Комендант оборонительного района Гранитный линкор седоволосый полковник Шредер, уткнув сухое неподвижное лицо в разостланную на столе карту, готовил новую операцию по захвату полуострова Угрюмый. Ему нужны были данные о советских силах, оборонявших полуостров, и особенно о наличии там продовольствия и боеприпасов.
Долговременная блокада Угрюмого с суши, воздуха и моря пока, кажется, нужного результата не дала. Русским удавалось снабжать гарнизон полуострова всем необходимым. Надо было помешать этому. «Ни один катер не должен пробиться с материка на Угрюмый,— такую задачу поставил Шредер перед своими моряками и летчиками.— Когда мы этого добьемся, нам нетрудно будет артиллерией и авиацией уничтожить их запасы на месте. Голодный матрос — не матрос, солдат без штыка и патронов — не солдат! Семин вынужден будет сдаться».
Теперь гитлеровское командование торопило Шредера с подготовкой к наступлению. Полковнику нужны были «языки». Но все попытки взять их боем кончались провалом. Охотники за «языками» нередко сами попадали к русским.
Полковник задумался. Зазвонил телефон. Шредер, не торопясь, взял трубку. Докладывал начальник штаба: «Русский катер «Охотник» номер пятнадцать идет курсом на полуостров Угрюмый».
Красный карандаш, зажатый в кулаке Шредера, резко треснул. Сквозь прищуренные ресницы в умных глазах блеснула решительность.
— Приказываю русский катер захватить. Личный состав взять в плен. Мне нужны «языки»! Много «языков»! — сказал полковник и положил трубку.
Три торпедных катера, выскочив из укрытой скалами небольшой бухточки, стремительно пошли в море. Обер-лейтенант Гопман до боли в глазах всматривался в гущу тумана. На его круглом, гладко выбритом лице, прокаленном северными ветрами, то и дело вспыхивала задорная улыбка. Настроение у Гопмана было превосходное. Полковник Шредер лично поручил ему захватить только что подбитый артиллерией советский катер.
— Вы лучший из лучших разведчиков Севера,— сказал полковник.— В ваши руки вверяю я это дело. Как опытный следопыт, вы должны понять, мне нужны точные данные об этом гнезде «черных дьяволов» — Угрюмом.
Да, обер-лейтенант это отлично понимал. Он доставит Шредеру советский катер номер 15 вместе с его командой!
Гопман нахмурился: размечтался, как фельдфебель о генеральском чине. Ведь он знает повадки «черных дьяволов»: умрут, а живыми не сдадутся. Но сегодня он одолеет их, хитростью возьмет. И станет капитаном.
Обер-лейтенант еще раз проверил боевую готовность экипажей и снова стал всматриваться в толщу тумана.
«А что если русский «Охотник» уже затонул? — холодок пробежал по телу Гопмана.— Тогда конец лаврам лучшего следопыта Севера! — Он посмотрел на часы.— Нет, напрасно волнуюсь!»
Обер-лейтенант приказал командирам развернуть катера по фронту и увеличить скорость.
Катера прочесали огромный участок моря, но советского «Охотника» не было. Гопман сам определил силу и направление ветра, рассчитал возможную точку нахождения катера: недалеко от берега. Катера устремились туда, но и там «Охотника» не оказалось.
Обер-лейтенант потерял всякую надежду разыскать советский катер. А ведь за поисками неотступно следил сам полковник Шредер! Чем мог порадовать его неудачливый на этот раз Гопман? Артиллеристы обманули полковника и его, обер-лейтенанта. Им спьяну померещилось, что они подбили русское судно.
Хмурый, злой, Гопман хотел уже возвращаться на базу, как вдруг совсем рядом из тумана выросло чужое судно. Чтобы не врезаться в него, катер, шедший на полной скорости, резко шарахнулся в сторону.
— Русский «Охотник»! — испуганно заорал наблюдатель. — Берегись!
— Наконец-то! — ухватившись за леер, обрадованно крикнул обер-лейтенант.— Теперь он в моих руках!
Подбитый «Охотник» беспомощно болтался на поверхности моря.
На расстоянии выстрела Гопман обошел вокруг «Охотника». Советский катер казался безжизненным. Гопман подошел ближе, вторично осмотрел «Охотник» со всех сторон. Теперь он хорошо видел заваленную мешками и ящиками безлюдную палубу, уныло склонившиеся стволы пулеметов и пушек. «Мертвые!»
И вдруг ружейный и пулеметный огонь с «Охотника» обрушился на ближний катер врага. Пушки ударили по дальним катерам.
От прямого попадания снаряда тонул один из дальних катеров врага, другой стремительно уходил к своему берегу, третий — командирский,— так же как и «Охотник», беспомощно болтался на поверхности моря.
