Некоторым людям дарован божественный талант – талант рассказчика. Людмила Васильевна была из числа таких людей. Дамир замер, внимательно слушая историю, а перед глазами сами собой разворачивались картины давно минувших дней.

***

– Эмине! Что ты как коза горная?! Забралась на дерево, и кто тебя спустит теперь?! – Кямала Джафарова выглянула из окна квартиры, находившейся на втором этаже их старого Бакинского дома, погрозив дочери черпаком, который всего полминуты тому достала из наваристого бульона. – Семнадцать лет, а все туда же…

Вторую фразу произнесла уже тише, скорей себе, ведь до Эмине-ханым было не достучаться. Их совсем уже взрослая – старшая из четырех дочерей – девушка-невеста на самом деле осталась настоящим ребенком.

Вот и сегодня – взобралась на яблоню, срывая зеленые еще плоды, чтобы половину съесть самой, а вторую отдать мелочи, которая сейчас дружно поддерживает ее криками, стоя у ствола их старого дерева.

Эмине же, услышав мамин протест, только звонко рассмеялась, продолжая исполнять свою миссию.

Она-то знала, когда мама вычитывает ее за серьезную провинность, а когда для проформы. Сейчас был второй случай.

Да, девочке действительно не пристало лазать по деревьям в ее-то возрасте, но… вот такая она девочка.

С этим Эмине смирилась давно. Она да, а вот окружающие все никак не хотели понять… Понять, что она другая. Что ее все разговоры о женском предназначении заставляли либо смеяться в голос, либо впадать в уныние. У нее были другие мечты и предназначения тоже другие…

– Мам, я к Аббас-бею, – спрыгнув с дерева, одарив всех желающих яблочками, Эмине понеслась домой, поцеловала маму в щеку, положила одно – самое красивое, спелое, с красным бочком яблоко на кухонный стол, а потом птицей унеслась прочь. Вразумить дочь Кямала уже даже не пыталась – просто не успела бы докричаться, слишком дочь быстро бегала…

Только и оставалось, что вновь выглянуть в окно, за которым Эмине-ханым уже мчала по двору, на ходу заплетая волосы в поистине царскую косу.

Девочка у них выросла небывало красивой. За что бог так их наградил, Кямала не знала. Ни она, ни муж не отличались ни особой красотой, ни особым талантом. Тахир всю свою жизнь проработал на заводе, хоть и обладая неплохими способностями, но абсолютно не умея их продавать, Кямала же как вышла замуж в восемнадцать, так и посвятила всю свою жизнь воспитанию детей. Благо, этим судьба их не обделила – родилось четверо девочек, и каждая чем-то примечательная. Кямала не волновалась за судьбу ни одной из них, знала, что каждая найдет свое место в этом мире. Место теплое, хлебное, уютно. Но Эмине считала своим брильянтом. Правда слишком уж своенравным и неусидчивым. Зато любимым. Всем сердцем…

Эмине бежала по улицам родного города, то и дело поглядывая на часики – подарок ненавистного жениха.

Да и жених – одно название. Зато вещь пригодилась. В отличие от остальных подарков, которыми Шахин не забывал ее награждать при каждом своем появлении на горизонте.

К несчастью, после окончания его учебы, таких появлений стало больше.

В частности и поэтому Эмине сейчас так спешила. Если не дай бог Шахин попадется на ее пути – у нее будет веская причина прошмыгнуть мимо – действительно ведь опаздывает на тренировку. А Шахин, каким бы дураком он ни был, понимал – с танцами в ее жизни он спорить не сможет. Наверняка надеялся, что после свадьбы попытается все же отвадить ее от этой бесовской забавы, вот только Эмине не сомневалась – никакой свадьбы не будет. Никогда. Поэтому все подарки жениха бережно хранила, чтоб потом вернуть, не будучи должной ему ни гроша.

Когда-то родители совершили ошибку, сватая ее с, как им казалось, надежным, способным обеспечить ей богатую, счастливую жизнь, Шахином. Вот только она видела свою жизнь другой.

В ней было место для танцев. Было место для мамы с папой, для сестер. Было место для Аббас-бея и его бесценной науки. А вот для кого место не предвиделось – так это для Шахина, да и прочих соискателей ее внимания.

Объяснять свою философию маме и остальным окружающим Эмине даже не пыталась – смирилась с тем, что не поймут, но гнуть свою линию собиралась до последнего. У нее было главное – вера в свои силы и поддержка любимого учителя. Аббас-бей обещал, что в обиду ее не даст. Никогда и ни за что. Она верила.

Добежала до школы, в которой и находился их репетиционный зал, заскочила внутрь, смахнула со лба испарину – лето в Баку было привычно жарким. Жарким до одури. Асфальт парил и плавился, воздух стоял, абсолютно не двигаясь, солнце жарило беспощадно. А школа и тут будто была приветливей, чем любое другое место в городе – встретило девушку прохладой и не таким густым воздухом.

Продолжая жадно дышать, Эмине заскочила в зал, пронеслась мимо собравшихся уже напарников и напарниц, бросая каждому торопливое «салам», быстро переобулась, сменила свой летний сарафан на тренировочную юбку с кофтой, вернулась в зал…

– Дети… – Аббас-бей заметил, что даже его вечная опоздашка – Эмине-ханым уже на месте, погрозил ей в шутку пальцем, в ответ на что получил полный раскаянья взгляд огромных черных глаз и сложенный в молитвенном жесте руки, улыбнулся, хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание.

Благо, с дисциплиной у его «Граната» проблем не было. То ли дети подобрались такие, то ли им искренне нравилось то, чем они занимались, но каждый ловил малейший его жест, самое тихое слово. Так и сегодня, стоило Аббасу попросить о внимании, как три десятка пар глаз тут же были обращены к нему.

Три десятка мордашек, каждая из которых была для него особенной, неповторимой и безумно одаренной. Он любил свою жену, своих детей, слишком далеких от танца, но особое место в его сердце всегда занимали эти зернышки, как он их называл. Некоторых он помнил почти младенцами, например, Эмине-ханым, которую отдали в ансамбль практически сразу же, как она научилась ходить. И дело не в том, что родители имели на нее какие-то особые звездные планы. Нет, просто малышка сама слишком четко знала, чего хочет… еще тогда. Вот и терзала маме душу до тех пор, пока та не согласилась отвести ее в кружок.

