Знаете, что самое ужасное? То, что секс, даже с такой потрясающей женщиной, как Линн, может стать чем-то привычным. Ничего страшного в этом нет: стоит только представить себе, что вместо своей горячо возлюбленной ты трахаешь другую бабу, и банальное соитие приобретает черты Траха, Который Потряс Весь Мир. Бывает такое, особенно, когда мужик привык шляться. Так ли уж это плохо? Никакого предательства в этом нет. Никто от этого не страдает.

Но если бы это была просто мимолетная фантазия на сон грядущий — нет, вся моя жизнь, и не только расследование, клином сошлась на Бонни. Скажем, когда я ходил в банк поговорить с Рошель, я заглянул в кассу и разменял парочку пятнадцатицентовиков. Даже не парочку — их хватило бы, чтобы по разу позвонить изо всех телефонов-автоматов Южной Стрелки. Так что раз или два — да что там, все три или четыре — я опускал монетку и набирал номер. Только лишь для того, чтобы услышать, как Бонни произносит: «алло». В один из таких разов я почувствовал, что ей трудно говорить (она, наверное, уже поняла, что трубку опять бросят, потому что кто еще, к чертям собачьим, будет ей названивать?!). А я стоял в телефонной будке рядом с истхэмптонской почтой, и у меня спирало дыхание. Мне так хотелось крикнуть ей: «Бонни!»

Может, я просто жалел ее? Часом раньше, просматривая документы, собранные по ее делу, я обнаружил на распечатке из автоинспекции, что помимо того, что ее рост 175 сантиметров, — довольно высокая для женщины, ей уже сорок пять лет. Сорок, твою мать, пять лет! Я несколько раз перечитывал, и все никак не мог поверить. Какого дьявола я давился от жалости к этой всеми покинутой, пожилой, можно сказать, неудачнице? Зачем я, как идиот, забился в телефонную будку, мокрый от дождя, и молил Бога, чтобы она хоть раз сказала мне «алло», перед тем как бросить трубку.

Послушай, сказал я себе, то, что с тобой творится, — это явно какая-то сексуальная одержимость. Но вместо того, чтобы наплевать на все это или как-то в этом разобраться, я продолжал одалживать машины у Т. Дж., чтобы Бонни не засекла моего «ягуара». Я подъезжал к ее дому по дороге на работу и по дороге с работы, а иногда во время работы. Все, что мне удавалось увидеть, — промельк тени в окне второго этажа или трепет белой занавески. Но это дарило мне ощущение Божьей Благодати, снизошедшей на меня. Один раз на газоне перед домом я увидел Муз. Она всерьез занялась маникюром когтей на передней лапе, вылизывая ее своим огромным розовым языком, и я испытал головокружительный приступ счастья.

А тогда, во время обыска, перед уходом я заглянул в ее гараж и обнаружил там старый джип «рэнглер». Это привело меня в немыслимый, идиотский восторг: подумать только, Бонни водит эту смешную машину!

Но равную по силе радость я испытал, когда нашел в ее сапоге ту пачку денег. Я подумал: Отлично! Наконец-то я прищучу эту суку!

Так что когда Карбоун и лейтенант по имени Джек Бирн (то ли от застенчивости, то ли из природного кретинства не говоривший, а шептавший все время) зашли ко мне и сказали: слушай, нужно повидаться кое с кем в городе, а именно, с первой женой и адвокатом Сая по бракоразводным делам. И ехать лучше тебе, а не Робби. Нужен кто-то с чутьем… Ну, в общем, я должен был почувствовать облегчение. Вот он, хороший шанс к ядрене фене выбраться с Южной Стрелки, встряхнуться, напрячь мозги и излечиться от этой «бонни-мании», расставив все точки над «i».

