Было ровно семь часов утра, когда Лиз сошла на автобусной станции и направилась к дому.

Две недели она гостила на ферме у дяди. Агата, дядина жена, редко приглашала мужниных родственников. Тетка вообще не любила гостей. Но на этот раз, после гибели отца, Лиз не могла воспротивиться приезду племянницы. Она даже подарила Лиз нарядное платье своей дочери Сью, которая вымахала с каланчу, но невзирая на фермерские экологически чистые харчи умудрилась оставаться тощей как жердь. Сьюзен была не слишком красива. Но Бог компенсировал эту ее неудачу, наградив соседских фермеров многочисленными сыновьями. Так что Сьюзен, единственная в округе юная дама, пользовалась немалым мужским вниманием. Если б тетка Агата могла представить, что за два года – а последний раз Лиз была здесь на похоронах деда два года назад – племянница превратится в красотку что надо, она ни за что бы ее не пригласила.

Лиз действительно была хороша. У нее было все, что положено, чтобы мужчины оборачивались вслед. Она не какая-нибудь Сьюзен, у которой, «где брошка – там перед». Фермерская мужская молодежь это быстро разглядела. Лиз видела, что Сьюзен и тетка ходят с ледяными лицами, и удивлялась: она уедет, и все парни достанутся кузине. Лиз они вообще ни к чему, ведь дома ее ждет Эдди.

Эдди – его полное имя было Эдвард Джек Лидеман, так он представил себя при знакомстве – был суперкрасавчик с бицепсами Сталлоне. Лиз не сомневалась, что если б в Голливуде знали о нем, то сразу взяли бы на главную роль и он стал бы кинозвездой. А он был всего лишь агентом по продаже земли. Но все женщины их городка сходили по нему с ума; мужчины же, понятное дело, считали своих дочерей и жен круглыми дурами.

В их городке Эдди появился год назад и застрял, хотя торговля землей здесь не процветала – все было давно продано и куплено. Можно было подумать, что он поселился здесь лишь для того, чтобы разбивать женские сердца. Но попался сам, влюбившись в Лиз. Хотя одно сердце при этом все-таки пострадало, сердце Тома Стэтфорда. Том был первой ее любовью, самой чистой и прекрасной. Но, как известно, мальчики взрослеют позже девочек. Том все еще оставался мальчиком, а Лиз уже была женщиной. Но, истины ради, надо признать, что женщиной ее сделал именно Том. Лиз не любила об этом вспоминать. Не потому что жалела или стыдилась. Многие ее подруги еще в школе обзавелись дружками, с которыми развлекались. Но когда она думала о Томе, вспоминала, как он смотрел на нее, когда узнал, что она с Эдвардом…

Улица с рядами одноэтажных домов, окруженных подстриженными газонами, тянулась с запада на восток. И хотя дома были очень похожи друг на друга, Лиз узнавала каждый по приметам, известным старожилам: у Джексонов ставни выкрашены зеленой краской… Гареллы вставили во входную дверь красно-желтый витраж… Брауны украсили крыльцо ажурным козырьком. А уж трехцветного кота Сомерсов – вор, каких мало! – знали все…

В ее доме розовые в цветочках занавески были плотно сдвинуты: мать еще спала. Лиз открыла дверь, осторожно прошла в свою комнату. Здесь все оставалось, как в день ее отъезда. Даже брошенная ею сломанная заколка для волос лежала на паласе у кресла.

Лиз сняла одежду, в которой приехала, достала подаренное платье и надела его. Оно плотно обхватывало ее фигуру, словно было специально сшито, чтобы подчеркнуть все изгибы ее молодого тела. Она подкрасила ресницы, губы, распустила светло-каштановые волосы и осталась довольна собой. Туфли на высоких каблуках делали ее выше и стройнее. Единственный недостаток этого наряда – в их городе его некуда надевать. Разве что в церковь на собственную свадьбу… Но сейчас это зрелище было предназначено для матери.

Лиз сняла туфли и, держа их в руках, на цыпочках прошла в конец коридора и открыла дверь в материнскую спальню. Мать, в шелковой кремовой рубашке с белыми кружевами, полуприкрытая одеялом лежала в кровати. Рядом с ней, тоже полуприкрытый одеялом, с темно-синей татуировкой на плече в виде дракона – Лиз не раз проводила губами по ному дракону – лежал ее Эдди. Нет, они не спали, но появление Лиз сковало их. Они оцепенели, уставившись на нее…

Лиз тоже застыла на пороге, словно в заколдованном круге, за который невозможно ступить ни вперед, ни назад.

Она опомнилась первой. Выскочила в коридор, добежала до своей комнаты, рывком сдернула с себя платье Сьюзен и стала лихорадочно складывать вещи в сумку, с которой только что приехала. Затем прошла на кухню, открыла ящик, где под вилками и ложками, в старой газете, мать прятала деньги. Она считала, что воры будут искать ценности в платяном шкафу или в комоде, а к грязной газете на кухне ни один нормальный грабитель не проявит интереса.

Лиз выгребла четыреста долларов – все, что находилось в свертке, и на цыпочках, как и входила, вышла из дому.

