§ 1. Славянская «прародина» и древнейшие росы

Этническое формирование росов происходило на местной, индоевропейской основе, то есть на основе тех первобытных человеческих коллективов, которые еще в каменном веке широко расселились по Центральной и Восточной Европе, став как бы неразрывной частью ее природы.

В настоящее время у подавляющего большинства ученых нет сомнений в том, что русский народ, вместе с другими славянскими народами, принадлежит к крупнейшей в мире индоевропейской языковой семье, к которой также принадлежат современные индо-арийские, иранские, балтийские, германские, кельтские, романские, италийские, тохарские, армянский, греческий, албанский языки и ряд уже мертвых языков: латинский, хеттский, готский, прусский, санскрит и некоторые другие. Одиннадцать из девятнадцати самых распространенных в современном мире языков произошли от индоевропейского праязыка, имевшего множество ветвей. О принадлежности росов к индоевропейцам свидетельствуют данные языкознания, характерные особенности языческой религии древних росов, славянорусская мифология, происхождение этнонима «росы» (о чем уже говорилось во 2-й главе) и многое другое. Следовательно, история древнейших росов неразрывно связана с историей ранних индоевропейцев, их формированием и расселением по европейской территории, приспособлением к суровым и разнообразным природно-климатическим условиям, осознанием своего места в мире природы и в мире людей.

Если не принимать во внимание частные мнения тех ученых и псевдоученых, которые пытаются связать происхождение русского народа с египтянами, тонкотелыми людьми-орусами и т. д. (об этом говорилось в гл. I, § 1), то нужно отметить, что большинство современных исследователей историю древней руси начинают с поисков славянской прародины. Но еще А.А. Шахматов, считая, что первым, коренным вопросом в жизни славянства является вопрос о славянской прародине, ставил его в зависимость от вопроса о прародине индоевропейцев: «уяснение последнего вопроса, – писал он, – ведет неминуемо к освещению первого». Однако за более чем полторы сотни лет, прошедшие с тех пор, как было установлено родство между индоевропейскими языками, по вопросу об индоевропейской прародине появилось множество самых различных гипотез, из которых наибольшее число сторонников получили две. Одна из них производит древнейших индоевропейцев с побережья Балтийского и Северного морей, другая – из Северного Причерноморья.

В последние десятилетия среди многих ученых получила популярность гипотеза Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванова, успешно работающих над реконструкцией индоевропейского праязыка и полагающих, что «прародина индоевропейцев находилась в области, где были изобретены колесницы, где впервые стали возделывать ячмень и виноград, а именно: в северной части Передней Азии (Малая Азия – Северная Месопотамия)».

Крупный ученый-археолог, известный своими исследованиями в области индоевропейской археологии и мифологии, В.А. Сафронов отсчет собственно индоевропейской истории начинает с VIII тысячелетия до н. э. и доказывает, что уже в этом тысячелетии индоевропейцы находились «в Малой Азии и в Восточном Средиземноморье, а до этого они жили на северо-западе Восточной Европы».

Все больше подтверждений получает концепция выдающегося индийского санскритолога, специалиста по Ведам Бала Гангадхара Тилака (1856–1920), согласно которой родиной всех народов, относящихся к индоевропейской языковой семье (по Тилаку – народов «арийской расы»), является Арктика. Свое открытие Тилак сделал на основе историко-религиоведческого анализа гимнов Ригведы и текстов других памятников ведической литературы. Его книга «Арктическая родина в Ведах» была опубликована в Индии еще в 1903 г. и вызвала в науке много сомнений в связи с отсутствием материальных доказательств. В России эта книга нашла горячую поддержку в книге известного биолога начала XX века Е. Елачича «Крайний Север как родина человечества». В настоящее время гипотеза северного происхождения индоевропейцев находит все больше подтверждений, которые были проанализированы в ряде публикаций Н.Р. Гусевой.

Таким образом, вопрос о территории и хронологических рамках индоевропейской прародины представляется очень сложным и пока однозначного ответа на него наука не дала. Но следует обратить внимание на очень важную мысль, высказанную известным лингвистом Л.А. Гиндиным, относительно того, что периоды относительной стабилизации индоевропейской территориальной протоэтнической общности чередовались с периодами ее миграционного членения и что «в акт консолидации этой общности в результате дивергентноконвергентных процессов могли быть вовлечены, помимо собственно индоевропейского этнолингвистического ядра, этносы и языки отдаленно родственные, а также так называемые индоевропеоидные, возникшие под влиянием ареальных контактов». Примерно такое же, но еще более категоричное мнение высказывал Шахматов, писавший что вопрос об индоевропейцах и их прародине – это, прежде всего, не антропологический вопрос, а культурно-этнографический. Как в настоящее время индоевропейская языковая семья включает в себя самые различные антропологические типы, так же разнороден был ее антропологический состав и в глубокой древности. Путем культурного взаимодействия или завоеваний к первоначальному индоевропейскому ядру приобщились разнородные как в антропологическом, так и в этнографическом, а следовательно, и в лингвистическом смысле европейские и азиатские племена. Именно этим объясняется большое разнообразие как антропологического материала, так и археологических культур на территории Средней и Восточной Европы.

Возвращаясь к вопросу о славянской прародине, отметим, что уже не одно поколение ученых ломает копья вокруг поисков конкретной, более или менее точно очерченной и не очень обширной территории, на которой произошло отделение славян от остальных индоевропейцев. Нет необходимости приводить здесь многочисленные гипотезы по этому вопросу, поскольку они много раз были предметом анализа таких крупных ученых, как Б.А. Рыбаков, В.В. Седов, П.Н. Третьяков, В.П. Кобычев и др. и при желании более подробно с ними можно познакомиться по работам этих авторов. Отметим лишь, что в исследованиях ученых ХХ века наиболее четко определились три основные тенденции в определении древнейшей территории расселения славян. Сторонники первой, так называемой висло-одерской, гипотезы считают прародиной славян территорию на запад от Буга и Вислы до Одера, другие отстаивают гипотезу висло-днепровскую, сторонники третьей гипотезы, объединив первые две, считают возможным отнести к славянской прародине все пространство от Днепра до Одера. Академик Б.А. Рыбаков, сторонник третьей гипотезы, воспользовался тремя археологическими картами, составленными разными исследователями и имеющими отношение к славянскому этногенезу: картой тшинецко-комаровской культуры XV–XII вв. до н. э., раннепшеворской и зарубенецкой культур II в. до н. э. – II в. н. э. и картой славянской культуры VI–VII вв. н. э. типа Прага-Корчак (см. илл. 29-а, б, в). Он произвел наложение этих карт одну на другую и обнаружил их удивительное совпадение, и, поскольку тшинецко-комаровская культура, по мнению ученого, является синхронной отделению праславянских племен от других индоевропейцев, он посчитал возможным признать область ее распространения тем географическим плацдармом, на котором развивалась дальнейшая история славянства.

Илл. 29-а. Тшинецко-комаровская культура XV–XIII вв. до н. э.

Илл. 29-б. Пшеворская и зарубенецкая культуры III в. до н. э. – III в. н. э.

Илл. 29-в. Часть славянского мира в V–VII вв. н. э. (культура типа Прага-Корчак)

Таким образом, прародина славян в бронзовом веке, то есть «та территория, которую мы должны держать в поле зрения при рассмотрении вопросов славянского этногенеза и первичной истории славянской культуры», рисуется Рыбаковым в следующем виде: «Западная граница ее доходила до Одера и Варты, т. е. до Брандебурга-Бранибора, который этимологизируется как «оборонный, пограничный бор». Северная граница шла от Варты на излучину Вислы и далее почти прямо на восток, оставляя к югу (внутри прародины) весь Западный Буг и Припять. Припять могла быть важным магистральным путем с запада на восток к Днепру. Северо-восточные рубежи прародины захватывали устья таких рек, как Березина, Сож, Сейм; нижнее течение Десны оказывалось внутри прародины. Вниз по Днепру граница доходила до Роси, а иногда до Тясмина (древней Тисмени). Южная группа шла от Днепра к Карпатам, пересекая в верхнем течении Южный Буг, Днестр и Прут. Далее граница скользит по северному склону Карпат и идет к верховьям Вислы и Одера». Это была зона лиственных лесов с большим количеством болот и с почвами, пригодными для земледелия, хотя и не слишком плодородными. Большая, почти непрерывная цепь европейских гор, протянувшихся с запада на восток (Рудные горы, Исполинские горы, Судеты, Татры, Бескиды и Карпаты), играли важную роль в истории первобытных европейцев, разделяя их на южных и северных, и, по мнению Рыбакова, составляли для праславян прочную южную границу, переступить которую они не могли до середины I тысячелетия н. э. Юго-восточная граница проходила примерно по южной окраине лесостепи. Горного барьера здесь не было, а реки Днестр, Буг, Днепр, текущие в Черное море, облегчали связь с более южными племенами. На севере территория расселения праславян, как утверждает тот же ученый, первоначально не доходила до Балтийского моря, однако проникновение к его берегам было возможно благодаря рекам, текущим с юга на север и впадающим в него. Никаких естественных границ, кроме лесных массивов и болот, на севере и северо-востоке не было, что облегчало расселение племен в этом направлении.

Таким образом, Б.А. Рыбаков (вслед за лингвистом Б.В. Горнунгом) начинает праславянский период с XV в. до н. э., а далее намечает пять этапов его эволюции. После тшинецко-комаровского (XV–XII вв. до н. э.) следует второй этап, условно называемый лужицко-скифским (XI–III в. до н. э.), на протяжении которого славяне были носителями разнохарактерных культур: лужицкой, белогрудовской, чернолесской и скифской лесостепной. Третий этап (II в. до н. э. – II в. н. э.) представлен пшеворской и зарубенецкой культурами, четвертый (II–IV вв. н. э.) – пшеворской и черняховской и пятый (V–VII вв. н. э.) – культурой пражского типа.

Иной точки зрения придерживается В.В. Седов. По его мнению, славяне как самостоятельная этноязыковая единица начали формироваться в середине I-го тысячелетия до н. э. в результате взаимодействия и «метисации» носителей восточной части лужицкой культуры с расселившимися на их территории племенами поморской культуры. Самыми ранними славянами он считает носителей культуры подклошовых погребений (400–100 гг. до н. э.), памятники которой территориально охватывают бассейны средней и частично верхней Вислы и почти целиком бассейн Варты, а в среднелатенское время на западе достигают среднего течения Одера и на востоке – Припятского Полесья и Волыни (см. илл. 30).

В настоящее время практически все ученые признают необходимость при решении проблемы происхождения славян максимально использовать данные и истории, и археологии, и языкознания, и этнографии, и других смежных наук. Однако до сих пор не выработано надежных, научно обоснованных методов и приемов сотрудничества ученых разных отраслей науки, которые могли бы эффективно применяться при решении этногенетических проблем. В последние десятилетия приоритет в поисках прародины славян принадлежит археологам. Это очень отчетливо проявляется и в вышеприведенных концепциях двух авторитетнейших ученых, хотя их выводы очень сильно отличаются друг от друга. «В исследовании древнейшей истории славян археологии принадлежит ведущее место», – пишет Седов.

Относясь с большим уважением к археологии и к огромному вкладу, внесенному археологами в изучение проблемы, тем не менее, приходится констатировать, что находимые ими материальные вещи почти всегда безмолвны, и ученым приходится лишь предполагать, часто меняя свои собственные выводы, какими именно народами эти вещи были созданы. Чаще всего той или иной группе материальных находок, имеющих признаки взаимного сходства, присваивают название какой-либо археологической культуры по месту первых находок (Трипольская, Дьяковская, Льяловская и т. д.), без учета этнической принадлежности ее носителей. «Родины» и «прародины» народов ищут, главным образом, на тех территориях, где сконцентрированы наиболее густо памятники, которые удалось идентифицировать с тем или иным этносом. По этому принципу, конечно, можно судить о длительном пребывании какого-то народа в данном месте; но тут же возникает целый ряд иных вопросов: откуда носители данной культуры появились в этой местности, не являются ли носители обнаруженной культуры лишь частью какого-то более многочисленного этноса, не является ли эта культура полиэтничной и т. д.?

Разумеется, наука ищет и находит ответы на подобные вопросы, но чаще всего эти ответы бывают на уровне предположений, порою многочисленных, противоречивых и даже взаимоисключающих друг друга. Происходит это, на наш взгляд, из стремления большинства ученых привязать начальную историю всех народов, даже таких многочисленных, как арийцы, славяне, германцы и т. д., к какой-то конкретной, ограниченной местности. И лишь некоторые задают вопрос: а были ли вообще на земле такие прародины и родины? Ведь изначально люди в поисках пропитания совершали далекие переселения, вслед за животными шли за отступающими к северу ледниками, обходили в восточном и западном направлениях края этих ледников и многочисленные озера и топи, а в периоды похолоданий вновь отступали на юг, осваивая таким образом огромные пространства. Думается, была права Н.Р. Гусева, которая считала, что «о возможности уверенно указать территорию прародины того или иного народа, вероятно, и речи быть не может». Маршруты передвижений человеческих коллективов на разных этапах их исторического развития очень часто пересекались, совпадали. В периоды долгого совместного или близкого проживания эти коллективы могли вступать друг с другом в родственные отношения, оказывать друг на друга хозяйственное, социальное, культурное, языковое влияние. Впоследствии они в силу тех или иных причин могли вновь отдалиться друг от друга, а при очередном сближении, даже через несколько поколений, узнать «своих людей» по понятному языку, по общей мифологии, схожим обычаям и т. д. – и это при том, что материальная культура, которая для археологов имеет первостепенное значение, могла у них измениться в силу различных природно-климатических условий, в которых эти коллективы оказались в результате переселений.

В свое время Б.А. Рыбаков высказал очень важную мысль о том, что территорию славянской прародины не следует рассматривать как замкнутую и единственно данную: «Этногенетический процесс мог охватывать и соседние области в разных исторических комбинациях, могла происходить иммиграция в эту область из соседних, равно как возможен и миграционный процесс из прародины вовне». То есть понятие «прародина» получается очень размытым как в территориальном отношении, так и в хронологическом. Отсюда следует, что понимание обозримого прошлого, достигнутое анализом и сопоставлением добытого и доступного материала, не может считаться достаточным для заключений о прародине любого народа. В таком материале необходимо выявлять, по выражению того же Рыбакова, «тысячелетнюю архаику отдаленной первобытности» и, тщательно изучая пережитки древности, находить пути и возможности связать их с теми условиями, к которым восходят их корни. И, видимо, следует не углубляться в поиски прародин народов, а уделять внимание следам их древнейших связей.

Данные археологии показывают, что уже в позднем палеолите (40–12 тыс. лет назад) существовало несколько различавшихся между собой областей развития культуры. Особенно ясно в ту эпоху прослеживалось три области: европейская приледниковая, сибирско-китайская и африканско-средиземноморская. Европейская приледниковая область охватывала территорию Европы, испытавшую непосредственное влияние оледенения. Несмотря на то, что во всей этой зоне наблюдалось единство культуры палеолитического населения, тем не менее, внутри нее все-таки было заметно некоторое своеобразие культур отдельных групп населения. В частности, культура населения Русской равнины, территории Чехословакии и прилегающих к ней областей Центральной Европы уже тогда заметно отличалась от культуры населения Западной Европы.

Процесс расообразования начинается еще на первых ступенях человеческой истории, а в период позднего палеолита, который соответствует последним этапам валдайского оледенения, он завершается; тогда же оформляются три основные человеческие расы: европеоидная, негроидная и монголоидная. К этому периоду археологи относят стоянки древних людей, обнаруженные за Полярным кругом: на Печоре и в Приуралье. В 1950-х годах археологическая экспедиция АН СССР под руководством О.Н. Бадера обнаружила на реке Сунгирь вблизи г. Владимира захоронение скелетных останков мужчины, который по всем антропологическим промерам точно соответствовал характеристикам индоевропейской расы. С помощью радиоактивного анализа выяснилось, что жил он 25 тысяч лет назад.

К эпохе мезолита (12—5 тыс. лет назад) относится выделение крупных ветвей в пределах больших человеческих рас. Внутри европеоидной выделяются ее северная и южная ветви, хотя их представители обнаруживают все гаммы переходов от самых светлоглазых и светловолосых на земном шаре людей к неграм. Мезолитические люди осваивают Шотландию, Скандинавию, Прибалтику, часть побережья Северного Ледовитого океана. Это были охотники и рыболовы. Уже ко времени мезолита возникают локальные варианты культур, объединяющие группы стоянок и свидетельствующие о постепенной консолидации родовых общин в более широкие коллективы – племена. Этнографические и археологические данные позволяют ученым сделать вывод о том, что для этой стадии родо-племенной организации характерна незначительная, хотя и постепенно возраставшая, роль племени и очень большая, доминирующая роль рода. Еще не было племенного самоуправления, совета, вождя и других признаков развитого племенного строя, племена были лишь в незначительной степени общностями социальными, но они обладали всеми признаками общностей этнических, а именно: имели свое имя, свою территорию, свой диалект, свои культурно-бытовые особенности.

Вопрос о начале и путях сложения языковых семей в науке решается по-разному. Большинство специалистов считают, что их формирование совершалось, в основном, в эпоху разложения первобытно-общинного строя и было сопряженно с происходившими в то время массовыми перемещениями и связанными с ними процессами смешения населения. Это, с одной стороны, приводило к дифференциации языка некоторых крупных племен (то есть праязыка, языка-основы), а с другой стороны, – к неполной ассимиляции племенных языков, что в дальнейшем давало начало новому разделению праязыка. Несколько иначе решает этот вопрос С.П. Толстов, который, развивая гипотезу советского языковеда Д.В. Бубриха, выдвинул положение о так называемой первобытной языковой непрерывности. По его мнению, человечество первоначально говорило на многочисленных родовых языках, которые на границах родовых общин постепенно переходили один в другой и уже в конце позднего палеолита – начале мезолита начали выкристаллизовываться в более крупные группы, что и привело к образованию языковых семей. Впрочем, как считает А.И. Першиц, эти взгляды не исключают друг друга. Образование языковых семей могло зародиться в период расширения первоначальной ойкумены и значительно ускориться в бурную эпоху разложения первобытного и образования классового общества. Как в памятниках материальной культуры, так и в древнейшей лексической основе языка и его диалектных особенностях прослеживаются следы миграционных направлений племен, территории их близкого или совместного проживания. Что касается славян, то как их материальная культура, так и славянские языки обнаруживают родство со многими другими индоевропейскими народами, а следы пребывания предков славян обнаруживаются на территории гораздо более обширной, нежели приведенные выше контуры славянских прародин.

Илл. 31. Славянские сосуды-клоши

В связи с этим вызывает недоумение стремление В.В. Седова связать прародину славян только с культурой подклошевых погребений. Неужели славяне (праславяне) действительно начинаются только с того момента, когда ввели у себя обычай накрывать остатки трупосожжений колоколовидными сосудами-клошами, перевернутыми вверх дном? (См. илл. 31). Но ведь тот же самый народ существовал очень длительное время и задолго до введения этого обычая. С другой стороны, несомненно, какая-то часть этого народа отселилась на другую территорию еще до его введения, и тогда ей только по этой причине следует отказать в праве быть в числе наших далеких предков. А как быть с тем народом, от которого, в свою очередь, в еще более давние времена отделились эти будущие «подклошевики»?

Б.А. Рыбаков, как было показано выше, ставит вопрос о славянской прародине гораздо шире: он отводит для нее гораздо более обширную территорию, а ее формирование отодвигает хронологически на целое тысячелетие назад. Кроме того, очертив контуры первичной истории славянской культуры, он делает еще два чрезвычайно важных дополнения.

