Рисунки Д. ДОМОГАЦКОГО

 

1

Нет ничего нуднее и в то же время опасней, чем пробираться над океаном. Особенно бреющим полетом. Машина идет на высоте девяти-десяти метров над гребнями волн, и сорванная ветром пенная пыль оседает на колпаке пилотской кабины. Мельчайшие капли влаги моментально высыхают, а соль делает стекла матовыми.

Сквозь них почти ничего не видно.

Не лихость и не ухарство заставляло нас брить пену волн. На такой высоте нас не могли заметить ни корабли фашистов, ни их подводные лодки.

История, о которой пойдет речь, случилась весной 1943 года, когда мы перегоняли «летающие лодки» типа «каталина» из Америки в Москву.

Каждый рейс я в качестве штурмана летал с новым экипажем советских летчиков. Мы получали машины на материковой базе, потом приземлялись в Гаване и через океан уходили в сторону Африки — к Мазагану. Это было единственное игольное ушко на всем африканском северном побережье, где мы могли подсесть и заправиться. Фашистский генерал Роммель еще пиратствовал на континенте.

Во второй перелет, когда мы вылетели с Кубы группой в несколько машин, не все достигли конечной цели. Теперь мы стартовали поодиночке, со значительными интервалами.

А про первый полет даже вспоминать не хотелось. Совсем не хотелось. Из-за американского штурмана Эндрю Дрейка, которого нам дали в качестве своеобразного лоцмана На земле это был отличный компанейский парень. Но потом… Сразу после первого рейса мы упросили наше командование отказаться от американских навигаторов.

Я не хочу сказать, что все американские навигаторы похожи на Эндрю Дрейка, но у нас после встречи с ним не осталось никакого желания убеждаться в обратном. Чересчур дорого, может быть, пришлось бы нам заплатить за следующие пробы.

Тогда, в первый рейс, мы вылетели из Гаваны в отличном настроении. Население близлежащих к аквапорту кварталов каким-то образом узнало о том, кто мы и куда держим путь.

Проводили нас тепло, радушно. Надарили цветов и всякой снеди, среди которой оказались джин и виски.

Мы пробыли в воздухе около часа, когда командир забеспокоился: почему американский штурман до сих пер не доложил ему о поправках в курс и о местонахождении самолета? Конечно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят, но мы посовещались и все-таки решили побеспокоить Эндрю Дрейка. Командир отправился к штурману сам. Я — за ним.

Эндрю не заметил нашего появления в отсеке. Он безмятежно глядел в иллюминатор. Перед ним на разложенных на столе картах стояла почти пустая бутылка джина.

Командир потряс Дрейка за плечо:

— Где мы?

Отвлеченный от созерцания волн, Эндрю отхлебнул из бутылки и спокойно ответил:

— Над океаном.

— Но куда мы идем?

— Держи прямо! Мимо Африки не пролетим!

— Черт возьми! Африка большая!

— Если возьмешь левее — попадем в Европу.

— Что ты говоришь, Эндрю! Там же фашисты!

Эндрю предостерегающе поднял указательный палец (пока еще он мог это сделать) и произнес нечто наподобие напутственной речи:

— Только не бери правее. Ни в коем случае правее! Там — Индийский океан. Ни клочка земли. Ни клочка до самой Антарктиды! Ни градуса правее! Вперед и прямо!

Экипажу хватило бы ругательств до самой Москвы, но мы ограничились лишь получасовой односторонней беседой. Дрейк слушал нас, судя по улыбке, вполне внимательно и добродушно, отвлекаясь лишь только для того, чтобы отхлебнуть из бутылки. И к концу нашего «концерта» был только что тёпел.

Мы выволокли Эндрю из штурманской рубки и уложили спать в хвостовой отсек, на тот случай, если его вдобавок и укачает.

Пока возились, солнце скрылось за облаками. Погода испортилась. Волны стали так высоки, что нам пришлось подняться до пятнадцати метров. Это было полбеды, но скрывшееся солнце… Без него не определишься. Вести самолет надо было теперь мне, и я разозлился.

— Давай, Валентин, веди! Где мы? — спросил пилот.

— Над океаном.

— Не шути. Давай курс.

