Сегодня первый день школы после каникул, и я серьезно подумываю просидеть до вечера на парковке. Не знаю, как объяснить. Мне казалось, все в порядке. Но теперь, оказавшись здесь, я не могу даже выйти из машины. При одной мысли об этом меня подташнивает.

Нора говорит:

— Я точно тебе говорю: никто уже ничего не вспомнит.

Я пожимаю плечами.

— Тот пост висел на сайте сколько? Три дня? А прошло уже больше недели.

— Четыре, — поправляю я.

— Сомневаюсь, что кто-то вообще читает этот блог.

Мы идем по атриуму как раз, когда звенит первый звонок. На лестнице толкучка. Вроде бы никто не обращает на меня особого внимания, и, несмотря на все недавние заверения Норы, я вижу, что она тоже испытывает облегчение.

Я двигаюсь с толпой, пробираясь к своему шкафчику, и, кажется, наконец-то начинаю расслабляться. Пара человек машет мне как обычно. Гаррет, с которым мы сидим за одним столом на ланче, кивает и говорит: «Как дела, Спир?»

Я бросаю рюкзак в шкафчик и достаю учебники английского и французского. Никто не подсунул мне никаких гомофобных записок, что уже неплохо. И не вырезал слово «педик» на дверце шкафчика, что и вовсе хорошо. Я почти готов поверить, что дела в Криквуде налаживаются или что никто-таки не видел пост Мартина.

Мартин. Господи, даже думать не хочу о том, как увижу его тупое злобное лицо. И, черт побери, естественно, первый урок у нас вместе.

При мысли о встрече с ним во мне по-прежнему шевелится тихий ужас. Я стараюсь просто дышать.

Когда я захожу в крыло, где преподают языковые дисциплины, и спускаюсь по лестнице, в меня чуть не врезается футболист, которого я едва знаю. Я отступаю, пытаясь сохранить равновесие, но он кладет руку мне на плечо и смотрит прямо в глаза.

— Ну, приветики, — говорит он.

— Привет…

Потом он обхватывает ладонями мое лицо и притягивает к себе, будто собирается поцеловать.

— Чмок! — Он улыбается, и лицо его так близко, что я чувствую тепло его дыхания.

Все вокруг ржут, как долбаный Элмо. Я вырываюсь из хватки, щеки горят.

— Ты куда это, Спир? — выкрикивает кто-то. — Макгрегор тоже хочет!

И все снова начинают ржать. Блин, я ведь даже никого из них не знаю. Не понимаю, почему, черт побери, им так смешно.

На уроке английского Мартин на меня не смотрит. Но Лиа и Эбби все равно весь день ведут себя как чертовы питбули — бросают презрительные взгляды во все стороны, стоит кому-то странно на меня покоситься. Ну, это реально очень мило. Все не так ужасно.

Кое-кто перешептывается и смеется. А еще пара ребят ни с того ни с сего широко улыбается мне в коридоре (что бы это ни значило). Две лесбиянки, которых я даже не знаю, подходят к моему шкафчику, обнимают меня и оставляют номера своих телефонов. И еще минимум десяток натуралов считает своей обязанностью сообщить мне о своей поддержке. Одна девушка даже заверяет, что Иисус по-прежнему меня любит.

В общем, тонна внимания. У меня аж кружится голова или типа того.

За ланчем девчонки берутся обсудить и оценить миллион парней, которые, по их мнению, в перспективе могут составить мне пару. И это все офигеть как смешно до тех пор, пока Анна не выдает шутку, что Ник — гей. Тот сразу же вешается на Эбби, и, конечно, настроение Лии теперь безнадежно испоганено.

— А давайте Лии тоже найдем парня! — предлагает Эбби, и, честно, меня аж передергивает.

Я люблю Эбби и знаю, она просто пытается разрядить обстановку, но Господи Иисусе. Иногда она умудряется ляпнуть как раз то, чего не следовало бы.

