«Сомнение – неприятное состояние, но уверенность – это абсурд».

Вольтер

Эта книга посвящена психоанализу, той психологической теории, которая уже почти столетие назад была сотворена Зигмундом Фрейдом. Сам Фрейд был убежден в том, что в психоанализе он создал основы для подлинной науки о человеческой душе. Более того, он претендовал на то, что разработал метод для лечения психически больных, который один лишь мог бы привести к долговременному исцелению. Теперь наша задача – оценить сегодняшнюю значимость учения Фрейда вообще, и, в частности, проверить его претензии на научный статус его гипотез так же, как и истинную ценность его терапевтических методов. При этом мне показалось неизбежным сначала представить Фрейда как человека – как ту странную, противоречивую и окутанную тайной личность, которая стоит за теорией и практикой психоанализа.

С различных точек зрения признанные ученые посчитают это намерение – в особенности как экспозицию – довольно излишним. Когда мы обсуждаем квантовую механику, то мы ведь тоже не начинаем обычно с описания личности Макса Планка; когда мы обсуждаем теорию относительности, биографии Ньютона и Эйнштейна едва ли интересуют нас. Между тем, в случае Фрейда для адекватного понимания дела его жизни невозможно не уделить определенное внимание ему самому как личности. В конце концов, большая часть психоаналитической теории происходит из исследования самим Фрейдом своей невротической личности: в его работе об интерпретации снов – так называемом Толковании сновидений 1900 года – он ссылается на анализ собственных снов. И его идеи о методике лечения преимущественно происходят из его усилий анализировать себя самого и таким способом справляться со своими невротическими проблемами. Говорили, что Фрейд был единственным человеком, который смог взвалить свой собственный невроз на плечи всего мира и сформировать человечество как будто бы по своему (больному) образу и подобию. Это, конечно, значительный результат; заслуживает ли он того, чтобы рассматривать его еще и как научный результат, это уже другой вопрос, которым мы еще займемся подробно в следующих главах.

В действительности психоанализ все же представляется многим ученым скорее как произведение искусства, нежели как произведение науки. В искусстве все зависит только от художественной силы воображения; все же, искусство субъективно, и – в отличие от создания научной теории – в нем нет кумулятивного прогресса. Так, например, наша сегодняшняя физика, несомненно, намного превосходит физику Ньютона, но наши спектакли или драмы намного уступают творениям Шекспира и даже древних греков. Наша поэзия едва ли сможет помериться силами с поэзией Мильтона, Вордсворта или Шелли, зато наша математика ушла далеко вперед в сравнении с математикой Гаусса или других великих математиков былых времен. И вот, как поэт или драматург обычно ссылается на свою собственную жизнь, так и Фрейд тоже приобрел свои познания из очень личных опытов, из своего эмоционального волнения и своих невротических реакций. В этом отношении психоанализ хоть и может быть приемлем как художественная форма выражения, но научной дисциплиной он, конечно, не является, и по этой причине он всегда вызывал протесты со стороны ученых и теоретиков науки (Philosophers of Science).

Сам Фрейд очень хорошо осознавал этот факт, и он иногда заявлял, что он, в сущности, не ученый, а конкистадор. Раздор в этом вопросе, впрочем, глубоко укоренился в его сознании, и он часто говорил противоречивые вещи о степени научности своего творчества, как и психоанализа вообще. Эти сомнения еще нужно будет подробно обсудить ниже; здесь мы хотим только подчеркнуть, что психоанализ знаменательным, даже фундаментальным способом отклоняется от принципов чистой науки. «Тем хуже для науки!», так тоже снова и снова говорилось. «Что же в ней настолько неопровержимо, что можно было бы так просто отвергнуть чудесную проницательность такого мыслителя и пророка!» Такая позиция даже часто проявляется самими психоаналитиками, которые хотели бы видеть понятие «наука» интерпретируемым по-новому, так, чтобы это понятие включало в себя и психоанализ. Но и с этим Фрейд, несомненно, не согласился бы. Он хотел, чтобы психоанализ понимался как наука в традиционном смысле, и подобные стремления показались бы ему только некомпетентными переистолкованиями труда всей его жизни. Для него психоанализ был либо чистой наукой, либо же он был просто ничем. Мы также рассмотрим этот вопрос еще раз – в последней главе. Но, забегая вперед, мы уже хотели бы сказать, что мы в этой книге хотим подробно проанализировать как раз претензии ортодоксального психоанализа на научность. При этом мы используем слово «наука» в строгом смысле, а именно как естественную науку, а не как гуманитарную науку. Как известно, эти оба термина традиционно используются в немецкоязычном пространстве для различения между естественнонаучными исследованиями, с одной стороны, и литературными и историческими исследованиями, с другой, в то время как понятие «наука» обозначает в равной мере оба вида академического исследования. [Англосаксонская традиция, напротив, говорит только о «Science».]

Зигмунд Фрейд (Фройд) родился 6 мая 1856 года в маленьком городе Фрайберг в австрийской в те времена Моравии – примерно в 250 километрах к северо-востоку от Вены (сегодня эта область принадлежит Чехословакии). Его мать была третьей женой торговца сукном, и Зигмунд был ее первым ребенком, в то время как у отца было уже два взрослых сына от первого брака. Молодая женщина, которая была на двадцать лет младше своего мужа, родила ему еще семерых детей; все же, Зигмунд был и оставался ее «бесспорным любимцем», тем более что никто из его братьев и сестер не мог сравниться с ним. Это предпочтение со стороны матери позволило Фрейду позже говорить, что его стойкость по отношению к бесчисленным проявлениям враждебности происходила как раз из этого опыта, мамина любимца. Кстати, семья была еврейской, хотя и не ортодоксальной.

Когда Зигмунду было четыре года, бизнес его отца начал приходить в упадок, и, наконец, семья переселилась в Вену. Там он мог посещать гимназию Шперля, где он проявил себя хорошим учеником. Семь лет он был первым учеником в классе. Особенных успехов он добился в языках. Он владел латынью и греческим языком и скоро также мог читать свободно на английском и французском языке; кроме того, он позже выучил еще испанский язык и итальянский язык. Больше всего он интересовался такими предметами, как немецкий язык и философия. Но когда в семнадцатилетнем возрасте он поступил в Венский университет, он выбрал изучение медицины. До получения университетского диплома прошло восемь лет, после чего он сначала предался своим склонностям к химии и зоологии. Затем он учился и шесть лет занимался исследованиями в физиологической лаборатории Эрнста Вильгельма Риттера фон Брюкке и опубликовал в специальных журналах несколько статей о своей работе там. Из-за необходимости самостоятельно зарабатывать себе на жизнь он сдал, наконец, экзамен по медицине и в 1882 году стал работать младшим ординатором в Общей больнице в Вене. Там он мог и дальше заниматься интересовавшими его исследованиями, которые вели его теперь в область анатомии мозга. Он все-таки занимался неврологией до достижения сорокаоднолетнего возраста и опубликовал многочисленные монографии об афазии (утрате способности речи) и церебральных параличах у детей и пр.

В возрасте 29 лет он был назначен приват-доцентом невропатологии. Кроме того, он получил стипендию для учебной поездки, которая позволила ему пятимесячное пребывание с учебной целью у Шарко в Париже. Шарко прославился своей демонстраций техники гипноза, и действительно, собственно, именно эта связь с Шарко окончательно отвлекла внимание Фрейда от (нейро-) физиологии и направила его интерес на чисто психологические проблемы. После своего возвращения из Франции он женился и открыл неврологическую частную практику. Но его целью все равно было и оставалось достижение научной славы. Для этого он на основании своих наблюдений за пациентами разрабатывал теорию, которая, как он утверждал, не только могла объяснить невротические расстройства, но и, кажется, одновременно позволяла ему добиться излечения, что многие из его коллег до сих пор напрасно пытались.