Оба поврежденных катера молчали. Обер-лейтенант вызвал помощь и не терял надежды пленить советский катер.
— С левого борта противник! — звонко предупредил Углова рыжебородый сигнальщик.
— К бою! — скомандовал капитан.
Из рассеивающегося тумана со стороны вражеского берега кильватерным строем приближалось несколько групп катеров. Уже зловеще качались на взбудораженном море десятки языков скачущего пламени. Это противник вел огонь по североморцам.
Превосходство врага было очевидным. И все же капитан Углов решил принять бой. Он знал, что огневая сила «Охотника» в несколько раз больше огневой силы торпедного катера. Однако у противника численное превосходство...
Одна из вражеских групп пошла в обход североморцев. Две другие, развернувшись, стали охватывать «Охотник» в полукольцо. Положение становилось трудным. Противник осторожно приближался.
— Справа «Охотники»! — вне себя от радости крикнул сигнальщик.— Смотрите, наши!..
А через час «Охотники» осторожно вошли в небольшой залив и причалили к скалистому берегу. Это был изрытый снарядами и бомбами порт Угрюмого.
Дрожат от частых разрывов снарядов и мин тяжелые перекрытия в траншеях. Падают жесткие, холодные комья земли. Дробно стучат о каски мелкие камешки. Гаснут от сотрясения воздуха коптилки в землянках. И, кажется, нет конца канонаде. Прижались к стенам траншеи матросы.
— Эх, окаянный, опять разбушевался! — ежась от холода, пробурчал матрос, растирая побелевший мясистый нос.— Вот уже час целый...
— И все без толку, — замечает кто-то. — Ведь все равно нас отсюда не выкурить!
Санитары проносят убитого.
— Кто это?
— Из первой роты...— мрачно отвечает санитар.— Да ты знаешь его, который все песни пел...
— Эх, мать честна! Пел, пел человек — и вдруг оборвалась хорошая песня...
— Надо вырвать у них вершину Гранитного линкора! — советует кто-то. — Тогда мы будем наверху, а они — внизу.
Опять санитары проносят убитого.
— Что же медлим? Штурмовать надо!
— Гранитный линкор одним штурмом не возьмешь! Смекалка нужна. Егеря ихние там сидят,— сказал большеголовый, с прищуренными глазами, коренастый матрос Арбузов.
— Шесть раз уже пробовали смекать, да смекальщики уже больше на довольствии не числятся.
— Не так, видно, смекали, не в ту дырку нитку вдевали! — настойчиво возразил Арбузов. — Нет на свете такой крепости, где бы не нашлась дырка для нашего матроса, в которую он не мог бы пролезть. А там и егерям ихним капут!
— Берегись!
Грохнули взрывы тяжелых мин. Перемешались в дыму и пыли балки, земля и камни. Кто-то глухо со стоном крякнул, кто-то запустил крепким русским словцом.
— Не зря нас сюда прислали, не зря! — свирепо гудел из-под груды балок и щебня Арбузов.— Мы окаянным еще покажем рыжего козла!
— Жив, Арбуз?
— Как видишь...
— А дырку нашел?
— Иди ты!..— не удержался Арбузов и огрел обидчика таким словцом, от которого уши глохнут.
Из-за гряды заснеженных холмов поднимались клубы черного дыма. Это горели продовольственные склады Угрюмого.
...Старший кок был сегодня не в настроении. Он кричал на своих помощников, пререкался со старшиной и неприветливо отослал обратно матросов, прибывших чистить картошку.
— Лишнюю порцию каши захотели! — стуча половником, ворчал он. — Или ваш старшина не знает, что картошка из камня не родится. Север ведь! Я сам полтора года ее не пробовал. А он людей прислал. Чистить...— Кок озабоченно заглянул в котел.
В печке тлели угли. От огромного котла поднимался легкий пар. В подземный тесноватый, но чистенький камбуз, гремя бачками, котелками, ведрами, собрались матросы.
Пахло душистой гречневой кашей, приправленной поджаренным на сале луком.
Матросы с аппетитом вдыхали этот запах и нетерпеливо наперебой пробирались к котлу.
Кок медленно снял деревянную крышку, взял у широколицего матроса ведро, осторожно положил в него пять половников каши и возвратил матросу.
Матрос заглянул в ведро, лицо его сразу вытянулось.
— Шутишь? У меня двадцать орлов, а ты положил на пятерых!
— Камбуз — не Украина, в нем гречка не родится! — незлобно возразил кок.—Следующий! — и положил три половника в протянутый матросом бачок.
— У меня не три, двенадцать! — закричал тот, потрясая бачком.
