Небо

Огонь преисподней согреет, Услужливо сварит эспрессо, Поджарит мне рёбра ягнёнка, Усадит на тёплое место. И я не почувствую холод Огромного чёрного неба, Оно ни на шаг мне не ближе, И даже с иглы Эвереста Всегда безразлично и слепо. И думай, что хочешь, но только Не хочется думать об этом. Рождаются лучшие мысли под тусклым Искусственным светом. Но стоит лишь встать под тяжёлый, Мерцающий звёздами купол, Так сразу насквозь продувает тебя Отрезвляющим ветром Смотрящее вниз, словно в лупу. Такое оно, это небо… В нём тонет отчаяние слабых, Сгорают в негреющем свете Открытия разных масштабов, Там в лёд обращаются души, Уснувших на облаке «каев», Вьют гнёзда из собственной шерсти И спят в летаргии, Как жабы, В видениях светлого Рая.

Долго находится на грани между сном и явью – очень странное ощущение. Какой-то частью сознания или тела я чувствовала, что меня куда-то везут, какую-то постоянную тряску, непонятные разговоры, отдалённые, приглушённые, словно слышу их сквозь плотную вату. Но что-то (или кто-то) не давало очнуться, и всякий раз, когда казалось, что вот-вот проснусь, меня вновь поглощала спасительная тьма. Однако даже в таком состоянии я ощущала, что так, возможно и лучше: пустота – спасение от мысли, побег от боли и осознания. Не важно, где и как я проснусь – важно лишь то, что уже ничего не будет как прежде.

Я не знаю, в какой момент всё закончилось. Приоткрыла будто налитые свинцом веки не потому, что сильно хотелось, а лишь повинуясь инстинкту. Некая комната, кажущаяся мне большим, расплывчатым белым пятном, кружилась в безумном вихре и опадала перед воспалёнными глазами. Хотела приподнять голову, но куда там – она стала тяжёлой, как наковальня, и якорем потянуло вниз, обратно на подушку. Тело будто высохло, меня словно выпили до дна, не оставив ни сил пошевелиться, ни желания, ни возможности всё исправить. Мир рухнул за один вечер. Я не сильная, не стойкая и не боец по натуре. Поэтому меня переломило то, что я увидела тогда, то, что никогда не забуду – словно хрупкую соломинку.

Когда перед глазами наконец прояснилось, с пугающим меня саму равнодушием осмотрела место, в котором оказалась. Довольно просторная, богато и со вкусом обставленная комната, выдержанная в приятных светлых тонах. Мебели не много: большой красивый шкаф со встроенным зеркалом в полный рост, трельяж с изящным табуретом, стол со стулом, тумба у кровати и сама кровать – огромная и мягкая. Ковры, занавески, постель – всё будто королевское. Я в такой комнате точно не была, и у нас в захолустной деревне вообще навряд ли есть дом, в котором есть такая спальня.

Если честно, то я даже обрадовалась появившемуся чувству лёгкой тревоги. Только то сердце живое, которое способно чувствовать. Хоть что-то.

Минут через пять безуспешных попыток, мне всё же удалось встать. Ноги подкашивались, голова кружилось, но удержать равновесие и остаться в вертикальном положении всё же получилось. Прогресс…

Если это чей-то дом, следовательно, имеет смысл найти хозяев. С этой целью подошла к двери, дёрнула за ручку, но она не поддалась… Попробовала ещё несколько раз – результат тот же. И вот тут тревога превратилась в нарастающую панику. Лежать без сознания мне явно понравилось больше, чем осознавать, что я взаперти не понять где и не понять с какой целью. Впрочем, насчёт последнего были кое-какие догадки, но ни одной радужной.