Без сомнения, честолюбие играло в жизни Фрейда большую роль; еще студентом он писал своей невесте о своих «будущих биографах». Одна такая ранняя попытка добиться известности с помощью открытия привела его к исследованию потенциального применения кокаина. При этом основной интерес Фрейда касался болеутоляющих и в то же время вызывающих эйфорию качеств кокаина, все же, он узнал, что это средство могло помочь ему самому преодолевать периодические приступы депрессии и апатии, которые часто прерывали его работу и угрожали парализовать его в духовном плане. К несчастью, он не уделил внимания вызывающему зависимость компоненту кокаина, так что он действительно беспечно и без разбора рекомендовал это вещество в семье и в кругу друзей, и даже выступал за его применение вообще в одной статье. Как мы еще увидим позже, в развитии Фрейда кокаин сыграл решающую роль.

Следуя за Шарко, Фрейд применял гипноз у частных пациентов своей неврологической клиники, но был, тем не менее, разочарован полученными результатами. Вместо этого он начал интересоваться новым методом лечения истерии, с которым его познакомил его старый друг, невропатолог Йозеф Брейер (Бройер). Истерия была одним из самых частых нервных заболеваний того времени. Эта болезнь сопровождается параличами и другими физическими расстройствами, которые происходят без узнаваемых органических причин. Сегодня эта, по-видимому, сильно зависимая от культуры болезнь исчезла почти полностью. Когда один из моих докторантов захотел провести исследование о способности истериков развивать условные рефлексы, он на протяжении многих лет смог разыскать лишь совсем небольшое число пациентов, у которых были, по крайней мере, частично симптомы этого классического нервного заболевания.

Одной из тогдашних пациенток Брейера была Берта Паппенгейм (Паппенхайм), одаренная молодая дама из хорошей семьи, случай болезни которой был опубликован позже под псевдонимом Анна О. Брейер под гипнозом вводил ее в расслабленное состояние и просил ее высказывать открыто все, что приходило ей на ум – это «лечение речью» (катарсический метод), кажется, был истоком всей более поздней так называемой «(психо-) терапии с помощью беседы». И вот, во время этих сеансов пациентка вскоре вспомнила определенные подробности произошедшей давно сильной эмоциональной реакции на некий мучительный инцидент, который она вытеснила, очевидно, из своего сознания; это говорение подействовало как «катарсис» – очищение – и как последствие ее симптомы исчезли. Мы еще увидим, что это заключение, содержащееся в опубликованных совместно Фрейдом и Брейером в 1895 году Очерках об истерии, было коренным образом неправильным. В действительности девушка вообще страдала не от невроза, а от тяжелой физической болезни – и она также вовсе не была «излечена» примененным к ней катарсическим (катартическим) методом. Здесь, как и во многих других опубликованных Фрейдом случаях, медицинское заключение совершенно не соответствовало фактам.

Как бы то ни было, во время этого лечения возникли осложнения вследствие того, что между Брейером и его привлекательной пациенткой развилась сильная эмоциональная связь, что вызвало ревность жены Брейера, и он прекратил лечение, чтобы уехать с нею во второе свадебное путешествие в Венецию. Фрейд, со своей стороны, перенявший метод лечения Брейера, заменил гипноз методом свободных ассоциаций. При этом он выбрал в качестве исходной точки определенные события из сновидений своих пациентов, которыми теперь преимущественно были женщины, и поощрял их, чтобы они говорили все, что приходило им в голову об определенных деталях того, что происходило во сне.

Метод свободных ассоциаций как таковой первоначально происходит от сэра Фрэнсиса Гальтона, знаменитого английского натуралиста и одного из основателей Лондонской школы психологии. Он использовал, впрочем, так же, как К.Г. Юнг сорок лет спустя, список из ста слов и просил субъекты исследования (или себя самого) произнести самое первое слово, которое становилось им осознанным; при этом он измерял их время реакции. Он был очень поражен изобилием смыслов ассоциаций и воодушевленно писал об этом в английском специальном журнале Brain:

«Они обнажают сущность человеческой мысли с такой удивительной отчетливостью и открывают анатомию мышления человека с такой живостью и достоверностью, чем он обычно признался бы в этом перед другими..., вероятно, самое сильное впечатление, которое оставляют эти эксперименты, касается разнообразия той работы, которую делает дух в наполовину бессознательном состоянии, а также тот обоснованный аргумент, который они дают для предположения о существовании еще более глубоких, полностью опустившихся под порогом сознания слоев мыслительных процессов и возможно также учитываются феномены мышления, которые не могут быть объяснены по-другому».1

Есть еще и другой показательный отзыв Гальтона об его экспериментах с ассоциациями со словами. Результаты, говорит он,

«... дали мне интересное и неожиданное представление о том количестве операций сознания, и скрытых глубинах, в которых они совершаются, которые я так мало осознавал раньше. Общее впечатление, которое они оставили во мне, походит на то, которое многие из нас испытали, когда подвал нашего дома оказывался в состоянии капитального ремонта, и мы впервые осознавали всю эту сложную систему канализации, газо- и водопроводов, вытяжных труб, проводов и т.д., от которых зависит наш комфорт, но которые обычно скрыты от наших глаз, и чье существование, покуда они хорошо работали, никогда не беспокоило нас».2

Карлос Блэкер, бывший генеральный секретарь [созданного по инициативе Гальтона] Евгенического общества Великобритании, писал в своей книге о Гальтоне, что, как он узнал, примечательным фактом было то, что Гальтон – нерешительный мужчина, который в сексуальном плане испытывал сильные сдерживающие затруднения – так решительно и целеустремленно применял к самому себе придуманный им самим метод исследования, и что он смог прийти к таким выводам. Его достижения – это свидетельство его откровенности, как и его силы воли. Так как он преодолел в себе самом то «сопротивление», проломить которое, собственно, и было одним из заданий аналитика.

По словам самого Гальтона, возложенное им на самого себя задание было «... очень отвратительной и утомительной работой, и только благодаря сильному самоконтролю я смог выполнить свой план, как было задумано».

Более поздние работы Фрейда и Юнга, без сомнения, расширяют сделанные Гальтоном выводы, даже если ни в одном важном моменте нет, собственно, настоящих различий.

Что касается Фрейда, то он был тогда подписчиком журнала Brain и поэтому почти наверняка мог знать о трудах Гальтона. Но удивительно то, что он никогда не ссылался на эти более раннее эксперименты, и не признавал за Гальтоном приоритета в вопросе существования бессознательных мыслительно-психических процессов. Это типично для Фрейда, который вообще был очень скуп в признании вклада своих предшественников, независимо от того, насколько непосредственно они предвосхитили его собственные работы. В дальнейшем мы приведем еще и другие примеры такого рода.

Под давлением нескольких невротических симптомов Фрейд подверг самого себя продолжительному самоанализу. Полученный благодаря этому и своей работе врача-невропатолога опыт привел его к тому, чтобы сконцентрировать внимание на событиях детства и придавать большое значение, в частности, сексуальному развитию в раннем детстве для появления неврозов и развития личности вообще. Как уже упоминалось, он анализировал также свои собственные сны и опрашивал с целью разъяснения определенных деталей свою мать. Фрейд как раз верил, что нашел в появляющемся материале остатки вытесненных аффектов из своего раннего детства, в особенности деструктивные и враждебные чувства против своего отца и в то же время интенсивное расположение к матери. Мы уже догадываемся: это было рождение эдипова комплекса.

В 1900 году Фрейд опубликовал свое первое большое произведение о психоанализе, а именно Толкование сновидений. Он продолжал публиковаться, собрал вокруг себя группу учеников (с ними он позже основал Венское психоаналитическое общество) и добился, наконец, титула профессора. Своими сподвижниками он правил как настоящий диктатор, причем тех, кто не соглашался с ним безоговорочно, он незамедлительно исключал из этого кружка. Самым знаменитым из изгнанных был, несомненно, Карл Густав Юнг.

