Чёртичё. Не оазис, а проходной двор. В горячем мареве я вижу на горизонте силуэты. С северо-запада, но далеко, очень далеко. Это может быть, вообще за горизонтом, миражи в пустыне – обычное явление. Силуэты скользили беззвучно, как призраки. Меня передернуло – вспомнился всадник без головы. В этом мире всё не так, странные сны, умирающие от одного слова бандиты. Еще не хватало призраков и моя крыша, величаво махая крыльями, полетит в далёкие дали. Но всадники приближались. И было их тьма тьмущая. Полусотня, не меньше. Не, человек двадцать. Но всё равно, это не мелкая шайка бутлегеров, это, похоже, ко мне едет Абдулла. Я ещё раз пожалел, что не прихватил с собой автоматы.

Я порылся в рюкзаке и достал стеклянные брошки, что покупал для соседки. Абсолютно китчевые вещи, диаметром сантиметров шесть, желтый сплав, облепленный разноцветными стекляшками. Потрясающей попугайской расцветки, аж в глазах рябит. Их достоинство – блеск, размер и дешевизна. Умирать, так, по крайней мере, господином и автократом. Надеваю куртку. Жаль, что я не умею накручивать чалму, а то изобразил бы индийского набоба. Цепляю брошь к куфие на лоб, а вторую – на лацкан. Перепоясываюсь самым богатым из имеющихся поясов, вешаю золотой кинжал справа, а свой нож – слева. Забираюсь на коня. Уже взведённый пистолет прячу за борт куртки. Я готов, я – Зульфакар Восточного Халифа и правая рука Кортеса. Нефритовый жезл Великого Инки и железное яйцо Нергала. Я возвышаюсь над миром, сидя на своем Буцефале.

— Это боотуры Улахан Тойона рода Белого Коня, — заявляет вдруг Сандра.

Я вопросительно вздернул бровь.

— Бунчук, — лаконично пояснила девушка.

Ну, вот и ОМОН прибыл. Дождалися, все глаза проглядели. Может я зря нарядился, как павлин? Может хитрые и жадные спецназовцы скрутят сейчас меня в бараний рог, позарятся на цацки – и в колодец. И свидетелей в живых не оставят. Всадники окружают наш лагерь большим полукругом. Приступом, что ли оазис брать собрались? Уже видно, что это вполне себе регулярные части. У всех единообразная одежда и даже кони в масть. Вижу их начальника. В богатом халате, лисьем малахае, и лошадка покрасивше. А на заднем плане – кого я вижу! — сбежавший главарь шайки контрабандистов. Руки его привязаны к натянутым веревкам, которые держат два всадника, оттого главарь похож на распластавшегося белого орла. Его, видать, так хорошо прокатили брюхом по земле, что он уже не шевелился. Суровые здесь нравы, однако.

Лучники уже наложили стрелы на луки, сабли оголили, и вид совсем серьезный. Ну, ребята, не надо морщить лоб, все равно умнее не станете. Но что-то бойцы мнутся, на приступ не идут. Вот, появились.

Осторожно приближаются, вертя головами. Боятся, что ли чего-то? Мне бы не попасться под горячую руку, а то нынче лекарства дороги. Мыслимо ли, настойка пустырника стала 136 рублей стоить, его что, из Канады завозят? И коньяк недавно подорожал. Я, как до цивилизованных мест доберусь, построю себе самогонный аппарат. Все русские попаданцы первым делом строят баню и мастерят самогонный аппарат. Это у нас менталитет такой, архетип. Имманентно присущая нам программа поведения, несмотря на двести литров водки, что у меня в заначке. Потом, как водится, переспать с принцессой, спасти мир и прочие глупости. И всё по пьянке.

— Хэй, макаки! — я решил обратить на себя внимание, — кого ищем?

Главное, изобразить надменный вид, будто одолжение делаешь, когда разговариваешь с простым сотником. С суконным рылом, да в калашный ряд. Мало ли было таких, что хотели выглядеть лучше, чем есть на самом деле? Вот и я типа такой же. Путешествующий нувориш, разбогатевший на армейских поставках. Это по любому лучше, если они меня опять за абаасы примут и начнут месить, не спросив местной прописки. Если я ошибся, то моя жизнь будет стоить не дороже рваного презерватива. Девочки возятся возле тюков, но я их недооценивал. Каждая подгребла к себе поближе лук и колчан со стрелами.

— О, доблестный боотур! Сойди на землю и выпей со мной водки! Ты меня уважаешь, помесь шакала и овцы? Эй, ты! Иди сюда! Ком цу мир, корявая рожа! — я начал брать инициативу в свои руки. Тронул коня, подъехал ближе к главарю шайки, а руку с пистолетом держу под курткой. Левой рукой махнул ему, и повторил:

— Иди сюда, боотур! — уже на местном языке.

Герой вышел из ступора и подъехал ближе. Узкое, худощавое лицо с невысокими скулами, глаза светло-карие, почти жёлтые, усы свисают, как у настоящего козака. Выбрит. Типаж, сильно отличающийся от круглолицых бойцов. Халат неброского коричневого цвета, но дорогой. Видно вытканных птиц и драконов, по цвету едва отличающихся от основы.

— Меня зовут Магеллан из рода Белого Ворона! — лицо всадника тут же вытянулось от удивления. Я что-то не то сказал? — Носитель Священного хомуса моих предков, да будет к ним милостив Тэнгри! — я вещал с пафосом Левитана, объявляющего о полёте Гагарина в космос, — Милости прошу к нашему шалашу! — и подтвердил слова широким жестом.

Развернулся и поехал к источнику. Вообще-то он должен был первым представляться, запоздало подумал я. Мужик прифигел от такого напора, потом очнулся, и двинулся за мной. Тут ему открылась прелестная картина вселенского побоища. В живописном беспорядке раскинулись трупы, стая обезьян сбилась в кучку вокруг, уже ставшей родной, цепи. Невдалеке маячат любопытствующие мордашки девушек. Нет, драть их надо, непослушных, драть, днём и ночью.

— Меня зовут Талгат, — наконец мужик соизволил придти в себя, — я быр-быр-быр Улахан Тойон Рода Белого Коня. Мы ищем Магеллан и абаасы.

— Я Магеллан, — повторяю для прапорщиков советской армии, — опора Императора и Тень Мордора на земле.

Вопрос про абаасы решил оставить открытым. Батыр повернулся к одному из своих бойцов и быстро и резко что-то приказал. Мы спешились. Я вел себя величаво, как и подобает повелителю мух. Начни я суетиться, как тут же меня раскусят. Талгат свистнул в дудку и напряжение в рядах воинства спало. Бойцы стали подъезжать ближе. Сам Талгат стал обходить убитых мною бандитов, что-то бурча себе под нос. Поковырял ножом оковы на ногах пленных. Удовлетворённо буркнул.

В это время один из пленников заверещал по-дикому, обращаясь к командиру спецназа. Часто мелькали слова абаасы, шайтан, жын, аргыы, майдан, тойон Тыгын. Три раза помянул Тэнгри. Следует понимать его так, что злой шайтан, то есть я, напоил водкой добрых людей и он, честный вор в законе, требует суда у местного олигарха. Меня, как злого духа-абаасы, надо немедленно сжечь. Клянётся Тэнгри.

Я поворачиваюсь к горлопану, ударяю ему тупым концом копья поддых и рычу:

— Цыц, баклан. Тебе слова не давали!

Бандит заткнулся. Я обращаюсь к предводителю команчей и говорю:

— Пошли, морда! Майдан, Тыгын, дружба, жвачка.

Точнее, хотел сказать. Получилось "пофли, мовда, Майдан, Тыгын, двужба, жваська. Но в это время в разговор стремительным домкратом встряла Даяна. С её наездом на кардинала мог сравниться только наезд бульдозера на телеграфный столб. Речь, походу, состояла из одних местных идиоматических выражений. Я постарался ухом выцепить парочку, чтобы запомнить. Что-то там про волочащийся по земле сёк вывалянного в навозе пса, покрытый слоем коросты и гноя. Сёк – это мужская писька, кто не понял. Ну и дальше в таком же духе. Талгат тоже прифигел и такой образной речи и стоял, чуть ли не открывши рот.