— Следующий! — не обращая внимания на ругань матросов, кок с неумолимым спокойствием продолжал отсчитывать половники.
— Тут и цыпленку клюнуть нечего!
— Такого у нас еще никогда не бывало! — шумели матросы.— Начальнику политотдела жаловаться будем!
— Сегодня противник два наших продовольственных склада уничтожил...
Все притихли, обернулись к говорившему, расступились, дали дорогу. В камбуз вошел, постукивая котелками, маленький, коренастый, с пышными усами и приплюснутым смешным носом связной командующего — Петр Иванович. Он важно, словно на плечах у него были генеральские погоны, поставил перед коком котелок.
— Мне и генералу, две порции! —сказал он и, глубоко вобрав в себя вкусный запах, добавил:— Хороша!
Кок положил в котелки генеральского связного два полных половника каши.
Матросы мрачно молчали.
Петр Иванович заглянул в котелок одного матроса, другого, третьего и, сбросив с себя напускное достоинство, попросил:
— Много, отсыпь!
— Генерала со всеми не равняй!
— Правильно говорит кок! — зашумели матросы.
— Неси так!
— Не понесу! Обратно пошлет! Не слушается он меня... — Петр Иванович пощипал правый ус. — У других генералы как генералы, а мой не поймешь что: в бою маршал, на службе генерал, а в еде все равно, что наш брат матрос... — Петр Иванович снова заважничал. — Он мне намедни сказал: «Чтобы лучше знать в бою душу солдата, надо не из генеральского, а из солдатского котелка кашу поесть!» — и Петр Иванович решительно протянул свой котелок.— Не годится, отсыпь.
— Но ты же не генерал, — съязвил кок.
— Какой же я матрос, если буду думать за связного, а кашу есть за четырех генералов? — добродушно отозвался Петр Иванович, затем свысока посмотрев на матросов, тихо добавил: — Сегодня ожидается транспорт с продовольствием. Порции каши будут нормальными!
Леониду Ерохину не нравилось новое назначение. Он мечтал попасть в отряд капитана Углова, быть разведчиком. А получилось не так. Он завидовал Сибиряку, которого взял к себе капитан.
— Ты, Семен, в сорочке родился! — со вздохом говорил он.— А мы голенькими.
Часть подполковника Крылова, куда были зачислены матросы, располагалась у подножья и на восточных скатах Гранитного линкора.
Матросы направились туда.
Было полуденное время. Небо в полумраке, словно большое озеро в штиль: прозрачное, безоблачное. Там, где должно было всходить солнце, горел красный лоскут зарева, да и он медленно опускался за гребни голых высот в море.
Ерохин первым поднялся на небольшую высоту и застыл, как загипнотизированный.
— Вот она!.. — взволнованно произнес он.
Перед ними, казалось рядом, на узеньком перешейке, соединяющем материк с полуостровом Угрюмым, стремительно поднималась вверх, заслоняя собой небо, высота. Своими черными от пороховой копоти голыми скалами, будто тремя орудийными башнями громадного линкора, угрожающе нависла она над полуостровом Угрюмым. Из темных, выеденных водой и ветрами гранитных впадин зловеще смотрели многочисленные глаза амбразур.
Кругом было безлюдно, голо, мертво.
И только матросы с Большой земли вызывающе открыто шли к Гранитному линкору.
Они шли на ощупь по невидимой под свежевыпавшим снегом тропинке, часто проваливались в снежные наметы и, спотыкаясь о камни, падали.
Вдруг где-то заговорил пулемет. Справа, из-за небольшой скалы, прямо на них бреющим полетом шел самолет.
— Мессер! Заметил! — разыскивая глазами укрытие, процедил сквозь зубы Ерохин.
Укрыться было некуда. Кругом лежал однообразный снег, из-под которого кое-где торчали камни.
— Ложись! — крикнул Ерохин.
Матросы упали, спрятав головы за камни. Просвистели пули и, звякая о гранит, взрыхлили снег.
Низко с ревом промчался фашистский истребитель.
— Ах ты! — Ерохин со злостью выпустил длинную автоматную очередь. — На, захлебнись!..
Очевидно, летчику это не понравилось. Сделав разворот, он снова устремился на незащищенных матросов.
— Встретим! — решительно вскинув автомат, крикнул Ерохин,— По пилоту бейте!
Их опередил огонь зенитной батареи. Рядом, словно из-под земли, ударили трассирующими снарядами. Самолет неестественно вздрогнул, потом резко взмыл вверх и, будто надорвавшись, с ревом пошел вниз и упал.
— Подавился! — ликующе произнес Ерохин. — Угрюмый-то сталью дышит!
Моряки бросились было к упавшему самолету, но почва под ними словно не выдержала, качнулась, вздыбилась черными столбами разрывов, зашипела, засвистела осколками. И снова матросы зарылись в снег.