Аббас тогда долго сомневался – стоит ли брать совсем еще куклу, ведь она могла затеряться за старшими, недополучить внимания, разочароваться и забросить свою мечту навсегда, но рискнул – взял. Не пожалел. В следующем году должно было исполниться пятнадцать лет с тех пор, как она впервые ступила на местный паркет. Ступила, чтобы блистать рубином, брильянтом, самоцветом. Разные люди звали ее по-разному, а сам Аббас считал ее самым настоящим зернышком. Своим зернышком. И ставил в пример новым маленьким куклам, которые впервые ступали на паркет.

Конечно, часто ее было за что журить, но это он делал наедине и так, чтобы убедиться – она услышала, вняла, исправится.

Так вот, некоторые их местных зернышек были знакомы Аббасу с младенчества, а вот некоторые приходили в пятнадцать, шестнадцать, даже двадцать. Например…

– Дети, хочу познакомить вас с нашим новым участником ансамбля… – обычно уроки проводились на азербайджанском, а тут их учитель заговорил на чистом русском. Если раньше тишину еще кое-где разбавляли перешептывания, теперь все затихли, внимательно глядя на Аббас-бея. Поняли сказанное учителем многие, но не все. Особой надобности, да и желания, учить детей русскому языку здесь больше не было. Поэтому с каждым годом такие знания становились все большей редкостью.

Эмине знала этот язык прекрасно. Так случилось, что мамина сестра – ее тетя была преподавателем русского языка в школе. Именно в ее класс Эмине попала, вместе с ней прошла длинную и сложную дорогу по его усвоению. Зато теперь понимала учителя лучше, чем любой из присутствующих.

– Это Илья. Он приехал к нам из Краснодара. Раньше Илья танцевал… – Аббас перевел взгляд на парня, с виду – ровесника Эминки.

Девушка сощурилась, чтобы изучить его внимательней. Парень показался ей необычным. Да это и неудивительно – все же азербайджанские ребята отличаются от русских. А этот был типичным славянином. Русые волосы, серые глаза, намного менее выразительные черты лица – аккуратный нос, тонкие губы… И сам он выглядел довольно утонченным. Длинноватые волосы – Эмине казалось, что пора бы постричь, но новенький явно так не считал, не мощное телосложение – и вроде бы не кажется хилым – осанку держит хорошо, но и внушительным его не назовешь, пальцы тонкие – как у пианиста…

Эмине моргнула, тут же отводя взгляд, ведь настолько внимательно разглядывая новенького, не заметила, что он в ответ смотрит так же. А стоило ей струсить – отвести взгляд, как молодой человек улыбнулся.

– В кубанском ансамбле «Источник», – тогда же Амина впервые услышала голос Ильи. Он тоже был под стать внешности – не бас, не такой сильный, как у Аббас-бея, но приятный – спокойный, тихий.

– Да. В кубанском ансамбле. Раньше у них, а теперь с нами. Я всех тебе сейчас представлять не буду, ладно? Ты все равно так сразу не разберешь, но мы собираемся в пятницу сходить всей компанией в парк развлечений, вот там раззнакомимся. Договорились?

Илья кивнул.

– Тогда хорошо… – Аббас обвел взглядом всех зернышек, остановился на Эмине. – Ханым, на тебе ответственная миссия – будешь помогать нашему новому бею, подсказывать. А со временем он и сам затанцует да защебечет так, что всем фору даст, правда? – Аббас сжал плечо парня, даря тому улыбку, а потом указал на Эмине, – вот твоя главная помощница, Илья, она у нас девочка серьезная, ответственная, поэтому не бросит в беде…

Эмине почему-то с замиранием сердца следила за тем, как этот новый странный мальчик приближается, как протягивает руку, глядя своими дивными серыми глазами и улыбаясь.

– Я буду стараться не оттоптать тебе ноги… – Эмине вложила свою ладонь в его руку, почувствовала ее теплоту, даже жар…

– Эмине, – он явно ждал ее имени.

– Амина? – а потом повторил – как умел. Эмине не обиделась. Ей тоже когда-то имя Илья казалось странным.

– Почти. Эмине, – повторила еще раз, но особой надежды на то, что со второго раза у него получится произнести лучше, не питала.

– Амина… – произнес, а потом они дружно рассмеялись, осознавая, что план провалился. – Я буду звать тебя Амина-ханым. Хорошо?

– Да… – с тех пор она стала Аминой-ханым. С его легкой руки.

***

– Аминка… – жадные губы касались ее кожи, опаляя.

– Илюш… – и ее в ответ делали то же. Молодые люди спрятались в одной из надежных подворотен вечернего Баку, чтобы хоть тут нацеловаться вдоволь. Ведь за день успевали так соскучиться друг по другу, что сводило скулы.

Аббас-бей даже не подозревал, какую ошибку совершает, ставя их в пару.

Первые несколько дней они действительно просто танцевали. Амина пыталась научить Илью тому, что казалось ему странным или сложным, а он, как выяснилось, был великолепным учеником – хватал все налету, стоило только посмотреть внимательно – и дело в шляпе.

В ту первую пятницу, когда они отправились всей бандой гулять, Амина шла рядом с Ильей. Во-первых, ей самой было интересно расспросить у паренька, как его занесло в их город и в их ансамбль, а во-вторых, она стала неплохим переводчиком, помогая раззнакомиться с остальными детьми.

– Мой отец – военный, – Илья рассказывал, а Амина внимательно слушала сама и вторила его словам на азербайджанском. – Он здесь по службе, а мы с мамой за компанию.

– Надолго?

– Возможно, навсегда. Возможно, всего на год…

– Долго… – Амине тогда еще сложно было представить, как это – провести целый год в неизвестной стране, в окружении неизвестных людей.

– Но тебе же скоро восемнадцать…

– Да. Я поступал в училище, но не прошел, поэтому буду год готовиться, чтобы в следующем…

– Ясно… А какое училище? – иногда Амина забывала переводить, слишком была увлечена расспросами. Тогда заинтересованные зернышки либо начинали ее дергать, требуя перевода, либо махали рукой и бежали вперед, оставляя их одних. Молодых людей это не волновало – им и вдвоем было о чем поговорить.

– Хореографическое.

Он ответил, а Амина даже дар речи на какое-то время потеряла. Она-то считала, что является чуть ли не единственной в мире сумасшедшей, которая хочет сделать танец своей профессией. Остальные зернышки-то были куда более прагматичными и продуманными. Танцы – это танцы, а человеку нужна настоящая профессия. Раньше, единственным человеком, который не считал Аминины мысли о том, что свою жизнь она хочет связать с танцами, блажью, был Аббас-бей. И тут она встретила еще одного такого же, как она сама, сумасшедшего… Да еще и молодого человека.

