Если бы я захотел быть у Линн вовремя, я бы добрался до ее дома за две минуты. И что же я сделал в результате? Развернулся и поехал прямо к Бонни Спенсер. Запарковал машину за углом, поперек дороги.

Ее дом выглядел простым, разумно спланированным. Аскетическая постройка в колониальном стиле: ни дать ни взять коробка из двух отделений, с крышей и трубой. А перед домом росла большая, мягких очертаний ива, и серпики ее удлиненных листьев при свете луны и на фоне ночного неба казались совершенно серебряными.

Шторы были задернуты, но не плотно, и я разглядел за ними голубые всполохи черно-белого телевизора. Господи, что я успел пообещать Линн, когда звонил из саутхэмптонского отделения? Что буду у нее в десять — пол-одиннадцатого? Было уже десять двадцать восемь. Я пересек дорогу и ступил на вымощенную брусчаткой дорожку, ведущую к дому Бонни.

Да уж, сторожевого пса из Муз не выйдет! Она даже для приличия не зарычала, пока я не позвонил в дверь. Только потом я смог рассмотреть сквозь тонкие стекла входной двери, как она усиленно виляет хвостом — так быстро, что кончик хвоста практически неразличим.

Зажглось наружное освещение. Я засунул руки в карманы. Потом вытащил. Наконец в прихожей показалась Бонни. На мгновение я подумал, что, может, я помешал ей и еще какому-нибудь парню заниматься кое-чем с включенным телевизором. Но когда она приблизилась к дверям, я понял, что никакого парня не было и в помине. Она была в мешковатых спортивных штанах и красном жилете. Не накрашена, — впрочем, может, она вообще никогда не красится. Волосы распущены по плечам, а на затылке свалялись, как если бы она перед этим лежала.

Я попытался угадать по выражению ее лица, что она почувствовала, когда увидела меня. Облегчение — что я не какое-нибудь ползающее в ночи пресмыкающееся? Может, она поняла, зачем я снова заявился? А, может быть, — хотя такого не рассмотришь сквозь дверное стекло — ее посетило недоброе предчувствие? Вероятно, тот момент утром, когда я надвигался на нее, а она пятилась — сыграл свою роль.

— Вы зайдете? — Уголки ее губ на мгновение вздрогнули, словно она раздумывала, улыбаться или нет. И решила, что не стоит. Потом повернулась и пошла впереди меня, в гостиную. Зажгла свет и выключила какой-то старый фильм, который до этого смотрела по видику.

Я отметил, что на диванной подушке осталась вмятина от ее головы. Я сел рядом с этим местом: оно было еще теплым. Муз топталась около моих ног, вытягивая мохнатую черную шею, и, по всему видать было, раздумывала, не вскочить ли на диван рядом со мной. Наконец, здраво помыслив, она опустила свой огромный зад на пол, еще раз бросила на меня собачий вариант страстного взора и, как и в первый раз, всем телом обрушилась на мои ботинки. Хозяйка-то, может, у тебя — заурядная личность, пробормотал я себе под нос, но ты — собака потрясающая. И почесал ей брюхо ногой.

Бонни села в кресло-качалку на другом конце комнаты. Комната мне понравилась — вся в желто-персиково-розово-белых тонах. Правда, как раз такого декора я от Бонни не ожидал. Уютно, конечно, но впечатление такое, что тут приложил руку какой-нибудь манхэттенский дизайнер, возжелавший сельских интерьеров. Такая комната должна быть простой, в крайнем случае, — славной, но никак не очаровательной. А тут всего было понемногу: и плетеные тряпочные коврики на рельефном дубовом полу, и старые перины, и подушки, сшитые из еще более старых перин, и гобелены в рамках, а на полке — батарея старых белых кувшинчиков. Плюс ко всему, слева от камина — крашеные кузнечные мехи, достаточно мощные, чтобы раздуть пресловутый очаг в канун Нового года. Бонни заметила, что я осматриваю комнату.

— Когда мы купили этот дом, Сай увлекался американским фолк-артом.

Дабы не быть голословной, она показала на ряд полок, заполненных книгами вперемежку с деревянными утками-манками.

