Когда мне было восемь, живущая по соседству девочка Бет как-то нашла упавшее птичье гнездо. Оно лежало прямо на границе, разделяющей наши дворы. Мне не разрешали заходить к ним, а она ни разу не бывала у нас. Эта граница стала для нас серьезной преградой, которая вставала между нами везде и всюду: дома, в академии и даже в компании соседских девочек, с которыми мы играли. Бет подговорила и остальных подруг не общаться со мной, так что я оказалась в изоляции. Ее подначки заставляли меня робеть и смущаться перед ней, и, вместо того чтобы сделать шаг вперед, я всякий раз испуганно отходила назад. И в тот день, когда я увидела, как она толкает палкой упавшее гнездо, я молча наблюдала за этим со стороны, пока не заметила внутри голубоватый проблеск.

— Стоп, — слово это прозвучало едва слышно, уловить его можно было с огромным трудом, однако на улице было очень тихо, и Бет подняла голову. Наши взгляды встретились, и палка замерла в воздухе.

— Что ты сказала? — спросила она тоном, который должен был тут же поставить меня на место.

Однако голубые блики всколыхнули что-то внутри меня, и я повторила приказ — на этот раз громче.

Бет подошла ближе к границе, но пересекать ее не стала. Вместо этого она подвинула гнездо палкой на мою сторону.

— Вот, — насмешливо сказала она. — Держи свое драгоценное гнездо. Оно теперь абсолютно бесполезно, потому что мама-птичка больше в него не вернется. Им не нужны их яйца, если кто-нибудь потрогал их.

Во мне клокотала ненависть, но я лишь молча стояла на своей стороне и смотрела, как она уходит домой. Бет открыла дверь и в последний раз оглянулась на меня. Во взгляде ее сквозило пренебрежение. Потом я еще долго смотрела на гнездо, из которого на траву выкатились два яйца. Глядя на них, я подумала о нас с сестрой — две сестренки, два потерянных воробушка. Затем, набрав в руки побольше сухих листьев, я осторожно положила яйца обратно в гнездо и аккуратно установила его в ветвях дерева, растущего на нашем дворе. И все же этот скромный жест не смог успокоить горевшую в моей груди ярость.

Я смотрела на гнездо и ужасно переживала из-за того, что не могу защитить эти маленькие жизни, вплетенные в паутину всего сущего. Дерево и гнездо вдруг подернулись сияющей рябью, и я увидела нити, пронизывавшие все вокруг. Тогда я потянулась и провела пальцами по одной из них. Конечно, я и раньше слышала о ткани жизни, однако впервые увидела воочию эти горизонтальные линии, переливавшиеся всеми цветами радуги и формировавшие каждую мелочь в окружающем мире. Я все глядела на них и наконец заметила, что они медленно двигались вперед, все дальше и дальше от меня. Это была не просто ткань бытия, это были нити времени. Интуитивно я ухватилась за одну из золотых нитей и поразилась, до чего шелковистой она была. Я попыталась оттянуть ее назад, к тому моменту, когда мама-птичка еще защищала своих малышей. Но нить ускользнула. Что бы я ни делала, нити продолжали двигаться вперед. Пути назад не было.

Мама-птичка так никогда и не вернулась. Каждое утро я проверяла голубоватые яйца до тех пор, пока однажды это не заметил папа. Тогда гнездо исчезло. Я не дотрагивалась до яиц, но, видимо, мама-птичка просто не знала, где искать исчезнувшее гнездо.

Кругом была тьма и сырость. Проводя ладонью по полу моей камеры, я чувствовала то ребристую, то гладкую поверхность. Неизменно оставалось лишь одно: она всегда была холодна. Подозрения моих родителей насчет Гильдии имели под собой основания. Интересно, знала ли моя мама, где я? Я представляла, как она кружит по пустому дому, как та птичка, напрасно пытающаяся отыскать свое гнездо.