Во-первых, по его мнению, при определении признаков славянства очень трудно «нащупать истину», поэтому он не настаивает категорически на принятом им славянском эталоне, называя его «условным», и считает, что к славянскому этногенезу могли иметь отношение племена, облик археологической культуры которых отличался от этого эталона. Второе дополнение касается хронологического рубежа. «Мы не должны, – пишет он, – начинать наше рассмотрение лишь с того момента, когда единство на такой огромной территории уже стало историческим фактом, – нам необходимо в меру наших возможностей определить, из каких более древних элементов, местных или пришлых, оно создавалось». Считая, что праславянские племена середины II тысячелетия до н. э. были земледельцами и оседлыми скотоводами и что контуры славянского мира можно уже угадывать в культурах бронзового века, Рыбаков в то же время ставит вопрос о том наследстве, которое предки славян получили от предшествующего времени. Это наследство он связывает, прежде всего, с индоевропейцами, которые уже в V тысячелетии до н. э. «предстают перед нами как земледельческие племена с яркой и интересной культурой». В результате широкого расселения индоевропейцев в неолите значительная часть будущей славянской прародины оказалась заселенной южными индоевропейскими земледельческими племенами. А со времен энеолита (IV–III тысячелетия до н. э.) лингвистами вполне определенно начинают прослеживаться языковые предки славян, – в частности, среди носителей трипольской культуры. По предположению Рыбакова, к этногенезу славян имела отношение также и лендельская культура, которая являлась продолжением линейно-ленточной и была распространена среди племен, проживавших западнее Вислы. Помимо этих земледельческих племен, проникавших на территорию будущих праславян с дунайского юга, сюда со стороны Северного моря и Балтики проникали также и носители культуры воронковидных кубков, поселения которых довольно часто встречаются вдоль Эльбы, Одера и Вислы и которых, по-видимому, следует считать субстратом по отношению к славянам.

На рубеже III–II тысячелетий в истории северных индоевропейцев наступает новый этап, который ученые связывают с так называемой культурой шаровых амфор. Эта культура была распространена на огромной территории от Эльбы до Днепра, включая практически всю территорию будущей славянской прародины, кроме земель, лежащих к востоку от Днепра, и охватывала также все южное побережье Балтийского моря от Ютландии до Немана. Польский ученый В. Гензель считает, что в этническом отношении область культуры шаровых амфор была представлена протобалтами (Померания и Пруссия), протогерманцами (Одер – Эльба) и протославянами (Одер – Висла – Днепр).

Б.А. Рыбаков так характеризует этот этап: «Увеличение стад крупного рогатого скота, борьба за эти стада, отчуждение и неравномерное распределение их, возможность перемещаться вместе с имуществом в повозках-телегах (колымагах) на значительные расстояния под охраной конных воинов, развитие обмена – все это коренным образом меняло устоявшийся земледельческий уклад, вносило в него и социальное неравенство, и военное начало, и отношения господства и подчинения как внутри каждого племени, так и между отдельными племенами». Применительно к этому же времени он допускает и появление первичных союзов племен, и слияние мелких племенных диалектов в более обширные языковые области.

Дальнейший период истории протославян связан с культурой шнуровой керамики (или иначе – культурой боевых топоров), в которую в известной мере переросла предыдущая культура шаровых амфор. Длится этот период почти до середины II тысячелетия до н. э. В это время происходит широкое расселение конных воинов-пастухов по Центральной и Восточной Европе. Как пишет Рыбаков, «они еще не стали кочевниками, регулярно перегонявшими свои стада, они занимались и земледелием, разводили свиней, что несовместимо с перекочевками, но они пасли свои стада на более широких пространствах и перемещались свободнее, чем пахари… Дошли «шнуровики» в своем неторопливом перемещении на быках и конях до Финского залива, Верхней и Средней Волги вплоть до Самарской Луки».

Перемещение и расселение нескольких сотен родственных индоевропейских племен завершилось, по мнению Рыбакова, к середине II тысячелетия до н. э., примерно к XV в.; именно в это время оседлые племена, жившие между Одером и Днепром и занимавшиеся земледелием и скотоводством, начали консолидироваться в однородную массу праславян.

Концепция Б.А. Рыбакова, одного из крупнейших ученых, отличного знатока славянской археологии и мифологии, – в настоящее время, пожалуй, самая авторитетная. Но в ней нет места древнейшим росам. Как уже отмечалось, этноним рос/ рус он этимологически производит от названия речки Рось – правого притока Днепра, считая, что первоначально носителем этого этнонима было небольшое славянское племя, проживавшее в бассейне Роси, а первое упоминание о росах им соотносится с событиями IV в. н. э. Но, как было показано в I главе настоящего исследования, народ рос был известен уже в древнейшие времена и играл определенную роль в событиях истории древнего мира. Генетическая память русского народа сохранила следы начального исторического опыта росов, начальной эпохи формирования их этнического самосознания, их «этнического поля». Выявить эти следы позволяет нам русский язык и русская мифология.

Так, прекрасный ученый, исследователь русских сказок В.Я. Пропп считал, что древней основой волшебных сказок служит колдовской обряд инициаций, сопровождавшийся ознакомлением посвящаемых с мифологическим содержанием обряда. «Совпадение композиции мифов и сказок с той последовательностью событий, которые имели место при посвящении (в охотники), – пишет он, – заставляет думать, что рассказывали то самое, что происходило с юношей, но рассказывали это не о нем, а о предке, учредителе рода и обычаев, который, родившись чудесным образом, побывавший в царстве медведей, волков и пр., принес оттуда огонь, магические пляски (те самые, которым обучают юношей) и т. д. Эти события вначале не столько рассказывались, сколько изображались условно драматически… Посвящаемому здесь раскрывался смысл тех событий, которые над ним совершались». Истоки таких сказок Пропп связывает с эпохой охотничьего хозяйства и матриархата.

Б.А. Рыбаков, анализируя очень распространенный сюжет русских сказок – «бой на калиновом мосту», многократно описанный исследователями, впервые обратил внимание на, казалось бы, поразительную нелогичность: мост, по которому должно пройти массивное чудовище, изготовлен из калины, то есть он заведомо крайне непрочный. Но эта нелогичность исчезает, если предположить, что ветками калины была прикрыта охотничья яма-ловушка. Ученый считает, что этот сюжет отразил охоту древних людей на мамонта. И действительно, чудовище (Чудо-Юдо, Змей, Идолище) часто называется «хоботистым», своих противников он не кусает, не разрывает когтями, а бьет или «вбивает в землю» хоботом. Когда он приближается к «огненной реке» (видимо, огненная цепь загонщиков), «гром гремит, земля дрожит» (топот самого зверя и шум, грохот, устроенный охотниками). Чудовище убивают не только сказочным мечом, но и стрелами, копьями и раскаленными камнями. Далее Рыбаков излагает свою версию, объясняющую, как могли у восточных славян, никогда не видевших мамонта, сохраниться подобные «воспоминания». Но, думается, это излишне, если принять во внимание, что этот сюжет вошел в генетическую память русского народа, сохранившись в форме русских народных сказок. А подобное возможно только в том случае, если он изначально возник в среде предков росов – тех самых охотников, которые неоднократно сами устраивали подобные облавы на мамонтов. То есть сюжет «бой на калиновом мосту» помогает протянуть цепочку от современного русского народа к тем далеким его прапредкам, которые жили еще в каменном веке. Мамонты исчезли еще в конце палеолита, но рассказы об охоте на них передавались из поколения в поколение; со временем рассказчики уже и сами не понимали, о каком звере идет речь, поэтому появляется «хоботистое Чудо-Юдо»; с другой стороны, устаревший набор охотничьего оружия каменного века (камни, стрелы, копья) дополняется мечом.

Таким же мостиком в каменный век является и медвежий культ. Рыбаков приводит обильный археологический и этнографический материал, позволяющий судить о его преемственности и сохранности у русских вплоть до начала XX в.. Но тема медвежьей лапы очень распространена и в русских народных сказках. В одной из них, например, рассказывается, как мужик отрубил лапу у медведя и отдал ее жене, а ночью, когда она варила ее, медведь на деревянной ноге пришел в их дом и съел и старика, и старуху. Утраченный, казалось бы, смысл этой сказки восстановил Рыбаков: лесной хозяин покарал людей за то, что они использовали его лапу в утилитарных целях (старуха ночью варила медвежье мясо, пряла его шерсть, сушила кожу). Очевидно, культ медведя у русского народа (как, впрочем, и у многих других) восходит к архаическим тотемическим представлениям. Это подтверждается обилием русских, украинских и белорусских сказок об Ивашке Медвежьем Ушке, полумедведе-получеловеке (например, Иванко Медведко – «до пояса человек, а от пояса медведь»). Весьма примечательно частое сближение медведя с одним из древнейших славянских божеств Волосом-Велесом, которое прослеживается со времен неолита и бронзового века (неолитические следы медвежьего культа обнаружены у с. Волосова; ритуальный топор фатьяновского типа с головой медведя найден в г. Ростове на месте, где еще в XI в. было капище Волоса) почти до наших дней (А.Б. Зернова сообщает, что в Подмосковье крестьяне еще в начале XX в. для охраны скота вывешивали во дворах медвежью лапу, которую называли «скотьим богом», то есть так же, как летопись называла Волоса).

Память росов об эпохе мезолита сохранила семантическая связь названия «берегини» (духи добра и благожелательности) со словами «беречь», «оберегать» и «берег», на которую также обратил внимание Б.А. Рыбаков. «Только в ту эпоху, – пишет он, – когда водная стихия меняла лицо земли, прорывая горы, разливаясь на сотни километров, меняя очертания морей, создавая новые контуры материков, и мог первобытный человек, впервые столкнувшийся с такой массой неустойчивой и неукротимой воды, связать семантически «берег» и «оберегать». …Спасительной полосой земли для охотника, бродящего по лесу или плывущего по воде на челне-долбленке, был берег, береговые дюны. Именно здесь, на песчаной отмели, человек и ставил свои недолговременные жилища. Берегини, которых впоследствии сопоставили с русалками, могли первоначально быть связаны не с самой водной стихией, а с ее концом, рубежом, с берегом как началом безопасной земли». Но поскольку возникновение веры в берегинь (как и в упырей-вампиров) Рыбаков относит к эпохе мезолита, то к этой же эпохе следует отнести и русские слова «берег» и «беречь».

Такой же цепочкой, связывающей русский народ с племенами каменного века, являются многочисленные и многообразные русские заговоры, которые также сохранила народная память. Причем, поскольку в заговорах особое внимание уделялось слову, формуле, они донесли до нас даже такие слова, смысл которых был давно утрачен и забыт.

Все это позволяет нам утверждать, что историко-этнические корни русского народа уходят в глубь тысячелетий, что у древних росов были свои предки и прапредки, следы которых уводят нас в далекую первобытность каменного века. Поэтому, говоря о языковых предках славян, о прото-и праславянах, занимаясь поисками славянской прародины, следует значительно раздвинуть как хронологический, так и территориальный горизонт проблемы, который бы мог охватить и древнейших росов.

 

§ 2. Рядом с арьями

Поиски «прародины» и «праязыка» индоевропейских народов в свое время привели к возникновению дискуссии о возможности существования в древности особой арийской расы, в ходе которой многие ее участники вышли далеко за рамки научных исследований, что вызвало нелепое утверждение об «арийстве» немцев и «неарийстве» многих других народов, в том числе и славян. Но подобные теории, по заключению современных специалистов, не имеют никаких оправданных оснований и относятся лишь к области геополитических спекуляций. Всем памятно, до каких нелепостей доводили немецкие фашисты свои «арийские достоинства», но никаких подобных достоинств не было и не могло быть, поскольку, как утверждает Н.Р. Гусева, один из крупнейших ученых-индологов, «нигде на земле и никогда в истории не существовало этой пресловутой «арийской расы»».

Однако, поскольку проблема арьев имеет самое непосредственное отношение к нашему исследованию, необходимо сделать некоторые пояснения на этот счет. Утвердившееся в науке и литературе название «арьи» (или «арии») является условным и относится к древнейшей общности племен индоиранцев, говоривших на близкородственных диалектах и создавших некогда сходные формы культуры, а затем в процессе своего исторического развития разделившихся на две группы: индоязычных и индоиранских племен. Перевод слова «арья» (а в санскритских словарях и литературе именно такая форма является первым написанием этого термина) как «благородный» дошел до европейских исследователей не из Вед, а из более поздней индийской литературы, в которой это название применялось по отношению к пришлым индоиранцам, считавшим себя «благородными», светлокожими и прямоносыми в отличие от темнокожего и более плосконосого местного населения австралоидного типа. Современные индийские специалисты переводят и поясняют его по-другому. Так, например, М.Д. Баласубраманьян в докладе, прочитанном им в 1964 г. на 26-м Международном конгрессе востоковедов в Нью-Дели, сообщил, что, по мнению древнеиндийских грамматистов, это слово означает «хозяин», «скотовод-земледелец (вайшья)», «член кочующего племени» – последнее производится от глагольного корня «рь (ри)», который означает «передвигаться», «идти», «кочевать» (напрашивается сравнение с русским «ринуться»). То есть уже в самом термине «арьи» заложена идея широкомасштабных передвижений. Однако сами арьи это слово никогда не употребляли в качестве своего родового или племенного имени. В Ведах, «Авесте» и индийском эпосе во множестве сохранились настоящие названия арийских племен: кауравы, пауравы, дарада, бхарата и т. д. Кстати, сами индийцы свою страну называют «Бхарата». Так что термин «арьи» («арии») утвердился в науке, можно сказать, по недоразумению и употребляется условно, в силу традиции.

Как уже было показано во II главе настоящего исследования, древнейшие росы очень длительное время проживали по соседству с арьями, что нашло отражение и в религиозных верованиях, и в языке, и в культуре, и даже во внешности. Н.Р. Гусева в одной из своих книг опубликовала фотографию девушки из Камшира, пояснив, что такой тип внешности признается «арийским». Но, если не обращать внимания на восточные украшения, то эту девушку вполне можно принять и за русскую или украинку (илл. 32).

Илл. 32. Девушка из Кашмира с «арийским» типом внешности

По мнению большинства историков, арьи стали волна за волной уходить в сторону Ирана и Индии в конце III – начале II тысячелетий до н. э., при наступлении затянувшегося периода засухи. Следовательно, росы жили рядом с ними в предшествующий период, и следы пребывания арьев в Европе помогут нам найти места расселений древнейших росов.

В настоящее время многие ученые видят «прародину» арьев в лесостепной зоне Причерноморья или на пространстве Черноморско-Каспийских степей. В 1995 г. вышла в свет очень объемная (744 с.) монография Ю.А. Шилова, в которой автор на основе археологических материалов, относящихся к культурным слоям IV–II тысячелетий до н. э., а также данных лингвистики и мифологии приходит к выводу о том, что «арийская общность представляется не праэтносом («обломком» более обширной и древней индоевропейской общности), а довольно-таки напряженным содружеством двух этнокультурных образований – кеми-обинского (затем таврского) и старосельского (новотитаровского), – внедрившихся в восточную группу индоевропейцев, носительницу стадиально сменявших друг друга культурно-исторических общностей».

Соотношение этих двух культурно-исторических общностей, согласно Шилову, в среде арьев (индоиранцев) постоянно менялось. В раннеямный период наблюдается господство кеми-обинского компонента, который унаследовал традицию аратто-шумерских связей и который называется автором «праиндийским»; в в позднеямный и раннекатакомбный периоды усиливается второй компонент (старосельско-титаровский), преобладавший впредь примерно от Кальмиуса до Урала и называемый автором «праиранским». В дальнейшем господство этих двух ветвей сменяется по принципу маятника: позднекатакомбный период – праиндийская (особенно проявившаяся в ингульской культуре), раннесрубный – праиранская, позднесрубный – вновь праиндийская (особенно белозерско-киммерийская культура), далее она вытесняется скифо-иранской. И все это время центром историко-этнических процессов, по мнению Шилова, является Нижнее Поднепровье, которое он и объявляет прародиной арьев. «Далеко не всегда здесь возникали, но именно отсюда, – пишет автор, – распространялись затем и конница, и курганный обряд <…> и антропоморфные изваяния, и повозки <…> и катакомбы <…> и погребальные маски, и чаши-секстанты, и «длинные» курганы, и могильники киммерийцев и скифов». Исследование Шилова, особенно его расшифровка мифотворчества строителей курганов, представляет несомненный интерес. Однако, на наш взгляд, оно страдает локальной односторонностью. Занявшись поисками «прародины» арьев, он сосредоточился на одном, сравнительно небольшом регионе, несомненно, очень важном в историко-этническом отношении, поскольку здесь издревле давали о себе знать близость Дуная, Балкан, Ближнего Востока, но он совершенно без внимания оставил другие районы расселения восточных индоевропейцев, в том числе восточные и северные.

В «Ригведе» и в других древнейших текстах (и в комментариях к ним) говорится о том, что арьи до своего появления в Индии прошли много стран, но пока так и нет ясности, что́ это были за страны и о каком хронологическом периоде идет речь. Также неясно, сколько тысяч лет назад и где появились первые гимны. В то же время, имеются многочисленные следы пребывания арьев на севере и северо-востоке Европы (современном Русском Севере) и их контактов с другими племенами в этом регионе, в том числе и с древнейшими росами.

Н.Р. Гусева в уже цитированной нами статье «Арктическая родина в Ведах» обобщила весьма обширный материал, убедительно свидетельствующий о том, что арийские племена долгое время жили на Крайнем Севере. Вот некоторые из этих свидетельств.

В древнеиндийском правовом трактате «Законы Ману» есть такие слова: «Солнце отделяет день и ночь – человеческие и божественные. <…> У богов день и ночь – (человеческий) год, опять разделенные надвое: день – период движения солнца к северу, ночь – период движения солнца к югу». Солнце, уходящее к югу на полгода, по мнению Гусевой, могло означать только полярную ночь, равно как и уходящее к северу – незакатный полярный день. В «Вендидаде», одной из частей Авесты, говорится, что для богов один день и одна ночь – это то, что есть год. Вызывает интерес приведенное в статье мнение индийского специалиста Р.К. Прабху, который объясняет индусскую традицию особо уважительного отношения, граничащего с обожествлением, к числам 16, 24, 40, 64, 86 тем, что эти числа соотносятся с продолжительностью полярной ночи и полярного дня, количеством дней весеннего восхода и осеннего захода солнца, а также «долгих сумерек» перед восходом и после захода солнца на определенных северных широтах. Например, на 68 градусе северной широты (то есть немного севернее Нарьян-Мара и Воркуты) полярная ночь длится 24 суток, а незакатный день – 40 суток.

Также благодаря Н.Р. Гусевой, мы имеем опубликованный перевод на русский язык книги индийского ученого Б. Г. Тилака «Арктическая родина в Ведах». Последний принадлежал к высшему сословию брахманов, прекрасно знал санскрит во всех его формах и глубоко понимал древнюю индийскую литературу. В своей книге он приводит множество аргументов, подтверждающих его главную мысль, что «в самые давние времена» арьи жили в пределах Полярного круга. В частности, он обратил внимание на то, что в ведической литературе говорится о неподвижном стоянии Полярной звезды (dhruvá) над головой и о том, что вокруг нее описывают круги все небесные светила. В Индии до сих пор сохраняется поклонение этой северной звезде, хотя оттуда ее разглядеть практически невозможно. И только в приполярных широтах во время полярной ночи видно, как звезды описывают около стоящей неподвижно Полярной звезды свои суточные круги, создавая иллюзию круга неба над кругом земли, скрепленных как колеса неподвижной осью.