— Он скупал все, что крякало. Как-то даже заказал ткацкий станок 1813 года, с резьбой по дереву. Ума не приложу, что он собирался с ним делать. Ткать на досуге? В общем, однажды мы собрали здесь гостей. Среди них оказался один известный книгоиздатель. Он вошел в комнату, огляделся и воскликнул: «Очень мило!» Такой противный тип! Зачем он это сказал? С той минуты Сай просто возненавидел этот дом.

Я не отреагировал, и она поспешно заполнила паузу, проговорив:

— Так я поселилась здесь, среди утиных стай. Хотите чего-нибудь выпить?

— Зачем вы поехали к Саю на съемочную площадку?

Она очень долго обдумывала ответ:

— Хотела повидаться с ним. К тому же, думаю, я испытывала что-то вроде ностальгии по добрым старым временам.

— Вы имеете в виду вашу совместную жизнь?

— Нет. Мою совместную жизнь с кино. Бывает так, что… — В ее голосе прорезались хриплые нотки, — я начинаю скучать по тем временам. Когда я писала — кое-что получше, чем «легкое облако ткани, напоминающей шелк». А еще я скучаю по людям и…

Тут я ее прервал, а не то она, чего доброго, спела бы мне печальный блюз на тему «О, как я одинок!». А этого я выслушивать не собирался.

— Вы приехали на площадку «Звездной ночи». И что произошло потом? Сай вам обрадовался?

— Думаю, вы сами в состоянии ответить на этот вопрос.

Пятно света от лампы высвечивало ее плечо и прядь темных волос.

— Я хочу услышать это от вас. — Я вытащил ноги из-под Муз. Собака удивленно на меня воззрилась, пораженная столь резким прекращением теплых отношений.

— В чем проблема? Был ли он рад вас видеть или нет? Это не тот вопрос, над которым нужно задумываться.

— По-моему, он был огорчен тем, что я явилась без приглашения, — произнесла она наконец. — Не то чтобы разъярен, в смысле того, чтобы избить и сделать из меня один кровавый синяк, встать мне на голову и… — внезапно она спохватилась, глаза ее округлились. — О Господи, я совсем забыла о вашей профессии. Извините меня, я не хотела потешаться над…

— Все в порядке. Так вы сказали, что в его намерения не входило нанесение вам тяжких телесных повреждений?

— Верно. Но в его намерения также не входило любезничать со мной: «Тсс, Бонни, дорогая, что ж ты не позвонила заранее?»

— И как же он был настроен?

— Что-то среднее между — скажем так — безразличием и яростью.

— Вы не могли бы выразиться точнее?

— Он не вопил.

Тем временем я произвел молниеносное мини-расследование. Ее красный жилет довольно плотно обтягивал ее тело и позволял рассмотреть ее вполне ординарную грудь. Если взять все взрослое женское население мира, грудь Бонни Спенсер как раз и продемонстрировала бы среднее арифметическое.

— Но вполне возможно, что он не вопил именно потому, что опасался не сдержаться и плюнуть мне в лицо.

— Но если вы были близкими приятелями, какой резон ему был так себя вести?

— Бог знает. Может, он взбесился, что я заявилась в неподходящий момент.

— Может быть.

При мысли о том, что целый день я воображал себе эту родную сестру ковбоя с рекламы «Мальборо» Богиней Чувственности, мне нестерпимо захотелось пнуть себя самого в зад.

И тут Бонни подняла руки и пригладила волосы. На короткое мгновение она собрала их в конский хвост. Кожа на ее подмышках оказалась бархатистой, нежной. Я представил себе, как она лежит на диване рядом со мной, голова — на подушке, руки — за головой, и видна эта гладкая кожа. А я наклоняюсь над ней и целую эти места. Провожу по ним языком.

Мне пришлось прокашляться, потому что я внезапно потерял голос.

— Вы заезжали, чтобы узнать о судьбе своего сценария?

— Нет. — Она отпустила волосы, и они упали тяжелой копной. Движения ее были красивы, грациозны, как замедленное повторение удачного кинофрагмента.

— Мы ведь уже просмотрели все его замечания. Я уже приступила к работе над исправлениями.