Психоанализ с тех пор остался культом, враждебно настроенным по отношению ко всем чужакам и решительно не приемлющим критику, какой бы обоснованной она ни была. Кроме того, он и дальше настаивает на ритуалах инициации, которые включают несколько лет учебного психоанализа у членов объединения.

Нет большой надобности детально рассматривать более поздние события в жизни Фрейда; те из них, которые важны для последующих глав, будут упомянуты в соответствующем месте. В остальном заинтересованный читатель может найти многочисленные биографии Фрейда. К сожалению, большинство из этих жизнеописаний, если не все, были написаны как бы агиографами – т.е. восторженными почитателями своего героя, которые не могли увидеть ничего отрицательного в их вожде и учителе, и которые даже в самом маленьком слове критики увидели бы святотатство. Вследствие этого даже объективные факты представляются ошибочно или интерпретируются неправильно, так что этим трудам можно доверять лишь в малой степени.

Но то же самое можно сказать и о собственных работах Фрейда; он не был в этом отношении достойным доверия авторитетом – вспомним только об уже упомянутом неуважении им приоритета других исследователей, неважно, насколько очевидным мог быть этот приоритет для историка науки. Он был, очевидно, полон решимости, чтобы создать легенду вокруг своей личности и своих достижений. При этом он видел себя в роли древнего героя, который должен был бороться с враждебным окружением и вопреки преследованию, наконец, как победитель возвращается домой. В действительности ему, при поддержке верных соратников, удалось в итоге произвести впечатление на мир с помощью этого совершенно неискреннего изображения самого себя. Тем не менее, ни один человек, знакомый с настоящими историческими событиями и их подоплекой, не мог бы не заметить расхождения между рассказами Фрейда о событиях и самими этими событиями. Поэтому при чтении и анализе работ Фрейда и его приверженцев рекомендуется обращать внимание на ряд правил, которые мы в дальнейшем рассмотрим подробно; при этом у нас будет достаточно примеров, которые показывают, какую пользу мы можем извлечь из применения этих правил.

Первое правило – оно особенно важно для каждого, кто хотел бы узнать правду о психоанализе и Фрейде – звучит так: Не верьте ничему тому, что написано где-нибудь о Фрейде, не требуя при этом соответствующих доказательств. И, прежде всего, не верьте, если это было написано Фрейдом или другими психоаналитиками! Иными словами, то, что там утверждается, часто является неправильным и может быть даже полной противоположностью того, что происходило в действительности. Фрэнк Дж. Саллоуэй говорил в этой связи о «мифе героя в психоаналитическом движении» и описывал это следующими словами:

«Мало есть фигур в науке – если все же, таковые имеются вообще – кто так овеян легендами как Фрейд. ... Традиционное изображение достижений Фреда приобрело свои мифологические пропорции за счет исторического контекста».3

В этом смысле Саллоуэй видит в пропасти между происходившим на самом деле и тем, как об этом происходившем рассказывается, «предпосылку для возникновения эффектных мифов, которые неизбежно пытаются отрицать историю... Виртуально [т.е. практически] все важные легенды и недоразумения традиционного исследования Фрейда» ... «выросли из тенденции создания этого «мифа о герое»».

Читатель может удивиться тому, почему он должен верить Саллоуэю (или также автору этих строк) больше, чем самому Фрейду. И, разумеется, в любом случае, рекомендуется обращаться к оригинальным данным. К счастью, это облегчается тем, что некоторые историографы фрейдистского движения тоже публикуют многочисленные документы, как это делает и Саллоуэй. Если на этих страницах написано что-то, что звучит невероятно, то у заинтересовавшегося читателя всегда остается возможность прочитать лежащие в основе текста источники.

Для нашего хода мысли в упомянутой книге Саллоуэя содержится обширная документация самых важных источников, которые как раз из-за своей полноты очень полезны для дальнейшего использования. При этом мы воздержимся при случае от излишнего приведения отдельных доказательств, тем более, что глава, посвященная библиографии, содержит еще дальнейшие указания.

Согласно Генри Элленбергеру,4 есть два главных признака, которые характеризуют героический миф в истории психоанализа. Первый признак – это подчеркивание интеллектуальной изоляции Фрейда на протяжении его решающих лет первооткрывателя, а также преувеличенно враждебное восприятие его теорий общественностью, которая, мол, не была подготовлена к этим открытиям. Второй признак героической легенды подчеркивает «абсолютную оригинальность» Фрейда как ученого, причем ему приписываются открытия, которые уже ранее были сделаны его предшественниками, современниками, соперниками и приверженцами. Саллоуэй комментирует:

«Такие мифы о Фрейде как герое психоанализа очень далеки от того, чтобы быть лишь случайным побочным продуктом его очень харизматической личности или его богатой событиями биографии. И они также не являются только неумышленными искажениями биографических фактов. Скорее биография Фрейда стала основой для архетипической схемы, которая является общей почти для всех героических мифов, и его биография часто была переписана, чтобы подойти для этой архетипической схемы, всегда, когда суггестивные биографические детали сначала указывали дорогу к этому».

Если мы обратимся к традиционному героическому мифу, то мы – по словам Джозефа Кэмпбелла5 – всегда сначала как с существенным элементом сталкиваемся с каким-то «опасным путешествием», в котором всегда есть три постоянных мотива, а именно «изоляция, посвящение (инициация) и возвращение домой». «Призванию к приключению» часто предшествует какое-то случайное событие – в случае Фрейда это был необычный процесс лечения Анны О. Будущий герой может некоторое время отвергать этот зов – Фрейд оставил нерешенную проблему в покое на шесть лет – и толчок к его запоздавшему принятию может прийти от постороннего защитника – у Фрейда это был Шарко, который вернул его на путь истинный. Затем герой видит себя подвергнувшимся тяжелым испытаниям, причем при определенных обстоятельствах его вводят в заблуждение женщины, которые выступают как искусительницы, и он отклоняется от своего пути. Тут можно вспомнить об ошибочной «теории соблазна» Фрейда, о маленьких детях, у которых, когда они стали взрослыми, развивается невроз, потому что они всегда подвергались растлению в своем детстве; как известно, этого представления Фрейд придерживался долгое время до открытия детской сексуальности и эдипова комплекса. В этой фазе на передний план выходит тайный помощник и помогает герою – здесь мы можем назвать его друга Флисса, который советом и делом поддерживал Фрейда во время его мужественного самоанализа. Следующий этап путешествия героя самый опасный: он идет – следуя Кэмпбеллу – «...внутрь... опускается в глубины, где преодолевается темное сопротивление, и оживляются давно забытые, считавшиеся исчезнувшими силы, которые должны быть поставлены на службу изменению мира».6

Саллоуэй сравнивает историю о героическом самоанализе Фрейда с аналогичными эпизодами древних, окутанных мифами героев, как например, Энея, который спускался в ад, чтобы узнать свою судьбу, или Моисея, который осуществил исход израильтян из Египта. Широко известный психоаналитик Курт Айслер (Эйслер) такими словами описывает способ, которым этот самоанализ был интерпретирован так, чтобы он вписался в героическую схему:

«Героизм – люди склонны называть это так – который был нужен, чтобы осуществить это предприятие, все еще не был оценен в достаточной мере. Но каждый, кто когда-то подвергался личному анализу, будет знать, насколько силен импульс убежать от постижения в бессознательное и вытесненное... Когда-то самоанализ Фрейда займет замечательное место в духовной истории, так же, как и то обстоятельство, что он вообще произошел, вероятно, навсегда останется проблемой, которая озадачивает психолога».7

Возвращение домой следует за изоляцией и посвящением; когда архетипический герой проходит свой испытательный срок, он появляется как человек, который обладает силой для того, чтобы принести большие благодеяния его ближним. Все же, даже теперь дорога героя не легка: Распространение его нового учения наталкивается на сильное сопротивление, так как многие не понимают его послание. Наконец, однако – после длительной борьбы – его, все же, принимают как мэтра, он получает свое вознаграждение, и пожинает подобающую ему славу.