— Ша! — я останавливал уже Даяну, — успокойся!

Командир как-то странно на меня посмотрел, потом подошел к женщинам и что-то спросил. Опытный, гад, перекрестные допросы устраивает. Хотя он, в сущности, прав. На вверенном ему участке безобразия нарушают и водку пьянствуют, рабов конвоируют, тут надо строго. Если, конечно же, на этой территории есть хоть какая-то власть с законами. Но, если сразу ногами не забили, то есть. Плохой закон лучше никакого, это аксиома. Женщины загалдели, начали ему отвечать, показывая пальцем на моих пленников, срываясь на крик с явно обвиняющими интонациями. На меня тоже ткнули, но как-то так, без огонька. Однако, судя по всему, обвинений в склонении к сожительству мне не предъявлялось. Размахивая руками, представитель законных вооруженных формирований что-то решал с женщинами. Они отрицательно мотали головой, мужик настаивал, они не соглашались. Мне оставалось только молчать и надувать щёки. Глас народа – глас божий. Талгат еще раз прошелся вдоль пленников. Увидал на шее кардинала бронзовую бляху со звездой. Она привела его в сильнейшее возбуждение. Что-то спросил у кардинала, тот ответил и понурил голову. Надо будет позже узнать у Талгата про местное подполье.

Талгат что-то рыкнул своим, один подбежал и повязал руки моим пленникам. Несмотря на то, что я не хотел демонстрировать местной публике тайны резьбового соединения, пришлось развинтить хомуты. Аккуратно, вместе с цепью и болтами уложил их в рюкзак.

Ну ладно, всё хорошо, а ведь отсюда пора сваливать. Наш источник такую прорву лошадей не напоит, да и травы осталось едва-едва. Пленных усадили на коней. Наши тюки сообща принайтовали к вьючным лошадям. Я проверил подпругу, перекинул поводья через шею коня и взгромоздился в седло. Махнул рукой девочкам. Поехали! Навыки тела меня не покинули. В седле я держался вполне уверенно, мастерство не пропьёшь. Вот только внутренние стороны бедер и задница будут болеть, и тут ничего не поделаешь. Терпеть, гвардия умирает, но не сдаётся.

Я ехал на коняшке, напевая "El Condor Pasa", ровная местность успокаивала, тут нет барханов с обрывистыми склонами. Солнце последний раз мазнуло пурпуром по вершинам далёких гор. Надо бы отдохнуть, пока луна не взойдет.

Остановились, развели костерчик. Я поставил котелок с водой на огонь. Чай не пил, какая сила, чай попил, совсем ослаб. Местные чая, оказывается, не знают. Это меня огорчило. Не знают, потому что его нет в природе, или не знают, потому что не знают? Вот еще загадка. Напоил всех чаем. С сахаром. Проще было просто сахара в рот насыпать. Все, поголовно, страшные сладкоежки, сделали себе сироп. Запомнил. Больше сахар не доставать. Чай тоже – они к кумысу привыкшие. Потом все сказали, что чай вкусный. Детский сад.

Начались цивилизованные места, в смысле природа стала похоже на природу, а не пейзаж после орбитальной бомбардировки. Появились первые жухлые клочки травы, пятна низкорослого плотного кустарника с мелкой, почти незаметной листвой. Вместо иссушающего жара пустыни потянуло чуть более прохладным воздухом. Марсианский ландшафт у меня уже в печёнках. По мере движения по пустыне, я всё больше и больше вспоминал свое босоногое детство, прадедушку и всё, что тогда меня окружало. Какая, оказывается, цепкая, наша детская память! Когда мы достигли места, где росла трава, я вообще чуть не впал сентиментальную слезливость. Горьковатый запах полыни, легкие венчики пыли из-под копыт, яркое солнце. Перестук подков, покачивание в седле, побрякивание каких-то котелков, вызвали столь яркие воспоминания, что я чуть не выпал из действительности.

Я решил поинтересоваться у Талгата, куда мы едем.

— В кочевье. Надо женщин отвезти.

Ну и отлично, сейчас сбагрю девок в стойбище, и пусть между собой разбираются. А сам метнусь в город, куплю жратвы на месяц, найму пару негров и поеду назад, исследовать покинутый город и вагончики. Кони у меня теперь есть, деньги есть, пистолет есть. В общем, можно считать, что я готов к автономным путешествиям. И дорогу знаю. Я уже не тот могучий дистрофик, который выполз из пустыни прямиком в лапы садистам. Регулярное питание и полноценный сон – вот две составляющие здоровья. Копирайт моей второй тёщи. А регулярный секс в это однообразие добавляет волнующую нотку варварского безнаказанного разврата. Я сладострастно посмотрел на Алтаану. Она увидела мой взгляд и зарделась. Такие очаровательные лютики только здесь остались. Надо будет её с собой взять в путешествие.

— Это твои женщины? — вдруг спросил Талгат.

— Мнэ-э-э… — замялся я.

— Ты с ними воду разделил?

— Да.

— А еду с ними разделил?

— Да, разделил.

— А кирим делал?

— Э, ээээ…?

Талгат большим и указательным пальцем левой руки изобразил кольцо, а пальцем правой подвигал внутри кольца. А, это он про секс говорит.

— Делал, ага.

— Значит они – твои женщины.

— Вот как. Ну, значит, мои женщины, — я согласился. Что тут спорить, дело сделано. На чужой роток не накинешь платок. Статус моих подружек меня ничуть не колыхал. Надо будет на досуге ознакомиться с местным гражданским кодексом. На всякий случай. Чтобы невзначай на кол не угодить. Незнание закона не освобождает, сами понимаете. Я все равно ни хрена не догонял. Пока я собирался выяснить, какие обязанности на меня налагает владение женщинами, Талгат объявил:

— Приедем в кочевье, заберешь пленников, кулут будет.

Я вспоминал, что такое кулут. Что-то знакомое, раб что ли. А, вспомнил! Подневольный работник. Типа батрака, отрабатывающего свой долг.

— А…

— А я бы кулут не брал. Поймал – секир башка сделал, — Талгат продолжал свою речь, — кулут – плохой работник.

— А если эти? — я мотнул головой в сторону пленных, — женщин бы забрали?

— Сделают кирим-кирим, а потом всё равно кормить и поить будут. Только плохо.

Я так и не понял, что будут делать плохо. Это что же, если моих женщин – моих, фактически, жён, любой, который их накормит, напоит и трахнет – сразу станет их мужем? Я помотал головой.

— А те мужчины, которые были до меня? Их мужья?

— Пока не придет кто-нибудь, кто скажет, что это его женщина. Можешь отдать по-хорошему, а если не согласен – то надо драться, — Талгат немногословен.

При некотором размышлении я пришел к выводу, что это, в общем-то, гуманно. Баба здесь при мужике должна быть, неважно, при каком. Как повезёт. Но меня несколько напрягало то, что женщина тут чуть ценнее овцы. Хотя я сам иной раз подумывал о том… ну, неважно. Курица, в общем, не птица.

— А зачем меня искал Улахан Тойон? — тут я решил на всякий случай поинтересоваться своей судьбой. Я почему-то твердо был уверен, что рано или поздно меня повезут к местным властям.

— Не знаю. Сказал – найти. Я нашёл, — лаконизм Талгата меня восхищал, — а ты не видел возле Пяти Пальцев абаасы?

Я чуть не рассмеялся. Надо же.

— Я его убил, — отвечаю ему совершенно серьёзно.

— Как убил? — впервые у Талгата прорезались чувства.

— Молча, — надо проконопатить свой имидж, — вот, смотри, я вырвал ему сердце и глаза.

Я вытащил из кармана рубашки уцелевшую линзу от разбитых очков.

— Глаз абаасы. Сейчас на солнце он станет чёрным!

Удивлению степняка не было предела. Линза почернела. Талгат с опаской поцокал языком.

— Ты сильный боотур. Абаасы надо вдесятером убивать. А этот глаз с сильным колдовством. Надо шаманам отдать.

— Можешь отдать Улахан Тойону. Скажешь, что абаасы убили в смертельной схватке. А я вам чуть-чуть помог.