Следы пребывания арьев за Северным полярным кругом во множестве содержатся в гимнах «Ригведы». Только на Крайнем Севере восходу солнца предшествует многодневная заря, и только люди, пережившие долгую полярную ночь, могут ждать окончания этой зари и появления на небе желанного солнца с таким нетерпением, как создатели этого древнего арийского гимна:

Обычная ночь, которая приходит ежесуточно и через определенное количество часов обязательно сменяется световым днем, не могла породить панический страх перед губительною силою мрака. Подобный страх и неистовая жажда света могли возникнуть только в условиях долгой полярной ночи, кажущейся бесконечною:

Во время полярной ночи реки скованы льдом, поэтому борьба Индры против Вритры за освобождение солнца одновременно является и борьбой за освобождение вод:

Ледяная твердь становится мягкою (лед начинает таять) с наступлением весны, когда исчезает мрак и появляется солнце:

После долгой полярной ночи и холодной зимы вскрываются и очищаются ото льда реки, наступает полярный день, когда солнце уже не исчезает:

Воспоминания о северном периоде жизни, помимо «Ригведы», сохранили и другие древние индийские предания, на которые обращали внимание и индийские, и русские ученые. Так, например, в «Махабхарате» легендарный герой, образец мудрости, преданности и справедливости по имени Бхишма говорит:

Здесь же приводится очень любопытный сюжет, который мог возникнуть на вполне определенной территории, под впечатлением виденного северного сияния. Великий человек, божественный мудрец, посредник между богами и людьми по имени Нарада отправился на берег этого Молочного моря и оттуда на северо-запад, где «есть большой остров, известный под именем Белый Остров (Шветадвипа)», на котором он встретил «людей светлых, сияющих подобно месяцу». Воздев руки к небу, Нарада стал призывать в молитве верховного Бога, восхваляя его и называя тайными именами. И вот явился Бхагаван, «зримый во вселенском образе». Он был

Специалист по истории и искусству Русского Севера С.В. Жарникова провела очень точное, на наш взгляд, сравнение этого древнего описания с тем, что писал о северном сиянии русский писатель С.В. Максимов, наблюдавший его на Новой Земле. Вот этот отрывок: «Справа и слева, спереди и сзади опять залегает неоглядная снежная степь, на этот раз затененная довольно сильным мраком, который в одно мгновение покрыл все пространство, доступное зрению, и, словно густой, темный флер, опустился на окольность. Вдруг мрак этот исчез, началось какое-то новое, сначала смутно понимаемое впечатление, потом как будто когда-то изведанное: весь снег со сторон мгновенно покрылся сильно багровым, как будто занялось пожарное зарево, кровяным светом. Не прошло каких-нибудь пяти мгновений – все это слетело, снег продолжал светиться своим матово-белым светом. Недолго, думалось мне, будет он белеться: вот обольет всю окольность лазуревым, зеленым, фиолетовым, всеми цветами красивой радуги, вот заиграют топазы, яхонты, изумруды…» Проводник, сопровождавший Максимова, заметил, что «в иную зиму все небо горит, столбы ходят да сталкиваются промеж себя, словно солдаты дерутся, а упадут – таково красиво станет!»

Думается, не будет большой натяжкой, если мы, в свете вышесказанного, Молочное море отождествим с Баренцевым. В Приполярном Урале имеется гора Народная, возвышающаяся на 1895 метров над уровнем моря. Но современное ее название является искажением в духе советской эпохи; правильное же название, употреблявшееся до двадцатых годов, – Нáрода, что соответствует имени героя вышеприведенного сюжета. Последний после «покорения» этой вершины по северным рекам мог спуститься к морю. Шветадвипа – это один из северных островов (или полуостровов), поскольку çvetá означает «белый, светлый, блестящий», а dvīpa (dvi(r) + apa) буквально означает «имеющий с двух сторон воду».

О пребывании древних арьев на территории Русского Севера свидетельствуют многочисленные гидронимы. Например, главная водная артерия Северной Индии, священная для каждого индуса река носит название Ганга (русское – Ганг), а С.В. Жарникова в вышеупомянутой статье приводит шесть идентичных названий северорусских рек и озер, взятых ею из карт дореволюционных изданий: река Ганга в Онежском уезде, река с тем же названием и озеро Ганго в Кемском уезде Архангельской губернии, Гангрека и Гангозеро – река и озеро в Ладейнопольском уезде Олонецкой губернии, еще одно Гангозеро в Кижском погосте. Другая великая река Индии – Инд. Очень похожие гидронимы распространены на Русском (арийском) Севере: Индога, Индега, две Индиги, Индоманка.

Просто поражает обилие рек, названия которых оканчиваются на – га ; к уже отмеченным можно добавить такие, как: Пинега, Онега, Вадега, Вага, Ковальга, Волонга, Камчуга, Тарнога и т. д. Их происхождение вызывает среди ученых дискуссии: одни считают эти гидронимы финскими (А.И. Шегрен, М. Фасмер, А.И. Попов, О. Соважо), другие – угорскими (Д. Европеус, Б.А. Серебренников), третьи – самодийскими (А.П. Дульзон). Но очень мало кто попытался связать их с пребыванием на этой территории древних арьев. Между тем, в санскрите «gā» означает «идти», а «-ga» – «идущий», и составным словам с исходом на – ga придается значение движения или направленности (к примеру, слово «sаmudra» означает «море, океан», а «samudra-ga» – «река» со значением «текущая в море»).

Вообще, в научной литературе очень много внимания уделяется изучению финно-угорского компонента в северо-русской топонимии, но лишь единичными учеными затрагивается вопрос об арийской топонимии этого региона. Тем ценнее работа по сопоставлению названий рек (гидронимов) Русского Севера и возможных древних корней этих названий, обнаруженных в санскрите, проведенная С.В. Жарниковой при содействии Н.Р. Гусевой. Вот лишь некоторые из обнаруженных ими параллелей: реки Гавиньга, Гавяна, Гавишна (соответственно Кирилловского, Устьсысольского и Вельского уездов Вологодской губернии) и санскритские слова (в русской транскрипции) «го, гави» (корова), «гавини» (стадо коров), «гавиша» (жаждущий коров, владелец стада) – эти названия ясно свидетельствуют о связи рек с началом скотоводства; р. Гар (Устьсысольский уезд) и санскритское «гар» (брызгать), р. Гиридая и «гирида» (горами данная, то есть горная), р. Кала (Вельский уезд) и «кала» (темный, небольшой, тихий); реки Кама (приток Волги), Камавелица и Камчуга (Тотемский уезд), озера с названием Камозеро (в Кирилловском и Кемском уездах) и санскритские слова «кам» (вода, счастье; вызывать любовь), «камда» (дающий воду), «кама» (стремление к, наслаждение); реки Лала (в Сольвычегодском, Устюжском и Никольском уездах), Ляла (в Печорском), Лаля (в Архангельском) и санскритское «лал» (играть, быть вольным, веселиться); реки Лакшма (в Каргопольском и Устюжском уездах) и «Лакшми» (богиня красоты, богатства); реки Сара (в Кадниковском, Ладейнопольском и Белозерском уездах), Сарова (в Пинежском), оз. Сарозеро (в Ладейпольском) и санскритское «сара» (вода, энергия, сила; наполненный).

Эти параллели можно продолжить как наблюдениями Жарниковой и Гусевой, так и своими собственными – достаточно обратиться к географическим картам Русского Севера и санскритско-русскому словарю. Например, названия реки Пинега и города Пинюг легко объясняются значениями санскритских слов «piñga» (красно-бурый), «piñgalá» (золотистый), «piñjara» (золотистый, красновато-желтый), особенно если учесть, что здесь встречается золотой песок и пирит (золотая обманка). Название реки Вага соответствует санскритскому «vāg + ga», где первый компонент означает «речь, голос, звук» (вспомним, что и русское «река, речка» – однокорневое со словом «речь»). Гидроним Юга соответствует санскритскому «yu + ga», где первый компонент означает «попутчик, товарищ, приятель» (возможно, эта река получила такое название в связи с тем, что она вела к жилищу какого-то доброго человека); к этой же группе следует отнести гидронимы Юг, Подюга, название города Великий Устюг. Легко объясняется значение гидронима Двина как «сдвоенная, двойная»: ведь эта река образуется от слияния двух больших рек – Сухоны и Вычегды, а на санскрите «dvi-» означает «два»). В названиях рек Хатаяха, Хата-Аркаяха, Хата-Аркавим также легко усматриваются санскритские слова «khā» (ключ, родник), «khatā» (колодец, пруд) и «arc» (сиять, сверкать), в названии Маленьга (приток реки Ухты в Карелии) – «mála» (грязь) и «malin» (грязный). Название реки Пеша, впадающей в Чешскую губу, (напрашивается аналогия с городом Пешавар в северо-западной Индии) может происходить от «páçu» со значением «мелкий домашний скот». Здесь санскритское «а», видимо, перешло в русском языке в «е» (вариант – «е»), как в taks-тесать-тес, asti-есть, ad-едим, vā-веять, arav-реветь-рев и т. д.

Что касается русской топонимики, то она на севере представлена в изобилии: озера Долгое, Кривое, Круглое, Белое, Черное, Красное, Дикое, Щучье, реки Песчаная, Каменка, Травянка, Крутовалка, Гусеница, Крутая, Сухая, всякого рода «цветные» (Белая, Черная и т. п.), горы Сточная, Сиверка, поселения Горшок, Кадь, Заячья Курья, Окуньково, Елкино, Березник, Дубрава и т. д. Конечно, многие топонимы могли возникнуть в эпоху гораздо более позднюю, но, думается, что среди них имеется и довольно много следов расселения древнейших росов.

Волшебные русские народные сказки, отразившие в себе наиболее древние времена жизни росов, также содержат в себе следы пребывания их создателей на Севере. Очень многие из них рассказывают о чудесном путешествии героя «за тридевять земель, в тридесятое государство», за тридцать озер. Путь его почти всегда лежит через дремучий лес, темный, непроходимый, болотистый. Иногда сказочный герой, преодолев эти необъятные леса, болота и озера, выходит к морю. А «молочные реки с кисельными берегами» – не северные ли это реки (белые, с ледяною шугой), по берегам которых очень рано поспевает морошка, переспевшие ягоды которой и по виду, и по вкусу напоминают кисель? К тому же, слово «кисель» этимологически связывается со словом «кислый», а на Севере, как известно, в изобилии растет кислая ягода клюква, которая хорошо сохраняется под снегом и весной становится еще вкуснее.

Упоминаются в сказках хрустальные или стеклянные горы и дворцы, расцвеченные самоцветами, что не может не навести на мысль о ледяном царстве Севера. Показательны в этом отношении сюжет и образы русской народной сказки «Хрустальная гора». Иван-царевич, наделенный способностью обращаться в ясного сокола, «взвился и полетел в тридесятое государство, а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору». В это царство прилетают змеи: один о трех головах, другой – о шести и третий – о двенадцати, которые отнимают у стада коров, а последний похитил царскую дочь. Иван-царевич, вступает в поединок с каждым из этих змеев, снимает с них головы и, разрубив туловище третьего, «на правой стороне нашел сундук; в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – семечко». Зажег он семечко, поднес к хрустальной горе, и «гора скоро растаяла». Из этой горы Иван-царевич выводит царевну, приводит ее отцу и женится на ней. В этой сказке хрустальная гора (которая втянула в себя больше половины государства, а впоследствии растаяла), несомненно, связана с воспоминанием о наступлении и отступлении ледника. Двенадцатиглавый змей удивительно напоминает Вритру (со своими злыми помощниками он крадет стада коров, прячет в ледяной горе царевну), а Иван-царевич – это русский Индра (зажег семечко, осветил мир, разогнав мрак долгой ночи, растопил ледяную гору, освободил царскую дочь).

Царство Кощея Бессмертного также часто помещается в стране мрака и холода. Иногда он закован в цепи (оцепенел от холода), но с таянием снегов ему удается напиться весенней воды, он срывается с цепей, похищает красавицу Марью Моревну – прекрасную королевну, уносит ее далеко в свои горы и подземные пещеры. Находит Марью Моревну и спасает Иван-царевич. Этот древний сюжет русских сказок очень напоминает древнеиндийский миф о Вале и Индре (см. главу II, § 3). Имя Кощей (от слова «кощь» или «кошть» – «кость») означает «окостеневший», то есть застывший, оцепеневший от сильного холода, и, возможно, сначала применялось в качестве эпитета, а уж потом перешло в имя собственное. Смерть Кощея, по русским сказкам, скрыта в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце, заяц – в сундуке, который стоит под дубом; а дуб этот растет «на море, на океане, на острове Буяне». Но в те далекие времена, когда создавались волшебные сказки, нашим предкам могло быть известно только одно «море-океан» – это «Молочное море», часть Северного Ледовитого океана.

Наши ученые исключают из славянской прародины какое бы то ни было море на том основании, что слово «море» в славянских языках якобы по́зднее и ранним славянам не было известно. Думается, что подобное мнение – результат не очень глубокого проникновения в этимологию этого слова. Славянским языкам, в том числе и русскому, хорошо известны слова «мрак» (полная темнота, полное отсутствие света), «морока», «мор», однокорневым с которыми является и слово «смерть» (с чередованием о-е). В санскрите им соответствуют «maraka» (мор), «mara» (смерть), «mar» (умирать, погибать; разламывать, разбивать). Но в латинском языке море – это mare, в древнем верхненемецком – marī, в готском – marei и т. д. Все эти слова восходят к индоевропейскому корню *mor– (:*mer-:*merə.). И все эти этимологически родственные слова объединяет идея кромешной тьмы и смерти. Не случайно один из литературных героев Р.Л. Стивенсона, бывший моряк Гордон дает морю совершенно жуткую характеристику: «…не будь это напечатано в Библии, так я бы уж подумал, что не Господь, а сам проклятый черный дьявол сотворил море»; «море – проклятое преддверье ада!»; «да гляди вы глазами, которыми вас одарил Господь, так поняли бы всю злобу моря, коварного, холодного, безжалостного». Вряд ли Стивенсон вникал в компаративистику, но он очень точно определил изначальное значение слова «море»: крупный специалист в области сравнительного языкознания М.М. Маковский пишет, что латинское слово «mare» (море) первоначально означало «нижнее небо», «бездна», «преисподняя» – очевидно, что в противоположность небу верхнему, божественному. Северный Ледовитый океан как нельзя лучше соответствует термину в его древнейшем значении. Слово «бездна» в значении «море», «океан» (и «преисподняя») также было известно уже древним росам.

Север, который всегда ассоциировался с холодом, который насылал темную полярную ночь, также в своей основе имеет значение бездны. Дело в том, что слово «север» оказывается сродни слову «сверлить» (се-вер, с-вер-л-ить), а сверлить значит проникать куда-то в глубину (индоевропейское «*ver» – «дыра, отверстие»). Этот смысл, в частности, отложился в древнеанглийском «wer» (бездна). Но эта бездна, если смотреть в ожидании солнца на восток, находится с левой стороны (ср.: авестийское «vairya» – «левый»). Таким образом, в сознании древних европейцев понятия «море», «бездна», «север» в одинаковой степени ассоциировались с мраком, холодной морской пучиной, а это было возможным только при условии их долгого проживания на Крайнем Севере. И поскольку эти слова с теми же значениями сохранились в русском языке, мы вправе считать, что среди первобытных землепроходцев, осваивающих европейский Север, были и наши предки – древнейшие росы.

Подтверждением того, что предки росов в древнейшие времена жили за Полярным кругом, служит ритуальное языческое действо, совершаемое на ежегодном празднике в честь бога Света (Световида, Светилы) после окончания жатвы и описанное первым русским профессором-дворянином Г. Глинкой. После молений и предсказаний о плодородии будущего года вносили огромный круглый пирог из пряничного теста (символ Солнца), в который мог спрятаться человек. В него входил жрец и спрашивал у собравшихся людей, видят ли они его. Услышав отрицательный ответ, жрец, обращаясь к Световиду, «молил его, чтобы на предбудущий год хотя несколько его увидели». То есть жрец, олицетворявший Солнце, удалялся от людей и молил Световида о своем возвращении к ним после долгой полярной ночи.

Глухим отголоском этой древнейшей стадии в жизни росов является также уничтожение чучела (куклы) Мары во время весенних и купальских языческих обрядов. Белорусы ее топят в воде, другие разрывают на части, но чаще всего ее сжигают. Среди этнографов существует мнение, что соломенное чучело Мары (Морены) символизирует зиму, зимнее омертвение природы, а его ритуальное сожжение означает воскресение вегетативных сил. Но, думается, что это действо имеет гораздо более древнюю символику: огонь (Агни) – это солнце, появившееся после полярной ночи, которое своими лучами уничтожает мрак (Мару) и одаривает людей и всю природу живительным светом и теплом.

Илл. 33. Прялки с изображением круговорота Солнца

Еще один «материальный» отголосок жизни предков росов в стране полярного дня и полярной ночи – весьма характерное изображение годичного круговорота солнца (коловорота) на русских прялках (см. илл. 33). Здесь крупное верхнее солнце означает летнее, незакатное, а мелкие солнышки символизируют солнце, восходящее и заходящее ежедневно – весеннее и осеннее. Особый интерес вызывает символическое изображение ящера (иногда рельефное), который всегда располагается рядом с зимним, «подземным» солнцем; он хозяин подземно-подводного мира и держит до поры до времени солнце в плену, как и змей Вритра из гимнов «Ригведы».

Народная память сохранила некоторые детали, позволяющие определить время жительства на Севере наших далеких предков – это эпоха мезолита. Дело в том, что очень часто герой русских волшебных сказок – охотник: «Пошел стрелок в путь-дорогу»; «стрелец-молодец … поехал за тридевять земель»; своей цели он достигнет, «когда истычет копья». Обращает на себя внимание арсенал оружия, характерный для каменного века: копья, стрелы (стрелок – от слова «стрела»); меч, сабля в русских сказках появятся значительно позже. Сказочный герой зачастую учится «лесной науке» у «дедушки лесового» или у Бабы-Яги, после чего он начинает понимать язык зверей и птиц, приобретает способность превращаться в различных зверей. В этом нельзя не усмотреть связь с первобытными инициациями, которые, как уже отмечалось, ученые относят к периоду мезолита. Часто помощником героя становится серый волк. Б.А. Рыбаков считает, что «это – самый глубокий архаизм после Чуда-Юда» и что «сказочный Серый волк, верой и правдой служащий охотнику, – это впервые прирученная собака». Но известно, что приручение собаки произошло еще в конце палеолита, а в мезолите она становится помощницей охотника.

Начало эпохи мезолита практически совпало с отступлением ледника и со сменой плейстоцена голоценом. Быстрое и глобальное потепление климата началось примерно за 13 тысяч лет до н. э. Огромные территории освобождались ото льда. Особенно ощутимо это было в Восточной Европе, где уже в XII тысячелетии до н. э. ледника не было вплоть до Ледовитого океана и на две тысячи километров к северу открылась новая земля, в то время как в Западной Европе произошло освобождение сравнительно небольшой полосы земли. Вслед за отступающим ледником на север уходили и животные, и, естественно, люди – охотники и рыболовы. В мезолите индоевропейцы дошли до Прибалтики, Белого моря, севера Кольского полуострова, а восточнее – до Вычегды и Печоры.