Гранитный линкор свирепел.
Успешно преодолев крутой спуск, Ерохин и матросы вошли в окруженную заснеженными скалами и кручами лощину. Они еще издали при подходе к ней слышали какой-то нарастающий шум, будто где-то рядом шла колонна танков. Матросы насторожились, Ерохин приготовил противотанковую гранату.
Настороженность матросов оказалась излишней. Ерохин, как завороженный, смотрел на серебристые каскады воды, с грохотом низвергающейся с обледенелой кручи.
— Да тут не воевать, а картины рисовать надо! — восхищенно воскликнул он.— Как в сказке!..
— Снаряд! — крикнул кто-то из-за двух лежавших рядом больших камней. — Сюда, скорее!
И как бы в подтверждение этого послышался знакомый шорох тяжелых гаубичных снарядов.
Матросы прыгнули за камни.
Один за другим грянули разрывы.
— Не любят фрицы, когда наши морячки красотой любуются!—щуря на пришедших насмешливые умные глаза, вполголоса сказал Арбузов. — Вижу, впервые на Угрюмом? — спросил он у Ерохина.
— А что тут особенного на Угрюмом?
— Особенный у нас Гранитный линкор! — ответил Арбузов.— Покоя, окаянный, не дает...
— Для кого Гранитный линкор, а для кого дырявая калоша! — Ерохин пренебрежительно сбил на затылок бескозырку.
Матросы поднялись.
— Ого, храбрый ты, вижу! — засмеялся Арбузов. — Калошных дел мастер! Может, милок, еще и заветную дырку для нас отыщешь?
— Какую такую дырку? — озорно улыбнулся Ерохин.
— Ту самую, через которую матрос пробрался бы невредимым к вершине Гранитного.
— Это не проблема! Сталинградцы гитлеровскую армию уже в котел засыпали! А мы тут дырку в Гранитном отыскать не можем!
— Насчет дырки, матрос, не смейся, а что отыскать ее до сих пор не можем, согласен, это так!
Ерохин примиряюще положил руку на плечо Арбузова.
— Нам бы в хозяйство Крылова проникнуть надо. Не знаешь ли, как? — спросил он.
— Это здесь, рядом, — оживился Арбузов, — покажем сейчас! — И он крепко пожал руку Ерохину.— Только что был в штабе, командира полка нет.
— А начальник штаба?
— Никого нет. Все на передовой в подразделениях. Один помначштаба лейтенант Юрушкин хозяйничает!.. Ох, и придира, окаянный,— хмуро добавил он и покосился на бескозырку Ерохина.— Спрячь ее подальше от греха! С валенками бескозырку-то не носят. Сам понимать должен... На губу пошлет!
— За эту?
— За нарушение формы одежды!
— Ерунда! Бескозырка для матроса все равно что штык для винтовки.
— Лейтенант Юрушкин этого не смекает,— сердито бросил Арбузов.— Недавно он к нам с Большой земли прибыл. Не мятый калач еще.
— Моряк?
— На морском пляже в Сочи загорал однажды.
— Награды имеет?
— Какие там награды! Он и пленного фашиста не видел.
— Ну, такой мне не страшен!—пренебрежительно бросил Ерохин.— Айда к нему!
— А все же, порядка ради, застегни пуговицы на полушубке, замени бескозырку шапкой,— посоветовал Арбузов.— Будь настоящим матросом!
— Не заменю! — упрямо отрубил Ерохин. — Командир полка был бы или его заместитель, а то перед каким-то помначштаба, да еще без боевого опыта. Меня, дорогой, сам Герой Советского Союза командир «Грозного» Леонидом Петровичем величал!
— Ну, коли так, пошли!
В тесноватой землянке помначштаба, расположенной у скалы недалеко от водопада, было чисто, тепло и уютно.
За небольшим столиком, застланным листом белой бумаги, сидел лейтенант Юрушкин. Перед ним аккуратной стопкой лежали боевые уставы, карта, веером торчали из граненого стакана остро очиненные карандаши.
Лейтенант старательно наносил на карту расположение частей противника на перешейке Угрюмого.
— Разрешите обратиться? — вскинув к бескозырке руку, спросил Ерохин.
— Разрешаю!—лейтенант поднялся и вытянулся перед матросом.
«Напрасно не привел себя в порядок,— подумал Ерохин, оглядывая лейтенанта, любуясь его опрятностью и образцовой выправкой.— Теперь уже поздно!»
— Старший матрос Ерохин прибыл в распоряжение подполковника Крылова! — четко доложил он.
Острый, царапающий взгляд Юрушкина скользнул по его небрежно одетой фигуре.
