#img_4.jpg

#img_5.jpg

 

I

Дежурный райотдела милиции лейтенант Василий Рябчиков сидел за столом в комнате, разгороженной надвое деревянным барьером, и мечтательно глядел в раскрытое окно. Стрелки настенных часов показывали половину двенадцатого ночи... На дворе благоухал май. Вася, наслаждаясь, полной грудью вдыхал сладковатый запах цветущих акаций и терпкий, щемящий ноздри, дух буйной, сочной зелени. Кожей лица и открытой шеи он явственно ощущал прикосновение влажного воздуха, который приносил порывистый ветерок с глубокого канала, текущего по ту сторону широченной улицы.

— Весна! — задумчиво, с тихой улыбкой произнес Рябчиков, а в мыслях возникла волнующая картина... Угол дома и окно, большое светлое со снежно-белыми занавесками. Около стены среди цветущих вишен стоит девушка, опершись сложенными назад руками о ствол дерева. Глаза у нее синие, как ультрамарин. Стоит девушка, улыбается, и вдруг звенит ее голосок, точно серебряный колокольчик: «Здравствуй, Вася!»

Это была Васина мечта, которую он лелеял, дополняя всякий раз новыми деталями привычную картину. Вот и сейчас Рябчиков проложил длинную дорожку из красного кирпича от ног девушки до калитки в решетчатом палисаднике, а за калиткой представил себя: стройного жгучего брюнета в ловко сидящей парадной форме.

Вася не был брюнетом, он был самым настоящим шатеном с лицом, простым и добрым, в плечах довольно широким. Но ему почему-то всякий раз казалось, что черные с отливом волосы и некоторая сухощавость в фигуре сделали бы его куда симпатичнее и удачливее в любви. И тогда, наверное, девушка с синими глазами превратилась бы из мечты в действительность.

Вася вздохнул, придвинул к себе папку с делами. Телефонный звонок заставил его потянуться к трубке:

— Дежурный райотдела милиции, лейтенант Рябчиков слушает!

По мере того, что говорили на противоположном конце провода, лицо его из просто внимательного сделалось тревожным, брови сошлись на переносице.

— Сейчас выезжаем! — бросил он коротко и, не кладя трубку, а лишь нажав на рычажок отбоя, стал набирать номер телефона начальника отделения уголовного розыска.

— Петр Петрович, вы у себя? — спросил он уважительно и громко. — Произошло убийство!

Крикнув дежурного милиционера, бросив коротко: «Я сейчас!», Вася чуть ли не бегом взлетел на второй этаж. Запыхавшись, отворил дверь кабинета капитана Сенявского. Заговорил с ходу:

— Звонили из скорой помощи. Полчаса назад на улице Мира подобрали человека с ножевым ранением. Не приходя в сознание, он скончался на операционном столе.

Капитан встал. Собрав бумаги со стола и заперев их в сейф, он закурил папиросу, положил спичку в пепельницу и только тогда сказал:

— Едем!

Вася посмотрел на Сенявского с восхищением. Он поражался его выдержке, уменью вести себя в любой обстановке всегда спокойно, неторопливо, вдумчиво. Произошло убийство, чрезвычайное происшествие! С этой минуты огромная ответственность легла на плечи начальника отделения уголовного розыска. Теперь от него, от его умения, опыта и подчиненных капитану сотрудников, зависело, как можно скорее найти убийцу, изолировать от общества. Как же тут не взволноваться, не вздрогнуть точно от удара, не ринуться в тот же миг к дежурной машине?!

Петр Петрович шел по коридору широкими шагами, и, казалось, не торопился. Но это только казалось: Василий еле поспевал за ним, учащенно дыша, лихорадочно возбужденный предстоящим участием в деле.

Рябчиков начал службу в этом райотделе месяц назад. Мечтательный по натуре, живой, непоседливый, он попросил направить его в отделение уголовного розыска. Начальник отдела, чуть улыбнувшись, сказал:

— Сначала докажите, на что вы способны. Капитан Сенявский подбирает сотрудников сам.

Майор больше не добавил ни слова, но Василию и без того было ясно: стать оперативником нелегко. Предстоит сдать трудный экзамен, труднее любого из тех, что сдавал недавно на четверки и пятерки в школе милиции.

Рябчиков поначалу вспыхнул от обиды, получив назначение инспектором в детскую комнату. «Возись с сопляками, да с малолетними хулиганами, — возмутился он. — Так никогда с настоящим преступником не встретишься. Одно название, что офицер милиции».

Но прошедшие четыре недели оказались настолько заполненными интересными и сложными делами, что Вася буквально с головой ушел в работу. Он толково и быстро выполнил несколько поручений капитана Сенявского, связанных с раскрытием ряда грабежей, совершенных рецидивистами, но их соучастниками оказались юнцы из того района, который обслуживал Рябчиков.

Теперь при встречах капитан не только приветствовал лейтенанта, аккуратно и четко беря под козырек, но и здоровался за руку, спрашивая с улыбкой:

— Как дела, педагог?

Вася на это отвечал бодрым голосом, что все хорошо, а сам с трепетом в сердце ждал: вот сейчас Сенявский предложит: «Пиши рапорт о переводе в мое отделение».

Но нет, капитан только еще раз пожимал руку и уже на ходу произносил:

— Ну, вот и отлично. Я за вас рад.

Сегодня Рябчикову чертовски повезло. Без сомнения, капитан лично поведет дело об убийстве. И с первой минуты его помощником становится дежурный офицер. Нет, все-таки здорово получилось, что по графику дежурит он, Василий Рябчиков!

Зеленый «газик» помчался в сторону центральной больницы, куда доставили убитого человека. Капитан продолжал курить, пригнувшись от ветра за стеклом кабины и натянув поглубже фуражку, Вася плотно сидел сзади, бросая быстрые взгляды по сторонам, узнавал знакомые здания, отмечая мысленно: «Еще три... две... одна трамвайная остановка, и будем около больницы».

Молодой врач провел офицеров в операционную, включил яркий свет. Сенявский и Рябчиков увидели на столе обнаженное тело парня лет двадцати пяти. Лицо его застыло в предсмертной гримасе. А на загорелом теле, под левым соском рваный прокол, окаймленный черными сгустками крови, переходящими ниже в светлые неровные потеки.

Врач объяснил, что причиной смерти послужил ножевой удар в предсердечную область. Вскрытия еще не делали, сейчас труп отправят в морг, а утром судебно-медицинский эксперт даст заключение. Доктор рассказал также, что возвращаясь в машине «Скорая помощь» с очередного вызова, он заметил на трамвайной остановке, напротив кинотеатра «Звезда», лежащего человека. Было десять минут двенадцатого: врач перед этим взглянул на циферблат часов в кабине, тревожась, что опаздывает на вызов, переданный ему по радиотелефону.

Последний сеанс в кинотеатре только что начался, и двери были закрыты: ни кассира, ни контролера не видно. На остановке тоже не было никого. Раненый хрипел, обливаясь кровью. Рубашки на нем не было, только майка и брюки, на ногах тапочки. Врач, медсестра и шофер положили пострадавшего на носилках в ЗИМ. Прошло не больше десяти минут, как парня переложили на операционный стол. Но он уже не дышал. Уколы не помогли, наступила смерть.

— Я не поехал на вызов, меня заменил другой врач. Я решил дождаться вас, — закончил врач устало.

— Вы правильно поступили, — одобрил капитан. — Санитарка и шофер тоже здесь?

— Нет, но они должны скоро подъехать.

— Василий Ильич! — капитан повернулся к Рябчикову. — Осмотрите вещи убитого, дождитесь сестру и водителя. Допросите свидетелей... Доктор, вы поедете со мной.

Вася встрепенулся, ему хотелось поехать вместе с капитаном. Но, перехватив тревожный взгляд Петра Петровича, который тот бросил на часы, Рябчиков понял, «Сенявский хочет попасть на место убийства до окончания киносеанса. А шофера и медсестру надо допросить как только они появятся, иначе из их памяти ускользнут все те мелкие детали, которые так важны в процессе розыска».

Врач с готовностью согласился.

Газик резко рванулся от ярко освещенного подъезда и через несколько секунд скрылся в глубине улицы. Рябчиков вернулся в приемный покой.

Ему принесли одежду убитого: поношенные серые бумажные брюки, голубую майку, испачканную в крови и стоптанные домашние тапочки. Лейтенант проверил содержимое карманов: носовой платок, бумажный рубль и тридцать шесть копеек мелочью, смятая пустая пачка сигарет. Все! Документов не оказалось.

Сложив вещи и завернув их в газету, Вася обратился к диспетчеру:

— Шофер и санитарка еще не прибыли?

— Сейчас будут! — с готовностью ответила диспетчер. — Я сообщила им по телефону, они сказали, что уже едут, везут больного.

Показания этих двух свидетелей ничем не отличались от рассказа первого. Несмотря на это, Вася дословно записал все, что они видели, попросил расписаться. Через полчаса вернулся врач, Рябчиков спросил:

— Успели?

— Да, но толку по-моему никакого. Лужа крови, ни одного ясного следа, ничего существенного.

Забрав с собой одежду, свернув в трубку заполненные протоколы, Рябчиков поехал в райотдел. Сенявский ждал его, сидя в «дежурке» и задумчиво рисуя на листе бумаги какие-то квадраты, прямые и ломанные линии.

Положив карандаш, он кивнул Васе — «Садись».

— Я сообщил об убийстве в городское управление. Дежурный соединил меня с комиссаром, тот поинтересовался, не нужна ли помощь. От помощи отказался, ответил, что постараемся сами справиться в трехдневный срок. По распоряжению начальника райотдела вы включены в группу розыска. Возглавляю группу я.

Петр Петрович проследил за выражением лица лейтенанта. Увидев благодарную улыбку и сияющий блеск глаз Рябчикова, удовлетворенно кивнул:

— Дело трудное, не скрою. Улик никаких, личность погибшего не установлена. Но найти убийцу надо, причем, за очень короткий срок, за 72 часа. Предлагайте свою версию.

Вася даже вспотел от волнения. Но, взяв себя в руки, сосредоточившись на случившемся, заговорил, вначале неуверенно, потом все тверже:

— Думаю, что завтра нам станут известны фамилия и место жительства погибшего. Родственники обратятся или в милицию или в больницу. Если же этого не случится, тогда необходимо самим установить, кто этот человек. Судя по тому, как он одет, считаю: он живет поблизости от кинотеатра и вышел на трамвайную остановку, чтобы купить, например, папиросы. Надо обойти все ближайшие улицы и узнать у жителей, кто из соседей не пришел этой ночью домой.

— Согласен! — остановил Рябчикова капитан. — Версия подходящая, детали продумаем утром на совещании.

Он поднялся, высокий и широкоплечий, чуть сутулящийся, надел фуражку.

— Я — к себе, прилягу до утра на диване. Домой нет смысла ехать, скоро рассвет. — Петр Петрович пошел к двери. Остановился: — В восемь тридцать жду вас у себя.

 

II

Совещание было коротким. Сенявский сидел за своим столом свежий и выбритый, точно не спал здесь же на диване, а провел ночь дома в мягкой постели, да еще утром принял ванну. То, что капитан побрит, не удивило Василия — Сенявский держал в ящике стола электробритву «Харьков». А вот то, что он в любое время дня и ночи всегда подтянут и выглядит бодрым, полным сил, поражало Рябчикова до глубины души. «Неужели он никогда не чувствует усталости? — думал Вася, уважительно глядя на холодное, бесстрастное лицо Петра Петровича. — Или это тренировка нервов, умение заставить всего себя отдаваться делу, любить свою работу так, как никто другой?»

Петр Петрович спросил у Рябчикова:

— Звонка из больницы не было?

Вася отрицательно мотнул головой. Сенявский перевел взгляд на старшего лейтенанта Агзама Ходжаева, своего помощника по отделению. Тот, прищурив глаза, молчал, что-то обдумывая. Потом сказал:

— Времени терять нельзя, родственники могут и не хватиться убитого. Надо начинать розыск.