— Вы говорили, сценарий ему понравился?

— Да.

— А вам никогда не приходило в голову, что он лгал вам по поводу вашей работы — просто, чтобы манипулировать вами?

— А какой смысл ему было так поступать?

— Хотите откровенно?

— Валяйте.

— А вдруг вы сами интересуете его больше, чем ваш сценарий? Может, вы и сами где-то в глубине души это чувствуете, и…

Она вся вспыхнула.

— По-моему, вы заблуждаетесь. Я не из этих нервных нью-йоркских дамочек, которых хлебом не корми — дай сказать о себе гадость. Да и Сай не был законченным подонком, вроде тех, что говорят: «У-у, крошка, как мне нравится твой монтаж!» Я сделала хорошую работу, и Саю она понравилась. Я точно знаю, что так оно и было.

— Ну-ну, я же не собираюсь вас обижать. У меня такая профессия — предусмотреть все возможные варианты. Идет?

Она успокоилась.

— Дело в том, что мы с Саем действительно были друзьями. Понимаете, я не в его вкусе, и не была, даже когда мы поженились, а прошедшие десять лет тоже не прибавили мне ничего по части аппетитности. Я знаю, что его заводили женщины типа Линдси, красивые, очаровательные. Или утонченные, интеллектуальные, с пылу с жару из Йельского университета. Или темпераментные дамы с французским акцентом, свободно цитирующие Расина, с волосатыми подмышками и собственным замком во Франции. А я всего лишь его бывшая жена, и ему никакого резона не было за мной волочиться. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал, что я могла ему предложить, и он уже однажды сказал мне «спасибо, не стоит».

— Ну а так, по старой памяти?

Она резко покачала головой. По ее волосам прошли волны.

— Бонни, вы ведь спали с Саем? И именно поэтому так запросто явились к нему на площадку. Просто вам вдруг взбрело это в голову.

— Нет!

— Учтите, если это так, с вас были бы сняты все подозрения. — (Ерунда, разумеется.) — Потому что было бы ясно: два взрослых человека, давно друг друга знают, испытывают друг к другу симпатию…

— Не принимайте это на свой счет, но все это — чушь собачья.

— Ну хорошо, вопрос исчерпан, — сказал я, поднимаясь с места и подходя к ней. Муз, сума переметная, осталась лежать на месте. — Тогда на сегодня — все.

Тут я решил действовать внаглую. Улыбнулся. Подмигнул ей. Надо ее очаровать.

— Простите, если чем-нибудь вас обидел.

— Нет-нет, — сказала она уже более мягко. Мои чары возымели действие. Она взглянула на меня, и ее глаза затуманились, как будто она ждала, что я ее сейчас поцелую.

— Хорошо, — сказал я. — Рад, что мы достигли взаимопонимания.

Я протянул руку к ее волосам и хотел их взлохматить.

Вот незадача! Пуговица с моего рукава запуталась в ее волосах.

— Простите, — сказал я абсолютно искренне и попытался освободить пуговицу. Ее волосы пахли каким-то ранним весенним цветком, я не мог определить, каким именно: гиацинтом, а может, сиренью. Я вцепился в пуговицу и оторвал ее, но, к несчастью, — вместе с прядью ее волос.

— Не расценивайте это как полицейскую беспардонность.

Она улыбнулась. Потрясающая открытая улыбка — символ Дикого Запада:

— Я знаю.

— До встречи, Бонни.

Сев в машину, я достал пластиковый пакет и поместил туда свою добычу — четыре волоска с головы Бонни Спенсер. Три из них были с корнями. Для ДНК-теста вполне достаточно.

Я терпеть не мог иметь дело с женщинами, которые не умели вовремя заткнуться. Видите ли, мужики в принципе не против ободряющего словца, если оно к месту сказано, дельного предложения, искреннего стона восторга. Но до появления в моей жизни Линн долгое время почти все бабы, с которыми я спал, вели себя как экскурсоводы по Стране Секса.