– Почему ты так смотришь? – Илья заметил ее удивленный взгляд, улыбнулся. Ему нравилась эта девочка. Ее огромные глаза, то, как она танцует, как говорит, как смеется…

– Я тоже хочу… в хореографическое… – ответила, потупив взгляд. За годы споров с родными и близкими выработала привычку озвучивать свои тайные мечты, почему-то их стесняясь.

– Ну вот и славно. Подтянем друг друга. Я тебя – в том, что знаю сам. Ты меня – в том, что умеешь лучше. – Илья же отреагировал на ее откровение так легко и просто, что сложилось впечатление, будто камень упал с души.

Парень хмыкнул, а потом ускорился, догоняя компанию, от которой они порядком уже отстали.

***

С появлением этого новенького в их ансамбле, Амина потеряла покой. Часто думала о нем, следила за ним более пристально, чем следовало бы, на тренировки бежала уже не только потому, что хотела наплясаться от души, а чтоб его встретить.

Девушка совершенно не понимала, что заставляет ее чувствовать подобное, тем более не знала, что с этим всем делать.

Да и он подчас вел себя странно…

– Амина-ханым… – как-то предложил задержаться после тренировки, чтобы отточить  один из номеров, в котором им была доверена сольная партия. – Можно, ты станцуешь, а я посмотрю?

Она пожала плечами, соглашаясь. Встала посреди зала, дождалась, пока Илья включит музыку, начала танцевать…

Танцевала, неотрывно глядя на него. Так, пожалуй, делать было нельзя, но ей очень хотелось. Вокруг все равно никого не было. А он сидел у магнитолы, внимательно следя за каждым ее движением. Хотя скорее за каждым взглядом.

Потом он не выдержал, вступил со своей партией. И оказалось, что скорей всего врал насчет того, что ему нужно подтянуть собственные умения. Ничего ему не нужно было. Танцевал он прекрасно.

А стоило прекратиться музыке, как произошло что-то крайне неожиданное…

Илья, не коснувшийся ее ни разу за все время их знакомства после того первого рукопожатия, вдруг протянул руку к девичьему лицу, провел по щеке…

– Можно я поцелую тебя, Амине-ханым? – потом коснулся губ, вновь заглядывая в глаза.

И Амина ведь знала, что должна ответить. Что так нельзя и быть этого не может, но сердце подтолкнуло ее к другому.

– Да, – так произошел ее первый поцелуй. С его легкой руки.

***

После этого поцелуев было еще много. Они будто открыли ящик Пандоры. Влюбленность была яркой, страстной, ненасытной.

Особо не договариваясь, они сразу приняли молчаливое решение о том, что узнать о них не должен никто. Ни в ансамбле, ни в городе. Чем это может им грозить – Амине даже предположить было страшно, а Илья и не задумывался, если честно. Он просто абсолютно потерял голову от своей любимой Амины.

Дни стали пыткой, а вечера счастьем.

Первым неладное заметил Аббас-бей.

Он как-то оставил ребят после занятия, посадил на скамейку напротив себя в раздевалке, сам тоже сел, сначала смотрел на них долго, а потом вздохнул тяжело…

– Ох, дети-дети… Сложно вам будет.

Они, в принципе, и сами это понимали. Так и случилось.

***

Амина почти сразу рассказала Илье, что обручена. Он первым делом разозлился, но когда узнал, что сватали ее не по собственной воле, обрадовался так, что словами было сложно передать.

– Это же все меняет, Аминка. Это же значит, что ты его не любишь и не любила никогда. А меня ведь любишь, правда?

Она любила и не считала нужным этого скрывать. Всегда искренне отвечала на этот его вопрос утвердительно, чтобы тут же услышать, как сильно он любит ее в ответ.

Илья обещал ей, что нежелательной свадьбы не допустит, а вот их свадьба непременно будет. Будет пышной, громкой, все, как мечтает его Амине-ханым.

А ведь оказалось, что она действительно мечтает – о свадьбе с ним… очень-очень.

Им обоим шел восемнадцатый год, кровь бурлила, любовь напрочь вышибала из головы прочие мысли, хотелось только быть всегда вместе, всегда рядом.

К сожалению, их «всегда» – это были несколько часов после тренировки, которые они проводили наедине, то целуясь до боли в губах, то разговаривая до хрипоты в горле, то просто обнимаясь до хруста в ребрах. После этого Амина неслась к себе домой, а Илья к себе, чтоб сначала страдать всю ночь, ожидая завтрашнего вечера, а потом вновь пытаться напиться своей любовью хотя бы на день.

Конечно, родители тоже замечали те перемены, которые происходили с их детьми.

Людмила с Николаем Краевские были рады тому, что сын так быстро адаптировался к перемене мест. Он не посвящал их в то, кто ему помог, с кем он проводил все больше времени и кого все тяжелее было отпускать. Но Николай как-то пытался уберечь сына от опрометчивых поступков, объясняя, что здесь нравы и обычаи отличаются от тех, к которым привыкли они. Поэтому в чужой монастырь со своим уставом лучше не соваться. Илья выслушал отца, но объяснять, что эти предостережения уже запоздали, не стал.

Он влез в чужой монастырь. Влез по самую макушку. И теперь собирался совершить в этом самом монастыре революцию. Без Амины он уже не уехал бы.

Девушка же просто отмахивалась от родительских расспросов и маминых наставлений, сводились которые к необходимости повзрослеть и начать правильно реагировать на ухаживания Шахина.

К несчастью, этих ухаживаний становилось все больше.

Приближалось ее проклятое восемнадцатилетие. Исходя из договоренности родителей, после восемнадцати у Амины не было официальной причины для отсрочки свадьбы с ненавистным человеком.

А к тому времени она уже на самом деле ненавидела Шахина. Ненавидела все его подарки, его самодовольное лицо, когда он говорил ей, что скоро она не сможет воротить от него нос. Его навязчивость, его попытки поцеловать, взять за руку.

Ей было это все противно. Было и раньше, а после встречи с Ильей – просто невыносимо, ведь она поняла, как это – любить. А еще поняла, что никогда больше, ни к кому не сможет испытать тех же чувств, что к Илье Краевскому.

И это было ужасное открытие. Такое горькое…

Когда-то, читая Ромео и Джульетту, Амина не прочувствовала всего трагизма ситуации. Ей казалось, что ничего смертельного с героями не случилось, да и вообще – история эта воспевает слабохарактерность, а не возвышенные чувства.

Жизнь доказала ей, что это не так, ведь ей пришлось прочувствовать весь этот трагизм на своей шкуре.