Дружинники уже были оповещены. Их разбили на пять групп, две из которых возглавили Ходжаев и Рябчиков. Район, прилегающий к кинотеатру, разделили на пять участков. Васе досталась улица Мира и шесть переулков, выходящих на нее. Поставив последнюю точку на плане, Сенявский взглянул на часы: пятнадцать десятого. «Приступайте! — он затушил папиросу. — Меня вызывает начальник райотдела».

Василий с двумя дружинниками постучались в ворота дома № 1. Открыла старуха. Кланяясь, бормоча приветствия по-узбекски, пригласила офицера и парней в штатском зайти во двор. На вопросы отвечала путанно, трясла отрицательно головой, то и дело восклицая, что ее сын инженер и плохого никогда не позволит.

— Успокойтесь, мамаша, — остановил ее Вася. — Скажите, у вас никто этой ночью не пропадал, все спали дома?

— Йуқ, йуқ! — старуха замахала руками и даже побледнела от испуга. — Ҳаммаси уйда эди, ҳозир бўлса ишда.

— Пойдемте, товарищ лейтенант, — сказал с досадой студент-дружинник Махкам Иноятов. — Надо к соседям зайти, может кто помоложе будет.

Рябчиков и сам видел, что много от старухи не узнаешь. Второй студент Хикмат Разыков молча стоял в стороне, с нетерпением ожидая, когда можно будет двинуться дальше.

Во втором доме никто не отозвался на стук. Напротив стояло трехэтажное здание, во дворе которого слышались звонкие детские голоса. Двор зарос зеленью, к подъездам вели асфальтированные дорожки, обрамленные клумбами с цветами. Три подъезда. «Я — в крайний, ты, Махкам, — в средний, а Хикмат — сюда! — распорядился Рябчиков. — Начинаем с верхнего этажа».

В первой квартире, куда позвонил Рябчиков, кто-то долго возился за дверью, сопел и, видимо, пытался разглядеть пришельца в замочную скважину. Потом сказал недовольным детским басом:

— А мамка с папой на работу ушли!

— Ну тогда извини, брат. У вас все в порядке?

— Все, — ответил бас, и вдруг повторил, но уже с оживлением, разглядев милицейский мундир. — В порядке, товарищ милиционер!

Так, час за часом, сходясь и расходясь, беседуя с хозяевами, с кем по минуте, а с кем по десять, Рябчиков и двое дружинников продвигались по улице Мира. Уже вечерело, когда Вася, выйдя из очередного дома, столкнулся чуть ли не носом к носу с синим милицейским газиком. Шофер, резко затормозив, перегнулся в сторону Рябчикова:

— Товарищ лейтенант, вас вызывает капитан Сенявский.

Войдя в кабинет начальника отделения уголовного розыска, Рябчиков спросил с нетерпением:

— Звонили из больницы, Петр Петрович?

— Нет! Агзам Ходжаевич адрес разыскал.

Вася с уважительной завистью посмотрел на старшего лейтенанта. Надо же, выбрал, казалось, самый бесперспективный участок; кругом магазины, учреждения и только почти за километр от кинотеатра длинная улица с частными домами. И именно там нашел. Вот что значит профессиональное чутье, намеченный глаз старого оперативника. Как-никак, десять лет работает старший лейтенант в органах милиции. Да, многому можно поучиться у таких людей, как Ходжаев и Сенявский.

Ходжаев методично ощупывал двор за двором и скоро почувствовал, что напал на след. Дружинники из его группы обследовали большой общий двор, а он постучал напротив в резную калитку.

— Кто там? — спросил звонкий женский голос. Калитка отворилась, и старший лейтенант увидел женщину-узбечку лет тридцати с милым, очень симпатичным лицом.

— Вы новый участковый?

— Разрешите войти? — Ходжаев шагнул во двор, женщина чуть отодвинулась, пропустив его. Захлопнула калитку.

— Прошу вас на веранду, — сказала она приветливо, сама пошла впереди. — Сейчас приготовлю чай.

— Благодарю вас, присядьте на минуту.

В разговоре выяснилось, что хозяйка дома, школьная учительница, очень любит свою работу. Муж — преподаватель института, младший сынишка ходит в детский сад, дочка занимается в школе, а после уроков остается в группе продленного дня. Живут дружно, в доме полный достаток.

Ходжаев слушал женщину внимательно, не перебивая. Потом, задавая вопрос за вопросом, он подошел к тому основному, что его интересовало.

Когда старший лейтенант спросил, знает ли она молодого узбека лет двадцати пяти с курчавыми волосами и шрамом над бровью, женщина ответила:

— Это, наверное, Курбан Алиев! Ну, конечно, он! Живет в тупике, тут за углом. Неужели что-нибудь натворил? — она вздохнула. — Так и знала, добром он не кончит.

— Разве? — спросил Ходжаев, стараясь казаться равнодушным, а на самом деле очень заинтересованный восклицанием собеседницы.

— О, вы еще спрашиваете? Такой молодой, а пьет чуть ли не каждый день. Дома скандалы устраивает, на всю улицу слышно. — Хозяйка нахмурилась. — Курбан свою молодую жену бьет, а старик-отец ничего с ним поделать не может. Совсем на него рукой махнул.

Она рассказала обо всем, что знала. Провожая офицера до калитки, женщина доверительно спросила:

— С ним что-нибудь случилось?

— Я хотел побеседовать с Алиевым, — ответил Ходжаев, — предупредить его, чтобы он вел себя скромнее.

— Давно пора! — она произнесла эту фразу торопливо, явно волнуясь. — Помогите им! Сердце кровью обливается, когда видишь, как страдают жена Курбана и его отец, всеми уважаемый человек в нашей махалля.

В тупике без названия, представляющим как бы ответвление улицы Учкурганской, дом Алиевых значился под номером 154. Ходжаева встретил седобородый старик, в черно-белой тюбетейке на наголо выбритом загорелом черепе.

Старик вежливо поздоровался с офицером, приложив руку к сердцу. Назвал себя:

— Махмуд Алиев, пенсионер.

На пороге дома показалась молоденькая женщина в пестром платье с малышом на руках.

— Жена моего сына, Саноат, — Махмуд-ата повернулся к невестке, произнес ласково: — Дочка, приготовь дастархан, угости гостя чаем.

Агзам Ходжаев молча опустился на покрытое одеялом сури. Он сердцем почувствовал, что убитый — сын старика. Но как сказать об этом отцу, поведать ему о гибели родного человека!

Отец тяжко вздохнул. Зажав в кулак бороду, он опустил глаза, заговорил глухо:

— Да! — старик с удивлением взглянул на офицера, и тут же лицо его заострилось. — С ним что-нибудь случилось?

Не отвечая на вопрос аксакала, Ходжаев спросил снова:

— Курбан ночевал сегодня дома?

Услышав в ответ «не ночевал», он потребовал рассказать все, что делал Курбан вчера и когда ушел из дома. Отец тяжко вздохнул. Зажав в кулак бороду, он опустил глаза, заговорил глухо:

— Курбан в последнее время сильно стал пить. Когда после армии пришел, золотой был парень; женился, с женой жил дружно. На завод поступил, хорошо зарабатывал, о нем даже в газете писали. А потом друга себе завел. Семеном зовут, высокий, худой, где работает — не знаю. Раз пять у нас бывал, все время пьяный, и еще вместе с Курбаном дома пили.

Гость — святой человек, гостя из дома не выгонишь. Со слезами на глазах подавала закуски Саноат пьяным вдребезги Курбану и Семену. А те сквернословили, бахвалились, что могут пить, как «сапожники», судачили о какой-то Машке. Семен подливал водку Курбану, а сам, глядя масляными глазами на жену друга, хватал ее то за кисть руки, то за локоть. Все видел и слышал старый отец, но сдерживал себя, дожидаясь, когда гость, наконец, уйдет.

И когда Семен уходил, отец пытался убедить Курбана, что его друг нехороший человек. Курбан бесился, площадно ругался, а когда Саноат пожаловалась, что Семен ведет себя непристойно, то чуть не задохся от пьяной ярости, обвинив во всем жену: она-де сама развратница, сама глядит на друга двусмысленно. Курбан бросился с кулаками на жену, отец закричал, пытался остановить сына, но, отброшенный к стене дома, упал на землю, больно ударившись головой.

Часто Курбан домой возвращался чуть ли не ползком. Говорит, что его Семен угощает. А в получку он вроде бы ему долги выплачивает, чуть ли не всю зарплату в пивной оставляет. Нередко дома не ночует, где бывает, не говорит. Вот и вчера, пришли вместе с Семеном уже выпившие. Сели за дастархан, еще бутылку водки осушили. Семен опять, осклабившись, стал глядеть на Саноат, обнаглел до того, что схватил женщину за грудь. Не выдержала она, закричала.

— Что вы делаете, оставьте меня! Курбан, как ты позволяешь, чтобы над твоей женой надругались!

Курбан вместо того, чтобы Семена проучить, жену побил. Хрипел, за косы дергал, на одеяло свалил и ногой несколько раз ударил. А потом, как был в майке выскочил на улицу, догонять Семена, просить у него прощения за то, что друга жена обидела. Выскочил, и не вернулся. Дома не ночевал и днем не приходил. Может быть, скоро вернется: ему сегодня во вторую смену на работу идти.

Обо всем рассказал старик, ничего не утаил. И хотя стыдно о таком людям говорить, но раз уж милиция сыном заинтересовалась, пусть офицер знает, может поможет.

Тяжело вздохнул Агзам Ходжаев, потер пальцами бугристый лоб:

— У вас есть фотография сына?

Убедившись, что убитый и человек на фотокарточке, которую принесла Саноат, одно и то же лицо, старший лейтенант сказал:

— Курбан Алиев в больнице. Вам Махмуд-ата надо со мной поехать.

— А вы оставайтесь, — старший лейтенант повернулся к Саноат, глядевшей на него вопросительно, с тревогой. — С ребенком ехать не стоит.

Женщина не посмела ослушаться, хотя всем сердцем рвалась туда, где лежит сейчас ее Курбан. Ее любимый муж и отец маленького сына! Она забыла обо всем плохом: о пьянках, о диких скандалах; сейчас, когда Курбан в беде, он был снова ей дорог, снова любим, как прежде.

Когда Ходжаев вернулся, сходив к ближайшему телефону-автомату, чтобы вызвать машину, Махмуд-ата уже стоял в ожидании, в сером длинном халате и узелком с фруктами для больного сына.

— Этого не нужно, — произнес как можно мягче Агзам Ходжаев, взяв узелок из рук старика и положив на сури. — Пошли, машина сейчас подойдет.

По дороге старший лейтенант сказал Алиеву, что его сын убит. Охнул аксакал, схватился за сердце и застонал:

— Как это случилось? Кто этот злодей, лишивший жизни моего сына!?

Ходжаев сидел на заднем сидении, рядом со стариком, нахмурившись, больно переживая в душе несчастье, которое постигло доброго и честного человека. Ответил:

— Пока мы этого не знаем. Но убийцу найдем обязательно!

Махмуд Алиев опознал труп. Он точно споткнулся, подходя к столу, на котором лежало тело Курбана. Палка выпала из его рук, с грохотом покатилась по кафельным плитам пола. Старик пошатнулся, Агзам Ходжаев подхватил его под руки. Но Махмуд-ата отвел его руку. Аксакал упал на мертвого Курбана и, обхватив его руками, зарыдал, покрывая лихорадочными поцелуями застывшее, ставшее теперь важно спокойным восковое лицо сына.

Сенявский курил, слушая доклад своего помощника. На листе бумаги, лежавшем перед ним, было написано:

«Кинотеатр «Звезда», 11 часов 10 минут ночи»

«Человек в майке».

«Торговец огурцами».

После того, как Ходжаев закончил, Петр Петрович, четко вывел внизу:

«Курбан Алиев».

«Семен».