Она направилась в конец улицы, где была рыночная площадь, на которую два раза в неделю – по средам и субботам – съезжались фермеры их округи. По бокам площади расположились парикмахерская, аптека, бензоколонка, ресторан, кафе, два бара и три маленьких шопа, а замыкал площадь длинный, похожий на сарай супермаркет. За супермаркетом стоял трехэтажный дом с лоджиями, увитыми плющом и украшенными растущими в горшках цветами. Ноги сами подсказали Лиз путь, который еще несколько месяцев назад она совершала каждый день. Здесь жил Том. Он был ее первым мужчиной и, как ей казалось, ее первой любовью. А может, то была дружба, которую они оба принимали за любовь… Иначе зачем бы она прибежала сюда? Ведь совсем недавно Том испытал такую же боль, когда она бросила его ради Эдварда. Тогда ей было жаль его, но она думала только о себе. Впрочем, и сейчас она думала только о себе… Она поднялась на второй этаж, постояла перед дверью и спустилась на площадь. Оглянувшись, увидела в окне второго этажа Тома. Он смотрел на нее. Может быть, он знает, как, наверное, и все в городке, что Эдвард спит с ее матерью? И жалеет Лиз? Или злорадствует?..

На рыночной площади часто останавливались проезжающие через городок автобусы. Лиз вошла в салон одного из них и стала ждать водителя, который пил кофе за столиком на улице перед ресторанчиком. Наконец водитель поднялся в кабину и они поехали.

Было еще рано, и автобус шел почти пустой. Лиз прислонилась лбом к стеклу и смотрела на проплывающие мимо сонные дома. Вот мелькнул ее дом. Розовые в цветочках занавески уже не закрывали его окон. Значит, мать встала и уже знает, что Лиз ушла. Мать, конечно, бросилась к «тайнику» и обнаружила пропажу денег. Лиз представила ее крики и ругань, которыми сопровождалось это открытие. Чтобы оправдать себя, она снова вспомнила Эдварда – уже не «Эдди»! – рядом с матерью, изгибающеюся на его загорелом теле дракона и твердо сказала себе, что взятые деньги – ее! Потому что со стороны матери это было двойным предательством: она не только заманила в свою постель жениха Лиз, но и спала с ним в той же кровати, укрывалась тем же одеялом, что и с отцом! А ведь не прошло и полугода после его смерти. Никто так и не узнал, почему отец Лиз покончил с собой. В записке он просил никого не винить в своей смерти. Не из-за того ли, что знал о похождениях жены? Мать никогда не любила его. Лиз однажды слышала, как отец упрекал ее в этом…

И Лиз окончательно решила, что четыреста долларов, перекочевавших к ней в сумочку, ничтожная плата за ее и отцовские страдания. Совесть перестала мучить ее.

Автобус довез Лиз до автобусной станции, где уже стояло несколько машин дальних линий. Время их отправления было указано на светящемся табло. Душа Лиз не лежала к возвращению на теткину ферму. Но сейчас это было единственное место, где она могла собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Одно Лиз знала твердо: она не станет жить с матерью. Она возненавидела дом и тех, кто в эту минуту в нем находился. В детстве, когда ее обижали, она воображала, как умрет и как обидчики будут плакать и раскаиваться в том, что дурно с ней поступили. То была детская месть-мечта. Теперешняя месть-мечта не умерщвляла ее, а, наоборот, превращала в сильную, богатую женщину. Перед ней будут трепетать, просить прощения, искать ее любви, но она останется брезгливо-неприступной. Возможно, когда-нибудь она простит мать и даже пожалеет ее. Но Эдварда она не простит никогда! Он еще горько раскается в своем поступке, потому что Лиз вернется не одна!..

Автобус давно оставил пределы города и мчался по скоростному шоссе. По обе стороны тянулись пастбища, за ними, в мареве, дыбилась горная гряда. И где-то за ней были шумные города с увлекательной, радостной жизнью, с веселыми жителями, беззаботно проводящими время и не подозревающими, что на свете есть страдания и предательства.

Автобус проехал мост через небольшую речку, протекающую по дну глубокого оврага, и свернул на дорогу, ведущую к фермерским угодьям. Лиз поднялась, прошла к водительской кабинете и нажала стоп-кнопку. Водитель проехал еще несколько ярдов и затормозил. Лиз подхватила спортивную сумку и спрыгнула на землю там, где несколько часов назад садилась в тот же автобус, возвращаясь домой.

Она обождала, пока автобус уедет, пересекла дорогу и пошла к ферме. Идти надо было не менее получаса. Земля по обе стороны дороги принадлежала тетке Агате. Она была владелицей этих пастбищ, на которых паслись ее коровы, полей, где рос ее хлеб, огородов с овощами, которые с ранней весны до поздней осени собирали наемные рабочие, грузили на грузовики, а потом увозили в города. В ближайшем городке Агата держала ресторан, в котором еда готовилась из собственных продуктов. В качестве управляющего там подвизался дядя Марк. Но хозяйкой всего была Агата. Когда отец был жив, он говорил, что его брат Марк продался этой жадной стерве…

Становилось жарко. Лиз вытащила из сумки кепи и нахлобучила на голову, сдвинув козырек набок.

