустил. Даже чужие письма всегда напоминают о своих, о близких людях.
— Что за девушка Люба! — мечтательно сказал отец.
Больше от Мко и Любы писем мы не получали.
Всему приходит конец. Пришло время, когда кавалерийская часть, а вместе с ней и Петя отправлялась на фронт. Накануне их ухода мы издалека услышали солдатскую песню.
Мкртычи выбежали из кузницы.
Петин взвод подошел к «треугольнику», и, когда строй поравнялся с нами, Петя скомандовал:
— Взво-од!
Солдаты — руки по швам — четко отбивали шаг.
— Равнение на… кузницу! — скомандовал Петя, и лица кавалеристов обратились к «треугольнику». Словно на параде, Петя поднес руку к козырьку, отдавая честь Мкртычам.
Васо тоже поднес руку к фуражке. Губы у отца дрожали от гордости и, наверное, от каких-то других чувств, нежных и красивых…
Эпилог
Фронт. Служба в оккупационных войсках в Германии. И после долгого отсутствия я вернулся наконец домой.
В «треугольнике» оставался только мой отец.
Кузнец Гаспар, шагая по улице, вдруг упал и умер.
Васо уехал в Кахетию, и от него больше не было вестей.
— Видно, скончался, сынок, — сказал отец. — А то без кузни не смог бы жить.
Отец работал больше для видимости. Просто он не находил себе места без «треугольника».
Отец постарел. Постарел и «треугольник», как-то полинял и съежился. Даже огонь в горне был уже не тот. А мехи стонали изношенной кожей, дышали едва-едва, с чахоточным хрипом.
И мне почудилось, что из древних закопченных стен, из груды железа донеслось пиликанье скрипки и протяжная, успокаивающая душу человека музыка дудука. «Треугольник» словно осветился, и мне послышался говор Мкртычей. Я живо представил моего любимого Мко с его ясными глазами и Любу — они держались за руки, словно дети, переходящие улицу. Мне даже почудился запах Любиного дешевого одеколона. Этот запах, как и она сама, был наивен и прост. Я представил себе Варпета Мкртыча в его котелке, пиджаке и галстуке бабочкой.
Многое изменилось в городе, и многим казалось чудом, что «треугольник» еще цел.
— Пока не снесут, буду ходить сюда; не сидеть же мне сложа руки… — говорил отец. — А то кому они нужны — эти печные ножки да пара подков, сынок. На днях Карлен взял меня с собой на их завод… Помнишь ты Карлена?.. Нажмет пальцем на кнопку — двухтонный молот так ударит, что…
Но до того как снесли «треугольник», произошло еще одно чудо.
Шел дождь, мы с отцом сидели в кузнице — и в проеме двери выросла фигура Варпета Мкртыча.
Котелка, красовавшегося на голове, было достаточно, чтобы сразу узнать его даже после стольких лет разлуки.
Вместо пиджака на нем был ватник. Держался Варпет Мкртыч все так же прямо, но волосы его поседели.
Картины, мысли, люди, затянутые дымкой времени, пока они совсем не исчезли, несут с собой неповторимые жесты, цвета, запахи. Варпет Мкртыч был осязаемо реален сейчас в своем засаленном котелке, даже каждая дырочка в ватнике, даже запах тела — все было его, Варпета Мкртыча.
И прошлое со своими взлетами и падениями, все мои воспоминания о давнем тоже вдруг стали осязаемыми.
И мне захотелось чтобы все Мкртычи и Люба увидели бы сейчас Варпета Мкртыча, оправданного, освобожденного от всех обвинений.
Зима выдалась в тот год необычайно холодной. Отец, не болея, слег в постель.
— Отдохну немного, — сказал он.
Через несколько дней Варпет Мкртыч тоже занемог, и его поместили в больницу.
— Как там Варпет Мкртыч? — спрашивал отец.
— Хорошо. Уже ходит, — обманывал я.
— Как Уста Мукуч? — спрашивал Варпет Мкртыч.
— Прекрасно. Тебя ждет… Только сердце щемит, — улыбался я.
Они умерли в один день. Спокойно, мирно.
Когда я вернулся домой из больницы с известием о смерти Варпета Мкртыча, отец спросил:
— Ну как?..
Я смотрел в глаза отца и не мог сказать о случившемся.
— Очень хорошо, — ответил я.
Отец промолчал. Вечером он побрился. Потом повернулся к стене и заснул.
Так умер мой отец, последний Мкртыч «треугольника».
Когда я узнал, что сносят кузницу, я бросился туда.
«Треугольник» захлестнули стальным тросом, бульдозер зарычал, набычился и потянул. Старый «треугольник» затрещал, попытался сопротивляться и, чувствуя, что силенок не хватает, смирно рухнул. Если от других разрушенных домов пыль поднималась белая как мука, то от кузницы поднялась черная и долго стояла над развалинами.
А мне все чудилось, что вот сейчас пыль осядет, и я снова увижу «треугольник» Мкртычей…
На краю города пробасил заводской гудок, и мне показалось, что громадина из бетона и железа снимает шляпу в память нашего «треугольника».