Они все словно затвердили один и тот же текст. Экскурсия проходила так: О-о, как хорошо. О-о, не останавливайся… Указания водителю: побыстрее. Нет, помедленнее, легче, легче. Нет, выше, выше… А потом сведения о том, какие развлечения ждут туриста прямо за ближайшим углом: я хочу взять его в рот (от этого предложения я никогда не отказывался, потому что оно сулило сразу две радости — приятные ощущения и хоть на какое-то время — полную тишину)… Ну и, разумеется, они неизменно сообщали об окончании экскурсии: О-о, это произошло. О, да, да!.. Подожди секундочку. Ах, это слишком сильно. Пожалуйста, не надо, О Боже, нет, Господи, нет!

А Линн вела себя тихо. Какое счастье. Понятно, впрочем, по какой причине. Она молода и хороша собой и потому уверена в себе. Она знала, что ей не нужно выступать с эффектными монологами, чтобы завоевать внимание партнера. А молчалива она была, думаю, еще и потому, что где-то — наверное, в Манхэттенвильском колледже — ее научили, что хорошо воспитанные молодые леди не должны орать в объятиях джентльмена «трахай меня посильнее».

Но в ту ночь ее молчаливость была какой-то другой. Когда я позвонил в ее дверь в одиннадцать пятнадцать со словами «Ах, черт, прости», она была ужасно рассержена. Я понял, что в тот вечер она простилась с надеждой увидеть меня и поэтому уже надела ночную рубашку. Кроме того, она разозлилась на себя из-за того, что позволила мне открыть стенной шкаф, взять ее плащ, набросить ей на плечи, прямо на ночную рубашку, и вывести ее из дома, приговаривая: «Пожалуйста, я просто хочу сегодня вечером побыть с тобой». В машине она не проронила ни слова.

Но она не только отказалась со мной разговаривать. Когда мы приехали ко мне домой и я развязал пояс ее плаща и сбросил его, она потянулась к выключателю и погасила свет. Она отказывала мне в удовольствии видеть ее.

— Ты совсем с ума сошла, — сказал я.

Я отцепил кобуру с пояса и осторожно положил ее на комод, чтобы злобная разящая сталь не причинила Линн вреда.

— Лучше выскажись.

— Ну хорошо: я на тебя сердита.

— Скажи мне, за что.

— Потому что ты считаешь, что я всегда к твоим услугам, что ко мне можно приходить в любое время дня и ночи. Я понимаю, что ты работаешь сутки напролет. Но, по-моему, ты даже не понимаешь, что у меня существуют свои собственные планы на жизнь. Нет же — ты хочешь секса, ты хочешь поговорить и уверен, что, чем бы я ни была занята, я брошу все ради тебя. Это нечестно.

— Прости.

Я подошел к ней и подсунул руки под пушистую ткань ее ночной рубашки, задирая и снимая ее. Я притянул ее к себе. Она уже не казалась такой напряженной, но все еще не желала мне помогать. Обнимая ее одной рукой, я разделся.

— Я люблю тебя, — сказал я, ожидая ответа.

Она не откликнулась.

Я понял, что она ждала чего-то романтического. Я дико устал, но поднял ее на руки, отнес в кровать и осторожно опустил. Это был рискованный шаг, особенно в темноте, когда мужчина в моем возрасте запросто может врезаться в стол и заработать открытый перелом. Но Линн была легкая, а у меня было премерзкое настроение, и все обошлось. Она не сказала: «Я тебе все прощаю». Она вообще ничего не сказала. Она приподнялась с кровати, нащупала меня в темноте и притянула вниз, рядом с собой.

И мы занялись любовью в кромешной темноте. Я подумал: безмолвная Линн — это вовсе не так уж плохо. Даже лучше, чем ее обычная немногословность. Это усиливало кайф. Я получил возможность сконцентрироваться на звуках: шуршании простыни, участившемся дыхании Линн.

Темнота позволила мне ощутить нечто большее, чем рутинное содрогание. Но как раз в тот момент, когда я хотел сказать «Линн», я забыл, кого я целую.

Я больше не занимался любовью со своей невестой. Я трахался так, как делал это когда-то, когда не имело значения, кто рядом со мной, на мне, подо мной. Эта женщина распалась на отдельные части. Я просто хотел вставить и кончить. И тут…

Произошла удивительная вещь.