Если, конечно, мама все еще была жива! Сердце мое на мгновение замерло. К горлу подкатил комок, перед глазами всплыла картина упакованного в мешок окровавленного тела. Ами тоже была у них. Мысль о том, что они могли сделать с ней все, что угодно, заставила мой желудок сжаться в комок. Ни разу за все прошедшие годы тренировок родители не попытались мне что-либо объяснить. Они лишь твердили, что боятся меня потерять. Отец отговаривался повышенной ответственностью, которая возлагается на человека, наделенного большой властью, однако все это долетало до меня в сухих, коротких фразах. Каждый раз, когда отец становился чуть более резким в своих высказываниях, мама шикала на него. Гильдия давала нам еду, контролировала погоду и следила за нашим здоровьем. Правительство всегда казалось мне человечным, но теперь мне необходимо было поверить, что Ами находилась у них в руках. Какие бы преступления я ни совершила, они должны понимать, что сестра была ни при чем. Только теперь я осознала, как сильно я заблуждалась насчет Гильдии и своих родителей. Ами забрали по моей вине. Это мои руки выдали меня на тестировании. Я водила пальцами по шершавым камням до тех пор, пока подушечки не покрылись кровавыми трещинами.

От фактов не убежишь. Родители научили меня скрывать свой талант. От меня требовалось лишь умело притворяться в течение месяца тестирования, и тогда мне удалось бы ускользнуть от системы. Если бы я не была так эгоистична и труслива, если бы не боялась расстроить мать и отца в вечер призыва, ничего из этого могло бы и не случиться. С другой стороны, я даже представить себе не могла, как бы тогда все обернулось. Допустим, я бы рассказала родителям, что сдала экзамен, смогли бы мы тогда убежать? В голове то и дело всплывали воспоминания из детства: родители всегда были очень сильными, но при этом мало с кем общались. Они были абсолютно счастливы друг с другом. Папа постоянно оставлял маме маленькие любовные записочки по всему дому, но, если я вдруг находила такую, это вызывало во мне чувство непонятного протеста. Он относился к ней с таким уважением, которое не часто встретишь в Ромене. Я всегда думала, что их сближает нежелание видеть меня Пряхой, ведь это могло разделить нашу семью, а, кроме семьи, у нас больше ничего и не было. Однако за чудесным фасадом нашего дома скрывались секреты — взять хотя бы мое обучение, которое проводилось втайне от Ами. Родители говорили, что она не поймет, и использовали при этом тот же многозначительный тон, которым обсуждали мое «состояние».

Пребывая в кромешной тьме, я теперь ясно видела только одно. Я просто не хотела считать их действия государственной изменой. Я игнорировала значение их слов, слышала то, что хотела услышать, но не то, что они пытались мне сказать. А теперь я потеряла последний шанс узнать моих родителей по-настоящему. Теперь мне осталось лишь складывать в голове обрывки воспоминаний.

Никто не приходил проведать меня. У меня не было ни воды, ни пищи. Не было и света. С Пряхами так не обращались — видимо, меня наказывали за предательство. В академии нам рассказывали о Ковентри и показывали картинки этих чудовищных башнеподобных сооружений, в одном из которых я, видимо, и находилась. Однако внутри жутких башен Ковентри должны были скрываться чудесные комнаты, красиво убранные, с водопроводом. В моей камере не было даже туалета. Мне приходилось справлять нужду в углу. Запах плесени поначалу перекрывал запах испражнений, однако вскоре все изменилось, и теперь резкая вонь била мне прямо в ноздри. В темноте запахи имеют свойство обостряться, и от смрада у меня уже сводило горло.

Лежа на полу, я пыталась представить свою камеру. Я воображала, что в ней было окно, сквозь которое внутрь проникали солнечные лучи. Кор-мак говорил, что меня доставят в Западный комплекс, где проживала большая часть Прях всего Арраса. Он находился на берегу Бесконечного моря, так что если бы я могла выглянуть наружу, то, скорее всего, увидела бы сосны или даже океан. Ромен был всего в нескольких часах езды от океана, но я ни разу не покидала границ города. Количество людей внутри каждого поселения строго регулировалось, чтобы не повредить хрупкую жизненную паутину, поэтому города всегда находились под неусыпной охраной — для нашего же блага.

Эти комплексы, стоявшие на берегах Бесконечного моря, были расположены в каждом из четырех секторов Арраса. Они-то и контролировали все происходящее. В академии нам показывали лишь упрощенную карту, на которой были отмечены все сектора и их столицы: четыре совершенных треугольника суши, окруженных безграничным океаном, и башни Ковентри, расположенные в четкой симметрии, словно кончики креста. Больше нам видеть не разрешалось. Гильдия не хотела, чтобы школьники допускали мысль покинуть родные города. Нас учили, что, если в один момент с места сорвется слишком много людей, это может нарушить четко структурированную целостность Арраса, поэтому каждое перемещение должно было получать одобрение соответствующих органов, чтобы никто не подвергся опасности. Однако Пряхи обладали привилегией более свободного перемещения, и это ставило их в один ряд с влиятельными бизнесменами и политиками. Только это и привлекало меня в ремесле Прях — возможность увидеть мир, — но тот факт, что больше я никогда не смогу вернуться домой, сводил на нет всю ценность этой привилегии.