Применительно к бореальному периоду (ориентировочно 7000–6000 гг. до н. э.) ученые в температурном отношении выделяют области, разделенные линией, проходящей от Кольского полуострова на Урал, к широте 60º с.ш. и далее на Байкал. К северу от этой линии в указанное время климат был намного теплее нынешнего – местами более, чем на 5º С, а к югу – напротив, холоднее. Осадков в северной части территории выпадало тоже больше, чем сейчас, хотя в южной – на 100 мм, а местами на 200 мм меньше. В следующий, атлантический период субарктические леса сместились примерно на 300 км севернее их нынешней полярной границы, а в Восточной Сибири и Северной Америке на несколько сот километров отступила к северу вечная мерзлота. Наиболее теплый и благоприятный в климатическом отношении период, продолжавшийся примерно с 4000 г. до н. э. до 2700 г. до н. э. (позднеатлантическая фаза голоцена), получил название климатического оптимума, или теплового периода.

Таким образом, в течение нескольких тысяч лет природа предоставляла людям, живущим в районах Европейского Севера, все условия для развития хозяйства и культуры. Здесь в изобилии росли различные злаки и разнотравье, что стимулировало развитие пастбищного скотоводства.

Следует заметить, что в археологическом отношении Европейский Север изучен пока слабо. Еще в начале пятидесятых годов А.Я. Брюсов, говоря о первичном заселении Севера европейской части СССР, констатировал: «Далее на Север [то есть севернее течения верхней Волги и Среднего Урала. – Ю.А.] пространство оставалось, по-видимому, долгое время незаселенным. По крайней мере…, мы не знаем ни одной стоянки древнее конца (точнее – второй половины) III тысячелетия до н. э.». Тем не менее, археологические исследования последних десятилетий заставляют отказаться от подобных пессимистических выводов.

Наиболее изученным археологами регионом северной Евразии является Карелия. Исследования, начатые еще в царской России и продолженные в советское время, показали, что территория Карелии была заселена выходцами из более южных районов уже в эпоху мезолита. Благоприятные условия способствовали сохранению на многих мезолитических стоянках Карелии остеологического материала. Эта категория находок была проанализирована в совместной статье Ю.А. Савватеева и Н.К. Верещагина. Судя по их данным, основным занятием населения Карелии в это время была охота, а главным ее объектом – северный олень. Другим важным промысловым животным был лось. Г.А. Панкрушев относит наиболее ранние мезолитические стоянки Карелии к последней четверти X тысячелетия до н. э.; стоянки же с жилищами датируются VII тысячелетием до н. э.

Также археологами обнаружены стоянки и в Заполярье, которые свидетельствуют о том, что здесь, на местах длительного проживания семейных и семейно-родовых коллективов, постепенно формировались локальные культуры и по мере укрупнения человеческих сообществ и развития хозяйства люди постепенно откочевывали к югу. В.И. Канивец, описывая пещеры, обнаруженные в предгорьях Приполярного Урала и вдоль русла Печоры и ее притоков, отмечает наличие в них инвентаря, указывающего на церемонии приношения жертв, костные останки диких и домашних животных, наконечники стрел и копий, скребки и ножи, осколки керамической посуды и т. д. Все эти находки археологи относят к концу III – началу II тысячелетий до н. э. и предположительно связывают с финно-угорским населением. В то же время они совершенно определенно указывают на возможность унаследования этих вещей от предшествующего периода, то есть финно-угры не были здесь первыми. Помимо останков коров, которые играли огромную роль в хозяйстве древних арьев и постоянно упоминаются в «Ригведе», здесь обнаружены также кости древнейшей дикой лошади, что Н.Р. Гусева считает возможным связать с развитием коневодства у арьев в V–IV тысячелетиях до н. э..

Известный венгерский ученый П. Хайду, подвергая критике тезис Д. Ласло, согласно которому Северное Приуралье в эпоху палеолита и мезолита было непригодным для жилья и незаселенным, отмечает, что этот тезис «ошибочен не только с точки зрения биогеографии: его опровергают приумножающиеся из года в год археологические находки. Ныне, – пишет Хайду, – можно с уверенностью утверждать, что на европейской стороне Северного Урала первобытный человек селился, начиная уже с эпохи среднего и верхнего палеолита (в ряде мест бассейнов Печоры и Камы открыты памятники мустьерской и мадленской эпох). Таким образом, область между Уралом и Камой была издавна обитаема». Позднее расселение финно-угров по землям Русского Севера в значительной мере скрыло от науки более древнее население Приполярья. Среди ученых укоренилось мнение, что восточные славяне поселяются здесь лишь в конце I тысячелетия н. э. Ученый из ЛосАнджелеса Х. Бирнбаум, опираясь, в частности, на исследование нашего отечественного лингвиста Г.А. Хабургаева, пишет о «завоевании восточнославянскими пришельцами областей, первично заселенных финским населением», о том, что «славянские племена, которые впоследствии стали восточнославянскими (или, еще точнее, которые мы привыкли называть восточнославянскими)», «захватили северо-восточную Европу». Но расселение русских племен в этом регионе было не началом знакомства росов с северными территориями, а его продолжением, возвратом в те места, которые были освоены их предками еще в древнейшие времена и генетическая память о которых у них никогда не исчезала.

Пользуясь методом лингвистической палеонтологии, уже упоминаемый выше П. Хайду выдвинул теорию, которая опровергает существование непосредственной исторической преемственности между палеолитическим населением Приуралья и финно-уграми. Он пришел к выводу о том, что прародина уральцев (впоследствии разделившихся на финно-угров и самодийцев) в VI–IV тысячелетиях до н. э. локализовалась в Западной Сибири, между нижним и средним течением Оби и Уральскими горами. Областью, где происходит обособление финно-угров, по заключению Хайду, «можно считать ту территорию, где типично сибирский комплекс преимущественно еловых таежных лесов со вкраплениями пихты, кедра и лиственницы встречался в своей северо-западной части с крайне восточными форпостами вяза (выявленными в районе истоков Печоры и Камы). Территория прародины еще не могла быть вытянута далеко в глубь зоны смешанных лиственных лесов, поскольку названия других лиственных деревьев сформировались позднее, в обособившихся группах родственных языков». В западной части этой же территории происходят и события финно-угорской эпохи (приблизительно до конца III тысячелетия до н. э. Распад финно-угорской общности, отделение от нее финно-пермской ветви и распространение ее все дальше на запад, по мнению П. Хайду, относятся к III–II тысячелетиям до н. э. Такая датировка соответствует данным палеоботаники, согласно которым дуб появляется в истоках Печоры только во второй половине среднего голоцена (заметим, что название дуба служило одним из аргументов у сторонников европейской прародины уральцев); названия пород деревьев, характерных для широколиственных лесов, в финно-пермских языках также возводятся большей частью к этой же эпохе. Таким образом, этническое родство населения лесной полосы между Восточной Прибалтикой и Уралом не является исконным и объясняется не тем, что финно-угры были изначально расселены на всем этом пространстве. «Оно явилось результатом длившейся в течение многих столетий экспансии урало-камского населения на запад и знаменует собой этапы продвижения финно-угорских групп… Финно-угры накатывались все новыми и новыми, разделенными во времени и пространстве волнами, пока не овладели лесной полосой Восточной Европы».

Слабое место созданной П. Хайду теории некоторые ученые усматривают в том, что она не объясняет ранние языковые контакты с индоевропейским населением. Но этот недостаток исчезает, если принять во внимание, что после своего переселения за Урал, то есть на территорию современного Русского Севера, финно-угры вступили в контакт с уже проживавшими здесь предками арьев и росов. Лингвист из Вены К. Редеи среди самых древнейших индоевропейских заимствований в уральских языках всего семь слов относит ко времени около 4000 г. до н. э. и восемнадцать слов – ко времени не позднее 3000 г. до н. э.. Но если это время наложить на модель, предложенную П. Хайду, то мы получим еще одно подтверждение тому, что пребывание предков арьев и росов на Северо-Востоке Европы предшествовало появлению там финно-угров.

Отношения пришлых финно-угров с местными индоевропейцами далеко не всегда были мирные, что нашло глухое отражение в древнейших гимнах «Ригведы», упоминающих о столкновениях арьев с какими-то иными народами. Заметим, что на санскрите слово «угра» (ugrá) означает «жестокий, строгий, сильный, ужасный» (не жестокость ли восточных соседей, совершавших набеги из-за Урала, дала повод так назвать их?). Название Югра в русских летописях относилось к области расселения предков современных ханты и манси, а также вплоть до XVIII в. – и к самим этим народам. Однако пока нет сколько-нибудь убедительного объяснения происхождения этого слова. Попытки доказать финно-угорское или иное происхождение русского «Югра» наталкиваются на серьезные трудности историко-фонетического характера. Насколько нам известно, попытки объяснить это название при помощи санскрита до сих пор не предпринимались, а зря.

Временные похолодания, перемещения животных или другие причины побуждали поселенцев оставить освоенное место жительства с тем, чтобы по истечении какого-то времени вновь вернуться сюда. Но зачастую, вернувшись на свое прежнее место, они заставали здесь чужаков. Такая конфликтная ситуация нашла отражение в одном из гимнов «Ригведы», из которого явствует, что жители были вынуждены покинуть свое поселение, поскольку, видимо, из-за наступившего сильного похолодания лишились воды: «на месяцы (и) годы были заперты врата» «к колодцу с каменным устьем, струящему мед, который Брахманаспати пробуравил (своей) силой». Но, когда они «снова отправились туда, откуда они вышли, чтобы проникнуть (в гору)», оказалось, что их пещеру обманным путем заняли пани (племя, враждебное арьям). С помощью Индры-Брахманаспати («стрелы, которыми он стреляет, прямо попадают в цель») арьи прогнали своих врагов, и, войдя в пещеру, «они (нашли) в скале огонь, разожженный (своими же) руками».

Итак, в древнейший период своей истории и арьи, и предки росов жили на Европейском Севере в непосредственной близости друг от друга. На эту близость указывает сходство или даже единство божеств, обычаев, ритуалов, традиций; она проявляется в сходстве мотивов вышивки, орнаментов, встречающихся в ювелирных украшениях, в резьбе по дереву, в росписи посуды. Многие специалисты отмечают удивительное сходство русского языка с санскритом (лексическая система которого более чем на 80 % индоевропейская). Например, доктор санскритологии, профессор Дурга Прасад Шастри (Индия), услышав русскую речь, заметил: «Вы все здесь разговариваете на какой-то древней форме санскрита, и мне многое понятно без перевода». А в сообщении, сделанном на конференции Общества индийской и советской культуры в 1964 г. он сказал: «Если бы меня спросили, какие два языка мира более всего похожи друг на друга, я ответил бы без всяких колебаний: «русский и санскрит»».

И действительно, эти два языка имеют не только множество похожих слов, но и схожесть структуры слова, стиля, синтаксиса, правил грамматики. Н.Р. Гусева, сопоставив лексику русского языка и санскрита, пришла к удивительному заключению: «Разница во времени, прошедшем с эпохи последнего расставания славянских и арийских племен составляет около 4 тысячелетий, а оба языка хранят в себе близкие и общие слова и формы, возникшие еще в незапамятные времена, но легко воспринимаемые на слух и во многом понимаемые даже неспециалистами, как славянами, так и индийцами». По ее наблюдениям, русским приставкам «от-», «пере-», «про-», «нис-» в санскрите соответствуют близкие по произношению приставки «ут-», «пера-», «пра-», «ниш-», которые сообщают словам в этих двух языках одинаковые по смыслу новые значения; аналогичные значения придают словам также суффиксы – к-, -т-, -н-. Санскрит позволяет восстановить значения некоторых русских слов, изначальный смысл которых давно забыт и которые употребляются в настоящее время только в устойчивых словосочетаниях. Например: трын-трава (в санскрите «трьна» означает «трава»), бука забодает (бука – коза), тихой сапой (сапа – змея). Продолжая этот перечень, возьмем на себя смелость высказать предположение о значении выражения «Чудо-Юдо», встречающемся в русских народных сказках (см. выше анализ сюжета «бой на калиновом мосту»). В санскрите сохранилось слово yudh (воевать, сражаться; борец; борьба, сражение). Не связано ли с ним название того «хоботистого» чудовища – мамонта, с которым приходилось сражаться нашим далеким предкам – охотникам из каменного века?

Особый интерес представляют слова, составляющие древнейшую основу лексики и имеющие соответствия в санскрите и русском языке. Это термины родства (mātár – мать, матерь; brátar – брат; sūnú – сын; jāni – жена; devár – деверь; tāta – отец, ср.: тятя), части тела (nás – нос; grīvā – затылок, ср.: грива; о́şţha – губа, ср.: уста), глаголы (jīv – жить, ср.: жив, живу; sad – сидеть, ср.: садить; tras – бояться, дрожать, ср.: трястись; grabh – хватать, ср.: грабить; dā – давать; lubh – вожделеть, ср.: любить; rac – созидать, устраивать, ср.: рачительный; lip – лепить, ср.: липкий; raţ – кричать, ликовать, ср.: орать, ратовать), числительные (dva – два, dve – две, tri – три, ubha – оба, şaş – шесть, trin ׂçát – тридцать), местоимения (te – те, tat – тот, eta – этот, katara – который) и многие другие слова, появившиеся в древнейший период и свидетельствующие о длительном проживании наших предков рядом с арьями (pastya – стойло, конюшня, хлев, ср.: пасти, пастбище; khātá – подземный ход, яма, дупло, ср.: хата; prastārá – равнина, плоская поверхность, ср.:простор; agni – огонь; çvetá – светлый, белый; su-gá – проходимость, хороший путь, ср.: шуга; sad – сидеть, ср.: садить; vākya – слово, диспут, ср.: вякать; vení – сор, мусор, ср.: веник; dvā́r – дверь; tā́raka – звезда, зрачок, ср.: таращить глаза; datti – дар, подарок, ср.: дать, отдать; dāná – пожертвование, уплата, ср.: дань; ruc – сверкать, блестеть, ср.: ручей; yūni – юная; yūṣa – отвар, бульон, ср.: юшка; rátha – воитель, герой, ср.: ратник;

Словарный состав санскрита позволяет уточнить исконный смысл многих славянорусских имен и сделать предположение о том, что их возникновение также восходит к древнейшей эпохе. Например, имя Ананий очень созвучно с санскритским словом ananya (единственный в своем роде), Аника – с ánīka (войско, острие, лицо), Ваня (не Иван!) – с ványa (лесной, дикий) или с vāṇá (стрела), Ванька – с vañka (бродяга), Варя – с várya (выдающийся, передний, первый, самый лучший) или vā́rya (драгоценность, богатство), Таня – с tána (дитя, ребенок), Ира – с īra (ветер) или irā (освежающий напиток, освежение, подкрепление), Ирина – с iriṇa (родник, ручей); Катя – с kāţā (глубина, бездна), Рая – с raya (поток, напор, торопливость), Тарас – с táras (проникающая сила, напор, энергия, быстро), Анна – с ánna (еда, пища), Васса – с vāsá (дом, жилище) или vāsа (благовоние); Витя – с vīţā (галька) или vītá (желанный, приятный); Санька – с sañkā (битва, бой) и т. д.

Длительный период проживания предков росов и арьев по соседству друг с другом нашел отражение и в общности сюжетов, распространенных не только в русских народных сказках, но и в индийском эпосе. В качестве примеров можно назвать сюжет русской сказки «Ведьма и Солнцева сестра» (бегство царевича и спасение его от сестры-ведьмы), известный так же и по индийским сказкам. Общим для русских и индийских сказок является также мотив пожирания собственных кишок или мозгов («Лисичка-сестричка и серый волк»). Сюжет о подменной жене, очень распространенный в славянских сказках (например, «Буренушка»), нашел отражение в индийской «Махабхарате». Сказки типа «Три царства – медное, серебряное и золотое» (младший брат Иван-царевич покинут своими братьями в подземной пещере и прилетает оттуда на гигантской птице) вошел в древний индийский сборник «Двадцать пять рассказов Веталы». Древнейший литературный вариант сюжета русской сказки «Иванко Медведко», о которой уже упоминалось выше, встречается в индийской «Катхатсаритсагаре». Эти факты были отмечены еще А.Н. Афанасьевым в примечаниях к изданным им русским народным сказкам. Часть общих сюжетов, встречающихся как в русских, так и в индийских сказках (например, о молодильных яблоках) свидетельствуют о том, что контакты древних росов и арьев продолжались и в последующий период их истории, после того, как они покинули северные земли (на Севере не могло быть речи о яблоках).

Северный период истории наших предков, как уже было отмечено, приходится на теплые фазы голоцена. Однако даже и в тепловой период случались климатические аномалии. В частности, ученые фиксируют резкое похолодание и иссушение климата в 3680 и 3100 гг. до н. э., а к III тысячелетию до н. э. тепловой период заканчивается, начинается похолодание и наступление тундры. Следующий, суббореальный период, к тому же, отличается значительными флюктуациями продолжительностью до 200 лет, которые не позволяли новым поколениям незаметно адаптироваться к более суровым условиям, а, скорее, имели характер катастроф, которые нашли отражение в гимнах «Ригведы»: «О Небо и Земля, защитите нас от ужаса!», – так заканчивается почти каждая строфа гимна «К Небу и Земле». Видимо, страх перед голодом породил такие строки:

Многие гимны заканчиваются строкой: «Мы хотим найти щедрую общину, легко дарящую!» Всем, кто хотел выжить, необходимо было принять ответственное решение – навсегда покинуть некогда благодатные северные земли. И снова – мольба к Агни:

Воспоминание об этой прекрасной стране и обрушившейся на людей природной катастрофе сохранилось и в «Авесте»: «Как первое лучшее из мест и стран создал я, Ахура-Мазда, Арианам-Вайджа Доброй Датии. Но в противовес этому сотворил смертоносный Анхра-Манью красного [? – речного?] дракона и созданную дэвами зиму. Там десять зимних месяцев, лишь два летних, и они холодны для воды, холодны для земли, холодны для растений. И [есть] середина зимы, и [есть] сердце зимы; и [когда] зима подходит к концу, тогда [бывает] очень много наводнений».

Внезапное наступление холодов было, вероятно, основной причиной, заставившей арьев навсегда оставить обжитые места. Естественно, они, покинули северные территории не вдруг и не сразу. Многие из них уходили на юг и в более ранние периоды, постепенно расселившись на огромном пространстве. И вместе с ними (или параллельно с ними) уходили на юг и древнейшие росы, унося с собой созданную ими культуру, навыки и приемы ведения хозяйства, свои северные мифы, сохраняя в своей генетической памяти образ чудесного Беловодья с незакатным солнцем и долгой ночью, с солнечными оленями и молочными реками с кисельными берегами и всем тем, что составило древнейшую основу русского фольклора, русского самосознания, русской культуры.

Таким образом, многочисленные данные мифологии, лингвистики и исторической географии (в частности, топонимики) убеждают в существовании длительного «северного периода» в истории предков русского народа, который приходится на теплые фазы голоцена. В эту эпоху древнейшие росы проживали по соседству с предками арьев, осваивали земли Европейского Севера, занимались охотой и скотоводством, создавали свою культуру. Общая территория, общие условия жизни и трудовой деятельности, общность языка способствовали формированию у них этнического самосознания, позволявшего древнейшим росам ощущать свою принадлежность к единому, отличающемуся от других, этносу.

 

§ 3. Расселение и дальнейшие судьбы росов

В настоящем исследовании не ставится заведомо бесперспективная задача отыскать «прародину» росов, очертить ее границы, а также определить более или менее точное время начала этногенеза русского народа. Известный этнолог и антрополог В.П. Алексеев, высказал мысль о том, что становление народа как историческое явление само по себе представляет очень сложный исторический процесс и поэтому говорить о «точке отсчета» нецелесообразно, поскольку ее не существует. Длительность этногенеза как явления пока еще остается за пределами теоретической постановки вопроса, «хотя интуитивно сознавалась и сознается всеми работающими в этой области». В то же время он отмечает, что при анализе конкретных этногенезов стремление найти эту «точку отсчета» все-таки остается «и до нее накопление отдельных этнических признаков оценивается в рамках становления отдельного народа, а после нее – как развитие уже сложившегося народа».

