Песня для завтра

Аксельрод Зелик Моисеевич

 

С тобой мы распрощались…

С тобой мы распрощались, Расстались мы на Пресне. С тобой мы распрощались — В душе остались песни. Ты мне сказал: — За встречу И выпить не грешно! — И вот вдвоем под вечер Пошли мы пить вино. Здесь шелестят газеты, Над столиками дым. Еврейские поэты — Мы в погребке сидим. Поет цыганка хрипло: «Зачем грустить напрасно! Пускай любовь погибла: Что было — то прекрасно!» А мы, видать, рехнулись — Который час сидим, — К вину не прикоснулись И все стихи твердим. Мы поднялись — и снова Читаем мы стихи И слушать их готовы… А улицы тихи. Откуда мы и кто мы, Нам песни говорят… Опять от дома к дому Бредем мы наугад. Бежит из парка ранний, Заливистый трамвай. — Счастливо! До свиданья! — Пока! Не забывай! — Счастливо! До свиданья! — Пока! Не забывай! — Ты вскакиваешь в ранний, Заливистый трамвай. С тобой мы распрощались, Расстались мы на Пресне, С тобой мы распрощались — В душе остались песни.

1927

 

Утренние хороши слова…

Утренние хороши слова, Но светлей вечернее молчанье. В долгий путь уводит синева, В путь надежд и разочарований. Растворил я двери широко, Из дому ушел — не оглянулся. Мне сейчас и грустно, и легко, Я дыханьем к звездам прикоснулся. В том, что пройдено, сомнений нет. Мне открыто все, что впредь случится. Кажется, вечерний тихий свет Вечно будет сквозь меня лучиться. Смерть мелькнула, но, едва жива, Скрылась прочь, не одолев сиянья. Утренние хороши слова, Но светлей вечернее молчанье.

1926

 

— Ты отстаешь, — опять твердят друзья…

— Ты отстаешь, — опять твердят друзья. — Прибавить шагу ты не хочешь, видно! Уже седеет голова твоя… Ах, Зелик, Зелик, и тебе не стыдно? Ну что ж, друзья, простите вы меня. И солнце щедрым не всегда бывает. Быть может, в сердце у меня звеня, Для вас украдкой песня созревает. Я лампу погасил уже давно, Но оторваться от стола не в силах. Разрезав ночь, лучи глядят в окно, А ночь еще меня не отпустила. От новостей утратил я покой, Но не нашел единственного слова. Глядит бумага чистая с тоской И первой буквы требует сурово. Наутро ждете вы моих стихов, Вы, как зубам во рту, им счет ведете. И, словно нет во рту моем зубов, Я в ужасе — и вновь спешу к работе. Пока нет песни ясной у меня, И солнце щедрым не всегда бывает. Но знаю, что в душе моей звеня, Для вас, для завтра песня созревает.

1940

 

Из поэмы «Осень 1915» (Беженцы)

Измученная мать плетется на вокзал И к поездам взывает о спасенье. Бреду за нею, голоден и мал, В ее слезах и вера и терпенье. Своих пожитков маме не собрать — Раскидан по вагонам скарб убогий… Зачем худые руки простирать К безмолвной окровавленной дороге! Куда-то убирают мертвеца, Слепая пуля пролетает мимо. Приговоренный вечер ждет конца И дышит дымом.

………………………….

Только мы отъехали от Вильно — Мать, не вскрикнув, родила ребенка. Он ворочался в соломе пыльной И кричал отчаянно и звонко. Мы ведем дорожным знакам счет, Повторяем городков названья… Поезд замирает и встает. Долгие минуты ожиданья. Все тесней сбиваемся в кружок. Замерзает месяц над дорогой. Если бы нам кто-нибудь помог, Приказал бы паровозу: «Трогай!» Беспросветна, бесконечна ночь. Лишь кричит малыш неугомонный. И никто не хочет нам помочь, Сдвинуть с места сонные вагоны.

……………………………………

Молчание. День уходящий затих. Солнце на нитях висит золотых. Чтоб люди не плакали, не горевали, Со всеми, как солнце, прощусь без печали. И вот за окошком рассеялся дым, Рукой помахал я и вновь недвижим. Молчание. День уходящий затих. Солнце на нитях висит золотых.

………………………….

Ночь долга. Покой. Дремота. Плач колес. Шуршит солома. Может быть, горюет кто-то, Что меня давно нет дома… Я потру стекло рукою — Где же прячется рассвет? И опять глаза закрою И поникну — дня все нет… Звездный свет во мраке тонет. Неподвижен взгляд немой. Просижу всю ночь в вагоне… Возвратимся ли домой? Ночь долга. Покой. Дремота. Плач колес. Шуршит солома. Может быть, горюет кто-то, Что меня давно нет дома…

1923–1924

 

Пеленки облаков смахнула туча...

Пеленки облаков смахнула туча. Фонарь — пустой подсвечник под листвою. Ночь выпросталась из-под балдахина, Как бабка, шепчется сама с собою. Ополоснулся полуобморочный месяц И виснет у земли бездомной в изголовье. До задней улочки едва доплелся нищий, Припал к забору, сон заблудший ловит.

 

Дедушка мой старый

В синагоге виленской раз, пропев псалом, Дедушка мой старый тронулся умом… Взгляд мой улицей напился допьяна. Позови домой, где ждет дремота. В сердце у меня есть тихая струна — Плачет на закате и бормочет что-то. Льется свет холодный надо мной. Слышу звезд дыхание живое. Так о дедушке безумном спой И о внуке, что безумен вдвое.

 

Мой город в длинных белых простынях…

Мой город в длинных белых простынях Бормочет медленные бледные молитвы. Мерцают жестяные скаты крыш, Текут, прозрачным молоком облиты. Из гипса хрупкую луну леплю И погружаю в голубое блюдо. На землю масляный сочится свет Из труб кирпичных иль невесть откуда… И, запеленатый белым-бело, Задумчиво хранит молчанье город, Боясь, как я, нарушить тишину.

 

Чудесный миг, благословенным будь…

Чудесный миг, благословенным будь! Ты путь передо мной открыл высокий. Кровь понеслась в стремительном потоке, И юной верой задышала грудь. Мгновение, благословенным будь, Когда великодушны и жестоки, Друзья в мои неопытные строки, Как в окна, попытались заглянуть. Затихнул я в то самое мгновенье, Когда ко мне явилось просветленье И я, сосредоточась, зубы сжал. Когда, вобрав всю радость, все печали, Стихи во мне впервые зазвучали, Мотив рожденной песни задрожал.