Черта с два: я катился на запад по лонг-айлэндовскому скоростному шоссе и все думал о ее темных блестящих ароматных волосах. Я представлял себе, как я буду их перебирать, обмотаю прядь вокруг пальца после того, как мы позанимаемся любовью. Но так же сильно я желал увидеть эти волосы в пластиковом конверте с надписью: «Образец для теста».

Проклятье, мне нестерпимо хотелось взять у Т. Дж. машину с фургоном, припарковаться на ее улице и весь день пялиться на ее дом, чтобы хоть одним глазком ее увидать. Мне не хотелось работать. И совершенно в лом было тащиться на Манхэттен.

Представьте себе карикатуру на богатую американку — бесцеремонную и самодовольную. Именно так и выглядела Филис Томпкинс Спенсер Вандервентер, только в трехмерном варианте. Да, она слышала, что ее первый муж был убит. Что ж, очень жаль.

Не то, чтобы «ужасно жаль» или «чудовищно жаль», — она предпочла не разглагольствовать на эту тему. Все в Филис выглядело очень строго: начиная с ее лица (прямоугольного, похожего на сувенирную коробку из-под бутылки спиртного, только вместо бантика сверху на ее макушке прикорнул тощенький пучочек в форме цифры «8», пришпиленный двумя заколками) — и кончая ее платьем, будто бы сшитым из громадного куска коричневой туалетной бумаги и перетянутым посередине узким коричневым пояском.

Она была одного возраста с Саем, то есть ей было пятьдесят три. Может, когда им было по двадцать, они хорошо смотрелись вместе, но теперь, если бы он остался жив и они оставались мужем и женой, ей пришлось бы то и дело парировать нескромные вопросы типа: «А это ваш сын?» Они очутились не только в разных мирах, но и в разных поколениях.

Как и сама Филис, ее гостиная на Пятой авеню выглядела старомодно. Но не в смысле аскетизма обстановки. Во-первых, в этой огромной зале преспокойно можно было бы играть в баскетбол, рискуя, правда, сломать себе шею: комната ломилась от барахла. Вся эта рухлядь наводила меня на мысль, что кому-то в голову взбрело скупить все, что оказалось под рукой в лавке, торгующей громоздкой, уродливой антикварной мебелью. Здесь и в помине не было того уюта, с его обшарпанностью и следами былой роскоши, который я с удовольствием наблюдал у Джерми, просто все было захламлено массивной мебелью на когтистых лапах. По-моему, только для того, чтобы сдвинуть с места один из этих дурацких резных стульев черного дерева, понадобилось бы пять грузчиков. Картины — в золотых рамах, с фруктами, кувшинами и убиенными кроликами — тоже казались неподъемными.

— Когда вы в последний раз разговаривали с мистером Спенсером?

Я переминался с ноги на ногу, и мой левый ботинок издавал ужасающий скрип. Сесть она мне не предложила.

— Около десяти лет назад.

День был солнечным, но сумерки, царившие в комнате, не позволяли мне даже разглядеть ее лица — вот разве что зубы. Они были вдвое крупнее, чем у нормальных людей. Полное ощущение, что ей трансплантировали зубы замученного пахотой старого мерина. Филис была настолько вопиюще непривлекательной, что, по здравым размышлениям, я пришел к выводу, что именно она, а не мистер Спенсер и не мистер Вандервентер, безраздельно владела пятиметровыми потолками и всем, что располагалось ниже.

— Приходилось ли вам встречаться или беседовать с его второй женой, Бонни Спенсер?

— Я видела их вместе мельком, один раз, перед Карнеги-холлом. Сай представил нас друг другу.

За окном — единственным светлым пятном в помещении — распростерлась Парк-авеню — обитель богатых воображал. В центре улицы выделялся островок золотых цветов: они мерцали, как сокровища в сказочных сундуках. На обочине тротуара пожилой швейцар открывал дверцы лимузина, помогая выйти из машины состоятельным особам.

— В тот период, когда вы были с Саем, упоминал ли он хоть раз о человеке по имени Микки Ло Трильо?

— По-моему, да.