Если подумать, других достоинств в жизни Прях не было вовсе. Я больше не могла заставлять себя выдумывать это дурацкое окно, ведь солнца не было. Не было времени. Не было шума насекомых. Я не знала, сколько уже находилась здесь, и думала, не мертва ли я. Я решила заснуть и не просыпаться. Если бы это была загробная жизнь, и бы не видела снов. Но мне не везло: сон мой прерывался жуткими кошмарами. И я снова лежала, вглядывалась в темноту и старалась справиться со своими мыслями. Мой разум вопил от несправедливости происходящего.

А затем дверь распахнулась и внутрь ворвался свет. Он ослепил меня, но потом перед глазами постепенно начали вырисовываться очертания комнатки.

— Аделиса?

Неужели это было мое имя? Я не помнила его.

— Аделиса! — уже не так робко, но по-прежнему скрипуче.

— Отнеси ее в клинику и проведи регидрацию. Через час она должна быть у меня в салоне. — Скрипучий голос проинструктировал кого-то, кого мне не было видно. Второй человек молча направился ко мне. Я услышала стук ботинок о камни, затем меня перебросили через плечо.

— Ну и вонь. Никогда не думал, что из такого тщедушного тельца может выйти столько дерьма, — рассмеялся мужчина, радуясь своему остроумию. — Ладно хоть легкая.

Мне хотелось ответить, что голодание всегда сильно сказывается на весе человека, однако оценивать его глупое чувство юмора не было никакого желания. Кроме того, я была еще слишком слаба, чтобы защищаться.

— Что-то маловата ты для того, чтобы тебя выбирали в Пряхи.

Я промолчала.

— Знаешь, а ведь тебя выбрали еще в процессе тестирования, — продолжил он.

Я начала считать локоны у него на голове. Они были так темны, что казались черными, однако при ближайшем рассмотрении я заметила, что на самом деле волосы были каштановыми. Этот мужчина совсем не походил на других городских парней, выхолощенных до такой степени, что подбородки у них становились одинаково квадратными и гладкими, без единого следа растительности. Даже мой отец каждую ночь брился и полировал ногти. Этот парень пах потом и физическим трудом. Должно быть, он работал больше многих мужчин в Аррасе, ведь меня он нес так, словно я и вовсе ничего не весила. Сквозь тонкое платье я чувствовала, как перекатывались мускулы у него под кожей.

— А ты не слишком многословна, — усмехнулся он. — Что ж, хорошо. Приятно ненадолго избавиться от гнета этих привилегированных крыс, раздающих приказы налево и направо. Хотелось бы мне, чтобы все они онемели, прямо как ты.

— Думаю, даже немые девочки, — прохрипела я, — имеют больше привилегий, чем те отбросы, которым приходится тащить их вонючие тела наверх.

В этот момент я упала и наконец поняла, что мое заключение было очень долгим: удара о каменный пол я просто не почувствовала. Я была настолько готова к чему-то подобному, что тут же села и снизу вверх посмотрела на парня. Оказывается, мои глаза уже привыкли к свету настолько, что я смогла разглядеть отвращение на его лице.

Он выглядел так же, как и пах. Его лицо и шею покрывал толстый слой грязи, но под ним клокотала ярость. Темно-синие глаза, ярко выделявшиеся на грязном лице, пылали, и на мгновение я ощутила странное чувство в животе и снова потеряла дар речи.

— Ты уже можешь идти сама. Я делал тебе одолжение, — прорычал он. — Я-то думал, может, ты другая. Но не беспокойся, ты быстро освоишься среди них.

