Мужчины не плачут. Так говорят. В это искренне верят и считают обратное проявлением слабости и малодушия.
Но Миру было наплевать. Дослушав до конца, он закрыл глаза, прижимая к ним ладонь. Щипало сильно – до самого сердца. Хотел ли такой правды? Был ли к ней готов?
Нет. Ни капельки.
– Мааааам! – и в тот же миг они с Людмилой Васильевной услышали, как открываются двери и Амина своим звонким голосом сообщает о том, что диван прибыл…
***
Что было малодушным – так это первая мысль Мира после того, как он услышал голос главной бабочки Баттерфляя. Возникло желание бежать или прятаться в шкаф. Или под стол на худой конец, скрючиться там и скатертью прикрыться.
Судя по всему, и у Людмилы проскочила такая же мысль. Но бесперспективность затеи была очевидной.
Такой же, как и то, что гнева младшей Краевской им не избежать…
– Мааааам! – Амина крикнула еще раз, не услышав ответа в первый раз.
– Я тут, Амиша, иду… – Людмила Васильевна поднялась, оправила ткань платья, глянула на Мира с жалостью, – посидите пока тут, Дамир. Мы там с диваном разберемся, а потом уж…
И убежала в прихожую.
Что делать, Мир не знал. Его давно так не вышибало из колеи. Даже избиение Шахином теперь казалось детским лепетом, а в голове постепенно все пазлы сходились, строя наконец-то целостный портрет его Амины.
Когда-то он уже чувствовал подобное – после того, как подсмотрел за ее танцем. Вот только теперь было еще хуже – он подсмотрел за всей ее жизнью. И если тогда он прекрасно понимал – она просто этого не хотела бы, то теперь она наверняка готова была сделать все, лишь бы этого не произошло…
В коридоре слышна была возня. Несколько мужских голосов, скорей всего принадлежавших грузчикам, голос Амины, которая раздавала им указания – как нести, что не задеть, куда смотреть вместо того, чтоб на нее пялиться, звуки ударов того самого дивана о поверхности, который как раз и не надо было задеть… Все шло явно по плану.
Возня прекратилась минут через десять. Диван, видимо, занесли и поставили туда, куда положено.
– Спасибо, – потом вся честная компания вновь переместилась в коридор. Поблагодарил Николай Митрофанович.
– Да, спасибо, – поблагодарила уже Амина. Потом, видимо, диванные кавалеры попытались по очереди поцеловать ей ручки, за что были в мягкой форме отшиты, из дома выдворены…
– Ну что? – после щелчка входной двери, младшая Краевская обратилась уже к родным. Судя по голосу, она была довольной. Вот только Мир сильно сомневался, что такой и останется, когда узнает, какой непрошенный гость ждет ее в кухне.
– Ляпота, Аминка. Я только на краешек присесть успела, но уже поняла – хороший диван купили.
Голос Людмилы звучал так, что сомнений не было – она тоже нервничает. Волнуется. Еще бы. Она-то знает дочь, наверное, не хуже Мира.
– Ну что, тогда разуваемся и есть? – Николай хлопнул в ладоши…
– Да… родные… Но я не успела, если честно…
– Как? – в голосе мужчины звучало искреннее удивление. – Нас часа два не было. Как не успела-то?
– Тут такое дело… В общем, я гостя привела. И заговорились мы…
– Гостя? – голос Амины Миру уже не понравился. Ой как не понравился…
– Да, Амина, ты только не злись на него, пожалуйста, он отказывался…
– Кто он? – и с каждым новым словом он становился все более бесцветным.
– Я, – прятаться и дальше не было никакого смысла. Поэтому Мир вышел из кухни, наконец-то имея возможность видеть все происходящее, а не только слышать.
Людмила Васильевна перевела печальный взгляд с Амины на Мира. Видимо, считала себя виноватой перед обоими.
Николай удивленно смотрел на жену.
Амина же… Амина посерела. Впилась взглядом в его лицо… И ненавидела. Дамиру показалось, что в этот момент она его ненавидит.
