Я приехал в управление без чего-то четыре. И еще до того, как мне встретился красный как рак Рэй Карбоун, Джули, наша секретарша, взяла со стола ручку и провела ей у горла, хана, мол, тебе. Так что меня предупредили: дело дрянь. Но поскольку я всегда славился несогласием с линией руководства, я совершенно не соображал, что же натворил на этот раз. Когда Карбоун ткнул большим пальцем в сторону кабинета начальства, я понял, что это связано с делом Спенсера, и предположил, что дело не обойдется обычным выговором.

Вид Фрэнка Ши, капитана Ши, в туго затянутом галстуке, наглухо застегнутом пиджаке, молча указавшего мне пальцем на стул, тоже ничего не прояснил. Хотя за спиной Ши и красовались два флага — американский и местный, Саффолк Каунти, — он обычно одевался не как коп, а как поп-звезда. Локон набриолиненных волос нависал на лоб, галстук приспущен, рубашка вечно полураспахнута и обнажает огромную золотую медаль Святого Майкла, распятие и длинный кривой клык некоей, должно быть, при жизни огромной и невезучей твари, и вдобавок три кучерявых волоска на груди. Он надевал пиджак только в церковь и на похороны.

Карбоун взял стул и поставил его у стола Ши, так что они оба оказались как по одну сторону баррикад, а я — по другую.

— Что стряслось? — спросил я.

— Я ведь тебя, Бреди, предупреждал, — ответил Ши.

— О чем?

— Ты знаешь, о чем! Ты посмотри на себя!

Ну хорошо, я бежал, потом сидел в душной машине и размышлял о Бонни. Так что, может, я был на грани солнечного удара. Пару минут назад, припарковавшись около управления, я глянул в боковое зеркало и заметил, что лицо у меня совершенно серое, даже несмотря на загар. К тому же у меня раскалывалась башка, и я весь вспотел. Но я не выглядел уж настолько плохо.

— Ты посмотри на себя! — проревел Ши.

— И что? У руководства появились новые подходы к внешности сотрудников?

— Иди ты в задницу, Бреди!

Я пристально посмотрел на Карбоуна.

— Ты не объяснишь мне, в чем дело?

— Стив…

Теперь, когда Ши вел себя как последняя сволочь, Карбоун вздумал проявить сочувствие. Сыграть роль посредника между заблудшей овцой и пастырем.

— Робби нам все рассказал.

— Что рассказал?

Ши схватил со стола пресс-папье и грохнул его об стол.

— Что ты не хочешь брать ордер на арест!

— А, понятно. Это правда. Я пока не готов к аресту.

— Да кто ты такой, черт тебя дери?! — заорал Ши. — У нас достаточно улик, чтобы посадить ее на пожизненное. И она это знает. Она от нас удерет!

— Куда?

— Заткнись! Она удерет, пока ты тут лепечешь свои версии про Линдси Киф!

— Слушай, мы… слегка поспешили. Это я виноват, наверное, даже больше, чем кто бы то ни было. Но нам следует обдумать варианты с Линдси. И с Толстяком Микки. Ши, остынь на секунду и…

— Ублюдок, я уже однажды тебя послушал.

— Ты о чем?

— Забыл? Ты мне обещал однажды, что бросишь пить.

— Ну знаешь, пошел ты! Я бросил.

— Робби Курц говорит, что не бросил.

— Я пью? Ерунда.

— Робби очень расстроился. Он ужасно переживал, когда рассказывал мне об этом. — Ши помолчал. — Он клянется, что это правда! Робби увидел, что я качаю головой и не желаю в это верить, и тогда он поклялся. Водка. Пьяницы думают, что от нее не бывает запаха, но поверь мне, запах есть. Я его чувствую, а Робби сказал, что ты весь провонял водкой.

— Пусть Робби купит бутылку «Смирнофф» и всадит ее себе в свою лживую задницу. Понимаешь, у нас был разговор. Может, я переборщил. Но сказать, что я пью — это такая мерзость.

— Он тебя унюхал. Ты качался и…

— Нет!

— Он заметил это два дня назад. Единственной его ошибкой было то, что он попытался об этом умолчать, хотел тебя выгородить.

Мне стало дурно. Я почувствал, что меня сейчас стошнит. Я еле слышно спросил:

— Как ты думаешь, сейчас я тоже пьян?

Карбоун с грустью посмотрел на меня. Ши сказал:

— Несет слегка.

— Тогда пусть один из вас сходит со мной в лабораторию. Пусть у меня возьмут пробы.