Постепенное накапливание этих «отдельных этнических признаков» у далеких предков будущего русского народа в составе древнейших европейцев началось в эпоху верхнего палеолита, а затем и мезолита. Согласно В.П. Алексееву, уже самые ранние человеческие популяции имели «популяционную специфичность», то есть различались «по генетическим маркерам» в смысле обладания каждой из них «определенным сочетанием генных частот». Эти исходные популяции были малочисленны и эндогамны. Последнее объясняется не столько эндогамными запретами, сколько изолированностью географического положения и относительной оседлостью, поскольку каждая популяция имела достаточно большую охотничью территорию (известно, что на прокорм одного охотника требуется 100 кв. км земли, в силу чего плотность населения Европы в эпоху финального палеолита определяется как один человек на 50 – 100 кв. км). Однако замкнутость у большинства популяций никогда не была абсолютной в силу контактов между отдельными группами на границах охотничьих территорий, а также при случайных встречах. Проницаемость генетических барьеров, инкорпорирование чужаков приводило к изменяемости морфологических признаков и генетических маркеров уже на самых ранних этапах человеческой истории и может рассматриваться в качестве дополнительного фактора, обусловившего именно такое, а не другое географическое сочетание групповых вариаций. Эти контакты учащались в связи с миграциями животных, поскольку из-за них разрушались границы охотничьих территорий и маршруты охотничьих групп зачастую пересекались.

В процессе освоения новых пространств происходит создание новых коллективов, объединенных общими навыками и приемами охоты и собирательства, способами обработки камня и изготовления орудий, общим языком, верованиями – всего того, что составляло психологическую основу того чувства, которое позволяло каждому члену коллектива воспринимать других в качестве себе подобных людей и каждому соотносить себя и всех остальных с понятием «мы» в отличие от чужаков («не-мы»). А это уже и было проявлением первичного этнического самосознания. В течение длительного проживания на землях современного Русского Севера и в прилегающих к нему районах происходило дальнейшее развитие этнического самосознания росов. Тесные контакты с арьями, одинаковые природно-климатические условия и похожие методы хозяйствования приводили к формированию похожей на первых порах мифологии, религиозных верований, обрядов. Однако постепенно определялась и углублялась дифференциация. Появлялись какие-то свои божества, а общие наделялись новыми, отличительными функциями; возникали свои легенды, свои герои; происходили какие-то важные события, память о которых передавалась из поколения в поколение; формировался свой этнический стиль культуры, свои символы, которые, по выражению С.Е. Рыбакова, являются «ключом, открывающим глубины духа народа».

Как уже отмечалось, формирующиеся этносы как арьев, так и славяно-росов, разрастаясь, начали свое продвижение к югу в поисках новых земель для своих развивающихся обществ еще задолго до окончания климатического оптимума голоцена, но с наступлением похолодания подобные миграции становятся систематическими. По мере продвижения на юг и расселения по Восточной Европе одни племена оседали на новых местах, другие продолжали свое продвижение дальше, отклоняясь на запад или на восток, некоторые со временем оказывались ассимилированными местными племенами, некоторые, напротив, покоряли более слабых, ассимилируя их, в свою очередь.

Продвигаясь с севера на юг, а потом и на восток, арьи оставили множество следов на географической карте в виде гидронимов. Например: река Сура, впадающая в Пинегу, и одноименный правый приток Волги (санскритское sura – бог); река Рана на юге Архангельской области и Ранова в Рязанской (может иметь значение «рокочущая, звучащая», так как санскритское ran означает «звучать»); река Сить Вологодской области и одноименная река – приток Волги, печально известная как место гибели Владимирского великого князя Юрия, (sitá – белый, светлый); реки Кала и Калия Архангельской области и опятьтаки печально известная по битве 1223 г. южнорусская Калка (kāla – черный, темно-синий; kalka – грязь); река Кубена и Кубенское озеро в Вологодской области и река Кувена в Индии; Река Нара в Московской области и канал с одноименным названием в Индии (nára – разряд мифических существ, имя многих эпических персонажей) и т. д. Один из ведущих современных лингвистов О.Н. Трубачев доказал, что арьи вплоть до середины II тысячелетия до н. э. заселяли обширные области Северного Причерноморья, включая западное Приазовье и Крым.

Параллельно, а зачастую вперемешку с арьями двигались с севера на юг по средним землям Восточной Европы племена древнейших росов. Н.Р. Гусева считает, что, поскольку в славянских языках (как и других явлениях культуры) гораздо больше схождений с санскритом, чем с иранскими языками, и поскольку санскрит является древнейшим «предком» современных индоарийских языков, следует думать, что индоязычные (термин Гусевой) древние арьи были ближе и родственней предкам славян, чем развившие позднее иранскую ветвь своих языков более восточные и южные группы арьев. Из этого вытекает вполне логичное заключение, что предки славян продвигались и еще долгое время продолжали жить рядом именно с индоязычными арьями, которые почти не переходили за пределы Волги, то есть на те территории, где начали расселяться племена их ираноязычной части.

В это время продолжается процесс этнической дифференциации росов и арьев. Все более ощущается языковое различие. Происходит формирование общеславянского языка, который выделяется из общей индоевропейской языковой семьи. Это, в частности, нашло отражение в фонетической системе, главным отличием которой от индоевропейской становится делабиализация гласных, повлекшая за собою, в свою очередь, возникновение системы фонем, в которой гласные противопоставляются по признакам ряда (передние – задние) и количества (краткие – долгие). Такое построение вокализма стало причиной изменений не только в системе гласных, но и согласных и, в частности, вызвало тенденцию к палатализации согласных. Отмечаются и другие новые языковые явления. Однако в общеславянском единстве оказались изначально разные диалекты, которые могли восходить и к арьям, и к западным индоевропейцам, что являлось отражением сложного процесса этногенеза.

Характеризуя протославянский период, Б.А. Рыбаков писал о «необычайной перемешанности древних племен в ту историческую пору», когда «одни племена раньше занимали немногочисленные лесные пастбища, другим приходилось двигаться дальше, проделывая в десятки, а может быть, и сотни лет путь в 1–2 тысячи километров». Поэтому он и подчеркивал, что «рассматривать протославян, выделяемых лингвистами», следует «без опасной в данном случае географической определенности». Очевидно, что значительная часть этих племен, о которых писал Рыбаков, была представлена древнейшими росами. Пользуясь отсутствием серьезных естественных преград (реки только облегчали продвижение), они с восточной стороны внедрялись в районы, отводимые учеными под славянскую «прародину», встречаясь там и смешиваясь с другими индоевропейскими племенами. Весьма примечательно, что Рыбаков никогда не настаивает категорично на том, что славянские племена даже во II тысячелетии до н. э. проживали только на той территории, рамки которой он очертил, определяя прародину славян. Сам он подчеркивает, что это лишь «территории, которые, согласно данным лингвистики и археологии, могли занимать древние славянские племена в XV–IX вв. до н. э.», что прародина эта – «условная» (!), что это лишь «область объединения славянских племен после завершения пастушеского разброда XX–XVI вв. до н. э.». Следовательно, ученый допускает существование на иных территориях славяно-русских племен, не вошедших в это объединение.

Конечно, невозможно определить точно время закрепления слова росы в качестве этнонима за далекими предками современного русского народа. Однако его этимологический анализ, произведенный во 2-й главе II части настоящей монографии, позволяет предположить, что оно было им известно еще в пору первичного освоения районов Крайнего Севера и проживания по соседству с арьями. Вот какую картину нарисовали в своей совместной монографии известные археологи Н.А. Николаева и В.А. Сафронов: «Оторванно от внешнего мира живут на небольших останцах земли малочисленные коллективы охотников, 35–40 человек. В ограниченном количестве пасутся дикие животные. Пока не растаял лед, они приходят сюда из более южных широт, из тайги, за тысячу верст отсюда: спасаются от летнего гнуса и комара <…>. На небольших территориях суши люди знают животных наперечет. Часть их стараются сохранить «про запас». С надеждой напряженно они всматриваются вдаль: ждут спада воды. Может быть, появится новый остров, необходимый для выживания рода…». И снова вспоминается известное выражение «Мать Сыра-Земля». Земля, пропитанная влагою-росою, вскармливала и сберегала живущих на ней людей, которые, ощущая свое единство и неразрывную связь с ней, называли себя росами – жителями росной земли, Рόсии. В древнеиндийских текстах мы не встретим употребления этого слова в значении этнонима, из чего следует, что этот термин наши предки закрепили за собой в качестве общего, видового названия уже после ухода арьев из Европы. Н.Р. Гусева отмечает, что «жившие здесь рядом с праславянами арьи, занимавшиеся, главным образом, скотоводством, стали волна за волной уходить в сторону Ирана и Индии в конце III – начале II тысячелетия до н. э.». «Мы» (в отличие от «не-мы»), «наши» (в отличие от «не-наши») остались жить на своей, материнской земле. Этнический термин «росы» объединял всех «своих» и отличал их от «чужих» по принципу общей территории, общей этнической культуры, общности исторических судеб.

В дальнейшем, по прошествии многих веков, вятичи, поляне, кривичи, дреговичи и другие племена, расселяясь по широким просторам Восточной и Средней Европы, помнили, что все они росы, поэтому и землю свою называли везде Росией. Традиционное русское написание этого слова с одной «с» сохранялось на протяжении многих веков. Например, в «Сказании Авраамия Палицына» (XVII в.) написано: «И ныне всяк возраст да разумеет и всяк да приложит ухо слышать, киих ради грех попусти Господь Бог нашь праведное свое наказание и от конец до конец всея Росия, и како весь словенский язык возмутися, и вся места по Росии огнем и мечем поядены быша». Эта традиция сохранилась в современном украинском – «Росiя», в польском – «Rosja», в болгарском – «Руси́я». Написание в этом слове двух «с», несвойственное русскому языку, перешло к нам из латинского, скорее всего, через посредство немецкого. В последних двух языках буква «с» удваивается для предотвращения ее озвончения в позиции между гласными. В русском языке написание в слове Россия двух «с» не имеет смысла.

Закономерно возникает вопрос о соотношении этнических терминов «росы» и «славяне». Но, чтобы ответить на него, сначала нужно уточнить значение второго этнонима. Этимологии и семантике этого слова посвящена обширная литература. Существует большое количество самых разнообразных толкований, анализ которых можно найти в книге В.П. Кобычева «В поисках прародины славян». Мы, как и автор указанной книги, разделяем точку зрения, которой в свое время придерживались русский историк XIX века Н.М. Карамзин, чешский ученый П. Шафарик, известный лингвист А.Г. Преображенский и многие другие. Согласно этой точке зрения, в основе этнонима «славяне» лежит лексема «слово», которая, помимо своего основного смысла, имеет также значение «речь», «способность говорить». Именно от нее образована более древняя форма этнонима – «словене», «словhни». Именно она, с огласовкой через о зафиксирована в русских летописях, ее сохранили в своем языке украинцы («слов’яни»), отразили в своих самоназваниях словаки и словенцы, сохранилась она в белорусских топонимах Большие Словяне и Малые Словяне (и это несмотря на резко выраженное «акание» белорусов). Огласовка «славяне» (через а и с суффиксом – ’ан-) оформилась в русской книжно-литературной среде в XVIII в. По мнению Г.А. Хабургаева, употребление этнонима «словене» в летописи «только с невосточнославянским суффиксом —ěн-(не – ’ан-)» указывает на его «зависимость от старославянских и греческих источников, куда этот термин попал из диалекта «западных» славян (собственно восточнославянское было бы *словляне – ср. древляне, полочане и др.)». Но это лишь подтверждает глубокую древность его образования (во всяком случае, задолго до окончания общеславянской эпохи), а также на его укорененность в среде как западных, так и восточных славян.

Прекрасно сказал современный русский ученый, председатель комиссии преподавания литературы и русского языка Российской АН Троицкий В.Ю.: «Слово выражает не только мысль, но всего «человека говорящего», целокупность его связи со всем окружающим и отклик на все окружающее, и внутри него происходящее в границах этого произнесенного слова. Слово объединяет мысль, чувство, духовидение, оно – единство внутренних откликов на внешний мир, осознаваемых и неосознанных».

Этническое название «словене», образованное от лексемы «слово», в отличие от этнонима «росы», несло в себе семантическую нагрузку со значением «говорящие на одном языке, понимающие друг друга» и выполняло различительную функцию. Росы его употребляли, когда, встречаясь с представителями иных народов, внешне зачастую почти не отличавшимися от родных соплеменников, им было необходимо отличить «своих» от «чужих» (а в этом и состоит назначение практически всех этнонимов!). С другой стороны, оно выполняло функцию объединительную, включая в категорию «своих» всех тех, кто говорил на понятном языке. Это очень хорошо соотносится с древнерусским словом «язык», которое одновременно означало и «речь», и «народ».

Поэтому оба эти термина (росы и славяне), наряду с местными, племенными и родовыми названиями, могли употребляться одновременно довольно долгое время среди многих славянских племен, широко расселившихся по территории Европы. Этот факт подтверждается, в частности, тем, что еще летописец Нестор, отвечая на вопрос «откуду есть пошла Руская земля», отождествляет русское со славянским, а автор Густинской летописи употребляет выражение «народ Словенский, или Руский», ставя, таким образом, между этими этнонимами знак равенства. Чрезвычайно важным для нашего исследования является и тот факт, что польский историк, живший в XVI в., М. Стрыйковский всех древних славян именовал «русацами» или «рускими славянскими народами».

В результате миграционного движения росы-славяне зачастую оказывались в чуждом для себя окружении, среди других народов. «По мнозhхъ же времянhх, – отмечает летописец, – сhли суть словhни по Дунаеви, гдh есть ныне Угорьска земля и Болгарьска. И от тhхъ словhнъ разидошася по землh…». В этих условиях принцип общности языка был главенствующим, поэтому они и именовали себя «словене». В дальнейшем же расселившиеся племена стали называть себя различными именами: «иногда от мест и стран, на них же пришедше селяхуся, иногда от народов, к ним же прихождаху, иногда от храбрых вожей своих и проч.». Однако некоторые сохранили этноним «словене» в качестве своего племенного названия. Так, его сохранили ильменские (новгородские) словене, жившие по соседству с балтами и финно-уграми, а также оказавшиеся на сложной в этническом отношении территории словенцы и словаки.

Свидетельством того, что росы, несмотря на различные племенные названия, знали и помнили свое общее этническое имя, являются многочисленные гидронимы и топонимы с корнем «рос»/«рус» на обширной территории Восточной и Центральной Европы: р. Россонь – в бывшей Ижорской земле, г. Старая Русса и р. Порусье – в Новгородской области, с. Рослятино – в Вологодской, г. Ростов – в Ярославской, г. Рославль – на Смоленщине, р. Русляна, дер. Русилово, река и город Руза – в Подмосковье, г. Россошь – в Воронежской области, р. Рось (старое название р. Оскол) – в Белгородской, Росия (город в Приазовье, известный по древним источникам); Русна (старое название Куршского залива), р. Русс (нижнее течение Немана), города Русне и Расейняй – в Литве; Трусо (средневековый торговый центр на Нижней Висле) и озеро Рось – в Северо-Восточной Польше; Рацисбург (город полабских славян, о котором упоминает Адам Бременский); города Россь и Россоны – в Белоруссии; р. Рось (приток Днепра) и р. Русь (приток Сейма) – на Украине; Тирас (древнее название Днестра) – в Молдавии; целое гнездо из 76 названий в Карпатах, в том числе 10 рек (Русс, Рося, Русо, Рось, Рускица и др.); г. Русе – в Болгарии; г. Рас (центр восточно-сербского епископата до XI в.), область Рашка с одноименным городом – в Сербии и т. д. Возможно, что некоторые из приведенных здесь географических названий имеют кельтскую или какую-то иную этимологию, но, тем не менее, отрицать, что многие из них оставлены росами/руссами, мы не можем.

В настоящем исследовании не ставится цель подробно проследить конкретные пути миграций древних росов и их исторические судьбы. Да это и невозможно – во всяком случае, на современном уровне науки. Понадобятся еще усилия многих ученых – историков, археологов, лингвистов, антропологов, палеоэтнологов (если можно применить такой термин) – для того, чтобы воссоздать страницы древнейшей истории русского народа. Однако многое видится уже и сейчас.

Например, еще в начале 60-х годов Б.В. Горнунг в качестве языковых предков славян указал на один из локальных вариантов трипольской культуры, который покрывал ее юго-восточную часть. В 90-е годы Ю.А. Шилов, основываясь на археологических материалах, относящихся к культурным слоям IV–II тысячелетий до н. э., пришел к заключению о том, что трипольская культура и сформировавшиеся на ее основе в междуречье Днепра и Южного Буга «ингульцы», культура которых позднее распространяется от Среднего Днепра до Кавказа, имеет непосредственное отношение к протославянам. Но из нашего исследования следует, что те племена, которые сейчас принято называть «протославянами», имели свое имя – росы.

О.Н. Трубачев убедительно доказывает, что после отхода индоарьев из Северного Причерноморья на восток во II тысячелетии до н. э. значительная часть их (синды, меоты) осталась здесь же. Н.Р. Гусева, которая с большим уважением относится к работам названного автора, полагает, что эта оставшаяся часть индоязычной ветви арьев смешивалась в указанном регионе «с теми группами предков славян <…>, которые, видимо, появились на землях Юго-Восточной Европы вслед за арьями, пришедшими сюда по близким или одинаковым с ними путям». Думается, что именно с этого времени следует отсчитывать начало истории Азово-Черноморской Руси. И именно отсюда тянется цепочка, помогающая нам объяснить тексты Льва Диакона, который упорно связывал Боспор Киммерийский с родиной росов. Удивительно, но об этом знали (или, может быть, лучше сказать, помнили) еще в XVI в. Так, уже упоминаемый нами польский историк Стрыйковский писал: «А часть этих русацей первоначально осела по Черному морю – Понту Эвксинскому, и по Танаису, или Дону, и Волге».

Другая цепочка протягивается от древних росов, расселившихся в Средней Европе, к западным русам, известным по средневековым источникам и событиям европейской истории под разными названиями: руги, ройсы, рутены, росани и др.

О ругах упоминают такие древние авторы, как Страбон, Тацит, Иордан. Несмотря на то, что Иордан называет ругов в числе народов, вышедших вместе с готами с «острова Скандзы» (то есть из Скандинавии), скорее всего, как считает В.П. Кобычев, это были коренные жители южной Прибалтики и островов, на что указывает их второе наименование – «ульмеруги», то есть «островные руги». Такого же мнения придерживается А.Г. Кузьмин, отмечая, что в начале I тысячелетия н. э. руги жили у южного берега Балтики и на островах.

Подтверждением тому, что этот народ проживал на острове Рюген, является и название этого острова на карте, составленной в XVI в. Г. Меркатором – Rugia (см. илл. 34).

Надо сказать, что по поводу этнической принадлежности ругов среди историков нет единого мнения. Чаще всего их относят к германцам, называя в одном ряду с готами, гепидами, герулами, скирами. Но на отличие ругов от германцев указывал еще Иордан, отмечая, что они «превосходя германцев как телом и духом, сражались всегда со звериной лютостью».