— Вперед и прямо.

— Послушай!

— Я не бог. Попробую разобраться, скажу.

Втиснулся я в навигаторское кресло. Стал прикидывать, что называется, на глазок. Положение осложнялось еще тем, что мы приближались к зоне постоянного циклона между Кубой и Канарскими островами. Обходить его очень рискованно. Могло не хватить горючего. Перепрыгнуть просто невозможно: не позволит потолок «Каталины». Пришлось идти под тучами, буквально сбивая днищем самолета верхушки волн.

Определиться без солнца не мог ни один навигатор, радиолокационной службы в то время не существовало, а работать на рации и брать пеленги нам тем более оказывалось не с руки: «каталину» сразу бы засекли береговые посты фашистов. Тогда на подходе к Африке наверняка можно было ждать встречи с «мессершмиттами». Это нас не устраивало. Брони на «каталине» не было, если не считать бронированных спинок на сиденьях пилотов, а четыре спаренных пулемета — ничто по сравнению с маневренными истребителями и их пушками.

Вслепую нам пришлось пробираться под грозовым фронтом.

Ливень смыл соль на стеклах. Однако видимость увеличилась не намного.

Пилоты нервничали. Я успокаивал их, как мог. Мне единственному из экипажа такой полет был не в новинку. Пригодился опыт ледовых разведок над Ледовитым океаном.

Впрочем, что говорить. Наш первый рейс закончился удачно. Иначе я бы не участвовал во втором и в третьем — самом необыкновенном из всех, которые мне когда-либо доводилось совершать.

 

2

В третий раз мы удачно миновали грозовой фронт над центром Атлантики, и, как прежде, высоту нашего полета лимитировали только гребни волн. С минуты на минуту где-то впереди должны были показаться Канарские острова, которые служили нам своеобразным ориентиром для точного подхода в район Касабланки.

Я прошел в рубку к пилотам. Три пары глаз лучше, чем две. Ведь мы шли на такой высоте, что марсовые на парусниках оказались бы по сравнению с нами в лучшем положении. Острова могли показаться и значительно левее или правее от курса.

А нам обязательно надо было выйти к островам. Иначе пришлось бы кружиться над океаном до тех пор, пока мы не отыскали бы «родины» канареек. И потом я отлично знал, что пилоты в трудные минуты выхода на ориентир или цель обожают, чтобы штурман находился рядом.

Погода стояла паршивая. Шел большой накат.

И тут стали сдавать моторы, падало давление масла.

Командир корабля, с которым я летел в этот раз, подполковник Базин, — его мы в шутку прозвали за малый рост и упитанность Колобком, — перепробовал все возможные способы устранить неполадки в воздухе. С каждой секундой мы неизменно теряли драгоценные сантиметры высоты.

Наконец Базин махнул рукой:

— Садимся. Масло, видно, ни к черту. Грязное.

Развернувшись круто против сильного ветра, командир сумел сделать так, что «Каталина» набрала с полметра высоты. Потом он кинул машину в крутой вираж и, оставив ветер встречно-боковым, начал целиться на гребень подбегающей волны, чтобы примоститься между ним и следующим набегающим валом.

Склоны водяной горы маслянисто поблескивали в рассеянном свете бури.

Стиснув зубы, я ожидал характерного шелеста и мягкого пружинящего толчка, когда самолет коснется воды.

Моторы почти смолкли. Может быть, я просто не хотел их слышать. Толчок! Машина заскользила на брюхе.

Можно было вздохнуть спокойно, но надолго ли?

Я хлопнул Базина по плечу и, когда тот обернулся, показал большой палец.

Колобок улыбнулся и подмигнул.

Машина стала игрушкой океана. Единственным утешением было то, что оперение лодки благодаря особой конструкции удерживало машину носом к волне. Это помогало нам оставаться на плаву и не перевернуться. Однако волны могли подстроить такую каверзу, какую ни один конструктор не предусмотрит. Оставалось надеяться на быстроту и расторопность инженера-механика Муслаева.

Хватаясь за что попало, мы с Базиным с трудом выбрались в кают-компанию, одновременно служившую и грузовым отсеком «Каталины». Все незакрепленные предметы скакали, катались и прыгали.

