Холмистая саванна грелась в лучах утреннего солнца. В высокой траве сверкали крупные капли росы. На зеленых отлогих склонах полыхали цветы алоэ.

Твала, мальчишка-африканец, узкоплечий, с длинными худыми ногами, пересек впадину, заросшую древовидным папоротником, и стал подниматься по склону холма.

Одет он был в старую рубаху и бумажные шорты, стянутые ремнем. Плотная шапка курчавых волос вполне заменяла ему шляпу. Темно-коричневое лицо Твалы было озабоченно, короткие широкие брови нахмурены. Он нарушал строжайший запрет: шел на ферму бура Фан Никерка. Там работали батраками его мать и старший брат Фрэнк. Мать и слышать не хотела, чтобы Твала навещал ее, а Фрэнк даже обещал поколотить его, если Твала вздумает заявиться. «Сиди в своей школе и не высовывай носа», — сказал он.

И дело было не в том, что мать и брат не хотели видеть Твалу или не любили его. Все объяснялось иначе. Дети батраков с десяти лет должны были работать на плантациях землевладельцев. Таковы правила в Южно-Африканской Республике. А Твале исполнилось уже тринадцать, и он втайне от хозяина все еще учился в школе. Бур не знал о его существовании, а если бы узнал…

Твала тщательно хранил свой секрет. Даже товарищи мальчика не знали, что его мать работает на соседней ферме, всего в шести километрах. И мать никогда не приходила к младшему сыну, опасаясь, как бы вести об этих посещениях не дошли до ушей хозяина.

Твала тосковал по матери и брату. А тут еще поссорился со своим другом Тембе. Тоска по дому стала невыносимой. К другим по воскресеньям приходили матери и братья, а к нему никто никогда.

Ну, разве нельзя незаметно пробраться в хижину матери? Ведь никто не знает его в лицо там, на ферме. Почему люди должны сразу догадаться, кто он? Мало ли народу ходит по степи!

Твала медленно поднялся на вершину холма. Зеленая бескрайняя саванна терялась в далекой дымке.

На невысоком сером утесе, поднимающемся из травы, сидела стая павианов и молчаливо рассматривала приближавшегося мальчика. Павианы — частые гости на кукурузных полях — прекрасно отличают вооруженного человека от безоружного. Они не боятся ни детей, ни женщин, понимая, что те не могут причинить им вреда. Старый вожак с длинной собачьей мордой не выразил никакого беспокойства и осматривал Твалу скучающим, немного презрительным взглядом.

С вершины холма Твала посмотрел на школу, стоявшую в стороне от дороги, и решительно зашагал к ферме по высокой, достигавшей колен траве. Он шел быстро. Разноцветные, словно кусочки радуги, птицы вырывались из-под его ног.

И вдруг впереди он увидел группу вооруженных африканцев. Они спускались со склона прямо на Твалу. Он замедлил шаг и нырнул за пахнущие мятой кусты умсузваны. Издали он не мог определить, кто эти люди: полицейские какого-либо вождя или партизанский отряд «Копья народа».

Твала спрятался. Когда африканец видит полицию, он предпочитает исчезнуть.

Отряд был вооружен копьями. Только у двоих за плечами висели винтовки. Первым шел человек лет сорока с жидкой курчавой бородкой и выпуклым круглым лбом, — видимо, командир. На нем были черный свитер с красной полосой поперек груди, помятые брюки хаки и поношенные ботинки. Все остальные были молодыми парнями.

Полицейские-африканцы не имеют винтовок. Европейцы не доверяют им огнестрельного оружия. Твала был почти уверен теперь, что это партизаны.

Вооруженные люди направились к мимозовой роще и исчезли в ней. В открытом вельде лишь изредка кое-где росли отдельные деревья, и роща была единственным местом, в котором можно было надежно спрятаться и переждать до ночи, Твала выждал некоторое время, потом зашагал к ферме и вскоре достиг гребня холмистой гряды. Прячась за низкое раскидистое дерево, он глядел на белый дом плантатора Фан Никерка. В полукилометре от дома теснились глинобитные, крытые соломой хижины батраков-скваттеров.

Твала долго и настороженно осматривался. На кукурузном поле работали батраки. Трое конных надсмотрщиков в фетровых шляпах с обвислыми полями наблюдали за ними. За поясом у каждого торчал кнут.