Это несправедливо, думала она. Настоящая хозяйка не Агата. Агата уже старая, у нее плохо с головой. Она уже не раз грохалась в обморок из-за своих сосудов. По-настоящему все принадлежит кузине Сьюзен. Недаром соседские сынки-переростки вьются вокруг нее, как пчелы вокруг арбузной корки. Сама же Сьюзен втюрилась во вдовца Ричмонда. Ему уже под сорок, но Сьюзен прямо-таки млеет при одном упоминании о нем. Интересно, поженятся они? У Ричмонда тоже большая ферма. Если он и Сьюзен сыграют свадьбу, а старики Сьюзен – дядя Марк и Агата – помрут, две фермы объединятся…

Послышался шум мотора, и навстречу Лиз выкатил темно-зеленый джип. За рулем, как всегда, сидела тетка Агата, не подозревавшая, что после свадьбы дочери ей, хочешь не хочешь, предстоит отправиться на тот свет.

Машина остановилась рядом с Лиз. Тетка Агата была в шелковой черной шляпе, по наличию или отсутствию которой можно было безошибочно определить, собирается ли она посетить местный банк. Тетка распахнула дверцу и, высунувшись – при этом шляпка съехала набок, – удивленно уставилась на племянницу:

– Лиз?! Что случилось? Сломался автобус?

– С автобусом все о'кей.

– С Дженни – так звали мать Лиз, – с Дженни все в порядке?

– Все.

– В чем тогда дело? Почему ты вернулась?

– Она завела любовника.

Брови Агаты дернулись, но она овладела собой и спросила, вернулась ли Лиз только затем, чтобы сообщить эту новость?

– Хотя эту «новость» следовало ожидать, – добавила тетка, глядя на свое пастбище и странно улыбаясь. Она явно намекала на недостойное поведение матери Лиз еще при жизни мужа.

– Я хотела бы пожить у вас, – сказала Лиз. Агата быстро перевела взгляд на нее.

– Что значит «пожить?» – спросила она, давая понять, что об этом не может быть речи.

– Немного, только первое время…

– Что значит «первое время»?

– Ну… пока я привыкну, что у нее любовник…

– Я живу с твоим дядей всю жизнь и до сих пор не могу привыкнуть к этому ничтожеству. – Она помолчала, мысленно охватывая свою жизнь с мужем, и решительно сказала: – Садись!

Лиз полезла в машину.

– Буду с тобой откровенна, – сказала тетка. – Я ничего против тебя не имею. Но не хочу, чтобы ты жила у нас. Сьюзен должна выйти замуж, и я не допущу, чтобы это сорвалось!.. – Она произнесла последние слова энергично и непримиримо. – Да, не потерплю! – повторила она. Она не пояснила, какая роль отводится Лиз в расстройстве свадьбы, и продолжила уже мягче: – Ты должна вернуться домой. Твоя мать не старая женщина, и если у нее появился мужчина, если ей захотелось… – Она опять не сказала, чего именно захотелось матери Лиз. – Помни: дом принадлежит тебе! Это твой дом. Грегори – Грегори был отцом Лиз – завещал дом тебе. Дженни должна была тебе сообщить это… Я все оставляю Сьюзен. И пусть только Марк посмеет завести себе какую-нибудь… – Она говорила так, словно даже после собственной смерти сумеет пресечь разврат мужа…

Лиз подумала, что дядя Марк не то что не посмеет, ему в голову не придет «завести кого-нибудь». Брака с тетей Агатой ему хватит до конца жизни, даже если тетку сегодня хватит удар. Вот тогда он насладится одиночеством!

– Ты поняла? – повторила Агата.

– Да.

– Я довезу тебя до развилки. Дождись автобуса и возвращайся. Они только и ждут, чтобы ты отказалась от дома.

Она включила зажигание – отличная машина: кондиционер, электроника, прочие «навороты» – и помчалась к шоссе. На перекрестке высадила Лиз, помахала ей рукой и, не теряя времени на родственные сантименты, поехала дальше.

Лиз не собиралась возвращаться домой. Она побрела в ту сторону, куда умчался джип Агаты, размышляя, что тетка могла довезти ее хотя бы до железной дороги. Лиз не знала, куда ей ехать и что делать дальше. Но на вокзалах есть расписание поездов и, изучив его, можно выбрать что-нибудь подходящее.

Как назло не попадалось ни одной попутной машины. С грохотом промчался встречный дальнобойщик на длинном грузовике-фургоне, и дорога снова стала пустынной. Солнце уже вовсю припекало, было жарко. Но Лиз знала, что мили через три или четыре начнутся лесопосадки, и можно будет посидеть в прохладе и перекусить гамбургером, запивая баночным пивом, которое она купила на автовокзале.

Она обрадовалась, услышав за собой шум приближающейся машины, выбежала на середину дороги и проголосовала обеими руками. Черный «мерседес», взревев тормозами, круто остановился. Из машины вылез злой, чернобровый и черноволосый мужик в красной рубашке.