— Что он говорил об этом человеке?

— Не помню. Что-то о том, что их отцы вместе занимались колбасным бизнесом. — Она произнесла слова «колбасный бизнес» с отвращением, как будто Сай занимался оптовой продажей отбросов и всякой падали. — Я никогда не придавала значения этой стороне его жизни.

Я уделил беседе еще пять минут, но мне не удалось узнать ничего, кроме того, что Филис вышла замуж за Сая, потому что тот запросто мог с любого места цитировать уордсвортовские «Рассуждения на тему бессмертия, основанные на воспоминаниях раннего детства». А развелась она с ним, поскольку в итоге обнаружила, что он больше заинтересован в «социальном продвижении», нежели в поэзии. И так и быть, раз уж я спросил (ее верхняя губа искривилась, обнажая ряд лошадиных зубов), потому что выяснила, что он ей изменял. С кем? С ее кузиной Клодией Гиддинг, финансовым распорядителем Нью-Йоркской филармонии. Он сообщил Филис, что влюблен в Клодию и собирается на ней жениться, но, разумеется, он этого так и не сделал.

Мне показалось, что я промотался на Манхэттен впустую. Что я в итоге получил? Дополнительное подтверждение тому, что Сай не пропускал ни одной юбки, в особенности если под этой юбкой можно было отыскать что-нибудь привлекательное, а носительница юбки могла как-нибудь поспособствовать его карьере. И что Джерми совершенно прав: Сай был хамелеоном. Для Филис — рафинированный поэт-трепач. Для Бонни — заботливый простой парень. Для Линдси — холодный и влиятельный киномагнат. И проделывал он это не только с женщинами: неизвестно, каким образом, но он умудрился для каждого казаться тем, чем им хотелось бы, чтобы он был. Для Грегори Дж. Кэнсфилда — кинобогом. Для Николя Монтелеоне — гениальным продюсером. Для Микки Ло Трильо — братом по крови. Для Истона — спасителем.

Я прошелся по Парк авеню — размять ноги и избавиться от скрипа в ботинке. Я прошел двадцать пять зданий — от бурой крепости Филис до серебристого офиса из стекла и гранита. В этой части Манхэттена природа испуганно забилась в Сентрал Парк. А на Парк авеню остались золотеть лишь чересчур безукоризненные цветы и голубеть — тонкая, застиранная полоска неба. О Боже, как же я не любил Нью-Йорк!

Ну, не то чтобы совсем не выносил. Мальчиком я ходил с классом на экскурсию в Эмпайр Стейт Билдинг, а потом — смотреть рождественскую елку в Рокфеллеровский центр, и искренне восхитился, и у меня вырвалось не менее искреннее «Ух ты!». Но позже я никогда не мог придумать, куда себя деть в этом огромном городе, кроме того, что куда-нибудь да нужно деть— например, осуществить культурное мероприятие. Однажды я был по одному делу в Нью-Йоркском управлении, а потом, проехав пару остановок метро до центра, очутился в Музее искусств «Метрополитен». Ну и огромным же он оказался! Мне пришлось предъявлять свое оружие службе безопасности, и тамошний главный отнесся ко мне одновременно и с подозрением и с презрением, как будто я был каким-нибудь психом, заявившимся из южных штатов с целью выразить протест против засилья порнографии и отстрелить хрены всем греческим статуям. В конце концов я очутился в зале, битком набитом египетскими мумиями, и когда поинтересовался, где же тут картины, то служитель, очень смешной и похожий на постаревшего комика, переспросил: «Картины? Вы имеете в виду живопись?» Вот тебе и культурное мероприятие.