Женщина без лица исчезла. Я был в постели с Бонни Спенсер. Она вела себя неистово. Мягкие поглаживающие касания рук, быть может, относились к Линн, но та Бонни, что безраздельно овладела моим существом, обхватила меня ногами и вцепилась мне в спину. Она рычала от удовольствия, и я тоже рычал. Но она — громче. Ее длинные волосы разметались по подушке, цветочный аромат стал удушающим. Когда я вошел в нее, она всхлипнула. О Боже, подумал я, как хорошо. Я сказал ей: «Я люблю тебя! О Господи, как я люблю тебя!» — и услышал, как она вскрикнула: «Помоги мне!», когда начала кончать, а потом сказала: «Я так тебя люблю».

Это было обалденно.

А потом кончилось.

Линн нарушила тишину, сказав:

— Это было славно.

— Ага, славно.

— Разбуди меня в шесть, ладно? Я должна попасть домой как можно раньше. Мне предстоит просмотреть целую гору тестов.

— Хорошо, — пообещал я. И закрыл глаза, чтобы не видеть темноты.

Все воскресенье я провел за писаниной и чтением документов медэкспертизы. А в понедельник с утра пораньше, в пять минут десятого, я уже толкал тяжелую стеклянную дверь-вертушку, направляясь в офис Бриджхэмптонского филиала банка Южной Стрелки, повидаться с первым вице-президентом банка Рошель Шнель.

— Я высоко ценю твою сообразительность, — сказал я и сел у ее стола.

— Лет двадцать пять назад я это уже слышала.

— Ну и как, подействовало?

— Нет. Конечно, нет. Попробуй еще разок, может, получится.

Рошель исполнилось сорок лет. Я знал об этом, потому что мы вместе ходили в начальную школу Сагапонака, а до этого — в детский сад. И поскольку она родилась всего на два дня позже меня, мы вместе справляли в классе наши дни рождения. (Ее мать, миссис Мажейка, отвечала за пирожные в коробочках, а моя — за газировку, но так как моя мать всегда была занята чем-то еще, миссис Мажейка всегда приносила и то, и другое. Она никогда особенно на этот счет не убивалась и даже писала на половине коробочек с пирожными — «Рошель!» (розовым фломастером), а на другой половине — «Стив!» (голубым).

Рошель восседала за необъятным деревянным письменным столом. На ней был темно-серый жакет — униформа карьеристки. Правда, чуть позже, когда она подошла чмокнуть меня в щеку и сказала: «Мы с тобой несколько месяцев не виделись, отлично выглядишь!», я увидел, что на ней была короткая юбка в обтяжку, напоминающая разношенный бандаж.

— Выгляжу, говоришь, отлично? Ты тоже, Ро-шель, вот только у тебя могут возникнуть проблемы. Никто не захочет доверять свои денежные сбережения банкирше, юбка у которой столь узка, что можно рассмотреть ее срамные места.

— Ну не скажи. Итак, чем могу помочь? Или ты заскочил проинспектировать мою юбку?

Я приобнял ее за плечи и усадил за стол, а сам сел напротив.

— У меня к тебе очень важное дело. Я хотел бы узнать, есть ли у тебя клиентка по имени Бонни Спенсер.

Рошель меня перебила:

— Нет, только не это. Ты знаешь, я честный человек. Я не имею права даже называть имена. Мне предварительно нужно согласовать это с нашими юристами, и в любом случае тебе придется оформлять ордер. И уж тогда, если у нее есть счет в нашем банке, мне нужно будет позвонить…

— Я всего лишь хочу выяснить, есть ли у нее здесь счет. Без подробностей. Очень тебя прошу. В порядке личного одолжения, Рошель. Я же не негодяй с улицы, которого ты в первый раз видишь.

— Ну да, ты негодяй, которого я хорошо знаю.

Она вздохнула. Перевернулась вместе со стулом лицом к экрану компьютера и поднесла руки к клавиатуре. Гигантское бриллиантовое кольцо на ее пальце засверкало, напоминая о необычайной щедрости мистера Шнелля, в свое время купившего целый банк, дабы привлечь ее внимание. Ее длинные красные ногти зацокали по клавишам.