Пока группы занимались установлением личности убитого, капитан не терял времени даром. После беседы с начальником райотдела, он поехал в кинотеатр и выяснил у кассира, что тот вчера вечером, часов около одиннадцати видел парня в майке.

— Он был сильно пьян, — рассказал кассир. — Требовал билет на последний сеанс. Но я заявил, что билеты кончились. Разве можно пьяного пускать в зрительный зал?

Больше ничего кассир добавить не мог. Ответив Курбану отказом, он захлопнул окошко, а потом пошел в зал, смотрел кинокартину.

Сенявский вышел из кинотеатра, остановился около подъезда. Его серые глаза внимательно оглядели площадь, трамвайную остановку, задержались на несколько секунд на том месте, где произошло убийство. Взгляд капитана скользнул дальше. Небольшой продуктовый магазин, недалеко от остановки. Петр Петрович перешел улицу, вошел в магазин.

Заведующий и два продавца в один голос заявили, что вчера они как всегда ушли ровно в десять вечера и ничего подозрительного не заметили. Заведующий, выслушав капитана, высказал предположение:

— Свидетелем того, о чем вы говорите мог оказаться человек, который торгует солеными огурцами. Он обычно располагается рядом с нашим магазином, сидит здесь с утра до позднего вечера. Только сегодня его почему-то нет.

Заведующий вопросительно посмотрел на офицера:

— Вы хотите знать, кто он и где живет?

— Да! Это очень важно!

— К сожалению, я не знаю, кто он. И точного адреса не могу назвать. Кажется, его дом во втором переулке от нас. Я видел, как он выходил оттуда со стульчиком и ведром, наполненным огурцами.

— Итак, возникают две версии, — заключил капитан, легонько постучав по крышке стола обратным концом карандаша. Глаза его, обычно бесстрастные, в этот миг сверкнули, лицо просветлело. Петр Петрович коротко и ясно прокомментировал сложившуюся обстановку.

— Намечаются два свидетеля преступления: торговец огурцами и Семен. Первый — ненадежен, он мог и не быть в тот вечер около магазина, а вот второй должен знать, что произошло с его другом. Отбросим первую версию, займемся Семеном.

Вася сидел, точно на иголках, слова так и рвались с языка: «Почему Петр Петрович медлит, не делает вывода? Ведь картина ясна: разъяренный Курбан, догнав Семена около кинотеатра «Звезда», не помирился с ним, а поссорился. Ну а потом собутыльник ударил ножом Алиева».

Капитан оглядел поочередно каждого из сотрудников оперативной группы, остановился на Рябчикове.

— Лейтенант, вы хотите сказать?

— Товарищ капитан, я думаю, что Семен — убийца! — Вася замер в напряженном ожидании.

— Может быть, — согласился Сенявский. — Но поспешного заключения делать не надо. Сейчас главная задача — найти Семена. Найти во что бы то ни стало!

Капитан затушил папиросу, произнес четко:

— Розыскную группу возглавит старший лейтенант Ходжаев. Он с двумя помощниками отправляется в поиск немедленно. Трое сержантов остаются дежурить в райотделе. Лейтенанту Рябчикову — отдыхать, он дежурил нынешней ночью!

Вася, не сдержавшись, запротестовал:

— Петр Петрович... — но, увидев, как вдруг затвердело сталью лицо капитана, торопливо добавил: — Разрешите остаться в отделе, переночевать в комнате отдыха?

Обычно Сенявский не любил, когда подчиненные выражали непослушание, но на этот раз промолчал, только укоризненно качнул головой, чуть улыбнувшись. Капитану понравилась горячность молодого офицера и ему не хотелось его расхолаживать.

Ходжаев вместе с двумя старшинами поехал на завод, где работал Курбан Алиев. Цех автоматов, большой и светлый, был наполнен ровным гудением станков, запахами машинного масла и железа. Сменный мастер указал Ходжаеву на один из агрегатов, за которым стоял вихрастый паренек:

— Это ученик Алиева, Володя Пантелеев. Поговорите с ним.

Мастер подошел к Володе, что-то сказал ему. Тот, оглянувшись на Ходжаева, согласно кивнул и, обтерев руки ветошью, направился к старшему лейтенанту. Мастер остался у агрегата.

Разговаривали в красном уголке, в комнате, где стояли столы и жесткие кресла, лежали газеты, журналы, шахматы и шашки. Пантелеев устроился напротив Ходжаева, с недоумением глядел на него, ожидая вопроса.

— Володя, ты хорошо знаешь Курбана Алиева?

— А как же, он мой учитель! Знаете, какой он строгальщик, три станка одновременно может обслуживать!

— Володя, я вижу, что ты очень серьезный человек, поэтому не буду перед тобой таиться. Я — работник милиции, пришел к тебе за помощью. Дело в том, что с Курбаном случилась беда: прошлой ночью его ударили ножом в грудь. Вместе с Алиевым был его приятель Семен, он должен знать, что произошло с Курбаном. Но нам неизвестны ни фамилия Семена, ни его адрес. Может быть, ты знаешь этого человека?

Володины глаза широко раскрылись от удивления и испуга. Понадобилась, по меньшей мере, минута, прежде чем Пантелеев немного успокоился. Ответил с мальчишеской готовностью:

— А как же, конечно знаю. Кедровский — его фамилия. Этот Семен много раз к Курбану-ака приходил, ждал его у проходной. Только он человек нехороший, пьяница... Всегда Алиева с собой звал водку пить. Я Курбану-ака говорил: зачем вы с ним дружите, зачем так много стали пить? А он мне: ты еще мал Володька, вкуса жизни не понимаешь.

Пантелеев рассказывал торопливо, тоненькие брови его хмурились, на лицо набегала тень огорчения и тревоги...

— А однажды Курбан-ака меня с собой позвал, мы к Кедровскому домой пошли. Я водку не пил, только бутылку пива. А они много выпили, наверное, целый литр. Потом Курбан-ака мне говорит: «Ты, Володька, домой иди, мы с Семеном к бабам поедем.» Так и сказал — к бабам!.. Но я остался, смотрю, Алиев совсем пьяный, еле на ногах стоит. Взяли такси и на какую-то улицу приехали. Семен вылез, а Курбан-ака спит, не разбудить его ни в какую. Кедровский мне сказал: ты его домой отвези, а сам ушел и за такси не заплатил. Курбан немного в себя пришел, вылез из машины и качается. На меня внимания совсем не обратил и пошел к калитке. Ну, а я дорогу перебежал и на трамвай.

Володя говорил торопливо, горячо, голос его то и дело прерывался. Видно больно было пареньку за то, что человек, мастерством которого он восхищается и мечтает перенять, растрачивает себя впустую, свел дружбу с алкоголиком, полностью подпал под его влияние.

— На следующий день Курбан-ака пришел совсем больной, глаза опухшие. Мне говорит: извини Володя за вчерашний вечер, это я во всем виноват. Предупредил, чтобы я никому не рассказывал о том, что было, особенно мастеру и начальнику цеха... Товарищ Ходжаев, скажите, я смогу повидать Курбан-ака, узнать о его здоровье?

Ходжаев отрицательно качнул головой:

— Скажу тебе правду, Володя. Курбан Алиев убит, и нам необходимо узнать, кто это сделал!.. Пантелеев, ты что же это, в слезы ударился? Будь мужчиной, возьми себя в руки, успокойся!

Володя, тонко всхлипывая, поднял голову и посмотрел на Агзама Ходжаева с тоскливым отчаянием. Сказал с надрывом:

— Вы думаете его Кедровский убил? Нет! Он ведь трус страшный, и хитрый, гадкий человек. Он, наверно, опять Курбан-ака напоил и бросил его. А Алиев, когда пьяный, очень буйный. Мог с бандитами подраться, они его ножом!

— Вот поэтому, Володя, я и хочу, чтобы ты сказал мне адрес Кедровского. Ты помнишь, где он живет?

— Я сейчас, товарищ Ходжаев! — Пантелеев вскочил со стула, намереваясь пойти в цех, чтобы отпроситься у мастера. Офицер остановил его:

— Подожди, Пантелеев. Запомни: наш разговор должен остаться в тайне. Ты расскажи мне, где живет Семен, я сам разыщу его.

И Володя рассказал. Он не помнил номера дома, но знал улицу, дал точный ориентир: поликлиника, напротив зеленые ворота, войдя в которые, надо повернуть направо, постучаться в первую квартиру. Ходжаев поблагодарил Пантелеева. Крепко пожал ему руку, повторив напоследок:

— Никому ни слова, Володя. Помни, я тебе раскрыл тайну следствия, храни ее тщательно. Дня через три позвони мне по телефону, мы встретимся и поговорим по душам.

Шел одиннадцатый час вечера, когда Ходжаев со старшинами подъехал на автомашине к поликлинике. Перейдя на противоположную сторону, оперативники остановились перед железными воротами, выкрашенными в зеленый цвет. Ворота были раскрыты, двор пуст и гол. Луна, точно яркий фонарь, освещала одинокий карагач и зарешеченные палисадники; по углам — крохотные зеленые пятачки перед входами в квартиры. Направо вела дорожка, вымощенная булыжником, упираясь в низкую полузастекленную дверь. Внутри было темно.

Ходжаев постучался резко, требовательно. Никакого ответа. Старшины встали по-обеим сторонам двери, расстегнули кобуры, готовые в любую секунду выхватить пистолеты. Ходжаев забарабанил по стеклу еще сильнее, но тщетно. Рядом, в соседней квартире, зажегся свет, послышался звон дверной цепочки и показался мужчина лет пятидесяти, грузный, седой, в пижамных брюках, в майке. Увидев человека в штатском и двух милиционеров, он с тревогой спросил:

— Вы к кому?

— Кедровский здесь живет?

— Да! Но его нет дома. Как вчера утром ушел на работу, так с тех пор не приходил.

— Разрешите войти к вам?

— Пожалуйста!

В комнате, усадив работников милиции за большой прямоугольный стол, хозяин дома назвал себя: Борщов, слесарь завода железобетонных изделий. Неторопливо рассказал о соседе.

Семен Викторович Кедровский живет в этом доме с самого рождения. В 1958 году похоронил мать, отец же оставил семью еще до войны. Семену сейчас за тридцать, работает он в ремонтно-строительном управлении № 5 маляром. Не женат. Любит выпить, часто не ночует дома.

— Молодой еще, не нагулялся, — заключил Борщов снисходительно.

Ходжаев только кивнул в ответ. Спросил:

— Вы не будете возражать, если старшины останутся у вас? В конце концов Кедровский должен вернуться домой, а нам очень нужно поговорить с ним. Да, кстати, я могу побеседовать с вашей женой?

Павел Иванович вскинул вверх брови, посерьезнел. Сказал:

— Видно натворил что-то Семен? Раз так, оставайтесь, ждите. А жена охранницей в Министерстве связи работает, она сегодня на дежурство заступила и только утром вернется. Она сможет побольше о Кедровском рассказать.

Ходжаев застал Сенявского в кабинете, шагавшим из угла в угол. Петр Петрович позволял себе такую «вольность», лишь оставаясь один или в присутствии Агзама Ходжаевича, которого знал много лет, ценил не только как отличного помощника, но и как лучшего друга, и потому не стеснялся выказывать при нем своего волнения.

Ходжаев доложил, не пропустив ни одной мелочи. Офицеры с минуту сидели молча. Потом Сенявский потянулся к телефонной трубке:

— Ты сказал, что Кедровский работает в пятом ремстройуправлении. Это — у Зайцева. Позвоню ему домой.

— Валентин Владимирович, здравствуй! Сенявский говорит. Извини, что так поздно беспокою, но мне надо знать: у тебя Кедровский работает?

— Да-да! Маляр! Зовут Семеном Викторовичем.

— Что? В отпуск вчера ушел?.. Без содержания, на две недели?.. Так-так слушаю. Говори... говори... И все? Больше ничего добавить не можешь?.. Ну, спасибо, извини еще раз! Отдыхай... Да нет, он мне по одному делу нужен... Ты не беспокойся, считай, что ничего не случилось, и я с тобой не беседовал. До свидания!

