С утром пришел туман. Он покрыл море зыбкой дымной шапкой, которая висела над ним неподвижно, несмотря на перекатывающиеся волны. Маяк поднимался из туманного пласта как его продолжение, огромный столб, сотканный из туманных нитей. В воздухе растворилась неприятная малярийная сырость, которая всегда приходит с такой погодой, солнце вяло висело где-то высоко и не собиралось прекращать это безобразие. Весна здесь часто капризная, сырая. Если прогнозы метео-зонда верны, по-настоящему теплая погода установится не раньше, чем через три недели. Тогда планета оживет, стряхнет с себя остатки тяжелой зимней дремы и станет приводить себя в порядок. Надо будет не забыть показать Котенку цветных летяшек, эта красивая мелочь часто ошивается на северных рифах, выскакивая из-под воды и сверкая переливающимися разноцветными плавниками. Наверняка ему понравится… У них такого точно нет.
Эх, Котенок… Ну что мне с тобой делать, а? Чучело ты инопланетное, олух космический… Повезло же мне с тобой, что тут сказать. На пятый год — и вдруг оказался и тюремщиком и нянькой и Черная Дыра знает, кем еще. Кажется, сейчас я не торгуясь обменял бы половину родового состояния на обычный имперский курьерский корабль, который причалил бы к орбите и снял отсюда маленького варвара.
Тот Линус, который щурился на туман и молчал, пока я думал, гнусно усмехнулся.
«Не слишком ли настойчиво ты мечтаешь от него избавиться?»
«В каком смысле?»
«Если он всего лишь маленький варвар, которого ты спас из жалости к возрасту, ты слишком много уделяешь этому внимания.»
«Две Галактики тебе в глотку! Мне приходится жить с ним под одной крышей, мы с ним как два заключенных на крохотном необитаемом острове! Что мне прикажешь, закрывать глаза всякий раз, когда я прохожу мимо него?»
«Ты ван-Ворт. Человек, достигший вершины, получивший все, что вообще может получить человек. Получить твою улыбку раньше считалось не менее почетным, чем получить орден Семи Звезд из подагрических императорских рук Его Величества. Ты участвовал в битвах, легенды о которых будут рождаться еще при жизни твоих пра-правнуков. Тебя знала вся Империя и та ее половина, которая не была в тебя влюблена, тебе завидовала. Линус ван-Ворт, блестящий офицер, придворный поэт, которому еще при жизни пророчили лавры второго Фьорна…»
На моих губах заиграла улыбка, острая, как лезвие резака.
«Трусливый беглец, променявший честь своего рода на вечную ссылку. Изменник, жалкий ренегат и убийца. Самодовольный повеса, думающий только о себе и ни о ком больше. Человек, готовый продать за жизнь гордость и достоинство.»
«Чушь. Ерунда. Ты все тот же ван-Ворт, человек, который навсегда останется в памяти Вселенной».
«Как трусливый предатель. Закончим сегодня с этим. Причем тут мальчишка?»
Линус-Два некоторое время молчал. Будь он реально существующим человеком, а не отголоском моего голоса, блуждающим в пустых закоулках сознания, он бы, наверно, пожевал губами, рассеяно глядя сквозь стекло.
«Ты уделяешь ему слишком много внимания. Это странно, странно…»
«Мне действительно жаль его. Человек, обреченный на ненависть… На Герхане ему пришлось бы проходить реабилитационные процедуры бОльшую часть оставшейся жизни.»
«Да, мы всегда считали, что убивать надо спокойно и с улыбкой, — закончил тот, — Но пусть, речь не о том. Ты присматриваешься к нему. Ловишь каждый его взгляд, пытаешься понять, о чем он думает. Равнодушный тюремщик не станет вставать с рассветом чтобы наловить специально для пленника кусачек к завтраку.»
«Я всегда знал, что из меня паршивый тюремщик».
«Линус…»
Тревога — вот что. Тревога пробралась тайком внутрь и свила себе шипастое гнездо на обнаженных ветвях моих нервов. Я прикоснулся к ней мысленно пальцами, ощутил выпирающие во все стороны острия. Тревога… Ощущение того, что что-то не так и главная задача — понять, что же именно. Откуда исходит опасность.
