Но весь этот воинский распорядок и воинский вид не давали права говорить, что «на Шипке все спокойно», особенно к концу пребывания в лагере Ганакер.

Внутри частей, в душе каждого солдата и офицера шла глухая борьба, падала военная дисциплины и моральное состояние людей. Постепенный распад войсковой организации был обусловлен несколькими факторами внутреннего и внешнего порядка.

1. Нарастала неизбежная неудовлетворенность существующим положением, каждый начинал задумываться: как долго будут держать нас в лагере? Мы не нацисты, не СС'овцы, не преступники. Неужели «демократы» американцы не понимают этого? Солдаты и офицеры, несмотря на заявления американских офицеров о «невыдаче в руки советских властей», чаще и чаще начинают приходить к мысли именно о возможности выдачи. Что делать?

Этот вопрос мучает многих. Увеличивается количество побегов из лагеря. Побеги действуют на остающихся в лагере двояко: некоторых они возмущают тем, что люди «бросают в беде своих товарищей», а некоторых увлекают или, во всяком случае, вносят внутреннюю тревогу: «Что же мне делать?»

2. С разрешения американской комендатуры, лагере часто посещают советские представители. Внутри лагеря образовались советски настроенная группа солдат и офицеров, началась агитация с той и с другой стороны и бесконечные споры в палатках. Одни нападают на советский режим, другие «разоблачают» западно-европейский демократизм и, в конечном счете, стоит опять один и тот же вопрос: что делать? Однажды советская группа провела собрание около лагерной сцены. По просьбе ген. Меандрова, официально оформившуюся советскую группу выделили в особые палатки, но общение ее с остальными людьми в лагере, конечно, продолжалось. Лагерь открыто бурлил. Следует заметить, что из Ганакера добровольно выехали в Советский Союз только 418 человек, но вопрос о том — ехать или не ехать — ставили себе большинство.

Добровольно выехали в СССР некоторые старшие офицеры как, например, начальник отдела формирований РОА полковник ДЕНИСОВ, командир сводного полка полковник МАКИЕНОК, преподаватель офицерской школы полковник СКУГАРЕВСКИЙ и др. Все эти лица уходили из лагеря тайно, переходя под защиту советского представительства, находящегося в Ландау. И, как это не странно, тайный побег старших офицеров вызвал своеобразную реакцию: количество просоветски настроенных людей уменьшилось. По отношению ушедших везде слышались эпитеты: «Сволочи!» «Шкурники!» «Шкуру свою спасают за наш счет!» Когда полковник Денисов появился было в лагере с советскими представителями для агитации за возвращение на Родину, то над ним чуть было не устроили самосуд. Спасло его быстрое прибытие американской охраны к месту сборища.

Советская агентура, способствуя распаду целостного войскового организма, главный огонь направила против офицеров, которые стремились поддерживать дисциплину. Одновременно она умышленно «клеймила позором» тех офицеров, которые уходили из лагеря (но не к советам!), говоря, что и офицеры бегут из лагеря, бросают солдат на произвол судьбы. Они боятся ехать домой, страшась справедливого возмездия советского народа. Солдатам нечего бояться, — солдаты должны ехать домой, и им там нечего не будет…

3. В связи с угрозами советских представителей, говоривших, что если в лагере будет вестись антисоветская агитация, то весь лагерь будет репрессирован — значительная часть офицеров, в том числе и старших, стала высказывать недовольство существующим в лагере воинским порядком. Они говорили: «Зачем нам дразнить быка красной тряпкой. Mы делаем, словно нарочно, всё, чтобы показать, что в лагере находится нормальная войсковая часть. Все атрибуты воинской части, как-то приказы по частям РОА, поверки с музыкой, грибы на линейках, сигналы дневальных, дежурных, рапорты, лагерную гауптваху, всё это надо отменить. Надо перестать на что-то надеяться, и понять, что мы превратились в военнопленных и просить американцев отделить офицеров и солдат, как это обычно положено в лагерях военнопленных».

Офицеры, державшиеся подобного образа мыслей (нельзя утверждать, что все они не были просоветски настроены), скоро перешли от слов к делу. Они вели соответствующие разговоры среди других офицеров и даже среди солдат, а тем самым способствовали развалу дисциплины и организованности. Опять всё тот же вопрос мучает людей — что делать?

Командующий группой генерал Меандров в этом вопросе занял совершенно четкую, до конца последовательную линию поведения. Он неоднократно говорил: «Спокойно ждать. Из лагеря никто не должен уходить, уход из лагеря ухудшает положение остающихся. Никаких документов (гражданских) с воли для офицеров и солдат не приобретать. Мы не преступники, а честные идейные борцы и нам нечего бояться выдачи в руки советских властей, порукой тому демократические государственные принципы, существующие в Америке и честное слово американских офицеров. А если бы что-нибудь подобное и началось в лагере, то все мы выйдем на площадь и пусть нас убивают на месте, но я верю, что до этого никогда не дойдет и демократическое правительство Америки, взявшее нас под свою защиту, не даст погибнуть нам»….