— Вы разве матрос-с? — насмешливо покосился он на бескозырку Ерохина.
— Много лет уже матрос! — обиделся Ерохин.— Комендор с крейсера «Грозный».
— Нет, не к-комендор вы, не м-матрос, не солдат и не гражданский... Право, не знаю, кто вы.
— Старший матрос Леонид Петрович Ерохин!— не сдерживаясь, дерзко ответил он.
— На чучело в-вы похожи!
— Это я-то на чучело? — глаза Ерохина округлились.— Да я, товарищ лейтенант, из пекла сюда пожаловал врагов своей Родины бить! — вскипел он.
— П-прекратите пререкания! — повысил голос лейтенант. — Кругом, м-марш! — скомандовал он.— П-приведите себя в порядок, а потом п-придите ко мне!
Ерохину хотелось бросить в бесстрастное лицо лейтенанта что-нибудь грубое, обидное. Но строгий образцовый вид офицера сдержал его. Ерохин вышел из землянки. А через несколько минут он снова стоял перед лейтенантом.
Теперь полушубок Ерохина был застегнут на все пуговицы, могучая фигура аккуратно подтянута, на голове чернела шапка-ушанка.
— По указанию командира полка направляю вас в распоряжение командира первого батальона! — выдерживая прежнюю строгость, сказал лейтенант Юрушкин. И снова внимательно осмотрел матроса.
— Старший м-матрос Ерохин! — начальственно сказал он,—доложите командир-ру первого батальона, что за нарушение формы одежды я наложил на вас взыскание — с-сутки гауптвахты!
— Не ласковым словом, а губой встретили вы меня, дорогой лейтенант! — зло сверкнул глазами Ерохин. — Спасибо!
— Отставить! — холодно сказал Юрушкин. — За г-грубость и нарушение формы — двое с-су-ток ареста!
— Не маловато? — язвительно спросил Ерохин.— Скупой вы! Я ведь уже знаком с трибуналом, был в штрафной, списывался за горячность нрава с нескольких кораблей! Имею дюжину благодарностей от командира корабля и одну — от командующего флотом. А от таких бездушных, как вы, взысканий не учитываю!
— Отставить! — Скулы Юрушкина побагровели.— Т-трое с-суток!
— Есть т-трое с-суток ареста! — с лихостью в точности повторил Ерохин, будто столько ареста ему и надо было. — Разрешите идти?
— Идите!
— Я не все сказал! — Ерохин расстегнул полушубок, и на его груди блеснули два боевых ордена, затем, четко повернувшись, вышел из землянки.
Оставшись один, Юрушкин долго стоял неподвижно, черные щеголеватые усики на его пухлой губе мелко дрожали.
Углов вышел из штаба, энергично вскарабкался на крутой гребень каменистой высотки, по-мальчишески запустил куда-то снежком, ловко перемахнул через широченный ров и стал спускаться к землянкам связистов. Ему хотелось двигаться и даже отплясать камаринскую. Ведь он вновь среди северных скал, среди боевых друзей!.. А главное — шредеровский следопыт обер-лейтенант Гопман только что развязал язык, сообщил о готовящемся наступлении на Угрюмый. Удача!.. Но странно... Чем ближе подходил Николай Углов к землянкам связистов, тем учащеннее билось его сердце.
Заскрипел снег. Кто-то несмело шел навстречу. Николай не поверил глазам, на секунду зажмурился: впереди показалась знакомая фигура.
— Товарищ капитан! — голос Лены чуть дрогнул. — Разрешите обратиться?
Вместо ответа Углов протянул девушке руку. Она пожала ее.
— Простите, я еще засветло видела, как вы пошли к начальнику штаба... И все время караулила вас...
— Чем могу служить, товарищ матрос? — не выпуская горячей руки Лены, тихо спросил капитан.
— Жду, куда зачислят... Меня здесь никто не знает. А вы, товарищ капитан, чуточку знаете. Прошу, помогите мне... Я... спортсменка, радистка, не смотрите, что я такая хрупкая... Хочу в настоящее дело!
— В бой?
— Да!
Углов помолчал минуту, потом взял девушку под руку, слегка прижал ее к себе, и они пошли легко и быстро. Шли молча, не создавая куда. Обоим было хорошо. Над ними склонилось северное небо, похожее на бескрайний голубоватый луг; звезды, как весенние колокольчики: дотронешься — зазвенят.
Где-то близко разорвался снаряд, за ним другой. Над Гранитным взвились ракеты.
Лена невольно задрожала и прижалась к капитану. Углов, казалось, не слышал разрывов.
Они шли и шли, изредка останавливались, будто невзначай смотрели друг на друга и опять шли.