«Он мне интересен, — сказал я с напряжением, словно выдавливая правду по каплям из онемевших легких, — Пожалуй, я исследую его. Мне редко раньше приходилось встречаться с кайхиттенами, а если встречался, заканчивалось это всегда нехорошо для одного из нас. Мы такие же природные враги, как змеи и мангусты или волки и волкодавы. Ни одному лингвисту в Галактике не удастся придумать для нас общий язык… Котенок — это маленькая частичка их культуры. Она еще поддается изучению. Пока он мал, я могу проникнуть в его мысли и понять, что ведет его в этой жизни. Это даст мне понимание образа мышления моего врага, а изучение врага — похвальное занятие для любого ван-Ворта, не так ли?»
Сказанное было правдой, тревога треснула и рассыпалась ворохом безопасных сухих веточек, среди которых уже не было отточенных шипов.
«Ты считаешь себя исследователем?»
«Вроде того. Я как путешественник, которому неожиданно повезло наткнуться на неизвестную и неизученную букашку.»
«Значит, бесстрастный блеск линз, реторт и предметных стекол?.. Трезвое холодное изучение объекта?»
«Я не ученый. Возможно, я допускаю в это что-то личное.»
«О да.»
Я почему-то вспомнил, как стоял в ванной обнаженный перед Котенком. Воспоминание, до того казавшееся смешным и забавным, вдруг налилось чугуном, стало неприятным. Я выкинул его из головы, как выкидывают просроченную банку консервов. Та часть меня, которая тоже отзывалась на имя Линус, не отреагировала. Должно быть, разговор был окончен.
Туман укутал море в сонный мутный кокон. Я тоже начал чувствовать непонятную апатию — передалось, что ли… Взял наугад с полки книгу, открыл на первой попавшейся странице, попытался читать. Не стоило и пробовать. Вереницы черных неровных букв вползали в сознание как стальная гусеница огромного танка, подминая под себя. Некоторое время я с остервенением вчитывался, стиснув зубы, но в этой мучительной и бесполезной, как и все войны, схватке я с самого начала был в проигрыше. Слово победило и часа пол спустя я со вздохом запустил книгой в стену. Вытащил давно отложенный лист с неровными и угловатыми столбцами вычислений. Сколько я к нему не прикасался? Год?.. Там, помнится, было одно интересное преобразование, которое могло поставить все с ног на голову. Я любил размять мозг такими вычислениями, не прибегая к услугам компьютера, которому хватило бы на все про все трех-четырех секунд. «Плохо, когда ленится рука, смерть — если ленится мозг» — эту пословицу из богатого арсенала рода ван-Ворт я помнил хорошо. Но и с вычислениями не заладилось. Символы прыгали по бумаге, хаотичные и мелкие, как спасающиеся от пожара вши, интегралы корячились уродливыми коромыслами где ни попадя, то тут, то там вздувались уродливые опухоли непреобразованных, зашедших в тупик блоков. Вздумай я рассчитать вручную курс для навигационного компьютера, мой корабль имел бы все шансы приземлится на обратной стороне Солнца.
Я смял бумажные листки, отбросил карандаш. Прозрачный купол нависал надо мной, но он был пуст, просто несколько метров прозрачного вещества. «Сейчас бы завести „Мурену“ да двинуть подальше, — подумал я, — Потом акваланг — и в воду. Чтоб вымыло всю эту ерунду. Надо хорошенько прополоскать мозги». Мысль была хорошая, но невыполнимая — в такую туманную погоду я никогда не выводил катер в море. Пусть в строю самые современные эхолоты и на полную заряжены батареи сонаров и гидро-детекторов, я слишком хорошо знал капризный нрав этой планеты. Блуждающий риф, подкравшийся в мутной пелене тумана или большой шнырек, всплывший из глубин прямо под днищем — и все. В лучшем случае придется пару месяцев латать днище. Нет уж, посидишь здесь, господин граф, ничего с тобой не приключится.
— Ладно, давай уже… — сердито буркнул я себе, — Ты же знаешь, что тебе надо сделать. Хватит тянуть. За тебя это никто не сделает.