— Так нельзя, — ответил Талгат, — я отдам и скажу, что это ты убил. Чужой подвиг себе брать нельзя. Позор будет на весь род.

Вот как тут с честью. Берегут, видать, смолоду. Так потихоньку мы беседовали, о том, о сём, в меру моего словарного запаса. Беседа подтвердила мои наблюдения о том, что это поразительно нелюбопытный народ.

Ехали не останавливаясь. Это для моей многострадальной задницы было тяжеловато, с непривычки-то. Но я терпел. Девушки себя чувствовали хорошо, а я тут… ыыыыыыыы! Питались на ходу чем-то вроде сырокопченой колбасы, и тут же запивали водой или кумысом. Мне это тоже в лом. Зубов-то почитай и нет. До кочевья ехали таким медленным темпом почти сутки. Страна степей меня не сильно впечатлила. Мелкий кустарник, дюны перемежаются с живыми лужайками. Отроги гор, холмы и ложбины. Перелески. Но вот, доехали.

Какое-то тут нездоровое оживление. Смешались кони, люди. Талгат сходу рванул к какому-то мужику и, похоже, вставляет ему крепкого пистона. Тот что-то оправдывается и, после очередного пинка от командира, орет благим матом. Двенадцать человек прыгают на коней, прихватывают с собой ревкардинала и куда-то сматываются. Я посмотрел им вслед. Руки ему за спину, и с размаху бросили в чёрный воронок. Конец котёнку. Талгат подъехал ко мне и говорит:

— Это десяток Мангута. Я их отправил к Улахан Тойону. Пусть всё расскажет, много новостей. Это они твоих коней от Пяти Пальцев забрали, вместе с угнанными. Теперь все твои лошади на месте.

Я медленно соображаю. Это что ли те, кто убили двоих охранников и угнали коней? Паскудники. Чуть меня не заставили пешком переться. Осматриваю кочевье.

Три юрты, весьма затрапезного вида, четыре осла, лошади, бараны. Из юрты выползает старуха. Нет, не старуха. Когда она вышла на свет, стало видно, что ей лет тридцать пять, не больше. Просто она согбенная то ли от горя, то ли от непосильного труда. Да ещё и на сносях. Одета в заношенный халат, на ногах чувяки. На голове намотан невообразимый платок, закрывающий лицо. Лишь глаза блестят. С ходу начинается наезд на Талгата, какие-то претензии по поводу убитых, что-то про коней. Это походу, порода такая, вечно всем недовольная. Моя первая жена такая же была. У-у-у, ненавижу. Но командира таким не проймешь. Он на неё прикрикнул, и безапелляционно объявил, что сей момент она со своим скарбом присоединяется к роду Белого Ворона. То есть ко мне. Старуха, вместо того, чтобы вякать, притихла, посмотрела на меня, на мой кортеж и промолчала. К ней подбежала Алтаана с криком: "Мама, мама, я вернулась!" Хоть какой-то позитив, семья воссоединилась. Они пошли ворковать, а Талгат пошевелил рукой, и его бойцы начали располагаться.

Я тоже решил поучаствовать в руководстве, цыкнул на своих девок – типа, кому спите? Они уже вовсю приступили к разгрузке лошадей. Я пригорюнился. Нахрен мне сдалось это счастье? И у меня у самого нет ничего, чтобы даже поспать лечь и укрыться. В общем, достойный хозяин этого нищего рода. Появился мальчонка лет семи, зыркнул на меня и исчез. Я пошел допрашивать своих женщин. Оказалось что во время налёта убиты хозяин и два его сына. Малец, Мичил – это брат убитых парней и Алтааны. Киска и Нюрка – жены сыновей. А Сандра – сестра Даяны, но, походу, её братцы приходовали на пару. А может и папик между делом заправлял артёмку в депо. Но никаких признаков разброда и шатания в семье нет, и траурных церемоний тоже не будет. Ну, там, завываний, на кого ты нас покинул, слез и выдирания волос, распластавшись на могилках покойных, и всё такое. Прагматично всё.

Тем временем Талгат раскомандовался. Построил всю новоявленную родню в шеренгу. Меня поставил напротив, рядом с собой, и объявил, что-то, типа, волею Тэнгри и Улахан Тойона Старшего рода Белого Коня, он, Талгат, объявляет, что по Закону отца чьего-то-там, Род Серой Куницы становится Родом Белого Ворона. Малец может восстановить Род Серой Куницы, как только докажет, что сможет его содержать. После этого все подходили ко мне, становились на колено и целовали мой кинжал. Дальше началась экзекуция пленников.

Старушка-мама притащила старьё и ветошь, какие-то штаны и рубахи. Талгат скомандовал и пленникам развязали руки и заставили раздеться догола. Талгат произнес какую-то словесную формулу, сунул мне в руки старые тряпки.

— Отдай им, — и показал на пленных.

Я каждому выдал штаны и рубахи. Они оделись, но вид у них был, будто воздух выпустили. Как будто выдернули стержень. Я не понимал подобного преображения, но Талгат пояснил:

— Ты у них забрал санаа сюрун. Они теперь, как мёртвый, пока ты им не отдашь обратно. Раньше можно было убежать, а теперь нет. Нет санаа сюрун – нет жизни. Будут твой кулут.

— А как вернуть ему этот… санаа?

— Это надо так делать. Берешь в руки его нож и пояс, отдаешь со словами "Я тебе отдаю твой санаа сюрун".

Это мне напомнило китайцев. Тоже народ с придурью. Типа потерял лицо – можно даже не вешаться, ты уже не человек. Причем, это их самоощущение, а не мнение окружающих. Ну что ж, хорошо. Пусть будут смирные на счёт внутренних резервов. Как я понял, рабства, как в моем понимании, у них нет. Вот такие преступники, которых не казнили сразу, рассредоточивались по разным родам. Они жили, ели и пили со всеми вместе, но только были, такие… опущенные что ли. На этом протокольные мероприятия закончились. Так я стал многоженцем, рабовладельцем и кочевником.

Для начала я вселился в хозяйскую юрту и занял самое почётное место в нашем кишлаке. Разложил свой бутор по углам. Прошелся по кочевью, осмотрел основные средства. Возле одной из юрт обнаружил собаку. Совсем плохую, бочина распорота, рана начала загнивать. Лежит пес, помирать собрался. Язык вывалил, тяжело дышит. И никому никакого дела нет! Чуть ли не бегом я помчался к себе, выгреб из рюкзака иголки, спирт, ложки, бинты и стрептоцид. У старухи потребовал нитки, все, какие есть. Выбрал шелковые. Позвал Мичила. Пацан на меня бычится, но пошел. Я рыкнул на него, шевелись, дескать. Сразу я сделал из веревки петлю, накинул псу на морду, Мичилу приказал держать. Я растолок стрептоцид в пластиковых ложках, бинтом постарался очистить рану, насколько смог. Собак дернулся, пытался зарычать, но сил уже не было. Присыпал рану стрептоцидом, нитки смочил в спирте. Начал зашивать, на живую. Псу больно, но он терпит, видимо понимает, что ради его блага стараюсь. Залатал, как смог, снял петлю. Сходил, принес миску с водой, рядом поставил. Ну что за люди, псу воды не подадут. А собака не может даже встать, напиться, настолько ослабла. Я помог ему подняться, пес начал с жадностью лакать воду. Потом опять лег и едва заметно шевельнул хвостом. Я сделал всё, что мог. Мичил с удивлением посмотрел на меня.

— Собаку беречь надо! — сообщаю я ему, — Собака – друг человека! — но, похоже, понимания не встретил.

Наступил антракт, надо подбодрить себя. Пошарил в заначке, достал стаканчик и бутылку с остатками водки. Вышел из юрты, налил себе на пару пальцев, выпил. Захорошело. Талгат о чём-то закончил разговаривать с Мичилом. Он подошел ко мне, пытался что-то сказать, но увидел бутылку и стакан, вылупился на них.

— Что, — говорю, — не желаешь ли причаститься благами цивилизации и акцизного законодательства?

Он помотал головой и отступил от меня на шаг. Только я не понял, что его удивило – стеклянная бутылка, стакан или то, что я пью. Я ему мотнул головой, дескать, отойдем в сторонку. Отошли, присели. Я разбодяжил ему водки до приемлемого уровня, градусов двадцать чтобы было.