Они переглянулись. Они знали, что надежные результаты можно получить только через два часа после принятия алкоголя. Поэтому я добавил:

— Можете проверить кровь и мочу. Прямо сейчас. Я хочу, чтобы вы оба поняли одно: я не пью уже четыре года.

— Ты весь аж побагровел! — заклеймил меня Ши. — И потный, как свинья!

— А почему бы тебе, черт тебя подери, не спросить меня, отчего так вышло? Может, все-таки стоит? Ты хочешь знать, почему я выгляжу так, будто вот-вот сблюю?

Я торопливо соображал.

— Я ездил в старую часть Саутхэмптона — это в полукилометре от дома Сая, — и прочесывал местность. Мы все понимаем, что нам нужно отыскать эту винтовку, а ваш крысожопый Робби Курц — который, кстати, отвечает за это, — сидит сиднем, пожирает бисквиты и пишет приветственную речь по поводу своего грядущего повышения в звании. И все это вместо того, чтобы искать эту чертову винтовку. Извините, забыл добавить: пишет речь и говорит про меня гадости.

— Ты обвиняешь его во лжи? — спросил Ши с недоброй усмешкой.

— Да.

— А зачем же ему врать, Бреди?

— Затем, что он сумасшедший, амбициозный, самодовольный говнюк. Вы же знаете, как он себя ведет, когда прицепится к кому-нибудь. У него же шоры на глазах, он ничего вокруг не видит. А врет, потому что знает, если он быстренько закроет дело, ему в следующем месяце дадут сержанта, и тогда он станет первым кандидатом на твое место, Ши, когда ты уйдешь на пенсию. К тому же он подлый подхалим, которого не устраивает мой стиль работы, и, конечно, я ему мешаю. Он хочет убрать меня с дороги, чтобы я не помешал ему арестовать Бонни. Должен сказать тебе, Фрэнк, я просто обязан его остановить. У меня масса сомнений на этот счет, и если мы арестуем ее, и это окажется ошибкой, у нас будут крупные неприятности. Она не станет сидеть сложа руки.

Ши и Карбоун снова переглянулись. Я продолжал:

— А Робби хочет убрать меня с дороги, потому что идея с Бонни — это первоначально моя идея, и Рэй может это подтвердить. И Робби теперь не хочет отдавать мне лавры победителя.

Ши только ухмыльнулся. Карбоун свесил голову на грудь. По правде говоря, он мне симпатизировал и готов был поверить. Но в свое время он перестарался с изучением психологии и с тех пор считал, что все алкоголики по сути инфантильны, эгоистичны и врут как по-писаному.

— Ну давай же, Рэй, пойдем в лабораторию.

— Бреди, — сказал Ши, — ты понимаешь, во что тебе может обойтись эта бравада — «пойдем в лабораторию»?

— Понимаю. С меня снимут эти дурацкие обвинения.

— Ничего подобного. Я тебе такое устрою, сукин сын, не обрадуешься. Немедленно иди в лабораторию, слышал? Ты блестяще повел дело, и вдруг — нате, — когда комиссия, окружная прокуратура и эти сраные газеты подступают ко мне с ножом к горлу, — ты саботируешь следствие. Как мы будем выглядеть, когда пресса разнюхает, что эта баба уже практически была у нас в руках, а потом мы позволили ей ускользнуть?

— Фрэнк, спроси себя: почему это могло случиться?

— Потому что ты запил и потерял всякое понятие о здравых рассуждениях, о достоинстве… — Его голос звучал все громче и громче, в нем появились драматические нотки. Он снова схватил пресс-папье и ткнул им в мою сторону: —…О своих обязательствах перед отделением. И передо мной! Я за тебя головой отвечаю.

Я поднялся с места и повернулся к Рэю:

— Ты же у нас гений психологии. Зачем мне… Даже если бы я слетел с катушек и пустился в самый тяжкий в своей жизни запой, какой интерес мне заваливать это дело? Если бы я думал, что Бонни Спенсер убила Сая, почему бы мне не поднять пару тостов за то, чтобы арестовать эту суку?

Ши не дал Карбоуну даже рта раскрыть:

— Потому что Робби наблюдал, как ты вел себя, когда вы явились к ней с обыском. Он понял, что ты нарочно отослал его на второй этаж. Он также видел, как ты крутился вокруг нее, ходил за ней по пятам, из комнаты в комнату. А потом, когда ты спросил ее, откуда взялись деньги в сапоге, ты так с ней сюсюкал. Такой был обходительный. Ты распустил нюни. Ты звонил в эту каталожную компанию, как будто это касалось тебя лично. Как будто правда, которую ты узнал, оказалась для тебя непереносима.