Я поднялся, протянул было руку к сигаретам, но вовремя отдернул ее. Я видел, как Котенок с отвращением принюхивается каждый раз, когда я прохожу мимо него после того, как покурю. До безобразия чуткое обоняние у этих варваров! За прошедшие двое суток проходить пришлось раз десять — вчера утром и под вечер. Котенок почти не реагировал на меня. Сжавшись по своему обыкновению, в комочек, он восседал на кровати, бесстрастный как ацтекский идол. Еда всегда оставалась нетронутой. Космос, он даже пить не просил! Кажется, меня ожидала вторая часть нравоучительной повести о юном герое, погибающем в плену вдали от родной планеты. К концу вчерашнего дня я готов был проклясть всех писателей и поэтов, восхвалявших отвагу пленных, до последнего вздоха не дававших врагу себя сломить — герханских, имперских и кайхиттенских. Разницы, наверно, было немного, все мы думаем одинаково. Нам нравятся каменные герои, которые без малейших колебаний приносят себя в жертву — любимым, Родине, долгу. Умереть за кого-то — почетно в любой культуре.
Мало кто задумывается, насколько это отвратительно — умирать за кого-то.
Лицо у него посерело, кожа натянулась на скулах. Глаза сделались мутными и тусклыми, как у умирающей собаки. Медленно ритмично дыша, Котенок часами сидел без движения, уставившись взглядом в стену. Остатки халата смотрелись на нем как лохмотья погребального савана на мумии, теперь они прикрывали совсем немного. Но ему, кажется, было уже все равно. Может, грядущая смерть должна была искупить нарушение табу?..
Но какие-то мелочи я научился подмечать — например, запах табака явно был ему неприятен. Сперва, разозлившись на его невыносимое упрямство, я специально выкурил полпачки сигарет, прежде чем зайти еще раз. Но почти сразу же мне стало стыдно. С тех пор я стал курить меньше.
Я отпихнул сигареты, убедился, что брюки на мне чистые и не нуждаются в глажке, одел форменную рубашку, провел рукой по волосам. Не хватало только облиться туалетной водой с ног до головы и нацепить мундир с алым шнуром!..
Я спустился в кухню, не глядя открыл банку консервов, кажется это была опять баранина, налил чая, поставил как обычно на поднос. Но этого было мало. Надо было прихватить еще кое-что. Нужное мне нашлось на техэтаже, мне пришлось минут двадцать полазить по пыльным шкафам, то чихая, то чертыхаясь, натыкаясь на предметы туалета полковничьей жены. Я нашел то, что надо, положил в карман и, захватив поднос, поднялся к спальне.
Коротко постучав — лишь для вида, ответа не ждал — я вошел внутрь. После чистого свежего воздуха, гулявшего по маяку, атмосфера здесь казалась больной и душной. Котенок лишь приподнял голову, увидев меня его глаза как обычно сузились, оставив место лишь для злого огонька, пляшущего в изумрудном океане.
«Он волчонок, — устало сказал Линус-Два, — Он перегрызет тебе шею.»
В этот раз я ему даже не ответил.
— Все еще не поел?
Глупый вопрос. Тарелка с едой стояла здесь же. Запеченные кусачки с мясным соусом, ломтики консервированных ананасов, жаркое. Я убил на все это часа три!
Он не ответил. Но сегодня я не был настроен на ожидание ответа. Поставил тарелку рядом с предыдущей, сел на стул.
— Хочешь умереть, Котенок? Я так вижу, тебе до смерти не терпится отправиться на тот свет. Так ведь? Кажется, ты не успокоишься, пока не заморишь себя голодом. Ты прекрасно понимаешь, что я не могу кормить тебя силой. У меня нет ни капельницы, ни физраствора, ни смесей — ничего, короче. Я не могу принудить тебя, а разговаривать с тобой не полезнее, чем разговаривать с молодым хищным реппером. Ты хочешь смерти, мой юный варвар? Насколько я понимаю сложившуюся ситуацию, моя смерть тоже может прийтись кстати, так?
Он непонимающе моргнул. Наверно, пытался сообразить, какую хитроумную ловушку придумал ему лживый герханец на этот раз. Он чувствовал, что неуязвим — спасти его жизнь против его воли я действительно не мог, тут я не лгал. Но вместе с тем он насторожился.