Вот и сейчас, прогуливаясь по улицам, я либо встречал бездомных, нездорового вида шлюх, либо натыкался на наркоманские сделки, либо, стоило мне толкнуть тяжелую дверь офиса, — на сытеньких вроде Сая людей, которые клокочущими голосами мурлыкали «Ха-ай!». В таких случаях я всегда чувствовал себя недоноском. Вроде и одет нормально, а пойти некуда. И совершенно не важно, какой пиджак я надел бы в Бриджхэмптоне, стоило мне попасть на Манхэттен, мои обшлага неизменно оказывались чуточку длинноваты.

Что до обшлагов пиджака Джонатана Тулиуса, эсквайра, — длина их, натуральное дело, была безупречна. Этот человек представлял интересы Сая в обоих бракоразводных делах. Судя по всему, его дела шли неплохо. Его офис был обставлен мягкой кожаной мебелью, пахнущей, как внутренность дорогих мокасин.

— Присаживайтесь, следователь Бреди.

Природа наградила его глубоким мелодичным голосом и бочкообразной грудной клеткой оперного певца. Он сказал:

— Узнав об убийстве, я немедленно начал звонить в ваше управление и беседовал с сержантом Карбоуном. Теперь я понимаю, что поступил совершенно правильно. Ваши люди наверняка проявляют особый интерес к Бонни Спенсер, так что ваш визит фактически совпал с предметом моего звонка.

Мужик, по-моему, просто тащился от звуков собственного голоса.

— Приступим к делу, следователь Бреди. Мы договорились с сержантом Карбоуном, что этот разговор не будет фиксироваться и будет предан огласке только в случае крайней необходимости.

— Конечно.

— Видите ли, в некотором роде, интересы клиента оказываются для меня важнее, чем его смерть.

— Ясно.

— Таким образом, мне не следовало бы с вами разговаривать. — Он крутанулся вместе со своим кожаным троном и водрузил локти на письменный стол. — С другой стороны, Сай был мне не просто клиентом, но близким другом. Он позвонил мне в прошлый четверг. За день до смерти. Он был очень, очень обеспокоен.

И лицо у Тулиуса было из тех гладких, холеных, самодовольных лиц, какие можно увидеть на съездах республиканской партии.

— Что же послужило поводом для его беспокойства?

— Деньги…

Я замер, ожидая продолжения.

— …И его бывшая жена, Бонни Спенсер.

Я подумал: мать твою!

— Она требовала с него денег?

— Нет. Но Сай опасался, что начнет требовать. Понимаете, он случайно столкнулся с ней в Хэмптонсе. Она там постоянно живет. Ей достался их старый летний дом. После развода Сай с ней не общался, но потом она прислала ему письмо о каком-то сценарии, ею написанном… — Он помолчал. — Думаю, вам известно, что когда-то она была сценаристом.

— Да, — сознался я. — Я в отделе главный эксперт по Бонни Спенсер.

— У них состоялся некий телефонный разговор по этому поводу. Он старался быть любезным, хотел как-то ее ободрить. А потом почти все лето он провел в Хэмптонсе на съемках «Звездной ночи». И вот, уж не знаю зачем, он заехал к ней. — Одно цеплялось за другое.

Адвокат покашлял, прочищая горло.

— Половое сношение? — предположил я.

— Да. Он мне потом позвонил и все рассказал. По-видимому, у нее очень плохо с деньгами, и Сай — post hoc ergo propter hoc — забеспокоился, что она может попытаться использовать это недоразумение в качестве повода и предъявить претензии на алименты. Из-за того, что они возобновили сексуальные отношения. Я уверил его, что у нее нет на это никаких оснований. Их брак распался, и вместе с этим он освободился от каких бы то ни было обязательств по отношению к Бонни.

— Он сказал, что они переспали только один раз?

— Да. Это абсолютно точно. Понимаете, он ведь живет с Линдси Киф. В силу каких причин, несмотря на это обстоятельство, он избрал для себя интрижку с Бонни — это одна из тех загадок, которые может разрешить только Небо, но тем не менее — это так.

— Бонни ему угрожала?