— Да, она имеет счет в нашем банке.

— Благодарю.

— Не стоит.

— А теперь скажи, сколько у нее на счету.

— Ни за что. Ты же из полиции. Действуй по закону. И не надейся, что тебе удастся это из меня выхмурить. Я и так сказала тебе больше, чем должна была бы. Больше ничего не получишь. Иди к окружному прокурору и получай ордер.

— Уж не хочешь ли ты сказать, Рошель, что из-за всей этой бодяги с тайной вкладов ты собираешься уведомлять клиентку о том, что на нее заведено дело в правоохранительных органах?

— А что в этом страшного?

— Много чего. Посуди сама, Бонни Спенсер — дама, приятная во всех отношениях, и я не хотел бы, чтобы она огорчилась на предмет расследования. Ее бывший муж…

— Ах, это та самаяСпенсер!

— Вот именно. Короче, некоторые структуры в результате этого всего начнут слегка вибрировать, и поэтому хорошо бы мне для начала убедиться — как можно быстрее, не тратя времени на ожидание ордера и уведомления, — что с ней действительно все в порядке, что на ее счет не поступали сумасшедшие деньги или что она таких денег со счета не снимала. Понимаешь? Эта женщина очень славная. К убийствуне имеет никакого отношения. К нему— тоже. Мне только нужны некоторые цифры, чтобы со спокойной душой вычеркнуть ее из списка подозреваемых. Главное здесь — выиграть время. Я не могу рисковать и тянуть до того момента, когда какой-нибудь салага-следователь с шилом в одном месте позвонит ее работодателю и скажет: «Я из отдела по расследованию убийств Саффолк Каунти и навожу справки о Бонни Спенсер». Пожалуйста, Рошель, помоги мне помочь ей.

Ногти Рошель снова зацокали по клавиатуре.

— У нее на счету сто пять долларов. Это текущий счет, так что думаю, в других банках у нее ничего нет.

Цок-цок.

— А на кредитной карточке… Она почти никогда ей не пользуется.

Я ткнул пальцем в экран компьютера:

— И что это все означает?

— Что ее бывший муж был более чем далекот идеи платить ей алименты.

— Другими словами, алиментов она не получала.

— Я бы сказала, она бедна, как церковная мышь.

Единственно привлекательным в ближайшей соседке Бонни, Уэнди Морель, было ее имя. Оно будило образ свежей, как утренняя роса, девицы, резвящейся на цветущем лугу. На самом деле, при дневном освещении Уэнди, облаченная в оливкового цвета спортивный костюм, менее всего походила на Снегурочку из сказки и более всего — на зловредную мачеху. Ее лицо покрывали прыщи. Один из них — преогромный — облюбовал левую щеку, и я с трудом удержал свои пальцы от проверки собственного лица, в ужасе вообразив, что такие же штуки могут вскочить и у меня. На всякий случай я вытянул руки по швам.

— Знаете, я прочла буквальным образом все, что касается убийств, — сообщила она, — но мне в жизни не приходило в голову, что Бонни Спенсер каким-то образом связана с Саем Спенсером.

Уэнди Морель было, думаю, лет тридцать. Она была тощей, как все девушки с Манхэттена, и Черный Континент, узрев сию тщедушность, содрогнулся бы от жалости, в отличие от Манхэттена, который умер бы от восхищения. Под толстым золотым браслетом, болтающимся на ее запястье, хорошо просматривался рельеф лучевых и локтевых костей. Волосы Уэнди были острижены под машинку — так, как должны стричься спортсмены или обалденно красивые женщины.

Мы разговаривали на пороге ее современного дома. Войти она меня не пригласила. Может быть, она просто была вредной стервой. А может, стеснялась: такие дома, как ее, — образчики архитектуры стоимостью в миллион долларов, построенные в строгом соответствии с законами геометрии, — на Южной Стрелке в последнее время вышли из моды. Их вытеснили забавные постмодерновые сельские дома, такие огромные, что, казалось, предназначались для племени великанов, а не для зубных врачей и книжных дизайнеров, которые на самом деле в них жили. Уэнди стояла, тесно прижавшись к дверному косяку, словно опасалась, что я оттолкну ее локтем и ворвусь в дом взглянуть, как живут богатые люди, или, что я возжелаю посетить ее безнадежно устаревшую кухню, оснащенную по последнему слову бытовой техники, и буду над ней издеваться.