— То есть решением проблемы станет смерть одного из нас, — бесстрастно продолжил я, глядя ему прямо в глаза, — Это все решит, правда? Если умираешь ты, твоя честь спасена и в памяти своего народа ты останешься как пусть и плененный, но не сдавшийся воин. Если умираю я, это тоже неплохо. Ты получаешь свободу и возможность полностью распоряжаться своей жизнью. Сможешь вызвать подмогу — ты знаешь, где стоит аппаратура. Ты увидишь смерть своего заклятого врага и, даже если он оскорбил твою честь, никто об этом уже не узнает… Ты согласен?
— Ты прием… принимаешь вызов?.. — спросил он сипло. Язык явно с трудом его слушался. На лице появилось какое-то облегчение.
Мне захотелось выругаться. Проклятый олух! Язык ведь к глотке прилип, а упрям как моллюск в раковине! Вызов ему… Мальчишка…
— Нет. Указом императора нашему роду запрещено участвовать в дуэлях без его наисвятейшего соизволения. Это… вроде старого, но почетного наказания. Ван-Ворты всегда были несколько настырны в таких делах… Нет, твой вызов я принять не могу. Но у меня есть другая идея, тоже хорошая. Смотри.
Я вытащил то, что лежало в кармане. Котенок зачарованно смотрел на мой сжатый кулак. Так смертельно больной может смотреть на ампулу экспериментального лекарства, способного вернуть ему жизнь. Усмехнувшись, я разжал кулак и перевернул ладонь над кроватью. На одеяло упали три небольших цилиндра синего цвета. Размером они были с половину кулака каждый, с одной стороны у них имелось тускло-желтое металлическое донышко с припухлым кружком по центру, с другой они были запечатаны.
— Что это?
— Это?.. О, это то, что нам надо.
Я достал ключи, открыл сейф. Пришлось повозиться, прежде чем я сумел вынуть из него большую железную штуку, от которой в спальне сразу же разнесся тяжелый, кисловатый на языке запах старого металла, плесени и оружейного масла. Котенок следил за мной, как за факиром, готовящемуся показать сложнейший фокус. Что ж, на счет фокуса я его не обману…
— Это гладкоствольный карабин системы Сихуралидзе, — пояснил я, с удовольствием протирая старое ложе, которого уже несколько месяцев не касались человеческие руки, — Штука старая, как мир, но опасная как голодный шнырек. Конечно, вообще это музейный хлам, но нам сгодится. Человек, живший тут до меня, когда-то увлекался охотой, должно быть, это его оружие. Три ствола, ручная система взвода, полуавтоматика, единый спусковой механизм. Вот это — спусковой крючок. Когда нажимаешь на него, курок бьет по капсюлю на гильзе патрона и производит выстрел. Специальный механизм проворачивает блок из трех стволов так чтобы напротив курка становился заряженный ствол. Спуск, конечно, туговат, но тут есть скоба для нажатия сразу тремя пальцами. В общем, это довольно примитивное оружие, револьверного типа, да еще и под десятый калибр. Мощности хватит чтобы разорвать медведя на мелкие куски. В патронах не пули, — я покатал на ладони один из принесенных с собой синих цилиндров, — там картечь Мак-Малиса. Зверское изобретение, его давно запретили во всех мирах Империи… Представь себе небольшие кристаллы, чистая сталь высочайшей марки с добавками вольфрама, каждый с горошину размером и весит грамм пять. На самом деле он похож на ежика — его грани настолько острые, что картечина может уйти под кожу без всякого ружья. На некоторых сериях еще использовалось алмазное напыление. Такой вот многогранник, острый, как пачка лезвий. Сгоревшие мгновенно пороховые газы выталкивают из контейнера гильзы два десятка таких красивых штучек… Тут увеличенная пороховая навеска, с близкого расстояния сделает из десятимиллиметрового стального листа стали решето. Что останется от человека — можешь себе представить. Система Сихуралидзе, как и картечь Мак-Малиса, созданная специально под этот патрон — штука надежная. Придумали лет двести назад, во время мятежа в русских колониях. У мятежников были проблемы с оружием и боеприпасами, но не было проблем с фантазией. И имперских поданных они тоже не любили чересчур сильно… Варварское оружие, простое и смертоносное. Разрывает человека в ошметки, даже в стандартном штурмовом комбинезоне. Ты мне веришь?
