…У парадного трапа остановились.
«Наручники снимите …» — Глухо попросил он, кивнув на крутой подъём и жидкие поручни.
Агент вопросительно посмотрел на шерифа.
«No !» — Отрицательно качнул головой офицер, поправил огромную шляпу, и ступил на нижнюю площадку… «Go!… Go ahead…! Follow me…!», — повелительно произнёс он, и начал подниматься первым.
— Ну… Давай Иван, давай… Нельзя, видишь…
— Пош–шёл ты !… — Огрызнулся тот, и сделал шаг…
* * *
В капитанской каюте тесно… Грузный, вспотевший шериф торжественно восседает в кресле, разглядывая присутствующих. Весь его вид говорит, что он обличён Властью «творить закон». Агент суетливо переступает с ноги на ногу под оглушительным капитанским басом:
— … А что , — раньше не могли предупредить !!??
— Извините, капитан, я сам узнал в последний момент…
— Ну и куда мне его? Куда? Я же не сразу в Мурманск !…
Мне в Германию сначала…
Агент, — польский эмигрант Станислав, достаёт из портфеля пакет документов:
— Вот… Здесь всё… Обвинение… Заключение… Постановление Окружного
Суда… Предписание… Согласование с Консульским Отделом… Паспорт…
— Почему не сообщили раньше? — Досадует капитан, нервно разглядывая неожиданного «попутчика».
Отсутствующий взгляд карих глаз… Застывшее выражение лица… Русые волосы, слипшиеся на затылке коркой, словно облитые сиропом… Бурые пятна на сильно вытертой, почти белой, джинсовой куртке с надорванным рукавом…
— Ты откуда?
— Я всё равно не вернусь в Россию…
— Откуда родом? — Раздражённо повторил кэп.
— Из Донецка… Из Горловки… Я всё равно не вернусь…
«Демченко Иван Романович…», — Прочитал помполит лицевую страницу паспорта. Поправил очки, и продолжил: «Дата рождения… Четырнадцатое июля… Шестьдесят восьмого…»
— Двадцать четыре года… Что ж ты…! Паскудник…
«Я всё равно не вернусь…» — Опять повторил он, и тоскливо посмотрел в иллюминатор…
— Вот Постановление о Депортации… — Протягивает агент капитану документ.
— А на русском, — нет? — Спрашивает тот.
— Нет… Английский и французский, — государственные языки Канады…
На русском нет… К сожалению…
Капитан расписывается, и в сердцах бросает авторучку на стол, —
«… Твою мать…!».
«Николай Васильевич, лоцман… ! Лоцман уже на борту…!» — заглядывает в каюту третий штурман.
Агент с облегчением выдыхает, украдкой глядя на часы, — неприятная, щекотливая миссия заканчивается. Были опасения, что капитан откажется. Теперь уже всё, — бумага подписана, — ответственность принята… Время рассчитали точно, — на раздумья морякам не оставили ни минуты. На лице поляка улыбка удовлетворения, — дело сделано, можно расслабиться…
…Над бухтой Малгрейва сгущаются сумерки. В вечерней тишине громогласно звучит, — «По местам стоять, со швартовых сниматься!!!…»
В свете прожекторов «Железноводск» изящно отваливает от причальной стенки…
«…Якоря к отдаче! На отдаче якорей стоять !» — разносится по верхней палубе…
Вот и всё… Прощай Канада! До встречи…
* * *
…Он не думал, что «уйдёт»… И не собирался никогда…
Остаться здесь, в Канаде , — была идея троих ребят из Тирасполя, с которыми Ванька жил в каюте.
В тот день, когда «Мурманский Берег» зашёл в Сент—Джонс, ему предложили за компанию прогуляться. Во время увольнения его и посвятили в давно созревшие планы. Собственно, пригласили его с собой лишь с одной целью, — чтобы он, вернувшись на судно, рассказал о «невозвращенцах»…
— А хочешь, — пошли с нами? — Шутя, предложил кто–то из троих.
И Ваня неожиданно согласился. Неожиданно, в первую очередь, — для самого себя. Всё это ему, не отягощенному жизнью, не обременённому никакими обязательствами, представлялось забавным приключением. Уже потом, когда следователь начал заполнять анкету, Ванька понял , — происходит что–то непоправимое. Он, вдруг, вспомнил о маме и сестрёнке в родном Донбассе… Сад и дом, в котором прожил всю жизнь. Вспомнил, как приезжал в отпуск, и взахлёб рассказывал о дальних странах разинувшим рты пацанам…
Всё это было так далеко теперь, — гораздо дальше, чем можно было себе представить… Другая планета… Другое измерение…
— Вас тоже били? —
— Что? — Не понял Иван.
