Через пять лет после свадьбы…
– Дамирка… – голос Амины звучал угрожающе. Даже телефонная связь эту угрозу не искажала, не смягчала, не дарила надежду… – Я тебе самое дорогое оставила…
Бабаева стояла у выхода из терминала аэропорта, прижав к уху трубку и оглядываясь по сторонам. Глаз у нее был зоркий – видно до самого горизонта. Видно, что ничего не видно…
– Самое дорогое ты с собой забрала… Одно. А второе да, оставила… Погоди… Или ты не о детях, а о клубе своем любимом сейчас говорила?
Амине хотелось зарычать, в принципе, что она и сделала, в ответ же услышала только веселый мужнин смех. Издевается, изверг. Совести не имеет…
Лучше б просьбы ее исполнял с таким же рвением, как по телефону зубоскалит.
– Чего злишься, радость моя? – отсмеявшись, Мир пошел на попятный. Видимо, все дело в том, что рык-то не прекратился… Лучше не рисковать, а то жена у него и в обычном-то состоянии дама непредсказуемая, а после перелета, да в нынешнем положении, так вообще ходячая буря в стакане.
– Ты меня встретить обещал… – и в ответ тут же получил вместо рыка не то, чтобы претензию, но от резко сменившегося тона аж сердце сжалось. Сложно в это поверить, но его Амине-ханым умела говорить вот так жалостливо, обижено даже…
– Обещал, обещали точнее. Поэтому бежим…
И действительно на том конце провода было слышно, как бегут – не галопом, естественно, длинноногим-то во встречательной компании был только один, но в меру сил и возможностей несутся на встречу с прибывшей.
– А ты пока нам расскажи, как съездила…
Слыша невнятное копошение по телефону, Амина продолжала крутить головой, высматривая своим мужчин, а еще рассказывать, как просили.
– Хорошо съездила. С племянниками наигралась, Аббаса подменила, как просил, с артистами нам договорилась, кстати…
– Не нам, слава богу, себе договорилась… – тут Мир не сдержался – перебил. Шел уже пятый год, как к Бабочке он отношение имел крайне посредственное. Посредством… жены.Вручив ей тот самый контрольный пакет, сам Дамир умыл руки. Вернулся на свое теплое офисное местечко к Имагину, о Бабочке вспоминая только, если Амину совсем уж разрывает от желания с ним чем-то поделиться. Чаще всего, конечно, победами.
На какое-то время Амина сама себя назначила управляющей делами Баттерфляя. Оккупировала Миров кабинет… Поменяла там все, на стену свой же портрет повесила… Дамир долго над ней потешался тогда, мол, только Кым Чын Амина им в доме-то и не хватало, но по правде, был крайне рад наблюдать за тем, как жена расцветает.
Расцветает от его любви, от своей любви, от любви к делу, от любви к будущему ребенку…
Именно он – ребенок, появившийся ровнехонько через год после свадьбы, заставил главную управляющую бабочку Баттерфляя на время отойти от дел. Естественно, первым делом Амина просила взять клуб на себя мужа… Он поворчал, но согласился. Морально готовился к тому, что разрываться между двумя работами, женой и сыном придется долго и мучительно, оказалось же, что Бабаева долго не смогла.
Через три месяца после рождения сына – Бабаева Булата – взяла его в охапку, точнее в слинги умчалась обратно в свой родной кабинет. Вот так в Баттерфляе завелся еще и маленький кареглазый бабочкокарапуз.
Булату поставили манеж прямо под портретом мамы. И первых три года его жизнь проходила в окружении крайне интересных людей. Бабочки его обожали. Контрагенты еще поначалу удивлялись, когда Амина Бабаева приходила на встречи с малышом, а потом сами носили на те самые встречи погремушки, надеясь таким образом задобрить мать.
Вот только мать была не из тех. Бизнес есть бизнес, а погремушек в доме и так навалом, впрочем, как и в Бабочке.