— Пей. Это эликсир молодости, — и сам накатил.

Талгат принюхался, но выпил. Показал на бутылку.

— Это откуда? Кто такой мастер делал?

— Не знаю, — я придумывал, что бы такого соврать, — у абаасы отобрал. Скажи, на кой ляд ты мне всё это святое семейство сбагрил?

— Закон, — вождь краснокожих был лаконичен и, на удивление, убедителен, — младшего брата нет, старший жену младшего не берёт. Басматчи убили хозяина. Ты басматчи убил, много в плен взял, коней отобрал. Женщин отобрал. Их род слабый. Мужчины нет. Мальчишка не в счет. Сгинут без мужчины. Завтра увидишь.

Пока мы точили лясы, народ уже разжёг костры, поставил котлы. Шустро так зарезали моего барана. Девки уже гоняют кулутов и в хвост, и в гриву. Ну что, поделом им. Предложение о празднике в честь обретения нового главы рода Талгат пресёк. Сказал, что завтра родня приедет, проститься с покойником. А мне вполголоса добавил:

— Вдову ограбить они едут, — и хитро засмеялся, — завтра и сделаем праздник. Думают, раз хозяина убили, можно все добро забрать, заступиться некому.

Умный, чёрт! Как знал. А может, его опыт сказывается. Сказал, как в воду глядел. Он мне нравился всё больше и больше. Как по степи распространяются слухи, я не понимал, но факт остаётся фактом. И трех суток не прошло со смерти хозяина, как налетело вороньё. Все чин-чинарём, по приличиям. Только глазки зыркают, что где лежит. Жена в трауре, встречает гостей по обычаю. Надо было видеть их вытянутые лица, когда во главе дастархана заметили меня и Талгата, а в округе два десятка мордоворотов, грызущих хрящи. Ну, понятно, выразили соболезнование вдове, с кислыми лицами посидели за дастарханом, но задерживаться не стали. Ну и хорошо. Избави, господи, меня от моих родственников, а от врагов я и сам избавлюсь. Когда гости разъезжались, то я услышал загадочную фразу, типа, сами скоро придут, что-то просить будут.

На следующий день засобирался и Талгат сотоварищи. Я его поблагодарил за помощь и пообещал. Не помню что. Но что-то хорошее и подарил пустую бутылку. Меня не оставляло ощущение, что меня по-крупному нагрели. Где подвох? Конечно же, я забыл спросить у Талгата, когда я смогу послать весь это сброд к чертям и заняться самим собой.

Я прошелся еще раз по своим закромам. После того, как у нас побывали доблестные воины Улахан Тойона и уважаемые гости, у нас осталось пятнадцать баранов. Я чуть не прослезился. Как раз, на тринадцать человек. Мы – нищие. Иначе наше положение назвать было невозможно. Из-за каких-то совершенно ненужных праздников, когда хозяева режут последнего барана, ради того, чтобы пустить соседям пыль в глаза, мы упали в пропасть. В самую глубокую пропасть в мире. Скоро самим в батраки придется идти.

Тут еще и малец объявил, что уходит к дяде. Что-то такое я слышал, что брат жены важнее отца. Но мне он нужен здесь и стопудова не нужен там, поэтому я подключил к воспитательному процессу Алтаану. Что она ему сказала, не знаю, но малец пришел ко мне с вопросом:

— Ты вправду сам убил абаасы и басматчи?

— Вправду. Я могучий воин. И если ты хочешь со мной вместе вступить в схватку с силами зла, то я возьму тебя в своё войско!

— Хочу. А когда мы пойдем на войну?

— Вот сейчас разберёмся с хозяйством и сразу же пойдём, — я осторожно прощупывал почву.

— У-у, опять хозяйство! — малец наслушался героических саг и мысленно сразился со всеми богатырями мира, — опять кизяк собирать и воду носить!

— А вот скажи мне, богатыри идут на войну или биться с другим богатырём, они едят что-нибудь? — начал я готовить малого к пониманию экономической основы войны. Но, походу, в сказаниях ничего не говорилось про регулярное питание боотуров и прочих отморозков.

— Едят. У них пир каждый день!

— У нас вчера был пир, ты поел?

— Да, я хорошо наелся, — он похлопал себя по животу.

— А завтра что будем есть? А послезавтра? А потом что ты будешь есть?

— Мы завоюем! — у парня ориентиры отсутствовали напрочь.

— Голодный много не навоюешь. А скажи мне, зачем воюют?

— Как зачем? Чтобы добыть славу, коней, овец!

— Угу. Славу значит. Ну, хорошо, — издержки степного менталитета наверняка не выбить с первого раза, — а если у тебя тьма овец и три тьмы коней, что ты с ними будешь делать?

— Э… — пацан в ступоре. До такого он еще не додумывался. Но ничего, я разбужу его творческую мысль.

— Вот слушай, — я порылся в рюкзаке и достал оттуда значок "Победитель соцсоревнования", — я тебе дарю сильный амулет.

На нём не было столь непопулярных здесь серпа и молота, зато был профиль Ленина на темно-красном фоне и лавровые листья. Пацану я объяснил, что это могущественный талисман, защищает от всех типов абаасы, дэвов, шайтанов, пэри и прочей нечисти. Добавил к этому ножик из своей коллекции трофейного оружия и мир был восстановлен. Пацан теперь будет ходить, сиять красивой побрякушкой, преисполненный гордости. Жаль, не кому похвастаться, кроме ближних.

— Пока мы не станем сильные, нет смысла идти на войну, правда? — я додавливал Мичила, — а потом пойдём. Обязательно. Ты вырастешь и поднимешь бунчук своего рода!

Я не стал ему объяснять, что мне никакие войны не упали, а вот с поголовьем надо было что-то делать. Это всё из-за того, что я мягкий и добрый. Бабы специально мне подставились, как знали. Вместо того, чтобы быть жестким и беспощадным, я тут жопы дикарям подтираю. Что теперь. Раз подписался, так надо исполнять.

Я начал себя утешать, что я выехал, так сказать, отдохнуть на другую планету, маленькое такое сафари и секси-трэвэл. Дырка на Землю от меня никуда не уйдет, а тут вроде обнаружилась стабильность. Никто в морду кастетом не тычет, руки за спину не заворачивает. Мне теперь можно вообще ничего не делать. Сиди себе, смотри в синее небо, на седые травы и линию горизонта. Думай, "как дальше жить будем". Все люди опытные, сами знают, что надо делать. Иногда можно показать, кто в доме хозяин, но это больше самодурство.

Но весь кайф испортила, как водится, старуха. Притащила какие-то дощечки с рунами, типа тут написано, куда и когда надо перемещаться. Ничего в этом не понимаю. Малой выручил, говорит, пора сниматься и переезжать. Отец его, оказывается, готовил к жизни, всё рассказывал. Старшие-то братья уже знали всё, покойный старик, в принципе, делами не занимался. Настоящий степняк.

Ни дня мне покоя! Надо идти к какой-то Ыныыр Хая, Горе-седло. Даю команду, кочуем! Мои работнички зашевелились. Разбирают юрты, скатывают кошму, укладывают решетки. Женщины пакуют скарб. Часть вещей складывают в повозки, часть увязывают в седельные сумки. За день уложились и спали уже под открытым небом. С утра тронулись. Малой достал бунчук, надо, говорит, вывешивать, чтобы издалека было видно, что это не войско в набег идет, а мирный скотовод кочует. На бунчук надо тряпки своего цвета. Ещё проблема, атрибутика своего клана. Тоже ведь важная вещь. Достал свои потрёпанные семейники, такого жизнерадостного оранжевого цвета с зелёными цветуёчками. Вот и бунчук. Поехали. Ослы орут, овцы блеют, пыль столбом. Романтика. Мама, я – кочевник. С ума сойти. Мой прадедушка радовался бы несказанно. Собаку я положил в тележку, на кошму. Выздоравливает пёсик. "Ты потерпи", — я ему сказал, — "за одного битого двух небитых дают". Собака согласно вильнула хвостом.