Он кивнул. Я говорил спокойным тоном, возясь с тяжелым стволом. Конечно, это был не оригинальный образец, скорее всего собранная специалистом копия с доработками — врядли русские мятежники предусмотрели в конструкции своего дракона складной приклад и планку для оптики. Я протер оружие, смазал, со щелчком переломил ствол, обнажив три здоровенные скважины, похожие на норы ядовитых земляных пауков. Это были норы самой смерти. Я аккуратно загнал в эти втулки патроны — цилиндры ушли легко, с тихим чмоканьем, оставив на поверхности только желтые шляпки с глазками капсюлей. Я вернул ствол в исходное положение и нежно погладил карабин рукой.
— Вот он, наш выход, Котенок.
— Я слышать про это. «Русская рулетка», — сказал он с трудом, не отрывая взгляда от дула, смотрящего в пол.
— Это нам не подходит, — сказал я, — Рулетка не для нас. Все проще. В этих патронах порох. Старик хранил их в самом низу, где всегда набирается воды. Маяк цедит потихоньку воду, просто насосы откачивают ее или опресняют. Пороховые патроны плохи тем, что не любят воду. Если порох слишком отсыреет, будет осечка. Ружье не выстрелит. Понимаешь?
— Да.
— Я взял первые три патрона, которые попались под руку. И я не знаю, насколько они готовы к использованию. Может быть, все они содержат в себе смерть, а может все три давно протухли и не опаснее обычной батарейки. Когда я проверял это ружье, года три назад, в среднем приходилось по две осечки на каждые три выстрела. Многие патроны так и сдохли… В общем, из этих трех патронов скорее всего только один содержит билет на небеса. Или два. А может, и все три.
— Угу.
— Жребий. Будем стрелять по очереди. Раз, два и три… Три шанса. Я могу посчитать вероятность, но врядли это тебе что-то скажет. Так что давай, Котенок. Ты не хочешь передумать, пока есть время?
Он облизнул сухие губы розовым языком. И отрицательно мотнул головой. И все же я видел, что он немного сбит с толку. Не ожидал такого поворота. Граф ван-Ворт — и вдруг такое нелепое предложение, гусарщина, грубость… Совсем не элегантное оружие и смерть от него тоже не очень красивая. Я не стал рассказывать Котенку, как это смотрится, когда человек, минуту назад бежавший в цепи рядом с тобой, вдруг превращается в огромную кровавую медузу, распластавшую свои внутренности по земле.
— Жребий бросать не будем, — сказал я твердо, — Я уступаю тебе первый шанс. Я буду стреляться первым. Ты не против?
— Там три патрон!
— Ну да. То есть два твоих шанса против одного моего. У тебя больше вероятность выйти живым из этой комнаты.
— Это нечестно! — вздернул он голову, — Поровну!
— Ну извини, — я не очень весело усмехнулся, — Здесь командую я. Тебя же больше будет устраивать моя смерть?.. Так к чему сложности? Правда, результата я, конечно, тебе не гарантирую… Начнем?
Лицо у него изменилось. Каменная корка сползла с него, оставив растерянность и — да, я это видел — страх. Что, малыш, не ожидал? Думал, старик граф будет с тобой сюсюкать, упрашивая съесть ложечку, а ты будешь с гордо поднятой головой помирать у него на диване? Как бы не так! Ван-Ворты всегда любили удивлять врагов. И азарта им тоже было не занимать.
Сыграем в веселую игру, Котенок?..
— А если не стрелять ни один? — медленно, с трудом подбирая слова, спросил он, — Что тогда?
— Такая вероятность есть, — согласился я, — Хотя я поставил бы две сотни крон с гербом Герхана на то, что из этих трех патронов хотя бы два могут бабахнуть. Если же нет… Ничья.
— Ты мог принести много… больше патрон.
— Малыш, судьба — это не аттракцион. Если кому-нибудь из нас суждено умереть, хватит и этого. А устраивать ярмарочный балаган мне не хочется.
— Что значит ничья?
Наверно, слово это было ему незнакомо.
— Каждый остается при своем.
— Как это?
— Как двое нормальных людей, которые вынужденно оказались вместе. Без поножовщины, без самоубийств, без истерик и голодовок. Просто как двое людей.
— Мне не подходят так.
— Судьбе виднее, мой мальчик. Если нам обоим суждено жить, не стоит с ней спорить. Если нет… Ну, ты сам знаешь. Сейф я оставил открытым, там есть документы, в которых ты найдешь универсальный ключ запуска для аппаратуры и три кода для терминала связи. Ты сможешь вызвать помощь.