— Над вами тоже издевались в рейсе? — Уточнил переводчик.
Он напрягся, припоминая краткий, но детальный «инструктаж», который провели с ним «молдаване», перед тем, как войти в здание Полицейского Управления.
«Да… Били… Часто… Каждый день…» — Начал он, и запнулся, вспомнив с каким нетерпением и надеждой ждал «Мурманский Берег», как радовался, что попал на этот современный, большой и красивый пароход.
— Продолжайте… — Бесстрастно произнёс следователь.
Иван выдохнул, и наклонил голову, чтобы не видеть глаза собеседника. Было стыдно и противно…
«… Кормили очень плохо… Иногда совсем не давали есть… Заставляли работать по двадцать часов в сутки…», — С трудом выдавливал Ванька каждую фразу.
— Какую работу вы выполняли?
— Меня заставляли работать в трюме… По десять часов… В холоде… Двадцать градусов мороза… А потом приказывали убирать туалеты… Я отказывался, и меня снова били, а потом закрывали в трюме… Чтобы не замерзнуть там, я работал… Укладывал коробки с куриными окороками, и ящики с маслом… Так я согревался… Иногда очень болела голова, и из носа шла кровь… Тогда выпускали… Давали кипяток чтобы согреться… А потом опять в трюм…
— Чем было вызвано такое отношение к вам? Почему это происходило?
— Потому, что я украинец, — Произнёс он приготовленный аргумент, с удивлением отметив, что слышит свой голос со стороны.
Ему казалось, что всё это происходит не с ним. Но задаваемые вопросы вновь и вновь возвращали в реальность, безжалостно разрезая Ванькину жизнь на недавнее прошлое и неопределённое будущее, минуя настоящее…
— Расскажите о взаимоотношениях в экипаже…
— В экипаже почти все , — русские… — Ответил Иван.
— Подробнее, пожалуйста…
«…Нас поселили в отдельную каюту…», — Продолжал он, и снова вспомнив «молдавскую инструкцию» добавил, — «…Самую плохую и холодную каюту на судне…».
— Почему?
— Потому, что мы иностранцы в России. Трое молдаван, и я… Мы жили вчетвером…
— Они тоже, как и вы, страдали от издевательств?
— Да… Над ними тоже издевались, и били…
— Что вы ещё можете добавить?
— Меня никогда не называли по имени… Обидно обзывали «хохол»… Или
«бандеровец»… Всегда задевали моё человеческое достоинство, и снова
били, если я пытался возражать…
— Вы хотите навсегда остаться в Канаде?
Обратного пути не было… Уже не было… От переживаемого унижения и позора он, вдруг, заплакал, и неумело размазывая по грязным щекам слёзы кивнул, —
«Да… Я хочу… Навсегда…».
* * *
…Канада традиционно принимает эмигрантов, дружелюбно раскрывая двери молодым, сильным и здоровым людям, способным принести пользу стране и обществу. После распада Советского Союза, «уход» среди моряков был не таким уж редким событием. Обычно «уходили» в одиночку. Реже, — вдвоём.
«Технология ухода», — всегда примерно одинакова. Пользуясь тем, что республики бывшего СССР испытывали крайне тяжёлые времена, перебежчику нужно было всего–то, — напрячь воображение и слегка усыпить совесть, чтобы красочно рассказать о пережитых ужасах и лишениях, творимых на судах под российским флагом…
А если ты относился к категории «национальные меньшинства», — то тебе гарантированно создавался режим наибольшего благоприятствования, чтобы перерезать «узы Отечества». Украинцы, белорусы, молдаване, азербайджанцы… Многие находили здесь вполне лояльный приём, и обретали «новую Родину».
Конечно же, — и русских, — среди новоявленных эмигрантов было в достатке. Поэтому, говорить о «преобладающем национальном составе» тех, кто принял решение «уйти», — нельзя…
Хотя, — безусловно, — национальность играла здесь свою заметную роль…
«Натурализация» иностранца в Канаде затягивается на несколько лет. В течение этого времени нужно пройти не одно собеседование с Эмиграционным Департаментом.