— Ши, это все чепуха.

— А потом вдруг ты переключился на версию с Линдси, Микки. Все, что угодно, только чтобы держать Робби подальше от Бонни Спенсер. Поэтому отвечаю на твой вопрос: с какой стати я могу не хотеть арестовывать эту суку? А с такой стати, что непонятно почему, а может, попросту спьяну — ты в нее втюрился.

Я, конечно же, прошел тест на алкоголь. Потом мне пришлось идти вдоль прямой линии, начерченной на полу, — сначала на пятках, потом на носках, собирать монетки различного достоинства с пола (не дай бог потерять равновесие!), декламировать алфавит. Потом я пописал в специальную чашечку, и у меня взяли кровь. Рэй стоял около меня, когда мне вкалывали иглу. Он сказал:

— Ши обрадуется, когда узнает, что тест дал отрицательные результаты, а если и все остальное будет в порядке…

— А ты веришь во всю эту чушь, что я в нее втюрился?

— Не знаю.

— Но ты ведь знаешь Линн, Рэй. Скажи, ты и в самом деле думаешь, что, когда у тебя такая девушка, можно влюбиться в старую кошелку, которую перетрахали все местные мужики?

— Я видел ее, когда она приходила сюда сдавать пробы. Она еще очень даже ничего.

— Но она ведь не Линн.

— Видишь ли, я только знаю, что ты выстроил против нее хорошо мотивированную версию, — я слышал, как ты об этом докладывал, — и вдруг ты от всего отказываешься. С чего бы вдруг?

— Я не верю, что это сделала она.

Карбоун покачал головой:

— Сомнительно это, Стив.

— Где сейчас Робби?

— Зачем тебе?

— Я не понимаю, почему у него не хватает смелости взглянуть мне в глаза.

— Он бы, может, и взглянул…

— Но?

— Но он сейчас в саутхэмптонской прокуратуре, оформляет ордер. А потом поедет арестовывать Бонни Спенсер.

Бонни чуть приоткрыла дверь черного хода.

— У вас есть ордер?

— Нет. Послушай, Бонни…

Она резко захлопнула дверь — хлоп! Я надавил на звонок. Ни звука, только Муз залаяла за дверью, притворяясь сторожевым псом. Ей все равно не удалось бы никого обмануть: сквозь стеклянную дверь хорошо было видно, как она изо всех сил виляет хвостом. Я прищурился, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть через кружевные занавески. Бонни скрылась в глубине дома.

Мне очень нравится, как копы в кино вытаскивают из кармана кредитные карточки, скручивают их в трубочку и используют в качестве отмычки. Я провозился минут пять — пустив в ход карточку, перочинный ножик и все ключи, что нашлись у меня на связке. Это была задачка не из легких, потому что шуметь было нельзя. Она могла позвонить в управление и пожаловаться, что я взламываю дверь. Наконец, замок щелкнул, и я оказался внутри.

Мне даже не пришлось ее разыскивать: Муз сама отвела меня к лестнице и указала путь в цокольный этаж. Бонни стояла у сушилки, складывая посудное полотенце. Услышав, что пришла Муз, она хотела ей что-то сказать, и тут увидела меня. Господи, как же она вскрикнула!

— Бонни, прошу тебя, выслушай меня. Я пришел не для того, чтобы тебя обидеть.

Она торопливо оглядывала комнату в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, но, к сожалению, с копом-психопатом, да к тому же вооруженным до зубов, воевать бессмысленно, тем более если под рукой только пластмассовая бутылка из-под газировки. Я сделал шаг. Я хотел дотронуться до ее плеча и уверить, что пришел помочь, но она отскочила назад, словно хотела спрятаться в узкой щели между сушилкой и стиральной машиной. Поэтому я решил соблюдать дистанцию.

— Я знаю, ты думаешь, я сумасшедший или что-то вроде того, и все же выслушай меня, потому что у нас очень мало времени.

Вот болван! «Очень мало времени». Не надо было этого говорить. Бонни даже перестала моргать, как будто вообразила, что ей осталось жить совсем недолго.

— Бонни, сосредоточься. Парень, с которым мы вместе расследуем дело, — Курц, этот говнюк со слипшимися волосами, — он уехал из управления еще до меня. Отправился в прокуратуру за ордером на арест. Так что нам нужно выиграть время. Если он явится через пару минут, я не смогу… Я ничем не смогу тебе помочь. Понимаешь?