– С ума сошла – посреди дороги! У меня скорость сто миль в час!..

– Если б я стояла с краю, вы бы не тормознули, – сказала Лиз, и мужчина как-то сразу остыл. – Подвезете?

– Садись…

Он спросил, куда ей надо, но Лиз только неопределенно улыбнулась, потому что и сама этого не знала. Водитель включил радио. Диктор с торжественной серьезностью читал новости из Вашингтона. Лиз не слушала. Ее не интересовали новости, не имеющие к ней отношения. Она наслаждалась неведомой, беззаботной и, как ей казалось, безоблачной жизнью, к которой ее мчал черный «мерседес».

Диктор умолк, заиграла музыка. Лиз знала эту мелодию. Она улыбнулась и закрыла глаза. Машина, скрипнув тормозами, остановилась. Лиз открыла глаза и тотчас отпрянула к самой дверце, уставясь на водителя. Глаза мужчины налились кровью, на шее пульсировала рельефная жила.

– Что… что вам надо?..

– Ладно, ладно… – Он тянул к ней руки, почти до самых ногтей поросшие густой черной шерстью. Из расстегнутого ворота красной рубашки вырывалась такая же черная поросль.

Лиз испугалась. Она понимала, что ей не справиться с ним. От страха, отчаявшись из-за собственной беспомощности, она лягалась, выкрикивала ругательства, которые откуда-то возникали в ее голове. Своими аккуратно накрашенными ногтями, не переставая орать, Лиз вцепилась в его лицо. В голове у нее звенело. Ей казалось, если она замолчит, то умрет.

Он опешил от такого безумия. Пытался схватить ее – не для того, чтобы подмять под себя, она уже была ему не нужна, – а чтобы утихомирить.

– Ненормальная! Кретинка! Заткнись, шлюха!..

Он открыл дверцу, вытолкнул ее из машины, бросил вслед сумку и тотчас дал газ.

Она поднялась не сразу. Сначала села, послюнявила ссадину на локте и потерла ноющее плечо. Потом встала, отряхнула пыль с юбки, взяла сумку и… улыбнулась. Несмотря на ушибы и порванную блузку, на то, что снова осталась одна на пустом шоссе, Лиз была удовлетворена исходом схватки: этот сексуальный маньяк долго будет класть примочки на свою расцарапанную морду!

Шла медленно. На коленке вспухла вторая ссадина, сгибать ногу было больно, отчего скорость, с какой она передвигалась, упала вдвое. Это расстроило Лиз, и мысленно она согласилась с отцом, обозвавшим Агату стервой. Когда-нибудь она явится к тетке на черном «мерседесе», с золотым колье на шее…

Внезапно далеко впереди раздался взрыв. Лиз приостановилась, прислушиваясь. Подумала, что, наверное – чему она была бы рада, – у чертова «мерседеса» лопнула шина, и он врезался в дерево. Может быть, сейчас этот маньяк меняет колесо, и тогда ей не следует торопиться, чтобы снова не встретиться с ним. В то же время ей хотелось убедиться, что неприятность произошла именно с этой гориллой.

Лиз еще некоторое время брела по краю шоссе, потом перешагнула через бордюр и пошла, не удаляясь от шоссе, по пустоши, изрезанной неглубокими оврагами. Она устала, и картины ожидающего ее успеха и богатой жизни, которые повергнут в уныние всех ее недоброжелателей, уже не развлекали ее. Ей хотелось пить, спать, принять душ – все, что угодно, лишь бы кончилась эта дорога!..

Она едва не налетела на мужчину, который сидел, прислонившись к рекламному щиту, восхвалявшему собачий корм. Лиз собиралась было узнать, не объелся ли он собачьим кормом и не его ли фирма делает эти консервы, но, присмотревшись, разглядела на лбу мужчины кровоточащую царапину и поняла, что сейчас он не в состоянии оценить ее юмор. Должно быть, лицо ее выражало растерянность, потому что он сказал:

– Не бойтесь, я не бандит и не трону вас…

Лиз не удержалась от насмешливости:

– В самом деле?.. – Губы его дрогнули в улыбке. Она спросила: – Кто это вас так?

– Ненормальный. Врезался с ходу. Скорость у него была больше сотни… Хорошо, что в моей машине не был поднят верх и меня просто выбросило… – Он посмотрел на свою ногу, и Лиз поняла, что с правой ногой у него не все в порядке. Он сказал:

– Наверное, вывих или растянул связки.

– А где ваше авто?

Он рукой показал в сторону оврагов, над одним из которых волнами поднимался грязный дым.

– Там. Догорает. Он въехал в меня с такой силой, что машина полетела в овраг.

– Так это он гробанулся? – сказала Лиз. – Я слышала взрыв. А этот, что сбил, не остановился помочь?

– Остановился?.. Я не уверен, что до этого психа вообще дошло, что он кого-то задел. Он мчался, словно за ним черти гнались!

– На черном «мерседесе»?

– Откуда вы знаете? Вы его видели?

Она ответила уклончиво:

– Видела… А вам не повезло с ногой. Очень болит?