***
– Какого хрена ты приперся? – разборки она решила устраивать не в квартире. Игнорируя несмелые попытки Людмилы Васильевны встать на защиту незваного гостя, пригласила его пройти на лестничную клетку, захлопнула дверь, закрыла глазок…
– Звонил тебе, ты трубку не взяла, вот я и приехал…
– Прямо в квартиру мою приехал, да? – она была безумно зла. Чувствовала, будто посторонний без спросу вломился в ее квартиру, перевернул все вещи, покопался в бельевом ящике, перемешал все к чертовой матери и ушел. Хотя почему «будто»?
– Нет, – она злилась настолько, что успокоить ее не удалось бы. – Встретил твою маму, спросил, почему не отвечаешь на звонки, напросился в гости…
– Ах… Значит напросился… – позабыв о глазке, Амина сделала шаг к Миру, а потом с нешуточной силой стукнула кулаком в грудь. Ему-то от этого удара ничего, но это дало шанс еще раз понять, насколько велик ее гнев. – И на что еще ты напросился? Может, альбомы наши семейные пересмотрели? А? – и снова заехала уже другим кулаком в грудь.
Сегодня она была в джинсах и кроссовках. Поэтому, чтобы бросать вызов, глядя прямо в глаза, приходилось запрокидывать голову. Она это ненавидела. Ненавидела сейчас его и его превосходство. А еще это чертово знание. Знание, которое прямо читалось в его глазах. Амина не сомневалась – Людмила ему все рассказала.
– Успокойся, Амина, – он перехватил ее руки, сжал запястья, опустил. Но она тут же их выдернула, награждая его третьим ударом.
– Еще раз, Бабаев… Еще раз ты близко подойдешь к этой двери, ноги переломаю…
– Как Шахин твоему Илье? – Мир сказал… и тут же пожалел. Просто она несла такие вещи… и сдержаться было сложно. Нужно было, но он не смог.
– Вон пошел, Бабаев, – она больше не била, только отступила к двери, указала пальцем на лестницу вниз. В глазах чистая ненависть. Губы плотно сжаты. Голос тихий-тихий.
Когда-то она разбиралась в уровнях его закипания. Но все это были детские шалости. Настоящий гнев – вот он. Гнев, когда делают больно, а не когда пытаются из себя вывести.
– Прости, – Мир знал, что не простит. Но не попросить не мог. Знал, что не передумает. Знал, что потом долго еще не будет с матерью разговаривать. Знал, что в клубе не появится до конца недели, а когда появится, будет делать вид, будто его не существует.
С одной стороны, это было достойное наказание для него за то, что влез куда не следует. А с другой… А с другой – время все обдумать.
Научиться жить с новыми знаниями, сопоставить их с теми, которые он сам успел накопить об Амине.
Через несколько дней после того, как Амина выгнала его из своего дома, Миру позвонили с неизвестного номера.
Оказалось – это была Людмила Васильевна. Нашла его номер в телефонной книге дочери, чем могла нарваться на еще большую обиду, но рискнула…
– Дамир, вы извините меня.
– Это вы меня извините, – женщина вызывала в Мире чувство уважения и огромной благодарности. И речь даже не о том, что рассказала ему, а в том, какую роль сыграла в жизни Амины. – И спасибо вам…
– Не за что, только… Вы должны понимать, Дамир, что я рассказала вам все это не потому, что к старости разучилась держать язык за зубами и соскучилась по общению. Нет. Я надеюсь, что эти знания помогут вам лучше понимать нашу Амину. Не как начальнику, я сейчас не об этом, но как человеку, который хочет добиться ее ответных чувств.
– А почему вы думаете, что я смогу их добиться?
– Вы совершенно не похожи на Илью, Дамир. И я сейчас не о внешности. И на Шахина не похожи. Эти две крайности, которые никогда ее не привлекли бы. Но вы трогаете какие-то струны в ее сердце, которые еще способны трогаться. Она ведь запретила себе даже думать о том, чтобы когда-то еще связаться с мужчиной, которого смогла бы полюбить, а вы… Вы понемногу рушите этот ее обет. Просто я боюсь, что вы остановитесь на полпути, если постоянно будете наталкиваться на стену ее протеста, не понимая, чем он спровоцирован. Теперь вы знаете, что ей сложно разрешить себе полюбить еще раз. Но если вы будете пытаться, не сдадитесь… Мы будем очень вам благодарны, Дамир. Очень…
Слова старшей Краевской вселили в него веру в то, что у него действительно может получиться.