Теперь Саллоуэй очень детально проверил восприятие первых произведений Фрейда со стороны круга специалистов, так же, как общую критику и при этом констатировал удивительные нелепости. Так Эрнест Джонс, официальный биограф Фрейда, сообщает нам, как тот через полтора года после публикации его классического произведения Толкование сновидений жаловался на то, что все еще «ни один научный журнал и только некоторые немногие другие упомянули эту книгу. Ее просто игнорировали». Однако из пяти общих рецензий на это произведение три были решительно отрицательными. Вывод Джонса звучит так:

«Редко важная книга встречала такой небольшой отклик».

Но и этого недостаточно: В то время как эта книга о снах «была воспринята как фантастическая и комичная», Три очерка по теории сексуальности, в которых Фрейд оспаривал детскую невинность в сексуальных вопросах, были восприняты «... как шокирующая непристойность. Фрейд должен был быть дурным и непристойным человеком», и его «нападение на первоначальную невинность детей было (в глазах пуританских критиков) непростительным».9

Фрейд пытался в своем Автопортрете пробудить очень похожее впечатление:

«Больше, чем через десятилетие после отдаления от Брейера у меня не было приверженцев. Я был полностью изолированным. В Вене меня избегали, заграница обо мне не знала. Толкование сновидений, 1900, едва ли было упомянуто в специальных журналах».

И он на одном дыхании продолжает, что «теперь я принадлежу к тем, кто «помешал сну мира» и что я не могу рассчитывать на объективность и снисхождение».10

Все это хорошо согласуется с прекрасным мифом об изоляции героя в начале его путешествия; напротив, взгляд на исторические данные показывает, что первоначальное принятие теорий Фрейда было совсем другим, чем это позволяют предположить традиционные описания Pro Domo. По исследованиям Бри и Рифкина, Толкование сновидений

«было отрецензировано сначала, по меньшей мере, в одиннадцати общих или специальных журналах, в том числе в семи из области философии и теологии, психологии, нейропсихиатрии, парапсихологических исследований и уголовной антропологии. Рецензиями были индивидуальные описания, а вовсе не простые рутинные уведомления, и в общей сложности они составляли больше 7500 слов. Промежуток времени между публикацией и рецензией составляет в среднем один год, что вовсе не непомерно. Для эссе «О сне» [1901a] мы разыскали 19 рецензий, которые все были опубликованы в медицинских и психиатрических специальных журналах, с итоговой суммой 9500 слов и со средним промежутком времени восемь месяцев. Похоже на то, что книги Фрейда о снах были подробно и быстро отрецензированы в признанных журналах, в том числе в наиболее выделяющихся из них в соответствующих областях.

Кроме того, издатели международных ежегодных библиографий в области психологии и философии выбрали для включения в свои списки книги Фрейда о снах. В этой стране [США] The Psychological Index включилТолкование сновидений всего через четыре месяца после публикации. Приблизительно в конце 1901 года работа Фрейда была предложена вниманию врачей, психиатров, психологов и вообще образованных кругов на международном уровне».

Наконец, Бри и Рифкин констатируют относительно качества работ:

«Несколько рецензий основательны и очень компетентны, некоторые написаны авторами, которые сами добились существенных результатов в этой области, все рецензии выдержаны в почтительном тоне. Возражения выдвигаются только после непредвзятого резюме основных тезисов содержания книги».11

Если сложить вышеуказанные цифры, то в итоге получается, что только о работах Фрейда о сновидениях было написано не менее тридцати отдельных рецензий, состоящих из в целом 17 000 слов – какой резкий контраст к тому, что утверждали Фрейд, Джонс и большинство других биографов Фрейда об этом периоде его творчества. Также не соответствует действительности и то, что рецензенты в целом, как утверждается, якобы восприняли новое учение Фрейда о снах с враждебностью. Уже самая первая опубликованная рецензия описывала его книгу 1900 года как «эпохальную». И психиатр Пауль Нэке, который пользовался международным уважением в этой области и отрецензировал много медицинских книг в немецкоязычных странах, назвал Толкование сновидений «... с психологической точки зрения самым глубоким, что до сих пор смогла представить психология снов... в целом оно... цельное и гениально продуманное». (Курсив Нэке)12

Немецкий психолог Уильям Штерн написал интересную рецензию, которую Джонс – вместе с другими – оценил как «почти уничтожающую», «как будто это было полным замалчиванием».13

В качестве возражения приведем здесь то, что на самом деле писал Штерн:

«Ценным представляется мне, прежде всего, стремление [автора] не ограничиваться при объяснении жизни сновидения сферой жизни представления, играми ассоциаций, фантазийной деятельностью, соматическими отношениями, а указать на разнообразные, так немного известные нити, которые опускаются в более твердый мир аффектов и, вероятно, только в действии делают понятным форму и выбор материала представления. И в остальном книга содержит много подробностей высокой стимулирующей ценности, тонкие наблюдения и теоретические озарения: в первую очередь, однако, исключительно обширный материал об очень точно зарегистрированных снах, который должен быть очень желанным для каждого, кто работает в этой области».14

Уничтожающая рецензия?

Как, однако, обстоят дела с Тремя очерками по теории сексуальности? На самом деле они тоже – по словам Бри и Рифкина – были хорошо приняты научным миром и получили, по меньшей мере, десять рецензий, которые – хотя и не без критики – однозначно приветствовали работу Фрейда. Давайте снова посмотрим, что об этом сочинении писал Нэке:

«Автор не мог бы назвать какое-либо другое произведение, которое в такой сжатой форме так остроумно и богато мыслями обращается с важными сексуальными проблемами. Читателю и даже специалисту раскрываются новые горизонты, и учителям и родителям предоставляется новое учение для понимания сексуальности детей... Однако автор [имеется в виду Фрейд] слишком уж обобщает свои тезисы... Так же, как каждый человек особенно любит своих детей, так и автор любит свои теории. Если мы иногда не в состоянии следовать за ним здесь и в кое-чем другом, то это только в малой степени лишает целое его ценности... Читатель только сам может составить правильное представление об огромном богатстве содержания. Не многие книги могли бы настолько стоить своих денег, как эта!» (Курсив Нэке).15

И другой известный исследователь сексуальности писал в очень уважаемом в свое время ежегоднике, «что ни одна другая опубликованная в 1905 году книга не могла бы сравниться с книгой Фрейда в понимании проблем человеческой сексуальности».16

Саллоуэй, который цитирует эти слова, так завершает свой отчет о восприятии теорий Фрейда:

«Особенное историческое значение имеет то, что ни один рецензент не критиковал Фрейда из-за рассмотрения им детской сексуальной жизни, даже если некоторые авторы в этой связи ставили под сомнение его более специальные утверждения об оральных и анальных эрогенных зонах». Сегодняшние рассказы о жизни Фрейда утверждают, согласно Элленбергеру, что «публикация его сексуальных теорий якобы вызвала возмущение, так как они были чем-то неслыханно новым в викторианском обществе. Документальные доказательства доказывают, что это не соответствует фактам (1973, 2:703)»... В Вене..., «где непринужденно читали Захер-Мазоха, Крафт-Эбинга и Вейнингера, пансексуализм Фрейда едва ли мог бы кого-то шокировать ([Джонстон] 1972:249)».17

Существуют и другие свидетельства того, что то, что Фрейд и его биографы сообщали о развитии психоанализа и личной судьбе их героя, противоречило историческим фактам. Читателям, которые интересуются дальнейшими деталями, я могу только порекомендовать работы Саллоуэя, Элленбергера и других авторов, упомянутых в моей главе о библиографии. Однако и вышесказанного должно быть уже достаточно для доказательства того, что высказывания Фрейда и его приверженцев могут рассматриваться как объективно неправильные. Причиной их жалоб однозначно было намерение создать легенду о Фрейде, которая представляет его – в полном соответствии с древней традицией мифов – в образе героя. Никакие факты или данные не могли помешать такой легенде. Впрочем, такое создание и использование мифа нужно констатировать не только относительно истоков психоанализа, но оно простирается также на другие области.