Она ничего не сказала, но она меня слушала. Она смотрела мне прямо в глаза. Это был испытующий взгляд. Я решил, что она способна угадывать мысли на расстоянии. Но она просто ждала, что я скажу еще.

— У меня есть некоторые сомнения. То есть, я не думаю, что тебя уже сейчас пора брать под стражу. Существует еще куча неясностей относительно гибели Сая. Но дело уже закрыли. А я хочу, чтобы не осталось никаких неясностей. Я хочу, чтобы следствие продолжалось. Ты можешь выбирать: оставаться здесь, дождаться Курца и ехать с ним…

— Или?

— Или удрать отсюда. Со мной. Немедленно.

Умница. Она сообразила засунуть все высушенное белье обратно в сушилку, чтобы не сразу стало ясно, что она убежала. Мы побежали к заднему выходу, прокрались через двор, через лужайку — к тому участку с леском, где я спрятал свой «ягуар» на тот случай, если явится Робби. За нами бежала Муз, если можно сказать «бежала» о туше с такой здоровой задницей. Бонни залезла в машину, а собака вскочила вслед за ней, и по ее коленям перебралась на место водителя.

— Прогони ее, — приказал я, открыл дверцу со стороны водителя и схватил Муз за ошейник.

— А когда я вернусь домой?

— Откуда я знаю, черт возьми! Через две минуты, если не сумеешь меня убедить.

— А если сумею?

— Не знаю.

Неожиданно она просияла.

— Если ты откроешь верх машины, я могу держать собаку на коленях, и тогда мы все трое поместимся.

— Если я открою верх машины, дура, сотня свидетелей покажет: «Знаете, я видел Бонни и ее собаку. Они поехали к Стивену Бреди в его машине». Сто свидетелей того, как я чиню препятствия решению прокуратуры. Уголовное преступление средней тяжести.

— Ты хочешь сказать, что это противозаконно? — Она еще не договорила, но уже знала ответ. — Не делай этого.

Она взялась за ручку дверцы.

— Ни с места, — приказал я.

Она покачала головой.

— Нет, я выхожу.

Я достал пистолет.

— Если ты двинешься, Бонни, я тебе пулю промеж глаз всажу.

— Прекрати, пожалуйста.

Боже мой. Голова моя раскалывалась. Я умирал от жажды. Я стоял и угрожал пистолетом подозреваемой в убийстве, которой в данный момент сам же помогал сбежать. А на переднем сиденье сидела толстозадая волосатая дворняга. Она вывалила розовый язык, крепко вцепилась когтями в кожу сиденья и вглядывалась сквозь лобовое стекло, будто ожидая, когда же дадут зеленый свет.

— Я не собираюсь это сейчас обсуждать! Твоя жизнь поставлена на карту, так что выкини эту овцу, и поехали.

Бонни говорила так тихо, что я еле ее расслышал:

— Дверь с улицы закрыта. Она не сможет попить, и если меня там долго не будет…

Я засунул пистолет в кобуру, выволок Муз из машины и сел на место водителя. Чем Бонни, разумеется, немедленно воспользовалась: она открыла дверь и выскочила.

— Вернись в машину! — заорал я.

Она покачала головой. Я завел мотор.

— Пока.

Бонни свистнула двумя короткими свистками. Муз подбежала к ней, и Бонни запихнула ее вовнутрь.

Так мы и добрались до моего дома: Бонни на боковом сиденье, я за водителя, и толстуха Муз у нас на коленях. Всю дорогу она заливисто лаяла, выражая свой восторг по поводу той замечательной игры, которую мы с Бонни придумали.

Халупы сезонных рабочих не отличаются ни просторными комнатами, ни высокими потолками. Так что архитектору-неудачнику, у которого я приобрел свой дом, не особенно было где развернуться. Поэтому он превратил большую часть дома в «место общего пользования» — одну огромную комнату, служившую одновременно и кухней, и гостиной, и столовой. Потом в разных частях дома он наотгораживал клетушек и во время визитов потенциальных покупателей делал эффектный жест рукой, вуаля, мол, и говорил: «Уснуть…» После чего дожидался, пока образованный житель Нью-Йорка продолжит: «… И видеть сны» . По его замыслу эта маленькая хитрость сближала продавца и покупателя, оттеняя их образованность, и напрямую подводила к взаимовыгодному соглашению о купле-продаже. Но я все ему испортил. Я скорее язык бы проглотил, чем сказал бы «… и видеть сны», и архитектор задергался, потому что он знал, что я коп и вообще-то могу подумать, что эта фраза «уснуть» означает, что он ко мне пристает. Он ведь носил волосы хвостиком. В общем, дело могло быть безнадежно испорчено. Поэтому он поспешно пробормотал: «А это спальня», и на этом успокоился.