— Ловите! Привязывайте! — крикнул нам Муслаев. — Днище пробить могут!

Самому ему было некогда: он обвязывался веревкой, чтобы выйти на крыло к моторам, где стояли масляные фильтры.

«Ловите»! Легко сказать. Стоило нам отнять руки от шпангоутов на внутренней обшивке, как каждый из нас сам становился беспомощным «предметом». На меня неожиданно со всего маха свалился наш радист Сорокин, человек, похожий по комплекции на бригадира грузчиков. Но, придавив меня, он так настойчиво и вежливо извинялся за причиненное беспокойство, что я раз и навсегда запомнил его, как самого обходительного радиста.

Вскоре положение изменилось: мы вместе с Колобком, подкатившимся откуда-то из носовой части, крепко «принайтовили» Сорокина в хвосте.

Постепенно чем больше мы приобретали ушибов и царапин, тем меньше в отсеке становилось летающих консервных банок и прочих предметов. Наконец и сами, ухватившись за шпангоуты, тяги, крючки, мы приостановили собственное метанье по отсеку. Огляделись. И хотя нам было совсем не весело, мы не могли не рассмеяться. Мы выглядели, как оркестранты после «репетиции» из молодой тогда еще комедии «Веселые ребята».

Но больше всего досталось Муслаеву на крыле, чистившему там фильтры и менявшему масло под непрестанными ударами волн. Мы помогали Муслаеву, как и чем могли, однако львиная доля работы досталась ему самому.

Инженера-механика я считал человеком неразговорчивым, даже мрачноватым, но тут его словно прорвало. И если на американской бирже в течение последующих дней упали цены на акции компаний, вырабатывающих авиационные масла, то я почти твердо считаю, что это случилось из-за проклятий Муслаева.

Потратив на замену масла часа два, мы все-таки взлетели.

И здесь Базин показал себя мастером. Взлет, пожалуй, куда опаснее посадки: волны выкидывали лодку в воздух, но оторваться от воды на малой скорости — это смерть. Лодка упадет и разобьется вдребезги.

Мы потеряли ориентировку, и еще около часа ушло на поиски Канарских островов. Однако и это испытание оказалось позади.

В Мазаган прилетели после полудня. Глядя на наши синяки, ссадины и царапины, на разорванную одежду, местные авиаторы, которые подзаправляли нашу «каталину», предлагали остаться переночевать, отдохнуть.

Но мы отказались. Мы достаточно хорошо были осведомлены, что район Касабланки кишмя кишит нацистскими шпионами. Сюда стоило труда долететь, но еще большего труда — убраться благополучно подальше.

Едва баки «Каталины» оказались полны, мы взлетели и, не делая даже обычного прощального круга над приютившей нас гаванью, взяли курс в сторону Сахары. Нам предстояло преодолеть теперь не самый трудный участок пути, каким является океан, а самый опасный — обогнуть с юга территорию, занятую фашистами.

 

3

Теперь мы шли все тем же бреющим, но под крылом самолета проплывали не водяные, а песчаные волны.

Солнце било нам в хвост. Все небо над нами хорошо просматривалось. Мы почти не опасались нападения фашистских истребителей.

Каждый занимался своим делом. Сорокин и инженер-механик готовили еду: обед или ужин — понять было трудно. Мы находились в полете более суток, все смешалось.

Я поколдовал над картами, потом бросил это бесполезное занятие и отправился варить кофе. Карты Африки в то время мало чем отличались от обычных школьных — никаких характерных ориентиров. Сплошная желтоватая краска заливала бумагу. Надо было ждать появления звезд, чтобы хоть как-нибудь определиться.

В «летающей лодке» запахло кофе. Аромат его побеждал даже на редкость въедливый запах бензина. Из пилотской кабины, поводя оцарапанным носом-пуговкой, вышел Базин:

— И где ты, Валентин, насчет кофе так навострился? Даже моя жена так варить не умеет.