Комендант оборонительного района «Угрюмый» генерал-майор Семин вошел в просторную светлую землянку начальника штаба, в которой сразу стало тесно от его могучей фигуры. Сидевший за широким столом перед разложенной картой рослый с обветренным подвижным лицом полковник Федоров быстро поднялся.
— Есть что-нибудь серьезное? — густым басом спросил генерал.
— Да.
Семин пододвинул табурет и сел около полковника.
— Слушаю.
Федоров заглянул в разложенные перед ним карты с показаниями обер-лейтенанта Гопмана.
— Противник готовит операцию по захвату Угрюмого.
Генерал поднялся, задумчиво прошелся по землянке. Удлиненное с крупными чертами смуглое лицо его омрачилось.
— Силы противника превосходят наши в три раза.
— Я считаю шредеровскую затею авантюрой. Особенно сейчас, когда гитлеровцы потерпели крах под Москвой и Сталинградом.
— Не согласен с вами, Федор Петрович, — генерал прищурился. — Не авантюра это, — он снова сел на табурет. — Подумайте, Угрюмый отвлек на себя значительные силы, сковал действия генерала Фугеля. — Семин провел карандашом по карте. — Смотрите, на восток немцам продвигаться опасно — Угрюмый в тылу. Ослабить блокаду — равносильно самоубийству: тогда мы ножом вонзимся им в спину. Угрюмый — кость, застрявшая в горле жадного волка. Коль скоро он не избавится от нее — сдохнет.
— Но ведь и мы вынуждены держать здесь отборные части, — возразил полковник.
— Намного меньше, чем противник.
— Это точно. А если Фугель бросит против нас все свои силы?
— Опасно. Думается, план Шредера — немедленно одним ударом разделаться с Угрюмым, уничтожить нас. Затем освободившиеся дивизии перебросить на основные направления нашего наступления.
— Пожалуй, правильно.
— Не пожалуй, а так. Нам будет тяжело... Но помощи у командующего фронтом просить не будем!
— А как же?
— Просить помощь теперь — помогать врагу! — генерал положил на стол тяжелый кулак.— Будем наступать!
— Мы наступать не сможем!—горячился полковник. — У нас мало снарядов, плохо с продовольствием и фуражом. Блокада Угрюмого усилилась...
— Все это я учитываю.
— Однако хотите начать наступление...
— А по-вашему, ждать, когда противник начнет его?
— Нет, не ждать, срочно просить у командующего подкрепление.
— В наших условиях мы не сможем его быстро получить.
— Наступать тоже не сможем! — не уступал полковник.
— Но спутать карты противнику мы должны!
Генерал поднялся и долго ходил по землянке.
— Это наш долг!.. Сегодня поступят снаряды.
Федоров молчал.
— В ночь на четвертое начнем штурм Гранитного линкора!
— А на флангах высадим несколько десантных групп! — поняв замысел генерала, продолжал Федоров. — Создадим впечатление широкого наступления...
— Правильно! Заставим врага приготовленные для наступления силы бросить туда, куда нам нужно!
— Как показал Гопман, Фугель убежден, что мы не сможем сейчас начать наступление в районе Гранитного линкора.
— А мы его начнем! — улыбнулся генерал.
— Значит, подумает он, у них эти возможности появились...— увлеченно продолжал развивать мысль генерала полковник.— Это, действительно, может спутать его карты!
— Надо только не забывать, что операцию готовит не штаб Фугеля, а полковник Шредер. Этого матерого пруссака не так легко одурачить. Он может разгадать наш замысел, особенно если штурм Гранитного будет неудачным. Шредер воспользуется этим и попытается прорвать нашу оборону.
— Пока разгадает, будет поздно. Мы заранее подготовим для него сюрприз.
— Резонно.
— Задача понятна, товарищ генерал!
Семин развернул на столе карту Угрюмого.
— Итак, в ночь на четвертое,— повторил он.
Генерал на минуту задумался, рассматривая расположение частей противника, четко нанесенное на карту.
— Федор Петрович, кто готовил вам эту карту?
Полковник довольно улыбнулся.
— Лейтенант Юрушкин, товарищ командующий!
— Сразу видно — грамотный офицер. Отлично готовит боевую документацию!
— Грамотный и требовательный... Но тяжелый для матросов: не любят они его!..
— Сыроват, очевидно, паренек, горя не испил еще!—жестковатый бас генерала зазвучал мягче.
Настойчиво зазвонил телефон. Полковник взял трубку и, сдерживая волнение, стал записывать телефонограмму:
«В районе острова Безымянный только что потоплен подводной лодкой груженый транспорт...»
— Где тонко, там и рвется! — помрачнел генерал. — Снаряды наши на дне...