Рядом на земле зоркие глаза Твалы заметили двух маленьких лиловых птичек, которые лежали на спинках, поджав черные лапки. Кругом валялись засохшие большие шмели. Твала понял, в чем дело. Он осмотрел цветущее дерево и убедился в своей догадке. Это было смертоносное мричу, из коры которого охотники изготовляли раньше яд для своих стрел. Птицы и шмели, видимо, попили воды из лепестков его розовых цветов. Твала с опаской попятился, обошел дерево.

Прижимаясь к земле, Твала пополз через поле сорго к поселку. У края поля он приподнялся и увидел мать. Она стояла на коленях около маленькой, без окон хижины и большим деревянным пестом толкла кукурузу в каменной ступе. Невдалеке прямо на земле сидела старуха и, закрыв глаза, курила длинную трубку.

Твала выскочил из зарослей сорго и шмыгнул в дверь хижины.

— Ло! — встревоженно крикнула мать, вбегая вслед за ним. — Это ты?

— Мы вас видим, — произнес Твала обычное приветствие зулусов. — Сегодня воскресенье, и я пришел. — Он держался так, словно ничего особенного не произошло.

— И мы вас видим, — приветствовала его мать без всякой радости. — Разве Твала забыл, что ему говорили?

В полумраке он различал ее прямую сухую фигуру, руки с большими кистями. Ему было жалко испуганную мать и в то же время обидно за холодный, неласковый прием. В дверях показался брат Фрэнк.

— Мы вас видим, — начал было Твала, но брат оборвал его:

— Этот маленький осел все-таки пришел! Тебя выгнали?

— Пусть тысяча муравьев укусит тебя! — рассердился Твала. — Выгнали!.. Учитель сказал, что я скоро буду первым учеником в классе.

— Первым!.. Вот хозяин поймает — сразу станешь последним. Мы заключили контракт, а по контракту все члены семьи обязаны — понимаешь, о-бя-за-ны! — работать на фермера.

— Мы отдали все деньги за твою школу, — сказала мать. — Надеялись, что станешь клерком в какой-нибудь конторе, а ты пришел.

— Я не нанимался на ферму, — огрызнулся Твала, хотя прекрасно знал и о контракте и о существующих порядках. — Не беспокойтесь, завтра уйду.

— Нет, уходи сейчас, — сказал Фрэнк.

— Твала уже пришел, так что он здесь, — вступилась мать. — Никто не видел его. Садись похлебай сьиньги, Твала. Смотри, сколько в ней плавает кусков тыквы и сала.

Твала обиженно покосился на брата и принялся за еду. Он ел, оглядывая пустую темную хижину. Все имущество семьи поместилось бы в небольшом узле.

Твала успокоился немного. Он открыл было рот, чтобы рассказать о том, как учитель приехал к ним из Иоганнесбурга, но у проема двери кто-то остановился. Человек заглянул в хижину и сразу исчез.

Фрэнк схватил Твалу за руку.

— Иоханнес, сын старшего надсмотрщика, чтобы ему наколоться на кость змеи! Сейчас побежит к хозяину.

— Куда денем Твалу? — всполошилась мать.

— Не надо его прятать! Беги обратно! — Фрэнк подтолкнул Твалу к двери.

Твала перебежал пыльную, вытоптанную площадку и нырнул в сорго. Ползком он пересек поле и, тяжело дыша, остановился около дороги. Мимо него ехал европеец в большом фургоне, запряженном тремя парами медлительных волов. Пришлось ждать…

Позади послышался топот. К хижине матери подскакали трое буров. Твала видел их сквозь метелки сорго. Один из них — мальчишка лет четырнадцати с выгоревшими бровями, должно быть тот самый Иоханнес, сын старшего надсмотрщика, — держал в руке большой черный пистолет. Молодой бур в шортах, с обветренным, загорелым лицом и белой полосой на лбу от шляпы, видимо сам плантатор Фан Никерк, стал допрашивать Фрэнка. Послышалась ругань на языке африкаанс.

Со стороны фермы не спеша подъехали еще пять всадников, вооруженных карабинами. На них были одинаковые широкополые шляпы.

Иоханнес, красный от волнения и охотничьего азарта, заметил в сорго свежую тропку. Он сообщил об этом Фан Никерку.

— Поезжай с Иоханнесом, де Вет, — сказал Фан Никерк старшему надсмотрщику. — Посмотри-ка там. Парень не мог далеко уйти.

Лоб Твалы сразу покрылся потом. Куда спрятаться? Пригнувшись, он выскочил на дорогу, пробежал вдоль нее десяток шагов и снова нырнул в то же самое поле сорго. Иоханнес с отцом промчались мимо него, пересекли дорогу и поскакали вверх по склону, ломая кусты.

