Сегодня четверг, я на истории, и, видимо, миссис Диллинджер только что задала мне вопрос, ибо все смотрят на меня так, будто я им что-то должен. И вот я краснею и несу ахинею, пытаясь нащупать ответ, но, судя по ее по-учительски сдвинутым бровям, получается у меня плохо.

Вообще, ужасно выбешивает, что учителя считают, будто могут указывать, о чем тебе думать. Им недостаточно, что ты просто сидишь тихонько в классе и даешь им делать свое дело. Они, похоже, уверены, что у них есть право контролировать твой разум.

Да не хочу я думать о войне 1812 года. Не хочу знать, что, блин, так не понравилось чертовым морякам.

Я хочу сидеть и думать о Блю. Кажется, у меня появляется одержимость. С одной стороны, он все время жутко осторожен и не хочет открывать подробностей своей жизни, а с другой — он вдруг рассказывает столько личного, что я мог бы легко этим воспользоваться и вычислить его, если бы захотел. И я хочу. И в то же время не хочу. Все так запутанно. Он меня запутывает.

— Саймон! — Эбби отчаянно хлопает меня по спине. — Дай ручку.

Я передаю ей ручку, и она бормочет: «Спасибо». Я оглядываюсь и вижу, что все строчат. Миссис Диллинджер написала на доске адрес сайта. Черт его знает зачем, но, наверное, я пойму, когда зайду на него. Переписываю адрес на поля тетради, а потом обвожу его зигзагами, как в комиксах: «ДЫЩЬ!»

Я немного зациклился на том, что родители Блю религиозны. Чувствую себя придурком, честно, ведь я самый большой богохульник в мире. Я даже не знаю, как перестать произносить имя Господа всуе. Хотя, может, ему все равно. Я имею в виду Блю, а не Господа. Но Блю продолжает мне писать, а значит, он не в обиде.

Миссис Диллинджер объявляет короткий перерыв, но это не перемена, так что выходить из класса нельзя и я просто сижу, уставившись в пустоту. Эбби подходит ко мне, приседает и кладет подбородок на мою парту.

— Эй. Ты где сегодня?

— В смысле?

— Ты будто очень далеко отсюда.

Уголком глаза я замечаю, что Мартин пересаживается на чей-то стул ближе к нам. Каждый раз так. Господи, дай мне сил.

— Как дела, ребят?

— Ха-ха, — говорит Эбби. — Смешная у тебя футболка.

На Мартине футболка с надписью: «Говори со мной наукообразно».

— Собираетесь сегодня на репетицию?

— А что, можно не идти? — спрашиваю я и делаю как Лиа — резко отвожу глаза в сторону и прищуриваюсь. Жест менее топорный, чем обычное закатывание глаз. И более эффективный.

Мартин просто смотрит на меня.

— Да, мы идем, — отвечает Эбби немного погодя.

— Точно. Кстати, Спир, — вдруг начинает Мартин, — я хотел с тобой поговорить. — Его щеки порозовели, а на шее под воротником футболки повылезали красные пятна. — Я тут подумал: хочу познакомить тебя с моим братом. Думаю, у вас много общего.

К лицу приливает кровь, и я чувствую это знакомое гребаное пощипывание в глазах.

Он снова мне угрожает.

— Так мило, — говорит Эбби и переводит взгляд с Мартина на меня и обратно.

— Да просто очаровательно, — произношу я и хочу прожечь его взглядом, но он быстро отводит глаза с видом побитой собаки.

Серьезно? Этот говнюк и не такого заслуживает.

— Ну ладно. — Мартин шаркает ногами, все еще глядя в какую-то точку за моим плечом. — Я сейчас просто…

Я сейчас просто заговорю о твоей сексуальной ориентации, будто это мое дело, Саймон. Просто сообщу о ней всей треклятой школе здесь и сейчас, потому что я говнюк, и все будет по-моему.

— Эй, погоди-ка, — выпаливаю я. — Мне пришло вдруг в голову. Не хотите сходить завтра в «Вафл Хаус» после школы? Могу проверить, как вы знаете реплики.

Я ненавижу себя. Ненавижу.

— Нет, конечно, если вы не можете.

— Божечки, ты серьезно, Саймон? Было бы шикарно. Завтра после школы, значит? Думаю, я даже смогу взять мамину машину. — Эбби улыбается и тыкает пальцами мои щеки.

— Да, спасибо, Саймон, — тихо говорит Мартин. — Было бы прекрасно.