Но получиться должно было явно не сегодня и не завтра…
Амина злилась так, что вновь полетели искры. К сожалению, теперь их не сдерживал ни спор, ни любые зародыши здравого смысла…
***
Дне недели она выносила Миру мозг всевозможными выходками. Вредила по мелкому. Так, чтоб только ему, но не клубу.
Подставляла перед контрагентами, чтобы он казался дураком во время встреч. Вводила в заблуждение, заявила, что у бабочек эпидемия, и выступать они не будут, эта же загадочная эпидемия коснулась и ее, поэтому замену искать не будет уже она. А кто будет? Будет Дамирсабирыч. Вернулось и это обращение.
Она мстила ему от души, мстила долго. Мир же все ждал, когда из нее наконец-то выйдет весь гнев. По правде, готов был даже позволить себя хорошенько поколотить, если это ее успокоило бы.
При этом на контакт Амина не шла абсолютно. Он пытался разговорить ее по-всякому. И добрым словом, и ответом на провокацию, но все никак…
В конце концов, не выдержал – сам психанул так же, как она.
Причиной уже для его психа стало то, что зараза отпустила посреди дня домой рабочих, которые занимались починкой сцены.
– Знаешь что… – Мир тогда влетел в ее кабинет, застав ее, сидевшую у трюмо.
Она обернулась, вскинула бровь, сверля его спокойным, немного презрительным взглядом. Ишь ты… Барыня изволят гневаться. Гневаться за то, что посмел влезть в ее жизнь. Ну-ну. А ему, значит, злиться за то, что она в сердце его влезла и все там переколотила, нельзя?
– Не знаю, – Амина крутнулась на стуле, встала, сложила руки на груди, глядя на Мира глаза в глаза. Снова на равных – с высоты каблуков. – И знать не хочу…
А потом обошла, виляя бедрами, направилась по коридору прочь…
Видимо, собиралась гордо удалиться, оставив его один на один с таким его праведным гневом, но этот самый гнев недооценила.
– Достала. Зараза.
И пискнуть не успела, как была заброшена на плечо. Уже с Аминой в охапке Мир развернулся, направляясь в противоположную сторону – к лестнице на второй этаж.
– Пусти, идиота ты кусок! – она, конечно же, «ехать» спокойно, чинно ожидая расправы, не могла: брыкалась, стучала кулаками по спине, чуть не свалилась однажды, но сама виновата – договорилась до того, что оказалась на мужском плече – помни о технике безопасности.
Он не ответил. Пусть бесится. Он тоже бесится, между прочим. И тоже имеет на это право. Не меньшее.
Мир зашел в свой кабинет, опустил Амину. По факту – почти что сбросил, так она неистово брыкалась, дверь закрыл, развернулся… тут же по лицу получил. Звонко, хлестко, от всей души.
– И я скучал, – а потом прижал ее к себе, целуя. Впечатал в стену, платье содрал с нее, с себя рубашку, потом подхватил, на диван поволок.
– Ты насильник, Бабаев, гребанный, – говорить-то она могла что угодно, но Мира это не сильно-то задевало. Особенно, когда женские руки уже жадно мнут плечи, а голос срывается. И это точно не от страха.
– А ты гребанное динамо, Краевская, – да и он в долгу не остался. Хотел ее до безумия. Две недели – шутка ли? Тем более две недели, полные ее безразличия и постоянного нервного напряжения.
– Но мой не раскладывается, так что… – опустил, занялся бельем, чулки на этот раз оставил, а вот каблуки отшвырнул куда подальше.
Она даже не ответила, только торопливо схватилась за пряжку ремня, одновременно приподнимаясь, чтобы тут же губами накрыть губы.
Это ужасно – когда желания расходятся с тем, что понимаешь умом.
Вот умом она понимала, что никогда больше не подпустит к себе Бабаева, который, по ее мнению, поиздевался над ней, выведав у Людмилы тайны ее прошлого.
А желания… желания мучили ее долгими ночами, долгими днями, долгими взглядами на него. Когда и лицо расцарапать хочется, и к груди прижаться.