Избежать же пересудов о том, какая ужасная она мать, Амине удалось с помощью двух аргументов: она не слушала пересуды и она была уверена в том, что мать она хорошая. Она мать, а Мир отец.
Булат рос, учился улыбаться, ползать, ходить, говорить, читать, писать. Родители же пытались подстроить свои сумасшедшие по плотности графики под то, чтобы успевать ловить каждый из этих моментов.
А еще, чтобы успевать ловить моменты общие.
Мир, например, обожал следить за тем, как Амина с Булатом читают. И то, что иногда вместо сказок мама читала сыну райдер очередных гостей Баттерфляя, при этом крайне витиевато, но дико литературно их же костеря, придавало процессу только еще большей изюминки.
Амина любила наблюдать за тем, как отец и сын ведут «серьезные» беседы. Причем вели они их еще со времен, когда Булату было немного сложновато отвечать на отцовские важные вопросы просто потому, что слов-то ребенок еще не знал. Но когда подобное останавливало Дамира Бабаева? Правильно. Никогда. Поэтому беседы эти велись часто.
Вот как-то так, ведя диалог с собственным агукающим ребенком, Мир иногда принимал важные деловые решения. «Что говоришь? Послать их на все четыре стороны? Я тоже так считаю. Спасибо, сын…».
Особенно потешными же они стали, когда Булат включился в эту игру куда активней. Года в четыре сам начал зазывать отца на «поговорить».
У Амины в такие моменты натурально замирало сердце от умиления. Бывало, они с Миркойстояли на кухне, поругивались от нечего делать. Не зло, без надрыва, просто для поддержания формы, а Булат подходил к старшему Бабаеву, за штанину дергал, смотрел сурово и вызывал в соседнюю комнату на «пагавалить нада».
Мир, естественно, ослушаться не рисковал. Шел на диван, сам садился, помогал Булату взобраться, штаны подтягивал, если сползли в процессе взбирания, смотрел на сына серьезно…
– Ты ее не выцитывай… Она зенсина… Она всегда плава… Даже если не плава, всьо лавноплава… Поняв?
Понять-то Мир это давно понял, но от сына услышать такую важную истину в таком раннем возрасте не ожидал. Гения растят – не иначе.
Потом-то они с Аминой смеялись над этим мужским разговором, когда Мир ей уже позже, ночью, когда Булат угомонился и спать улегся, рассказывал, о чем таком секретном они беседовали, но позволить себе пропускать вот такие моменты не могли.
Поэтому какими бы трудоголиками, карьеристами, работомазохистами не были, на сына время находили.
И друг на друга тоже. Чаще всего ночами. Прислонившись лбами, глядя друг другу в глаза, ничего не говоря или говоря так мало, но так многословно молча… Они любили смотреть в панорамное окно в своей спальне, любили изучать гранатовую картину на стене, любили сплетать пальцы, а потом сжимать один кулак на двоих.
Еще они любили любить друг друга. После разлуки длинной в день. Перед разлукой длинной в день. Вместо разлуки.
Они любили… А от любви часто рождаются прекрасные дети.
***
Амина все продолжала говорить, вот только мужчин своих на горизонте так и не видела… Бегут, блин. Чтоб она так бегала вокруг них, когда оба чешутся от ветрянки, или когда пальцы жгут, решив заняться высокой кулинарией. Настолько высокой, что есть ее произведения невозможно. Вот только не потому, что божественно красиво, а потому, что дико страшно за жизнь…
– Ну где вы?! – терпение кончалось. Руки чесались. Хотелось ребенка затискать. Мужа в объятьях задушить. Она ведь на целую неделю в Баку летала. В последний раз они на такой длительный срок расставались, только когда Амина с Булатом ездили в Краснодар к Краевским, а Мира не пустили дела.