— Да, это просто чудеса, что эти Спенсеры живут на одной с нами планете, — продолжала она. — То есть я вовсе не хочу ее очернять, но здесь такое несочетание стилей: он такой элегантный, а она такая неотесанная. Знаете что? Вот она бегает по утрам. Я, конечно, не дизайнер по спортивным костюмам. Но разве трудно подобрать вещи как следует? Я понимаю, что для вас это не имеет значения, но уж коли у нее дом в Хэмптонсе, а не у черта на рогах, — уж я не знаю, откуда она родом, — нужно же слегка позаботиться о своей внешности и не одеваться так, как будто ты стащила эти тряпки из школьной раздевалки. Ну хоть бы крупицу вкуса она переняла от Сая!

— А вы его знали?

— Ну-у, формально мы не были друг другу представлены. Но знаете, как говорят: весь мир, в общем-то, насчитывает триста стоящих людей.

Внезапно она сообразила, что говорит с человеком, относящимся к четырем миллиардам минус три сотни, и поспешила объяснить:

— Это такая нью-йоркско-хэмптонская концепция. Вы знаете, что в Саутхэмптоне или Ист-Хэмптоне можно запросто встретить Кальвина Кляйна , или Курта Воннегута , или Сая Спенсера. Так получилось, что Сай был приятелем одного моего хорошего приятеля. Тедди Ангера. Он занимается продажей недвижимости. Знаете, кто он? Он вообще-то владеет половиной Нью-Йорка. Доброй половиной. Поэтому, несмотря на то, что мы никогда не встречались, Сай, мой бывший муж и я — мы все в итоге принадлежим к одному и тому же кругу.

(Пожалуй, даже если беспредельно расширить определение Лучших Людей, Уэнди Морель туда никак не вписывалась.)

— Так что с его бывшей женой? — спросила она. — Она под подозрением?

— Нет. Рядовая проверка. Я пытаюсь прощупать, что за человек Бонни Спенсер.

— Ничем не могу вам помочь. Я с соседями не общаюсь.

Уэнди покосилась в сторону дома Бонни, потом — на собственную дорожку, где я оставил свой «ягуар», почти вплотную подогнав его к гаражу, так, чтобы Бонни не смогла заметить его из своего дома. Уэнди бросила подозрительный взгляд на мою машину, как будто та являла собой нечто неприличное, непристойное и, более того — непростительно наглое, поскольку это вовсе не та машина, в которой надлежит ездить копу.

— Но, может, вы что-нибудь замечали, просто краем глаза? — предположил я. — Как часто у нее бывали гости?

— Я бы рада вам помочь, но я очень занятой человек. Поверьте, у меня нет времени следить за Бонни Спенсер.

Она потрогала застежку молнии, которая — хвала небесам! — была застегнута. Застежка эта находилась как раз на том месте, где у нормальных — не истощенных голодовками — женщин должна быть грудь.

— У меня свой бизнес.

Она сказала про этот бизнес, как будто имела в виду «Дженерал моторс».

— А чем вы занимаетесь?

— «Супы Уэнди». Я президент и исполняющий обязанности директора.

Это тоже прозвучало как реклама по телевизору: «Кто не знает «Супов Уэнди»!». Ну, может, кто-то и знает, а я так — нет.

— Обо мне были статьи. В «Нью-Йорк таймс», «Вог» и так далее. В журнале «Элль»… Вы знаете «Элль»? Заметка там называлась «Превосходные супы!».

— Вы что, готовите эти супы?

Она улыбнулась. Ох, зря она это сделала! Бог одарил Уэнди Морель вставной челюстью.

— Ну что вы! У меня милая фабрика неподалеку от Куинс. Сорок шесть человек занято.

— Значит, вы не живете здесь постоянно?