Амина очень надеялась, что звукоизоляция в этом кабинете хорошая. К счастью, раньше, несмотря на многочисленные недвусмысленные предложения Пирожка «опробовать» диван, как-то удавалось этой великой чести избежать. А вот с Бабаевым было уже сложней.
И диван испытали, и звукоизоляцию… Первое выдержало, второе тоже, кажется.
***
– Что мама тебе рассказала? – через какое-то время после то ли бурной ссоры, то ли бурного примирения, Амина заговорила.
Мир к тому времени уже покинул их «ложе страсти», оправил одежду, сел на край стола, пристально следя за тем, как она одевается. Вопрос Краевская задала спокойным голосом. Значило ли это, что после его ответа не последует скандал? Совсем не обязательно. Зная Амину, гарантий никаких. Но и что либо скрывать Мир не видел смысла.
– О тебе, о твоем муже, о Шахине, о том, как в Киеве оказалась.
Амина кивнула, а потом замолчала на какое-то время, запрыгнула в платье, встала, подошла к мужчине вплотную, провела пальцем от пряжки до кадыка, потом до подбородка, коснулась губ, позволила тот самый палец поцеловать.
– Это ничего не меняет, Дамир. У нас с тобой просто секс. Видимо, за такое-то время я слегка оголодала, вот и не могу себе отказать в удовольствии, когда поблизости такой… кусок мяса. Но даже не смей меня жалеть. Влюбляться не смей. Никогда…
– Ты такая дура, Амина… Словами не передать.
Задели ли мужчину ее слова? Безусловно. Если кто-то считает, что обижаться – прерогатива женщин, то это глупость. Другой вопрос, что мужчины часто действительно оказываются мудрее и не позволяют себе обидеться там, где самое время бы сделать это…
Она же, судя по всему, еще не раз вспомнит ему о том, что он не должен был узнать все, что узнал. Но какая уже разница? Он знает. Это не изменить. Он использует эти знания. Тут тоже без вопросов. Как ей кажется – использует против ее. Как кажется ему – это принесет ей пользу.
Пока же они начали очередной тур своей новой странной жизни.
Амина не могла выбросить его из собственных мыслей, снов и желаний. Она даже к минимуму его в своей жизни свести не могла.
Каждый раз, когда она после этого ловила на себе жалостливый взгляд Мира – хотелось его ущипнуть, толкнуть или закричать прямо в лицо «не смей меня жалеть!!!», но так это не работает. Людмила Васильевна совершила, как Амине казалось, ужасную ошибку. Непростительную. Она-то считала их отношения с Миром временными, а теперь… А теперь она всю жизнь будет оглядываться, боясь того, что Мир, разозленный до предела или обиженный до него же, разнесет весть о ее прошлом по Бабочке. А она не вынесла бы видеть такие жалостливые взгляды везде. Да и не их это дело! Это только ее. Только личное.
Зачем свекровь это сделала – Амина спросить так и не решилась. Просто подошла через несколько дней после происшедшего к Людмиле, обняла ее и попросила прощение за резкость.
Не потому, что поняла мотивы, а потому, что ни один поступок Краевских, какие бы ужасные последствия он за собой ни повлек, не умолит две вещи: то, что они являются родителями ее единственной любви и то, какой вклад они сделали в ее жизнь. Без них этой жизни просто не было бы.
Миру же приходилось продолжать жить как на качелях. Они то взлетали, когда у Амины было соответствующее настроение, когда она пребывала в эйфории, когда умудрялась соскучиться за ним или когда в нем нуждалась. И падали, когда Амина переживала темные времена. Когда одолевали воспоминания, когда начинала мучить совесть, когда он раздражал одним своим присутствием как свидетельство ее предательства.
Доставляли ли такие качели мужчине удовольствие? Конечно же нет. Это было неправильно, да и унизительно, на самом-то деле.
Но дело в том, что Дамир знал, к чему стремится и что получит, если это пережить. А получить он хотел Амину – всю и полностью. Только себе. Со всеми скелетами и старыми ранами. Со всеми обстоятельствами, которые не смогли ее сломать, но изменили. Он хотел это все себе, чтоб потом потихоньку, понемногу помогать прощать, забывать, отпускать.
А еще он хотел потихоньку вводить ее в свою жизнь. В частности, в свою семью…