«Суд», — называют эту процедуру претенденты на Канадское гражданство. Примерно один раз в полгода ты предстаёшь перед комиссией, которая определяет ход и динамику «вхождения» в жизнь нового общества. Учитывается всё… Успехи в изучении языка, знание законов, овладение профессиями и новыми специальностями, здоровье, образ жизни, взгляды, пристрастия, слабости, и даже политические интересы.
«Промахнуться» нельзя ни в чём. Любая оплошность отбрасывает претендента от получения заветного «Вида На Жительство».
Социальные гарантии в этот период, — конечно, обеспечивают человеку достойное существование. И всё же, — бесплатно ничего не бывает…
В числе прочих соискателей «кращей доли», Ваньку отправили в северную область округа Онтарио. Здесь, в лагере среди двадцати бывших соотечественников, он должен был прожить неопределенно долгое время, работая на лесозаготовках за соразмерную и приличную, даже по канадским меркам, зарплату.
Несколько уютных комфортабельных коттеджей, мастерская, пилорама, баскетбольная площадка, почта и магазин. Условия не тепличные, но достойные и вполне подходящие для временного пребывания…
Был только один несущественный, но унизительный, на первый взгляд, «пункт», — новоявленным канадцам нельзя было отлучаться от посёлка более чем на тридцать километров.
Последующие «комиссии–суды», — снимали одно за другим временные ограничения. Но пока, — до первого «суда», — нарушать данный запрет было категорически запрещено.
Никто и не собирался ничего нарушать. Всех устраивало то, что с ними происходит. Великая, но несчастная Славянская Родина, которую корёжило и разрывало на части «не по швам», была теперь на почтительном расстоянии. Проблемы и заботы, долетавшие сюда обрывками новостных репортажей, — мало беспокоили Её бывших сыновей.
Пройдя первое, самое сильное потрясение от «ухода», тайно переживаемое многими как предательство, они были готовы теперь добросовестно работать, учиться, и ждать свой «звёздный час» на пути к полной личной Свободе в одной из самых свободных стран мира…
* * *
… Мать не дожила до сорока пяти всего четыре дня. Было видно, что сестра несколько раз начинала и прерывала письмо. Менялся почерк, толщина, высота и наклон букв. А последняя страница была написана другим, — зелёным цветом…
«… Ванечка, братик мой родной, ты не волнуйся за меня. А в школу теперь не пойду. И хотела забрать документы, а не отдали. Закончу курсы, и буду надомно шить. Но только заплатить нужно наперёд. И машинку швейную. Ну я найду денег, а потом верну как заработаю. А так всё хорошо у меня. Первое время было страшно одной. А теперь ничего. Уже привыкла. А на сороковины тётя Таня соседка обещала помочь и продуктами, и по дому тоже. И котика мне дала своего, чтобы не скучно. Но он всё время убегает. И она снова его приносит опять. Чтобы привык. Но наверно не привыкнет…
… Ванечка, а помнишь, как мама пела «Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная, вiдно хочь голки збирай. Виiди коханая, працею зморена хочь на хвилиночку в гаi…» А что вспомнила я про то? Сегодня кино было. Она так любила это кино. Ты помнишь? «В бой идут одни старики». И там лётчик один пел её. Мама плакала всегда под эту песню. И я расплакалась…
…Она каждый раз вспоминала про тебя Ванечка. Но сказала что если ты так решил, то значит так будет лучше, и тебе и нам тогда. И сказала ещё, что в Канаде и украинцев много живут, и западенцев, и с казачества тоже. Ванечка целую тебя и обнимаю. Ты отпиши ответ мне как сможешь скоро. Сильно скучаю за тобой, Ваня.
Твоя сестрёнка Галка…»
…Он снова налил и выпил…
Синий шведский «Абсолют», тройной очистки и экологически безвредный, совсем не брал. Ванька сел напротив окна, и положил голову на кулаки. Огромные, красные кленовые листья, как пальцы, налитые кровью, светились розовыми прожилками на июньском солнце. Совсем не такие клёны, совсем не такие листья… Совсем другая жизнь. Уже не чужая, и не чуждая. Но, за это короткое время, так и не ставшая близкой и понятной. Думать не хотелось… Совсем… И смысл происходящего, казалось, притупился… потерялся…
…«О–о–о! Да мы гуля–я–я-м !», — сосед по комнате, — толстяк и коротышка Абульфас вошёл, и шумно хлопнул дверью…
— Что за праздник у нас? — Спросил он оживлённо.