Положив трубку, капитан поджал нижнюю губу, чиркнул спичкой о коробок, глубоко затянулся папиросным дымком.

— Плохо дело, Агзам. Зайцев сообщил, что Кедровский вчера утром пришел к нему очень возбужденный и заявил, что едет в Кумыр к тяжело заболевшей тетке, единственной родственнице, оставшейся у него. Буквально вынудил Зайцева подписать приказ об отпуске. Обещал вернуться через две недели. Видно придется обратиться за помощью в республиканское управление, чтобы перекрыть Кедровскому все дороги для бегства. На всякий случай надо сообщить кумырским товарищам, пусть задержат Кедровского, если он действительно поехал туда.

— Звони, Петр. Это не помешает. А мне разреши сейчас съездить в Министерство связи к Борщовой. Авось, как говорится, она что-то дельное подскажет. Ведь женщины — народ наблюдательный, а она, считай, три десятка лет бок о бок с Кедровским живет.

— Отправляйся, Агзам. И если что важное выяснишь, не медли, звони прямо из Министерства... Да! Форму надень, а то ведь среди ночи в штатском Борисова тебя в здание не пустит.

После отъезда старшего лейтенанта прошло с полчаса. Телефон на столе Сенявского вдруг залился тревожной трелью. Капитан подхватил трубку:

— Сенявский слушает!

— Петр, долго рассказывать, но, кажется, Кедровский здесь в городе, у своей знакомой. Адрес известен! Я сейчас выезжаю и, если он там, арестую.

— Подожди, Агзам! Может быть, тебе в помощь Рябчикова подослать?

— Не надо, вдвоем с шофером справимся.

Газик мчался по пустынным ночным улицам города, резко взвизгивая тормозами на поворотах. Ходжаев сидел рядом с шофером, крепко ухватившись рукой за металлическую скобу, впаянную в передок кабины, и не отрывал взгляда от ветрового стекла. Он снова и снова прослеживал мысленно разговор с Борщовой.

Борщова, женщина лет сорока пяти, маленькая, подвижная, с круглым и лукавым лицом, оказалась куда наблюдательнее своего мужа. Семена Кедровского она знала со дня рождения, мальчик рос на ее глазах. Плохо, что отец семью оставил, связался с другой женщиной и уехал на Дальний Восток. Алименты, правда, платил аккуратно, даже посылки присылал. Но без отцовского глаза какое же воспитание? Мать Семена жила вольготно, бывало к себе мужчин приводила, часто на сутки-двое из дому исчезала. Так и рос мальчишка без присмотра, рано начал курить, к спиртному пристрастился. Питался чем попало и где придется. После шестого класса школу бросил. Года два или три прошло, как он маляром стал и, вроде бы, нашел свое «призвание». А до этого, наверное, десять профессий переменил: то в ученики к жестянщику подавался, то вдруг часовым мастером решил сделаться, о поварском искусстве мечтал. В общем, искал место, где денег можно побольше заработать.

— Живет Семен Кедровский бездумно: работу отбыл, костюм чистый надел и уходит до глубокой ночи. За последние годы, наверное, ни разу трезвым домой не возвращался. Есть у него одна знакомая. Приходила к Семену несколько раз. Ничего себе, девица, субтильная. Как-то пришла, а Семена дома нет. Письмо оставила, на конверте написано: «С. В. Кедровскому от Маши Никифоровой». А потом раза два или три присылала письма по почте с обратным адресом: «улица Новоленинградская, 85, кв. 30».

Кедровский, если почему-либо домой пораньше придет и, не сильно пьяный, а под хмельком, так на жизнь начинает жаловаться. И то плохо, и это не так. Единственный человек-де, который его понимает, это его верная подруга Маша...

Обстоятельно рассказывала Надежда Петровна Борщова о своем соседе Семене Кедровском. А закончив, вздохнула:

— Непутевый он Семен-то. Все норовит бочком между людьми проскользнуть. Да видно споткнулся, раз милиция им заинтересовалась.

Уже брезжил рассвет, когда Ходжаев привез Кедровского в райотдел. Высокий блондин с большими залысинами на лбу, с безвольным тонкогубым ртом и маленькими трусливыми бледно-голубыми глазами, войдя в кабинет начальника отделения уголовного розыска, остановился перед столом и как-то странно свесив руки вдоль тела, не проговорил, а буквально прошептал: «Здравствуйте».

— Садитесь, Кедровский! — предложил капитан и в его голосе послышались металлические нотки. — Расскажите, где вы были позавчера вечером, с восьми до одиннадцати часов?

Глаза Семена беспокойно забегали, пальцы на секунду сжались в кулаки и тут же безвольно разжались. Ходжаев сидел сбоку от Кедровского, наблюдая за каждым его движением.

— Я не понимаю, почему я здесь? Что я сделал, за что попал в милицию? — Семен проговорил это плачущим голосом, нервно дергаясь и истерично подвывая.

— Прекратите паясничать! — резко бросил Сенявский. — Лучше ответьте на вопрос: вы знаете Курбана Алиева?

Кедровский встряхнул головой, точно от удара, бледность покрыла его длинное лицо, он метнул затравленный взгляд сначала на капитана, а потом вбок на Ходжаева.

— Да, мы знакомы.

— Вы были позавчера вечером у него в гостях?

— Был. И ушел от Курбана около одиннадцати часов. Поехал к Маше Никифоровой. Я ничего не знаю, ничего не видел!

— О чем вы говорите, что вы должны знать, что видеть? Почему так нервничаете?

— А за что меня сюда привезли? Я знаю: Курбан, когда выпьет, может что угодно натворить. Я за него отвечать не намерен. Он сам по себе, а я — сам!

— Слушайте, Кедровский не прикидывайтесь простачком. Нам известно, как вы вели себя в доме Алиевых, оскорбили жену Курбана. И поспешили уйти. Курбан побежал за вами, догнал.. Что произошло потом?

— Никто меня не догонял. Я взял такси и поехал к Маше. Спросите у нее, она подтвердит, что я пришел к ней в одиннадцать вечера!

— С ней мы поговорим отдельно. А вот на вас падает тяжелое подозрение. Примерно около одиннадцати часов ночи Курбана Алиева ударили в грудь ножом. Он находится в больнице, рана очень опасная. Имейте в виду, Кедровский, пока не поздно, расскажите обо всем честно. Добровольное признание облегчит вашу вину. Утром я поеду в больницу... Подумайте, Кедровский, не утяжеляйте свою вину.

— Ничего я не знаю, ничего не видел! Почему вы меня здесь держите, я буду жаловаться! Это безобразие! Произвол! Я ни в чем не виноват! — Семен уже не кричал, а визжал, брызгая слюной, размазывая по лицу слезы, трясясь и судорожно икая.

Сенявский приказал Ходжаеву увести Семена. «В КПЗ!» — бросил он. И тут же, словно отгородившись невидимым барьером от человека, качавшегося подобно маятнику по ту сторону стола, углубился в дело.

Вернувшись, Ходжаев застал Петра Петровича все в той же позе, склонившегося над бумагами. Сказал с сомнением в голосе:

— Уж больно труслив для убийцы этот Кедровский.

— Трусость и преступление рядом ходят, Агзам. Если только из этой версии исходить, то как раз можно предположить, что Семен убил Курбана. Представь на минуту картину, которую вчера наш Василек нарисовал... Алиев догнал Кедровского и не помирился, а поссорился с ним. Семен по натуре трус, Курбан физически куда сильнее его. В хмелю буйный, на расправу скор. Еще секунда и кулаки Алиева начали бы молотить физиономию Семена. Но этого не произошло. У Кедровского на лице ни царапины, ни синяка. Выходит, он успел выхватить нож и ударить им Курбана в грудь. Все вроде бы ясно?

Ходжаев молча кивнул, но сомнение не исчезло с его лица, оно точно застыло в уголках губ и внимательных глазах.

— Правильно, что не веришь, — одобрил капитан, взглянув на старшего лейтенанта. — Но в данном случае ты делаешь вывод, основываясь на интуиции, а у меня имеются факты, сводящие на нет всю проведенную нами работу. Вот посмотри...

В акте судебно-медицинской экспертизы, полученном из скорой помощи, говорилось, что Алиев умер от раны, нанесенной в предсердную область и вызвавшей внутреннее кровоизлияние в левом легком. По форме раны и ее глубине предполагалось, что удар нанесен довольно широким и длинным ножом, вернее всего «пичаком», который, несмотря на запрещение, некоторые узбеки продолжают носить в кожаных ножнах на поясе или за голенищем сапога.

— Вряд ли у Семена был с собой «пичак». В крайнем случае он мог иметь складной нож, перочинный, — сказал Сенявский после того, как Ходжаев прочитал акт.

— Петр Петрович, это довольно слабое доказательство, а если хочешь знать — то просто предположение.

— Знаю! Но вот тебе второй факт... В первую ночь, побывав на месте преступления, я снял оттиск со следа, оставленного на асфальте, запачканном кровью. Тапочки Алиева чисты, выходит, след принадлежит убийце или его соучастнику. Ты посмотри, размер обуви — сорок четвертый. А ты обратил внимание на ноги Кедровского, у него от силы сороковой номер!

— Подожди, Петр, дай подумать... Я хоть и первый высказал мысль, что Кедровский, может быть, непричастен к преступлению, но не могу так легко согласиться с тобой.

Это был излюбленный прием двух опытных оперативников. Работая вместе много лет, отлично изучив друг друга, зная сильные и слабые стороны каждого, они уже давно сделали вывод: сомневаясь — приходишь к истине. Вот почему, когда один высказывал, казалось бы, верную версию, делал предположение, основываясь на конкретных фактах, второй, тщательно прослеживая мысль друга, находил те кривые тупички и переулки, на основе которых рождалось сомнение, возникало противоречие. Вот и сейчас Ходжаев предложил до конца проверить Кедровского, проследить еще раз, что делал Семен в ночь, когда произошло убийство.

Оперативники решили: Сенявский допрашивает Марию Никифорову, которую старший лейтенант привез вместе с Семеном в райотдел, делает очную ставку между любовниками; Ходжаев же отправляется на квартиру к Кедровскому и вместе с понятыми производит обыск. Рябчикову поручается тщательно осмотреть одежду Семена и его обувь, вполне вероятно, что удастся обнаружить след крови.

Допрос Маши Никифоровой, вторичный допрос Кедровского и очная ставка между ними ничего не дали. Никифорова твердила, что Семен приехал к ней ровно в одиннадцать, что время она помнит точно, так как Семен обещал быть в девять и она очень беспокоилась, почему его нет. Кедровский, истерично подвывая и заливаясь горючими слезами во время допроса и очной ставки, на всякий вопрос мотал головой, повторяя одно: «Ничего не видел, ничего не знаю!» Осмотр одежды и обуви показал, что на них не имеется даже пятнышка крови. Застиранных мест, а также мест, подвергавшихся тщательной чистке, не оказалось. Ходжаев в райотдел еще не вернулся, он продолжал обыск. Но уже по всему было видно, что обыск ничего существенного не принесет.

Сенявский вызвал к себе Рябчикова.

— Вася, — он впервые назвал лейтенанта по имени, а во взгляде капитана засветилось одобрение, — ты должен найти торговца огурцами и допросить его!

Сенявский поставил задачу: Кедровский отрицает обвинение, имеющиеся факты говорят в его пользу. Остается надежда — разыскать свидетеля преступления.

— Ясно! — откозырял лейтенант, — приступаю к выполнению задания.

 

III

Рябчиков довольно легко разыскал нужного ему человека. Завмаг оказался прав: торговец огурцами жил в переулке, недалеко от магазина. Жители первого дома, куда постучался лейтенант, указали на соседние ворота: «Здесь живет Бахрам Ризаев».