– Есть немного.

Он облизнул пересохшие губы, и она поняла, что боль очень сильная. Она расстегнула на сумке молнию, достала банку – все-таки она молодец, что запаслась пивом! – дернула за металлическое кольцо. Ей очень хотелось пить, она полдороги предвкушала горьковатый вкус пива. Отхлебнула глоток и протянула ему:

– Пейте…

Он не заставил упрашивать себя, и скоро банка опустела. Он подбросил ее на ладони и виновато посмотрел на Лиз. Она взяла банку и зашвырнула ее подальше. Спросила:

– Что будем делать?

– Надо выбираться.

Против этого она не возражала.

– Я-то дойду. А вы?

Он сказал:

– Хорошо бы найти толстую палку – будет костыль.

– А где ее искать? – Она оглянулась. У оврага росли лишь тощие кустики с редкими листьями.

– У меня все осталось в машине, – сказал он. – Может быть, в твоей сумке найдется хотя бы носовой платок? – спросил он.

– Зачем?

– Ногу перевязать.

Она снова расстегнула молнию и стала рыться в вещах. Затем вытряхнула все на землю и тут же поспешно засунула обратно трусики. Наконец обнаружила шелковый широкий пояс от платья. Самого платья не было, Лиз в спешке забыла его дома.

– Не жалко? – спросил он про пояс.

Она замотала головой: ей не было жалко – и стала складывать в сумку разбросанные вещи.

– Ты уходишь? – спросил он.

Она молчала.

– Если встретишь какую-нибудь машину… или когда доберешься до телефона… У тебя найдется доллар? Я отдам… – Она усмехнулась. – Я отдам, – повторил он. – Скажи только свой адрес.

– У меня нет адреса.

– Нет адреса? – Он хотел о чем-то спросить, но его слишком беспокоило собственное положение. – Запиши мой телефон.

– У меня нет ручки.

– Нет ручки? Как же ты…

– А я не пишу.

– Моя осталась в пиджаке. Наверное, все сгорело. Тогда запомни наизусть…

– У меня плохая память.

– У такой молодой плохая память?

Лиз затянула молнию на сумке.

– Может, поискать возле машины? – нерешительно спросила она.

– Ручку?

– Да идите вы с вашей ручкой!.. Палку, железяку… что-нибудь!..

Какое-то мгновение он пристально смотрел на нее.

– Будь осторожна, – сказал он. – Может быть, не все сгорело. Там бензин…

Она не слушала. Оглянулась на сумку.

– Если ты боишься, что я…

– Куда тебе!

Вдоль оврага, отделяя его от возделанного поля, рос колючий кустарник. Лиз расцарапала руки, с блузки свисали клочья, но она не думала ни о руках, ни о погибшей блузке. Наконец Лиз вырвалась из цеплявшихся за нее тонких веток и едва удержалась, чтобы не свалиться в овраг. Заглянула вниз: каменистое дно оврага было почти без растительности. То, что осталось от машины, лежало искореженной, бесформенной грудой, из-под которой сочилась радужная жидкость.

Скатиться туда я смогу, подумала Лиз. А подняться как?

Она прошла по верху оврага с полмили и увидела довольно пологий песчаный спуск. Песок был плотный, будто его специально утрамбовали. Лиз начала спускаться, все убыстряя шаг, переходящий в бег, и, не в силах сдержать его, остановилась только в самом низу, споткнувшись о камень.

Она пошла в обратную сторону по дну оврага, глядя под ноги и выискивая что-нибудь, что пригодилось бы жертве наезда для опоры. Но ничего не попадалось. Достигнув места катастрофы, осторожно обошла обгоревшие, с острыми, зазубренными краями обломки металла, битое стекло, еще тлевшую ткань. Она не решалась ворошить это кладбище. Она прошла дальше, и в стороне обнаружила непонятно как попавший сюда отрезок трубы. Он был короткий и едва ли его можно было использовать. Однако Лиз все же вытащила трубу.

Она вернулась той же дорогой, которой спускалась. Мужчина явно обрадовался.

– Если б не твоя сумка, – сказал он, – я подумал бы, что ты ушла совсем…

Он скептически оглядел трубку, но промолчал и стал бинтовать ногу поясом Лиз. Нога сильно распухла, и Лиз вздыхала:

– Плохи дела. Тебе необходим врач, иначе загнешься. А уж ногу точно придется отрезать!..

– Спасибо. У тебя хорошо получается утешать.

– Это ж правда!

– Лучше поищи у себя что-нибудь от боли, – попросил он. – Аспирин, например, у тебя есть?

– Зачем?

– У тебя никогда не болела голова?

– Болела. Когда был грипп.

– Кстати, как тебя зовут?

– Лиз.

– А я Джек.

– Не лучшее имя.

– Мои родители так не считали. А почему «не лучшее»?

– У одного знакомого подонка два имени, и одно из них – Джек.

– Понятно…

Лиз презрительно выпятила губу.

– Что понятно?..

Джек промолчал. Сердить девушку не входило в его планы. Он решил похвалить ее за трубу:

– Коротковата, но лучше, чем ничего. Молодец, что притащила.