Хозяйская спальня, как и весь дом, была меблирована. Ужас заключался в том, что архитектор горел желанием разработать универсальный дизайн хибар сезонных рабочих. Но кровать, которую он водрузил в этой спальне, по размеру подошла бы разве что двум лилипутам для невинных супружеских соитий в позиции «бутерброд». Поэтому я не долго думая избавился от этой кровати и купил огромную двухспальную. С нее можно было, не касаясь пола, допрыгнуть и до стенного шкафа, и до туалета.

В противоположной части дома на такой же площади он влепил две спальни для гостей с общим туалетом. Я отвел Бонни в первую, которая, впрочем, не слишком отличалась от второй, вот только вместо осьминогов и витых раковин, которыми был расписан пол и стены у самого потолка, здесь все было обезображено ананасами. А поскольку я практически никогда не забредал в эту часть дома, я об осьминогах с ананасами подзабыл. Как и об отвратительной люстре с зеленым абажуром и каркасом из каких-то толстенных прутьев, связанных посередине. Об этой люстре архитектор упредил меня, заявив, что это издание народного промысла и я сделаю большую ошибку, если вздумаю ее заменить. Архитектор был до жути непрактичным идиотом, и если бы не я, он никогда не смог бы продать свой дом. Я стал владельцем на следующий день после осмотра.

Я опустил жалюзи.

— Не подумай ничего такого, — сказал я, не оборачиваясь. — Это чтобы тебя никто не увидел.

— А я ничего такого не подумала, — ее голос слегка дрожал. И это было единственным свидетельством того, что она была ужасно напугана.

— Народ у меня тут под окнами не толчется, но так, на всякий случай.

Когда я обернулся в ее сторону, она сидела на плетеном стульчике — гордая и неприступная. Я присел на край кровати, но комната была очень мала, и между нашими коленями было не более десяти сантиметров.

— А теперь я хочу услышать всю правду о том, что произошло. С самого начала. Все детали, с той минуты, когда ты впервые снова заговорила с Саем. Если только ты не общалась с ним все эти годы.

— Нет.

— Хорошо, но сначала я хочу выяснить кое-что еще.

— Ты имеешь в виду…

— Погоди.

Но она не выдержала:

— Гидеон позвонил мне. Сказал, что ты не вспомнил, что ты и я… Что мы встречались прежде.

— Слушай, на это у нас сейчас совсем нет времени.

Я сказал это бесстрастно. Как профессионал.

— Я хочу выяснить, почему ты врала в последний раз?

— Звучит, как будто это последний из ста тысяч других раз, когда я тоже врала.

— Так и есть, как ни крути.

— Если я такая врунья, зачем мне говорить тебе правду теперь, когда полиция наступает мне на пятки?

— Затем, что тебе деваться некуда.

— Ну, — голос у нее дрожал, — некуда, действительно.

Она опустила голову и уставилась на свои руки, лежащие на коленях. Руки у нее были красивые, с длинными пальцами, овальными ногтями: как раз такие руки показывают в рекламе кремов для рук.

— Ладно, зачем ты сочинила эту чушь про восемьсот восемьдесят баксов, которые мы нашли в твоем сапоге?

— Это чистая правда.

— Бонни, пойми одно. Если ты будешь морочить мне голову, я отправлю тебя обратно домой.

— Пожалуйста, позвони ему еще раз.

Я покачал головой.

— Ты пойми, — умоляла она, — Винсент Келлехер — это очень издерганный и не очень удачливый бизнесмен, который продает подставки для чайников, больше похожие на ракетоносители, и спортивные костюмы слоновьего размера — розового, голубого и сиреневого цвета, да еще с аппликациями. И вдруг этому несчастному звонят издалека, и какой-то следователь спрашивает его о деньгах, которые он мне заплатил, минуя бухгалтерию. Это же нелегальная выплата. Он всегда по этому поводу переживал, а когда ты позвонил, он наверняка решил, что сейчас за ним явится сам министр финансов и отряд налоговой инспекции — и немедленно его арестуют.

— Ты умница, Бонни. Правда, умница.

— Нет. Если я была такая умница, ты бы поверил и тогда, когда я тебе на самом деле врала. Я больше не буду. Пожалуйста, позвони Винсенту Келлехеру.

Тут запищал мой пейджер.

— Бреди, срочно позвони Карбоуну.