— Поминки… — Не поднимая головы, ответил Иван.
— А кого хороним? — Прозвучало так же весело.
— Мать…
«Вай — вах… Так ты теперь сиротка ?» — продолжал Абу фальцетом.
— Сестра… Сестра осталась… В Горловке… Одна…
— Скока годиков?
— Семнадцать… Осенью будет семнадцать…
Абулик, не спрашивая, по–хозяйски налил себе из бутылки, —
«Какие бедные поминки… Совсем–совсем плохой стол у тебя! Где закуска? Где сервелат и паштет? Скупердяй ты, Ваня!.. Ой, и жадный… Твоя мама рассердилась бы на тебя…! И я сержусь… Плохо гуляешь! И меня обижаешь…!»
— А как отсюда выслать деньги? — Спросил он, не слыша издевательских упрёков…
— Зачем? Зачем ей деньги ? — Сморщился от выпитой водки толстяк, и раскисшей тушей, с блаженством рухнул на диван.
— Сестра …
— Глу–упый ты Ваня. У неё своя жизнь, а у тебя — своя.
И потом, — взрослая девочка… С длинными ножками…
С беленькой попкой… Не пропадёт…
— Что? — Очнулся Иван.
— Ничего… А что такое?
— Закрой рот…
— Ой — ой !! Только не надо, Ваня, ладно ?… Знаю я хохлушек!
Слабы на передок… Пробовал в «Красных» в Германии, и Голландии…
А сколько их в Польше? Забыл? Вспомни! И твоя тоже…
Захочет, — заработает … Я зна–а–аю!
Смысл услышанного дошёл, достал, и обжёг захмелевший мозг как электрошоком. Он отпрянул от окна, медленно повернулся, и с ненавистью посмотрел в расплывшееся на подушке лицо …
«Что ты сказал? Что ты сказал, сука…» — Прохрипел Ванька, взявшись за горлышко пустой бутылки, и шагнул вперёд…
* * *
…Грузовик остановился всего в нескольких метрах от внезапно появившегося в свете фар человека. Пожилой, опытный водитель среагировал мгновенно, но из кабины вышел не сразу, мысленно заново переживая происшедшее, и приходя в себя несколько минут. Затем открыл дверь, и спрыгнул с высокой подножки…
— Bullshit !!! Are you crazy?
— Торонто… Торонто… — Повторял пьяный незнакомец, держась за
хромированный бампер.
— Do you proceed to Toronto? — Переспросил шофер, заметив кровь на руках и куртке странного путешественника.
— Торонто… Батя… Торонто… — Кивнул тот в ответ.
Канадец безошибочно понял кто перед ним, и торопливо пригласил жестом, — «Okay! Okay! Come! Come here !»
Машина легко тронулась с места, и быстро набрала скорость…
— Long way… You can sleep…
— Да–да, отец… Слип… Я только немножко… Мамка…
Понимаешь… Мазе… Май мазе… Нету больше…
— Don´t mention… Understood! Toronto! — Кивал водитель, подозрительно рассматривая незнакомца.
— Да–да… Торонто… Отец… Мани… Деньги… Сестре… На учёбу…
Стадинг… И швейную машинку… Ей надо… Ниид… Понимаешь…?
Ни хрена ты не понимаешь…
Парень достал упругую пачку стодолларовых банкнот, и показал её окровавленной рукой, —
— Вот… Я заработал… Мани… Отец… Сестре…
— Oh! Chizzes… Chizzes Christ! — Приходя в тихий ужас, пробормотал тот.
«Всё, Галка… Всё нормально… Ты только не плачь…», — прошептал Иван, и безвольно уронил голову, теряя силы и последние проблески сознания.
Убедившись, что случайный пассажир уснул, законопослушный гражданин своей страны переключил радиостанцию на нужную частоту вызова, затем ещё раз с опаской посмотрел на спящего, и произнёс в эфир:
— Police… Police Ontario! Police Ontario…!
… This is Josh Hancock driver calling…
* * *
— Вообще то , — это лазарет… — Распахнул я дверь его нового временного жилища.