— Утонула последняя надежда... — полковник бросил карандаш. — Не сладко нам будет! Артиллерист без снаряда — что море без воды.
— Однако выход один — наступать! — генерал решительно сложил карту.— Без артиллерийской подготовки, неожиданным броском!..
После совещания командиры частей, обороняющих Угрюмый, молча расходились по своим штабам.
Для подполковника Крылова это совещание было особенным: сегодня ночью его части должны начать штурм Гранитного!
Прорыв самых сильных укреплений врага и захват вершины был поручен командиру первого батальона майору Уточкину. Обычно при получении задания Уточкин был возбужден, весел, много смеялся, говорил, а сейчас на смуглом, жизнерадостном лице командира задержалась печаль.
Майор Карпов, заместитель командира полка по политчасти, после совещания зашел на минуту к начальнику политотдела и теперь догонял офицеров. Ему нужно было перед боем поговорить с Уточкиным по душам...
Андрей Уточкин и Степан Карпов были неразлучными друзьями. Познакомились они задолго до войны в небольшом южном городке, где Уточкин командовал учебной ротой, а Карпов был его замполитом.
Уточкина он догнал у водопада. Тот задумчиво смотрел на серебристые каскады падающей воды.
— Андрей! — тронул его за плечо Карпов.
— А? — обернулся Уточкин.
— Что с тобой?
— Ничего, порядок,— опустил глаза Уточкин, прислушиваясь к шуму водопада.
Замолчали. Будто и Карпов слушал, как тяжело падала вода.
— Трудно тебе будет сегодня, ведь Гранитный...
Андрей не ответил.
— От тебя зависит судьба Угрюмого, а может быть, и всего Севера.
— Знаю...
Карпов осторожно достал письмо и протянул Уточкину. При виде знакомого почерка обветренные губы Андрея согрела сдержанная улыбка:
— Наконец-то!.. Знаешь, Степан, если со мной что-нибудь случится... прошу, напиши ей...
— Ничего с тобой, Андрей, не случится! — сердито перебил Карпов. — Пошли!
Они не заметили, как дошли до расположения первого батальона. Уточкин рассказал Карпову о матросах, прибывших с Большой земли.
— Хорошие матросы! — улыбнулся Карпов.
— Да-а...— нахмурился Уточкин.— Не успел Ерохин ступить на Угрюмый, а уже гауптвахта!..
— От лейтенанта Юрушкина не трудно получить,— улыбнулся Карпов. — У него аресты сыплются, как из рога изобилия — за дело и без дела. Грамотный офицер, но с изъяном. Надо серьезно заняться Юрушкиным!
— Мне кажется, Ерохин не очень-то огорчен взысканием. Он за службу на флоте получил их больше двадцати, почти все — строгие аресты... Да три месяца штрафной имеет!
— Взыскания ты, Андрей, у матроса считал, а вот о его заслугах ничего не знаешь...
— Да разве у такого могут быть заслуги! — засмеялся Уточкин.
— Ты смотрел его документы? Лично говорил с Ерохиным?
— Нет, мне командир роты докладывал, — смутился Уточкин.
— Плохо, Андрей,— упрекнул его Карпов.— Людей по докладам и бумажкам изучаешь.
Когда Карпов вошел в землянку первой роты первого взвода, Ерохин был один. Обхватив ладонями голову и уткнув лицо в полушубок, он лежал, вытянувшись на нарах.
— Товарищ Ерохин! — Карпов осторожно тронул матроса.
Ерохин вскочил, виновато посмотрел на офицера.
— Простите, товарищ майор! — вытянулся он. — Голова болит...
— Леонид Петрович? — ласково спросил Карпов.
— Так точно, товарищ майор!
Очевидно, оттого что Карпов назвал Ерохина по имени и отчеству, лицо матроса порозовело.
— Ну, как вам на Угрюмом, Леонид Петрович?
— Скучно, дела настоящего нет!
— За этим не станет!
— А скоро?
— Очень скоро.— Карпов взял лежавшую на нарах бескозырку. — Ваша?
— Моя, — смутился Ерохин. — Она случайно здесь... У меня шапка имеется, как по форме положено...
Карпов будто не замечал смущения Ерохина.
— Не служил я на корабле, а слабость к бескозырке имею, — задушевно сказал он. — Еще в детстве мечтал носить ее, да так и не пришлось: в пехоту попал...
«Червячка первоначально на удочку, как для карася... А потом вроде лейтенанта Юрушкина — гауптвахту в зубы!» — подумал Ерохин.
— Чудесный головной убор, — продолжал Карпов. — В нем и удаль, и размах, и бесстрашие души русского матроса!
«Нет, пожалуй, не приманка: правду о бескозырке говорит...» — решил Ерохин и страстно добавил:— Она у матроса вроде дополнительного оружия. Страх на врагов нагоняет!..