И вместе с тем мы подходим ко второму правилу, которому должен следовать каждый читатель, интересующийся правдивым изображением психоанализа: Не верьте ничему, что Фрейд и его приверженцы говорили об успехе психоаналитического лечения. Возьмем, например, случай Анны О., которая – согласно легенде – была полностью излечена Брейером от ее истерии, и история болезни которой позже представлялась буквально как классический случай истерии. Анна была молодой женщиной в возрасте 21 года, когда Брейера попросили помочь ей. Она навлекла на себя свое страдание в ходе самоотверженного ухода за своим больным отцом, и эмоциональная травма, которую нанесла ей его болезнь и, наконец, его смерть, по мнению Брейера, непосредственно вызвала ее симптомы. Во время лечения Брейер – благодаря ее помощи – разработал то новое «катарсическое лечение» (первоначально названное ею по-английски «talking cure», «лечение говорением»), которое затем должно было быть перенято Фрейдом. Позже Брейер и Фрейд утверждали, что симптомы Анны якобы были «надолго» устранены катарсическим (очищающим) воздействием лечения. В противоположность этому медицинские записи из того времени, которые недавно были найдены в знаменитой клинике Бинсвангера, в санатории Бельвю в швейцарском Кройцлингене, содержат окончательное доказательство того, что симптомы, которые Брейеру якобы удалось устранить, проявлялись еще долгое время после того, как Анна была освобождена от его надзора. Как можно прочесть в Исследованиях об истерии 1895 (G.W.I.), история ее болезни началась в свое время с «истерического кашля», однако, вскоре к этому добавились мышечные контрактуры, параличи, приступы, анестезия, странности в зрительном восприятии и странные дефекты речи (в том числе утрата ее родного языка). Как уже было сказано, Брейер вовсе не смог «излечить» эти симптомы, скорее они упорно продолжали существовать также после окончания его лечения. Впрочем, однако, Анна в действительности страдала вовсе не от «истерии», а от тяжелой физической болезни, а именно от туберкулезного воспаления мозговой оболочки (туберкулезного менингита – Meningit tuberculosa). Элизабет Н. Торнтон подробно описывает этот случай и, среди прочего, говорит:

«Болезнью, от которой страдал отец Берты [настоящее имя Анны было Берта Паппенгейм], был подплевритический абсцесс, частое осложнение после туберкулеза, который свирепствовал тогда в Вене. Так как Берта помогала в уходе за больным и проводила много часов рядом с его постелью, она много раз могла подхватить инфекцию. Кроме того, ее отцу в начале 1881 года сделали операцию – предположительно насечку абсцесса и назначение канюли; операцию сделал дома один венский хирург. Смена бинтов и устранение гнойных выделений из ран могли бы привести к дальнейшему распространению инфекционных микробов. То, что отец вопреки всему возможному уходу умер, указывает на вирулентный штамм проникших бактерий».18

Сообщение Торнтон заслуживает внимания, прежде всего, ввиду продолжительной болезни Анны, а также того факта, что лечение Брейера было абсолютно недейственным, тем более, что оно было направлено – на основании неправильного диагноза – вовсе не на настоящую болезнь. Если Фрейд и его приверженцы используют этот случай в свою пользу, то речь при этом может идти только о недоразумении, как так сам Фрейд – согласно Торнтон – должен был сознавать, по меньшей мере, некоторые проблематичные аспекты данного случая. И подобное касается также многих из (ранних) последователей Фрейда. Так, например, К. Г. Юнг первым указал на то, что утверждаемый успех лечения на самом деле не был успехом. Как бы то ни было, эта история должна была настроить нас в высшей степени осторожно, если мы prima facie (на первый взгляд) склонны принимать какие-либо высказывания Фрейда и фрейдистов об их мнимых успехах.

Кроме случая Анны О., нам известны и другие примеры этой тенденции претендовать на успехи лечения, когда таковых успехов не было. Об одном таком случае, случае так называемого Wolfsmann (Человека-волка илиЧеловека с волками), мы подробно поговорим в одной из последующих глав. Реконструкция подобных случаев допускает только один вывод: также здесь мы имеем дело с тем мифом о герое, который преодолевает невозможные преграды и вопреки всем опасностям достигает цели; к несчастью – для пациентов – многие успехи Фрейда были полностью вымышленными. Поэтому читателям, которые интересуются более подробными объяснениями, я могу лишь снова и снова порекомендовать тщательные исторические анализы таких авторов как Саллоуэй, Торнтон, Элленбергер и других. Раскрытая ими подоплека этих и подобных случаев изображает, в конечном итоге, совершенно другую картину, чем та, которую описывают предоставленные самим Фрейдом истории болезни.

Однако мы должны предложить еще следующие общие правила для критического чтения. И третье правило звучит так: Никогда не доверяйте претензиям на оригинальность, а всегда смотрите на работы предшественников Фрейда! Как уже было замечено в связи с открытием Гальтоном метода свободных ассоциаций, Фрейд вовсе не проявлял признательности, если кто-то другой предвосхищал его «открытия». Еще один похожий пример – это тот способ, каким он использовал значительные работы французского психиатра Пьера Жане о страхе, совершенно не отметив это специально. Предвосхищение идей Фрейда было подробно задокументировано, прежде всего, Элленбергером (1970). Тем не менее, вероятно, самый ясный и самый очевидный пример подобного – это «его» учение о бессознательном. Если верить его апологетам, то Фрейд был первым, кто проник в темные глубины бессознательного – одинокий герой в своем поиске правды преодолевает наихудшие опасности. К сожалению, нет ничего более далекого от истины, чем это утверждение. Так Уайт смог доказать в своей книге о «бессознательном до Фрейда»19, что у мэтра было несколько сотен предшественников, которые постулировали существование бессознательных областей души и подробно рассуждали об этом. Было бы даже трудно найти какого-либо старого психолога, который в какой-то статье о жизни человеческой души не предполагал бы существование какой-либо формы бессознательного. Хотя они отличаются относительно высказываний о настоящей природе бессознательной души, все же, Фрейд в своей формулировке подошел очень близко к формулировке Эдуарда фон Гартмана (Хартмана), Философия бессознательного которого посвящена показу сферы действия неосознанных психически-умственных процессов. Как разъясняет Уайт, «приблизительно в 1870 году... «бессознательное» вызывало актуальный интерес не только у специалистов, оно было уже у тех, кто хотел выставить напоказ свою культуру, модной темой для бесед. Немецкий писатель фон Шпильхаген20 описывал в своем напечатанном в 1890 году романе атмосферу в одном берлинском салоне семидесятых годов с указанием, что две темы тогда владели беседами: Вагнер и фон Гартман – музыка и философия бессознательного, Тристан и инстинкт».

Труд фон Гартмана, который появился впервые в 1868-1869 годах и насчитывает более 1000 страниц в трех томах, предлагает, среди прочего, обзор его собственных предшественников, в том числе обсуждение идей, содержащихся в индийской философии Вед, далее мысли Лейбница, Юма, Канта, Фихте, Шеллинга, Жана Поля Рихтера, Гегеля, Шопенгауэра, Гербарта, Фехнера, Каруса, Вундта, Гельмгольца и многих других.21

«В 1870 году Европа хоть и созрела до того, чтобы отказаться от картезианского представления о душе как о чем-то, идентичном с сознанием, но она не была настроена на то, чтобы ждать еще дольше, до тех пор, пока физиология не позаботится об этой проблеме».

Уайт утверждает, кстати, что Фрейд не прочитал труд фон Гартмана, все же, это в некоторой степени невероятно: в любом случае, однако, известно, что в библиотеке Фрейда была книга, которая очень детально разъясняла идеи этого философа о бессознательном.