Где-то за горизонтом, левее нас виднеется столб то ли дыма, то ли пыли. Мичил говорит:

— Будай ботор кочует.

— Ты видишь бунчук?

— Нет, они там, — машет рукой, — стояли, а теперь пора кочевать. Потом рядом с нами встанут, на север от Ыныыр Хая.

Я начинаю верить, что земля плоская и лежит на спине черепахи, которая, в свою очередь, стоит на трех слонах. Бурые пейзажи с пятнами неяркой зелени внезапно сменяются натюрмортами с сочной травой и кустарником в неглубоких лощинах. Овцы сразу кидаются её объедать, да и лошади тянутся к свежатинке. Мы их не торопим. Вообще, торопиться – не в привычке кочевника. На мою душу опускается спокойствие, я понимаю, что уже не надо выживать, а можно спокойно смотреть в синее бескрайнее небо над нами, слушать щебет птиц и скрип повозок. Напеваю что-то из репертуара Окна Цахан Зама. Занудные такие монголо-калмыцкие мотивы.

Мои красавицы едут рядом со мной, в полном вооружении, при луках и колчанах, периодически вместе с Мичилом отъезжая в сторону, пострелять байбаков. Это детская забава, животные любопытны и подпускают охотников близко. К вечеру у нас всегда свежатинка на ужин. Вопрос "как жить дальше" отодвинулся на некоторое время, но его надо решать радикально. Кулуты понурые и невеселые. Не знаю, что они думают. Старуха в возочке сидит. Надулась, как мышь на крупу, хотя я её ни разу не ударил. Известная порода.

Пока девушки гоняли дичь по полям, заметили на севере клочок тряпки на палке. Зоркий сокол, Сандра, видит, похоже, и за горизонтом. Говорит, мне, что человек идёт. И что теперь? Идёт себе человек и идет. Может, по делам. Или просто так, к соседу, кумысу попить. Для бешеной собаки семь верст – не крюк. Мы, помню, на ГТТ за самогонкой и за сорок километров по тайге гоняли. Однако любопытные девахи помчались смотреть, кто там и что там. Обратно привезли какую-то оборванку, от новостей чуть не захлёбываются.

— Что? — спрашиваю.

— Это внучка Улахан Тойона Старшего Рода Белого Коня! — отвечает Алтаана.

— И что с того? Что вы вообще туда помчались? Может там засада была, для таких дурочек, как вы? Посадите её в кибитку, пусть отдыхает. Останавливаться не будем, — проявил я самодурство и волюнтаризм.

Так и поехали дальше. Внучки всякие ходят, от работы отвлекают.

Вечером, когда припарковались на ночёвку, внучка начала качать права.

— Почему вы сразу не остановились, когда меня увидели? — высказывает претензии красотка, а глаза её сияют неземным огнём.

Знакомые какие слова, а? Я такое где-то когда-то неоднократно слышал. И ни здассти тебе, ни до свидания.

— Меня зовут Магеллан, род Белого Ворона! Был ли добрым ваш путь, уважаемая? — надо сбить с неё спесь, правила вежливости никто не отменял. Но эта коза считала иначе.

— Меня зовут Сайнара, Старший Род Белого Коня. Я внучка Улахан Тойона! Ты должен дать мне коня, еды на два дня и воды! — она ничуть не смутилась.

Принцесска, значить. А ничё так. Стройная, высокая, глаза хоть и не сапфировые, но все равно красивые. С поволокой. Светло-карие глазёнки. Ишь, как смотрит. Не смотрит, а сверлит, наскрозь. И грудя чуть не вываливаются из остатков халата. А гонору-то, а гонору. Принцесски, они такие, да. Под глазом застарелый бланш, руки в царапинах, дорогущий халат порван и весь в кровище, от шаровар одни тряпочки остались, сапоги – в клочья, волосы сбились в сорочье гнездо, а всё туда же. Права качать. Чувствуется порода. Только не та, что нам надо.

— А ху-ху не хо-хо? Детка, ты кому тут приказы приказываешь?

— Я внучка Улахан Тойона Старшего Рода! Вы должны мне дать то, что мне нужно.

— А я тойон рода Белого Ворона. И ничего никому не должен. Доедем до Ыныыр Хая, там поговорим. Всё!

Я отвернулся и ушел. Овца, походу, растеряла все ориентиры, пока бродила по степи. Таких надо на цепочке возле юрты держать, во избежание. Если бы это чучело не давило авторитетом, то я бы её лично на руках донёс до дедушки. Но беспонтовые наезды надо давить в зародыше. В таком вот аксепте.

Мы шли проторённым путём, четыре дня в дороге, и прибыли на пастбища. Так же быстро разложились. Поставили юрты, распаковали казаны. Здесь есть утоптанные площадки для юрт и кострища. Место, куда мы прибыли, мне понравилось. Плоскогорье, высотой метров двести, не более. Ыныыр Хая, гора-седло, виднеется километрах в трёх на северо-восток. Две пологие вершины, под пятьсот метров высоты, покрыты зеленым мехом леса. Шанхайский барс, не иначе. Недалеко от нас – небольшой водопад и речка.

Такие места называют аласы, то же самое, что и яйла, альпийские луга. Алас – слово-то какое красивое. Созвучно словам палас, атлас. И вправду – атлас. Изумрудная трава, яркое солнце, блики воды, шелком вышиты облака на синем небе. Луга тянутся на восток по косогорам до самого горизонта, на юге, за степью, видны Кара Кумы, черные пески. На север – поднимаются лесистые холмы, а дальше – невысокий хребет. Наконец-то мы на том месте, где можно расположиться с минимальным комфортом. Лес, вода, свежий воздух.

Первым делом я ввёл цивилизованные нормы для санитарии и гигиене. Песталоцци из меня неважный, конечно, но базовые навыки я им привил. Определил отхожее место и всем втолковал, для чего. Немедленно устроил для себя стирку с купанием. Побрился. Всех загнал на помывку. Стиральный порошок, шампунь, гель для душа произвели фурор среди девушек. Они бы всё извели в первый день, но я выдал по пять граммов на нос. И этого хватило. Мыло, оказывается, у них есть. Не супер, конечно, больше похожее на хозяйственное. После купания развесил я свои тряпки на кустах сушиться, сам переоделся в чистое. Нижнее бельё тоже вызвало расспросы. Довёл своё мнение до окружающих, что в человеке всё должно быть прекрасно.

Принцесска забилась куда-то в щель, не видать её. Западло ей с быдлом купаться. Она в кибитке рыдала долго. Крах стереотипов – тяжелое испытание для неокрепшей психики. Я заставил Алтаану набиться Сайнаре в подружки. Иначе возможен нервный срыв из-за когнитивного дисбаланса. Мы ушли от речки, тогда и Алтаана вывела на помойку внучку. Потом я вывел к реке кулутов, тоже помыться, выстирать своё тряпьё. Мне инфекции не нужны. В общем, первый день на новом месте был хорош. Девушки расположились на бережку, сидят лясы точат. И принцесска с ними. Ну и пусть общаются, может привьют ей навыки общежития.

На второй день, с утра, старуха начала гундосить, что надо ехать за шаманом. Без шамана нельзя. Надо камлать, духов-иччи задобрить, попросить, чтобы помогали. Типа так положено, на новом месте ублажать необузданные силы природы. Ну и праздник чтоб, для людей радость. Когда люди радуются, то духи тоже добрые становятся. Как всё запутано. Я почесал репу. Приглашать шамана – дело накладное. Тут сами-то с хлеба на квас перебиваемся, впроголодь живём, чтобы хоть как-то поголовье поднять выше критической массы.

Я не знаю, как тут шаманы, просто узурпаторы ритуальных обрядов, или же они действительно могли общаться с духами. Ни в чём нельзя быть уверенным. Антропоморфизм уместен ли здесь, не знаю. Но знающие люди говорят, что человек делает себе богов по своему образу и подобию. Я начал вспоминать всё, что мне приходилось видеть у казахов, калмыков и якутов на праздниках. Придумал себе, что я сам себе шаман и праздник будет синтезом якутского Ысыаха, монгольского Наадама и казахского Навруза. Если откинуть позднейшие наслоения, то изначально эти праздники как раз и проводились для ублажения духов предков и мест. Может они были и правы, наши предки. Жили в согласии с природой, и неврозов у них не было. Дух моего прадедушки вообще-то не здесь, но на всякий случай надо будет его тоже попросить мне помочь.