Ещё полчаса помучав крепко запертую дверь, как размазанное по стенке желе сползла на пол, пытаясь собрать себя в кучу и найти выход. Окно из небьющегося стекла тоже заперто, очень крепко. Если я попала в руки к магам, то лучше даже не думать, что из этого выйдет, ибо тогда я в любом случае как минимум в проигрыше. Наверное, легче было бы тогда умереть, чем всю жизнь быть подопытным кроликом, над которым будут ставить опыты.

Попробовала сжечь дверь, снести ураганом – не вышло. Ну да, они не могли этого не предусмотреть. Несмотря ни на что только теперь, впервые за всю жизнь, мои стихии представляются мне не даром, а проклятьем. Силой, за которую нужно заплатить большим, чем в моём понимании стоит сама эта сила – жизнью, мечтами о счастье, свободой. Почему эта сила досталась мне? Слабой деревенской девчонке, со своими взглядами на мир и целями в жизни, совершенно обычными и понятными? Было бы лучше, если бы она досталась тому, кто сильнее духом и умнее. А ещё лучше – никому вовсе.

И в тот момент, когда уже казалось благом расшибиться об стенку и дело с концом, послышался скрежет открываемого замка. Я его даже не сразу услышала, потому очнулась лишь тогда, когда рядом со мной, присевшей на полу у стены, обхватившей колени руками, мелькнула чья-то длинная юбка в пол.

– Очнулась-таки? – Строгий женский голос заставил меня поднять голову, дабы наконец посмотреть в лицо говорившей.

Это была женщина лет тридцати пяти-сорока, полненькая, в простеньком, но безукоризненно чистом строгом платье из светло-коричневого сукна с воротником под самое горло, выглаженный накрахмаленный белый передничек, завязки которого туго стягивали её пивное брюшко, короткие, мышиного цвета волосы, собранные в пучок, виднеющийся из-под кружевного белого чепца. Вытянутое лицо женщины с прямым заострённым носом, бледное, с прищуренными чёрными глазами и широкими тонкими губами, чем-то напоминало морду хищника, приготовившегося сцапать жертву. Неприятная особа… впрочем, по внешности не судят. Вдруг мне каким-то чудом удалось спастись от артефактников, и она любезно дала мне кров на время? Глупо, конечно, надеяться на это, но всё же…. Всё же эта дама похожа на кого угодно, только не на мага. Скорее, на стервятника.

– Да, – поспешно кивнула я, немного смутившись от того, что так невежливо рассматривала её, – Добрый вечер, а как я здесь…

– Вопросы будешь задавать не мне! – Вдруг громко, тоном настоящего генерала прикрикнула женщина, угрожающе сверкнув маленькими чёрными глазками, – Я буду приносить тебе еду, и стану одной из тех, кто будет тебя стеречь. Вырваться даже не пытайся – эта комната надёжно защищена от магического воздействия и от любых возможных попыток сбежать. Моё имя Грунхельда, и моего сочувствия можешь не искать. Я целиком и полностью предана нашему господину.

Вот так пара слов обрывает последнюю ниточку, на которой повисли надежды и душевное равновесие. Значит, я всё-таки попала в лапы к этим чёртовым артефактникам…

– Что за господин? – Безучастно спросила я, хотя это, скорее всего, совсем не имеет значения. Добрый и милосердный человек не запер бы меня здесь, в этой богатой клетке.

– Молчать!!! – Истерично взвизгнула Грунхельда, обрывая нить моих не слишком радостных размышлений, – Кому сказала не задавать вопросов?! Если это вдруг понадобится, хозяин сам расскажет тебе всё, что нужно.

Не знаю почему, но такое обращение меня задело. Ничто так не ценит свободный крестьянин, как эту самую свою свободу. И даже слабому о натуре человеку трудно прогнуться под обстоятельства и людей, если они отвели тебе место бессловесной и безмолвной вещи. Потому слова вырвались раньше, чем я успела себя остановить:

– А кто заставит меня молчать? – Движимая гневом, смерила вошедшую уничижительным взглядом, – Я не чья-то пленница, а свободный человек.