Бахрам оказался человеком среднего роста, худым, с болезненным лицом. Решив, что офицер милиции пришел по поводу незаконной торговли огурцами, он засуетился, забормотал испуганно:

— Я инвалид... инвалид я! У меня документы есть, сейчас покажу.

Вася спросил:

— Вы позавчера поздно вернулись домой? Только говорите честно. В десять вечера, когда заведующий закрывал магазин, он видел, как вы торговали огурцами.

— Да, да! — Бахрам торопливо кивнул, искательно глядя в глаза Рябчикову. Он очень боялся, что вот сейчас офицер заберет его в милицию, а там его могут оштрафовать, предать суду за мелкую спекуляцию. Лицо у него сделалось плаксивым, он решил разжалобить лейтенанта:

— У меня маленькая пенсия, я немного прирабатываю торговлей. Ведь это не преступление, товарищ начальник, не надо забирать меня в милицию!

— А я и не собираюсь забирать вас. Меня интересует, что произошло на остановке трамвая около одиннадцати вечера, и видели ли вы молодого человека в майке, сильно пьяного.

Ризаев переменился в лице, пальцы его затрепетали. Вместе со вздохом облегчения, что вовсе не из-за торговых «операций» пожаловал к нему офицер милиции, последовал взгляд, наполненный ужасом.

— Да, да! Я видел, как они дрались. А потом он упал весь в крови, а те убежали. Я очень испугался и тоже убежал домой.

— Спокойнее, Ризаев! Соберитесь с мыслями и расскажите подробно о том, что видели.

Говоря это, Василий сам взволновался до предела, лоб его похолодел. Прав был капитан, когда послал его сюда: нашелся человек, который оказался свидетелем преступления.

Ризаев видел Курбана Алиева пьяного, разнузданного, шумящего около кассы кинотеатра. Потом парень в майке подошел к человеку, стоявшему в стороне от подъезда, в тени дерева. Лицо его нельзя было разглядеть, а ростом высокий и волосы светлые. Они о чем-то говорили: высокий тянул того, что в майке, с собой, показывая рукой вдаль. Курбан отрицательно тряс головой, порывался к трамвайной остановке. Внимание Ризаева привлекла одинокая женщина, стоявшая в стороне от десятка других пассажиров. Курбан, наконец, вырвался из рук светловолосого, пошел, сильно качаясь, к молодой женщине. На ней было красное бархатное платье, волосы повязаны красной лентой. Лицо ее Ризаев вроде бы запомнил. Впрочем, стояла она довольно далеко от магазина и в стороне от фонарного столба... Вначале женщина о чем-то говорила с пьяным, даже улыбалась ему, а потом, когда прошел трамвай и на остановке кроме них двоих, никого не осталось, забеспокоилась, стала гнать от себя Курбана. С тревогой смотрела направо, в сторону большого здания, где расположен дежурный «Гастроном».

Высокий оставался на прежнем месте под деревом, ждал, чем закончатся переговоры. В этот момент оттуда, куда глядела женщина, появились двое мужчин. Когда мужчины подошли, она вдруг стала визгливо кричать, что к ней пристает пьяница. Разгорелся скандал: тот, что в майке сцепился со здоровяком-узбеком, а русский принялся успокаивать женщину. Потом отскочил в сторону, она бросилась на помощь узбеку.

Прошли какие-то мгновения, и вдруг пьяный упал, схватившись руками за грудь. Женщина и двое побежали в сторону «Гастронома», а куда и когда исчез светловолосый, Ризаев не заметил. Перепуганный насмерть, он подхватил стульчик и ведро, убежал домой.

Выслушав рассказ Ризаева, лейтенант предложил ему отправиться вместе с ним в райотдел. Тот вначале захныкал точно ребенок, но Вася строго сказал:

— Ваше присутствие необходимо, мы должны дословно зафиксировать показания!

«Удача! Удача! — торжествовал в душе Рябчиков. — Жаль только, что потеряли сутки, разыскивая Семена Кедровского. Но теперь обстановка прояснилась: убийца известен. Но стоп!.. Как его найти? Кто он?»

Вася даже остановился от этой мысли. Ризаев, шедший рядом с ним, удивленно посмотрел на лейтенанта, спрашивая взглядом: «Почему не идем, может не надо? Может быть я домой вернусь!»

Но Рябчиков, спохватившись, перешел на скорый шаг. Бахрам Ризаев, привыкший к сидячему образу жизни, тяжело зашагал за ним, хрипло дыша, заметно припадая на правую ногу и с тревогой глядя в широкую спину молодого лейтенанта.

Сенявский довольно долго беседовал с Бахрамом Ризаевым. Потом, извинившись, попросил подождать в дежурной комнате. Позвонил и сказал, чтобы привели Семена Кедровского.

Капитан, как говорится, решил взять быка за рога. Кедровский должен сознаться в том, что присутствовал в момент драки Курбана с неизвестными людьми. Но важно даже не это, сколько другое: Семен мог знать убийцу или его соучастников, а если не знает, то, в крайнем случае, дополнит свидетельские показания Бахрама Ризаева. Вот почему он начал без предисловий, сразу, как только Семен вошел в кабинет:

— Послушайте, Кедровский, вы хорошо видели все, что случилось с вашим другом позавчера — на трамвайной остановке. Наберитесь мужества, расскажите обо всем правдиво и опишите тех людей, с которыми у Курбана произошла драка. Может быть, вы знаете преступников?

— Ничего я не видел, ничего не знаю! — взвизгнул Кедровский, и это получилось до того по-трусливому смешно, что Петр Петрович усмехнулся. Семен этого не заметил, он обернулся к Василию Рябчикову, словно прося у него защиты.

Усмешка на лице капитана сменилась холодной суровостью.

— Зато вас видели, Кедровский. Видели, как вы стояли неподалеку от своего друга и, когда началась драка, позорно бежали. Курбан Алиев убит! В этом немалая доля вашей вины!

Заявление капитана подействовало на Кедровского точно удар грома. Челюсть у него отвалилась, глубоко упрятанные бледно-голубые глаза чуть не вылезли из орбит. По лицу пробежала судорога, казалось, его сейчас хватит удар.

Но, видимо, трусость, которая являлась преобладавшим чувством в его пропившейся душонке, успела постучать тревожно в мозг и предупредить в который раз: «Отрицай!»

Он, мотнув головой, забормотал:

— Это неправда, я не был вместе с Курбаном, я ничего не видел.

Петр Петрович повел глазами в сторону Рябчикова. Тот поднялся и вышел из кабинета. Через минуту он ввел Бахрама Ризаева.

Бахрам, как это уже известно, был сам не из храброго десятка. Но настолько непривлекательно выглядел в этот момент Семен Кедровский: с разинутым ртом, выражением дикого страха на лице, мелко трясущийся и упрямо отвечающий «нет» на каждый вопрос, не вдумываясь в его содержание, что торговец огурцами не выдержал и минуты, превратился из робкого свидетеля в активного разоблачителя.

— Вам знаком этот человек? — обратился Сенявский к Бахраму.

— Да! — с готовностью ответил тот. — Это он вместе с Курбаном Алиевым стоял у фонарного столба.

Ризаев немного переждал, но Семен не произнес ни слова, продолжая затравленно озираться. Бахрам, вспыхнув, заговорил с возмущением:

— Ты плохой человек. Ты говорил с другом около кинотеатра, тащил его с собой, а потом, когда на него набросились бандиты, убежал, как трусливый заяц. — Бахрам совершенно позабыл о том, что и сам в ту минуту уподобился зайцу. А может быть, и, это вернее всего, Ризаев сумел убедить себя, что являлся в данном случае посторонним лицом в трагедии и, таким образом, заочно оправдал свое поведение.

В конце концов Кедровский в который раз разрыв дался, противно всхлипывая и размазывая по лицу слезы. Зубы его дробно стучали о стакан, когда Петр Петрович налил из графина воду, подал ему. Шмыгая носом, глядя на всех троих поочередно умоляющими глазками, он, наконец, решился рассказать обо всем правдиво.

Да, он запомнил молодую женщину в красном бархатном платье и с красной лентой на волосах. Мужчин он не разглядел, помнит, что узбек который дрался с Курбаном, был крупным, рослым человеком. Второй, русский, ниже ростом, В чем одеты? Не помнит! Не успел приметить потому, что в тот момент, когда они подходили, он стоял спиной, а когда женщина начала кричать, Семен сразу ретировался, остановил проходящую «Волгу» и уехал на ней.

— Почему вы сразу не рассказали об этом? — капитан спросил резко, с осуждением, а глаза его были полны презрения к съежившемуся, беспомощно потиравшему свою лысеющую голову маляру.

— Я боялся. Не хотел быть свидетелем. Ведь это, наверное, были бандиты, а они станут мстить!

Тут не выдержал Рябчиков. Выпалил напрямик:

— Ну, и трус же ты, Кедровский! Друга предал, позорно бежал. Чуть было следствие в тупик не завел... Неужели до тебя не доходило, что в данной ситуации сам за убийцу можешь сойти?

— Нет-нет! Ничего не вышло бы. Я в драке не участвовал, к женщине не подходил. Моих следов там не было, ничего не было. Я не дурак, я знаю, как себя вести. Курбан сам во всем виноват, а я ни при чем. Он — сам по себе, а я — сам!

Капитан знаком руки остановил лейтенанта, собиравшегося что-то сказать в ответ на подленькую тираду Кедровского. И Вася сдержался, заметно побледнев от волнения и гнева.

Когда допрос был окончен, Сенявский поднялся из-за стола. Кедровский, освоившись, приободрился и на смену трусости призвал свою природную наглость:

— Меня привезли сюда на машине, я требую, чтобы так же отправили домой. Я много часов просидел в камере. Я перенервничал, не спал всю ночь и сейчас очень плохо чувствую себя.

Кедровский ни словом не обмолвился о своей подруге Маше Никифоровой. Здесь ли она, в райотделе или уже дома? Кедровского не интересовал никто другой. Он знал только себя, и о себе заботился.

Сенявский поджал нижнюю губу, глубоко затянулся папиросой, что было признаком внутреннего волнения, Связанного с гневной вспышкой.

— Василий Ильич, организуй! — бросил он резко. Нахмурившись, пронзил насквозь холодным взглядом не человека, а типа, сидевшего напротив, мокрого слизняка, себялюбца и труса! «С таким, как ты, я бы в разведку не пошел!» — вспомнилась ему крылатая фраза, родившаяся в трудные военные годы, проверенная на боевой службе, и он чуть было не произнес ее вслух. Но тут на смену пришла другая поговорка: «Горбатого могила исправит»... Капитан, прогнав эти навязчивые ассоциации, углубился в дело, еще и еще раз проверяя факты, продумывая шаг за шагом все детали розыска, намеченного на сегодня.

* * *

Как только Бахрам Ризаев назвал женщину в красном платье, Сенявский немедленно подключил к поиску оперативные группы. Были оповещены все участковые уполномоченные, патрули, дружинники, заступившие в этот день на дежурство. Петр Петрович сообщил дежурному по городу приметы соучастницы преступления. В розыске приняли участие все другие райотделы милиции. Началась кропотливая и трудная работа.

Сенявский сидел, подперев ладонями подбородок и с минуту молча смотрел на вернувшегося в кабинет Рябчикова. Потом, словно очнувшись, спросил:

— Отправил?

— Отправил... — лейтенант поморщился точно от зубной боли, и враз вспыхнув, выпалил:

— Ну, что вы скажете, Петр Петрович, и откуда такие люди берутся? Ни совести, ни чести у них; просто удивительно, как человек, получивший воспитание в нашей школе, живущий в нашем обществе, мог стать вот таким... — он не нашел слова.

Капитан улыбнулся:

— Горячиться не следует, Вася. Не впервые нам с тобой придется с «мусором» встречаться. И хоть этот Кедровский ничего противозаконного, а тем более преступного не совершил, вина его в гибели Курбана Алиева немалая. Он приучил парня пить, дебоширить. Сам в стороне остался, потому что хитер и труслив, а друга загубил, предал. Я уверен, у него даже душа не болит, он, кроме страха за собственную персону, ни на какие другие чувства не способен. А вина его повторяю еще раз, великая.