Я с трудом сглотнула и поднялась на ноги. Устоять на них оказалось непросто, но у меня еще осталась гордость, чтобы не оправдываться и ни о чем не просить. И все же я не могла отрицать, что теперь, когда я наконец-то его увидела, мысль о том, что он дотронется до меня, уже не казалась мне столь неприятной. Девочки не должны были заговаривать с мальчиками по пути домой и уж точно не должны были позволять им оказывать какую-то помощь. Большинство родителей, и мои в том числе, крайне редко вывозили дочерей в город, чтобы избежать слишком раннего контакта девочек с другим полом. Вот только, когда меня коснулись руки этого парня, по всему моему телу словно прошел электрический разряд, и вызвано это было вовсе не скромностью, которую годами воспитывали в нас в академии. Меня охватило желание сказать ему что-нибудь умное, но слова не шли, и я старалась сконцентрироваться на своих шагах. Это было непросто.

— Можешь пожаловаться на меня, когда окажешься на месте. Вполне возможно, они порвут меня на кусочки за то, что я оскорбил новую призванную. — Его слова звучали жестоко, и я с удивлением отметила, что они больно ранили меня. Я обидела его, приравняв к своим мучителям, а он ответил тем, что поставил меня вровень с остальными членами Гильдии.

Он шел так быстро, что я едва поспевала за ним. В мои ноги как будто впивались сотни иголок, но я старалась не отставать. Обернувшись, он увидел, что я ковыляла совсем рядом, и сильно удивился.

— Наверное, уже жаждешь заполучить всю эту навороченную косметику, — ворчливо добавил он, и мне снова захотелось как-нибудь обозвать его. — У Прях самые лучшие косметологи, — продолжил он. — Это одна из привилегий. И все новообращенные бедняжки страстно желают испробовать их искусство на себе. Должно быть, это тяжкое бремя — шестнадцать лет ждать, пока тебе позволят пользоваться помадой.

Я ненавидела, что со мной обращались, как с глупенькой городской девочкой, высшим счастьем для которой было раскрасить лицо, завить волосы и вступить в мир работающих людей. На фотографиях некоторые Пряхи были так накрашены, что напоминали пластиковых кукол, но разговаривать об этом не было никакого желания. Этот парень мог думать, что ему угодно. Он был никем. Я попыталась повторить это про себя еще раз, но получилось фальшиво. Я сама себе не верила.

— Раз тебя посадили под замок, — продолжил он, явно не нуждаясь в моих ответах для поддержания разговора, — значит, ты пыталась бежать. — Наши глаза встретились, и его взгляд как будто потеплел. — Думаю, в тебе есть немного огня, девочка.

Так и было.

— Ты всех девушек немногим младше себя называешь девочками?

— Только тех, которые выглядят, как девочки, — ответил он, специально подчеркнув обидное слово.

— Ну ладно. И сколько же тебе? Восемнадцать? — возмутилась я. Неужели он думал, что грязь на лице скрывала его возраст?

Он ухмыльнулся и покачал головой.

— Я рассудителен не по годам.

Я не спросила почему. Мне не хотелось слишком сближаться с ним — смысла в этом не было. Мы пошли дальше, однако он, не отрываясь, смотрел на меня. Должно быть, он ходил этой дорогой много раз и знал каждый поворот.

— Позволь, я понесу тебя, — предложил он, и в голосе послышались нотки участия.

— Я в порядке, — чересчур резко ответила я, но при мысли о том, что он снова дотронется до меня, шею начала заливать краска.

Он фыркнул и заглянул мне в лицо.

— Итак, ты пыталась бежать?

Я не отводила глаз от двери в конце коридора.

— Дай угадаю, ты думаешь, я донесу на тебя? — Он схватил меня за руку, и мы остановились. Парень склонился ко мне так, чтобы его слова не разносило эхо. — Если ты бежала, то не имеет значения, из-за чего. Ничего не имеет значения, если ты признаешься. Они тебя заметили и наблюдают. Так что послушайся моего совета, притворись, что ничего не знаешь.

Глаза его вспыхнули, словно пламя. Он действительно беспокоился обо мне.

— Но тебе-то какая разница?

— Они убьют тебя, — просто сказал он. — А девчонку, у которой хватило ума бежать, не часто встретишь в наши дни.

— Они и тебя могут убить за такие разговоры, — прошептала я в ответ, и в голосе моем прозвучали отчаяние, страх, все то, что я пережила в камере. Парень как будто понял все невысказанное, что я молча произнесла про себя, и наклонился еще ближе. У меня перехватило дыхание.

Но он лишь пожал плечами.

— Если ты им расскажешь. А ты этого не сделаешь.

Я попыталась скрыть свое разочарование, но он был прав. Доносить на него я не собиралась. Только вот почему — из-за того, что он назвал меня умной, или из-за того, что у нас появился общий секрет? Ни один из нас не был тем, кого мы ожидали увидеть.