Несколько цитат ортодоксальных психиатров в Англии могут дать представление о том, какое значение придавалось бессознательному, задолго до того как Фрейд появился на сцене. Сначала приведем то, что говорил Лэйок в 1860 году:

«Ни один общий факт не обоснован человеческим опытом так хорошо или общепризнан как руководящий жизнью как факт бессознательной жизни и поведения».22

Модсли выразил основную концепцию английской школы психиатрии следующими словами:

«Самая важная часть духовной деятельности, а именно центральный процесс, от которого зависит мышление, – это бессознательная умственная деятельность».23

Можно процитировать подобные места из работ У.Б. Карпентера, Дж. Ч. Броуди, Д. Г. Тьюка и других. Но мы ограничимся последней цитатой, словами Вильгельма Вундта, немецкого отца экспериментальной психологии. В случае этого человека, который был известен своим чутким и остроумным самонаблюдением, едва ли можно было бы предполагать, что он интересовался бессознательным: «Наша душа создана настолько удачно, что она готовит нам самые важные фундаменты познания, в то время как мы не имеем ни малейшего понимания той работы, при которой это происходит... [и обычно замечаем только результаты этой работы, пришедшие к сознанию]... Как чужое существо присутствует эта бессознательная душа, которая создает и подготавливает для нас, чтобы бросить, наконец, зрелые плоды нам в руки».24

Тот, кто принимает всерьез указанные документы, больше не будет, конечно, сомневаться, в том, что многие психологи и даже физиологи постулировали существование бессознательной души задолго до Фрейда, и что утверждение, будто бы это он изобрел «бессознательное», просто бессмысленно. Герман Эббингхаус, который в одиночку ввел экспериментальное исследование памяти в нашу науку, как раз в связи с представлением Фрейда о бессознательном жаловался со ставшим цитатой изречением:

«То, что ново в этих теориях, не истинно, а то, что истинно, не ново».

Это превосходная и окончательная эпитафия всему творчеству Фрейда – не только его учению о бессознательном – и мы еще неоднократно найдем повод вспомнить эту цитату. Заметьте: то, что бессознательная психическая активность существует, не является спорным; но то бессознательное Фрейда, которое как средневековые нравы (подумайте о Каждом), населено такими мифологическими фигурами как «Я», «Оно» и «Сверх-Я», Цензором, Эросом и Танатасом, [Пауль Федерн] и наполнено разнообразием комплексов вроде эдипова комплекса и комплекса Электры [К. Г. Юнг, 1913] – такое бессознательное слишком абсурдно, чтобы придавать ему научное значение.

Теперь мы подходим к нашему четвертому совету для читателей Фрейда. И он звучит: Будьте осторожны при восприятии предполагаемых доказательств правильности теорий Фрейда; так как эти доказательства часто доказывают прямо противоположное. Оставшаяся часть нашей книги представит много материала, чтобы обосновать это утверждение. Здесь пока можно привести только один пример, по меньшей мере, для иллюстрации того, что я хочу этим сказать. Пример происходит из учения Фрейда о снах. Там он утверждает, что сны всегда являются исполнениями желаний, причем желания эти должны относиться к вытесненным детским представлениям. Как мы еще укажем в посвященной исключительно «Толкованию сновидений» главе, Фрейд дает в своей книге много примеров того, как он обычно объяснял сны, все же, достаточно удивительно, что ни в одном из этих сновидений речь не идет о вытесненных детских желаниях. Психоаналитики, естественно, тоже заметили и признали это, что доказывает, например, высказывание одного из самых усердных поклонников Фрейда, а именно Ричарда М. Джонса:

«Я внимательно прочел Толкование сновидений и могу только сообщить, что там нет примера исполнения желаний, который соответствует критерию связи с вытесненным детским желанием. В каждом примере находится какое-то желание, но отдельные желания... либо совершенно доступны сознательному отражению, либо они – вытесненные желания уже постинфантильного происхождения».25

Прежде чем мы детальнее займемся этим вопросом, мы должны еще поговорить о тех трудностях, с которыми сталкивается при интерпретации снов тот, кто стремится применить методику Фрейда. Пример, который мы выбрали для иллюстрации, происходит от одного известного американского психоаналитика. Вот его рассказ об одном сновидении:

Одной молодой женщине снилось, как мужчина пытается залезть на очень резвую маленькую коричневую лошадь. Он делает три безуспешных попытки; наконец, при четвертой ему удается сесть в седло, после чего поездка верхом может начаться.

Ну вот – согласно символике снов Фрейда, езда верхом на лошади вообще представляет совокупление. Однако аналитик исходит из предоставленных анализируемым лицом ассоциаций. Лошадь напомнила видевшей этот сон даме, родным языком которой был английский, о том, что ее в детстве называли «Cheval» и что ее отец также рассказал ей, что означало это французское слово («лошадь»). Аналитик также заметил, что его клиентка была маленькой и очень бойкой брюнеткой, так же, как лошадь в ее сне. Кроме того, мужчину, который пытался сесть на лошадь, можно было идентифицировать как одного из самых близких друзей женщины. Затем та призналась, что она при флирте уже три раза зашла настолько далеко, что он ощущал возможность овладеть ею, и что каждый раз в последний момент ее моральные сомнения брали верх, так что она снова отделывалась от него. Но во сне барьеры были не так сильны, напротив, доходит до четвертой возможности, и она заканчивается исполнением ее желаний. В этом отношении символическая интерпретация сна, очевидно, подтверждается интерпретацией ассоциаций.

Французский психоаналитик Ролан Дальбье, книга которого о «психоаналитических методах и учении Фрейда» привлекла широкое внимание, комментирует этот случай следующим образом:

«Во всей литературе о психоанализе, которую я прочел, мне не попадался ни один более наглядный пример... Если психоаналитическая теория отвергается, тогда приходится утверждать, что не существует причинной связи между двумя цепочками событий бодрствующей жизни и жизни во сне, а есть лишь случайное соответствие. Между данной этой женщине в детстве кличкой «Cheval» и тремя безуспешными попытками ее друга соблазнить ее, с одной стороны, и тремя безуспешными попытками мужчины во сне забраться на лошадь, с другой стороны, тогда не имеется зависимости. Другого логического вывода не может быть для тех, кто отказывается принять психоаналитическую интерпретацию».26

Многие, кто читает интерпретации снов вроде этой, будут убеждены, что психоаналитические тезисы благодаря этому приобретают некую опору. Но это вовсе не так. В учении Фрейда о снах участвующие желания бессознательны, напротив, едва ли можно утверждать, что женщина, которую три раза почти успешно соблазнили, не сознавала своего желания полового сношения – причем как раз с этим мужчиной. Также соответствующее желание совсем не детское, а очень реальное и современное. Другими словами, решение проблемы этого сна ни в чем не обязано «толкованию сновидений» по Фрейду, наоборот, оно прямо-таки опровергает его. Содержащееся в этом сне желание полностью сознательное и современное по времени, и это положение вещей вовсе не подходит к гипотезе Фрейда о снах. Таким образом, мы видим перед собой странную, но отнюдь не редко встречающуюся ситуацию, когда нам в качестве доказательства правоты учения Фрейда предлагаются факты, которые в действительности полностью противоречат этому учению.

С другой стороны, нельзя привести тот довод, что критики психоанализа непременно должны были бы отрицать всякую зависимость между сном и реальностью. Как мы покажем в главе об интерпретации снов, эта символика известна уже тысячелетия, и в действительности ее снова и снова применяют при истолковании увиденного во сне. И если не все вводит в заблуждение, то народное понимание символов сна могло бы, в конце концов, быть гораздо правильнее, чем фрейдистские намеки на неосознанные детские желания. Как уже говорилось, мы еще займемся этим вопросом более подробно. Приведенный здесь пример должен был лишь показать часто применяемый Фрейдом и его приверженцами прием, когда читателю внушается, что определенный случай, мол, поддерживает психоанализ, даже если он на самом деле опровергает его. Трюк, который используется при этом, можно свести к краткой формуле: интерпретация сна кажется убедительной, так как она дает в итоге общепонятный смысл. И это, в свою очередь, удерживает читателя от того, чтобы он размышлял глубже об истинной важности сна для теории Фрейда, которая гораздо сложнее и многослойнее, чем позволяет предположить соответствующее здравому смыслу истолкование сна.