— Вот пусть и ответит за то, что человека сбил с пути истинного, до гибели довел! — еще не остыв, горячо воскликнул лейтенант. — Перед товарищеским судом ответит, перед коллективом. Как только дело закончим, поедем в ремонтно-строительное управление, обратимся в партийную и профсоюзную организации. Обязательно надо, чтобы товарищи по работе пропесочили этого Кедровского, заклеймили его гневом и презрением.

— Так и сделаем, — ответил капитан. — Садись поближе, Василий Ильич. Давай попробуем еще раз внимательно проанализировать те факты, которые у нас имеются. На трамвайной остановке, на улице Мира, напротив кинотеатра «Звезда» около одиннадцати ночи произошло убийство. Нам удалось установить с помощью свидетелей, что на Курбана Алиева напали мужчина и женщина и в процессе драки нанесли ему ножевую рану. Алиев был сильно пьян, свидетельские показания в данном случае подтверждаются актом судебно-медицинской экспертизы. Рана нанесена ножом, так называемым «пичаком». Приметы мужчин нам неизвестны, как того, который ударил Алиева, так и другого, являющегося пассивным участником драки. Известно лишь, что женщина одета в красное бархатное платье, а волосы повязаны красной лентой. Молодая, миловидная, с гладко зачесанными назад черными волосами, русская. Особых примет нет.

— Пойдем дальше. Все наше внимание сейчас сосредоточено на женщине, ее надо найти во что бы то ни стало.

— Найдем! — Вася произнес это с торопливой уверенностью и мысленно представил, как именно он первый заметит ее и арестует...

Капитан притушил блеск в своих серых глазах: видимо, по каким-то ему одному известным приметам он догадался о честолюбивых замыслах молодого офицера. Заметил:

— Оперативный работник никогда не должен забывать о том, что успех розыска зависит от совместных Усилий группы. Шерлок Холмс ловко действует лишь в рассказах Конан-Дойля, в жизни все происходит проще и вместе с тем сложнее.

Сенявский подождал с минуту. Убедившись, что смысл сказанного дошел до Рябчикова, произнес как бы в раздумье:

— А если женщина переоденется?

Вопрос был прост и закономерен. И именно поэтому он сильно взволновал Васю. Действительно, что делать, если женщина будет одета в другое платье, снимет ленту? В памяти всплыли сказанные капитаном слова: «Особых примет нет».

Капитан закурил, несколько раз глубоко затянувшись, придвинул пачку «Беломора» поближе к Васе. Тот, хотя и не курил, механически взял папиросу, чиркнул спичкой о коробок. Закашлялся от дыма, попавшего в легкие, на глазах выступили слезы. Рябчиков торопливо затушил папиросу, придавив ее пальцем в пепельнице. Сенявский, словно не заметив этого, выпустил струю дыма, поджал нижнюю губу.

— Когда я отпустил врача, который показал, где лежал раненый Алиев, то сразу же снял слепки с отпечатков следов, оставленных на испачканном в крови асфальте. Тапочки Алиева чисты, значит следы принадлежат одному из двух мужчин, вернее всего тому, кто ударил ножом Курбана. Это крупная улика. Другой отпечаток — пальцев, — удалось обнаружить на брюках убитого, на внутренней стороне пояса. Очень слабые, еле видные рисунки пальцевых подушек. Ты этого не заметил, а оперативник должен быть внимателен до предела. Учти! Правда, в данном случае улики нет, отпечатки принадлежат убитому, а не убийце.

Вася в ответ на замечание капитана залился ярким румянцем. Надо же было допустить такую оплошность в первом и очень серьезном деле. Теперь, конечно, Сенявский решит, что лейтенант Рябчиков не годится для работы в отделении уголовного розыска. Вася мысленно выругал себя. Что стоят его пятерки по криминалистике, если на практике он не смог обнаружить такой важной приметы.

Сенявский задумчиво сказал:

— Помню, когда я участвовал в первом розыске, то не заметил отпечатка большого пальца грабителя, оставленного в самом низу оконной рамы. Старший следователь обнаружил это два дня спустя, решив еще раз произвести детальный осмотр ограбленной квартиры. В управлении по картотеке он легко установил личность преступника, матерого рецидивиста. А мне за невнимание начальник отдела объявил выговор.

Петр Петрович не сделал никакого вывода из сказанного. Но и так все было ясно. Вася понял, что его ошибка прощена и даже допустима на первых порах.

— Так что же делать, если женщина переоденется? — вторично спросил Сенявский, но не Васю, а себя. Ответил:

— Будем искать! Продолжать искать, применив все оперативные методы, попросим помощи у городского управления и у следственного управления республики. — Время дорого! — Петр Петрович с сожалением покачал головой. — На такой поиск ведь недели уйдут.

Вася нерешительно вставил:

— А может быть она так и ходит в красном платье и с лентой. Ведь ни она, ни мужчины не знают, что Алиев умер. Нанесен всего один удар ножом, преступники, вероятнее всего, посчитали, что легко ранили пьяного, причем, они видели, что вокруг не было ни души, могли решить, что и их никто не заметил.

— Сам хочу в это верить, — заключил капитан. Помолчав немного, добавил: — Запомни, Василий Ильич, в нашем деле сомневаться можно и нужно, но надежды терять — нельзя. Согласен со мной? — он спросил серьезно, как равный равного, чрезвычайно польстив самолюбию Рябчикова и подбодрив тем самым его. Оба офицера поднялись враз.

— Иди! — Сенявский посмотрел на лейтенанта строго и доверительно. — Там твоя группа уже наверное дожидается. Помни, в нашем распоряжении осталось очень немного времени. Послезавтра утром надо доложить комиссару, что преступники задержаны.

 

IV

Идет по улице член добровольной народной дружины студент Хикмат Разыков. На его руке нет красной повязки, она сейчас не нужна. Как только закончились лекции в институте, он пулей помчался в райотдел милиции: лейтенант Рябчиков просил не медлить ни минуты. Дежурный офицер передал ему распоряжение лейтенанта: участок Хикмата от кинотеатра «Звезда» до мясокомбината. Расстояние с километр, и именно на этом километре Хикмат Разыков должен, обязан увидеть женщину в красном платье с красной лентой в волосах. На углу, около двухэтажного здания его дожидался Махкам Иноятов. Он с беспокойством поглядывал на часы. Увидев Хикмата, Махкам сказал торопливо:

— На лекцию опаздываю. Принимай дежурство, иди в сторону мясокомбината, я только что был около кинотеатра. Следи внимательно, особенно за противоположной стороной улицы.

— Хорошо, Махкам, не беспокойся. Если появится эта женщина в красном платье, не выпущу ее. А ты торопись, трамвай идет.

Друзья распрощались. Иноятов перебежал дорогу, подоспел на остановку вовремя. Махнул рукой Хикмату и исчез в переполненном людьми вагоне.

Разыков постоял немного на месте, хмурясь от сверкающих лучей радостного весеннего солнца. Хорошо на улице, май в разгаре! Совсем недавно люди были одеты в серые и черные плащи, спасались от дождя под зонтиками, и куда меньше было на их лицах улыбок, реже слышался смех. А сейчас, всюду смеющиеся глаза, веселый говор, легкие разноцветные платья девушек.

Но что это он! Разве можно отвлекаться человеку, которому поручено найти убийцу! Если бы его сейчас заметил за столь лирическим занятием лейтенант? А капитан Сенявский, что он сказал бы? «Студент юридического факультета, будущий следователь, а ведете себя, как мальчишка!»

Хикмат Разыков нахмурился, стал долго и внимательно разглядывать людей, идущих по противоположной стороне улицы. Приметив женщину в красном, он всякий раз внутренне вздрагивал. Но, приглядевшись, отворачивался: не та. Одна слишком молода, другая, наоборот, стара, третья блондинка, а не брюнетка. Хикмат двинулся в сторону мясокомбината, как ему советовал Махкам. Он шел не торопясь, с печатью деланного равнодушия на лице и даже изредка позевывал словно от скуки, словно от незнания, куда девать себя.

Ведя наблюдение, Хикмат подумал о том, что в настоящий момент сотни рабочих, служащих, студентов — добровольцев дружинников, большая армия штатных работников органов охраны общественного порядка включилась в поиски преступников.. «Найдем! Обязаны найти», — повторял Разыков мысленно, и уверенность его с каждым разом крепла. Ему вдруг ясно представилось: вот сейчас он повернет за угол и увидит ее — ту, из-за которой уже третьи сутки, не зная отдыха, ведут розыск люди, действуя кропотливо, осторожно, настойчиво.

Рябчиков со вчерашнего дня, с тех пор, как расстался с капитаном Сенявским, переодевшись в штатское, безостановочно кружил по улицам и переулкам отведенного ему участка. Он провел ночь почти без сна, прикорнув на пару часов на диване в оперпункте. Поднявшись рано утром, снова начал поиск, прошагал до трех часов дня километров двадцать, устал чертовски и теперь непроизвольно, точно ноги сами вели его, подходил к оперпункту. «Отдохну немного», — подумал лейтенант. В оперпункте сидел с потемневшим от усталости лицом Агзам Ходжаев, с удовольствием потягивая из пиалы терпкий зеленый чай.

— Садись! — старший лейтенант пригласил Рябчикова к столу. — Пей! — он наполнил пиалу, протянул ее Васе.

Двое дружинников передавали один другому дежурство. Паренек с твердыми, мозолистыми руками слесаря объяснял юноше с университетским значком на лацкане пиджака маршрут наблюдения, водя пальцем по плану района, вывешенному на стене. Участковый уполномоченный, разговаривая с кем-то по телефону, называл улицы, советовал обратить особое внимание на отдельные дома.

— Ну, как, Василий Ильич, по душе тебе наша работа?

— По душе, Агзам Ходжаевич, я о ней еще в школе милиции мечтал.

— А не пугает, что частенько не придется ни поспать, ни поесть вовремя, ни в кино сходить? — Ходжаев блеснул глазами, с усилием потер бугристый лоб. Лицо его просветлело, он сказал, прищурив глаз:

— Я когда в женихах ходил, с невестой ссорился по меньшей мере раз двадцать. Свидание назначу, а придти не могу: как назло на задание пошлют. Потом перед ней оправдываюсь, звоню, а она трубку кладет, слушать ничего не хочет. Говорила: «Вы своему слову не хозяин, вы и в день свадьбы можете подвести».

— А теперь как? — Вася спросил с улыбкой, хорошо зная, что жена Агзамова очень терпеливая, понятливая и умная женщина.

— Теперь привыкла, только иногда скажет: «И зачем я за тебя замуж пошла, только и делаю, что жду да беспокоюсь». Ну, а через минуту все позабудет, смеется, новости рассказывает. Характер у нее золотой... Но ведь не всем так везет, — добавил старший лейтенант шутливо. — Так что, если жениться задумал, проверь невесту, умеет ли она ждать.

Так, шутя, беседуя словно бы о посторонних вещах, сидели друг против друга два офицера. Дружинники ушли, участковый настойчиво звонил кому-то, и вся эта довольно мирная обстановка вовсе не напоминала о том, что в районе, во всем городе в настоящее время проводится сложная оперативная работа. Но так показалось бы постороннему, а у Ходжаева и Рябчикова в отрывках между разговорами снова и снова всплывала одна и та же мысль: «Найдем ли? Встретим ли?» И отвечали они каждый себе, одинаково: «Надо найти, надо встретить!»

Десять минут, не больше, продолжался отдых. И вроде утихла боль в натруженных ногах, забылась усталость. Вместе вышли из оперпункта, пошли по направлению к мясокомбинату, чтобы там разойтись, проверить свои посты, еще и еще раз пройти по улицам, внимательно вглядываясь в прохожих.