Илл. 34. Остров Рюген (Ругия) из «Атласа» Г. Меркатора – Ю. Хондиуса

Прокопий Кесарийский причисляет ругов к числу готских племен, но и он вынужден отметить их отличительные качества: «они издревле жили самостоятельно», и «стали числиться в среде готов», когда «Теодорих объединил их с другими племенами». «Они никогда не вступали в брак с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству они сохраняли в своей среде подлинную чистоту своего рода». Причисление ругов к готам было, видимо, вызвано тем, что большая часть их во II–III вв. была поднята со своих мест движением последних и была увлечена ими на новые места; к тому же, хотя чаще всего руги и готы были во враждебных отношениях, иногда они выступали в качестве союзников в битвах с другими народами.

Некоторые историки обращают внимание на схожесть ругов со славянами, но объясняют это воздействием славянской среды. Кобычев, например, отмечая, что в эпитафии Мартину Думийскому при перечислении варварских народов, которых этот аббат приобщил к христианству, руги названы в числе народов, живущих по соседству с паннонцами и славянами, делает предположение: «Не исключено, что именно здесь (то есть в Подунавье. – Ю.А.) руги окончательно утратили свою самобытность и ославянились». Но это предположение никак не объясняет общепризнанное славянство ругов, проживавших на острове Рюген в Балтийском море.

И лишь совсем небольшая часть историков настаивает на идентичности ругов и русов. Среди последних своей убежденностью выделялся А.Г. Кузьмин. «Тождество ругов и русов не гипотеза и даже не вывод, – писал он. – Это лежащий на поверхности факт, прямое чтение источников, несогласие с которыми надо серьезно мотивировать. …Мы вообще ничего не поймем во многих упоминаниях Руси, если отвлечемся от названного факта». Но в славянских корнях ругам-русам уважаемый профессор отказывал. Констатируя, что пока остается неясным, на каком языке они говорили первоначально, Кузьмин в ряде работ высказал предположение об их кельтском происхождении, а затем, по его мнению, «руги, как и большинство венедо-герульских племен, восприняли славянский язык, но привнесли некоторые свои предания, которые позднее воспринимались как славянские и даже общеславянские».

Действительно, подтверждений идентичности ругов и русов можно найти множество. И Ругия Балтийская, и Ругиланд, и Киевская Русь в западных источниках именуются и как Ругия, и как Руссия, и как Рутения, встречаются также названия Руйя, Руйяна. Город, основанный русскими участниками 1-го крестового похода (1096–1099 гг.) на территории нынешней Сирии, в разных записях назывался то Ругией, то Руссией, то Руйей. В XIII в. Фома Сплитский, рассказывая о событиях IV в., упоминает Рутению как область, смежную с Паннонией, а это есть Норик, то есть позднейший Ругиланд. Стремление держаться старого латинского написания побуждало императорскую канцелярию Оттона I называть Киевскую Русь Ругией. Поэтому в хронике продолжателя Регинона Прюмского, рассказывающей о неудавшейся попытке Оттона I обратить Киевскую Русь в христианство по западному образцу, русская княгиня Ольга названа «королевой ругов» (regina rugorum). О Либуции и Адальберте, на которых возлагалась христианская миссия в Киевскую Русь, в хронике говорится, что они были «поставлены в епископы ругам». В комментариях к законам короля Эдуарда Исповедника указано: «Terra Rugorum quam nos vocamus Russeiam» («Земля Ругов, которую мы зовем Руссейей»).

Итак, можно с уверенностью утверждать, что руги, рутены, русы – это лишь разные названия одного и того же народа. Но тогда можно утверждать и то, что руги – такие же славяне, как и русы. Однако, как уже было отмечено, в исторической литературе их соотносят с германцами или кельтами, а это логически приводит и к отрицанию славянской принадлежности русов. Поэтому нужно найти подтверждения тому, что руги – это не ославянившиеся германцы или кельты, а изначальные славяно-росы. И такие подтверждения имеются.

Так, например, в «Германии» Тацита (2-ая половина I – начало II в. н. э.) сказано, что ругии живут «у самого Океана». И в то же время Птолемей (середина II в. н. э.) пишет, что «вдоль всего Венедского залива» живут венеды. А поскольку и под Океаном, и под Венедским заливом понимается Балтийское море (залив океана), то, следовательно, ругии Тацита относятся к венедам, то есть к славянам. В свою очередь, признать в упоминаемых в этих и некоторых других источниках венедах славян (что было сделано уже в первой четверти XIX в.) побуждают три обстоятельства. Во-первых, славянство венедов прямо подтверждается Иорданом, который о последних сказал, что, «хотя теперь их названия меняются в зависимости от различных родов и мест обитания, преимущественно они все же называются славянами и антами». Во-вторых, в средние века и новое время этим же этнонимом (вене, винды) называли славян германцы, финны и эсты. В-третьих, висленская локализация венедов (Птолемеем и др.) соответствует тому факту, что именно здесь многие археологи и лингвисты находят древнейшие славянские памятники.

Впрочем, славянство ругов подтверждается и напрямую. Так, немецкий хронист Адам Бременский (XI в.) в описании Славянии рассказывает, в частности, и об острове, расположенном «напротив вильцев», которым «владеют руяне, очень храброе славянское племя». Речь идет, конечно же, о Рюгене и его жителях, которых немецкие источники называют также ругами, ранами, ренами, русами, рутенами.

Продолжая перечень источников, свидетельствующих о славянстве ругов (рогов), можно также привести краткое уточнение, имеющееся в так называемом Раффельштеттенском документе: «Славяне же, которые от Рогов» (Slavi vero, qui de Rogis). Этот же факт подтверждается в «Славянской хронике» Гельмольда (XII в.), который служил в земле прибалтийских славян, а потому был хорошо о них осведомлен. Гельмольд, в частности, пишет, что руги (rugiani) были сильнейшим племенем из западных славян, так как только у них одних имелись князья. Эту же мысль о славянской принадлежности ругов подтверждают и более поздние авторы. Например, немецкий историк А. Кранц, живший во второй половине XV – начале XVI в., называл их в числе полабско-поморских славян, расселившихся на территории Германии.

Итак, можно считать доказанным, что руги – это и русы (росы), и славяне. Точнее сказать, это была часть западных росов, восходящих к потомкам древних росов, поселившихся на острове Рюген (Руген, Ругия), от которого происходит и их название: руги, рюги, руяне, ругины, рутены. Семантически все эти слова оказываются сродни древнерусскому рюти, рути и словенскому rjuti (реветь). От этих же слов происходит и русское название месяца сентября – рюень, рувень, что связано с «течкой» и ревом оленей (ср. в старочешском řújě – «течка», отсюда в современном чешском «říje» – название месяца октября). Одного семантического корня оказывается и древнее верхненемецкое «rūhin, ruhen» (рев, рычание). В санскрите корень «ru» имеет два значения: во-первых, «звучать, вопить» и, во-вторых, «ломаться, разбиваться». Именно со вторым значением связано «ruj» (разбиваться на куски), что соотносимо с русским «рушить» или «рухнуть».

Смысл всех этих близких по значению слов в применении к острову Рюген может стать более понятным, если вспомнить, как уже цитированный мною Стивенсон описывает море у берегов острова Арос (Шотландия), который почти смыкается с сушей: «…прилив здесь, стремительно мчась, точно по мельничному водостоку, образует у оконечности суши длинную полосу сшибающихся волн – Гребень, как мы ее называем»; даже «во время полного штиля при отливе… волны закручиваются в водоворотах, вздуваются и клокочут, точно в водопаде, а порой раздается бормотание и ропот, словно Гребень разговаривает сам с собой. Но когда начинается прилив да еще в бурную погоду, … рев волн разносится вокруг не меньше, чем на шесть миль. Ближе к открытому морю вода особенно буйствует, и именно там пляшут пляску смерти огромные валы»; «Господь спаси и помилуй человека, который заслышит кипение этого котла». А вот что об интересующем нас острове писал в «Космографии» Г. Меркатор (XVI в.): «Остров в древние лета многим пространнее был, неже ныне. Божиею волею промыла вода сквозь той остров и отделила особно остров Руден на удивление всем, что неподобно тому было тако статися, страшными волнами морскими и трясением земли и ветры великими потопило многие домы и костелы и колокольни между Ругией да между Руденом на 5 миль». На карте, составленной Меркатором, внизу, справа от острова Rugia виден этот небольшой островок Ruden и надпись, гласящая о том, что некогда он был продолжением первого (илл. 35). На обратной стороне карты также пояснялось, что «этот остров некогда был намного больше, чем теперь, и настолько близко подходил к острову Руден, что их отделял узкий пролив, который можно было перепрыгнуть даже с небольшим шестом», а теперь этот пролив «свободно пропускает большие груженые корабли». После всего сказанного становится понятным, почему о. Рюген заслужил это название – Ревущий (и, что близко и семантически, и фактически, – Рушащий).

Доказав принадлежность ругов к росам/руссам, мы вправе считать их историю частью истории древней Руси, пополнив ее многими яркими страницами. Благодаря очень выгодному стратегическому положению (неприступность острова, возможность контролировать прибрежные племена) руги постепенно становятся сильнейшим племенем среди других племен Южной Прибалтики и значительно расширяют свою территорию. В III–IV вв. они, как и некоторые другие прибалтийские народы, расселяются по разным районам Европы: к верховьям Одера, в Прикарпатье, Поднепровье, Причерноморье, на Дунай. В 307 г. они упоминаются как союзники Рима, в V в. участвуют в битвах и миграциях народов в разных районах Балкан и Подунавья.

А.Г. Кузьмин, хорошо проследивший судьбу ругов, отметил, что некоторая часть их вместе с вандалами и аланами уходит в Испанию и затем в Северную Африку, а большинство поселяется на территории нынешней Нижней Австрии и тогдашнего Верхнего Норика, где возникает королевство ругов с наследственной династией во главе, которое германские авторы называют Ругиланд. В первой половине V в. оно входит в состав державы Аттилы. В 451 г. в грандиозной битве народов на Каталаунских полях (нынешняя Франция), в которой погибло около 200 тысяч человек, руги сражались вместе с остготами на стороне гуннов против римлян и их союзников, в числе которых были и вестготы. После смерти Аттилы созданная им держава развалилась из-за усобиц и восстаний подвластных племен. В результате руги оказались расколотыми на два лагеря: одни продолжали борьбу на стороне гуннов, другие перешли в стан противников, возглавленный гепидами. По предположению Кузьмина, с гуннами остались те руги, которые пришли с ними из Причерноморья, и после поражения они снова отступили к Причерноморью и Днепру, а небольшая их часть ушла в Византию. Большинство ругов осталось в Ругиланде и в Паннонии, которой в то время обладали остготы. Об их пребывании в Паннонии во второй половине V в. подробно рассказывается в «Житии святого Северина» Эвгиппиуса и у Прокопия Кесарийского.

Ругом по происхождению был и знаменитый Одоакр. Источники называют его то ругом, то скирром, то герулом, видимо, потому что он был вождем группы племен. Но, как отмечается в «Житии святого Северина» – «апостола Норика», написанном в самом начале VI в., в Италию он пришел из Норика, где как раз и проживали руги, а в позднейшей традиции его выводили с острова Рюген. И, главное, у Иордана в «Romana» (§ 344) есть указание на то, что Одоакр был «genere Rogus», то есть ругом. В «Истории Польши» Яна Длугоша, опубликованной в 1615 г., в рассказе о славянских братьях Лехе, Чехе и Русе указывается: «От того Руса, первопредка и основателя Руси, ведет свой род и поколение русин Одоакр». Имя его в источниках фигурирует в различных вариантах: Одоакр, Одоацер, Одонацер, Одоахар, Одоахрос, Одовахар. Думается, что правильным является первое, а в остальных легко усматриваются его латинский, греческий и другие варианты. Если прибегнуть к помощи санскрита (ādā – «получать, брать себе, захватывать» и akrá – «знамя»), то можно выявить и древнюю семантику этого имени: Одоакр – «овладевший знаменем», «обладатель знамени».

В 476 г. Одоакр, возглавив отряд, объединяющий представителей разных племен, в том числе и ругов, низложил императора Западной Римской империи Ромула Августула и 14 лет владел Римом, господствуя в Италии, ведя борьбу с вестготами в Галлии, вмешиваясь во внутренние дела Ругиланда, что не могло не приводить к конфликтам. Следствием одного из них было нападение Одоакра во главе целой коалиции племен на Юваву (нынешний г. Зальцбург). Во время этого нападения, были, в частности, убиты святой Максим и его ученики, останки которых покоятся в катакомбах капеллы Максимус, в монастыре Святого Петра. На надгробной плите написано по-латыни: «Лета Господня 477 Одоацер, царь рутенов, гепидов, готов, унгаров и герулов, свирепствуя против Церкви Божией, блаженного Максима с его 50 товарищами, спасавшихся в этой пещере, из-за исповедания веры, сбросил со скалы, а провинцию Нориков опустошили мечом и огнем» (см. илл. 35–37).

Конечно, этот памятник ни в коей мере нельзя отнести к числу прославляющих деяния русов на Западе, но зато он вполне реально подтверждает факт их пребывания на австрийской земле и их участия в описываемых событиях. В 489 г. в Италию вступил король готов Теодорих и нанес поражение Одоакру, который после этого был вынужден скрываться в Равенне, а через три года, получив от Теодориха предложение о разделе власти, был обманут им и убит.

Илл. 35. Свято-Петровское кладбище в г. Зальцбурге (Австрия) и вид на катакомбы

События этого времени нашли отражение в германском эпосе о Теодорихе (Тидреке), где значительное место отводится и русским конунгам и витязям, с которыми воевал последний. О Дунайской Руси много говорится и во французском эпосе XII–XIII вв. Правда, в некоторых поэмах действия переносятся в эпоху Карла Великого, и тогда русские отряды и витязи сражаются и на стороне Карла, и на стороне его соперников.

Западная Русь (Ругиланд, Рутения) не смогла сохранить за собой ту роль, которую она играла в эпоху раннего средневековья, но и не исчезла бесследно. В чешских хрониках XIV–XVI вв. упоминается о том, что Русь в IX в. входила в состав Великой Моравии. В конце IX в. в результате вторжения в Паннонию венгров Дунайская Русь оказалась разделенной на несколько частей, одна из которых была включена в состав Венгерского королевства, где у границ с Австрией располагался Русский город (по-венгерски Орошвар). Русские земли входили в состав королевства Хорватии, поэтому наследник престола мог носить титул «русского герцога». Основная часть Дунайской Руси входила в состав Восточной марки (позднейшей Австрии), Штирии и Каринтии.

Илл. 36. План Свято-Петровского кладбища и катакомб (а) с капеллой «Максимус» (б)

Русская марка упоминается в «Житии Конрада» (архиепископа зальцбургского) в связи со встречей посла австрийского герцога с венгерским королем в 1127 г. В послании Фридриха Барбароссы Саладину 1189 г. в числе важнейших областей империи названа Рутония, расположенная где-то между Австрией и Иллирией. Эта же Русь упомянута в торговых уставах австрийских герцогов 1191–1192 гг. В начале XIII в. император Фридрих II жаловался на то, что австрийский герцог задержал подарки от русского герцога.

Илл. 37. Надгробный камень и надпись с упоминанием имени Одоакра – «царя» рутенов

Со временем название Русия в Подунавье все более ассоциируется с Хорватией. Например, северо-итальянский автор XVI в. Гваньини, побывавший в Польше и России, в своем «Описании Европейской Сарматии» на месте Хорватии располагает Россию, от которой производит и Расцию – Сербию. Напомним, что жители Рашки (область в Сербии) до сих пор называют себя расциями. В Сербии и Хорватии до сих пор существует особая этническая группа – русины (около 30 тысяч человек; культурные центры – Руски Крстур и Нови Сад), разговаривающие на русинском, близком к русскому, языке. Интересно также заметить, что жители западной Украины еще в ХХ в. называли себя не украинцами, а русинами.

В XIV–XVI вв. западные источники называют всех русских ройсами, рутенами, росанами, роксанами. Например, на карте Мариино Санудо, выполненной в 1320 г. для римского папы Иоанна XXII, рутены помещены на Новгородской земле и между Днепром и Днестром, то есть совершенно ясно, что здесь этим именем назван русский народ. (См. илл. 38).

Илл. 38. Карта Мариино Санудо от 1320 г.

В «Космографии» Пикколомини (папа римский Пий II, 1405–1464) в главе «О Трансильвании» упоминаются «северные роксаны» (roxani), или «рутены» (ruthenos) – два этнонима, относящиеся к одному народу. А в главе «О Рутенах», посвященной восточнославянскому населению, он пишет: «Рутены, которых Страбон знал под именем росанов (rosanos)». Петербургский ученый А.С. Мыльников, изучая этот труд в библиотеке Упсальского университета (Швеция), обратил внимание на то, что некий читатель конца XV или первой половины XVI века на полях, рядом с приведенным выше сообщением сделал пометку: «Russia, Rutheny, Rossani». Этот факт так же говорит о том, что в средневековой Европе русский народ называли и русью, и рутенами, и росанами. Упоминавшийся выше А. Кранц, сделав обзор территории, занятой в древности славянами, отмечает, что «в настоящее время среди этой нации насчитывается много сильных народов» и на первом месте указывает ройсов, добавляя при этом: «Ройсы, которых по большей части именуют Рутенами».

Проанализированные отрывки из западноевропейских хроник примечательны тем, что даже в позднее средневековье западные русы (фигурирующие под именами ругов, ройсов, рутенов и т. д.) воспринимались как народ, этнически единый с русским (восточными славянами), в то время как чехи, словаки, поляки и некоторые другие, сознавая свое славянское родство с русским народом, тем не менее, очень сильно от него отдалились.

На Руси долгое время не только помнили о своем родстве с западными русами, но вполне осознавали его. Именно поэтому автор «Повести временных лет» в своей «этнографической таблице» дважды повторяет имя русского народа Русь: в первый раз – при перечислении народов восточноевропейских, в одном ряду с чудью, мерей, мордвой, литвой и т. д. и во второй раз – при перечислении народов европейского запада, в одном ряду с англичанами (агняне), шведами (свеи), немцами, римлянами и т. д.

Примечателен и тот факт, что, повествуя об обрах (аварах), как они издевались над дулебами, жившими некогда в Паннонии, и как Бог за это истребил их всех до единого, летописец добавляет: «Есть притъча в Руси и до сего дне: погибоша, аки Обре». Почему эта притча сохранилась на Руси? Это может быть понятно, если обратить внимание на то, что Фома Сплитский, живший в XIII в., рассказывая о событиях IV века, упоминает Рутению как область, смежную с Паннонией, а выше уже говорилось о пребывании ругов (то есть тех же рутенов, руссов) и в самой Панонии.

Не только помнил о Дунайской Руси, но и называл ее серединой своей земли киевский князь Святослав, заявивший своей матери Ольге и боярам: «Не любо ми есть в Киевh быти, хочю жити в Переяславци в Дунаи, яко то есть середа в земли моеи, яко ту всѧ бл[а]гая сходѧтсѧ».

В контексте вышесказанного становится понятным один очень любопытный, но не вполне верно комментируемый некоторыми историками документ под названием «Список русских городов дальних и ближних», который вышел из окружения русского митрополита Киприана в конце XIV в. Вот небольшой отрывок из этого документа: «На Дунаи Видычев град, о седьми стенах каменных, Мдин. И об ону страну Дунаа Тернов, ту лежить святаа Пятница. А по Дунаю Дрествин, Дичин, Килиа. А на усть Дунаа Новое Село, Аколякра. На море Карна, Каварна. А на сеи стороне Дунаа, на усть Днестра над морем, Белъгород, Черн, Ясьскыи торг на Пруте-реце, Романов торг на Молдове, Немечь, в горах Корочюнов камен, Сочява, Серет, Баня, Чечюнь, Коломыя, Городок на Черемоше. На Днестре Хотень» (см. илл. 39).