Собирались на две недели, кстати, но что-то Амина к тому времени настолько одомашнилась, что совсем на пятый день истосковалась…
– Обернись… – и естественно, следить-то она следила, но в нужный момент смотрела не туда… Обернулась… И…
К ней на встречу неслись… Тут так сразу-то и не описать…
Несся сумасшедший мужик. Мужик такой родной! Такой любимый! Красивый такой! Только заросший немного… И несомненно сумасшедший – ибо с розой в зубах.
На шее у мужика на встречу к ней несся сын этого сумасшедшего любимого мужика. С пухлыми щечками! С ясными глазками! С девичьими ресничками и носиком-курносиком, как у мамы! Ну и тоже с розой в зубах… это уж как у папы…
Два джигита неслись к ней, при этом глаза их пылали, лица горели, руки были раскинуты, как у танцоров лезгинки, и сжимая по розе зубами, они умудрялись напевать ее же мотив.
Выходило так комично и так душещипательно, что Амина даже забыла о том, что планировала вычитать старшего Бабаева за опоздание.
– Мы тут, – цирк Бабаевых на выезде наконец-то оказался достаточно близко, чтобы его участников можно было разглядеть повнимательней, обнять, к сердце прижать, в бок ущипнуть… Некоторых…
А они, будучи мужчинами мудрыми… ну или продуманными… решили задобрить даму своих сердец цветами…
Первым изо рта розу достал Мирка – протянул…
– Мы ждали тебя, цветочек наш кактусный, как люди Новый год ждут ближе к концу ноября!
– Оцень здали, мамацька, – а вслед за отцом розу протянул уже и Булат…
– Две… – Амина взяла, пытаясь оставаться серьезной, перевела взгляд с роз на мужа, улыбнулась только, когда сыну воздушный поцелуй посылала…
– Третья у него… была… – Мир же указал на еще одного участника того самого цирка, который до этого момента оставался не самым заметным участником. – Людвиг… Ну что же ты?!
Людвиг был явно доволен. Даже больше – Людвиг был доволен уже потому, что родился таксой. А потом тому, что оказался в доме у странного семейства Бабаевых. Людвиг был доволен, что его любили, кормили, даже с собой в аэропорт взяли, чтобы встречать маму…
Шикарную женщину, как считал Людвиг! Добрую, милую, ласковую… К сожалению для ее мужа, куда чаще с ним – с Людвигом…
– Ты съел розу? – Амина грозно посмотрела на пса, а потом не выдержала, заулыбалась.
Как в их доме появилась собака? Элементарно!
Она появилась там так же, как и в большинстве домов на планете. Мужчина, который клялся, что ни в жизни в его красивую, чистую, свеже пахнущую квартире не ступит нога грязной собаки… как-то раз сам же эту собаку и приволок…
Почему таксу? По версии Мира, потому что слишком у них много в доме длинных ног – целых две Аминины. Надо как-то компенсировать. А на самом деле, просто потому, что ему до одури понравился щенок. Этот дикий, страшный, необузданный зверь. Его такие миленькие коротенькие ножечки… Такой хвостик-бубличек. Ушки такие…
И вот уже два года как этот самый щенок был членом их семьи. Людвиг Дамирович Бабаев.Ни больше, ни меньше!
Одна проблема – Людвиг обожал жрать все, что видел. В частности, розу он таки сожрал… Азадумка-то какая была! Трое мужчин – три розы. Одна дама… Эх… Людвиг абсолютно не романтик… Совершенно…
– Он съел, но я-то у тебя умею все предвидеть, поэтому… Давай… – Мир сжал ногу сына, продолжавшего сидеть на его шее, тот же достал из-за спины третью – вроде бы не пожеванную, розу, вручил матери.
– С плиездом, мамуль, – а потом с радостью соскользнул с отцовской шеи прямиком в мамины объятья вместе с цветком, позволяя целовать себя в те самые щечки, глазки, носик…
Людвиг залился звонким лаем, Булат смехом, а Мир… а Мир снова забыл в нужный момент вздохнуть…
***
– Дай мне, тяжелый ведь… – пока они шли до машины, Булат успел заснуть на маминых руках.