Твала видел и слышал все, что происходило у хижины матери. Двое охранников закрутили Фрэнку руки за спину и повалили его.

— Ну, ионг, - обратился Фан Никерк к Фрэнку, — где твой брат?

— Никого не видел.

— Так, — процедил бур. — Всыпьте-ка ему штук двадцать. Сразу заговорит по-другому.

Пожилой охранник с морщинистым лицом взял кусок шланга для поливки и стал наносить удары по спине Фрэнка. При каждом взмахе Твала весь сжимался, словно шланг опускался не на брата, а на него. Пальцы его дрожали, и он стиснул их в кулак.

Фрэнк молчал, ни разу даже не поднял головы.

— Хватит с него, — сказал, наконец, Фан Никерк. — А то завтра на работу не выйдет. Знаю я их.

Фан Никерк повернулся к матери.

— Ты подписывала контракт? Хочешь, чтобы и тебе всыпали?

— Человек не приходил, баас, так что его нет.

— Значит, не скажешь?.. А вы? — повернулся он к вооруженным людям, стоявшим около него. — Я содержу вас, целый отряд, кормлю, плачу вам деньги, а по моей земле может разгуливать любой бродяга! А если бы это был лазутчик «Копий»? Дайте ей как следует! — рявкнул Фан Никерк, поворачиваясь к матери Твалы. — Сразу вспомнит, где она его прячет!

Твала, чувствуя, как все холодеет в нем и тело становится каким-то чужим, поднялся из сорго навстречу вооруженным людям.

— Не трогайте ее… Вот я, Твала.

Все головы повернулись к нему.

— А, пришел… — Фан Никерк разочарованно рассматривал маленькую фигурку. Он махнул рукой, чтобы отпустили мать. — А ты говорила, человек не приходил. Будет пасти у меня овец. Если сын убежит, я передам тебя полиции за нарушение контракта. Получишь плетей и будешь работать бесплатно.

— Дурак ты, Твала! — Фрэнк с трудом поднялся и с ненавистью посмотрел вслед удалявшимся всадникам. — Учись вот теперь здесь, с овцами.

— Весной уйдем в другой район и опять отдадим тебя в школу, — говорила мать, стараясь ободрить сына…

Твала сидел в хижине на грубо сколоченном табурете и глядел в одну точку. Похлебка-сьиньга давно остыла. Твала думал о школе, об учителе, который завтра будет огорчен, узнав о его судьбе. Что ж, придется пасти овец.

Наступал вечер, когда вошел сосед — парень лет двадцати, с медными проволочными браслетами на щиколотках. Он подозрительно взглянул на незнакомого паренька, подсел к Фрэнку и стал что-то тихо говорить. До Твалы долетели обрывки шепота: «Плантаторы… облава… отряд „Копий“».

Не глядя на парней, Твала сказал:

— Я знаю, где «Копья».

— Где? — парень встрепенулся.

— Для тебя — далеко, для меня — близко.

— Это свой человек, Твала. Ты правда их видел? — спросил Фрэнк, приподнявшись на жесткой постели. — Плантаторы напали на след партизан и готовят облаву. Надо предупредить их.

— Ну, мне пора возвращаться в дом Фан Никерка, — сказал парень. — Меня могут хватиться.

Он ушел.

Твала рассказал брату о роще, где прятался отряд.

— Сейчас они не уйдут из укрытия — кругом голая саванна, а до ночи я доберусь туда. — Твала встал.

— Постой. Скажешь командиру отряда Моконе, что ты от меня, от Фрэнка. Понял? А то не поверят тебе…

В полумраке Твала увидел около дома плантатора толпу. Люди подтягивали подпруги, подгоняли стремена, садились в седла.

Стемнело, когда Твала перебрался на другую сторону холмистой гряды. Он скатился вниз и помчался к роще.

Он бежал долго. Дыхание его стало тяжелым, горячим, пот заливал глаза. Колючие кусты сенсеверии преградили ему дорогу. Благоразумнее было бы обогнуть их. Но Твала спешил и не щадил себя. Он вломился в кусты. Шипы вонзались в ноги, в лицо. Твала старался защитить лишь глаза. Весь в крови, он выбрался, наконец, из кустарника.

На фоне заката слева от Твалы появились фигурки всадников. Они ехали неторопливой рысью, и постороннему могло показаться, что это возвращаются домой мирные фермеры. Но Твала понял: они хотят незаметно обойти, окружить отряд. Он подумал о том, что среди плантаторов был Фан Никерк — хозяин и враг. И злобное чувство охватило мальчишку.