Я велел ей оставаться в комнате, а сам побежал в спальню и закрыл за собой дверь.

Карбоун спросил, где я, и я сказал, что наконец-то дома, после шестидесяти часов на ногах, и у меня нет сил, и меня до сих пор трясет от тех гадостей, которые он и Ши мне наговорили, и уж не хочет ли он подвергнуть меня очередному тесту на спиртное, чтобы убедиться, что я не обнимаюсь с бутылкой виски? Он сказал: слушай, мы, конечно, слегка поспешили, а Роби, который сам не пьет, наверное, в чем-то не разобрался… — Ну так что? — спросил я. Он сказал: Бонни Спенсер и след простыл. Я спросил: Робби в истерике? — Да, и не только он, но и Ши тоже, и если ты думаешь, что человек из комиссии не поддаст нам тут дерьма, ты сильно ошибаешься. — Слушай, Рэй, да успокойтесь вы там все. Сейчас уже полседьмого, приятный вечер, прохладный ветерок. Может, она пошла на пляж прошвырнуться. Может, обедает в ресторане с подружкой. Скажи ребятам, пусть расслабятся. Выпейте там за меня. Ты что, хочешь, чтобы я порыскал по округе? — Он сказал: пожалуй, мысль верная. — Ладно, согласился я. Послежу за ее домом, пока не пришлешь мне смены, потом прочешу окрестности и загляну в несколько мест. Только будь добр, пошли Робби сообщение по пейджеру. Пусть он отвалит от ее дома к чертям собачьим, а то, если я его увижу, клянусь, я его убью. — Лады, пообещал Карбоун. Он уже собрался вешать трубку, когда я спросил: результаты проб по моей моче и крови уже получены? — Да, все в порядке, Стив. — Спасибо. — Не делай глупостей, посоветовал он. — Сам понимаешь, ситуация скользкая. На нас давят. — Людям свойственно ошибаться. — Я поинтересовался, сообразил ли Ши, что ему тоже случилось ошибиться на этот раз, или мне каждый раз надо будет писать в чашечку? Карбоун как человек сдержанный, объяснил, что Ши теперь знает о результатах тестов, и он не дурак. — Но будь начеку: между вами никогда не было особой любви. Он взял тебя в отдел, потому что ты был ему нужен, а не потому, что ты ему нравишься или он тебе доверяет, и, я думаю, это для тебя не новость. — Давно уже не новость, — сказал я. — Тогда, — сказал Карбоун, — сделайте себе одолжение, следователь Бреди, заработайте золотую звезду героя и повышение по службе. Доставьте Бонни Спенсер куда следует.

Когда я подъехал к дому Бонни, Робби уже завел мотор. Я затормозил и остановился сзади. Он швырнул в мою машину ордер на арест и сорвался с места — как только способен «олдскатлес». Он боялся встречаться со мной взглядом и не желал услышать то, что я мог ему сказать. Он прекрасно знал, что я ему скажу: я до тебя доберусь. А я знал, как он отреагирует: нет, это я до тебя доберусь.

Через несколько минут подъехали еще две полицейские машины из саутхэмптонского отделения. Им предстояло крутиться поблизости до того, пока их не сменит кто-нибудь из отдела убийств Саффолк Каунти, так что я передал им ордер и сказал, что пойду осмотрю дом еще разок. Я натянул резиновые перчатки — медленно и демонстративно, как будто собирался делать сложную нейрохирургическую операцию, и вошел в дом. Спустя пять минут я вышел, захватив для Бонни белье, футболку, зубную щетку и пакетик с собачьим кормом. Все это я распихал по карманам, чтобы не было заметно. Проходя перед домом, я размахивал двумя пакетиками для вещдоков, одним — с теннисными тапочками, и другим — с расческой, потом дурашливо отсалютовал саутхэмптонским копам и укатил.

Мной овладело блаженное бессилие. Руки у меня вспотели, в животе забурчало. Не оттого, что я сознавал, что делал, не оттого, что я пускал под откос свою карьеру и личную жизнь, не говоря уж о риске провести пару лет в тюряге за преступное содействие в укрывательстве обвиняемого в тяжком уголовном преступлении — убийстве. Я как раз прекрасно представлял себе последствия разрушений, которые я призвал на свою голову. Я помню, что я прикидывал, как уголовное обвинение повлияет на мою пенсию, гадал, есть ли собрания Анонимных Алкоголиков в исправительном заведении «Грин Хайвен», и решил, что, будем надеяться, мои хорошие приятели из прокуратуры Саффолк Каунти подсобят в случае чего, и мне впаяют только должностное преступление. Но влажные ладони и буря в кишечнике не имели никакого отношения ко всем этим закономерным размышлениям.