— Спасибочки, но вот уж нахрен, — отвечает Лиа тошнотворно милым тоном. Глаза ее при этом похожи на искрящиеся раскаленные шары ярости. Она резко встает и молча задвигает стул.

Как только она уходит, Гаррет переводит взгляд на Брэма, и тот закусывает губу. Я вполне уверен: это код натуралов, обозначающий, что Брэму нравится Лиа.

И не знаю почему, но меня это ужасно бесит.

— Если втюрился в нее, просто позови погулять, — говорю я Брэму, и он сразу же краснеет.

Не понимаю, что со мной. Просто задолбали гетеросексуалы, которые не могут взять себя в руки.

Каким-то образом я доживаю до репетиции. Впервые мы репетируем без сценариев и сразу же начинаем прогон больших совместных сцен. Сегодня с нами аккомпаниатор, и все собранны и энергичны. Наверное, людей просто осенило, что до премьеры осталось меньше месяца.

Но посреди песни карманников Мартин вдруг замолкает. И Эбби говорит:

— Да вы, мать вашу, шутите.

И с минуту все, переглядываясь, молчат. Только на меня стараются не смотреть. Какое-то время я не понимаю, что происходит, но потом прослеживаю за взглядом Эбби. Она смотрит в конец зала: там, перед двойными спиралями, стоит пара смутно знакомых парней. Кажется, в прошлом году мы вместе ходили на ОБЖ. На одном из них толстовка с капюшоном, пластмассовые очки и юбка поверх брюк цвета хаки. Оба парня держат огромные плакаты.

У одного написано: «Как делишки, Саймон?»

А у парня в юбке: «ШОК ШОК — в ПОПКИ ХОДОК!»

Они двигают бедрами, изображая совокупление, и еще какой-то народ в это время заглядывает в зал и смеется. Одна девчонка так надрывается от смеха, что держится за живот. Другая восклицает: «Ну хватит, ребят! О боже, вы такие злые». Но все равно смеется.

Странно, я даже не краснею. Кажется, будто я наблюдаю за происходящим в миллионе миль отсюда.

И тут вдруг (кто бы мог подумать!) Тейлор, черт ее, Меттерних сбегает по ступенькам со сцены и бежит по проходу зрительного зала. Эбби — прямо за ней.

— Вот дерьмо, — говорит парень в юбке, а второй хихикает.

И потом оба уматывают из зала, хлопнув дверьми.

Тейлор и Эбби мчат за ними, и потом крики и топот ног сливаются в общий гомон. Мисс Олбрайт бежит следом, а мы с остальными ребятами просто стоим на месте.

Только в итоге я оказываюсь на одной из платформ, зажатый между двумя двенадцатиклассницами, которые приобнимают меня за плечи.

Краем глаза я замечаю Мартина. Он закрыл лицо руками и выглядит поверженным.

Несколько минут спустя Эбби врывается обратно в зал, а за ней, приобнимая Тейлор, входит мисс Олбрайт. Тейлор вся пошла пятнами и раскраснелась, будто плакала. Я смотрю, как мисс Олбрайт провожает ее до первого ряда, усаживает рядом с Кэлом, а потом, опустившись на колени, с минуту о чем-то с ними говорит.

Эбби сразу поднимается ко мне на сцену, качая головой.

— Люди — отстой, — говорит она.

Медленно киваю.

— Честно, я думала, Тейлор треснет одного из них.

Тейлор Меттерних? Серьезно? Почти ударила парня?

— Ты шутишь.

— Нет, правда, — уверяет Эбби. — Я сама была на грани.

— Молодцы, — говорит Брианна, двенадцатиклассница.

Бросаю взгляд на Тейлор. Она откинулась на спинку кресла, закрыв глаза, и шумно дышит.

— Но она его не ударила, так ведь? Не хочу, чтобы из-за меня у нее были неприятности.

— О божечки, не говори так! — восклицает Эбби. — Ты ни в чем не виноват, Саймон. Эти парни — придурки.

— Это не должно сойти им с рук, — замечает Брианна. — Разве у нас нет политики нулевой толерантности?