Михалыч мне в своё время выписал люлей, чтобы я больше нетрезвый в лес не ходил, и заставил вызубрить заговор на лешего. И еще, гад, костылем по спине огрел. Я тогда был не в силах сопротивляться и выучил пяток строчек устного народного творчества. Еще же, говорят, что леший помогал пастухам, если его попросить. Только тогда речь шла про коров и защиту от волков, но, может, и с овцами поможет. Я уже перестал скалиться на народные приметы, но по-прежнему скептически относился этим фокусам. Мне всё равно, с меня не убудет, а народ успокоится. Главное в деле одурачивания народных масс – сделать многозначительное лицо.

Выбрали самого тщедушного барана и я решил не откладывать в долгий ящик знакомство с местным пантеоном. В горку вела дорожка, шириной около метра, мощеная камнем. Поднялись, дошли всем родом до места жертвоприношения у подножья одной из гор.

Я посмотрел на капище. Очень похоже на ту площадь, в подземном городе. Ровная площадка, с трех сторон окруженная обрывом. С севера – стенка из интересного ровного камня. Я подошел поближе – сильно уж эта стенка напоминала мне не камень, а сланец. Поковырял ножом. Хм-м. Очень, очень странный камень. На капище – четыре деревянных истукана по сторонам света, мордами к центру. Неуловимое сходство с божками из тайного города имеется. Только стоят они на равном расстоянии от центра. Внутри площадки белой галькой выложен круг, а внутри него – крест, лучами направленный на божков. Понятно. Это и есть знак Тэнгри. Круг – это вечное синее небо и четыре опоры, на котором стоит хрустальный свод небес: воздух, вода, земля и огонь. Он же – символ вечного вращения жизни. Некоторые его называют колесом Сансары, но это, по-моему, более поздние наслоения. Из праздничного чорона я зачерпнул кумыса и побрызгал в разные стороны. Величаво вернулся к своим, отдал посудину, а сам поволок на заклание барана. Подвел к центру круга и полоснул ему по горлу десантным ножом. Полилась кровь. Баран дёрнулся и затих. Ишь ты, я даже не забрызгался, а говорят, из горла кровища в разные стороны хлещет.

Я подошел к духу огня. Ну вот мы и встретились, брателла. Прям я сегодня такой чуйствительный, я подарю тебе зажигалку. Не будешь в зависимости от причуд всяких человеков, со своим огнём. Чиркнул зажигалкой, показывая, что не фуфло толкаю, а, в натуре, вещь. Положил ему по ноги. Следующий из одаряемых, дух воды получил от меня пиалу с водкой. Это тоже вода, только горькая. Веселие Руси есть питие. От сердца для тебя отрываю, веришь? Это единственная субстанция, соединяющая несоединимое – огонь и воду. Я подошел к духу воздуха. А тебе что дать? Вентилятор я с собой не прихватил, извини. Подул ему на лысину. Это все что у меня есть, и моё дыхание будет с тобой, пока я жив. Духу земли я подарил старую подкову. Это, друг мой сердешный, квинтэссенция земли, сделанная из земли, землю же и попирающая. Пусть не ржавеет эта подкова, так и за мной не заржавеет. Мы у вас тут погостим немного, вы не возражаете? Вот и славно. Мы люди смирные, без вредных привычек, чистоту соблюдаем, посторонних баб водить не будем. Водку пьянствовать я буду сам, никому не доверю, а во хмелю я смирный, сразу засыпаю. Ну и вам налью, как же без этого. Только вот скажите мне, уважаемые, сколько можно ещё надо мной измываться? Будет ли край моим страданиям, или же я чего-то не понимаю? Э-э-эх, и пошто судьбу называют индейкою, а не другой, на неё более похожей птицею? Ну да ладно, засиделся я тут с вами, пора и честь знать. Я ещё зайду как-нибудь на огонёк.

Я вышел из круга и внимательно осмотрел контингент, который никак не мог понять, что это за такое камлание и как понять волю духов. Я всем объявил, что духи довольны и у нас ожидается хорошее, спокойное время. Праздник можете начинать без меня. Все довольные, сгребли барана и отправились его свежевать, а я решил навестить лес. За мной увязался Мичил.

— Ты куда пошел? — спрашивает любопытный Варвар.

— На кудыкину гору, — отвечаю, переведя эту идиому на местный, — надо говорить с духом леса.

— А ты умеешь с духом леса разговаривать? — малец оказался любопытным, в отличие от его соплеменников. Может, из него выйдет толк, — а зачем нам дух леса?

— Могу. Старый шаман научил. Лес – наше богатство, берегите его, — не удержался я от штампа, вбитого намертво в мои мозги.

— А меня научишь?

— Научу. Смотри и запоминай.

Я выбрал подходящий по размерам гнилой пень и разложил всё, что положено: пиалку водки, кусок лепешки, серебряную монетку. Пробормотал: "Хожу по лескам, по кустам, по мхам, по лыкодерам, по гнилицам, по черницам, по малинам, куда ль хожу – никогда не блужу. Солнце – по солнцу, луна – по луне, при частых звездах, при вечерних зорях, ты, леший, от меня, Владимира, отшатнись, в березу обернись!" На этом можно было заканчивать, но я еще добавил, типа, старик, я возьму твоих саженцев и посажу новый лес. Отвадь волков от моих стад.

Никакой реакции. Ну, чему, собственно, удивляться. Дремучие предрассудки среднерусской деревни. Ветер только зашумел в вершинах деревьев, да что-то мелькнуло по краю поляны. Это я переутомился. Малой стоял рядом, разинув рот.

— Пошли, — говорю, — надо пообедать.

— Ты шаман, Магеллээн! Дух леса ответил тебе, — пацан был в восторге, — я видел духа леса! Никто из степи не может разговаривать с лесом!

— Вот что, Мичил. Про всё что видел – молчи. Это тайна нашего рода. Если другие узнают про это, то лес перестанет нас слушать, — я нагнал страстей, так, на всякий случай. Мало ли.

В стойбище дым коромыслом. Все едят, пьют, и уже водят хороводы. Весело тут у них. Я тоже решил подкрепиться. Накатил соточку. Можно расслабиться, я сегодня переутомился. Потом проверил, как там мои кулуты. Их ведь тоже кормить надо, работники, как-никак. Но им выдали по миске харча, какие-то обрезки мяса, немного кумыса.

— Ну что, отщепенцы, — решил я с ними поговорить, — как дальше жить собираетесь? Искупать, так сказать, ударным трудом свои прегрешения?

Бурчат что-то себе под нос.

— Встать! — что-то нет у них ко мне должного пиетета.

Нехотя поднялись, глаза опустили.

— Как твоё имя? — ткнул я пальцем в грудь одного из кулутов, из тех, что смирные.

— У нас нет имён, гражданин насяльник, — мямлит он.

— Как раньше звали? — я настойчив.

— Таламат.

— Назначаю тебя старшим среди этого сброда. Буду общаться только с тобой. Ты будешь командовать ими, — тычу пальцем в кулутов. — Не слышу!

— Хорошо, господин! — отвечает Таламат.

— Не "хорошо", а "так точно" — ввожу первые элементы воинской дисциплины, и впредь, когда я называю тебя по имени, надо отвечать "Я". Еще отвечать "так точно, будет сделано", "никак нет".

— Так точно, гражданин насяльник, — отвечает лишенец.

— Отдыхайте, завтра трудный день. Разрешаю взять ещё мяса и кумыса. У нас сегодня праздник, всё-таки, — я строгий, но справедливый хозяин.

Я пошел навестить девушек, посмотреть на хороводы. Хорошо здесь. Поплясал с ними, потом еще накатил. Кажется, приходила Сайнара, требовала лошадь. Я, кажется, за лошадь потребовал ночь любви. Потом пришел дедок. Дух огня. Сел на корточки, начал набивать носогрейку. Потом зажигалкой, которую я ему сегодня подарил, раскочегарил трубку и сказал:

— Хорошо. Уважил старика. Без зажигалки просто беда.