Нет, я ехал к своему дому с комком в горле, потому что ужасно боялся, что Бонни ушла. Она хорошо соображает — не хуже, чем неделю назад, когда она убила Сая, и вполне может сделать то, что запланировала — удрать. Нет. Она его не убивала. Я верю ей. Но ведь она могла представить себе, как сидит на стуле, и судья кивает головой, и ее признают виновной — и потому удрать. Или просто испугаться и захотеть, чтобы кто-нибудь обнял ее, успокоил, поцеловал в лобик, вроде ее приятеля Гидеона — и потому удрать. Или, зная Бонни как честную и законопослушную американку, можно было предположить, что она просто бросится навстречу обстоятельствам — с верой в Бога и Конституцию, — зайдет в ближайший телефон-автомат, позвонит в отдел убийств и спросили: «Можно попросить к телефону следователя Курца?»

О Господи. Что мне делать, если она ушла?

Был вечер четверга, но отдыхающие уже стекались в пригород. Пробки на дорогах стали еще плотнее, чем полчаса назад. Казалось, какая-то бесконечная металлическая змея ползет на восток. И каждый из сидящих в этих тысячах машин был очень важной персоной с не менее важными делами. Они должны были услышать, какие новые действительно приятные приглашения появились на их автоответчиках за время их отсутствия, чтобы отменить те, о которых они договорились раньше. Они должны были переодеться в черные прозрачные блузки за триста баксов. Они должны были поменять цветочную ароматическую смесь на свежую до прихода гостей. Поэтому на задних сиденьях автомобилей вытекали всевозможные соусы, пачкая свежие французские батоны. Ситуация непереносимая, но им приходилось набраться терпения и ждать.

Ни одна машина не пропустила бы меня пересечь шоссе на Монток. Я посигналил и начал надвигаться прямо на новый «мерседес 560 Эл-Эл», установил зрительный контакт с водителем и, не глядя на дорогу, поехал прямо на него. Он настолько озверел от моей наглости, что в нужную мне минуту нажал на тормоза. Его щекастое лицо исказила ненависть, но он сообразил, что я выгляжу достаточно «отвязанным», чтобы и в самом деле в него врезаться.

И тут я погнал к дому. Мне, правда, пришлось переждать товарняк на железнодорожном переезде. Это был самый, мать его растак, длинный поезд за всю историю лонг-айлэндовской железной дороги.

Я бросился в дом и споткнулся о Муз, которая кинулась поприветствовать меня. Я сказал ей:

— Отвали с дороги, ты, мешок с дерьмом!

Она вильнула хвостом. Я погладил ее по голове. Ясно, подумал я, Бонни оставила здесь собаку. Умно: она знает, что я о ней позабочусь. В доме царила мертвая тишина. Я доковылял до «ананасной» комнаты и вопросительно сказал «Привет?» в пустоту и безмолвие. Ни звука.

— Бонни! — завопил я.

— Привет, — отозвалась Бонни.

Ну тут я просто подскочил на месте.

— Это ты! А я услышала, как ты говоришь «Привет» и подумала, что это твой голос, но не была уверена. Я подумала: а вдруг это кто-нибудь из его приятелей или грабитель?

Я весь обмяк от облегчения, а напряжение меня настолько опустошило, что мне пришлось на секунду прислониться к стене, чтобы снова понять, где пол, где потолок. Потом я вошел в «ананасную» комнату.

Она свернулась калачиком на кровати и читала «Историю нью-йоркских «Янки» — единственную книгу, которую нашла в комнате. Она положила книгу на пол и села на кровати, скрестив ноги по-индейски.

— Так кто же там был лучшим нападающим? — спросила она.

— Гедрик, — пробормотал я.

— Там сказано: Генри Гедриг. Это то же самое, что Лу?

Я кивнул и сказал:

— Вот.

И протянул ей теннисные тапочки, расческу, а потом вытащил из кармана белье и зубную щетку. Я все еще был взволнован и не мог говорить.

— Спасибо.

Я потряс пакетом с собачьим кормом. Она улыбнулась и все ждала, пока я что-нибудь скажу. И я сказал ей, что пойду и отдам это Муз, а сам приму душ и вернусь. Я остался собой доволен. Я вел себя очень разумно. Как нормальный человек. Не хочет ли она чего-нибудь съесть? У меня там есть какие-то полуфабрикаты. Она сказала: нет, спасибо, я не голодна.