Грунхельда обернулась, и неприятная ухмылка на её бледном лице, наполовину скрытом тенью, показалась мне поистине жуткой.

– О свободе своей, дорогуша, забудь, – склонившись надо мной, чётко и с расстановкой произнесла она, и, выдержав эффектную паузу, продолжала: – Это вчера ты была вольной девушкой, и так же, как все, гражданкой нашей великой Империи. Если бы ты была обычной магичкой, как все, у тебя бы попросту забрали бы артефакт и отпустили бы на все четыре стороны, если бы ты, конечно, при этом не оказала сопротивления. Но это, – она вдруг резко дёрнула за рукав плотной ночной сорочки, которую на меня надели, заставив меня вскрикнуть от неожиданности, едва на порвав её и обнажая правое плечо, чуть ниже которого красовался символ четырёх стихий, – Это, тоесть ты сама, твоя сила – огромная редкость. Возможно, сейчас ты одна в целом мире, впрочем, тебе ли не знать? Ты столько лет скрывалась, боялась… Отсюда не сбежать, деточка, поверь на слово. И не вздумай ничего с собой сделать – у нашего господина есть Книга Мёртвых, он будет раз за разом воскрешать тебя, пока не добьётся нужных результатов. Всё, что я могу тебе сказать о нём – лишь то, что он маг и учёный, давно мечтающий вернуть магию самим людям. Некоторые буквально одержимы этой идеей, потому правосудие не для тебя. За уникальность нужно дорого платить.

Улыбнувшись с фальшивой мягкостью, Грунхельда хлопнула дверью, вновь запирая её на замок и оставляя меня наедине со своими мыслями.

Если верить словам этой женщины, то всё хуже некуда. Но какое-то странное чувство не давало покоя… Мне бы впору почувствовать себя жертвой обстоятельств и чужих честолюбивых безумных грёз в обрисованной ситуации, однако врождённая тяга видеть во всём хоть какие-то плюсы умоляла меня взглянуть на всё это другими глазами. Как-то слишком много чёрных красок добавила Грунхельда в портрет моих тюремщиков – эдакие классические злодеи из рыцарских романов, не хватает только грома, молний и раскатистого злобного смеха. Почему, например, меня поместили в хорошую комнату, а не в сырую камеру с крысами? Ладно, допустим, они хотят, чтобы объект исследований, то бишь я, была жива и пребывала в полном здравии – по крайней мере, физически. Хорошо, признаю, аргументов «за» у меня нет, но и информации-то минимум. Наверное, это слишком наивно, но я, выросшая среди больших дружелюбных добряков, в той глуши, где никогда не знавали даже преступлений, помимо мелких краж и жульничества, но… Не может же всё быть так плохо! Даже в смерти есть свои плюсы. Вот умирает кто-то – на сотую долю процентов уменьшается демографический кризис… ладно, неудачный пример. Но ведь действительно будет лучше, если и впрямь, как в поговорке, последней умрёт надежда, нежели я действительно превращусь в покорную тряпичную куклу, без намёка на мысль, на проблеск чувства. Чувства – это жизнь, а жить нужно и хочется. К тому же, я ведь всё-таки маг!.. Всё лучше слепого отчаяния.

… Хрупкие цепи страдания Эфемерных шаблонов путы — Тяжкий груз для людской души И расписаны все маршруты Письменами коварной лжи. Я смотрю на рисунки боли, Вижу страхов кривой узор И томится любовь в неволе Позабытая с давних пор, А слепая, шальная ярость Заполняет собой сердца Грусть, отчаяние и усталость И тому не видать конца. И кипит океан страданий Безгранична стихия мук. Мир людей словно поле брани. Жизнь людей – первый ада круг. Но непрочны шаблонов путы По которым душа живёт. Эта тьма, этот холод лютый И колючий тяжёлый лёд Заполняют собой лишь разум. Иллюзорна страданий власть. Их вериг бесполезных масса — Лишний груз. Их пора снимать.
«Страшись не смерти, не труда, Страшись исчезнуть без следа»