Многие из старших офицеров не были согласны с генералом Меандровым. Одно время у них возникла мысль о необходимости создать при Меандрове «Военный совет» с тем, чтобы фактически отстранить его от руководства или даже просто «переизбрать», т. е. потребовать ухода его с должности Начальника группы, а также и ухода с должностей некоторых других офицеров. Этот проект не был осуществлен, потому что офицеры, коим был предложен этот вариант действий, не согласились с ним, считая его вредным в данной обстановке. Смена руководства в лагере («революция») повела бы еще к большему организационному распаду. И к тому же «снимать» Меандрова было уже поздно, поскольку процесс дезорганизации глубоко вкоренился в организм, да и не было подходящей фигуры для замены. Всякий новый «выбранный» начальник лагеря оказался бы в руках и на поводу страстей толпы и как только он попытался проявить свою волю, то немедленно был бы «переизбран». Начались бы бесконечные митинги и выборы «угодных» офицеров (т. е. наименее дисциплинированных) в ротах и командах.

Генерал Меандров, идейно убежденный и ослепленный безграничной верой в демократию, считал, что англо-американцы не дадут погибнуть власовцам. Поэтому, волей-неволей, офицеры, несогласные с его установками, действовали «в обход» его указаний и вопреки им. Это, конечно, также не способствовало поддержанию дисциплины. Перечисленные выше причины распада войсковой организации в группе генерала Меандрова являются фактически делом внутреннего, точнее политического порядка, когда каждый человек с мучительной душевной борьбой должен был ответить на вопрос: что делать?

Внешним фактором общего падения дисциплины и разложения войскового организма стал вопрос питания, вопрос желудка, когда офицеры и солдаты перестают быть солдатами и офицерами и превращаются в сборище, в толпу. Многие переходят вновь в состояние пленных, какими все они еще недавно были в немецких лагерях.

Начиная с первого дня перехода на американскую сторону (т. е. 9. 5. 45) и до 18-го августа, части РОА не находились на плановом снабжении американских хозяйственных организаций, продукты поступали из трофейных запасов со случайных складов и, как говорят, было «то густо, то пусто». Никто не мог сказать, привезут ли завтра хлеб, мясо, картофель, горох, и если и привезут, то сколько. В то время, пока часть размещалась в Кладене, было разрешено производить закупку у местного населения, что при наличии некоторого собственного запаса, позволяло давать людям более или менее нормальный рацион. В Ганакере, первые две недели, вообще категорически были запрещены самозаготовки продовольствия. Потом комендант лагеря то давал разрешение, то отменял его. В конце июня комендант, подполковник Бренон («Грозный Бренон»), в наказание за то, что несвоевременно и не все были собраны лопаты, выданные лагерю, лишил лагерь получения продуктов на пять дней. И в течение этих дней в лагерь не привезли ни одного грамма продовольствия. (К таким «мероприятиям» коменданты лагеря прибегали неоднократно).

Как сказано, продукты поступали нерегулярно и не по норме. Сегодня привезли по 200–250 граммов хлеба, по 70–100 гр. гороха на человека, а завтра ничего, или почти ничего. В течение месяца совершенно не получали соль. Были дни, когда по раскладке на сутки для одного человека вкладывали в котел 6–10 гр. гороха и по 10–20 гр. муки и выдавали на руки по 60–80 гр. хлеба. Были и такие дни, когда горячую пищу совсем не готовили, а людям выдавали на руки суточный рацион 30–50 гр. муки и ничего больше. Из этой муки каждый волен был делать, что угодно. Одни пекли на камнях две лепешечки, другие же варили котелок похлебки.

Нерегулярность и несвоевременность подвоза продуктов обязывало иметь некий запас их хотя бы на сутки. Однако уже в 20-х числах июня «коноводы», из числа наиболее недисциплинированных солдат, донесли коменданту лагеря, что «офицеры не выдают всех продуктов, привозимых американцами, и держат их в складе для себя». Комендант, все тот же «грозный Бренон», не желая вникнуть в суть дела приказал немедленно раздать все продукты и впредь никаких запасов не создавать. Тут, к несчастью, веское последовало наказание лагеря в виде лишения лагеря на 5 суток продовольствия.

Положение в лагере в конце июня и в начале июля было особенно тяжелым. Появились «доходяги», т. е. голодные люди, но еще способные передвигаться. Они с блуждающими глазами ходят по лагерю, вперив взгляд в землю, словно разыскивая, не найдется ли что-нибудь съестного. Они толпами стоят около кухонь, около складов. В момент привоза в лагерный склад продуктов, толпа в 200–400 человек плотной стеной окружает склад и лихорадочными глазами следит, «чтобы всё было роздано, чтобы на складе ничего не осталось». В этой толпе представители всех частей лагеря. Потом они группами расходятся по своим частям, сопровождая людей получивших продукты, и продолжают следить, чтобы на полковых и батальонных пунктах также «ничего не осталось бы». Еще в момент получения продуктов на центральном лагерном складе, добровольные наблюдатели, с бумажкой в руках, высчитывают, сколько и каких продуктов придется на одного человека.