Горло Твалы пересохло. Земля качалась под ним. Он испытывал странное ощущение, словно ноги его уже не принадлежали ему. Он боялся упасть, прежде чем доберется до партизан. Неожиданно темный горизонт вздыбился перед ним, земля саванны стала стеной, опрокинулась. Твала упал. Несколько секунд он лежал. И словно опять увидел, как допрашивают мать и брата…

Твала поднялся. Ломило под ложечкой, но он, превозмогая боль, побежал…

Сзади послышался отдаленный стук копыт. К роще напрямик пробиралась основная группа фермеров. Они догоняли Твалу.

Роща была уже рядом. Но перед ней небольшой подъем. Твала почувствовал, что силы покинули его, ему не взобраться вверх по склону. Тогда он опустился на четвереньки и пополз.

Когда часовой — высокий зулус — окликнул его, Твала едва мог сказать: «Облава!» Подбежал командир отряда Моконе, Твала разглядел в темноте поперечную полосу на его свитере.

— Облава! — повторил Твала.

Командир не закричал, не засуетился, как ожидал Твала. Он спросил спокойно:

— Ты откуда заявился?

— Я от Фрэнка. Облава!

— От Фрэнка? — переспросил Моконе.

— От Фрэнка. Это мой брат.

— Бежать можешь?

Твала, качаясь, поднялся на ноги.

— Могу. Но куда бежать? Они окружили вас.

— Держись около меня. Пойдем туда! — Моконе, обращаясь к отряду, указал в сторону основной группы фермеров. — Им навстречу пойдем.

Никто не возразил. Твала хотел было сказать, что врагов много и что у них винтовки, но побоялся, как бы его не сочли трусом, и промолчал.

Отряд ринулся навстречу всадникам. Твала напрягал все силы, чтобы не отстать. Моконе тяжело сопел, но бежал ровно и быстро, держа в руке винтовку. Он явно спешил куда-то, и это удивляло Твалу. Ведь бой можно было дать и здесь, не тратя понапрасну силы.

Партизаны быстро сближались с основной группой противника. Гудела под копытами лошадей земля. Порывистый ветер доносил тяжелое дыхание коней, скрип седел, звон подков о камни. Всадники были совсем рядом. Слышались отдельные перекликающиеся голоса. Сейчас начнется бой. Твала почувствовал холодок в груди. Внезапно командир остановился. Впереди темнел откос оголенного склона.

Что это?

Моконе потянул Твалу за руку, подтолкнул в сторону осыпавшегося склона.

— Полезай!

Вначале Твала ничего не понял. Но вскоре он увидел перед собой черное отверстие норы, протиснулся в него и пополз в темноте, осторожно ощупывая путь перед собой. Пахло свежей, вскопанной землей. Было душно. Кто-то, полз сзади, подталкивал его. На голову и спину Твалы сыпался песок. Вскоре вход расширился и превратился в небольшую пещерку. Твала поднялся. Его прижали к дальней стене. Рядом с ним в темноте, плотно прижавшись друг к другу, стояли партизаны. Молчали. Если враг обнаружит их здесь — всем конец. Прошло несколько томительных секунд. Послышался глухой топот. Всадники поравнялись с пещерой и остановились. Твала услышал голос Фан Никерка:

— Они здесь, рядом, ребята! Смотрите зорче, не упустите!

Твала не дышал, ожидая самого страшного. Толпа сбившихся около него людей застыла в немом напряжении. Но лошади тронулись, побежали в сторону рощи.

— Ушли, — сказал спокойно командир, стоявший неподалеку от Твалы. — Поехали искать нашу смерть в рощу. Ну, теперь вылезайте, живее!

Отряд выбрался из пещеры и, вытянувшись в цепочку, направился к ферме Фан Никерка.

У поселка батраков Моконе простился с Твалой.

— Ну, спасибо тебе, — он, улыбаясь, протянул руку Твале. — Подрастай и приходи к нам, — сказал он. — Прощай, ходи осторожно…

Через полчаса со стороны дома плантатора донесся шум. Твала выглянул из хижины. Жилище Фан Никерка полыхало. В свете пламени бегали фигурки людей с копьями. Огонь вылетал из окон, лизал крышу.

Фрэнк с кряхтением поднялся с постели, подошел к двери и зло улыбнулся.

Твала смотрел на огонь, серьезный, повзрослевший, и думал о том, что он не напрасно провел свой первый день на ферме.