– Что теперь? – спросила она.

– Попробуем доковылять.

– Доковылять до чего? – Лиз обратила внимание, что он сказал не «попробую», а «попробуем».

– Хотя бы до телефона. Извини, я уже спрашивал, но ты не ответила. Так найдется у тебя доллар?

– Зачем?

– Хочу, чтобы ты позвонила: пусть за мной пришлют другую машину.

– Другую?

– Да. А что?

– Ничего.

Она не верила, что кто-то пришлет за ним машину. Просто ему надо, чтобы она так думала и не бросала его, потому и сказал про другую машину.

– Попробуем? – Джек вопросительно снизу вверх смотрел на Лиз.

Одной рукой он оперся на трубу, другой – на ее плечо. Труба была чересчур коротка. Лиз ответила:

– Выбрось ее! Держись за меня!

У него не было выхода, и он послушался. Джек старался как можно легче наступать на больную ногу, но при каждом шаге издавал стон, похожий на мычание.

– Да-а… – вздыхала Лиз.

– Думаешь, все-таки придется ампутировать ногу? – несмотря ни на что чувство юмора он сохранил.

Они шли медленно, часто останавливаясь. Джек попросил ее что-нибудь рассказывать:

– Это меня отвлечет.

– А что рассказать?

– Все равно. Что хочешь.

– Про сексуального маньяка можно?

– Можно. Хотя меня это не слишком воодушевит.

– Зато к месту: именно он подвозил меня на черном «мерседесе». – Она искоса взглянула на Джека. – Подозреваю, что этот тип наехал на тебя.

Джек помрачнел. Выслушав, сказал:

– Неприятная история.

– Это у него неприятная история! Я ему все лицо изувечила! А если женат, супруга – вот будет потеха – ему еще добавит!

– Нельзя садиться к кому попало. Тебя этому не учили?

– На нем не написано, что он «кто попало». Они прошли еще немного, и он остановился передохнуть.

– Куда мы идем? – спросила Лиз.

– Здесь должен быть дом повешенного.

– Чей?

– Ничей. Просто этот дом напоминает мне одну картину с таким названием.

– А в нем живет кто-нибудь?

– Раньше жили. Теперь не знаю.

– Может быть, никто? – Она поежилась. Ей не хотелось идти в дом повешенного, даже если он только похож на какую-то картину.

– Если окажется, что там никого нет, будем искать другой. – Он говорил прерывисто, с трудом и ступал все медленнее. Казалось, еще шаг – и он остановится насовсем.

Лиз стало страшно: что она будет делать, если Джек свалится? Она постаралась отогнать эти мысли. В конце концов, кто он такой? Он чужой для нее, она впервые его видит. Они расстанутся и больше никогда не встретятся… Лишь бы сейчас добрести куда-нибудь…

– Ну вот… дошли, – проговорил он.

Лиз подняла голову и увидела дом, огороженный белой деревянной изгородью. Если бы он не говорил про висельника, ей бы все равно стало бы не по себе: это был старый, одинокий дом в окружении старых деревьев. Окна в нем были прорублены где придется или где вздумалось ненормальному хозяину. На окнах ни занавески, ни горшка с цветами – ничего, что свидетельствовало бы о присутствии живого человека.

Они стояли, безнадежно вглядываясь в окна и в тень двора с полуразрушенным сараем…

– Собака! – воскликнула Лиз, заметив большую собаку, дремавшую под деревом.

– И машина, – спокойно добавил Джек.

– Где? Где машина? – Лиз проследила за его взглядом и в приоткрытых дверях сарая заметила блеснувшую, отражая солнечный луч, фару.

Лиз дернулась, готовая бежать в сарай. Джек больно сжал ей плечо, старясь сохранить равновесие, потом отпустил.

– Иди… Я обожду здесь.

Лиз осталась стоять и крикнула:

– Есть тут кто-нибудь?! – Она удерживала его от падения и продолжала звать: – Кто-нибудь!.. Выйдите! А то он сейчас умрет у меня на руках!..

Дверь сарая распахнулась шире, и в проеме возник высокий старик в залатанных на коленях джинсах и в порванной майке. Он уставился на вошедших, словно те были пришельцы из неведомого ему мира.

– Идите же сюда! – позвала его Лиз. – Он сейчас упадет!

Старик неторопливо пошел к ним. Подойдя вплотную, цепко взглянул на ногу Джека, которую тот старался держать на весу. Перевел взгляд на Лиз и буркнул:

– В сарае, за машиной стул. Живее!

Старик подставил Джеку плечо, и Лиз кинулась в сарай. Стул был тяжелый, сработанный, должно быть, самим хозяином. Лиз приволокла это сооружение, и Джек рухнул на него.

Старик молча удалился в сторону дома.

– Куда вы?.. – вслед ему проговорила Лиз. – Вы же нас тут не бросите?

Не обернувшись, тот скрылся в доме. Но вскоре вышел, неся широкий длинный ремень.

– Ну, Джек! – обрадованно воскликнула Лиз. – Сейчас мы тебя потащим!