Илья напрямую заявлял Амине, что собирается на ней жениться. Приволок кольцо, силой надел на палец и запретил снимать, когда она собиралась тут же это сделать.

Он был безумно решителен, а она никак не могла объяснить ему, что никто такого брака не допустит.

И дело не только в Шахине. Проблема тут куда более глубокая и практически непреодолимая. Бакинские девушки не выходят замуж за русских парней. Наоборот – да. А так – никогда. Так не принято. Мужа искать положено среди своих. Только среди своих…

Илья от этих ее повторяющихся слов отмахивался, не желая даже слушать, а потом привел в свой дом – знакомить с родителями уже как невесту.

Амина тогда смущалась до безумия. Ожидала, что ее встретят по вражески. Ведь она могла испортить жизнь их сыну, как казалось самой Амине, но Краевские оказались совсем не такими.

Людмила Васильевна смотрела на нее внимательно, но в ее взгляде было столько тепла и жалости, что тут же захотелось оказаться под ее крылом. С первого взгляда Амина поняла, что Краевская знает все ее страхи и сомненья, боится того же, сомневается точно так же, но… принимает и выбор сына, и ее саму.

Николай Митрофанович оказался человеком деловитым, поэтому он тут же начал задавать собственному сыну те вопросы, на которые мужчина, решивший жениться, должен был знать ответы.

– Просил ли благословения у ее родителей?

– Нет.

– Понимаешь, что они будут против?

– Да.

– И что делать будешь?

– Все… Лишь бы вместе быть.

– Вы молодые еще слишком. Как на ноги встанете? Мы поможем, конечно, но…

– Я работать буду. Амиша в училище пойдет…

Амина тогда дар речи потеряла, ведь подобное они не обсуждали. Оказалось же, что он уже все продумал и решил. Решил, что его мечте сбыться не суждено, а вот за то, чтобы сбылась ее, он в лепешку расшибется.

После той встречи с Краевскими Амина долго рыдала дома, заглушая всхлипы подушкой. И ведь поделиться было не с кем. Довериться некому.

Ни мама, ни сестры, ни подруги никогда не поймут. Никто не поймет. Посчитают предательницей – предательницей человека, ведь обручена с Шахином уже больше трех лет, и предательницей рода – ведь не принято, не положено, не правильно…

***

Однажды вечером, когда Амина сидела дома, началось самое ужасное.

К ним явился Шахин с отцом. Они заперлись со старшим Джафаровым в гостиной и долго не выходили оттуда – что-то обсуждали. Когда же вышли, сердце Амины упало в пятки.

Шахин светился ясным солнышком, подмигнул ей…

– Свадьбу играем в мае. Готовься…

И мир рухнул.

Амина вновь рыдала ночь напролет, а утром на рассвете побежала к Краевским, рассказала все Илье. Тот злился до одури, молотил кулаками стену, бесился, но когда понял, что этим только сильнее пугает любимую, взял себя в руки.

– Амина, я к родителям твоим пойду, а если они не согласятся – нам бежать придется…

***

Поговорить с родителями не получилось. По городу пошел слух об интрижке между Эмине Джафаровой и русским танцором. Кто пустил слух – никто не знал, но новость разлетелась по знакомым быстрее горячих пирожков.

Конечно же, об этом прознал и Шахин.

Пришел прямо к Аббасу на репетицию. Устроил там скандал.

– Это публичный дом, Аббас-бей. И мой отец его закроет. Либо вы усмирите этого… – он зло зыркнул на Илью, который в это время стоял молча, сложив руки на груди и закрывая собой Амину. – Либо этот сезон будет для вас последним, – а потом указал на Амину, – а ты, милая, молись, чтоб после свадьбы не обнаружилось, что успела погулять. Поняла? Потому что обоих убью.

После той выходки Шахина Амина чувствовала себя, будто на голову вывили ушат помоев. Ей было одновременно противно, страшно и невыносимо. Она ненавидела Шахина. Всем сердцем и душой за то, что посмел предъявлять на нее какие-то права. И прекрасно понимала, что скорее умерла бы, чем позволила произойти свадьбе.

Слухи, конечно же, дошли и до ее родителей.

Амине казалось, что тогда-то и произойдет самое страшное. Но, как ни странно, нет. Они не спешили ее карать или даровать надежду. Выбрали странную, как ей казалось, тактику – тактику выжидания. Мама только смотреть стала пристальней, а отец казался более задумчивым.

Девушке сложно было предположить, что творится в их головах. Но очень хотелось верить, что таким образом они дают ей шанс – шанс на то, чего лишили, засватав в четырнадцать лет – шанс самой ковать свое счастье.

Вот только до счастья было ой как далеко.

Как-то ночью Амину разбудил звонок – звонили с номера Ильи. Но стоило взять трубку, как девушка услышала голос Людмилы.

Оказалось, что конфликтом у Аббаса в школе разборки между Ильей и Шахином не закончились. Амина уж не знала, кто стал инициатором, но парни встретились вечером в городе и жестоко подрались.

Досталось обоим, по словам Ильи, но глядя на него, Амине и самой было больно.

В ту ночь она убежала из дому, не объяснив толком ничего ни маме, ни отцу, а потом сидела до утра у кровати любимого и горько плакала. Жизнь била наотмашь. Так больно, что с каждым разом подниматься было все сложней. А май приближался, и Шахин не собирался отказываться от своих планов.

Амина и просила его об этом, и угрожала, и бросала прямо в лицо жестокие оскорбления, надеясь унизить и тем самым разочаровать, но он будто умом повернулся на своей идее. Хотя Амина уже не сомневалась, если раньше он хотел жениться на ней ради собственного удовольствия, то в свете последних событий – ради мести. Вопреки здравому смыслу, даже вопреки настоятельному совету отца, который пытался отговорить сына связывать жизнь с девушкой практически легкого поведения, которой она стала в глазах общественности после того, как слухи обросли все новыми и новыми подробностями, в большинстве своем выдуманными. Шахин не слушал никого. Он собирался жениться. И свадьбы было не избежать.

Оставшиеся до мая месяца прошли для Амины как в тумане. Ей было страшно и тошно, она верила Илье, который обещал, что все образуется, стоит только положиться на него. Амина похудела и часто плакала.

Как-то раз это не выдержал Аббас-бей, которого угрозы Шахина абсолютно не испугали. Мало того, что он не выгнал Илью из ансамбля. Он даже те постановки, где парень стоял в паре с другими девушками, изменил, чтобы они с Аминой были вместе.