Он выпустил в небо густую струю дыма. Я унюхал запах табака "Клан". Неплохо живут духи.

— Да не за что. Это я от бедности, но от чистого сердца.

— Вот именно! — ткнул мундштуком трубки в мою сторону дух, — тутошние всё норовят по протоколу. Я-то, конечно, помогу, потому как положено. Но только по-протокольному и помогу. А ежели от чистого сердца – то тогда не грех и расстараться для хорошего человека. Мы тут с мужиками перетёрли тему. Ты что хочешь?

— Я вообще-то домой хочу.

— Ты сегодня другой вопрос задавал, про свои страдания.

— Ну, так это одно и то же.

— Одно, да не одно. Страдания твои у тебя в голове, а попасть домой – это совсем другое. Я тебе вот что скажу. Перестань страдать, живи и радуйся. А к счастливому человеку удача сама идёт. Да и я помогу, чем смогу.

— Тогда хочу чтобы здесь был чай, табак, кофе и прочие колониальные товары.

— Ищите и обрящете, — рассмеялся дух, — ну, пора мне, гуд бай, амиго.

Я приоткрыл левый глаз. Темнота. Цикады стрекочут, потрескивает костер, а меня мучает сушняк. По бокам у меня притулились две девахи, не разобрать кто. Сопят тихонько. Я пошарил возле лежанки, но пиалу с водой не нашел. Странно, пиалы здесь делают, а кружки нет. Выполз из юрты, поплёлся к водопою. Какой яркий сон. Давненько я не напивался до появления внеземных цивилизаций. Такое редко мне снится, и, обычно, к пустым хлопотам в казённом доме.

— Грыждаанын насяльнек, — это Таламат, дежурит сегодня возле костра.

— Что хотел, Таламат?

— Надо оружие выдать. Слышал я, волки воют. Пока далеко, но могут придти. У нас нет ничего. Волки порежут овец, лошадей. Так неправильно.

М-да… это следует понимать, что гражданин решил выйти на свободу с чистой совестью. Но души прекрасные порывы надо поддерживать. Буркнул:

— Хорошо. Молодец. Так держать.

А сам отправился досыпать.

Утром позвал Мичила, построил зеков в шеренгу и произнес речь:

— Так, граждане хулиганы, тунеядцы, алкоголики. Я вам не возвращаю ваши санаа сюрун. Но упорным и добросовестным трудом вы можете искупить свою вину перед родом и подать прошение на помилование. Я его рассмотрю. А пока, в силу непреодолимых обстоятельств… — я что-то, как на производственной планёрке. Проще надо быть, — Короче, выдаю вам штаны, пояса и луки. Один нож на всех. Дежурить будете попарно восемь часов возле стада, восемь часов на стойбище. Один дежурит на холме, смотрит за обстановкой в округе. Таламат распределит, кто, где и с кем. Свободны.

Мичил выдал им обмундирование. Между собой пусть сами разбираются, степняки они или нет. А мы с Мичилом пошли заниматься спортом. Моя обновленная физиология требовала активного движения, нагрузок, а я сиднем сижу. На берегу реки взял валун, пуда на полтора и начал его выжимать. И Мичилу, говорю, бери камень по силе и делай как я. Потом пробежка, отжимания, подтягивания. Мичилу тяжело, но держится, как может. Потом помывка. Хорошо-то как!

Пришла Сайнара, опять про лошадь. Я что-то вчера обещал, нет? Надутая, как воздушный шарик. Наверное, про ночь любви я вчера погорячился. Я осерчал – я вообще с похмелья, и лучше меня не трогать. Сказал, что бесплатно только кролики размножаются и пусть соберет два мешка кизяка, тогда и лошадь получит. С нашим-то поголовьем мешка-то не набрать, но пусть работает. Труд из принцессок делает человеков. Развернулась и ушла с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Не знаю, что для неё унизительнее – просить или навоз собирать.

Решил с мальцом заняться экономикой сельского хозяйства. Начали с арифметики. Умный мальчик Мичил. Отец мог бы им гордиться. Настоящий кочевник. Сказал, что арифметика – это для сецен-мудрецов, или юлэр-дурачков, что, с точки зрения степняка – одно и то же, а ему нужен меч и конь, как у Элбэхээн Боотура Стремительного. Еще один Буратина, деревянный. Впрочем, в его годы и я такой же был. Заставил его посчитать до десятка, сложение-вычитание. Педагог из меня никудышный. Тут розги нужны.

Встали, пошли по окрестностям. Осмотреть надо, всё-таки, что здесь и как. Прошлись по аласам, издалека посмотрели на кулутов-пастухов. Вроде пасут. Смех один. Для десятка овец – два пастуха. Ну плюс кони. У нас всего почти пятьдесят лошадей, мы типа состоятельные, а с другой стороны, жрать скоро нечего будет.

Я спотыкнулся о камень и чуть не пропахал носом траву. Пнул камешек. Какой-то он неестественный, чёрный. Поднял, потер. Черный, с характерным блеском. Поковырял его ножом. Антрацит, если мне не изменяет склероз. Набрал камешков покрупнее, и Мичила заставил набрать, пошли к костру проверять. Точно, ура, у нас уголь. Полыхает за будь здоров. Родня смотрит, открывши рты. Теперь не надо собирать кизяк и ломать хворост в лесу. Мля, мы со своим костром на угольном пласте стоим, не хватало нам еще устроить локальный Армагеддон. Погасили костёр, и я выложил днище очага крупными камнями. Так-то оно поспокойнее будет.

Девушки сидят, что-то то ли шьют, то ли шкуры выделывают. Принцесска тоже, вроде при деле. И лясы точат. Моё убеждение крепнет – два мешка навоза, и ни граммом меньше, пусть она здесь сидит хоть до морковкиного заговенья. Не нравится, пусть пешком идёт. Я с гордостью оглядел кочевье и удовлетворённо рыгнул. Жизнь наладилась.

Утром, когда я пил свой утренний кофе и смолил первую сигарету, ко мне подкралась Алтаана, и спрашивает, что это я пью.

— На, попробуй. Эта штука называется кофе.

— Фу, горький, я лучше кумыс пить буду.

— Вам, папуасам, не понять изысканного аромата, — я с утра недобр.

— Ты почему чай не делаешь? — опять спрашивает.

— А чай вы пить не умеете. Бухаете туда сахару, чтоб задница слиплась, а чай – напиток деликатный.

Ей что-то из-под меня надо, не верю я в добровольные приступы любопытства. И точно. Рассказывает мне романтическую историю любви и ненависти наследной принцессы и простого пастушка.

— Она ему не дала, что ли? — переспрашиваю я, — Зря. С её характером это, возможно, был единственный шанс. Ты мне к чему эту жалостливую историю рассказываешь? Я виноват что ли, что она дурочка? И я не психотерапевт Курпатов, вытаскивать из депрессии девочек, которых пытались насиловать. У неё на лице следы порочных наклонностей, как же я сразу не разглядел. Спасибо, что открыла мне глаза. Такой добрый лучистый взгляд только у серийных убийц и встречается. Заманила, короче, пацана в лес и распустила на ленточки.

— Не в лесу, а в горах! — Алтаана чуть не плачет. Её миссия проваливается, я уже сразу понял, что она пришла лошадь просить.

— Вот! В горы она его заманила! — не ей, наивной степной девушке, тягаться со мной в словесной эквилибристике. — Короче, золотая моя, лошадь она получит.

— Правда? — Алтаана расцветает.

— Как принесёт два мешка кизяка. Лично мне в руки! Я сказал, скво!

Алтаана уходит, понурив голову. Не знаю, что она поняла из моей речи. Не хватало мне тут женских заговоров. Пойду лучше, Нюрке впендюрю. С утреца – самое то. Сайнара провожает нас пристальным, презрительным взглядом. Целкам не понять прелестей секса. Потом, вместе с Мичилом, гимнастика, пробежка, упал-отжался. Купание.