Он открыл дверь, и за ней оказался ярко освещенный этаж с чисто-белыми стенами. Мне было странно видеть такое великолепие после заточения в холодной, пропахшей плесенью камере. Мой проводник взмахнул рукой, а затем, как только я переступила порог, прошептал так тихо, что я едва смогла разобрать:

— Кроме того, здесь есть вещи пострашнее смерти.

Кудахтанье косметологов Ковентри слилось в моих ушах в непрерывный гул. Парень оставил меня на верхней площадке лестницы, а девушка проводила в душ. Вода была настолько холодной, что мне показалось, что я больше никогда не смогу согреться, если не подыграю. И теперь я сидела, опустив глаза, тихая, послушная каждому их действию. Было совсем не плохо. Мне дали пушистый белый халат, и, хотя мне и хотелось ненавидеть все это, ощущение того, как мыли и расчесывали мои волосы, принесло мне некоторое облегчение. Наверное, я просто одичала.

Женщина яростно постригала меня, в то время как остальные втирали в мое лицо крем. Бровям придали форму дуги и тут же подчеркнули их карандашом. Затем лицо покрыли молочно-белым тональным кремом, а поверх присыпали пудрой. Я помню, как тщательно моя мама проделывала то же самое, поясняя мне каждый шаг. И всякий раз она, не переставая, щебетала, что мне, когда я вырасту, понадобится гораздо меньше косметики, ведь кожа у меня была удивительно чиста. Она бы ужаснулась, увидев, что они нарисовали сейчас на моем лице. Я представила, как она врывается в комнату и спасает меня от пудры, ярких румян и карандаша для подводки глаз.

— Она жутко костлявая, — заметила женщина-парикмахер, расчесывая мои влажные волосы с огромным количеством геля.

— Она ведь была в камере? — полувопросительно произнесла ее коллега.

Подняв глаза, я ожидала увидеть одно выражение лица — порочное и высокомерное, — однако обнаружила лишь маску безразличия. Голос у нее сорвался и выдал тем самым ее замешательство, однако вовсе не это заставило меня пристально вглядеться в ее лицо. Косметолог была потрясающе красива, и поспорить с ней в этом могла бы лишь женщина-парикмахер. Кожа одной была нежна, как свежий мед, а черные миндалевидные глаза густо подведены. Другая была бела лицом: золотистые косы венцом лежали у нее на голове. Губы ее были красны, как свежая кровь. Я отвела взгляд. Что же они думали о моих тусклых медных волосах и бледной коже? Я больше не смотрела на них; они же все смыли и нанесли макияж заново. Все это время я хранила молчание. Женщины продолжали обмениваться сплетнями, но ни разу не обратились ко мне. Я не знала, чем это было вызвано — тем, что они считали меня намного выше или намного ниже себя. Завершив свое дело, они оставили меня одну на стуле, и я наконец отважилась снова поднять глаза и увидеть свое отражение в зеркальных стенах комнаты. Я смотрела на себя саму со всех сторон и оттого начала казаться себе чужой. В простом белом халате я была похожа на маму — выглядела старше и намного красивее. Я выглядела, как женщина.

Поднявшись, я сделала несколько шагов по направлению к холодному стеклу. Зеркала никогда не привлекали меня, однако теперь они меня успокаивали. Сотни моих отражений взирали на меня, как бы подтверждая мое существование. Я повторяла про себя собственное имя и пыталась увязать его с той женщиной, чьи рыжие локоны ниспадали на белый халат, а изумрудно-зеленые глаза на гладком, безупречной формы лице сияли золотой подводкой. Это было лицо незнакомки. И в то же время мое. Аделисы.

Пока я разглядывала себя, не в силах пошевелиться, сбоку вдруг раздался треск, и я оглянулась, не понимая, каким образом могла повредить зеркало. Однако на его месте вдруг обнаружилась стеклянная панель. Внутрь зашла женщина, и панель бесшумно закрылась позади нее. На ней был эксклюзивный костюм, а черные, цвета воронова крыла волосы были собраны в пучок. Возраст из-за количества косметики определить было невозможно, однако очертания скул, дуги бровей, чересчур высоко поднятые над неестественно фиалковыми глазами, внешне добавляли ей лет. Но манера ее поведения, некая аура власти, дорогой костюм — все это говорило о том, что женщина эта была не обыкновенной Пряхой.