Но политика нулевой толерантности к травле применяется в Криквуде примерно так же строго, как гребаный дресс-код.

— Не волнуйтесь, — говорит Эбби. — Они сейчас в кабинете у мисс Найт. Думаю, их мамочкам уже звонят.

И, само собой, через несколько секунд мисс Олбрайт собирает всех в круг на сцене.

— Мне жаль, что вам довелось это увидеть. — Она смотрит прежде всего на меня. — Это было крайне неуважительно и неуместно, и я хочу, чтобы вы знали: меня это серьезно задело.

Мисс Олбрайт замолкает, и, подняв на нее взгляд, я понимаю, что она просто в ярости.

— К сожалению, на этом нам придется закончить сегодняшнюю репетицию, потому что мне надо разобраться со случившимся. Знаю, это идет в разрез с нашими планами, за что приношу извинения. Продолжим репетировать завтра.

Потом мисс Олбрайт подходит ко мне и опускается на корточки у моей платформы.

— Ты в порядке, Саймон?

Я чувствую, как немного краснею.

— В порядке.

— Ну хорошо, — говорит мисс Олбрайт тихо. — Просто знай, что этих мудаков отстранят от занятий. Без шуток. Только через мой труп они отвертятся.

Мы с Эбби и Брианной просто таращим на нее глаза.

Я никогда раньше не слышал, чтоб учителя так грубо выражались.

* * *

В итоге Эбби застревает в школе в ожидании последнего автобуса, поэтому мне ужасно неловко. Не знаю. Просто кажется, что все это отчасти моя вина. Но Эбби просит не смешить ее подобными заявлениями и уверяет, что может убить время, наблюдая за соккеристами.

— Я пойду с тобой, — говорю я.

— Серьезно, Саймон. Езжай домой и отдохни.

— Но что, если я хочу поиздеваться над Ником?

Это железный аргумент. Мы срезаем путь через коридор с кабинетами естественных наук, спускаемся по задней лестнице и проходим мимо кабинета музыки, где за закрытыми дверями кто-то устроил отпадную барабанногитарную движуху. Звучит почти профессионально, только вот голоса немного странные и на удивление басовитые. Пока мы идем, Эбби пританцовывает под барабанный бой, а потом мы выскакиваем через боковую дверь и оказываемся неподалеку от площадок для соккера.

На улице охренеть как холодно. И как только соккеристы ходят в шортах и с голыми ногами? На одной из площадок мелькают десятки конских хвостов — это тренируются девчонки. Мы проходим мимо — туда, где парни обегают оранжевые конусы и пинают друг другу мяч. Эбби перекидывает руки через ограждение и прислоняется к нему, наблюдая за игроками. Многие из них надели под футболки лонгсливы из спандекса, а кое-кто даже напялил на ноги щитки. И у всех у них спортивные икры. Так что вид очень даже ничего.

Тренер дует в свисток, и парни ненадолго собираются вокруг него, чтобы выслушать наставления. Потом расходятся — передают друг другу бутылки с водой, гоняют мячи и разминают ноги. Ник сразу подбегает к нам, улыбающийся и порозовевший, — и Гаррет с Брэмом подходят следом.

— Странно, что вам устраивают еще один просмотр, — говорит Эбби.

— Еще как, — кивает Гаррет, тяжело дыша. Он весь мокрый и раскрасневшийся, и глаза у него цвета электрик. — Это, типа, формальность. Просто чтобы решить, — он замолкает, переводя дыхание, — решить, куда кого поставить.

— А, ясно.

— А вы что — прогуливаете репетицию? — спрашивает Ник, улыбаясь Эбби.

— Вроде того, — отвечает она. — Я подумала: «М-да, самое время пойти построить глазки соккеристам». — Потом приближается к Нику и широко улыбается, глядя на него.

— Неужели? — любопытствует Ник.

Мне начинает казаться, что мои уши здесь лишние.

— Значит, все хорошо? — спрашиваю я, поворачиваясь к Гаррету и Брэму.