Он оживился.
— Это не ложь?
— Слово ван-Ворта! — я торжественно поднял руку. Судя по его взгляду, эти слова для него ничего не значили. Для меня тоже. Но я надеялся, что это прозвучит убедительно.
— Твое гнилое слово не имеет цены, герханец.
— Цена существует только в глазах покупателя и продавца. Я не торгую своим словом. Итак, как тебе наша маленькая сделка?
— Если мы оба выживем…
— То оба будем вести себя как умные взрослые люди, — кивнул я, — Ты не будешь творить больше глупостей, а я взамен не буду на тебя даже глядеть. Если ты думаешь, что я все еще собираюсь выуживать из тебя ваши военные планы или прочую чепуху, то ты жестоко ошибаешься. Мой интерес заключается только в том чтобы сбыть тебя здоровым и невредимым.
— Имперский блохолов!
Я поморщился.
— Это значит, нет? У тебя недурной шанс, Котенок, шестьдесят шесть процентов с небольшим против моих тридцати трех. Конечно, ты можешь послать меня к черту и помирать с голоду дальше, как и подобает герою. Тогда ты умрешь. Это, конечно, будет неприятно для меня, но ведь ты не последний кайхиттен в этом секторе. Скорбно умрешь и я со спокойной совестью, зная, что сделал все от меня зависящее, отправлю тебя на корм кусачкам и шнырькам. Тут, знаешь ли, мало твердой земли, могила — слишком большая роскошь для этой планеты.
— А могу убить тебя.
— Разумеется. И вернуться на Родину героем. Думаю, за убийство графа Герхана тебя осыпят почестями. Хотя и не знаю, сколько стоит голова опального ван-Ворта по нынешним временам. Ценность ван-Вортов на рынке сейчас падает…
Котенок колебался. Заключать договор с герханцем было в его глазах не намного перспективнее, чем заключать договор с сатаной, но я видел, как блестят его глаза. Космос, как же мало надо пообещать ему…
— Ты лжив, как и все имперское семя!
— Значит, ты против? Вот как?.. Что ж, я допускал и это. Значит, оставим все по-старому. Кажется, мы остановились на том, что ты умирал с голода?
Я молча взял тарелки, открыл узкое окно, круглое, как иллюминатор на катере и выкинул их наружу. Где-то внизу раздался тонкий звон бьющегося стекла. Я шагнул к сейфу с ружьем в руках.
— Нет! Я согласен.
Он встал и пошатнулся, мне пришлось схватить его за предплечье чтобы он устоял на ногах. Сейчас он был слаб, как будто провел в невесомости пару лет. Я даже усомнился, хватит ли у него силы спустить курок. Но заглянул в его лицо и с мрачным удовлетворением понял — хватит. Еще как хватит.
— Передумал? — я сделал вид, что размышляю. Он напряженно следил за мной, — Ладно. Уговор в силе. Ты согласился с его условиями.
— Да, — сказал он с отвращением, — Согласился.
— Ты клянешься честью своего рода соблюдать его?
— Клянусь, — сказал он тихо, опустив глаза. Ребенок, которому пообещали одну-единственную вещь — шанс убить врага. Ради этого он готов принять позор, согласиться на все. Всего лишь один крохотный шанс…
— Держи, — я протянул ему карабин, — Вот это — спусковой крючок. Кладешь на него пальцы, вот так… — я показал ему, как, — потом целишься и жмешь. Все. Я могу подождать, если ты хочешь составить завещание или помолиться. Не знаю, как принято у вас, но готов подождать чтоб все было по форме.
Он мотнул головой. С трудом принял тяжесть оружия.
— Зачем мне?
— Котенок, это тебе не логгер. Я сам не дотянусь до крючка, если приставлю ствол к голове. А нажимать на крючок ногой — пошло и некрасиво. Стреляй ты. Только следи за тем, чтобы ствол был направлен через мою голову или грудь в окно. Если заряд попадет в стену, тебя порвет на клочки рикошетом. Это опасная штука. Ну как ты, готов?
Мальчик, готов ли ты к тому чтобы спустить курок?..
— Готов. Молись, герханец.