Она заговорила не сразу. Вместо этого она смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом, а я задумалась, позволено ли говорить с Пряхой, и вспомнила юношу, который вывел меня из камеры. «Притворись, что ничего не знаешь». Впрочем, я вряд ли смогла бы просто молчать день за днем.

— Поздравляю с назначением, — прошептала она так тихо, что даже в пустой комнате мне пришлось напрячь слух, чтобы ее понять. Я задержала дыхание, чтобы оно не заглушило ее слова. — Немногим выпадает эта честь, Аделиса. Ты должна гордиться собой. — Улыбка не изменила выражения ее фальшивых глаз. — Меня зовут Мэйла, и в мои обязанности входит встреча и обучение призванных. Мы работаем и с другими девушками. Завтра начнутся ознакомительные занятия. Ты чуть не пропустила их.

— Я прошу прощения, — пробормотала я, не в силах поднять глаз от стыда.

— Сядь, — приказала Мэйла, махнув рукой в сторону единственного стула. — Жизнь Пряхи — это честь. Ты можешь делать то, чего другие не могут. Тебе дается сила.

В ее тихом голосе появилось лихорадочное возбуждение.

— Но, Аделиса, — Мэйла склонилась к моему уху, — ты не должна думать, будто в твоих руках власть.

Мое сердце отстукивало барабанную дробь. Ее послали, чтобы сломать меня или начать это делать, но прием не должен был сработать. Я коснулась большим пальцем шрама в виде песочных часов на запястье и вспомнила последние слова отца. Эта женщина не в силах была меня запугать. Воспоминание об отце породило в моей груди новую волну ненависти, которая быстро распространилась по всему телу, но я поняла, что мне нужно подавить свое желание наброситься на лживую женщину.

Мэйла стояла позади и гладила меня по волосам. Я старалась дышать как можно медленнее. Она улыбнулась, и множество ее отражений тоже растянуло накрашенный рот в улыбке, демонстрируя два ряда совершенных зубов.

— Мы стоим выше всех в Аррасе. — Голос ее теперь звучал спокойно, она говорила нормальным, повседневным тоном. Мэйла стряхнула отрезанные волоски с моих плеч. — Но ты принадлежишь Гильдии.

Принадлежишь. На этом слове я тяжело сглотнула, словно попытавшись забыть его горечь.

— У тебя будет все. — Она наклонилась ниже и положила подбородок мне на плечо, коснувшись моего нового лица холодной, влажной рукой. — Ты будешь молода и прекрасна. — Она потрепала меня по щеке, а затем разразилась тонким, словно звон колокольчика, смехом, точно мы были закадычными подругами. — Ох, Аделиса, жизнь, которая тебя ждет…

Мэйла со вздохом выпрямилась и принялась рассматривать наши отражения в зеркале. Легким движением она вытащила откуда-то тонкую палочку, и я отшатнулась. Мэйла снова захохотала и взмахнула палочкой. На кончике сигареты вспыхнул огонек, который тут же появился и в сотне отражений.

— Я почти завидую, — сказала Мэйла.

— Я весьма польщена, — эти слова дались мне непросто.

Улыбка Мэйлы стала шире — я начинала играть по ее правилам.

— Ну конечно, ты польщена. Только дурак может не хотеть такой жизни.

Она резко обернулась вокруг своей оси, и отчего-то это не показалось мне глупым. Она стала выглядеть лишь еще более внушительно. Более властно.

— Здесь ты красавица, Аделиса. Здесь у тебя есть шанс совершить что-то, а не прислуживать мужчинам, как остальные. Здесь, — задумчиво добавила Мэйла, — ты больше, чем просто секретарь.

По тому, как она посмотрела на меня, я поняла, что Мэйла намекала на мою мать, и заставила себя выдержать ее взгляд.

— Но есть одна вещь, о которой нельзя забывать. — Она наклонилась ко мне, и сигаретный дым ударил мне прямо в нос. — Отсюда не убежать, Аделиса Льюис.

Теперь лицо мое было надежно скрыто под слоем косметики и из зеркала на меня смотрела моя мама.

«Не позволяй ей увидеть твою боль. Ничего ей не показывай».

— Здесь негде спрятаться. — Ее сладкий шепот удивительно напоминал шипение. — Здесь нет даже смерти. Так что выбирай сейчас, на какой ты стороне.