– Вы созданы друг для друга богом, дети. Так как же я могу ставить вас с другими? – именно так он объяснял свое решение. И не лукавил. Он действительно восхищался их молодостью, красотой и парностью. Он ни на миг не сомневался в их любви и в правильности их выбора, а глядя на то, как они танцуют, у взрослого уже мужчины каждый раз щемило сердце, ведь это было так красиво… Танец лебедушки и ее лебедя.

Но смотреть, как Амина съедает себя сомненьями, он тоже не мог.

Поэтому однажды, после тренировки, разогнал всех по домам, а ее задержал. Усадил рядом с собой, обнял, позволяя доверчиво опустить тяжелую голову на плечо, начал говорить:

– Эмине-ханым. Я люблю тебя, девочка моя. Ты это прекрасно знаешь. Люблю, как родную дочь. И желаю тебе самого лучшего. Как любой отец желает своей дочери. Поэтому… Беги, ханым. Забирай Илью и уезжайте отсюда. Вам покоя уже не дадут. Я и тебя, и Шахина знаю с детства. Он не отступит. И ты не отступишь. И я сейчас не только за любовь вашу боюсь. Мне за жизни ваши страшно…

Слова учителя стали пророчеством.

За неделю до запланированной свадьбы Илья произнес решающие для Амины слова:

– Отца призывают обратно в Краснодар. Мы едем с ними. Там женимся. Паспорт тебе сделают. Собирайся, Амине-ханым.

Она не пыталась с ним спорить. К тому времени уже смирилась, что либо так… либо смерть.

В ней действительно бурлила гордая горная кровь. Кровь, которая не способна была подчиниться насилию. А свадьба с нелюбимым была бы именно таким насилием.

Шахин будто почувствовал, что рыба вот-вот сорвется с крючка, вместо того, чтобы требовать и угрожать, как делал раньше, начал пытаться добиться хоть какой-то ответной реакции лаской и тем, что имитировал, будто дает вдохнуть.

Даже предложил перенести свадьбу, если она не готова… На месяц или два. Вот только проблема была в том, что месяца ничего не решали. Она никогда не была бы готова.

Амина не прощалась с родителями и сестрами. Не хотела посвящать их в свои планы. Ведь после побега слухи и без того взорвутся с новой силой. А зная, как может взбеситься Шахин, наверняка иначе как проституткой ее в родном городе больше не назовут.

Вот только родительские сердца не обманешь, поэтому в последний день перед отъездом, она провела с мамой в обнимку, смахивая непрошенные слезы и прощаясь. Если не навсегда – то надолго.

Мать не пыталась ее отговорить или остановить. Любовь к собственному ребенку победила все предрассудки. Жалели лишь об одном – что когда-то давно зря посчитали, будто счастье можно измерять финансовым благополучием. Их Эмине доказывала обратное – оно измеряется только любовью…

***

Побег удался. Мосты были успешно сожжены.

Краевские с Аминой вернулись в родной Краснодар. Тут их ждала своя квартира, Илюшу ждал его родной ансамбль, а Амину… не ждало ничего.

Ей отвели отдельную комнату в довольно большой квартире, первую неделю пребывания здесь в которой девушка провела, заливаясь слезами.

Их поток не мог прекратить ни Илья, который пытался убедить ее в том, что все они сделали правильно, словами, лаской, нескончаемыми букетами и сладостями, которые она так любила и которыми он заставил всю комнату.

Не могла успокоить ее и Людмила Васильевна, которая всем своим видом искренне демонстрировала, что Амине тут рады. Что она тут своя и любима.

Даже Николай Митрофанович пытался прекратить этот белужий вой, по своему – по военному, и вот его попытки оказались самыми действенными. Он зашел как-то в ту саму комнату, сел на краешек кровати, положил руку на мелко вздрагивающую спину совсем еще ребенка, как ему казалось, но уже такого сильного, провел по этой спине. Не то, чтоб очень нежно – не привык он к нежностями, прокашлялся, чтобы голос не звучал чрезмерно резко:

– Амиша… Ты знаешь… У нас с Людой два сына выросло. А она у меня всегда дочку хотела. И в первый раз, и во второй. Но как-то не получилось… Нет, ты не подумай, мы и Сашку и Илюшу очень любим. Вырастили, как умели. Нам кажется – хорошими людьми. Раз ты вон его полюбила – то точно хорошим вырос. Но… Но дочки нам все равно не хватает. И я подумал… Подумал, что ты нашей дочкой и станешь. Очень мы с Людой тебя об этом просим…

Она тогда повисла уже на его шее, продолжая горько рыдать, так, что и сам Николай прослезился.

Ведь поверить было сложно, что в таком хрупком, маленьком, таком добром и душевном ребенке может крыться столько горя.

Но и сомнений в том, что горе это не притворное, не было. Краевские видели, как она скучает по родителям, по сестрам, по Аббас-бею, но ведь не позвонит и не напишет. Дала себе зарок, что останется для всех беглянкой и ни за что родным не навредит, не даст повода, чтобы их обвинили в соучастии. И так была уверена, что Шахин будет мстить всем, до кого сможет дотянуться. И поэтому тоже плакала. Потому что она всего-то боролась за свое счастье, а страдали от этого все.

Даже Илья страдал. Ему бы радоваться, да наслаждаться, а приходилось нервничать и пытаться успокоить вечно плачущую Амину.

Вот только после того разговора с Николаем Митрофановичем она пообещала себе больше не плакать. Привыкать, смиряться, радоваться…

Было же чему радоваться! У них с Ильей было будущее! Было то, к чему они стремились – право на счастье. Дело осталось за малым – жениться.

***

Со свадьбой не тянули.

Подали заявление в ЗАГС уже через месяц. Дождались, как положено, платье выбрали, ресторан заказали, друзей пригласили, родственников… и вперед.

Амина когда-то говорила Илье, что хотела бы сыграть азербайджанскую свадьбу… традиционную. Говорила давно. Еще до того, как произошла вся эта катавасия. Сейчас уже не заикнулась бы – больше не считала это уместным. Но он думал иначе – если его любимая хочет, так тому и быть.

Поэтому сделал по максимуму так, чтоб ей понравилось.

Она выходила замуж с бордовой лентой на талии – с символом той чистоты, которая была ей присуща.

Как бы Илья не сходил с ума от ее близости еще там – в Баку, а потом и в родном Краснодаре, не касался ее до самой свадьбы.

Это было для нее важно. Это было понятно без слов. Поэтому правило было соблюдено.

Гвоздем свадебной программы стал танец молодых. Все гости с замиранием ждали этого момента, ведь редко доводится присутствовать на свадьбе танцоров.