— Космосу не нужны молитвы, — лаконично ответил я, становясь напротив окна.
— Тем хуже тебе.
— Стреляй.
Он шмыгнул носом, уперся прикладом в плечо, тяжелое цевье опер на ладонь и поднял карабин. Три круглых отверстия почти уперлись мне в щеку, в лицо заглянули три бесстрастных металлических глаза. Взглядом я нащупал самый верхний. Интересно, успею ли я сообразить, что произошло, если патрон окажется рабочим? Скорее всего нет, мозг разорвет пороховыми газами и картечью быстрее, чем его успеют достигнуть импульсы нервной системы.
Еще я успел подумать о том, что никто не помешает Котенку нажать на спуск три раза. Просто на всякий случай.
«Идиот!» — раздраженно сказал второй Линус.
«Не закрывай глаза!» — сказал еще кто-то.
Котенок ступил ближе, стволы холодно ткнулись в щеку.
— Готов, герханец? — спросил он. Я снова успел отметить, какие у него ровные и правильные зубы.
— Я думал, ты уже выстрелил. Поторопись, Котенок, я не хочу стоять возле открытого окна целый час. Можно застудить шею.
Он зашипел — как всегда, когда я называл его Котенком. Он ненавидел эту кличку. Всякий раз, слыша ее, он то краснел, то бледнел. Может, поэтому я так его и называл.
В ухо громко металлически клацнуло. Котенок громко вздохнул и я почувствовал, как ствол карабина, враз потяжелевший, ткнулся мне в плечо. Я машинально отвел его от себя. Я стоял, дышал, чувствовал неприятно взмокшей спиной влажное дыхание моря за окном.
Я был жив.
— Ты по-прежнему готов выложить две сотни крон?
Я посмотрел на него. Котенок не улыбался. Он уперся в меня холодным тяжелым взглядом.
— Разумеется. Ты готов?
Он запнулся. Но очень быстро сумел разомкнуть губы и сказать «Да». Я видел, как ему страшно. Три глаза, смотревших прежде мне в лицо, будто загипнотизировали его. Отведи ствол — упадет, как размокшая тряпка, на пол без чувств… Несчастный дерзкий и отважный Котенок…
Я медленно поднял карабин, удерживая его одной рукой у шейки приклада, ствол опустив на согнутый локоть левой руки. Не самый хороший способ смягчить отдачу, а карабин полковника лягался как молодой жеребец.
— Отойди к окну. Не хочу чтобы зацепило меня.
Он отошел. Сделал два шага, стал так, что солнце начало плавиться в его спутанных густых волосах, вздернул по своему обыкновению голову.
— Стреляй, трупоед.
— Готов, кайхиттен?
Он не стал отвечать.
Я приподнял карабин еще чуть-чуть, так чтобы примитивный выступ прицела коснулся его переносицы. Он не стал закрывать глаза, лишь опустил немного веки. Он должен был чувствовать металлическое дыхание, направленное ему в лицо.
Что он сейчас чувствовал?
Я смотрел на его лицо, бездушное, как глиняный слепок. На его губы, немного припухшие. Тонкий чуть вздернутый нос, на самом кончике которого темнело пятно то ли сажи, то ли просто грязи. На длинные густые ресницы, дрожащие, похожие на травинки под ветром.
О чем он думал, сейчас, когда смерть равнодушно изучала его лицо сквозь прицел допотопного карабина?
Котенок сглотнул, губы дрогнули. Он хотел встретить смерть как подобает герою, но слишком много в его тщедушном теле осталось теплого и нерастраченного сока жизни.
Парень, умирать умеет только тот, кто умеет убивать. Глупый, наивный, беспомощный варвар…
Очень аккуратно, чтоб он не заметил, я большим пальцем отогнул курок и провернул блок стволов против часовой стрелки. Так чтобы сверху оказался патрон с уже пробитым капсюлем.
Есть игры, в которые ты еще не умеешь играть, Котенок…
Курок разочарованно клацнул. Звук был неприятный, резкий, какой бывает при соприкосновении двух железяк. Котенок вздрогнул, щеки побледнели еще больше. Сперва мне казалось, что он сейчас грохнется в обморок. Но нет. Глаза открылись, широко, два зеленых океана, в которых дрожит отсвет жизни. Он пошатнулся. Я осторожно придержал его.