Я ответил, что с удовольствием поделюсь секретом, когда доберемся до дома, и вспомнил, что Базина провожала в Мурманске красивая женщина. Все крепилась до самой последней минуты расставанья, а потом расплакалась. Базин, о котором я много слышал хорошего, как о смелом и удачливом мастере боя, грустил всю дорогу. В Америке он все подгонял нас, чтобы скорее лететь домой. Кое-кто из летчиков, бывших вместе с ним, попытался острить, повторяя не к месту любимую приговорку Базина: «А вот моя жена…»

Среди пилотов было много молодых, очень молодых ребят. Их-то в большинстве ждали лишь матери, беспокойство которых считалось чем-то само собой разумеющимся… Вот они и завидовали.

По моим подсчетам, мы уже вышли из зоны действия фашистских истребителей, и весь экипаж, оставив машину на попечение второго пилота, собрался в грузовом отсеке поесть. Мы слишком устали, чтобы есть с аппетитом, а насытившись, почувствовали себя совсем измученными. Только очень крепкий кофе немного взбодрил нас.

День казался удивительно длинным.

Мы разбрелись по своим местам.

Неожиданно меня позвал к себе Базин. Я прошел в рубку пилотов.

— Смотри! — Базин тыкал пальцем вниз.

Мы проносились над буйными тропическими зарослями. То и дело мелькали голубые отражающие небо то ли озерки, то ли заводи. Мне показалось, что даже в кабину долетают пряные запахи цветов.

— Смотри! — Базин хлопал меня по плечу и радовался.

Второй пилот Витя Морев — тот просто примерз к стеклу кабины.

Очень мы стосковались по деревьям, по тихой воде.

Витя обернулся, с тоской посмотрел на нас обоих и сказал негромко, только по губам и можно было разобрать:

— Присесть бы… А?

Мы с Базиным переглянулись. Во взгляде командира я прочел нерешительность: ему, видно, не хотелось говорить «нет».

Я пожал плечами, хоть краткая остановка давно требовалась. Место вроде безопасное.

— Цветов можно домой привезти! Моя жена любит цветы! — крикнул мне на ухо Базин.

— Подсядем. На полчасика. Звезды появятся. Определимся. Бог знает куда залетели! И пойдем уже наверняка. Нельзя же, в самом деле, лететь напропалую! — согласился я.

Командир быстро сел за штурвал. «Каталина» сделала крутой вираж — Базин выбирал место для посадки поживописней. В кабине пилотов появились инженер-механик и бортрадист. Узнав о причинах разворотов, они тоже очень обрадовались. Выбор места остался за командиром. Колобок отнесся к делу придирчиво. Минут пять мы кружились и видели пейзажи, похожие на сказочные. Наконец Базин остановил свой выбор на продолговатом водоеме — то ли лагуне, то ли старице, протекавшей вдали большой реки.

Места для посадки и взлета было достаточно. Последний разворот. Снижение, режущий удар, подскок, и мы остановились на зеркальной глади. Выключили моторы.

Стало слышно, как нежно поплескивает по фюзеляжу вода.

Мы открыли колпаки пилотской кабины и пулеметных блистеров и несколько минут сидели, завороженные тишиной, покоем, пряным до удушливости ароматом неизвестных, невиданных цветов. Казалось, мы попали в огромную оранжерею. Метрах в пятидесяти от нас поднимались у заросшего кустами берега высокие, изящно изогнутые стволы королевских пальм, увитых лианами. Белые цветы усыпали деревья и кустарники. А может быть, цветы только казались белыми. Солнце стояло уже невысоко, меж деревьев и под кустами было сумеречно.

Второй пилот стянул с головы шлем.

— Прямо Жюль Верн… — и вздохнул.

— До чего ж хорош мир! — сказал Муслаев. Было непонятно, что же он имел в виду — спокойствие и тишину или красоту. Но никто не стал этого уточнять. Все, кто находился на борту «каталины», достаточно повоевали, и умели ценить мир, и, как все летчики, очень любили природу.

— Мартышки! — крикнул Сорокин.

По лианам, обвившим стволы пальм, пробежало стадо обезьян. Они визжали, прыгали и раскачивались на «канатах». И вместе с их криками мы расслышали, что тишины, которая нас оглушила вначале, нет. Воздух был наполнен шелестящим и в то же время очень высоким звоном; в нем смешалось сипенье, свист, кваканье, уханье, кряхтенье, цоканье.