— Нет, но Сай, мне кажется, уж слишком встревожился на этот счет. Он потерял покой, его мучило сознание вины. И все из-за какого-то ничтожного повода. Это не «сработало», как говорят в киномире. Вот почему я решил позвонить вам в управление. Что-то подозрительно с этой Бонни. Я встречался с ней во время бракоразводного процесса, и, откровенно говоря, она не произвела на меня впечатления. Уж такая спонтанная, славная натура — до неестественности. Я просто ей не доверял. По моим предположениям, Сай в конце концов тоже почувствовал, что все может обернуться против него. Он наверняка тревожился по поводу возможного шантажа с ее стороны. Заплати мне, а то я скажу Линдси. А может, он опасался, что она захочет ему отомстить, главным образом, посягая на его имущество. Понимаете, он действительно был тронут тем, насколько бедно она живет. Он сказал, что заметил дыры в одной из ее бельевых тумбочек. Мелочь, конечно, но он ведь подчеркнул, что почувствовал что-то вроде жалости и род ностальгии, когда побыл с ней недолгое время: «Я подумал, интересно, во что мне это обойдется». У меня из головы не выходит одна мысль, с самого дня его убийства… Неужели он почувствовал, что это ему обойдется ровным счетом в его собственную жизнь?

Фу-ты, ну-ты, подумал я, когда направлялся к своей машине через Сентрал Парк. Просто не верится, что Карбоун и Бирн так настаивали, чтобы я угробил целый день на этих двух ублюдков. Весь бюрократический аппарат Саффолк Каунти буквальным образом коллективно обделался, не сумев должным образом подать дело в средствах массовой информации. Си-би-эс, Эн-би-си, Си-эн-эн и Эй-би-си наперебой показывали виды на Сэнди Корт с вертолета, а какой-то фотограф, подкравшийся поближе на лодке, с расстояния пушечного выстрела снял Линдси, разгуливавшую по пляжу. В довершение всему на всех экранах крупным планом демонстрировали капитана Ши — окруженного букетами микрофонов, — который говорил: «В настоящее время мы прорабатываем все возможные версии». Ни Питер Дженнингс, ни Брайант Гимбел не выразили надежды на скорое раскрытие этого дела. «Нью-Йорк таймс» превзошла всех, написав, что полицейское руководство Саффолк Каунти «по всей видимости, зашло в тупик». А «Ньюсуик» поддакнул: «По всей вероятности, полиция пока не нашла никакого решения…» Руководство заботило только то, как мы выглядим в глазах общественности и как не уронить своей репутации, а для нас, простых копов, это означало бессмысленное шараханье по идиотским сигналам. Так что весь день полетел коту под хвост. Я проделал сто шестьдесят километров от Нью-Йорка и обратно, чтобы узнать, что Сай Спенсер обожал трахать богатых или знаменитых женщин и что некий напыщенный адвокат убежден, что Сай углядел предназначенную ему пулю в дырах обшарпанной бельевой тумбочки.

Я свернул на боковую улицу, зашел в аптеку и разменял еще два доллара на монетки по пятнадцать центов. Я на мгновение застыл перед колоссального размера плакатом, рекламирующим презервативы, погрузившись в глубокие раздумья на тему, какой идиот захочет купить этот голубой, ребристый кошмар, а потом набрал 1-515, код Лонг-Айлэнда. Но вместо того, чтобы позвонить в управление, я набрал номер Бонни. Она сказала: «Алло». В ее голосе угадывалось вежливое раздражение, как будто она уже знала, что трубку опять повесят. Я ничего не сказал. «Алло?» — повторила она. Я повесил трубку и позвонил Робби. Отчета по ДНК-тесту еще нет. Ни черта нет. Чтобы убить время и не попасть в час-пик на дороге, я выяснил у Робби имена, адреса и телефоны всех тех, кто был связан с Микки Ло Трильо. Робби специально выяснил это в ФБР и нью-йоркском отделении полиции.