Старик продел под сиденьем стула ремень, намотал один конец на свою руку, другой отдал Лиз, и вдвоем они кое-как перетащили пострадавшего в дом.

Дом был просторный или казался таким из-за почти полного отсутствия мебели и удивительных для одинокого старика порядка и чистоты. Пол подметен, кровать застелена, на столе никаких объедков, немытых тарелок и всего такого прочего. Джека уложили на кровать. Старик размотал с его ноги шелковый пояс Лиз и покачал головой: нога сильно распухла.

– Мне надо позвонить… – сказал Джек. – Здесь нет телефона, – сказал старик.

– Но я видел у дверей аппарат!..

– По нему никто не звонит, и я никому не звоню…

– А если пожар? – удивилась Лиз.

– Все в воле Божьей.

– А работающий телефон далеко? – спросил Джек.

– На бензоколонке целых два.

– Это далеко?

– Ей до темноты не успеть, – старик показал на Лиз, – утром дойдет. Я комнаты никому не сдаю, но вы можете заночевать…

– У меня все сгорело в машине, – сказал Джек. – Я не смогу заплатить, но потом я верну обязательно.

– Потом? – пробурчал старик. – Потом вы и не вспомните обо мне… как все.

– А сколько вы хотите? – спросила Лиз.

– Десять долларов. С едой двадцать.

– Хорошо, – сказала Лиз. – Двадцать. С едой.

– Пойду поищу мазь, – сказал старик.

Он вышел из комнаты. Слышно было, как он за что-то стыдит собаку. Дверь отворилась, и собака вошла. Она была старая, с седой мордой и подслеповатыми глазами. Собака села посреди комнаты и стала выкусывать блох. Потом подошла к кровати, на которой лежал Джек, и неуверенно завиляла хвостом.

– Она узнала тебя? – так же неуверенно и почему-то тихо проговорила Лиз.

– Наверное, – сказал Джек. Он положил ладонь на голову собаки. Та стояла молча, покорно.

– Ты был здесь? – спросила Лиз.

– Был.

– Но старик не узнал тебя!

– Это было давно…

– Что было давно?

У Лиз округлились глаза. Интуитивно она чувствовала, что услышит невеселую историю. Иначе Джек напомнил бы о себе старику.

– А если он притворяется, что забыл тебя? – спросила она.

Он тоже об этом думал. При других обстоятельствах он не пришел бы в этот дом. Но сейчас у него не было выбора, и он надеялся, что спустя столько лет старик не признает в грязном, больном мужчине молодого плейбоя. А вот собака вспомнила…

– Я учился с его сыном, мы дружили… Он пригласил меня посмотреть коня. Я люблю лошадей, а он уверял, что у них прекрасная лошадь…

Он погрузился в воспоминания, и Лиз боялась нарушить молчание. Потом он продолжил:

– Конь действительно был хорош. На следующий день после нашего приезда он решил продемонстрировать его достоинства в деле, под седлом…

Джек опять умолк. На этот раз Лиз не выдержала:

– И что же?

– Он неудачно упал, ударился головой…

– Он умер?..

Джек кивнул.

– Я оставался здесь до его похорон. Потом уехал.

– А лошадь?

– Старик ее продал. Или отдал кому-то.

– И ты больше сюда не приезжал?

– Нет.

Ему был тягостен этот разговор. Он сказал:

– Ты все-таки утром позвони. Деньги я тебе потом верну.

Лиз подумала почти как старик: потом ты и не вспомнишь обо мне…

Вернулся старик со склянкой. Намазал чем-то желтым и вязким ногу Джека. Сказал:

– Теперь должно успокоиться. – Он немного помолчал и добавил: – Деньги сейчас.

Лиз сказала:

– Сперва накормите.

Старик снова вышел. Лиз открыла сумку и отсчитала двадцать долларов. Когда старик принес тарелки с едой, она отдала ему плату. Не считая, он сунул доллары в карман брюк и разлил из бутылки по чашкам светлую жидкость.

– Виски, – сказал он, протягивая чашку Джеку.

Джек выпил залпом и закашлялся. Виски обожгло горло.

– Легче? – спросил старик. Было непонятно, имел он в виду мазь или спиртное.

– Да. Меньше болит. – Джек набросился на еду. Раз ест, значит, полегчало, – сказал старик, обращаясь к Лиз.

Лиз с не меньшим удовольствием, чем Джек, уплетала свою порцию рагу с кар юшкой и баклажанами. Ей казалось, что ничего вкуснее она никогда не ела.

– Ты тоже выпей, – сказал ей старик. Но Лиз боялась опьянеть – мало ли что! – и поэтому отказалась.

После ужина она постелила одеяло и подушку, которые принес старик, на деревянной лежанке. И хотя было неудобно и твердо, уснула она как убитая.

Проснулась – было светло. Сразу встретилась глазами с Джеком и поняла, что ему худо. Она вскочила.

– Запиши телефон, – сказал он.

Она выбежала во двор. Старик – в тех же джинсах и майке – чинил изгородь.

– У вас есть ручка или карандаш? – крикнула она.