— Давайте готовить лодку, — сказал Базин. — Ты, Витя, остаешься здесь.

— Есть, ясно! — удрученно проговорил Морев, отвернулся, стал смотреть на джунгли через раздвинутый колпак.

Мы спустились в грузовой отсек, отдраили люк, вышли на узкие «скулы» — металлические жабры, которые ведут о г носового люка к фюзеляжу, — вытащили скатанный резиновый мешок, что должен был стать лодкой, и маленький баллон сжатого воздуха. Муслаев и Базин возились с лодкой, а мы с Сорокиным, чтобы не мешаться, отодвинулись на несколько шагов в сторону.

Я смотрел на четкие силуэты пальм, на цветы, таинственно светившиеся в сумраке, на зеркальную поверхность лагуны, в которой на фоне отсветов закатного неба четко отражалось крыло «летающей лодки» и лопасти винта. С одной из лопастей упала капля. Разбежалась едва приметной кольцевой рябью. И навстречу этим волночкам прибежали другие.

«Откуда?» — подумал я.

Неподалеку из воды торчали четыре бугорка. Два передних походили на выходы странных дыхательных трубок, два других смотрели на меня. Я затаил дыхание: это были глаза. Два больших, немигающих, величиной с детский кулак глаза!

Оторопь охватила меня.

Послышался посвист сжатого воздуха, наполнявшего резиновую лодку.

— Давай быстрее, чего копаться! — буркнул Базин.

«Долетался, — подумал я про себя, — чертовщина начала мерещиться!»

Но тут позади бугорков из воды поднялась спина, кочковатая, глянцевая.

— Эй! Эй! Ребята! Бревна какие-то плавают! — послышался крик второго пилота.

Я, наконец, сообразил:

— Да это же крокодилы!

Действительно, это были крокодилы. Один, метрах в десяти от меня, смотрел огромными глазами с вертикальными, как у кошек, зрачками.

— Еще не хватало! — проворчал Базин и смолк.

Тихо шипел сжатый воздух, наполняя резиновую лодку. Теперь она заполняла весь проем выходного люка.

Я заметил, что крокодил очень медленно подплывал к нам. «Жабры», на которых мы стояли, возвышались над водой примерно на полметра. Судя по огромной башке чудища, крокодил мог бы достать нас на «жабрах» без особого труда.

— Черт возьми, как же мы взлетать-то будем? — проговорил командир. — Об них брюхо у машины запросто распороть можно.

Мне пока было не до этого. Морда крокодила оказалась совсем рядом. Я потянулся за пистолетом.

— Ай! — закричал рядом со мной Сорокин и опередил меня с выстрелом. Им, видимо, овладело омерзение. Он выпустил всю обойму.

Пули попали в цель. Крокодил изогнулся — он был огромен, метров пять длины, — я только тогда оценил его величину, из воды взметнулся хвост с костяными зазубринами на конце. Нас обдало брызгами.

И тотчас, словно выстрел был сигналом, еще три крокодила набросились на своего раненого собрата. Их длинные челюсти длиной в руку человека высунулись из воды.

В ленивой лагуне у самолета поднялась дикая возня. Челюсти и хвосты взметались над водой.

Крокодилы пожирали раненого.

Тут уже не выдержали все и стали палить без разбора в гущу осатаневших крокодилов. Вода окрасилась кровью. Влажное чавканье, какое-то отвратительное хрустенье, всплески и удары о воду слились в один безгласный звук.

Почти надутая резиновая лодка, целиком загородившая люк, мешала нам укрыться в самолете. Но я, — а как выяснилось потом, и не я один, — подумал, что спрятаться в машине еще ничего не значит. Дюралевая обшивка самолета толщиною в два миллиметра — плохая зашита от крокодиловых хвостов. Они запросто могли пробить обшивку.

Базину и Муслаеву удалось втиснуть резиновую лодку внутрь машины. Мы ретировались в сомнительное укрытие.

В это время в носовой части ударил спаренный пулемет. Виктор увидел скопление крокодилов перед машиной и решил разогнать их. Я бросился в кабину пилотов, увидел: перед самолетом образовался новый кипящий клубок.