— Кажется, я только что проспорил две сотни.
— Ты… Все, герханец, — сказал он с трудом. Дышал он тяжело, так, словно последний час перетаскивал тяжести. Мне показалось, что даже исходящий от него запах изменился. Он достаточно долго смотрел в лицо смерти.
«Старый садист, — поморщился Линус-Два, — Заканчивай цирк».
— Мой выстрел?
— Твой, — сказал я, протягивая ему оружие, — Кажется, придется увеличить ставки. Ставлю четыре сотни крон. Герханских, конечно.
— Зачем деньги перед смерть? — медленно спросил он, ощупывая металл карабина, — Они не помогут тебе, герханец.
Я пожал плечами.
— Всегда любил иметь дело с числами.
— Сдохни, ублюдок.
— Не тяни, Котенок.
— Ты сейчас умирать.
— Наверно.
— Ты ничего не хотеть делать пред смертью? — удивился он.
— Я уже говорил, Космосу не молятся. А больше мне делать нечего.
Кажется, он был впечатлен моим равнодушием.
— Твоя смерть будет жалка. Ты умрешь не в бою.
— Только не говори, что собираешься жалеть меня. Для меня нет ровно никакой разницы. Наверно, я уже постарел.
— Тогда прощай.
— Прощай, Котенок. Извини, если… если чем-то обидел тебя. И прости меня за то, что убил твоих товарищей.
Карабин в его руках задрожал.
— Закрой пасть, герханец. Тебе нет до них дела. Ты убийца.
— Да. И если бы мне снова пришлось делать выбор, будь уверен — я бы снова нажал на кнопку. Потому что это моя работа. И у меня нет выбора — как и у тебя сейчас. Я сделал то, что должен был и даже если сожалею об этом, никогда не переменю решения.
— Ты бы снова убил их… — эхом произнес он. Ствол перестал дрожать.
— Да, — вздохнул я, — И снова вытащил бы из воды мокрого котенка, который так боится убить кого-то, что предпочитает трясти языком вместо того чтобы просто нажать на спуск.
Я ждал этого — поцелуя темноты в щеку. Грохота, который разнесет мою Вселенную на атомы.
Я долго стоял, отвернувшись от Котенка, глядя в окно и чувствуя запах краски и морской воды. Он хрипло дышал за моей спиной и, хотя он не шевелился, мне казалось, что я слышу шелест металла в его пальцах.
Щелчок. Я закрыл глаза.
Пахло морем и краской. Солнце висело где-то высоко. Волны несли свои пенные козырьки вдаль.
— Ты спорить о четыре сотни, герханец. Засунь их себе в… — для варвара у него были непростительные пробелы в имперском.
Я повернулся к нему. Котенок стоял с каких-то двух шагах, напряженный и скованный. Изумрудные глаза пылали злостью, но не ярко, как обычно, а матово.
— У меня нет здесь четырех сотен, — сказал кто-то, может и Линус-Два, губами Линуса-Один, — Если хочешь, могу выписать тебе чек на предъявителя.
Я взял у него из рук карабин, некоторое время молча разглядывал его. Просто тяжелая железяка, грубая и уродливая. Инструмент смерти. Простое и понятное человеческое изобретение. Котенок следил за моими движениями.
Я улыбнулся, выставил ствол в окно и нажал на спусковой крючок. Курок клацнул. Я нажал еще раз. Еще одно «клац-цц-к!». На третий раз тишину спальни распорол утробный грохот, карабин так дернуло, что я едва удержал его в руках. В носу защипало от запаха сгоревшего пороха, лица коснулась теплая волна. Котенок задумчиво глядел в окно — наверно, пытался увидеть брызги картечи, которая входит в воду. Я разглядел их в сотне метров от маяка — просто неожиданно появившуюся рябь.
— Четыре сотни?..
Он промолчал.
Я переломил ствол, вытряхнул три цилиндра. Два остались такими же, третий был разорван с одного конца. Он пах порохом и чем-то еще. Я не глядя выкинул все это в окно. Сложил приклад, положил оружие в сейф и захлопнул дверцу.
Может, мне стоило что-то сказать. Котенок молча стоял рядом и смотрел в пол. Но я сказал только:
— Я принесу тебе еды. Как ты относишься к моллюскам?