— Прекрасно.

Я официально это делаю — позволяю Мартину Эддисону шантажировать себя. Даже не знаю, что чувствую. Отвращение к себе? Облегчение?

— Ты золотце, Саймон, — воркует Эбби.

Я не золотце. Уверен на сто процентов.

* * *

И вот настает вечер пятницы. Я ем уже вторую тарелку картофельных оладий, а Мартин все никак не перестанет засыпать Эбби вопросами. Видимо, так он флиртует.

— Ты любишь вафли?

— Да, люблю, — отвечает Эбби. — Потому я их и заказала.

— Оу.

Мартин неистово и излишне долго кивает, как кукла из «Маппет-шоу».

Они сидят рядом, я — напротив. Нам удалось занять столик возле уборной, где нас никто не побеспокоит. Народу вообще не так уж и много для вечера пятницы. Позади нас недовольная пара средних лет, а у барной стойки два хипстера и несколько девчонок в форме какой-то частной школы едят тосты.

— Ты разве не из Вашингтона?

— Из Вашингтона.

— Классно. А откуда именно?

— Такома-парк. Хорошо знаешь город?

— Да не особо. Мой брат учится в Джорджтауне.

Мартин и его чертов брат.

— Ты в порядке, Саймон? — спрашивает Эбби. — Выпей воды!

Я все кашляю и кашляю. И теперь Мартин предлагает мне свою воду. Пододвигает ко мне стакан. Пусть выкусит. Серьезно. Будто он весь такой спокойный и собранный.

— Значит, ты живешь с мамой? — Мартин снова поворачивается к Эбби.

Она кивает.

— А где твой папа?

— Все еще в Вашингтоне.

— О, прости, пожалуйста.

— Ничего, — коротко усмехается Эбби. — Если бы мой папа жил в Атланте, я бы сейчас не сидела здесь с вами, ребята.

— Ого, он настолько строг?

— Ага, — отвечает она и резко переводит взгляд на меня. — Начнем второй акт?

Мартин странно потягивается вперед, зевает, и я вижу, как он пытается невзначай положить руку на стол рядом с рукой Эбби. Эбби ее сразу же убирает и чешет плечо.

На это неловко смотреть. Неловко и захватывающе одновременно.

Мы пробегаемся по отрывку. Это к слову о катастрофах… Конечно, у меня самого по сценарию нет слов, так что не мне судить, к тому же они стараются, но мы останавливаемся на каждой гребаной реплике, а это уже просто смешно.

— Его увезли, — говорит Эбби, прикрывая слова на странице рукой.

Я киваю.

— Увезли в.

Она зажмуривается:

— В карете?

— Правильно.

Она открывает глаза, и губы ее беззвучно двигаются. Карета, карета, карета.

Мартин глядит в пустоту, растирая кулаком щеку. У него очень выраженные костяшки. У Мартина все выраженное: огромные глаза, длинный нос, пухлые губы. Смотреть на него утомительно.

— Мартин.

— Прости, моя реплика?

— Плут сказал, что Оливера увезли в карете.

— В карете? Какой карете? Где карета?

Почти. Не точно. Всегда почти. Мы начинаем сцену заново, и я думаю: сейчас вечер пятницы. Теоретически я мог бы напиваться где-то на вечеринке. Или быть на концерте.

Я мог бы быть на концерте с Блю.

Но вместо этого я развлекаюсь с Оливером, которого увозят в карете.

Снова, и снова, и снова.

— Я никогда этого не запомню, — расстраивается Эбби.

— Разве нам не дали время до конца рождественских каникул? — спрашивает Мартин.

— Да, но Тейлор уже все выучила.

Персонажи Эбби и Мартина важны в постановке, но у Тейлор главная роль, ибо именно она играет Оливера в пьесе «Оливер!».

— Но у нее фотографическая память, — говорит Мартин. — Якобы.

Эбби улыбается одними уголками губ.

— И очень быстрый метаболизм, — добавляю я.

— И натуральный загар, — вставляет Мартин. — При том что она никогда не загорает. Она родилась такой.

— М-да, Тейлор и ее загар, — протягивает Эбби. — Я ужасно завидую.

Мы с Мартином начинаем хохотать. Эбби явно выигрывает по части меланина.

— Будет странно, если я закажу еще одну вафлю? — интересуется Мартин.

— Будет странно, если не закажешь, — говорю я.

Немного не догоняю происходящего. Я почти чувствую, что привязался к Мартину.