Очевидно, память о Дунае как о «середине Русской земли» была жива и в XIV в., поэтому Киприан, хотя и был по происхождению болгарином, упорно настаивал на передаче перечисленных городов русской митрополии.

Илл. 39. Карта к «Списку русских городов дальних и ближних»

А.Г. Кузьмин отмечает, что в составе Хорватии особо выделялась область в долине реки Савы, правого притока Дуная, к которой долгое время совсем не случайно сохраняли интерес галицкие князья, делавшие вклады в местный монастырь; здесь получали уделы изгнанники из Галицкой Руси, искавшие приюта у венгерских королей. При дворах тюрингской знати обычно искали пристанища изгнанники из Киева в XI в., а среди жен в аристократических фамилиях Саксонии и Тюрингии, по наблюдениям того же Кузьмина, очень много «русских» (из какой именно Руси, западной или восточной, происходили эти русские женщины, не уточняется). В конце XI или начале XII века на деньги киевских князей возводится монастырь Святого Мариама в Регенсбурге в Баварии – на окраине бывшего Ругиланда. В середине XIII в. галицкие князья приняли участие в борьбе за австрийское наследство, видимо, руководствуясь какими-то имеющимися на это правами.

Хранили на Руси и память об Одоакре – во всяком случае, она была жива еще в XVII в. среди украинцев (южных русов). Когда в 1648 г. Богдан Хмельницкий, «гетман славного Войска Запорожского i всея по обоϊх сторонах Днiпра сущея Украϊни Малоросийскiя» в своем «Унiверсале» обращался ко «всiм украϊнським малоросiянам», призывая их начать войну и поднять оружие на защиту своего Отечества от поляков, он обратился именно к памяти Одоакра – князя «валечных» (то есть воинственных) росов из Ругии: «Кгди ж ежели ветхий Рим, (iже всiх eвропейских градов матерiю нарешися может), многими панствами i монархiями владiвший, i о шести стах чтиридесяти i пяти тисящах войска своeго древне гордившийся, давних оних вiков, далеко меншим, против помененной воϊнственной сили римской валечних руссов з Ругiϊ от Поморiя Балтицкого албо Нiмецкого собранieм, за предводительством князя ϊх Одонацора [выделено мною. – Ю.А.], року по Рождествi Господнем 470, был взятий i чотирнадцят лiт обладаемий, то нам тепер, кшталтом оних древних руссов, продков наших, кто может возбранити дiлности воϊнственной i уменшити отваги рицерской». А в «Летописи событий в Юго-Западной России в XVII в.», составленной бывшим канцеляристом Войска Запорожского Самоилом Величко, приводится слово на погребение Богдана Хмельницкого, произнесенное его секретарем Самойлом Зоркою в августе 1657 г. Весьма примечательно обращение последнего к покойному: «К тебе обращаю я тщетное слово, возлюбленный нам вождь древний русский Одонацарь…»

Вряд ли это было уместным, если бы народу не было известно имя Одоакра и если бы оно не было связано с историей росов.

Таким образом, древние росы, широко расселившись по территории Европы, оказались в разных природно-климатических условиях и в окружении или по соседству с различными этносами. Это не могло не отразиться на их материальной культуре, на дальнейшем развитии языка, на исторических судьбах. Осознавая свое родство по принципу происхождения, начальной истории, общности языка («словене»!), тем не менее, значительная их часть утратила свою связь с «материковой» Русью (Росой) довольно рано, составив особую, западную группу славян. Позже сформируется также особая южнославянская группа. Южная часть росов, оказавшаяся с остатками древних «индоарьев» в Северном Причерноморье, будет вынуждена на протяжении веков переживать соседство всякого рода кочевников, испытывая на себе их воздействие и в то же время оставаясь Русью и не утрачивая историко-этнической связи с остальными восточными славянами. И, наконец, такую же связь долгое время сохраняли западные русы, сделавшие русский народ соучастником средневековой западноевропейской истории.

 

§ 4. «Варяги-русь» русских летописей

Вопрос о том, кто такие варяги, кем были Рюрик и его братья, откуда и почему они, согласно русским летописям, пришли в 862 г. в Новгородскую землю и установили свое правление на Руси, принадлежит к числу важнейших вопросов древнерусской истории. С ним отчасти связано решение проблемы образования Русского государства, проблемы происхождения русского народа, он лежит в основе так называемой норманнской теории.

Сущность норманнской теории, а также история борьбы антинорманнизма с норманнизмом многократно освещались в исторической литературе – как российской, так и зарубежной. К настоящему времени острота спора притупилась, и может показаться, что о норманнах и о варягах нам уже все известно. В официальной исторической науке возобладало мнение, согласно которому летописный рассказ о призвании на княжение варяжских князей – не что иное как выдумка летописца, объясняемая его политическими интересами. Рюрик, согласно этой версии, – неизвестно откуда взявшийся варяжский конунг-авантюрист, узурпировавший власть в Новгороде, а его братья Синеус и Трувор вообще никогда не существовали, их имена – лингвистический курьез, результат неправильного перевода летописцем шведских слов. Варяги однозначно признаются норманнами (скандинавами), которые, конечно же, были известны на Руси, входили в состав княжеских дружин, но никакой роли в образовании Древнерусского государства не сыграли, не имели никакого отношения ни к строительству городов, ни к развитию русской культуры и, вообще, оказавшись среди восточных славян, очень быстро «обрусели».

Советская историческая наука, несомненно, внесла большой вклад в критику норманнской теории. Усилиями археологов, лингвистов, историков было убедительно доказано, что роль норманнов в истории древнерусского общества ничтожно мала. Однако, на наш взгляд, российские историки-антинорманисты остановились на полпути. Признание Рюрика и всех варягов, а многими историками и народа русь норманнами (и, следовательно, германцами) неизбежно ведет к возрождению и усилению указанной теории, к искаженному пониманию нашей истории.

Между тем, еще в первой половине ХVI в. посол германского императора в России Сигизмунд Герберштейн, подробно ознакомившись с вопросом о призвании варягов на Русь, пришел к весьма логичному заключению: «… мне кажется вероятнейшим, что русские призвали к себе Князей из Вагров или Варягов, а не из иноземцев, несходных с ними ни верою, ни нравами, ни языком». Аналогичного мнения придерживался и прусский филолог и историк Матфей Преторий (1635–1707), который в своей «Orbis gothicus» утверждает, что «русси от народа своея крови владетеля призвали». То есть даже таким иностранцам, как Герберштейн и Преторий, которых трудно заподозрить в русофильстве, было понятно, что варяги для русов были своими, а не чужестранцами-норманнами.

М.В. Ломоносов в отзыве на печально известную диссертацию Г.Ф. Миллера «Происхождение имени и народа Российского» убежденно утверждал, что варяги «происходили от роксолян, народа славянского», «говорили языком славянским», «всегда себя русью называли», что «Рурик с братьями был сродственник князям славенским и для того в Россию призван на владение». Вот еще некоторые замечания Ломоносова: «Варяги, из которых был Рурик с братьями», происходили из «колена и языка славенского, как о том автор Синопсиса Киевского объявляет»; «варягами назывались народы, живущие по берегам Варяжского моря; итак, россы, или русь только при устьях реки Немени, или Русы имели имя варягов, а простираясь далее к востоку и югу, назывались просто руссы или россы… Белая и Чермная Русь, которые лежат в Польше, а отчасти в России, имеют имя свое, конечно, не от чухонцев…, но ясно показывают, что варяги-русь были те же с живущими далее к югу и им смежными белороссийцами, где ныне Новгородек, воеводства Минское, Мстиславское, Вытепск и Полоцк, а от Полоцка простирались и до старой Русы».

Таким образом, согласно Ломоносову, варягами называли разные народы, живущие по берегам современного Балтийского моря, среди которых были и западные росы: варяги-русь. Но, как известно, голос Ломоносова в то время не был услышан. Его антинорманнские сочинения и сейчас вспоминаются, главным образом, в историографических обзорах, хотя они требуют к себе самого внимательного отношения, а его указания на русское происхождение части варягов, как правило, вообще игнорируются. Попытки некоторых авторов развить эту мысль, подтвердить ссылками на источники объявлялись ненаучными, дилетантскими. Работы автора этих строк продолжают замалчиваться. По этой причине в современной исторической литературе, даже антинорманнского направления, Рюрик и пришедшие с ним на новгородские земли варяги по-прежнему объявляются норманнами-скандинавами.

Однако обратимся снова к русским летописям. «Повесть временных лет» по Лаврентьевскому списку, которым чаще всего и пользуются историки, под 859 г. констатирует, что варяги из заморья взимали дань с чуди, словен, мери, веси и кривичей. А под 862 г. уже сообщается о том, что эти племена изгнали варягов за море, прекратили выплату дани и начали сами собой владеть, но вскоре начались усобицы, вражда между собой. «И идоша за море к Варягам, к Руси, сице бо ся звахуть и варязи суть [в Paдзивилловском и Академическом списках: варязи-русь. – Ю.А.], яко се друзии звуться Свое [вариант: Свие. – Ю.А.], друзии же Урмане, Англяне, друзии Готе, тако и си. Реша Русь, Чудь, Словени и Кривичи и вся [из сравнения с другими списками видно, что здесь упоминается племя «весь». – Ю.А.]: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Да поидите княжить и володети нами»». Уже из этого отрывка понятно, что послы от руси, словен, чуди, мери, веси и кривичей отправились за князем к варягам, но не к норманнам, не к англичанам и т. д., а именно к руси. Летописец поясняет, что те варяги, к которым пошли послы, звались русью, в то время как другие – норманнами, англичанами или готами.

Выражение «реша русь, чудь, словени, и кривичи, и вси» у некоторых исследователей вызывает недоумение, поскольку кажется нелогичным, что русь вместе с другими славянскими и неславянскими племенами принимала участие в приглашении князей от варягов-руси. На этом основании указанное место переводится ими, как: «сказали руси чудь, словене, кривичи, весь», т. е. русь здесь предстает не как приглашающая сторона, а как приглашенная. Но, во-первых, «реша» – это не «сказали», а «решили» (в смысле «сказали» летописец неоднократно употребляет древнерусское «рекоша»); во-вторых, ничего нелогичного в том, что русь приняла участие в совете всех племен Северной Руси, нет. Русь издревле была широко расселена и по южному побережью Балтийского моря, и к востоку от него (о чем, в частности, свидетельствуют данные топонимики), варяги-русь являлись лишь ее небольшой частью.

Что заставило названные племена принять решение о приглашении к себе князя от варягов, которых они сами совсем недавно «изгнаша за море»? Для ответа на этот вопрос нужно вкратце восстановить политическую ситуацию, сложившуюся на Русском Севере к 862 г. Поможет нам в этом Иоакимовская летопись, о содержании которой мы можем судить по пересказу В.Н. Татищева.

Конечно, Иоакимовская летопись из всех источников его «Истории Российской» вызвала наибольшее количество сомнений, но они, главным образом, исходили из стана норманнистов и, как писал известный исследователь этой летописи П.А. Лавровский, «главною виною несчастного для чести Татищева поворота в мнении о нем, первым, кто высказал сомнение сам и проложил дорогу к нему для других, был Шлецер» – один из основоположников норманнской теории. Сам Лавровский высоко оценивал заслугу Татищева, благодаря которому мы имеем представление об указанной летописи и можем пользоваться ею. Он призывал быть признательными «к памяти несправедливо запятнанного упреком в подлоге Татищева, передавшего потомству отрывок Якимовской летописи и сообщившего о нем свои замечания». Эта летопись содержала некоторые интересные и важные подробности, неизвестные другим летописцам. Скептическое отношение к ней некоторых историков нам не представляется оправданным, и мы считаем возможным довериться Татищеву, вклад которого в летописеведение высоко оценивают многие исследователи-специалисты. Так, замечательный знаток русского летописания М.Н. Тихомиров, ссылаясь на исследование С.К. Шамбинаго об Иоакимовской летописи, заметил: «Нет нужды доказывать, что эта летопись была особым произведением, отнюдь не выдуманным Татищевым». И далее: «Нет никакого сомнения, что эта летопись была сочинена каким-то довольно образованным автором, использовавшим источники различного характера». Полностью отметая от знаменитого русского историка всякие подозрения в подлоге, Тихомиров отмечал, что Татищев по счастливой случайности «пользовался как раз теми материалами, которые не сохранились до настоящего времени, и в этом отношении его труд имеет несравнимо бо́льшие преимущества как первоисточник, чем труд Карамзина…» Современный петербургский историк А.А. Хлевов пишет, что после публикации Татищевым Иоакимовской летописи она стала «частью корпуса древнерусских источников» и что по мере развития критики источников она все более полно завоевывала право на объективность «и в наши дни является полноправным свидетельством, более того, свидетельством весьма информативным и содержащим, вероятно, ключи ко многим загадкам ранней русской истории».

Согласно Иоакимовской летописи, у ильменских словен, возглавлявших обширный союз племен, существовала династия князей, славянские корни которой сомнений вызвать не могут. В числе этих князей были Славен, Избор, Владимир (Древний), Столпосвят, Буривой и т. д., замыкал эту династию Гостомысл. «Сей Гостомысл бе муж елико храбр, толико мудр, всем соседом своим страшный, а людем его любим, расправы ради и правосудия. Сего ради вси окольни чтяху его и дары и дани даюсче, купуя мир от него. Многи же князи от далеких стран прихождаху морем и землею послушати мудрости, и видете суд его, и просити совета и учения его, яко тем прославися всюду». У Гостомысла было четверо сыновей и три дочери. Все сыновья погибли, не оставив наследников мужского пола. Согласно летописи, решить вопрос о преемнике Гостомыслу к концу жизни помог вещий сон. Он, якобы увидел, будто «из чрева средние дочери его Умилы» вырастает чудесное дерево, плодами которого питаются «людие всея земли». Проснувшись, Гостомысл созвал «весчунов», рассказал им свой сон, и те предсказали, что «от сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится [обогатится, умножится. – Ю.А.] княжением его».

Татищев высказал мысль о том, что Гостомысл сам придумал эту историю со сном, чтобы решить сложную задачу. Дело в том, что при отсутствии наследника по мужской линии можно было продолжать династию по женской линии, передав княжение внуку – сыну старшей дочери. Но старший внук народу не нравился – скорее всего, из-за того, что его отцом был неславянин, а что можно ожидать от чужаков, на Руси уже знали по опыту общения со скандинавами и с хазарами. Когда же Гостомысл, «видя конец живота своего», созвал старейшин от всех племен, входивших в его княжение, и «яви им сновидение», этот вариант был принят всеми, поскольку предполагал передачу власти внуку своего князя, к тому же рожденному от отца-славянина.

Такие авторитетные историки, как М.Н. Тихомиров, Б.Д. Греков, Б.А. Рыбаков и др. убедительно доказали, что на Руси без участия норманнов (к тому же задолго до Рюрика) имелись свои княжения, свой русский, а не немецкий «порядок». Однако среди сторонников норманнской теории большим авторитетом и популярностью пользуется очень часто цитируемое стихотворение А.К. Толстого «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева», в котором, в частности, есть такие строки:

Но поэт здесь продемонстрировал неверное понимание летописного текста «Повести временных лет». В Лаврентьевском и некоторых других списках под 862 г. приводятся слова, с которыми послы от указанных выше племен обратились к варягам-руси: «Вся земля наша велика и обильна, а наряда [выделено мною. – Ю.А.] в ней нет. Да поидите княжить и володети нами». Впрочем, не только поэт, но и многие историки тоже переводят слово «наряд» как «порядок». Идея понятна: без варягов-норманнов (вариант: немцев) русь, славяне были не способны навести порядок в своих землях.

Однако тот же Татищев пояснил это слово как «распорядок и справедливость», «руководительство». В «Словаре русского языка XI–XVII вв.» одно из значений слова «наряд» определяется как «руководство», «управление», «надзор» и это значение, в частности, иллюстрируется цитатой из «Измарагда» (рукопись XIV–XV вв.): «Буди ко своим повинником добръ и тихъ в нарядh». Псковская 1-я летопись в рассказе о призвании князей содержит существенное добавление, позволяющее правильно понять его смысл: «Вся земля наша добра, а наряда в ней нет; пойдите, княжите и владейте нами, и судити право». Становится ясно, что «наряд» означает вовсе не «порядок», а «власть», «управление». Очевидность этого факта следует из того, что в летописях Софийской 1-й, Воскресенской, Тверской, Холмогорской в аналогичной фразе вместо слов «а наряда в ней нет» написано «а нарядников в ней нет» (в Пискаревском летописце – «рядника»). То есть в связи со смертью князя власть временно отсутствует, из-за этого возникают раздоры, усобицы, и преемник Гостомысла Рюрик должен принять власть, вступить в свои права.

Где проживали варяги-русь? В летописи сказано: «И идоша за море к варягам, к руси». Норманнисты понимают это однозначно: призванная на княжение русь пришла из-за моря, следовательно из Швеции, а значит, русь – это норманны, скандинавы. Однако «за море» вовсе не обязательно должно означать, что послы отправились в Скандинавию. Ломоносов отмечал: «Варяги и Рурик с родом своим, пришедшие в Новгород, были колена славенского, говорили языком славенским, происходили из древних роксолан или россов и были отнюд не из Скандинавии, но жили на восточно-южных берегах Варяжского моря, между реками Вислою и Двиною». И в другом месте он снова настойчиво повторяет: «Древних варягов-россов область простиралась до восточных пределов нынешния Белыя России, и может быть, и того далее, до Старой Руссы, от которых она создана или проименовалась». Эти свои заявления Ломоносов подтверждает данными топонимики. Так, он напоминает, что «Курский [Куршский. – Ю.А.] залив слыл в старину Русна», а река Неман «к устью своему слывет Руса». Кстати, нижнее течение реки Неман называлось Руссом на картах, издававшихся до 1917 г. в Санкт-Петербурге, так же оно называется и на современных картах, издаваемых в Германии и Польше, в то время как ни на одной советской карте это название не сохранилось. К указанным географическим названиям, сохранившим следы пребывания русов на южном побережье Балтийского моря, можно добавить города Русне (около устья Немана), Расейняй (в бассейне Немана), Росток (на берегу Мекленбургской бухты), Трусо – бывший крупный торговый центр на Эльблонгской Висле, упоминаемый в хронике Орозия (IX в.) и др.

Путь в эти земли западных русов с Ильмень-озера шел по реке Волхов и по Ладожскому озеру, которое в те времена, по наблюдениям географа В. Паранина, соединялось с Балтийским морем двумя проливами (современные река Нева и система Вуоксы), превращавшими в прошлом Карельский перешеек в остров. Далее необходимо было преодолеть еще два больших залива (современные Финский и Рижский). Кроме того, надо иметь в виду, что уровень Балтийского моря в IX в. был намного выше современного, поэтому и Чудское озеро в то время тоже воспринималось как морской залив. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что земли варягов-русов воспринимались как лежащие далеко «за морем». А если учесть, что, согласно Иоакимовской летописи, Рюрик в то время взимал дань с ободритов, земля которых прилегала к Мекленбургской бухте, то посланцам Гостомысла надо было действительно совершить плавание «за море», то есть на другой конец Балтийского побережья.