Мысленно я вернулась назад и вспомнила слова своего проводника, который сказал, что бывает кое-что и похуже смерти. Я знала, что это: холодный камень и пылающая тьма.

— Конечно. — Мой ответ был настолько прост, что ничем не мог меня выдать.

Улыбка Мэйлы превратилась в самодовольную усмешку, и я была уверена, что это была единственная настоящая эмоция, которую она решилась показать.

— Что ж, хорошо. — Она похлопала меня по плечу, роняя пепел на белый халат. — Твоя комната ждет тебя.

— Мэйла, — тихо, но твердо начала я, — ты знаешь, что случилось с моей матерью и сестрой?

Я не могла не спросить об этом даже под страхом обнаружить перед ней свою слабость. И все же я старалась выглядеть сильной.

— Могу себе представить, — усмехнулась она, оставив меня предаваться жутким фантазиям, а затем подозвала своего ассистента. Им оказался парень, и это сильно удивило меня. Наверное, у девушек здесь были дела поважнее. Мэйла что-то прошептала ему на ухо, бросая на меня через плечо короткие многозначительные взгляды.

Ее помощник проводил меня в новые апартаменты. Как только мы попали в жилой отсек, стерильный вид исчез и все изменилось. Во-первых, бетонный пол сменился гладким деревянным. Затем стены: они уже были не белыми, а ярко-алыми, гранатовыми. Мы прошли мимо обитых бархатом диванов и мраморных колонн и вошли в сияющий бронзовыми панелями лифт. Все это чем-то напоминало мне здание муниципалитета Ромена. Я вздрогнула. В каждом углу регистрационного зала высились жуткие, вырезанные из камни фигуры. Они словно нависали над людьми, прекрасные и пугающие.

Все здесь было пронизано бьющей через край энергией, но слишком далеко от реальной жизни. Лифт ехал бесшумно, мы поднимались все выше и выше, но мой проводник молчал. Я стояла у него за спиной и смотрела, как блестели и завивались его золотистые волосы. Прическа была не из тех, что одобряла Гильдия, однако, должно быть, должность мальчика на побегушках при с толь могущественной Пряхе давала свои преимущества.

Моя комната оказалась на пятнадцатом этаже, в конце коридора, за дверью сливового цвета, стены были обиты прекрасными резными панелями в кремовых и золотистых цветах. В дальнем конце комнаты полыхал камин, над которым висел портрет женщины, удивительно похожей на новую меня. Разбросанные тут и там коврики были украшены замысловатыми узорами, а вокруг столиков красного дерева громоздились шелковые зеленые и алые подушки.

— Я присмотрю, чтобы тебе принесли ужин. Ты пропустила вечерний прием пищи, — сказал юноша.

Я оглядела комнату, а когда повернулась к нему, он широко ухмыльнулся.

— С-с-спасибо, — выдавила я.

— Здесь лучше, чем в камере, правда? — заметил он, и я более внимательно посмотрела на него: это был тот самый парень, который приказал накачать меня успокоительным в комнате перемещения. Он был выше меня, а плечи его были достаточно широки, чтобы он мог работать телохранителем. Однако, несмотря на сильное тело, на лице его все еще виднелся детский пушок. Его волосы вызвали в моей памяти отрывочные воспоминания о той ночи, в которую меня призвали.

— Ты… — внезапно поняла я.

— Прости за это, — сказал он, и дурацкая улыбка сошла с его лица. — Приказы есть приказы. Если тебя это хоть немного успокоит, ты еще легко отделалась. Я Эрик.

Я холодно посмотрела на его протянутую ладонь. «Ну конечно, давай будем друзьями. Ты всего лишь бросил меня одну в холодной камере, без еды и воды».

При этой мысли мой желудок сжался от голода, напомнив, что в последний раз я ела в кафе станции Нилас.

— Спокойнее мне не стало.

Эрик рассмеялся и покачал головой, в очередной раз показав, каким же болваном он был.

— Я прослежу, чтобы тебе послали побольше еды. Утром начнется обучение.

Я уже готова была отказаться от ужина и от чудесной комнаты с экзотической мебелью. Мне хотелось лишь забиться в какую-нибудь щелку и медленно умереть от голода, но, если бы я так поступила, некому было бы защитить Ами и найти мою мать. Так что я просто отвернулась от Эрика. Дверь за ним захлопнулась, и я осталась одна в этом новом и странном для меня мире.