Трое из названных Робби оказались теми самыми мужиками, что клялись и божились, будто бы в пятницу, восемнадцатого августа, примерно с трех до шести-семи часов Толстяк Микки пьянствовал вместе с ними в кабинетике в баре «У Рози», что в районе мясников. Двух других связанных с ним людей я не смог застать, поскольку в настоящее время они отбывали срок в исправительных учреждениях Алленвуда, штат Пенсильвания. Миссис Толстуха, Лоретта Ло Трильо, за два дня до убийства поступила на лечение в больницу Маунт Синай, приходя в себя после имплантации новой силиконовой груди, поскольку предыдущая грудь ускользнула куда-то и вздулась в непредусмотренном месте — кажется, где-то под мышкой.

Так что за неимением ничего лучшего, я решил проверить любовницу Микки, Терри Нуна, скромную продавщицу магазина «Оптика», проживавшую в десяти минутах от моста Триборо, на Джексон Хайтс, в пригороде Куинс.

Я представил себе этакую маруху, девку из банды с перекрашенными и засаленными космами, с чавканьем жующую жвачку. Терри Нуна оказалась опрятной шатенкой с кудрявыми волосами и безо всякой косметики. На ней была строгая белая блузка с круглым воротничком и бледно-голубой кардиган. Никаких украшений. Она выглядела так, будто состояла в монашеском ордене, в котором обет соблюдается, а обряды — нет. Правда, при ближайшем рассмотрении я понял, что у нее потрясающе длинные ноги, пышная грудь, и вообще — облик фотомодели. Я смекнул, что Микки тут убил сразу двух зайцев: женился на шлюхе, а эту воплощенную сладость и невинность держал на стороне.

В ответ на мой вопрос Терри зашептала было «какой Микки?», но немедленно сдалась, когда я рявкнул «да будет вам, Терри». Она пригласила меня зайти и выпить чаю. Квартира, как и ее хозяйка, выглядела удобной, простой, правда, проходя мимо спальни, я засек круглую кровать, застеленную сиреневой периной. А в гостиной стоял диванчик в зелено-белую полоску, зеленоватые, с твидовой обивкой стулья, парочка деревьев в громадных горшках, на полу — громадный зеленый ковер. Приятно, уютно. Что-то вроде обстановки, купленной женой копа, если у нее мало-мальски хороший вкус. Она налила чай из чайника с цветочками, потом зашла в кухню и вернулась с тарелкой пирожных: наверное, каждый день покупала свежие. На тот случай, если к ней вдруг нагрянет Микки. Я все разглядывал ее: вместо этого монашечьего кардигана и простой, строгой, как у стюардессы, юбки, ей бы больше пошло что-нибудь вроде подвязок и трусиков с веревочкой сзади. Она сказала:

— Боже мой, Микки так расстроился из-за Сая. Честное слово. — И указала на одно из пирожных: — Там внутри клубничное желе.

— Вы хотите сказать, Микки расстроили разногласия с Саем по поводу фильма?

Не думаю, что Терри притворялась идиоткой. Микки скорее всего ничего ей не рассказывал.

— Ну, — пояснил я, — насчет фильма, который Сай снимал, «Звездная ночь». Фильма, в который Микки вложил деньги.

— Клянусь, офицер, он никогда и ничего не говорил мне ни о фильме, ни о деньгах, вложенных в него.

— И он ни разу не говорил вам, что у них с Саем были трения?

Она перекрестилась, подняла правую руку и произнесла:

— Клянусь здоровьем матери. Ни слова. То есть я знаю о Сае, потому что он, в общем-то, известный человек, и однажды, когда Лоретта — жена Микки — уехала в Ла Косту, мы пошли на премьеру, а потом был большой прием, посвященный одному из фильмов Сая. Но они дружили еще с давних времен, и Микки об этом так уж много не рассказывал, так, иногда что-то вспоминал. А когда Сая не стало, Микки сразу же приехал сюда. — Она заморгала. — Он был весь в слезах, а Микки не из тех, кто проливает слезу по любому поводу. Я, пожалуй, никогда не видела его в таком состоянии.