Я засунул в духовку две порции обеда в фольге, подумав, что, когда они будут готовы, она не сможет устоять перед этим жирным цыпленочком, ну, а в крайнем случае, я и сам его съем. Я пошел в душ. Вода, мыло и хвойный шампунь. Вот так-то лучше. Хладнокровный и чистый мужчина вместо потного, обезумевшего, перегревшегося идиота. Я потянулся за полотенцем, слегка разочарованный, что Бонни не вошла в ванну и не подала мне его. Где-то в глубине души я все же представлял себе: вот сейчас выгляну из душа, а там — она. Я ей говорю: убирайся отсюда. А она в ответ: давай я тебе спинку потру. А сама прижалась бы ко мне, обняла бы и начала ласкать, мурлыча: о, Стивен. Я оделся, взял блокнот и позвонил Винсенту Келлехеру, Королю Каталогов.

— Алло, это опять следователь Бреди.

— Да, я слушаю вас.

— Мистер Келлехер, я вас не знаю, но у меня возникло ощущение, что вы были не совсем искренни со мной в тот раз, и это меня крайне огорчает.

Молчание.

— Послушайте, меня абсолютно не интересуют ваши отношения с налоговой инспекцией. Мне плевать, как вы платите: через бухгалтерские документы или же минуя их. Но мне не плевать, когда вы лжете, отвечая на простой вопрос.

— А с чего вы взяли, что я вам солгал? — прошептал он из своего Флагстаффа, штат Аризона.

— Потому что я коп. Я знаю. Ну так как, расскажете мне о своих денежных договоренностях с Бонни Спенсер?

Молчание.

— Если вы все мне расскажете, мы распрощаемся с вами — и точка. А будете меня за нос водить — я передам все свои подозрения на ваш счет своему корешу из налоговой инспекции в Вашингтоне.

— Я заплатил ей… — голос у него упал. У этого парня была ирландская фамилия: просто не верилось, что он оказался таким размазней. Вот что значит дерьмовое смешение кровей, ассимиляция, понимаете ли!

— Как вы ей заплатили?

— Наличными.

— Какую сумму?

— Две с половиной тысячи долларов. Она сама попросила, чтобы ей заплатили наличными. Клянусь вам, я сам не предлагал.

— Каким образом вы передали ей эти деньги?

— Ее отец живет около Скоттдейла. Раз в год она навещает его, а потом объезжает окрестности, ищет работодателей по каталогам. Мы обсудили все и…

Да, если бы этот тип проехал, не дай Бог, на красный свет, он бы, пожалуй, сам на себя надел наручники, сдался полиции и попросил судью назначить ему максимально суровое наказание.

— Вы все обсудили и что? Вы отдали ей деньги?

— Да, в конверте. Но я обещаю вам, что это больше не повторится.

Ну смотри у меня, подумал я, вешая трубку. Один — ноль в пользу послушных мальчиков.

Я порылся на полках, найдя в итоге две книжки — Стивена Кинга и Тома Клэнси. И отнес к ней в комнату. Я не хотел, чтобы она возненавидела свое вынужденное пребывание в моем доме. Я не хотел, чтобы она думала, что я полуграмотный кретин, который если и читает, то только статистическую литературу. Хотя это было очень близко к истине. Она ведь писатель, у нее полки ломятся от книг. А мне чем ее поразить? «Знаешь, Бонни, я книг-то особенно не читаю, зато просматриваю в день по три газеты и не пропускаю исторических познавательных телепрограмм. Хочешь, я расскажу тебе о битве при Мидуэе ? Или биографию Меттерниха? Только попроси».

— Это тебе на потом, — сказал я. — Я теперь давай поговорим.

Я поднял шторы и выглянул в окно. За окном царили волшебные сумерки — час перед закатом.

— Хорошо, но… Я ни в коем случае не хочу учить тебя, как лучше выполнять твою работу. Но, может, ты позвонишь Винсенту Келлехеру?

— Зачем?

— Затем, что он сказал тебе неправду. А я собираюсь сказать тебе правду. Я знаю, что сама все запутала, а теперь ты даешь мне еще один шанс. Ну, и я хотела бы быть достойной твоего доверия. И я хочу, чтобы ты поверил тому, что я собираюсь сказать.

На этот раз коп победил во мне мужчину. Не стоит позволять ей думать, что я на ее стороне. Ей предстоит убедить меня. Я сказал:

— Я, может, потом ему позвоню. А теперь расскажи мне, как вы возобновили отношения с Саем.