Выпустив еще очередь, Виктор в бессильной злости стукнул кулаком по магазину пулемета:

— Невозможно взлететь! Лежат, как бревна! На скорости пробьем днище, как пить дать.

Самолет качнуло. Я схватился за край открытого колпака и увидел крокодила — тот взбирался на поплавок, которым крыло опиралось на воду. Я высунул руку с пистолетом из колпака, прицелился.

— Осторожнее! — прошипел Виктор. — Трос перебьешь…

— Поди к черту!

Я выстрелил. Туша крокодила сползла в лагуну.

Ударил пулемет из блистера.

В кабину протиснулся Базин, сплюнул:

— Цветочков захотелось… А тут одни ягодки, — и хлопнул себя ладонью по лбу. — Дурак!

Позади него стояли Сорокин и Муслаев.

Радист вздохнул.

— Будто в цветах дело. Отдохнуть надо было, — сказал Муслаев. — И машину осмотреть в спокойной обстановке.

— Как же выбираться будем? — ни к кому не обращаясь, спросил Сорокин.

«Летающую лодку» покачивало.

— Перестрелять их всех… — сказал Базин. — Давайте к блистерам!

Попробовали. Стреляли, словно вокруг самолета вились по меньшей мере десятка два «мессершмиттов», но бесполезно. Мы тратили патроны на тех, кого видели, а крокодилы подбирались с берега под водой и кидались на пиршество. Сколько их тут было, трудно вообразить. Казалось, берега населяли тысячи крокодилов. Но к самой машине они не подбирались очень близко.

Что-то их удерживало на расстоянии нескольких метров…

— Ни черта не помогает! Всех их, видно, не перебьешь, — Базин махнул рукой. — Попробуем утра подождать. Может, уползут на берег?

— Достаточно одному остаться у нас на пути… — заметил второй пилот.

Я молчал. И первый и второй пилоты были правы. Положение представлялось безвыходным. Глупейшее положение. Пройти бреющим полетом над океаном, блестяще совершить посадку на бешеные волны и не менее блестяще совершить взлет, избежать преследования фашистов и втюриться в такую глупую и отчаянную историю… В плену у крокодилов… Анекдот!

Пересказать, что мы передумали и перечувствовали за четверть часа, передать наши порой слишком отрывистые и слишком эмоциональные высказывания по поводу крокодилов невозможно. Да и слишком длинно.

Однако Муслаев не принимал участия в словесных самоистязаниях. Он сидел в сторонке и сосредоточенно тер пальцами подбородок. Потом молча поднялся, схватил ведро, открыл краник и набрал бензина. Потом с ведром бензина направился к двери.

— Что ты задумал? — остановил его Базин. — Вылить бензин в воду и поджечь?

— Зачем поджигать? — очень серьезно ответил Муслаев — Я не вспомнил ни одной твари, которая бы любила бензин. Крокодилы сами разбегутся. От одного запаха.

Мы все пошли следом к двери самолета, посмотреть на этот необыкновенный эксперимент.

Муслаев стал неторопливо лить бензин в воду лагуны. Нам было отлично видно, как горючее тонким слоем покрывало поверхность. Бензин быстро растекался, и впереди тонкого слоя бежали радужные разводы. Едва он достиг крокодилов, как они точно от удара бросились врассыпную.

Мы кинулись было обнимать Муслаева, но он остановил нас:

— Заводите моторы! Только осторожнее! Искра — мы сгорим вместе с крокодилами.

Базин и Виктор переглянулись и отправились в кабину. Восторги наши поубавились.

Но делать было нечего.

Муслаев вылил еще несколько ведер бензина в лагуну.

Потом мы внимательнейшим образом осмотрели поверхность воды: нет ли где бензиноустойчивого крокодила? Лагуна оказалась чистой.

Завыли моторы.

Мы притихли. Только бы не заискрило!

Пронесло.

Моторы взревели на полную мощность. Машина побежала по воде.

Взлетела.

Определившись, мы взяли курс на Родину.

В следующем номере будут опубликованы еще два рассказа В. Аккуратова — «Как мы были колумбами» и «Коварство Кассиопеи».