В ШЕСТЬ ЧАСОВ УТРА, 3-го марта, к княгине Путятиной позвонил по телефону А.Ф. Керенский и сообщил ей, что члены Временного правительства желали бы поговорить с великим князем Михаилом Александровичем. Княгиня, вероятно, уже больше ничему не удивлялась: погромы и пальба на Миллионной, новый император, живущий в комнате рядом со столовой, великий князь, переодетый мужиком, этот телефонный звонок в шесть часов утра, исходящий от главы революционеров... Русское барское гостеприимство вступило тотчас в свои права: княгиня занялась приготовлениями к завтраку для гостей.

В ночь на 3 марта в Таврическом дворце настроение определилось: за исключением П.Н. Милюкова, все, и левые, и правые, сошлись на том, что великий князь не должен принимать престол. П. Н. отказался наотрез подчиниться общему решению. Было постановлено, что обе стороны выскажутся на Миллионной.

Русской общественности всегда была свойственна некоторая любовь к стенограммам. Мы имеем ценные подробнейшие записи трудов Владимирского губернского статистического комитета. Мы можем в любую минуту с совершенной точностью воспроизвести обмен мнений в русском энтомологическом обществе по вопросу об усиках сетчатокрылых. Но заседание 3 марта 1917 года в зеленой гостиной кн. Путятиной, разумеется, велось без записей, и для суждения об одной из самых драматических сцен в тысячелетней истории русского государства нам остается всецело положиться на воспоминания отдельных участников. Пишущий эти строки расспрашивал об этой сцене всех, кого только мог, но в настоящей заметке хотел бы использовать (по необходимости с сокращениями) лишь печатный документ, те же «Дни» г. Шульгина, — документ этот очень ярко написан, да и исходит он от политического врага П. Н. Милюкова:

«Направо от великого князя стоял диван, на котором ближе к великому князю сидел Родзянко, а за ним Милюков.

Пять суток нечеловеческого напряжения сказались... Ведь и Наполеон выдерживал только четыре... И железный Милюков, прячась за огромным Родзянко, засыпал, сидя... Вздрагивал, открывал глаза и опять засыпал...

— Вы, кажется, хотели сказать?

Это великий князь к нему обратился.

Милюков встрепенулся и стал говорить.

Эта речь его, если это можно назвать речью, была потрясающая...

Головой — белый, как лунь, лицом сизый от бессонницы, совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он не говорил, он каркал хрипло...

— Если вы откажетесь... Ваше Высочество... будет гибель. Потому что Россия... Россия потеряет... свою ось... Монарх — это ось... Единственная ось страны!!.. Масса, русская масса... вокруг чего... вокруг чего она соберется? Если вы откажетесь... будет анархия! ... хаос... кровавое месиво... Монарх — это единственный центр... Единственное, что все знают... Единственное — общее... Единственное понятие о власти! ...пока... в России... Если вы откажетесь... будет ужас... полная неизвестность... ужасная неизвестность... потому что не будет... не будет присяги!... не будет государства... России... ничего не будет...» (В. Шульгин, стр. 237-8).

«Это была как бы обструкция! — рассказывал мне другой участник совещания. — Милюков точно не хотел, не мог, боялся кончить. Этот человек, обычно столь учтивый и выдержанный, никому не давал говорить, он обрывал возражавших ему, обрывал Родзянко, Керенского, всех...»

Да, это была волнующая сцена, замечательная во многих отношениях. Большой честью для России всегда будет то обстоятельство, что из людей, собравшихся в зеленой гостиной, в эти минуты для себя никто ничего не желал, да и не мог желать. О великом князе я говорил выше. Но какие личные интересы могли быть у остальных? Независимо от решения великого князя, власть все равно должна была достаться этим людям, — других ведь и не было. Помнится, Вл. Соловьев говорит где-то о потрясающе-парадоксальном смысле русской истории. В самом деле, трудно найти сцену подобного характера в истории западноевропейских государств: отказывавшегося от престола потомка двадцати царей, мыслями, чуть-ли не языком больших людей старого строя, мыслями Ордын-Нащокина и Дм. Голицына, Сперанского и Витте, убеждал принять корону — П.Н. Милюков!

В классной 12-летней дочери кн. Путятина В.Д. Набоков и Б.Э. Нольде, сидя за партой, на большом листе школьной «в одну линейку» бумаги, писали акт отречения трехсотлетней династии. В четвертом часу дня, за той же партой, его подписал великий князь.

Павел Николаевич не присутствовал при этой сцене, — не легко дается зрелище «головы Газдрубала». Не оставшись завтракать па Миллионной, П.Н. Милюков отправился домой. Он заявил, что в правительстве остаться не намерен. В душе у него было глубокое, беспросветное отчаяние.