— Когда это было, Терри?

— Сейчас скажу… В субботу утром. Я как раз приготовила ему омлет с сыром.

— Вы знаете, что Сай был убит днем в пятницу. Около шестнадцати двадцати.

— Я не знаю точного времени, — сказала она, отломила крошечный кусочек шоколадного пирожного и положила его в рот.

Я отодвинул чашку и посмотрел прямо ей в глаза:

— Терри, это очень важно. Где находился Микки в момент убийства?

— В пятницу?

— В пятницу.

— А почему это так важно?

— Мне что, вам на пальцах объяснить?

Терри расправила воротничок блузки.

— Микки был здесь, в этой квартире.

— С вами?

— Да.

— Чем он занимался?

Она уставилась на свои туфли.

— Это очень личное.

— Вы хотите сказать, что в четыре или около того в пятницу вы с Микки были в постели?

Она подняла правую руку:

— С трех до шести, — присягнула она.

— Микки, должно быть, крутой мужик.

— Он крупноват, но в хорошей форме.

— Вы можете подтвердить письменно, что Микки находился здесь с вами?

— Хоть кровью, — сказала она. Но я предотвратил членовредительство, вручив ей шариковую ручку, и проследил, как она пишет: «Я, Тереза Кэтлин Нуна, присягаю…»

— Вот видите, — сказала она, подписавшись. — Микки не мог быть в Хэмптонсе в тот момент, когда убили Сая, потому что он был здесь, со мной!

Вот те раз! Теперь у Микки сразу два алиби, а это то же самое, что ни одного.

После всего этого я должен был успокоиться насчет Бонни, правда ведь? Хотя бы от мысли о том, что объект моей болезненной страсти на самом деле славная девушка, не имеющая склонности убивать.

По дороге домой, где-то в районе Насау мне опять пригрезилось, как я стучусь в дверь Бонни и говорю: «Скажи мне спасибо». Она спрашивает, чего это вдруг, а я говорю: «Потому что я вывел Микки Ло Трильо на чистую воду, алиби у него оказалось хреновое». А потом говорю: «Мы поставили жучок на его телефон, и угадай, что произошло? Ему позвонил один хитрый засранец, который, как оказалось, спустил курок винтовки калибра 5,6 — по приказу Микки. Так что теперь, Бонни, можешь спать спокойно».

А потом я начал фантазировать на другую тему. Вот она вернулась домой с пробежки, вся раскрасневшаяся, тяжело дыша, а тут я подваливаю, вылезаю из машины и говорю ей: «Слушай, все в порядке. Мы просто тебя проверяли, как обычно, и оказалось, что Виктор Сантана, постановщик, снимал специальный дом, в котором находился оружейный склад, и владелец этого дома — представляешь? — заявил, что одна винтовка калибра 5,6 пропала. Нет, это не Сантана. Линдси! Она разнюхала, что Сай собирается в Калифорнию искать ей замену, и попросту сперла винтовку. Можешь себе представить, она понеслась в спортивный магазин, что в пяти минутах ходьбы от съемочной площадки, и закупила патронов. Она была в темных очках — как будто продавец никогда не был в кино и не узнает ее!» «Слушай, — говорю я Бонни, — я знаю, что это было ужасное испытание, извини». А она мне отвечает «ну слава Богу» и в порыве благодарности кладет руки мне на плечи, а я говорю: «ничего-ничего», а потом прижимаюсь лицом к ее гладкой коже, и мы оказываемся в доме, в ее спальне, занимаемся неистовой, невероятной любовью, и это продолжается всю ночь.

Мои грезы длились до самого Саутхэмптона и достигли апогея, когда я завопил «Бонни, милая!» и собирался кончать в четвертый раз. Тут уголком глаза я заметил поворот на дорогу, ведущую к дому Линн. В этот момент я понял, что надо успокоиться, прийти в себя и начать действовать.

