Где-то сзади с треском захлопнулись двери покоев. Запыхавшись, Марта совсем потеряла понимание происходящего.
— Что вы делаете?! — Возмутилась девушка, пытаясь выдернуть руку, — Ваше Величество, что не так?
— Ты слишком фривольно себя вела, — его голос был холоден и груб, — словно… девушка из таверны.
Оскорбление пощёчиной хлестнуло по лицу.
— Что? — От гнева у Марты перехватило дыхание, — Чем я заслужила такие слова, Ваше Величество? Не стоит приравнивать меня к тем дамам, что кружили вокруг вас весь вечер.
— Ты чуть ни вешалась на того кутилу!
Пётр давно уже не ощущал такой дикой ярости. Хотелось придушить её на месте за все её улыбки, посланные ухажёру.
— Вас это задевает?! — прерывисто дыша, парировала Марта. — Я Вас не понимаю, государь! Знаете, это слишком похоже на ревность. Я не совершила никакого греха. И уж тем более не вам судить о моём поведении, когда у вас что ни час, то новая фаворитка!
Марта всё время сдерживала эти слова, но они вырвались-таки наружу.
Она исподволь любовалась молниями в его глубоких синих глазах…
— Совсем головой не дорожишь?! — его голос был хриплым от гнева.
Марта хотела что-то ответить, как вдруг заметила, что Петра начали бить приступы крупной дрожи, взгляд помутнел, как у больного лихорадкой, а сам он начал заметно задыхаться, судорожно вдыхая воздух.
И только тут девушка с ужасом вспомнила…
Да, Наталья Алексеевна как-то рассказывала ей о том, что в детстве, во время стрелецкого бунта, Пётр видел, как стрельцы растерзали нескольких человек. С тех пор у него иногда бывают приступы эпилепсии, чаще всего, вызванные сильным гневом…
«О чём я только думала, дура!» — охнула женщина, бросившись за лекарем.
Но хватка его железных рук была по-прежнему крепкой.
— Не нужно лекаря! — прохрипел он, опустившись на кровать и пытаясь справиться с этим лёгким приступом давней болезни.
— Но… — растерянно попыталась возразить Марта.
— Не помогут. Пройдёт, — сквозь зубы прошипел он.
«Чёртов упрямец!» — не выдержав, про себя воскликнула Марта, пытаясь выдернуть руку. Ведь не пускает же!!!
Дикое беспокойство горечью обожгло горло. Марта ещё никогда в жизни не испытывала такого чувства: словно его боль стала её собственной. Сердце стучало в бешеном ритме от страха за того, кто так невыносимо, болезненно дорог.
Женщина лихорадочно искала возможность ему помочь. Не выпустит — это точно. Помирать будет, но, упрямец, не отступится…
Одна лишь идея пришла ей в голову. Мало подходящая, но всё же…
Аккуратно присев рядом, Марта легонько коснулась ладонями его висков, чувствуя, насколько сильны судороги. Он по-прежнему крепко держал её за запястье…
Вздохнув глубоко и прерывисто от непролитых слёз тревоги, девушка ласково, как-то особенно проникновенно начала читать молитву.
Пастор Глюк, её наставник, часто повторял, что искренняя молитва от всей души сильнее любого лекарства. Не важно, на каком она языке или какого вероисповедания человек, главное — Вера и искреннее желание помочь. К нему много раз приходили бедолаги, больные различными недугами, и девушка не раз своими глазами видела, как тех отпускает боль после простой и проникновенной молитвы.
Сейчас она шептала её же. Полузабытые слова хрустальным журчанием реки лились с её губ, словно из самой глубины чистой влюблённой души.
Открыв глаза, Марта удивлённо, облегчённо и радостно вздохнула, заметив, что приступ прошёл, взгляд царя вновь стал незамутнённым. В нём отразилось лишь бесконечное удивление.
— Как ты это сделала?
Марта и сама не понимала, как.
— Не… не знаю… — повела плечами она, до боли вглядываясь в его лицо.
Словно камень свалился с души. Такой чистой, бесконечной радости, счастья она не ощущала давно. И ей было всё равно, что только что она совершила чудо, лишь одно имело значение: с ним ничего не случилось.
Выдохнув, наконец, она не сумела сдержать одну-единственную слезинку-предательницу.
— Слава Богу, — убедившись, что всё обошлось, Марта неуверенно улыбнулась. Широко и искренне, так, что эта улыбка говорила больше любых слов.
— Тебя кто-то этому учил?
Теперь же она буквально купалась в тепле его голоса.
— Нет, — покачала головой Марта. — Так делал мой наставник, пастор из Мариенбурга. Пастор Глюк.
— В тебе полно неожиданностей, — ответил он, чуть приподняв её голову за подбородок. — Чудесница.
— Это навряд ли, — мило порозовела Марта, опустив длинные ресницы.
— Оставь кокетство для остальных, — жёстко усмехнулся он.
Слова сорвались с губ прежде, чем она успела себя остановить:
— Мне всё равно на остальных.
«Точно дура! — тут же упрекнула себя девушка, прикусив язык. — Не хватало только в любви ему признаться!»
Она надеялась, что он поймёт эти слова не в том смысле, который вложила в них она сама.
Но нет, он всё понял правильно. Она не могла заставить лгать свои глаза, когда он так пристально, с лёгкой улыбкой смотрел в них, словно утопая. Только он умел смотреть на неё так, что замирало сердце и перехватывало дыхание.
Ладошками, что всё ещё покоились на его висках, девушка непроизвольно провела по его лицу, легко-легко, словно касаясь невесомыми лепестками роз. Хотела бы отодвинуться, разрушить странную магию этой близости, но словно застыла, едва дыша от охватившего трепета.
Куда, спрашивается, улетели все обиды, куда подевались гнев и злость? Все они рухнули перед силой новых чувств. Чувств, что сильнее любой воли, сильнее вековых устоев и предрассудков. Чувств, таких же древних, как сама жизнь.
Осторожный поцелуй был пропитан едва сдерживаемой страстью. Их общей страстью, походящей на зарево пожара. Губы, руки, сердца и души перестали принадлежать им самим, словно отделившись от них, живя отдельной жизнью, в одном едином порыве — желании быть как можно ближе, единым целым, медленно сгорать, жить и умирать в объятиях друг друга всегда, вечно, презрев время и всё остальное. Это было ни на что не похоже, сильнее целого мира, необходимее воздуха. Душная комната кружилась и опадала миллиардами искр, а они сами вмиг перестали быть самими собой, став лишь частичкой друг друга.
Сплетаются тени в отблесках свеч,
В груди горит вечный безумный пожар.
Танцующие блики касаются плеч,
Охватывает тело неведомый жар.
Нас с тобою укутает тёплая ночь,
Осветит серебром своим с неба луна,
Все страхи и беды улетучатся прочь.
Эта ночь нас связала теперь навсегда…
Своей жизнью живут наши губы и руки
В безумии ночи мы таем, в объятьях…
Я знаю отныне — нет хуже разлуки
С тем, кто и даром мне стал, и проклятьем.