Он переступил комингс, и остановился…
«Проходи, проходи… Здесь всё есть, — и гальюн, и ванная, и шикарная кровать на кронштейнах, — две степени свободы !» — Я качнул высокое громоздкое сооружение, и оно жалобно заскрипело откуда то снизу.
Иван подошёл к иллюминатору, и посмотрел на проплывающий мимо берег… Совсем близко…
— Малгрейв… Что такое Малгрейв? — Спросил он.
— Не знаю, — Пожал я плечами.
— Могила Мула…
Повернулся, и заметно нервничая, повторил, —
— Могила Мула… Дословный перевод…
— Странное название для города… Больше подходит для кладбища…
Он промолчал, показывая, что разговор закончен…
— Ну ладно… Располагайся… Если что нужно, — говори мне. Моя каюта, — палубой ниже. Меня зовут Олег. Я второй помощник. Приходи в гости. Две недели до Бремерхаффена. А потом, — неделя до Мурманска… Привыкай. Осваивайся. И не вешай нос, — всякое бывает… Хотя, конечно, если честно, — тебе не позавидуешь…
Парень снова посмотрел в иллюминатор, прислонился лбом к стеклу, и закрыл глаза, дав понять, что хочет остаться один…
…Пять шагов по коридору…
Прямо, и сразу налево, — дверь….
…Удар ладони, — и штормовые задрайки разведены. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы выбежать на шлюпочную палубу…
Он подскочил к краю борта, ловко перемахнул через релинги, и лихорадочно обернулся… Убедившись, что за спиной никого нет, глубоко вдохнул, и шагнул в чёрную бездну…
Осенняя тёмная вода ласково и мягко, как сына, приняла его, и сомкнулась над головой, радостно салютуя миллионами солёных брызг…
* * *
…«Сергей Коршунов» уже второй месяц стоял под арестом в Новой Шотландии … В середине девяностых Россия продолжала мучительно, ценой страшных потерь и ошибок, выходить из затяжного кризиса. Проблемы Отечества настигали нас повсюду. Здесь, — на канадской земле, мы пытались решать их самостоятельно. Получалось, если честно, — не очень…
…«Старшему помощнику пройти в каюту капитана !», — прозвучало по судовому циркуляру.
— Олег Вадимыч, познакомься, — кивнул мастер, представляя мне пожилого человека.
— Здравствуйте…
— Добрый день… Берестов… Вениамин Львович , — Улыбнулся он, и
протянул ладонь для рукопожатия.
Бывший сотрудник «СовМорФрахта», а ныне, — добропорядочный канадский гражданин, выглядел вполне респектабельно и сыто. На причале поблёскивал боками роскошный «Oldsmobil», а на лощёном лице его хозяина, здесь, — в капитанской каюте, была заметна умиротворённость, и барская снисходительность. По всему было видно, что он очень доволен собой, и своей жизнью…
«Вениамин Львович, пользуясь старыми связями, хочет помочь руководству компании в нашем освобождении из–под ареста…», — пояснил капитан.
«Да — да…» — Подхватил тот оживившись, — «Но я хотел познакомиться с вами не по этому…»
— Слушаю вас …
Он прищурил взгляд, и спросил, —
— Скажите, Олег, вы были в девяносто втором в составе экипажа капитана
Димитрова?
— Да… На «Железноводске»…
Я был вторым помощником у Николая Васильевича… А что?
Берестов, глядя с упрёком, осуждающе покачал головой, —
— Я готовил служебную записку на лишение Димитрова капитанского звания… И экспертное заключение…
— Как? Так это вы?
«А что вы удивляетесь, молодой человек !?» — Он профессионально налил металлом голос, поднялся с кресла, и продолжал менторским тоном, —
— Димитров покинул место падения человека за борт, прекрасно осознавая свои действия, и их дальнейшие последствия для себя!
— После кабинетных разбирательств, и лишения диплома, у Николая
Васильевича был инсульт…
— Он нарушил Кодекс Торгового Мореплавания СССР! —
Оборвал он меня, чеканя фразы, и нервно понизив голос до шепота, добавил:
— Вы это понимаете ?!