— Нет. Я живу в Нью-Йорке, Ист-Энд, 81-я авеню. А здесь провожу выходные. Раньше приезжала сюда на весь август, но потом появилась эта статья в «Нью-Йоркс Вумен».

Я мысленно представил себе обложку журнала с фотографией: миска гороха, и горошины сыплются прямо в ее впалый живот.

— Мы пошли в гору. Представляете?

— Я понимаю, мисс Морель, разумеется, вы очень занятый человек, но именно занятые люди, как правило, являются источником наиболее полезной информации. — Она, разумеется, не могла с этим не согласиться. — Я отдаю себе отчет в том, что вы не лезете в чужие дела, но…

— Я ничего о ней не знаю. Мы здороваемся. Но не более. Даже когда я нахожусь здесь, я все равно скована по рукам и ногам. То телефон, то факс. Моя работа всегда при мне. И напряжение никогда не ослабевает. Мне приходится заставлять себя отдыхать. Я не имею возможности устраивать посиделки.

— А Бонни Спенсер устраивает посиделки?

— Понятия не имею.

— Меня интересует, есть ли кто-то, кто ходит к ней постоянно?

Она снова посмотрела на мой «ягуар».

— Мужчины в спортивных машинах?

— Мужчины в спортивных машинах. Мужчины в седанах. Мужчины в любых машинах. Что ж в этом странного?

Она задумалась.

— Однажды… Я видела грузовик. А почему я обратила внимание, было очень поздно. Будем называть вещи своими именами. Предположим, ей посреди ночи срочно понадобилось произвести какие-то строительные работы. Этому парню было не больше двадцати. В джинсах в обтяжку и в сапогах.

— Давайте говорить прямо, мисс Морель, думаю, поскольку вы директор предприятия, мы можем называть вещи своими именами.

Она приняла это как должное и оскалилась, сверкнув искусственными зубами.

— У вас не сложилось впечатления, что мисс Спенсер — распутная женщина?

— Ну как же, она ведь ведет колонку «Счастливые события» в местной газетенке. Может, она просто у каждого мужчины из Бриджхэмптона брала интервью для этой колонки? Вообразите: она однажды пришла ко мне и поинтересовалась, нельзя ли взять интервью у меня! Я пыталась быть любезной. Я сказала ей, что сейчас у меня совершенно нет времени, но когда выдастся минутка-другая, — ради Бога. В другой раз. — Она умолкла. — А вы точно из полиции?

Я показал ей жетон. Она поднесла его к самому носу, обдав своим зловонным, влажным амбре искусственных зубов и внимательно осмотрела. Потом вернула.

— Не замечали ли вы в последнее время около дома Бонни Спенсер черной спортивной машины?

— Детектив, простите, не знаю, как вас зовут… — Она опять улыбнулась. — Я знаю, о чем вы говорите. Я знаю, как выглядит «мазерати». Мой бывший муж водил «феррари 250 джити» шестьдесят второго года. Поверьте, у меня со времен замужества спортивные машины в печенках сидят.

Она опять уставилась на мой «ягуар».

— Я сразу узнала и вашу машину — «ягуар-родстер» типа «Е». Англичане, как вам известно, не называют это «откидным верхом».

Меня совершенно взбесило, что эта ведьма до таких тонкостей знакома с нежно любимыми мною машинами.

— А в ответ на ваш вопрос я скажу «да».

— Что «да», мисс Морель?

— У ее дома останавливался «мазерати». На прошлой неделе. Каждое утро, когда я была дома. Без четверти двенадцать. Как часы. И из машины выходил элегантно одетый мужчина.Постойте-ка, да это и был Сай Спенсер. Но я уверена, что он заезжал по самому невинному поводу. Наверное, она просто так рано завтракала.

— Возможно. Когда он уезжал?

— В два, три, четыре.

— Не слышали ли вы звуков борьбы?

Она покачала головой:

— Просто не верится! Он был таким приятным, таким утонченным человеком. Я хочу сказать, он имел возможность выбрать любую женщину. Как мог такой человек тратить время на ничтожество вроде нее?

— А может, она славная.

Уэнди Морель тряхнула головой, сдвинула брови, как будто впервые услышала сенсационную новость.

—  Славная?