* * *

Каждый человек, гордо называющий себя жителем Кмеола, столицы империи Таррант, именующей себя центром мира, знал дорогу к императорскому дворцу, несмотря на то, что эти самые дворцы менялись едва ли не с каждым новым правителем. Правящая династия Виноуров славилась разнообразием характеров своих представителей. Коротко говоря, их объединяли лишь три вещи: фамилия, наследственность и амбиции, всегда присущие большинству правителей. Каждый из них оставлял свой след не только в истории страны и в политике, но по большей мере в самой столице. Так за два века Династия сменила пятнадцать главных дворцов. Естественно, на это уходили огромные деньги, несколько лет назад обедневшие люди на этой почве даже подняли восстание, но его утопили в крови и больше никто даже не заикался о горьких последствиях императорских капризов.

Самой почитаемой наградой считалось получить в дар от короля один из дворцов его предшественников. За всю историю Тарранта такое случалось всего два раза: впервые – когда король преподнёс замок отца дочери как подарок к свадьбе, во второй раз – пять лет назад, уже при нынешнем императоре Гарольде III, когда его давний друг, придворный маг и военачальник Кевин Дингрос вернулся с победой над соседним княжеством. Никто не знал, что он является ещё и учёным-артефактником и алхимиком, так же как и то, что дворец ему подарен именно для экспериментов с магией. А новый императорский дворец возник совсем рядом с Кровавой площадью, неспроста получившей такое название.

…Несмотря на то, что находится практически в центре города, эта площадь, названная Кровавой, часто пустовала. Суеверные люди – а это большинство жителей города и империи вообще – предпочитали обходить её стороной. Именно здесь, на этом печальном пустыре, проводились казни с самого основания Империи Таррант, которой уже более тысячи лет. Наиболее массивные орудия пыток никогда не покидали это место, видавшее боль и страдания множества не всегда виновных людей. Особо провинившимся после пыток отрубали головы, и, насадив на пики, оставляли на площади как очередное печальное напоминание о жестокости и даже некоторой дикости нынешних нравов, почти совершенно не меняющихся десятки и сотни лет. Среди сверкающего чистотой, ухоженностью и красотой города, славящегося своей пышностью и великолепием, эта площадь в форме круга казалась частичкой ада, каким-то образом затесавшейся в земной рай. С неё даже не считали нужным стирать следы крови, и тому, кто забредёт сюда мельком, кошмары по ночам обеспечены.

На площадь падала тень внушительного сооружения, более всего походящего на средневековый замок-крепость. Огромный, поражающий воображение готический замок из крупного серого камня, который из-за несколько пасмурной погоды казался чёрным. Вытянутый настолько, что, казалось, подпирал шпилями многочисленных башен небо, широкий до такой степени, что едва умещался в поле зрения, он, несмотря на мрачность, обладал некой особой романтикой. Две башни с острыми верхушками виднелись по бокам – очевидно, такие же были и с обратной стороны, переднюю же часть верхушки, тоесть, попросту говоря, крыши, увенчивали бойницы – квадратные проёмы в форме ломанной прямой, используемые лучниками как укрытие, из которого они выпускали стрелы в неприятеля – аналог окопа, только на крыше. Узкие продолговатые окна с цветными стёклами и явно оснащённые ставнями, опутывающий замок ров, огромный деревянный мост, пока что ещё поднятый, явно крепкий. В довершение всего – внушительная толстая каменная стена, крепкие ворота, у которых круглые сутки стоял недремлющий и обязательно хорошо обученный караул в полном вооружении. Самой высокой башней дворца была Башня Справедливости – из неё император и его ближайшее окружение иногда смотрели казни.