В 30-е годы XIX в. далекий от затянувшегося спора норманистов и антинорманистов французский путешественник и писатель, ставший впоследствии членом французской академии, К. Мармье записал в Северной Германии среди песен, легенд и обычаев местного населения также и легенду о призвании на Русь Рюрика и его братьев. Перевод «слово в слово» этой легенды приводит известный советский писатель В. Чивилихин в романе-эссе «Память», ее использует и С. Лесной. Здесь, на территории Северной Германии и проживало некогда славянское племя ободритов (бодричей). В центре их земли стоял город Зверин (нынешний Шверин), а на побережье – города Росток и Рерик (или Рарог – современный Мекленбург). Средневековая легенда, сохранившаяся в памяти потомков западных русов, называет Рюрика и его братьев сыновьями короля Годлава (славянское имя – Годослав, Годслав), который управлял племенем ободритов.

Е.И. Классен – доктор философии, магистр изящных наук, российский дворянин, немец по происхождению, – в исследовании, посвященном древнейшей истории славяно-русов, убедительно доказал, что имя Рюрик – славянское (между прочим, Рюриком звали брата владетельного князя Богемского, которого никак нельзя назвать пришедшим из Скандинавии, «ибо в Богемию никогда ни Скандинавы вообще, ни варяги в особенности не приходили»). Слово «рюрик», поясняет Классен, очень часто встречается у славян – «в разных видоизменениях, смотря по свойству славянских наречий, более или менее мягких и гибких, означает всегда сокола»: у лютичей – «рêрик», у бодричей-ободритов – «рарог», у древлян – «рурик», у верхних лужичан – «рурк» и т. д. «Итак, прозвище «Рюрик» есть чисто славянское, означающее сокола, – подытоживает Классен, – и безуспешны будут все притязания скандинавоманов на него».

Московский ученый О.М. Рапов доказал, что княжеские знаки на сохранившихся плинфах киевской Десятинной церкви вовсе не трезубцы, как было принято считать раньше, а символическое изображение сокола. На монетах Рюриковичей X–XI вв., в том числе и на знаменитых серебряных деньгах Ярослава Мудрого, тоже изображены контуры сокола в атакующем полете (илл. 40). На рис. 40-в даже отчетливо просматриваются глазки. Очевидно, сокол (инкарнация славянского Огнебога) является древнейшим тотемом рода, из которого происходил Рюрик, и на Руси он превратился в символ княжеской власти. Тем, кто и сейчас пытается усмотреть в этом тотеме-соколе трезубец, которым якобы скандинавы во время своего путешествия в Новгородскую землю били рыбу для своего пропитания, следует обратить внимание хотя бы на то, что в подобном случае такой трезубец должен бы иметь и рукоятку, и направлены зубья должны быть вниз (ведь рыба не летает над головами рыболовов), а на княжеских гербах и на монетах Рюриковичей нет и намека на рукоятку и «зубья» (на самом деле – стилизованные соколиные крылья и хвост) всегда направлены вверх. И, самое главное, уж очень эти изображения похожи именно на сокола в атакующем полете (см. илл. 41).

Славянское происхождение Рюрика также подтверждается результатами антропологических исследований останков его прямого потомка, Рюриковича – Ярослава Мудрого. В.В. Гинзбург, производивший исследование черепа Ярослава Мудрого, пришел к заключению, что по расовому типу он ближе всего подходит к черепам славян, описанным В.В. Бунаком, к северянам, изученным Г.Ф. Дебецем, и к новгородским словенам XI–XII вв., изученным А.М. Юзефовичем. По целому ряду признаков он занимает промежуточное положение между длинноголовым и короткоголовым типами. Последний был присущ в 1-м тысячелетии до н. э. основной массе населения юга и юго-востока европейской части бывшего СССР, восходя еще к сарматам, а «что касается длиноголового элемента в данном черепе, то он не характерен для северного типа и скорее может быть славянского».

Гинзбург В.В. Об антропологическом изучении скелетов Ярослава Мудрого, Анны и Ингигерд // Краткие сообщения Ин-та истории мат. культуры. 1940. № 7. С. 63, 66.

Братьев Рюрика, пришедших вместе с ним на Русь, русские летописцы называют именами Синеус и Трувор. В советской и современной российской исторической литературе стало почти всеобщим мнение, высказанное еще в XVIII веке Байером, о том, что этих братьев вообще не существовало. Процитируем дословно одного из уважаемых нами историков П.П. Толочко: «Два брата, как это уже давно доказано, оказались мифическими. Появились они под пером летописца, плохо знавшего шведский язык. Синеус (или Sine hus) означает «свой род», а Трувор (или thru voring) – «верная дружина».

Это мнение разделял, к сожалению, академик Б.А. Рыбаков, оно вошло в школьные и вузовские учебники. Однако насколько произвольны подобные интерпретации, свидетельствует хотя бы то, что ставший в последнее время особо популярным в России Г.В. Вернадский вслед за Н.Т. Беляевым считал имена Синеус и Трувор эпитетами самого Рюрика (!) – на том основании, что, дескать, по-скандинавски Signjotr означает «победоносный», а Thruwar – «заслуживающий доверия». Но Signjotr даже отдаленно не напоминает русское имя Синеус, а слова Thruwar нет в скандинавских языках (есть trovärdig – швед., truverdig – норв., troværdig – дат.).

Илл. 41. Ставка кречетов

Позволим себе не согласиться с подобными «уже давно доказано», так как ровным счетом ничего не доказано. Во-первых, как уже отмечалось, о трех братьях, призванных на Русь, рассказывает средневековая легенда, записанная К. Мармье в земле ободритов, – источник, независимый от русских летописей. Во-вторых, русскому летописцу вовсе не обязательно было знать шведский язык, поскольку он писал о событиях, имевших место на Руси, и пользовался, главным образом, русскими источниками, в том числе и русскими преданиями (а шведских источников о Рюрике попросту не существует!!!). Втретьих, во многих летописях сообщается, что, когда три брата «с роды своими» прибыли на новые места, Рюрик обосновался в Новгороде (или, по другому варианту, сначала «срубиша город Ладогу»), Синеус – в Белоозере, Трувор – в Изборске, а через два года, после смерти двух младших братьев, Рюрик один принял всю власть. По непонятным причинам указанные выше исследователи совершенно не обращают внимания на эту «мелочь», но если принять их трактовку имен Синеуса и Трувора, то получается, что Рюрик обосновался в Новгороде (или Ладоге), «его род», призванный быть социальной базой и опорой князя на новом месте, – в Белоозере, а его «верная дружина», которая должна была охранять князя, участвовать с ним в военных походах и т. д., – в Изборске. Это явная нелепость. И, наконец, славянская этимология имен Синеус и Трувор прослеживается гораздо яснее, нежели шведская.

Имя Синеус – аналог славянских имен-прозвищ таких, как: Белоус, Черноус, Мокроус и т. д. (отсюда и весьма популярные соответствующие русские фамилии Белоусов, Мокроусов и т. п.). Но что могут означать «синие усы»? В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля поясняется, что в народе иногда говорят: «синий» или «голубой» – вместо «серопепельный». В легенде, о которой упоминалось выше, Синеус назван Сиваром (Siwar), в чем ясно слышится искаженное русское слово «сивый». У того же Даля читаем: «Сивый, по цвету: темносизый, серый и седой, темный с сединою, с примесью белесоватого либо пепельного». В чешском языке «sivak» означает «сивой масти» (конь), «сизарь» (голубь). На шведском же языке, действительно, слово «sin» означает «свой», а «hus» – «дом», но, во-первых, «sin hus» – это все же не «Синеус», а во-вторых, в шведском языке такое сочетание невозможно: «свой дом» пишется как «sitt hus», а «со своим домом» – «med sitt hus», то есть ничего похожего на имя брата Рюрика.

Следует знать, что формирование древнешведского языка (как и древнедатского, древненорвежского, древнеисландского) начинается примерно с XI века, а наиболее ранние памятники древнешведской письменности – это рунические надписи XI–XII вв. Самая же древняя шведская рукопись, написанная латинским письмом, относится к концу XIII века. Поэтому реконструировать фразу «со своим домом» абсолютно точно в соответствии с нормами рунического письма сейчас, пожалуй, не представляется возможным; предположительно же она будет звучать на древнешведском как «mäth husinu», а на древнедатском (втором восточно-скандинавском языке) – как «med hans hus». Как видно, это не имеет совершенно ничего общего с Синеусом. К тому же, нет никакой уверенности в том, что в то далекое время слово «hus» (дом) могло иметь значение «род» – скорее всего, этот смысл оно приобрело в результате метонимии значительно позднее.

В современной Швеции встречается имя Siwar, но с позиций шведского языка его этимология не прослеживается, оно явно заимствованно в более позднее время.

Итак, Синеус – это русское эпитетное имя, которое означает только то, что второй из призванных на Русь братьевкнязей имел красивые, темные с сединою, серопепельные усы. К этому еще можно добавить, что Саксон Грамматик (конец XII – начало XIII в.) в описании идола бога Святовита, стоявшего на острове Рюген, отмечает у него «холеные усы и подстриженные волосы», изображенные скульптором «сходно с обычной прической руян». То есть даже внешний вид Синеуса, обычай носить холеные усы соответствует общепринятому у ругов-русов.

Имя третьего брата, Трувор, – западнославянского происхождения, тоже эпитетное и означало, что у его носителя была заячья губа (то есть как бы «трехгубый» – явление хоть и не слишком распространенное, но довольно хорошо известное; сравните с русскими фамилиями Трегубов, Трегубович). В современном польском языке ему соответствует слово «trо́jwargy» (польское о́ читается как русское у), которое в несколько искаженном русском произношении дает «Трувар». Кстати, в легенде, записанной К. Мармье, третий брат назван именно так: Truwar (то есть последняя гласная – а). В севернорусском, окающем наречии это имя вполне естественно превратилось в «Трувор». Более поздним переписчикам летописей уже не всем был понятен исконный смысл этого имени, поэтому некоторые из них даже заменили его на «Тривор» или «Трувол».

Советские историки, археологи, лингвисты много сил потратили на то, чтобы доказать (и небезуспешно), что норманны, якобы пришедшие на Русь с Рюриком, не оставили существенных следов ни в материальной культуре, ни в языке, ни в религии. И объясняли это тем, что, дескать, эти варяги-норманны очень быстро ассимилировались, «ославянились». Но в том-то и дело, что на Русь пришли не варяги-норманны, а варяги-русь, русы поморские: Рюрик, Синеус, Трувор пришли «с роды своими и пояша по собе всю Русь», то есть пришли со своими родственниками и соплеменниками – такими же русичами; пришли с территории, называвшейся Русской землей, к своим собратьям. Советские ученые (Т.И. Алексеева, В.В. Седов), изучавшие антропологические типы населения северо-западной Руси, пришли к заключению, что пребывание норманнов не оставило сколько-нибудь заметного следа в населении этой территории и что оно, напротив, обнаруживает антропологическое сходство со славянами балтийского ареала.

Летописец, как бы предугадывая будущие споры по поводу этнической принадлежности руси, которую братья-князья «пояша по собе» (то есть взяли с собой), рассказывая о миссионерской деятельности апостола Павла среди славян, подчеркнул: «а Словеньский язык и Рускый: одно еси». Здесь слово «язык» следует понимать даже не как «речь», а как у В. Даля – «народ, земля с одноплеменным населением своим, с одинаковою речью». Это ясно и из контекста, поскольку в цитируемом отрывке речь идет о том, что Павел «учил еси язык Словенеск» (был учителем славянского народа) и после себя оставил «Словеньску языку» (то есть славянскому народу) в качестве епископа и наместника апостола Андроника. «От него же языка и мы есмо Русь» (то есть «из того же славянского народа и мы, русь»).

Подтверждение того, что пришедшие в Новгородскую землю «варяги-русь» были славянами, а не норманнами, можно найти и в сохранившихся отрывках начала Троицкой летописи – той «харатейной» (пергаменной) рукописи, которая была найдена Н.М. Карамзиным в библиотеке Троице-Сергиевой Лавры, передана им Обществу Истории и Древностей Российских и сгорела в Московском пожаре 1812 г. В ней есть такие строки: «И придоша стареишии Рюрикъ, седе Новегороде, а другии Синеоусъ – на Беле-озере, а третии – во Изборстеи Труворъ. И от техъ прозвася Роусьская земля, а Новогородци от рода Варяжьскаго преже бо беша Словени». Из этого отрывка ясно, что пришедшие с Рюриком варяги были русскими, поэтому они и назвали землю Руси, Чюди, Словен, Кривичей и Веси Русской землей; точнее, вернули ей ее древнейшее название. И летописец уточняет, что пришлые новгордцы-варяги («от рода Варяжьскаго») и раньше были тоже такими же славянами («преже бо беша Словени»).

Таким образом, русские летописи настойчиво проводят мысль о том, что славяне и русы (варяги-русь) являются одним народом. Именно поэтому последние и не могли оставить после себя «норманнских следов» в языке, как не могли они и «ославяниться» или «обрусеть».

По вопросу о происхождении и значении слова «варяг» в разное время было высказано много различных версий. С.М. Соловьев, сличив различные толкования ученых, пришел к заключению, что «под именем варягов разумелись дружины, составленные из людей, волею или неволею покинувших свое отечество и принужденных искать счастья на морях или в странах чуждых; это название, как видно, образовалось на западе, у племен германских». В примечаниях к первому тому «Истории России с древнейших времен» он приводит целый ряд слов из западноевропейских языков, из которых, по его мнению, можно произвести слово «варяг»: «warg» (иначе «wrag») – «в Западной Европе средних веков означал изгнанника, изверженного из известного округа», «wraecca» – слово с тем же значением у англосаксов, «wargus» – в законе салическом, шведское «werg» – волк, «как разбойник между зверями» (хотя следует заметить, что «волк» по-шведски – не «werg», а «varg»), финское «waras» – разбойник, изгнанник и т. д. «Будем ли производить слово от var – воина или от славянского варяю; будем ли указывать на древанское warang – меч, – заключение будет одно, – подытоживает историк, – что варяг означал дружинника, воина по преимуществу». Правда, подобное заключение не совсем понятно: ведь «var | e» в скандинавских языках означает «товар», а древнерусское «варяти», «варяю» – «предварять, встречать».

М. Фасмер, считавший варягов однозначно выходцами из Скандинавии, рассматривал это слово как заимствованное из древнескандинавского языка, производя его из «*varingr, væringr», то есть «союзники, члены корпорации» (от «vár» – верность, порука). В.Я. Петрухин в упомянутом выше исследовании пишет, что первоначальное значение слова «варяг» – «наемник, принесший клятву верности», и производит его вслед за Фасмером так же от скандинавского «vár»; это название, по его мнению, отличало наемников от руси (княжеской дружины) и распространялось в русской традиции с XI в. на всех заморских скандинавов.

Однако далеко не все исследователи признают скандинавско-германскую этимологию этого слова. Еще Е.И. Классен отмечал, что «хотя варяги и могли принадлежать к разным народам, согласно летописи», но «слово «варяг» есть славянское». Ссылаясь на Дитмара, он пишет, что у бодричей были особенные вооруженные стражи, наблюдавшие за сохранностью товара, которых называли «варагайче» (от двух бодричских слов: «вара» – товар и «гаичь» – охранять).

Опровергает скандинавское происхождение этого слова и известный советский лингвист П.Я. Черных. Он убедительно, строго научно доказал, что этимология «варяги < væringiar» не выдерживает критики ни с семантической, ни с хронологической точки зрения. Поскольку, по норманнской теории, родиной варягов считается Швеция (точнее – восточное побережье этой страны), важно отметить, что в письменных памятниках древнешведского языка не обнаруживается именительного падежа ни единственного, ни множественного числа или какой-либо иной эквивалентной собственно шведской формы с той же основой. Это означает, что в этом языке интересующее нас слово не может быть исконным. В древнеисландском же языке слово «væringiar» впервые отмечено в саге, возникновение которой относится ко времени после 1040 г., и является переделкой среднегреческого «βαρανγοι«(наемная лейб-гвардия византийских императоров, набиравшаяся, главным образом, из скандинавов), которое никакого отношения к русскому «варяги» не имело. К тому же, корневое æ (е открытое) могло в древнерусском языке дать только h, но никак не а. ВВизантии указанное слово впервые упоминается лишь в 1034 г., на Руси же – значительно раньше, да и смысловое значение имело иное. Черных принимает точку зрения А.А. Шахматова, согласно которой слово «варяг» попало в русский язык от аваров, которые так передавали искаженное в тюркском произношении имя франков, сыгравших заметную роль в судьбе аваров, и в древней Руси означало нечто вроде «чужестранный воин (с севера или с запада), которому доверяют защиту князя, его семьи и его власти».

Есть и другие версии. Однако позволим себе предложить иную этимологию слова «варяг». Сравнительно-исторический метод языкознания приводит нас к мысли о том, что это слово уходит своими корнями в общеиндоевропейскую эпоху и имеет гораздо более древнюю историю. В санскрите, который, напомним, является одним из важнейших «опорных» языков компаративистики, «vāri» означает «вода». Поскольку это слово среднего рода, то в родительном и отложительном падежах оно дает форму «vāriṇaḥ» («vāriṇas»), то есть со звуком [n] происходит неполная прогрессивная ассимиляция, и он превращается в носовой церебрального ряда [ṇ]. В языке древних росов – iṇaḥ перешло в носовое – ѧгъ (ѧ – юс малый, обозначал славянский носовой ен , впоследствии в русском языке перешедший в я) – по аналогии с «колбѧгъ», «ятвѧгъ», отсюда: варѧгъ. Родительный падеж в санскрите приименной, обозначает отношение, принадлежность, а отложительный обозначает исходное место действия, отвечая на вопрос «откуда?» (от, из чего-то). Следовательно, русское «варяги» (от «варѧгъ») является аналогичным санскритскому «vāriṇaḥ» и изначально означало «люди от воды», «живущие около воды», «имеющие отношение к воде» и т. д. То, что это слово в русском языке не имело этнической окраски, подтверждается также и тем, что новгородцы и полочане – ближайшие к Балтийскому морю восточные славяне – для определения скандинавских народов и земель употребляли иные названия: жители Швеции назывались «свеи», Норвегии – «урмане (нурмане, мурмане)», Готланда – «готи (гъти, гтяне)», Дания называлась «Донь (Донскою землею)». Это видно из «Повести временных лет» (см. этнографическое введение и статью под 862 г.), 1-й Новгородской летописи (статьи под 1130, 1134, 1240, 1302, 1339, 1419 гг.), новгородских и смоленских договорных грамот XIIXIII вв. и других памятников. Неудивительно, что термин «варяги» закрепился за жителями побережья и островов Балтийского, Северного и Белого морей, которые издревле совершали далекие плавания по морям и рекам, занимались торговлей. Поскольку эти путешествия, тем более с ценными товарами, были далеко не безопасными, варяги должны были вооружаться, создавать дружины. Преимущественный характер и род занятий варягов породил и такие слова, как: «варяжничать» (заниматься торговлей), «товар», шведское «var|a – an, – or» (товар), древнерусское «варовати», (защищать, сохранять), чешское и словацкое «warowati» (беречь), англосаксонское «varnian» (защищать) и т. д. Но нередко варяги сами допускали грабежи и насилия, поэтому, используя игру слов, их на Западе называли «варгами» (волками; ср. шведское «varg – en, – ar» – волк). Так что славяно-русам не было нужды заимствовать слово «варяг» из скандинаво-германских или каких-либо других языков, оно исконное, славяно-русское и изначально имело смысл чисто территориальный.

Итак, варяги-русь, о которых упоминают русские летописи в связи с призванием на княжение Рюрика, Синеуса и Трувора, были этническими росами, расселившимися вдоль южного побережья Балтийского моря и частично на островах. Их история – это тоже часть истории русского народа. Причислять их к норманнам – значит совершать историческую ошибку.