И когда мои мозги начали соображать, они сказали мне, что совершенно неважно, сколько ложных алиби у Микки, — Сая убил не Микки и не Линдси. Я сердцем чувствовал: это сделала Бонни.

Мои опасения оправдались. Это подтвердила агентша по недвижимости, сообщившая, что Бонни действительно ожидала от Сая многого. Мне удалось наконец застать агентшу дома. Она ответила на звонок добродушным: «Привет! Реджина на проводе». Этот голос принадлежал одной из тех агрессивно добродушных разведенных дам, которых покинули их богатые мужья. И вот они в отместку обирают других жен богатых мужей, перебираясь в их дорогие дома, и эти самые мужья после сезона излишеств ощущают себя такими затраханными, что сбегают от своих возлюбленных, вынуждая последних пополнять племя агентов по недвижимости.

Она сообщила следующее:

— Я сказала Бонни: «Дорогая, это же не распродажа. Посиди пока в своем доме. Подожди».

Было уже часов девять вечера, но голос агентши звучал ужасно приветливо, хотя слегка забахромился на краях, наверное, от пары рюмочек.

— Но она сказала, что ей на самом деле очень нужны деньги и она попытает счастья.

— Она говорила, что намерена предпринять, если продаст дом? — спросил я.

— Надо подумать. — Я ждал. — Что-то вроде того, что она вернется туда, откуда она приехала. Она даже не послушала меня, когда я сказала: «Бонни, ты ведь не можешь возвращаться домой?» Ведь я права?

— Кто-нибудь проявлял интерес к дому?

— Одна-две заявки, но очень невыгодных. Она не желала уступать в цене, а цена была совершенно нереальная, и, поверьте, я ей об этом сразу сказала.

— И что потом?

— Я звоню ей и спрашиваю, могу ли я прийти и показать людям дом, и вдруг она говорит: извини, у меня гости. И так два или три раза. Ну знаешь, — говорю я ей в конце концов, — они не станут колотиться у твоего порога, чтобы купить твою халупу, потому что таких домов по дороге от Куога до Монтока буквально сотни. Поэтому, может быть, ты в следующий раз, когда я позвоню, отведешь своих гостей на пляж или в город на полчасика. Тогда она засмеялась — у нее с чувством юмора все нормально — и призналась, что это никакие не гости, а мужчина. А на следующий день она позвонила и сказала, чтобы я пока отложила все это, потому что все как-то налаживается. Я спросила, не хочет ли она сказать, что у нее кто-то появился, и она ответила: да. И будто бы он очень влиятельный человек, и в последнее время они видятся каждый божий день,и поэтому ей совершенно не светит, чтобы в ее доме толклись посторонние, когда у нее такие планы на жизнь. А я спросила: планы выйти замуж? А она ответила, что к Новому году ей будет на чье плечо опереться. Отлично, да? Но дело-то в том, что она все отыграла. По-моему, это означало, что она загадывала свою судьбу значительно на более долгий срок, чем до Нового года: речь шла о каком-то серьезном обязательстве. Понимаете? Я помню, я начала ее поддразнивать и спросила, нет ли у ее мужика приятеля. И мы еще от души посмеялись над тем, что две пожилые тетушки вроде нас с ней — ну, не пожилые, нам по сорок, — могут справить свадьбу дуплетом.

Значит, Бонни чего-то ожидала от Сая. Но в конце концов, почему бы нет? Она давала кому ни попадя. И это, кстати, тоже подтверждено. Отчет по ДНК-тесту появился у Карбоуна на столе на следующее утро. Волосы, которые я добыл с головы Бонни, имели ту же генетическую картину, что и волосы с изголовья кровати. Она была в доме вместе с Саем — в день убийства.

Мотив, значит? Есть мотив. А теперь, несомненно, и хорошая возможность.