Теперь мы подходим к последнему совету для читателей, которые хотели бы сформировать объективное мнение о психоаналитической теории – и о личности ее автора. Он звучит так: Когда занимаетесь чьей-то биографией, обращайте внимание на понятное, на то, что лежит на поверхности! Насколько важен также этот совет, мы осветим при помощи биографии самого Фрейда, причем в то же время мы сможем предложить и объяснение того большого парадокса, который она представляет.

Этот парадокс – та внезапная перемена, которая в начале девяностых годов произошла в личности Фрейда, и которая случилась так же внезапно, как и неожиданно. В конце восьмидесятых годов доктор Фрейд был еще приват-доцентом в Венском университете, при этом также внештатным экспертом детской поликлиники и временным руководителем ее неврологического отделения. Он опубликовал несколько исследовательских работ на тему нейро(физио)логии, и он был отличным нейроанатомом, техническое мастерство которого было широко признанным. Он специализировался в своей прибыльной частной практике на заболеваниях нервной системы, был счастлив в браке и должен был заботиться о быстро растущей семье. Он был лояльным членом буржуазии, при этом консервативным и традиционным. Все это внезапно изменилось в начале девяностых годов.

Эта перемена была особенно очевидной в его общей жизненной позиции. Если раньше он был исключительно высоконравственным, в особенности, в половых вещах, прямо-таки пуританином, то теперь он внезапно выбросил всю традиционную сексуальную мораль за борт. Его стиль письма изменился, что отчетливо можно увидеть в его опубликованных статьях. До того времени его научные статьи были ясными и четкими и также соответствовали существующим на то время знаниям. Теперь же его стиль стал исключительно спекулятивным и теоретическим, кроме того неестественным и прямо-таки искусственным.

Эрнест Джонс, официальный биограф Фрейда, сообщает нам об этой замечательной перемене личности.

«... в девяностые годы»; тогда Фрейд страдал от «очевидного психоневроза»... «Его настроение колебалось между периодами возвышенного чувства, возбуждения и уверенности в себе и такой тяжелой подавленностью, полной сомнений и затруднений... Во время последних он не мог ни писать, ни концентрировать свои мысли... Иногда его сознание было сильно помрачено...» Эта психическая симптоматика шла рука об руку с «нерегулярностью деятельности сердца (аритмия)»; к этому добавлялся (названный так Флиссом) невроз носового рефлекса. В указанное время у него развилась «сильная антипатия» по отношению к его старому другу и коллеге Брейеру, антипатия, которая доходила до ненависти, в то время как он в то же время впал в безграничное восхищение и преданность, даже «любовь» к упомянутому Вильгельму Флиссу.27

Наконец, еще нужно упомянуть, что перемена произошла также и в его сексуальном поведении: чем больше сексуальный инстинкт становился краеугольным камнем его общей теории, тем меньше он исполнял его, и на рубеже столетий половые отношения Фрейда со своей женой практически совсем прекратились.

Другими симптомами этой перемены его личности, которые стали очевидны в это время, были мессианская вера в свое призвание, принятие уже упомянутого «героического мифа» и общая тенденция максимально авторитарно господствовать над своими приверженцами и изгонять из своего круга всех, кто выражал даже лишь самые незначительные сомнения о полной и универсальной истинности его учения. Все это полностью отличалось от его более раннего поведения, которое совсем не знало таких странных и неприятных черт характера. Торнтон выдвинула – после анализа переписки Фрейда с Флиссом – очень ясную гипотезу, которая объясняет все эти внезапные изменения личности наркозависимостью, развившуюся у Фрейда вследствие злоупотребления кокаином. Как помните, он работал с «кокой» и писал о ней, испытывал ее на самом себе для устранения частых головных болей и воодушевленно рекомендовал всем, кто хотел вернуть свое психическое состояние – свои «нервы» – под контроль. Флисс со своей стороны выдвинул довольно запутанную теорию о воздействии кокаина, согласно которой при его приеме через нос могло достигаться быстрое и сильное исцеление от болей при мигрени и других расстройств. Но на самом деле происходило следующее: нанесение наркотика на слизистые оболочки – как во внутренней части носа – ведет к крайне быстрому поглощению, так что активные вещества быстро – и практически неизменно – попадают в систему кровообращения, и через нее в мозг. Нет сомнений в том, что Флисс посоветовал Фрейду применять кокаин, чтобы заставить его мигрень исчезнуть, а также вылечить его «невроз носового рефлекса». Но послушаем, что говорил Джонс об этом случае:

«Кроме того [т.е. наряду с мигренью] в те годы Фрейд часто страдал тяжелыми инфекциями носа, что совпадало с его связью с лором, и Флисс также жаловался на это. Оба мужчины демонстрировали преувеличенный интерес к состоянию их носов – органа, который, кстати, пробудил сначала интерес Флисса к сексуальным процессам. Флисс оперировал Фрейда дважды, во второй раз летом 1895 года – вероятно, речь шла о выжигании носовых раковин. Он также постоянно предписывал ему кокаин, к которому у него было большое доверие». 28

К несчастью, с этого употребления кокаина начался замкнутый круг, в связи с которым вообще впервые возникла настоящая болезнь носа, так что этот медикамент только ухудшал то, что он якобы должен был вылечить. Торнтон констатирует:

«Такое патологическое состояние – это последствие регулярного применения кокаина на протяжении довольно долгого времени. Омертвение [т.е. местный некроз] слизистых оболочек, образование корки, изъязвление [т.е. образование язв] и частое кровотечение со следующими из этого инфекциями – это всегда повторяющиеся последствия такого употребления... Инфекция изъязвленных тканей ведет к тяжелым синусоидальным инфекциям [т.е. воспалению придаточных полостей], от которых Фрейд действительно серьезно страдал во второй половине десятилетия».29

Вот какова была причина того «преувеличенного интереса» к носу друг друга, которая вызвала забавное описание Джонса. Но продолжим:

«Оба начали страдать от воздействия кокаина на мозг. Отсюда становящееся все более странным в течение десятилетия своеобразие теорий обоих мужчин».

Прямое доказательство этого запоздалого диагноза можно найти даже в работах самого Фрейда. Так в Толковании сновидений он вспоминает об озабоченности состоянием своего собственного здоровья, когда он сообщает о нескольких пациентах. Он пишет:

«Тогда я часто употреблял кокаин, чтобы подавить надоедливое опухание носа, и несколько дней назад я услышал, что одна пациентка, которая подражала в этом мне, навлекла на себя пространное омертвение слизистой оболочки носа».30

Торнтон комментирует это место так:

«Употребление Фрейдом кокаина происходило не только для ослабления иногда случавшихся с ним приступов мигрени. Он оказался в замкнутом круге, так как он применял кокаин, чтобы смягчить опухание носа, которое было вызвано, все же, в первую очередь, как раз этим наркотиком, и которое неизбежно должно было повторяться в усиленном виде, когда воздействие кокаина проходило. Почти постоянное употребление кокаина стало неизбежным последствием».31

Ввиду значения этих открытий мы, естественно, должны справедливости ради спросить себя, можно ли рассматривать так интерпретируемый случай как доказанный. Приведение доказательств очень затруднительно, конечно, но каждый читатель в высшей степени подробного и тщательно подтвержденного описания Торнтон воспримет его аргументацию, без сомнения, как очень сильную. Дополнительные доказательства могли бы содержаться в переписке Фрейда с Флиссом, но потомки Фрейда до сих пор запрещали Торнтон и другим ученым доступ к этому материалу. Но не подлежит сомнению то, что та странная перемена, которая произошла с Фрейдом, как физически, так и психически очень точно совпадает с тем видом изменений, который часто констатировали у зависимых от кокаина пациентов. Итак, было бы чрезвычайно возможно, что мы (как Фрейд и Брейер в случае Анны О.) пошли бы по ошибочному следу, если бы старались вывести поведенческие симптомы Фрейда исключительно из душевных причин; в обоих случаях также физические причины могли играть свою роль. В действительности часто происходит так, что ортодоксальные медики игнорируют психическую этиологию и приписывают симптомы исключительно соматическим причинам, так же как на другой стороне психоаналитики совершают соответствующие ошибки в противоположном направлении. Вследствие этого только точное исследование, свободное от предвзятых воззрений, в каждом конкретном случае может сказать нам, что является настоящими причинами болезни.