– Не тяжелый, все хорошо, – но отдавать сына Амина не спешила. И сын ее, и розы ее.Донесет.
Глянула на Мира с улыбкой, голову повернула, чтобы в губы поцеловал, укусила слегка…
– За что? – естественно, муж тут же возмутился.
– За опоздание.
– Так мы же сюрприз тебе готовили, женщина!
Людвиг гавкнул, подтверждая.
Амина же только плечами пожала. На самом деле, ей просто хотелось укусить. Вот бывает такое – адекватное беременное желание – взять и укусить собственного мужа. Но ему-то не объяснишь, поэтому приходится изгаляться – объяснения всякие придумывать.
– А у нас еда дома есть, Мирка? – сына мужу Амина передала уже совсем у машины, предварительно еще раз поцеловав в макушку.
Дамир усадил ребенка в кресло, Людвига пригласил чуть ли не церемониальным поклоном, как делал всегда. Это у них был такой особенный ритуал поклонения царю всех такс, Амина по этому поводу иногда крутила у виска, но… Когда ездила куда-то с сыном и собакой, делала так же, чем заставляла Булата заливисто смеяться, а Людвига практически биться в экстазе от осознания собственной важности.
– Есть, мама вчера приезжала – долму привезла. Ее будем?
Амина скривилась. Не то, чтобы не любила долму Сары. Любила, даже очень, просто в данный момент не хотелось. Может, домой доедут – и она еще передумает, но пока хотелось чего-то другого… Чего-то этакого…
– Ну яблок с хлебом-то я накупил, так что в случае чего… – Мир захлопнул заднюю дверь автомобиля, к жене подошел, тут же губами касаясь губ, обнял, задержавшись рукой на животе.
Когда Амина была беременна Булатом, кроме того, что мозг выносила всем… еще она обожала есть яблоки с хлебом. От них Бабаеву не мутило, даже, кажется, слегка попускало, подуспокаивало беременных тараканов.
Поэтому, как только Мир узнал о том, что месяцев через сэм-восэм у них родится еще один ребенок, первым делом закупил ящик яблок. И хлеба бы ящик закупил, но черствый она есть не станет, а вот сухарем запустить может. Это больно. К сожалению, Мир знал об этом не понаслышке…
– Знаешь, о чем я тут подумал, Амине-ханым? – коснулся кончиком своего носа ее, вдохнул тот воздух, которым, кажется, всего секунду тому дышала еще она…
– О чем?
– Люблю тебя – сил нет как…
– Тоже мне новость… Конечно, любишь.
– Конечно? – Мир хмыкнул, чуть отстраняясь. На его лице заиграло удивление, на ее – уверенность.
– Конечно! А как иначе? Если я-то тебя со всеми недостатками люблю, то у тебя какой выбор? Естественно любить… И помалкивать, – Бабаеву было, что ответить. Без сомнений.Он уже даже рот открыл, собираясь возмутиться, но Амина не дала – палец к мужнинымгубам приложила, и глаза округлила так, что стало ясно – его дело сейчас маленькое – молчать, любить, везти домой к яблокам.
Одну только вольность можно себе позволить…
Мир склонился к уху жены, куснул мочку, не сомневаясь в том, что нужный посыл по телу послал, шепнул тихо и как только мог томно…
– Как скажешь, милая, любить буду, пока пощады не попросишь…
Дверь ее открыл, практически усадил в машину, сам тоже сел и повез…
Куда? Зачем? Почему? Амина понятия не имела.
Только чувствовала, как жар по телу разносится, когда на Мира смотрит. И нежность, когда на Булата взгляд переводит. И радость, когда видит счастливо виляющую хвостом попу Людвига.
Вот такое у стервы Амины оказалось счастье – до зубовного скрежета простое, до него же женское, но бесконечно нужное. Ни за что не отказалась бы – ни за Бабочку, ни за билет в прошлое. Ни. За. Что.
Конец
Мария Акулова