— Хорошо сказали, товарищ Ерохин. — Карпов аккуратно расправил ленточку на бескозырке. Лицо его вдруг стало строгим.
— Не люблю матросов, которые не уважают бескозырку! — отчеканивая каждое слово, медленно произнес он.
— Я тоже! — радость брызнула из глаз Ерохина. — Не матрос это, товарищ майор! «Вот это офицер! Не моряк, а душа насквозь морская! — подумал он. — Вот тебе и матушка царица полей!»
Карпов ближе подошел к Ерохину, дружески заглянул в его глаза и красиво расположил на голове матроса бескозырку.
— Люблю смотреть, когда матрос в полной морской форме. Сердце радуется! Но есть и такие — нарядятся в шубу, валенки, меховые рукавицы, а на голову — бескозырку. В морской пехоте такие часто попадаются...
Ерохин нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
«В точку попал! Лучше бы пять суток ареста дал, легче бы на душе было! Правду-матушку режет!» — Ерохин смущенно спрятал глаза от всевидящих глаз майора.
— Какой красавец! — продолжал любоваться Карпов.— Где у вас родители, жена?
Ерохин не ответил.
— Все понял...
Майор прошелся по землянке и, подставив скамейку, сел возле Ерохина.
— Корабль, на котором служил, тоже погиб,— после долгого молчания заговорил Леонид. — Тяжело мне, товарищ майор!
И Ерохин рассказал Карпову о себе. Даже о взысканиях не утаил. Рассказал о своем желании водрузить флаг на вершине Гранитного линкора.
— Все, товарищ майор! — облегченно вздохнул он. — Прошу поручить мне любое задание — выполню!
«С такими можно победить любого врага!» — Карпов поднялся.
Время начала боя приближалось. Майор Уточкин возвратился в штаб батальона. После разговора с другом он повеселел, потеплели глаза, вернулась былая вера в свои силы.
Уточкин успел побывать в подразделениях, побеседовал с матросами, рассказал им о предстоящем штурме, проверил боевую готовность подразделений. Настроение у людей было приподнятое, наступательное. От этого и майору становилось хорошо. Особенно взволновал его Ерохин, с которым майор поговорил просто, как равный с равным.
Густой румянец вдруг вспыхнул на обласканных северными ветрами щеках майора. «Ведь правильно упрекнул меня Степан...»
В штабе батальона Уточкин застал Юрушкина. Увидев майора, лейтенант поднялся, вытянулся и сообщил о цели своего прихода: по приказанию начальника штаба полка он инструктирует работников штаба батальона перед началом штурма.
— За помощь спасибо, — дружески протянул ему руку майор.
— К-кроме того, — лицо Юрушкина сделалось неподвижным,— обращаю ваше в-внимание, товарищ майор, на плохую в-воинскую дисциплину личного с-состава во вверенных вам подразделениях.
Майор озабоченно посмотрел на Юрушкина.
— В чем, товарищ лейтенант, вы видите плохую дисциплину?
Лейтенант еще больше вытянулся.
— Внешнего в-воинского вида у м-матросов нет. В землянках непролазная грязь. Подчиненные не всегда п-приветствуют командиров. А к-командиры не используют своих д-дисциплинарных прав, либеральничает. В книгах в-взысканий чисто! Одни поощрения! Такое с-средство воспитания, как гауптвахта, не применяется! С таким состоянием д-дисциплины трудно будет вам, товарищ майор, штурмовать сегодня Гранитный линкор.
Уточкин помрачнел. Ему хотелось скомандовать этому молокососу: «Кругом, марш!», но сдержался. Ведь он, Уточкин, не вылезавший из боев, лучше знал состояние дисциплины батальона, чем этот накрахмаленный, наутюженный лейтенант. Однако в словах Юрушкина была и доля правды: продолжительное пребывание батальона на передовой сказывалось на дисциплине. «Надо непременно заняться этим!» Но ни недостаточно подтянутый вид воинов, ни грязь в землянках не дают права говорить о плохой дисциплине в целом, а гауптвахта — не основа воспитания!
— Молоды вы, лейтенант. В ваши годы я тоже считал гауптвахту святой святых, но когда присмотрелся к бывалым командирам и глубже заглянул в душу солдата, стал думать по-другому,— сказал майор.— А у вас гауптвахта, трибунал — основное. Оттого и не любят вас матросы. Солдатского языка к подчиненному вы еще не нашли!
— У меня, т-товарищ майор, язык для п-подчиненного — железная требовательность!.. А остальное — дело п-политработников,— стараясь придать голосу уверенность, сказал Юрушкин.— Я с-строевой к-командир.