Илья с Аминой не изощрялись, не ставили какой-то особенный танец. Нет. Они поступили просто – станцевали ту композицию, которая объединила их сердца в ансамбле Аббас-бея.

Амина была лебедкой, которая плыла по своему озеру, а он ее лебедем. Конечно, одним из многих претендентов на ее сердце, ведь лебедка была небесно красивой, но отступать он не собирался. Разбился бы об воду, если она ему отказала. А она и не собиралась. Подпустила ближе – позволила показать всю свою силу и мощь, а потом дала свое согласие соединить сердца и жизни.

После завершения их танца гости замерли, даже не сразу вспомнив, что положено хлопать.

Это было так красиво… Так невероятно нежно… Все сомненья, даже тех, кому казалась затея Ильи аферой, ведь жениться на еле знакомой девушке, привезенной неизвестно откуда –  далека от здравого смысла, мысленно взяли свои слова назад.

Все сомненья в том, что молодые любят друг друга испарились в тот свадебный вечер.

В первую ночь Амине было страшно. Если честно, Илье тоже. Вот только он же мужчина, ему в таком признаваться нельзя. Оба тогда с нуля учились любить друг друга по-новому, получалось не так ловко и сразу же удачно, как думалось, но тогда они были уверены – впереди целая жизнь на то, чтоб научиться, насладиться, друг друга исследовать до мельчайших нюансов.

Так прожили год…

Год семьей на четверых. Людмила Васильевна с Николаем Митрофановичем в одной комнате, Амина с Ильей – в другой, вместе на общей кухне и в общей гостиной.

Как оказалось, Людмила Васильевна – знатная болтушка, вечно страдавшая от нехватки собеседницы. Амина стала для нее настоящей отрадой. А еще они сошлись на почве любви к кулинарии, чистоте и мужчинам по фамилии Краевские.

Документы Амина получала через несколько месяцев после свадьбы. Благодаря Николаю Митрофановичу ей сделали их быстро и четко. Глядя в свою новую корочку, Амина чувствовала себя странно. Всю жизнь она была Эмине Тахир кызы Джафаровой, а тут стала Краевской Аминой Тахировной. Хотя был в этом и особый смысл – после побега она стала другим человеком.

Отношения со старшим поколением Краевских были замечательными. В их доме царил мир и покой. Илья вернулся в свой ансамбль. Теперь уже не только танцевал, но еще и заменял тренера на занятиях с младшей группой.

Амина, как он и хотел, поступила в хореографическое училище. Илья клялся, что это все она сама – ее талант, но девушке почему-то казалось, что роль мужа в реализации ее мечты была решающей.

Амину пьянила учеба, ее пьянила любовь к мужу, их общие страстные ночи, их общие нежные дни, ее пьянили мысли о будущем, которое должно было стать по-настоящему радужным.

Через какое-то время после приезда в Краснодар, на связь с Аминой сам вышел Аббас-бей. Оказалось, что Людмила Васильевна дала ему телефонный номер, а потом они периодически созванивались, но он просил не беспокоить Амину до тех пор, пока она не привыкнет к новой жизни.

И вот как только она привыкла, он позвонил ей, чтобы услышать голос своего любимого зернышка, чтобы узнать, как она там счастлива, чтобы рассказать, как здесь ее не хватает… Но у него есть друг в Краснодаре, который тоже содержит свой ансамбль азербайджанского народного танца и очень нуждается в талантливой девушке, способной взять на себя часть организационной работы и, конечно же, постановочной.

Она была готова. А после того, как в ее жизни появился еще и новый ансамбль, грустить и сомневаться стало абсолютно некогда.

Теперь Амина без сомнений отвечала на собственный вопрос: «правильно ли поступила?» решительным «да!». Она была счастлива. Они с Ильей любили друг друга. Она нашла в Людмиле и Николае не замену собственным родителям, но родителей новых. В новом ансамбле – не замену Гранату, но новое профессиональное испытание.

Они с Ильей начали понемногу зарабатывать. Через год после жены и сам Илья поступил в хореографическое. Они планировали свою дальнейшую жизнь. Илья хотел детей. Готов был впахивать еще больше, чтобы их обеспечивать, они начали подыскивать собственную квартиру, хоть старшие Краевские и были против, ведь места всем хватало, да и им не хотелось расставаться с детьми, но Илья был непреклонен – у каждой семьи должен быть свой дом.

Амина же осторожничала. Она хотела детей, но опасалась, что не справится, и дом свой хотела, но очень боялась обидеть Людмилу с Николаем. Но если Илье нужно было двигаться вперед – она принимала это и соглашалась. Он в их паре был локомотивом. Был главным, был мужчиной. Она же оказалась на самом деле за мужем. Было бы так с Шахином? Никогда. И не потому, что он недостаточно мужествен для этого. Нет. Просто желание быть ведомой должно идти из самой глубины женского сердца. Амина же хотела быть ведомой только любимым мужчиной. Другого не дано.

Мысли о Шахине время от времени появлялись в голове новоиспеченной Краевской. Она иногда просыпалась ночами со страхом, ведь ей снилось, что неудавшийся жених нашел ее и теперь собирается мстить.

Ей не нравились такие сны, но и Илью пугать подобными перспективами она не собиралась. Его такие разговоры заставляли злиться. Он-то считал, что в войне уже победил. И больше никакой Шахин им не страшен.

Амина хотела бы думать так же, как муж, но время от времени ее все же одолевала тревога.

К несчастью, как позже оказалось, тревожилась она неспроста.

***

Шахин не смог смириться с побегом невесты. Возненавидел и ее, и ее русского еще сильней. Рвал и метал так, что страшно было всем. Лишил Аббаса помещения. Лишил отца Эмине работы. Публично отрекся от невесты-потаскухи. Вот только не отрекся от мысли о мести.

Надеялся найти их в считанные дни. Наведаться в гости. Поквитаться. Но что-то не складывалось.

Даже его отцу со всеми связями не удалось выведать, откуда и куда был направлен Краевский старший с семьей. Военная тайна, чтоб ее…

Но Шахин был упрям и не сдавался. Пусть это заняло у него больше года, но он ее нашел.

Нашел город, точный адрес. Убедился, что все это не ошибка – она действительно здесь. Видел даже, как они с ее полюбовником гуляют вечером у пруда, который находился поблизости…

Хотелось тут же выйти из автомоблиля, избить соперника до полусмерти, а ее за патлы оттащить в машину, вернуть домой и уж там решить, что делать – казнить или миловать. Или миловать… а потом казнить.