Респектабельность и лоск слетели с его лица. Передо мной стоял чинуша, с белёсыми поросячьими ресницами… Благополучный, упитанный, казённый, всегда правый во всём, и непереносимо отвратительный в этой своей всегдашней правоте…
Тщательно подбирая слова, я попытался донести до его вспотевшего розового лба то, как «созревало» капитанское решение:
«…Стеснённые условия плавания… Мелководье… Течение… Сумерки… Мы объявили тревогу, но не могли долго находиться на фарватере… С якоря сорвало… На борту было шестьдесят человек… Именно поэтому капитан не стал рисковать судном и экипажем… Мы доложили Береговой Охране, указав предполагаемое место падения… И только получив их разрешение, покинули бухту…»
— Да–а–а… Ладно! — Неожиданно успокоился Берестов, вспомнив, что он теперь частное лицо, и к тому же иностранный гражданин, имеющий к флотским проблемам прошлого весьма условное отношение.
Так же быстро выйдя из роли высокопоставленного советского чиновника, как и войдя в неё, он весело спросил:
— А вы, кстати, знаете судьбу «вашего» репатрианта?
— Демченко… Демченко Иван, — вспомнил я имя.
— Может быть и так… Не знаком…
— И как же его судьба? — С надеждой спросил я.
Вениамин Львович усмехнулся, и нежно взглянул на украшенное дорогими часами запястье, —
— Судьба «не получилась»… И не должна была…
— Опять депортировали?
— Ну что вы, Олег! Это было бы уже слишком!
— Он всё же остался в Канаде?
Берестов улыбнулся, и театрально закивал:
«Остался–остался… Через неделю течением вынесло на камни, а тело обнаружил патрульный катер. Вы же разрубили его винтом почти пополам! От плеча до пояса… И перемололи, как на мясорубке…»
«…У нас насадка… Винт… С поворотной насадкой…» — отрешённо пробормотал я, с ужасом представив на мгновение, — что произошло с Иваном под корпусом «Железноводска» тем страшным вечером.
— Вот — вот! — Кивнул Берестов, — И я говорю… Были проблемы
с экспертизой и опознанием. Там же, в Малгрейве и похоронили…
На тюремном кладбище… Могила с номером, — без имени…
— Почему без имени?
— Почему–почему? Голову то , — так и не нашли–и–и !…
«Да и зачем голова? Если мозгов в ней нет», —
Добавил он, наслаждаясь изречённой мудростью, и тем впечатлением, которое произвёл своим рассказом.
Потрясённый услышанным, и циничной лёгкостью собеседника, я промолчал…
— Запомните, Олег… Ведь, вы ещё совсем молодой человек. Так всегда
бывает в жизни. Умного Судьба ведёт, а глупого , — тащит на аркане…
— Да, Вениамин Львович… К тому же, — умные живут на тёплом берегу,
и катаются на кабриолетах… А мы в море, — на чём живём, на том и
катаемся… Вовремя спрыгивайте… А то и вас «прокатим»…!
— Что-о …? Да вы…! Хам…! — Взвизгнул он …
* * *
«…Разворачивай !» — Скомандовал боцман.
Они развернули на палубе простынь…
— Растягивайте… И скобы …! А то сдует нахрен !…
«Трёхтонками» придавили углы полотна… Угрюмо стояли под холодным мартовским ветром, и молча смотрели… Почти все здесь… Кроме вахты…
В полной тишине, двое молодых принесли малярный валик на длинной ручке, и ведро с краской…
— Начинай …!
…Ветер поднимал свободные края простыни, и она, надуваясь снизу, хлопала по деревянному настилу… Как живая… Корчась от боли… Бросили на середину ещё одну скобу…
Через двадцать минут всё было готово…
— Поднимай…! Понесли …
* * *
Закат подсвечивает золотом складки облаков. Ещё повсюду снег… Холодно, но запах весны и надежды уже ощутимо пронизывает воздух…
…Вечером на причале людно…
Оживление и смех… Вспышки тут и там …
…Фото на память, — на фоне обмятого борта с растянутой на нём простынёй, где свинцовым суриком, метровыми, потёкшими буквами коряво выведено:
«NO- WATER! NO- FOOD! NO‑MONEY! HELP !»
— Sun… ! Calvert… Sunset…! —
Грациозно позирует под надписью девушка, обращаясь к своему кавалеру с фотоаппаратом в руках… И смеясь показывает на горизонт…
Несомненно…
Если в кадр попадёт вечернее солнце, — будет значительно красивее…
(Малгрейв — Гамбург — Мурманск)