Хикмат Разыков уже в четвертый раз отмеривал путь от кинотеатра до мясокомбината. Вот он снова повернул за угол. И остановился от неожиданности: навстречу ему спешил Махкам Иноятов. На лице его широченная улыбка, рот чуть ли не до ушей.

— Ты удрал с занятий?

— Что ты, разве можно такое делать! У нас завтра внеочередной экзамен по узбекскому языку: всех отпустили, чтобы подготовиться дома. Ну, а для меня, как и для тебя сдать этот экзамен, словно орешки пощелкать. Вот я и прибежал к тебе, вместе будем дежурить. В крайнем случае ночку посижу! — Махкам выпалил все это единым духом и даже передернул плечами от восторга. — Здорово получилось?!

Хикмат обрадовался. Вместе дежурить куда веселее, да и четыре глаза — не два.

— Пойдем?

— Пойдем! — Махкам охотно повернул назад, и они зашагали, весело переговариваясь, не забывая в то же время о задаче, которая поставлена перед ними.

Они увидели ее почти одновременно. Хикмат и Махкам с одной стороны, Ходжаев и Рябчиков — с другой. Это была, несомненно, она. Молодая миловидная женщина в темно-красном из панбархата платье и яркой красной лентой на голове. Женщина стояла напротив ворот мясокомбината, кого-то ожидала. Кончилась первая смена, из ворот густой толпой выходили люди. Женщина вела себя тревожно, глаза ее часто устремлялись на противоположную сторону улицы.

Иноятов и Разыков с бешено колотящимися сердцами прошли мимо, приблизились к офицерам. Ходжаев, одетый в черный кургузый пиджачок и старые брюки, отошел от Рябчикова и очень тихо, но внятно прошептал:

— Хикмат со мной. Махкам останется с Рябчиковым.

Через минуту они стояли, каждая пара, метрах в десяти-пятнадцати по ту и другую сторону от женщины: офицер и дружинник. И это было правильное решение. Неизвестно, кого ждала она, может быть, убийцу? А если он вооружен, если вздумает бежать? У дружинников нет оружия, а голыми руками такого громилу не возьмешь.

Но нет, к ней приближалась другая женщина. Лет тридцати, стройная, русоволосая, довольно миловидная. Наверное, подруга? Но почему на ее лице нет даже подобия улыбки, взгляд у женщины настороженный, вопросительный, и идет она будто с неохотой.

Они встретились. Первая тотчас заговорила, подхватив подругу под руку, повернула в сторону Рябчикова и Иноятова. Ходжаев поднял руку над головой, сжал пальцы в кулак. Рябчиков кивнул: «Я понял!», шагнул вместе с Махкамом навстречу.

Женщины настолько были поглощены разговором, что когда перед ними остановились двое молодых людей, они взглянули на них удивленно, с досадой. Попытались обойти мужчин. Вася остановил их движением руки, сказал отрывисто:

— Прошу пройти с нами!

Русоволосая тотчас сжалась, лицо покрылось бледной синевой, а враз одеревеневшие губы попытались что-то произнести.

Иначе повела себя брюнетка. Темные глаза ее вспыхнули, румянец кровавыми пятнами выступил на щеках. Миг, и женщина обернулась спиной к Рябчикову и Иноятову. В этот момент ее глаза встретились со спокойными, чуть насмешливыми глазами Ходжаева. Она опустила веки, сникла. Но тут же, словно найдя выход, вспыхнула снова:

— Никуда не пойду! Буду кричать!

— Пойдете, — спокойно, не повышая голоса, произнес Ходжаев. — Я — работник милиции, вот мое удостоверение.

— Товарищ лейтенант, — он обратился к Рябчикову, — пригласите вторую женщину следовать за нами.

В оперпункте русоволосая ударилась в слезы, а брюнетка принялась бушевать.

— Это безобразие! Я буду жаловаться! Вы не имеете право ни с того, ни с сего задерживать людей. У меня есть знакомые в прокуратуре, я обращусь к ним!

— Гражданочка, не шумите, это вам не поможет, — урезонивали ее студенты, с острым любопытством следя за каждым словом и жестом преступницы.

Рябчиков и Ходжаев молчали. Старший лейтенант казался спокойным. Впрочем, он действительно был спокоен, если считать спокойствием его презрительное молчание. Он ждал, когда подойдет дежурный газик.

Привезя женщин в райотдел, Ходжаев и Рябчиков доложили об этом капитану. Сенявский, явно взволновавшись, закурил папиросу.

— Я допрашиваю соучастницу! — коротко отрубил он. — Рябчиков останется со мной.

— Ты, Агзам Ходжаевич, допроси вторую женщину! — капитан кивнул в сторону коридора. Потом сравним показания.

 

V

Протоколы допросов рассказывали о том, что Сенявский и Ходжаев провели дознание мастерски. Каждая фраза, вопрос и ответ как бы дополняли друг друга. Если такое сравнение возможно, то протоколы были похожи на подробные схемы романа или повести, в которых писатель-психолог задумал показать человеческие судьбы. И соучастница убийцы, и ее подруга раскрывались в них во всей полноте, с сомнениями и запоздалым раскаянием, с взрывами бешенства и внезапной остолбенелости, с неврастенической истерикой, горькими рыданиями и обильными слезами.

Именно так, читая между строк, представляя каждую черточку, каждую морщинку на лице обеих женщин, чуть ли не перевоплощаясь мысленно в них самих, изучая их действия и поступки, знакомился еще и еще раз с протоколами Вася Рябчиков. И хотя он присутствовал на допросе Зои Коваль — соучастницы убийцы, а потом выслушал подробный рассказ о поведении Нины Семеновой от Махкама Иноятова и Хикмата Разыкова, которых пригласил с собой старший лейтенант, Рябчиков до того, как засесть за протоколы, все же не представлял ясно всей картины.

Теперь лейтенант мог сказать уверенно: я изучил и ту, и другую, знаю, чем руководствовалась каждая в своих поступках, познал во всей глубине натуры Коваль и Семеновой. У Васи зародилась мысль: что, если тщательно записать характеристики этих женщин, записать для себя, для своей будущей картотеки оперативного работника. Такая картотека поможет впоследствии в работе. Образы людей, отдельные детали характера, поведение, мысли, короткое изложение событий — все это очень важно. Важно не только знать сегодня, сейчас, но и запомнить на всю жизнь, уметь сравнить, сопоставить, проанализировать, чтобы глубже и полнее понимать другие натуры, прослеживать во всех мелочах и отклонениях другие человеческие судьбы.

И Вася воплотил свою мысль на практике. Правда, запись на нескольких страницах в толстой тетради в клетку, в черном ледериновом переплете появилась после того, как были арестованы убийца и его товарищ, но я позволю себе привести эти страницы сейчас, следуя за логикой событий.

Зоя Коваль, 28 лет. Двое детей, разведенная. Роста среднего, по комплекции — сухощавая. Лицо правильное, смуглое, на щеках еле заметный румянец, переходящий в периоды волнений в большие темно-красные пятна. Брови длинные и широкие, сильно насурьмленные. Глаза темно-коричневые, почти черные, большие и беспокойные. Когда теряется и запутывается в ответах, не зная как найти выход из положения, то прикрывает веками глаза, крутит и ломает пальцы левой руки, зажимая их в кулак правой. Работает кондуктором трамвая. Без тени смущения заявила, что состоит в давней любовной связи с неким Якубом Якубовым. Он по профессии — чайханщик. Вздорный и грубый человек, но «щедрый». 14 мая Якуб вместе с незнакомым парнем по имени Сергей, пришел к ней в десять вечера домой. Предложил пойти к Нине. Она согласилась: сели на трамвай и вышли на остановке у кинотеатра «Звезда». Мужчины направились в дежурный магазин, купить спиртное, а она осталась ждать.

Коваль не обратила внимания на двух пьяных парней, которые стояли неподалеку от остановки. Но когда трамвай прошел и она осталась одна, то почувствовала, сейчас они подойдут. Приблизился один — узбек. Коваль не очень испугалась: привыкла, работая кондуктором, решительно расправляться с пьяными. Но этот был пьян, как говорится, без меры. Ни высокомерный вид, с которым Коваль заявила, что ожидает «мужа», Ни грубый окрик: «Пошел к чертовой матери!» не произвели впечатления. Он продолжал плести что-то несвязное, подступал к ней все ближе. Коваль, не видя ни души, теперь уже перетрусила основательно. Когда вдали показались Якуб с Сергеем, она вдруг завопила во всю мочь, что ее избивают, хотят изнасиловать! Якубов, словно разъяренный зверь, бросился на Курбана, пустил в ход кулаки. Чайханщик был человек злой и ревнивый. Это хорошо знала Коваль. Вот почему поспешила ему на помощь. «Иначе не миновать беды, — решила она. — Якуб может подумать, что это не просто пьяный незнакомец, а один из моих приятелей».

Она схватила Курбана за руку. Тот, не сумев вырвать руки, ударил Якуба ногой в бедро. Чайханщик озверел, он выхватил «пичак», с силой воткнул его в грудь Алиева. Потом они втроем убежали... Так очутились на квартире Нины. По дороге Якуб отдал нож Зое: задыхаясь от ужаса, попросил ее взять всю вину на себя. «Если мы его убили, — сказал он, — меня могут расстрелять. А тебя не тронут, у тебя дети».

Она поначалу согласилась поступить так, как прикажет Якуб. К тому же Коваль хорошо понимала, что она явилась причиной скандала и драки. Поэтому сказала Якубу, что если их найдут, то заявит: «Я ударила ножом незнакомого человека, он, пьяный, приставал ко Мне, хотел изнасиловать!»

Нине Семеновой они передали эту историю несколько иначе. Сказали, что Якуб подрался с пьяным парнем на трамвайной остановке и разбил ему лицо, испачкавшись при этом в крови. Нина ахала и охала, налила воды в рукомойник, подала Якубу мыло и чистое полотенце.

Выпили. Но разговор не клеился, настроение у всех было подавленное. Через час разошлись по домам. Перед этим, улучив минуту, Коваль выскочила во двор и забросила нож в дальний угол за груду битого кирпича. Решила: «Если милиция и нападет на след, то ножа не найдут ни у Якуба, ни у меня. А мы будем отрицать, не сознаемся, и все!»

Якуб этого не знал. В его планы входило, чтобы нож обнаружили у Зои. Растерявшийся, дрожа за собственную шкуру, он позабыл спросить у любовницы — у нее ли «пичак»? Все трое глядели друг на друга косо, с недоверием. Расстались торопливо, договорившись встретиться на следующий день.

На другой день Якуб не пришел к Коваль. Она прождала его до глубокой ночи. Утром, чуть свет, с сильной головной болью отправилась на работу.

Хорошо, что ее сменщица пришла на час раньше. Передав той остаток билетов, Коваль сошла около трамвайного парка, сдала кассиру деньги и, сев на трамвай третьего маршрута, поехала в сторону чайханы, где работал Якуб Якубов. Зайти в чайхану она не решилась, так как он ей это запретил. Пройдя дважды туда и обратно по улице, она не увидела за стойкой своего любовника.

Коваль не могла догадаться, что Якуб в это время находился во втором, внутреннем дворике, где готовил плов по заказу. Подумала, что его забрали в милицию.

Побежала к Нине Семеновой, чтобы рассказать обо всем подруге, спрятать нож понадежнее, или выбросить куда-нибудь подальше. Нет, она твердо решила не брать вину на себя. Якуб ударил человека ножом, пусть он и расплачивается за это. У нее дети, что будет с ними, если ее посадят? Плевать она хотела на чайханщика; найдет себе другого. Да, но она помогала Якубу в драке, схватила за руку Курбана. И это видел Сергей!

Именно в таком паническом состоянии была Зоя Коваль, когда встретилась у ворот мясокомбината с Ниной Семеновой.

Вывод! Коваль, человек слабовольный, истеричный, подвержена внезапным вспышкам ярости, криклива и несдержанна в своих желаниях. Любовь к легкой жизни, пристрастие к спиртному, дружба с человеком жестоким, вздорным, с дурными наклонностями привели к тому, что женщина совершила преступление. Она — прямая соучастница убийцы, и если даже преступление совершено не умышленно, не преднамеренно, все же Коваль заслуживает строгого наказания.