Первое время пытались урезонивать, разъяснять, а затем просто разгонять толпу, но потом бросили делать и это, посколько комендантскому наряду приходилось вступать в драку, чтобы отогнать голодных людей от склада.

На почве хронического недоедания, «доходяги» скоро перешли в разряд не встающих с постели. В начале июля (7–10) до одной трети общего количества людей уже не вставала с постели и не выходила из палаток. Появились вши, но от них избавлялись «чудодейственным» американским порошком. Великое счастье, что в это время в лагере не вспыхнула какая-нибудь эпидемия.

Голод неизбежно привел к тому, что многие из тех, кто еще мог «свободно» передвигаться, стали бегать из лагеря на двое-трое суток. После они возвращались в лагерь с… продуктами. Некоторые покупали у местных крестьян, некоторые зарабатывали, многие просто воровали. В лагерь приносили, главным образом, молодой картофель, затем кур, гусей, хлеб, иногда поросенка или даже овцу и, конечно, табак. Столь же неизбежно в лагере возник базар. Первоначально торговали полутайно, «из-под полы», на тыловых линейках частей, затем базар перешел на главную лагерную площадь. Попытки разгонять торгующих успеха не имели, поскольку у начальника лагеря фактически не было власти, а американцы потворствовали базару, т. е. не принимали сколь-либо решительных мер к его ликвидации.

На базаре можно было купить всё, начиная от кремней для зажигалки и кончая костюмами. Главным, наиболее ходким товаром, был хлеб, табак и сигареты. Стоимость хлеба доходила до 70 марок килограмм. Американские сигареты стоили 5–10 марок, немецкие от 2-х до 5-ти марок. Скоро все деньги лагеря оказались в руках немногих «королей рынка». Говорили, что у некоторых скопилось 30–50.000 марок. После эти «короли» ушли из лагеря. Отсутствие денег не прекратило торговлю, люди перешли на меновую торговлю. Меняли и обменивали всё: часы, кольца, сапоги, шинели, мундиры, рубахи, сигареты и табак и т. д.

Поставщиками продуктов на рынок были, в первую очередь, выезжавшие из лагеря на различные работы солдаты и офицеры, затем солдаты и офицеры «пикировщики» («спикировать» на местном языке означало попасть на крестьянское поле или в деревню) и, в незначительной мере, женщины, приносившие в лагерь, главным образом, хлеб. Каждая из женщин приносила, обыкновенно по средам и по воскресеньям, по две-три буханки хлеба для своего мужа или сына и для близких его товарищей.

Самое трагичное состояло в том, что торговлей занимались не только солдаты, но и часть офицеров. На этом основании солдаты огульно обвиняли всех офицеров в спекуляции. Так уж водится, что если офицер стал торговать и входить в торговые сделки со своим же солдатом, то он перестает быть офицером и солдат может бросить ему любой упрек. Дисциплина явно падала и поддерживать ее стало невозможно.

Много обидного и грубого было сказано в отношении женщин, коих также огульно называли спекулянтками.

Дезорганизованность катастрофически нарастала. Каждое утро у ворот лагеря собиралась тысячная толпа. Это люди, жаждующие попасть на работу вне лагеря. С работы, быть может, удастся кое-что привезти, да и американцы часто раздавали работающим продовольственные пакеты. Никакие расписания, очередности, ни комендантский наряд не помогали. Между официально, в порядке очереди, выделенными сегодня на работу и между «охотниками», т. е. наиболее сильными, нахальными и беспринципными, происходят драки, а американские вахтеры откровенно хохочут, потешаясь над озверевшей толпой. И только, когда дело доходит до серьезной потасовки, американские солдаты ударами прикладов винтовок, резиновых палок, а иногда стрельбой поверх толпы, добиваются водворения подобия некоторого порядка.

Когда стали посылать людей на длительное время на сельскохозяйственные работы, то к генералу Меандрову ежедневно приходили группы по 20–50 человек — делегаты от рот и батальонов — с претензиями: «почему сегодня выделили людей на работу от другой, а не от их части?»

Войсковой организм распался… Говорят, что китайцы первыми пустили в ход пословицу: «кухня есть — война есть». Это совершенно справедливо. В лагере Ганакер, в середине июля, безраздельным начальником людей стал «генерал живот», возродивший немецкий плен, прививший большинству солдат и многим офицерам инстинкты и страсти безликой и многоголосной толпы.

«Генерал живот» овладел умом и сердцем людей, главным образом, потому, что у них невелика была внутренняя спаянность и убежденность, позволяющая переносить более тяжкие испытания.

В одном из писем на имя американского командира ген. Меандров писал: «Плен немецкий, голодный, жестокий, тяжелый и откровенно издевательский был закономерен и понятен нам. Несмотря на тяжесть плена, мы как-то надеялись, что он кончится с окончанием войны. Плен американский гораздо тяжелее для нас в моральном отношении. Мы не понимаем, почему нас держат и как долго еще будут нас держать военнопленными. Впереди у нас неопределенность, которая гнетет людей»…