Он положил на землю заостренный кол, пошел в сарай и вынес карандаш и блокнот.

У него все в сарае, подумала Лиз. Он не живет в доме. Она вырвала из блокнота лист и пошла к Джеку. Продиктовав номер, тот добавил:

– Скажешь, чтобы быстрее ехали… Не волнуйся, я тебе верну все деньги…

Она отмахнулась: где уж ему! Лишь бы выжил. Плакали материнские доллары!

Старик сказал, если идти по шоссе, через час будешь в городе. Лиз взяла сумку. Джек молчал, и она была рада, что он не спрашивал, вернется ли она. Она не хотела возвращаться, хотя он обещал, что, когда за ним пришлют машину, Лиз отвезут, куда она скажет.

– Я пойду, – полувопросительно сказала она.

– Позвони Энтони. Не потеряй бумажку с телефоном. – Он лежал на постели и не смотрел на нее…

Было еще очень рано. Едва поднявшееся солнце еще не успело разогреться и разогреть все, что попадало под его лучи, и шоссе тянулось бесконечной влажной от рассветной росы лентой. Дорога была пустынной. Редкие машины проносились с мягким мгновенным шелестом.

Идти было легко. И также легко мысли Лиз перескакивали с Джека на старика и на его странный дом, в котором, вероятно, после смерти сына он не жил, а перебрался в сарай, чтобы не вспоминать трагедию. Потом мысль возвращалась к Джеку, которому срочно нужен врач… Лиз не думала о прошлом. Прошлое было слишком плохим. А ближайшее будущее – дойти до телефона и позвонить приятелю Джека – не стоило того, чтобы о нем особо беспокоиться.

Она устала, села на обочину и сняла туфли. Часов у нее не было, и она не знала, сколько времени шла. Солнце начало припекать. Машин на шоссе стало больше, но ни одна не остановилась: водители даже не глядели в ее сторону. Ну и черт с вами! – думала Лиз. Я бы и сама не села к кому попало! Она надела туфли и снова зашагала.

Бензоколонка находилась при въезде в город сразу за ярким щитом, приветствующим тех, кому посчастливилось попасть в это гостеприимное место. Сама бензоколонка была украшена плакатами, рекламирующими достижения цивилизации – от зубной пасты до компьютерной техники. Разрешение разместить рекламу на территории бензоколонки приносило дополнительный доход ее хозяину – немолодому негру в шортах и ярко-желтой майке.

У заправки стоял «фольксваген», в бак которого темнокожий подросток наливал бензин. Сам владелец машины разговаривал с хозяином. Лиз подошла к ним и спросила, может ли она позвонить по телефону. Хозяин бензоколонки повел ее в контору, где молодая негритянка работала на компьютере.

– Она будет звонить, – сказал ей хозяин.

– Хорошо, отец. – Девушка подвинула Лиз аппарат.

Низ достала бумажку, где записала продиктованнный Джеком телефон, и набрала номер. Трубку взяли быстро:

– Дом Бредфордов!

«Джек ничего не говорил про каких-то Бредфордов, – подумала Лиз. – Наверно, гак зовут его друга».

– Привет! – сказала Лиз. – Джек просил меня позвонить Энтони…

– Джек?

– Ну да! Энтони его приятель. Джек попал в аварию. Его машина гробанулась, у него все сгорело, а Джек не может ходить.

– Простите, – перебил голос. – Кто вы такая?

– Я же вам объясняю: я звоню по просьбе Джека. Он просил прислать за ним машину. По-моему, у него сломана нога.

– А где он сейчас?

– В доме повешенного.

– Кто повесился?!

– Чего вы всполошились? Никто не вешался. Джек сказал, что дом похож на какую-то картину…

Неожиданно эти слова взволновали говорившего.

– Называйте адрес, – потребовал он, – сейчас же выезжаю!

По подсказке темнокожей девушки Лиз назвала адрес бензоколонки, потом пояснила, как от нее доехать до дома старика, и добавила:

– И захватите доктора. Иначе ему придется отрезать ногу… И деньги захватите – пригодятся…

Но приятель Джека уже бросил трубку, и Лиз не была уверена, что он услышал про деньги. Надо было сначала про деньги сказать, пожалела она. Эта часть разговора была ей далеко не безразлична.

Она заплатила молодой негритянке за разговор и вышла на улицу. Место «фольксвагена» занял «линкольн», и тот же подросток наполнял горючим его бак. Лиз прислонилась к дереву, росшему возле бензоколонки. Она уже не была столь категорична, как прежде, в своем убеждении, что за Джеком никто не приедет. Сперва тот тип по телефону вел себя так, будто не собирается двинуться с места ради какого-то Джека. Но как услышал про картину, жутко разволновался…

Лиз не хотелось снова топать в усадьбу старика: приятель Джека мог увезти его раньше, чем она придет туда. А если она и застанет их и они согласятся подбросить ее на своей машине, все равно дальше места, где она сейчас стоит, не увезут, потому что она сама не знает, куда ей надо… Вот только деньги. Хорошо бы приятель Джека отдал ей двадцать долларов: пока она начнет зарабатывать, каждый цент пригодится…