На этом заканчивалась Васина запись о Коваль. Дальше следовал пропуск в несколько строк, а ниже можно было прочесть следующее:

Нина Семенова, 32 лет, незамужняя, работница колбасного цеха мясокомбината. Характер мягкий, податливый, слезлива, по натуре мещанка. Мечтает найти мужа или любовника, малопьющего, некурящего, ласкового и интеллигентного. Полная противоположность по всем внутренним качествам своей подруге. Но именно противоположность и являлась связующим звеном в тех приятельских отношениях, которые поддерживали женщины между собой.

Семенова, действительно, не знала о том, что Якубов ударил человека ножом. А если бы знала, что тогда? Все равно не пришла бы в милицию и не рассказала бы! Смелости не хватило? Да, именно смелости, которой у нее никогда не было. Родители ее были очень религиозны, и дочь, хотя и не переняла от них прямую веру в бога, осталась навсегда робкой, до странности тихой и запуганной. Она всякий раз с затаенной дрожью смотрела на Якуба Якубова, когда тот заглядывал вместе с Зоей к ней в гости. Она боялась его до ужаса, умоляла подругу порвать с ним. Та отвечала: «Никогда! Якуб — настоящий мужчина».

На допросе, заливаясь слезами и дрожа, Семенова рассказала о себе все, начиная чуть ли не со дня рождения и кончив описанием последнего посещения Зои, Якуба и Сергея. Обещала Ходжаеву, что если ее простят, не обвинят в укрывательстве преступников, больше никогда в жизни не водить дружбу с нехорошими людьми. Готова была встать на колени и бить поклоны до одеревенения лба.

Вывод. И такие люди бывают: исполняют чужую волю, соглашаются во всем с теми, кто ими верховодит! А когда придет время ответ держать, зальется слезами, станет жалеть себя, поползет буквально на коленях домой, в свое гнездо, как бы ни была длинна дорога. И никакими силами не повернешь ее; вопьется ногтями в землю, будет цепляться за каждую трещину, причитать. «Жить хочу! Пусть не интересно, скучно, пусть в одиночку, но хочу жить!»

 

VI

Есть в тетради Васи Рябчикова запись о Якубе Якубове и Сергее Кривцове. Добросовестная, со всеми подробностями, с характеристиками убийцы и его товарища, с пространным рассказом о том, как был арестован Якубов.

Якуб Якубов  — высокий, богатырского сложения человек, лет сорока. Черты лица грубые, глаза темные. Жену и детей держит в страхе, в рабской покорности. При такой физической силе, как у него, мешки бы с мукой таскать или кирпичи, а он чайники да лепешки разносит, плов готовит, водкой и вином из-под полы торгует. Короче говоря, живет по принципу: работу — полегче, а денег побольше! Само собой разумеется, что у такого человека для чистых помыслов даже крохотного местечка в душе не найдется. Страсть к наживе, к теплой компании выпивох и пожирателей шашлыка и плова — вот в чем смысл его жизни, вот его стремления.

Сергей Кривцов  — фигура случайная в компании Якубова. Гравирует надписи на металле и фарфоре, работает в универмаге, холост, 28 лет. Вечером, возвращаясь с работы, заходил в чайхану поесть и выпить горячего чая. Там и познакомился с Якубом.

14 мая зашел в чайхану, решил выпить, угостил и хозяина. Якуб в этот вечер наметил посетить Зою. Не найдя никого из своих постоянных напарников, он пригласил Сергея с собой. Тот согласился. Сергей, по натуре спокойный и сдержанный, не любил скандалов и драк. Когда Якуб стал избивать на остановке пьяного парня в майке, Кривцов, видя, что ему не под силу остановить здоровяка-чайханщика, попытался удержать Зою. Не получилось: разъяренная женщина вырвалась из его рук, вцепилась в Курбана Алиева.

Когда Якуб ударил ножом противника и они втроем бросились бежать, Кривцов молил про себя, чтобы пострадавший не умер, остался жив. От мысли о том, что он может явиться невольным пособником убийцы, ему становилось жутко. После того, как ушли от Нины Семеновой, он не спал ночь, проведя все время до утра в тревожных думах. Днем работал рассеянно, сделал ошибку, гравируя покупателю надпись на подстаканнике. Вечером не пошел к Якубову в чайхану, хотя тот наказал ему придти, чтобы поговорить обо всем подробно. На другой день Якуб сам пришел в универмаг. Спросил грубо:

— Почему не был? В штаны от страха натряс, донести хочешь?!

Кривцов пообещал придти в чайхану после работы. Но слова своего снова не сдержал. Вернувшись домой, попросил родителей, если придет Якуб, сказать, что он ушел гулять. Якуб понапрасну прождал Сергея в чайхане, но домой к Сергею придти не смог. Арестовали его «на рабочем месте», и как только привезли в райотдел, он сразу же назвал фамилию Кривцова, назвал адрес. Заявил, что Сергей помогал ему в драке и чуть ли не он ударил ножом парня в майке, хотя перед этим то же самое говорил про Зою Коваль.

Капитан Сенявский приказал мне с двумя дружинниками — Хикматом Разыковым и Махкамом Иноятовым отправиться на квартиру Кривцова, арестовать его и привезти в райотдел. Мы застали Сергея в тот момент, когда он сидел за письменным столом и заклеивал конверт, на котором было написано: «В городское управление охраны общественного порядка. Начальнику уголовного розыска».

В конверт был вложен листок. Вот текст письма:

«Сообщаю, что 14 мая, поздно вечером на трамвайной остановке «кинотеатр «Звезда» чайханщик Якуб Якубов ударил ножом в грудь незнакомого человека. Прямой соучастницей преступника является кондуктор трамвая Зоя Коваль. Я пытался помешать им, но ничего не смог сделать.

Адреса Якубова и Коваль следующие: улица Толстого, 18 и улица Шафирканская, 75.

Мой адрес: улица Чехова, 9 Василий Семенович Кривцов, гравер Центрального универмага».

Прочитав письмо, я посмотрел на него вопросительно. Кривцов пожал плечами, грустно улыбнулся и сказал:

— Хотел отправить, но не успел. Измучился совсем, а пойти в милицию и все рассказать не решился. Подумал, лучше напишу, тогда вы сами за мной придете. — Помолчав немного, он добавил с печальной улыбкой: — Наверное привычка сказывается, мне ведь больше писать приходится, чем говорить.

Семен Кривцов хотел исполнить свой долг. И фактически он его исполнил. Пусть поздно, пусть на это ушло два дня раздумий и колебаний, но он человек честный.

Арест Якуба Якубова. Как только Зоя Коваль подписала протокол допроса, Петр Петрович приказал отправить ее в камеру предварительного заключения, а сам, надев фуражку и осмотрев пистолет, кивнул Ходжаеву и мне. Спустился вниз к автомашине. Мы поехали в чайхану. Расположенная на возвышенности, напротив большого административного здания она в этот час была пуста. Якуб сидел в углу за стойкой рядом с двумя огромными самоварами. Около него стояли тазы, в одном из которых лежали пиалы, в другом — чайники. Увидев Сенявского и меня, он переменился в лице, побагровел, и не успели мы произнести ни слова, как Якуб схватил таз с пиалами, швырнул в нас. За первым тазом последовал второй: мы отскочили в сторону, выхватили пистолеты. Якубов легко перенес через стойку свое огромное тело и юркнул в сторону выхода. «Не стреляй» — крикнул мне Сенявский. Бросился за убийцей, вытянув вперед руку, решив ударить того ребром ладони из-за спины сбоку по шее. А ведь я чуть было не выпалил в Якубова и, конечно, убил бы его, так как непроизвольно целил в лицо. Я совершенно забыл в тот момент, что выход стережет Ходжаев. А Агзам Ходжаевич, мгновенно оценив обстановку и видя, что такого богатыря, как Якуб ему ни за что не удержать, сжался в комок, присел на землю. Он рассчитал точно: проход узкий, представляет собой как бы коридор, который не виден со стороны стойки. Значит Якубов, свернув в него, обязательно споткнется о Ходжаева и грохнется на кирпичные плиты пола. Так и случилось, но как ни был страшен удар от падения, убийца все же нашел в себе силы приподняться. Здесь-то и настиг его Сенявский, ударив Якубова сбоку по шее ребром ладони. Преступник свалился, потеряв на секунду сознание. Мы тотчас его скрутили. Привезли в райотдел.

Сев за свой стол и сняв фуражку, Петр Петрович улыбнулся мне и Ходжаеву, не спеша выкурил папиросу и только после этого доложил по телефону начальнику райотдела, что розыск закончен: убийца арестован!

Тот ответил: «Молодцы! Поздравляю с успехом! Сейчас же доложу комиссару!»

 

VII

Вот и весь рассказ об одной операции, проведенной работниками районного отдела милиции. Сложная эта операция или нет, пусть судит читатель. Но это было первое очень ответственное дело, в котором пришлось принять участие молодому лейтенанту Рябчикову. Сотни людей были заняты розыском преступников, тревожились, нервничали, работали с предельным напряжением. Почти без отдыха провел все это время и Василий, активно участвуя в розыске, падая духом от неудач и взбадриваясь снова, учась и познавая методы оперативной работы, восхищаясь и завидуя выдержке и хладнокровию старших товарищей и в то же время непроизвольно, почти бессознательно, но цепко усваивая те качества, которые так необходимы работнику уголовного розыска.

Получив приказ: отправляться немедленно домой и отдыхать ровно 24 часа, Вася с радостной улыбкой откозырял капитану Сенявскому и громко ответил:

— Слушаюсь, товарищ капитан! Отправляюсь на отдых!

Придя домой и поев вкуснейшего борща, Вася с благодарностью поцеловал мать сначала в один, потом в другой глаз, пошел в спальню. И вдруг почувствовал, что ему расхотелось спать. Так бывает, когда проработаешь в полную меру сил с огромным напряжением, и организм точно могучий электромотор не может остановиться сразу после выключения. Требуется постепенное торможение, похожее на спуск с высокой суровой горы в благодатную долину, где царят тишина и прохлада.

Потянувшись, задорно блеснув глазами, Вася достал тетрадь в ледериновом переплете, самопишущую ручку, сел за стол. Когда все было записано, он прилег на диван, намереваясь внимательно прочесть изложенное. «Ведь наша работа нужная и важная, — подумалось ему. — Интересная работа!» И еще подумал Вася с особой радостью о том, что сказал ему напоследок Сенявский: «Завтра рапорт подай о переводе в мое отделение. Получится из тебя оперативник!»

Дочитать свое произведение Вася не смог. Он заснул, тетрадь выпала из рук, а на лице вскоре заиграла ласковая улыбка. Виделась Рябчикову девушка его мечты. Шел он к ней навстречу по берегу голубой реки и был он вовсе не брюнетом с тонкой талией, а обыкновенным Васей, в просоленной от пота гимнастерке, уставший, но радостный и гордый. И девушка смотрела на него с восхищением, влюбленными глазами, протягивая вперед тонкие белые руки.

Красивый и чудесный был этот сон. Где-то в глубине своего существа Вася чувствовал, понимал, что девушка с васильковыми глазами пока еще мечта, и он не встретил ее в действительности. Но то же подсознательное чувство подсказывало ему, шептало настойчиво с волнующей уверенностью: «Исполнится и эта мечта, исполнится так же скоро, как и первая!» А тут еще крупным планом, словно на широком экране возникло лицо Агзама Ходжаева с прищуренными глазами. «Она тебе хорошей женой будет, — сказал он, сияя улыбкой. — Будет ждать!»

На лице Васи играла задумчивая улыбка. Его улыбка передалась отцу, который сидел в кресле и читал книгу. Заулыбалась и мать. Она тихонько, на цыпочках, приблизилась к сыну, заботливо укрыла его одеялом.