В относительно небольшую залу, из которой открывался вид на Кровавую площадь, сквозь узкие, цветные узорчатые окна едва-едва проникал дневной свет. Но его вполне успешно дополняли огни сальных и восковых свечей в изящных расписных подсвечниках, которые ночью заменялись на факелы, дающие более яркий свет. Танцующее пламя отбрасывало тени и блики на серые каменные стены, унылость и мрачность которых лишь слегка скрашивали искусные большие картины в инкрустированных золотых рамах и гобелены тонкой работы, чаще всего с императорским гербом.

В центре комнаты находится огромный стол в форме правильного восьмиугольника, вечно немного пыльный и заваленный картами, начерченными на старом покарябанном пергаменте. Там же стояли и фигурки, по одёжке отдалённо напоминающие представителей армии той или иной страны, и крошечные пушки, сложенные в деревянную коробку. И ныне над этим столом вновь склонился император, что-то внимательно изучая и просчитывая по одной из карт, сосредоточенно водя по ней пальцем, то и дело переставляя солдатиков и пушки.

Император Гарольд III Виноур к своим сорока пяти годам не прославился ничем особо выдающимся, однако при нём, в отличие от нескольких поколений его предшественников, наконец-то наступил долгий мир и покой, длившийся около двадцати лет. Обнищавшая за века нескончаемых войн страна всё ещё была лёгкой добычей для противников, так и не сумев вернуть былую стабильность и процветание, особенно в экономике, но уже хотя бы не походила на сплошную чернеющую воронку – пустынную и безжизненную, как сразу после прошедших войн. При восшествии на престол Гарольду пришлось столкнуться с разрухой, бедностью и повсеместным голодом, перетекающим в кровавые бунты, восстания и преступность. Восстания и преступность ему пришлось, подобно предкам, утопить в крови, и только после этого появилась возможность наладить отношения с остальными странами путём умелой дипломатии, что ему успешно удалось и что принесло несомненные плюсы. Ничего уже не было как прежде, однако народ успокоился, но никогда уже не сможет забыть того, что творилось в не так давно завершившийся период Мясорубки – вот так неоднозначно назвали период массовых восстаний, преступности и их жестокого подавления.

Подобного в таких масштабах ещё не видывала история, и Кровавая площадь названа так не потому, что казни вершились там с начала времён, а потому, что именно там в период Мясорубки казнили массами, демонстративно и с особой жестокостью. Некоторые предполагали, что именно поэтому император велел построить свой новый замок именно там – для того, чтобы смотреть на эту площадь и всегда помнить, до какой крайности ситуацию нельзя доводить никогда.

Те события оставили на этом сутулом человеке, виски которого уже посеребрила седина, неизгладимый след – как внешне, так и в душе. Многие из тех, что знали его, не раз говорили, что один взгляд его холодных голубых глаз режет как бритва и сердце превращает в лёд. Молва наложила на него много чёрных красок, а в действительности это был всего лишь очень уставший от жизни человек, которому хотелось одного – установить прочный мир в своей стране, править достойно, а умереть тихо и спокойно. Он, воин, не выносил пышности – вот и в этот раз на нём не было мантии и прочего, лишь простой тёмно-коричневый камзол и того же цвета шаровары, да золотой обруч в спутанных седых чёрных волосах, как единственный признак его власти и могущества.

Едва слышно скрипнула в другом конце залы массивная двери, заставив императора оторваться от изучения карты и инстинктивно поднять голову, затем размеренные тяжёлые шаги, в коих легко можно угадать воинскую поступь, и из тени выступил хорошо знакомый императору человек.

Темноволосый черноглазый мужчина в чёрном камзоле, резко контрастирующим с бледной кожей, широкий в плечах и довольно сильный, на вид ему никто не дал бы больше двадцати семи, но это ошибочно. На самом деле он даже старше короля – человек, с детства умеющий обращаться с артефактами, стареет значительно медленнее. Молва и его разукрасила до невозможного, даже больше, чем самого императора Гарольда, ибо по роду своей деятельности Кевин Дингрос являлся личностью достаточно скрытной. Многие слышали о его победах, достижениях, уме и силе, но мало кто знал в лицо. Впрочем, ему самому это было только на руку.