— Довольно-таки, — отвечает Г аррет, а Брэм кивает.

Забавно: я обедаю с этими парнями пять дней в неделю, но общаемся мы всегда только в группе. Мне бы хотелось узнать их получше. Пускай даже Брэм теряет голову при виде Лии. Не знаю. Но, по крайней мере, и он, и Гаррет, абсолютно нормально ведут себя весь день, хоть и узнали о моей ориентации, а такого я не ожидал от спортсменов.

И, кстати, Брэм — милашка. Он прямо очень-очень милый. Стоит совсем близко к ограждению, весь такой мокрый, в белой водолазке под футболкой. Говорит он редко, но у него мегавыразительные карие глаза. А еще темная кожа, мягкие темные кудри и чудные узловатые пальцы.

— А что, если вы правда завалите прослушивание? — спрашиваю я. — Вас могут выкинуть из команды?

— Прослушивание? — с мягкой улыбкой переспрашивает Брэм.

И когда он смотрит на меня, в груди сладко ноет.

— Просмотр. — Я краснею. Улыбаюсь ему в ответ. И сразу же чувствую себя виноватым.

Из-за Блю. Пускай он не готов. Пускай он — всего лишь слова на экране ноутбука.

Просто ощущение у меня такое, будто он мой парень.

Даже не знаю.

* * *

Может, дело в зимнем воздухе, а может — в икрах парней-соккеристов, но даже после всего произошедшего сегодня у меня вполне хорошее настроение.

Было — пока я не пришел на парковку. Потому что Мартин Эддисон стоит, прислонившись к моей машине.

— Где тебя носило? — спрашивает он.

Я жду, когда он отойдет. Черт, я даже смотреть на него не хочу.

— Можем мы поговорить? — продолжает он.

— Мне нечего тебе сказать, — говорю я.

— Ну ладно. — Мартин вздыхает, и я буквально вижу его дыхание. — Саймон, я должен… Я должен серьезно извиниться.

Я просто стою столбом.

Он вытягивает руки в перчатках и хрустит костяшками пальцев.

— Господи, мне… Мне так жаль. Я не знал… То есть не думал, что люди до сих пор способны на такое дерьмо.

— И правда, кто бы мог подумать? Ведь Шейди-Крик — это центр прогресса!

Мартин качает головой.

— Я правда не думал, что это так важно.

Мне даже и ответить нечего.

— Слушай, прости, ладно? Я взбесился. Из-за Эбби. Не думал головой. И потом мой брат всыпал мне по первое число, и я… Теперь я чувствую себя дерьмом, понимаешь? И вообще, скриншоты я удалил сто лет назад, клянусь. Так что, может, это… скажешь что-нибудь? Пожалуйста?

Я чуть не расхохотался.

— И что, мать твою, я должен сказать?

— Не знаю, — бормочет Мартин. — Я просто пытаюсь…

— Окей, давай так. Я думаю, что ты говнюк. Самый последний говнюк. Черт, даже не притворяйся, будто не знал, к чему это приведет. Ты меня шантажировал. Это ведь… Блин, разве не в этом был весь смысл? Унизить меня?

Мартин качает головой и открывает рот, чтобы ответить, но я обрываю его на полуслове.

— И знаешь что? Не тебе решать, важно это или нет. Для меня это, мать твою, важно. Я хотел сам… Это мое личное дело. И я решаю, когда, где и кому рассказывать и как я хочу это сделать. — У меня вдруг перехватывает дыхание. — Так что, да, ты лишил меня всего этого. И потом втянул Блю. Серьезно? Ты полный мудак, Мартин. Черт, мне смотреть на тебя тошно.

Он плачет. Старается сдерживаться, но по щекам его катятся слезы. И внутри меня что-то обрывается.

— Так что можешь отойти от моей машины и оставить меня, черт подери, в покое?

Мартин кивает, опускает голову и быстро уходит.

Я сажусь в машину. Завожу ее. И начинаю всхлипывать.