Но Шахин заставил себя успокоиться.

Успокоиться, чтобы сделать еще лучше.

Он с друзьями подкараулил Краевского вечером, когда тот возвращался с работы.

Илья сразу узнал Шахина. Взбесил еще больше тем, что не испугался, не попытался сбежать, а попер один на пятерых. Конечно, без шансов.

Шахин тогда лупил так, что мог и убить. Но нет – зато ноги переломал. Обе. Чтоб танцор знал, как к чужому пританцовывать.

Кто-то из ребят вызвал скорую, а потом они смылись. Шахин почувствовал себя отмщенным, но только на половину. Ведь еще была Эмине. И ей тоже предстояло отплатить за побег…

***

Краевские тогда провели тревожную бессонную ночь. Илья был не из тех, кто не приходит домой ночевать. Он не брал трубку, не отзывался на смс-ки. Николай обошел их район трижды, Людмила с Аминой обзвонили все больницы, но следов их Илюши нигде не было.

Нашелся он по звонку из госпиталя. Парня доставили без сознания с многочисленными ушибами, переломами ребер и ног.

Радуясь, что жив, и умирая от страха, Краевские рванули к сыну и мужу.

Увидели они неваляшку. Он был жестоко побит, тут никто не сомневался. Конечно же, вызвали милицию. Уполномоченные обещали искать, выяснять, но Амине интуиция подсказывала, что найден злодей не будет.

Даже вопреки тому, что и искать-то его не надо. И так ясно, кто это. Она не сомневалась в причастности Шахина. Ни капельки.

Да он и не скрывал этого. Как-то вечером вышел из тени дерева в их Краснодарском дворе, когда Амина вернулась из больницы домой, чтобы принять душ и переодеться прежде, чем идти обратно к мужу.

Шахин был самодоволен и напыщен. Впрочем, как всегда. Амине хотелось расцарапать ему лицо. Из-за усталости и гнева даже страха не было. В ней была только чистая ненависть. Поэтому на его слова – громко рассмеялась не своим голосом.

А предлагал он передумать по-хорошему, попросить у него прощения, потом это самое прощение заслужить и вернуться под хозяйское крыло. Хозяин – это он.

Амина тогда рассмеялась ему в лицо, потом в него же плюнула и просто пошла дальше по своим делам. Что он ей сделал бы? Силой затащил бы в машину и куда-то увез? Избил бы так же, как Илюшу? Это не пугало. Ничего больше не пугало. Казалось, самое плохое уже произошло. Оказалось, еще нет. И виновником самого страшного был уже не Шахин.

***

Врачам не нравились темпы заживления полученных Ильей травм. Они говорили, что процесс идет слишком медленно. Настолько медленно, что Краевскому было назначено пройти кучу анализов.

Сам Илья, конечно, от них отказывался как мог, но родители с Аминой настояли. Они не отходили от его постели ни на минуту. Всегда кто-то дежурил. Амина иногда ложилась рядом с мужем, обнимала сильно, а потом слушала, как бьется его сердце. Только в такие моменты успокаивалась. Иначе вечно пребывала в тревоге.

А когда пришли результаты анализов, мир рухнул. Рухнул снова, как после избиения, но из-за куда более мощного взрыва.

Врачи обнаружили у Ильи рак. Поэтому у парня и такие проблемы с регенерацией – организм просто не тянет бороться сразу с несколькими вещами.

Услышав подобное, Амина сначала не поверила. Откуда у ее Илюши может быть такая страшная недуга? Он ведь молод и здоров. Он счастлив… Он ее!!!

Но врачи были безапелляционны. Надо срочно начинать лечить… и никаких гарантий.

Лечить начали. От чего именно – Илья знал. Как отреагировал на новость? Так же, как Амина. Ему сложно было поверить в то, что можно загреметь в больницу из-за драки… и уже не выйти из-за рака.

Конечно, Амина с Людмилой Васильевной искренне верили в то, что сына и мужа удастся спасти, но…

Не удалось.

Лечение длилось два месяца. Шансов на выписку у него, к сожалению, не было. Травмы усугубляли состояние, а еще вытягивали силы.

И за это Амина возненавидела Шахина еще больше. Конечно, не случись с Ильей эта драка, они еще долго не подозревали бы, что их догнала болезнь, но не будь этих чертовых переломов, ссадин и синяков – у него ведь было бы больше сил на то, чтобы бороться.

Амина до последнего верила в то, что он сможет. Жила в его палате, целовала каждое утро и перед сном, и верила.

Видела, как он худеет, как сереет кожа, как начинает чувствовать боли, но верила.

А иначе как? Она понятия не имела.

Он несколько раз пытался завести с ней разговор о том, что будет после, но Амина противилась изо всех сил – злилась, убегала, стирая с лица гневные слезы, а потом рыдала, стоя во дворе больницы, прислонившись лбом к дереву.

«После» для нее не существовало. Для нее даже «если» не существовало. Она ждала, когда он выздоровеет и вернется домой.

– Амина, я люблю тебя…

И эти слова произносить он стал чаще. Но если раньше Амина слышала в них жизнь и перспективы, то теперь он будто пытался компенсировать. Наговорить на все те годы, когда говорить уже не сможет.

Ему становилось хуже, хуже становилось ей. Она хотела помочь – хотела бы себя отдать за него, но такие сделки почему-то не совершались.

Она забросила учебу и работу. Ее никто не обвинял, все будто замерли в ожидании атомного взрыва, который непременно должен был произойти.

Когда Илье стало совсем плохо, когда он не мог уже делать вид перед родными, что сильный, смелый, идет на поправку, когда, пожалуй, он сам смирился со своей смертью, попросил маму принести ему альбом и ручку.

Через день оказалось, что одной ручки было мало. Как и одного альбома.

Три дня он писал письма родным. Письма прощальные. Каждому свое – папе, маме, брату, Амине. Писал, попросив никого не заходить в палату. Писал, деля свою душу на части и оставляя эти части тем людям, которых так боялся бросить. Молодость боится смерти. Но не меньше молодость боится разочаровать тех, кто возлагал на нее надежды. Илья считал свою смерть именно таким разочарованием…

– Аминушка…

– Ммм? – как-то, в один из последних его дней, они лежали с Аминой на Илюшиной больничной койке, она вновь слушала его сердце, которое больше не билось так быстро и сильно, как раньше.

– Ты приходи ко мне по средам, хорошо? Хотя бы сначала… Недолго, но все же…

Она ничего не ответила, только расплакалась у него на груди. Ну что тут ответишь? Как оторвать от себя половину по живому и отдать ее? Он был ее половиной.