– Наш дипломат вернулся из Пеллоса, – оповестил он, сложив за спиной руки в любимом жесте всех влиятельных особ, – Частично. Нам вернули его голову.

Спустя тяжёлую минуту молчания, император с яростью отшвырнул от себя фигурки солдатиков, расставленные на карте, и облокотился кулаками о стол, исподлобья взглянув усталыми выцветшими глазами на собеседника.

– Значит, мы всё-таки не сможем установить хотя бы шаткий мир, – отрывисто подытожил он, и голос его то и дело срывался на хрип.

– Увы.

– Увы?! – Яростный и злой рык императора эхом разнёсся, по залу, – Даже после двадцати лет спокойствия нам не хватает средств вернуть былое положение вещей, Таррант в жалком состоянии, но если случится война, особенно с такой сильной державой, как Пеллос!.. Если эта война начнётся, от империи даже руин не останется. К чему мы только не прибегали, соглашались даже на самые унизительные условия, но всё напрасно… И всё, что ты, верховный маг, можешь сказать в этой тяжёлой ситуации – увы?!

– Вы знаете, что я делаю всё, что в моих силах, ваше величество, – холодно и твёрдо отозвался тот, блеснув холодной сталью в глазах.

– Знаю, – задумчиво кивнул император, чуть более спокойно, – Но сейчас этого уже не достаточно. Пару месяцев, Кевин, может, полгода – не больше. Я ещё подумаю, как избежать войны, но скорее всего всё впустую. Столько лет мы с ними, нашими соседями, на грани, и они не хотят упустить момент, пока мы слабы. Армия наша несравнима с их, так что единственным нашим возможным преимуществом может стать только оружие. Я не знаю, что ты будешь делать, хоть из кожи вон лезь, но найди, выведи мне за это время такое магическое оружие, чтобы Таррант выдержал. И только попробуй подвести, потому что иных вариантов у нас уже нет.

Дингрос явно хотел возразить, но не стал. Он понимал, что император прав, к тому же, совсем недавно у него появилась зацепка. Если верить истории, то их предки, сами обладающие магическим даром, были намного сильнее любого артефакта. И если всё ещё есть шанс вернуть магию людям – то он, Кевин Дингрос, вполне готов лезть из кожи вон, как того требует император.

Замкнутый круг

«Будь собой!» – все твердят, — Получай оплеухи, — Только хватит ли щек для желающих бить? Терпеливых плодят Те, кто помер со скуки, От незнанья каким и зачем ему быть. Разве есть алгоритм Идеальных движений? — Впрочем, я соглашусь, чтоб не слыть дураком. Но себе как не ври, Ощутишь в сердце жженье, Когда истина ткнет в грязный пол пятаком. Время не альтруист, Шанс сжигает минута Ухватить жизнь за горло, чтоб быть первым в строю. Вяжет тех, кто прет из Фальши сладкая нуга, Глаголезвия ум превратили в «ай-кью». Справедливость – медаль, Ложь и правда – эмблемы, Но вторую никак не могу отыскать. Поиск света задан Меж сверкающих плевел, — Вот и каждый хранит драгоценный оскал. Время не филантроп, Но в подвалах пространства Клад секунд пламенеет бесконечной горой. В тюрьме мира дан срок, Что выводит из транса, Истекая… нельзя получить здесь второй. Вероятность возможна Из возможных последствий, — Она тянет как трасса красным светом из глаз. Как не будь осторожен, Попадешь в эту клетку, Чтоб исполнить глобальный начертанный план. Время – каверзный сон: Как ни хочешь укрыться, Но стихия настигнет, обезволив вконец. «Будь как все!» – в унисон Напечатано в лицах, «Будь собой…» – просто быть, жизни хватит вполне.