Таламат кричит издалека, что к нам едут какие-то вооруженные люди. Я машу ему рукой, пусть спускается. Сам сижу возле костра, пью чай. Девок разогнал по юртам. Они и сами знают. На всякий случай готовлю пистолет. Компания, шестеро парней, поднимаются вверх по склону. Гопники, на мой первый просвещенный взгляд. На второй взгляд тоже. Манеры гопников, одеты, как гопники, ведут себя как гопники. Значит это гопники и есть. Гопота сгрудилась возле вожака и начала меня обсуждать. Концепция куфии им была неизвестна, и за то, что я платок намотал себе на голову, они меня за пидора принимают? Я пропускаю все их остроумные высказывания мимо ушей. Им весело. Они задорно ржут над шутками своего вожака. Пока предъявы не было.

Их заводила мне не нравится. Помесь надутого индюка и крысы. И, казалось, что его нос ходит ходуном, вынюхивая вкусненькое, а за спиной волочится тонкий плешивый хвост. И подпевала тоже не нравится.

Наконец шайка переходит к делу.

— Эй, как тебя там! — это начало разговора, — Я старший брат убитого тобой тойона рода Серой Куницы! Ты забрал, то, что принадлежит роду Халх! И я заберу это!

— За козла ответишь! — я начал наливаться яростью. Нет, с этим перцем надо кончать, — Да пребудет с тобой слава Тэнгри! Был ли добрым ваш путь? Велик ли нынче приплод в ваших стадах?

Боотур запнулся. Он нарушил правила вежливости и почти потерял лицо. И вместо того, чтобы вырулить ситуацию, попёр буром.

— Я заберу свой скот! Я заставлю тебя целовать мои сапоги, — он сорвался на крик.

А кто кричит, тот неправ. Я взмахнул рукой, будто стряхивая с кисти воду ему в лицо. Мне показалось, что в воздухе мелькнули золотистые искры. Его голова мотнулась, как от прямого в челюсть, и он свалился с лошади. Слишком яркий у него халат.

— Уберите эту падаль – сказал я его свите. — Если еще раз его увижу, то убью.

— Вы его не увидите, господин, — один из прихлебателей уже стоял рядом с поверженным отморозком, — он мертвый, — и начал оттаскивать тело от костра.

"Брата Кольку убили!" Это ко мне рванул кто-то из свиты фулюгана с саблей наголо. Вся остальная шайка замерла и смотрит, затаив дыхание.

Я смещаюсь вправо мелкими шагами. Бандит хочет ударить саблей, и разворачивается влево. Между нами морда коня. Я вправо, он влево. Бедняга, я не виноват. Я ударяю его в ноздри, конь отворачивает от меня. Показывается левый бок басмача. Я стреляю. От звука выстрела кони шарахаются в разные стороны, а на землю сыпятся мертвые тела. Из-за кустов с луками в руках выходят мои девчонки и Сайнара. Вот, блин, амазонки. Я еще тяжело дышу, прогоняя через легкие кислород.

— Вы что приперлись? Я вам где сказал быть?

— Господин, мы прятались по кустам, потому что это в юртах страшно, — потупив глаза отвечает Нюрка, — прошлый раз нас схватили так. А если бы мы были снаружи, нас бы не поймали. А чем ты убил этих людей?

— Это не люди, — соскакиваю с темы я, — это гады.

С пастбища кулуты ведут двух человек. Оказывается, пока мы упражнялись в остроумии, часть налётчиков пошла прямиком к стадам и получила отпор от моих кулутов. Таламат заранее туда отправил всех. Ну что, надо думать, это типичный сценарий налёта.

Изрядно помятых пленных я тут же завинтил в кандалы. Какая востребованная, оказывается, здесь вещь. Плюс четыре коня к нашему поголовью, и ещё один труп на пастбище. Сайнара подошла к безвременно покинувшему нас тойончику и пнула его ногой. Какие-то личные счёты. Я отрезал кусок от его халата, поджег зажигалкой. Понюхал дым, странно, это не шелк. Это вискоза, убей меня гром. Велел все трупы обобрать и закопать подальше от кочевья. Сайнара смотрит на меня с непонятным выражением лица. Видать, её уже просветили про освобождение возле Пяти Пальцев, а она не верила. Ничё, знай наших. Для полноты своего демонического образа я с удовольствием закурил.

Моих кулутов надо поощрить, а мне поразмыслить о произошедшем. Если это здесь норма жизни, то скоро против меня вся степь ополчится. И тогда мне нужна собственная банда, иначе каждый том, джерри или гекльберри будет считать своим долгом проверить нас на прочность. Замаешься натягивать им глаз на жопу, пока окрестные банды не поймут, что нас надо обходить стороной, а при встрече – отдавать всё и сразу.

Реально можно кулутам возвратить человеческое достоинство, других вариантов нет. Только нужно что-то такое, что будет их держать в узде и заставит беспрекословно повиноваться. В голову пришла идея. Я кликнул Мичила и мы отошли в сторону.

— Неси пояса и ножи кулутов. Я их заколдую и у нас будет банда. А завтра роду Халх мы произведем дефлорацию ануса.

Мичил воспрял и как пуля умчался за барахлом. Я подготовил кое-какие ингредиенты для будущего действа и погнал кулутов на капище.

Выстроил всю братию в ряд и приказал вытянуть правую руку. Прошел справа налево и надрезая каждому руку, капал по пять капель крови в чорон со спиртом… А вслух комментирую, дескать, смотрим внимательно! От каждого по пять капель. А от меня – десять. Дальше начал нагнетать обстановку. Вкратце речь шла о том, что их жизненную силу я собрал в чорон, и от себя добавил. Потом поджег спирт, в сумерках хорошо было видно синее пламя. Потом залил огонь кумысом и начал бурчать над чороном: Чижик-пыжик, где ты был, на Фонтанке водку пил. Бырга, бырга, ты могуч, ты гоняешь стаи туч! Шырдым-бырдым! Всякую пургу, короче, с обилием шипящих согласных. Звучало зловеще. Потом проорал про Тэнгри и Маниту, и объяснил неофитам, что теперь силой великих духов, они связаны смертью. Плеснул в костёр чутка и заставил каждого отпить по глотку из посудины и принести страшную клятву. Теперь, объясняю всем, вы связаны жизнью, смертью, огнём, песком, воздухом и водой. Свидетели этому – духи-иччи. И вы все – побратимы, а я ваш отец родной. Я возвращаю вам санаа сюрун!

Мичил подал каждому пояс и нож. Ребятишки просто преобразились.

— Вопросы есть? Вопросов нет. По случаю братания, я вам дарю по коню. А кто нарушит клятву, того поразит луч диареи.

Теперь надо их немного нагрузить чисто степными мотивациями. Должно подействовать. Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин…

— Вы хотели славы, коней и женщин! Но вам просто не повезло. Ваш прошлый вожак был сильный и храбрый, но не очень умный. Если вы пойдете со мной, у вас будет всё! Вся степь признает в вас самых доблестных боотуров всех времен и народов! — я посмотрел на реакцию будущих подельников. Хотел еще сказать, что вся степь ляжет к нашим ногам, но это статья 278 УК РФ. Здесь наверняка, что-нибудь похожее есть. Так что обойдемся частными целями. Подельнички приободрились.

— Таламат, Кураадай, Хараадай, Тимирдээй, Тиниктэй! На свободку – с чистой совестью! Я освобождаю вас для того, чтобы повести в ослепительное будущее. Вы будете первыми боотурами Армии Спасения! Вся слава будет ваша! Ура!

— Так точно, гражданин насяльник, — за всех ответил Таламат.

Ночью сбежал Хараадай, и приполз под утро, с покаянием. Понос его настиг через три часа побега. Ну, повинную голову меч не сечёт, и я его простил. Почти. Потом пристрелю, при случае. Мне за спиной проблемы не нужны.

Пленным я с утра устроил сценарий лишения их санаа сюрун с последующим избиением. Оставил их в одних набедренных повязках и хомутах на босу ногу.

После плотного завтрака начали собираться на операцию "Атын наносит ответный удар". Подбирали коней, подгоняли снаряжение. Я вычистил пистолет, снарядил обоймы. Мичил крутился рядом и выспрашивал, что это такое. Ещё хотел знать заклинание грома, которым убивают на расстоянии. Я по мере сил заморочил ему голову, чтоб только отвязался. Но наш поход не состоялся – к нам приехал мытарь.