На этом мы закончим с личностью Фрейда, и также с предупреждениями о том, что не следует слишком всерьез принимать все то, что он и его приверженцы когда-нибудь и где-нибудь могли утверждать. Наверняка читателей заинтересует еще ряд вопросов, например: как, все же, могло случиться, что Фрейд в Толковании сновидений стремился доказывать свои представления о сне и бессознательном лишь такими примерами сновидений, которые, очевидно, полностью отклонялись от его собственной теории? Как было возможно, что даже многие из его критиков, которые – как он думал – были чрезвычайно враждебно настроены к нему, не обратили внимания на эту ситуацию? Как может быть так, что психоаналитики, которые сегодня признают этот недостаток, все равно по-прежнему считают Толкование сновидений гениальным произведением? Есть много таких вопросов, которые ввиду предложенного здесь материала возникают как бы сами по себе. Само собой разумеется, у нас нет под рукой готового ответа на все из них. Но вот что можно сказать с уверенностью: психоанализ Фрейда – это не научная теория в обычном смысле; скорее она инсценировалась как часть пропаганды – без учета существующего клинического материала и без логической убедительности, которая обязательна для научных доказательств.

Однако этот пропагандистский поход принял исключительные формы. Так, на серьезную критику, неважно, насколько компетентной она была, психоаналитики никогда не отвечали научными аргументами. Скорее они упрекали критиков в том, что те, мол, выступали против психоанализа ввиду своей враждебности, и эта враждебность якобы была лишь только выражением их невротических и других вытесненных детских желаний и чувств. Этот вид Argumentum ad hominum – мы должны повториться – является бессмыслицей для чистой науки и поэтому также не заслуживает того, чтобы его принимали всерьез. Потому что какие бы мотивы ни стояли за критикой, ученый может отвечать только на рациональные части критики. Психоаналитики, однако, никогда не делали этого. И они никогда даже не принимали во внимание какие-либо гипотезы, альтернативные по отношению к учению Фрейда – также это мы еще обоснуем в последующих главах более детально.

Если такая позиция приверженцев и/или наследников Фрейда просто насмехается над традиционным кодексом научной дискуссии, то, конечно, у их главного героя в еще большей степени можно констатировать тотальный отказ от задач и обязанностей серьезной научно-исследовательской работы. Ведь он, как самоназначенный мифический герой, действительно взял на себя роль религиозного пророка или политического вождя. Только под этим аспектом мы можем понять показанные в этой главе доказательства, так же как только соответствующим образом реалистичная оценка Фрейда как человека может помочь нам понять психоанализ как движение. Искусство живет тесной связью между художником и произведением, которое он создает – в резкой противоположности к науке и ее достижениям. Вспомним, например, об исчислении бесконечно малых величин, которое определенно было бы открыто и без Ньютона – и Лейбниц также открыл его приблизительно в то же самое время и совсем независимо от Ньютона. Наука объективна и в значительной степени независима от личности исследователя. А искусство и психоанализ, напротив, субъективны и тесно связаны с личностью художника и, соответственно, аналитика. В этом чрезвычайно традиционном понимании нужно отказать психоаналитическому движению – и об этом мы еще поговорим более подробно – в праве именоваться «научным». В конечном счете, все эти странные вещи, которые были упомянуты уже в этой главе, можно свести к этому простому факту.

-------------------------------

Fr. Galton (1879) Psychometric Experiments, in: Brain: A Journal of Neurology. Vol. II, стр. 149-162.

FR. Galton (1881) «The Visions of Sane Persons» in: Royal Institute Proc., 9, стр. 644-655; оттуда также последующая цитата.

Fr. J. SULLOWAY (1982) Freud: Biologe der Seele. Jenseits der psychoanalytischen Legende (orig. engl. 1979), 13 глава.; последующие цитаты со стр. 605.

H. Ellenberger (1973) Die Entdeckung des Unbewußten (orig. engl. 1970), стр. 611 (реферировано по Sulloway).

J. Campbell (1953) Der Heros in tausend Gestalten (orig. engl. 21968 u.d.T. The Hero with a Thousand Faces; referiert in Sulloway).

J. Campbell (1968), указ. соч., стр. 29 (цитируется по Sulloway).

K. Eissler (1971) Talent and Genius: The Fictitious Case of Tausk contra Freud, стр. 279f. (цитируется по Sulloway).

E. Jones (1960) Sigmund Freud, Bd. I, стр. 417f.; там также последующая цитата.

E. JONES (1962) Sigmund Freud, Bd. II, стр. 26.

S. Freud (1925d), G. W. XIV, стр. 74.

Ilse Bry & Alfred H. Rifkin (1962) «Freud and the History of Ideas: Primary Sources, 1886-1910» in: Science and Psychoanalysis, Hg. J. H. Masserman, Bd. 5, стр. 20f. (цитируется по Sulloway).

P. NÄCKE (1901a) «Rezension der Traumdeutung von Sigmund Freud», in: Archiv für Kriminal-Anthropologie und Kriminalistik, 7, стр. 168 (цитируется по SULLOWAY).

E. JONES (1960), указ. соч., стр. 418.

W. Stern (1901) «Rezension der Traumdeutung von Sigmund Freud», in: Zeitschrift für Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane, 26, стр. 131 (цитируется по Sulloway).

P. Näcke, указ. соч., стр. 166 (цитируется по Sulloway).

Numa Praetorius (1906) «Rezension der Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie von Sigmund Freud», in: Jahrbuch für sexuelle Zwischenstufen, 8, стр. 748 (цитируется по Sulloway).

Fr. J. Sulloway,указ. соч., стр. 614.

E. N. Thornton (1982) Freud and Cocaine: The Freudian Fallacy.

Lancelot Law Whyte (1962) The Unconscious Before Freud; две последующие цитаты со стр. 168 и дальше.

Вероятно, рассказчик и поэт-романтик Фридрих Шпильхаген (1829-1911).

E. v. Hartmann (1869,121923) Philosophie des Unbewußten, Einl. I.c..

Thomas Laycock (1860) Mind and Brain or: The Correlations of Consciousness and Organization... 2 Bde. (21869).

HENRY MAUDSLEY (1867) The Physiology and Pathology of the Mind.

W. Wundt (1862) Beiträge zur Theorie der Sinneswahrnehmung, Leipzig u. Heidelberg, стр. 375 [в квадратных скобках цитата со стр. 436 (цитируется по E. v. Hartmann- PhUbw in 1904)].

R. M. Jones (1970) The New Psychology of Dreaming, London: Penguin Book.

R. Dalbiez (1941) Psychoanalytical Method and the Doctrine of Freud, London: Longmans, Green & Co. (Orig. frz. Brügge 1936).

E. JONES (1960), указ. соч., стр. 356ff.

E. JONES (1960), указ. соч., стр. 361.

E. N. Thornton (1983), указ. соч.; там также последующая цитата.

S. Freud (1900a), StA II, стр. 131.

31 E. N. Thornton (1983), указ. соч.