Он был… а однажды утром умер.

Амина не помнила ни похорон, ни последующих двух недель. Ее силой и умом стали свекры. Людмила, переживавшая, пожалуй, не меньшее горе, оказалась намного сильней, чем она. Эта женщина выжила тогда за двоих – и за себя, и за Амину. Николая тогда сильно подкосило, но и он выстоял.

Самой слабой оказалась Амина. И она ненавидела себя за это позже. Позже, когда проснулась как-то утром в их с Ильей кровати и поняла, что все… Его нет. А она… к несчастью, еще жива. И жить пришлось.

Ведь он так просил об этом. Так сильно просил.

Амина далеко не сразу решилась прочесть его письмо, адресованное ей. Десяток раз закрывалась в комнате, опускалась на кровать, прикладывала запечатанный конверт к груди и не решалась. Прочесть письмо значило отпустить его.

А она не могла – не хотела.

Она каждую среду приходила на его могилу. Касалась губами креста, а потом садилась на лавку и говорила о чем-то, то и дело вытирая слезы.

Они не успели налюбиться. Не успели родить детей, не успели съесть их общий пуд соли. Теперь Амине предстояло есть его одной. За двоих.

Краевская решилась прочесть письмо только через два месяца. Было невыносимо больно. Он будто заново жил, а потом заново умирал. И просил о невозможном – живи… танцуй… люби…

А она не хотела, не могла. Она каждый день просыпалась, чтобы в очередной раз почувствовать, как обрывается сердце, когда приходит осознание – его нет…

Так длилось полгода. Ничто не могло вселить в нее жизнь. Амина существовала от среды до среды. От поцелуя его креста, до поцелуя. Она зачитала прощальное письмо до дыр и выплакала все слезы. Ушла из училища, не бросила только работу – не могла позволить себе повиснуть на шее Краевских.

Повторялось то время, когда она только приехала в Краснодар. Она снова рыдала в комнате днями напролет, а ее милые старики не знали, что с ней делать.

Рана начала затягиваться через шесть месяцев. Илья все меньше снился. Письмо все реже доставалось из верхнего ящика комода.

Амина считала это неправильным, исправно ходила к нему в гости по средам, но и бередить рану бесконечно не могла.

Тогда же она впервые рассмеялась после долгого времени – над шуткой Николая, чем сделала его небывало счастливым. Тогда рискнула разобрать Илюшины вещи… Тогда впервые задумалась, что делать дальше…

– Амиша, мы любим тебя, ты знаешь это, – они с Краевскими даже совещание по этому поводу провели. – И мы хотим, чтобы ты двигалась дальше…

Они не пытались таким образом ее выпихнуть из гнезда. Они пытались вытолкнуть ее из депрессии. Глубочайшей. Бездонной. Смертельной.

Ей нужно было менять обстановку. Ей нужно было менять жизнь.

Ей нельзя было оставаться в Краснодаре, где каждая улочка и листик напоминает об Илье. Нельзя возвращаться в Баку, где у них все только начиналось.

Ей нужны были кардинальные перемены. Перемены, которых она не хотела.

Вот только он же приказал ей в своем письме «жить… танцевать… любить». И она не смела ослушаться.

Решено было переезжать. Куда? Одному богу известно. Но точку в раскачиваниях и сомненьях поставил все тот же Шахин, вновь появившийся в жизни Амины.

Он узнал о смерти Ильи. Наверняка искренне порадовался этому факту и примчал… вновь делать предложение.

Циничней и больней он сделать не мог. Поэтому Амина тогда просто дала ему по лицу и ушла. Он кричал вслед, что она еще пожалеет, а он своего добьется, но ей было настолько противно, что его угрозы больше не пугали.

Но бежать нужно было быстрей. Новой встречи с ним она не выдержала бы.

Поэтому однажды пришла на кладбище во вторник, ведь в среду утром был поезд. Поцеловала крест.

– Илюш… – запнулась, тут же чувствуя, как по щекам бегут слезы, – спасибо тебе за мое счастье. Я люблю тебя.

А потом ушла, чтобы долго еще не проронить больше и слезинки.

Людмила с Николаем проводили ее тогда на поезд, собрав в чемоданчик только все самое необходимое и всучив худенький конверт с деньгами. Все, что осталось после борьбы за жизнь сына и его похорон.

Амина обещала беречь себя, они – себя. Прощались до встречи, но когда будет эта встреча и будет ли – никто не знал. Амина просила об одном – приходить к нему по средам и целовать за нее.

В Киев она поехала потому, что там оказалась Зарина. Единственная ее подруга, с которой удалось сберечь связь.

Она встретила Амину, приютила ее у себя, выслушала невероятно красивую и не менее трагичную историю подруги, а потом пообещала сделать все, лишь бы помочь не остаться на обочине.

С поисками работы Краевской долго не везло. В преподавателях не нуждались, с иностранцем дела иметь не хотели, денежный запас истощался, приходило все больше отказов и таяли надежды…

Что делать, если работу найти не удастся, Амина не знала. В Краснодар она не вернулась бы. Это все равно, что добровольно засунуть руку в раскаленное масло, когда на этой самой руки и так ожоги волдырями.

Ехать куда-то еще…? Куда?

В один из вечеров, думая о том, что делать дальше со своей дрянной жизнью, Амина наткнулась на вывеску Баттерфляя. Она горела, помигивая лампочками, а снизу, на стенде, висело объявление о поиске танцовщиц.

Конечно, Краевская к своим двадцати навидалась в жизни достаточно для того, чтобы прекрасно понимать, какой авантюрой может стать работа в клубе, но…

Но муж просил ее жить, любить, танцевать.

Все три вещи можно было делать здесь.

В Бабочку ее взяли. Она съехала от Зарины, начала понемногу привыкать к новой жизни. Сначала было трудно – в Баттерфляй сложно влюбиться с первого взгляда. Пришлось пережить всякое – и подлость, и наглость, и приставания мужчин, которые считали, что все в этом мире покупается. Тем более покупаются девочки, которые танцуют в клубе на тумбе. Пришлось пережить смену нескольких управляющих, предательство, нищету, физическую и моральную боль, тоску, одиночество… Вечное одиночество… Нескольких десятков таких же танцовщиц, как она сама.

Все это было в ее жизни и сильно изменило. Изменило характер, изменило взгляды, изменило даже внешность, но она исполнила приказ Ильи. Она жила… для Бабочки. Она любила… Бабочку. Она танцевала… в Бабочке. От безысходности. Потому что его больше не было…