Эта небольшая книга очень интересна. Она написана человеком, «хорошо знавшим Троцкого с 1896 г., с первых шагов его политической деятельности и почти непрекращавшим связей с ним в течение около 20 лет». Написана она объективно и, в сущности, почти не касается ни нынешних взглядов Троцкого, ни всей его работы в период 1917-1921 гг. Сам автор принадлежит к социал-демократической партии и к большевизму относится отрицательно. Личность коммунистического лидера, с которым он на «ты», ему, по-видимому, внушает антипатию, но это нисколько не мешает г. Зиву отмечать выдающиеся дарованья Троцкого.

Троцкий, несомненно, человек даровитый: и как митинговый оратор, и как газетный фельетонист он далеко возвышается над посредственностью. Остальные его таланты следует, по-видимому, в значительной мере отнести на счет человеческого воображения, очень легко поддающегося гипнозу «успеха» и особенно обстановки — красных мундиров, бронированных автомобилей и царских поездов. О военно-организационных способностях народного комиссара по делам войны говорят разное. Во всяком случае, поход 1920 г. на Варшаву своим стилем напоминает не столько Наполеона или Карно, сколько генералов Сухомлинова и Рененкампфа. Во всякой другой стране после такого похода с финалом в Рижской ратуше вместо апофеоза в Лазенковском дворце военного министра по меньшей мере попросили бы удалиться в отставку. Во всякой другой стране, впрочем, и министра иностранных дел попросили бы заняться составлением мемуаров после результатов вроде тех, которые в 1918 году были достигнуты в Брест-Литовске. Но большевистскую Россию аршином общим не измерить, а удивляться ее особенной стати давно всем надоело... В общем, несмотря на категорическое заявление г. Зива о «необыкновенных стратегических дарованиях» Троцкого, позволительно усомниться даже в том, чтобы он обладал сколько-нибудь выдающимися организационными способностями. В личных воспоминаниях г. Зива, для нас, разумеется, более ценных, чем его отзывы понаслышке, Троцкий рисуется человеком истерического душевного уклада. Эти свойства его характера, подтверждающиеся и сведениями из других источников, плохо вяжутся с организационным талантом, да и уж очень поздно — на пятом десятке — стал Троцкий волей судьбы проявлять свои «необыкновенные стратегические дарования». К нему с некоторым правом можно было бы приложить злое слово Флоке о генерале Буланже: «В ваши годы, сударь, Наполеон давно умер».

Как теоретик Троцкий ничем не выдается и совершенно неинтересен. Знаний у него чрезвычайно мало; в этом отношении Ленин, Луначарский, Воровский, Каменев, Ларин далеко его превосходят. Все то, что Троцкий до сих пор пытался внести в теорию и литературу большевизма, несмотря на его выдающиеся способности журналиста, поражало убожеством однообразно крикливой фразеологии. Достаточно прочесть любую страницу любого его произведения в серьезном жанре, чтобы со спокойной совестью, если не с зевком, отложить это произведение в сторону, ибо на любой другой странице будет то же самое: из десятка социально-политических «измов» и из сотни звонких фраз, составляющих скудный багаж мысли Троцкого, можно, разумеется, составить произвольно большое число комбинаций и заполнить ими произвольно большое число страниц.

В данном отношении личные воспоминания г. Зива вполне подтверждают то впечатление, которое оставляют книги Троцкого.

Последний, как известно, много раз менял свои взгляды. Большевик он даже не «мартовский», а августовский, ибо примкнул к партии Ленина всего месяца за два до октябрьского переворота. Мерргейм в своей недавно вышедшей брошюре («Синдикализм в опасности») сообщил весьма интересные подробности относительно роли Троцкого в Циммервальде. После ожесточенного словесного боя, который Мерргейму пришлось там выдержать против Ленина, Троцкий прислал вождю умеренных французских синдикалистов письмо, в котором он горячо его поздравлял за блестящую «защиту истины против Ленина». Из книги г. Зива мы узнаем, что в молодости Троцкий был народником и однажды даже произнес речь, в которой заключалась «самая грубая, площадная ругань против марксизма, с трескучими проклятиями и прочими атрибутами дешевого, но забористого ораторского искусства». Цель такого стиля речи заключалась, по словам г. Зива, в желании «оплевать и возможно больней уязвить» одну марксистку, которая впоследствии стала первой женой Троцкого. Марксистская благодать осенила нынешнего большевика лишь впоследствии — и он с такой же легкостью перешел из народников в марксисты, как впоследствии из меньшевиков в большевики. Официальное образование Троцкого закончилось в Николаевском реальном училище. Да и неофициальное не пошло много дальше. «Усидчивые кропотливые занятия для приобретения солидных знаний и обогащения своего умственного багажа, — говорит г. Зив, — по-видимому, мало привлекали его. Он принимал самое горячее участие во всех спорах в “салоне” Франца, фактически не прочитав ни одной книги, как народников, к которым он себя причислял, так и марксистов, против которых он с таким остервенением боролся». Эти свойства юного Троцкого нашли совсем недавно подтверждение в его выступлении на конгрессе Третьего Интернационала. В точных предсказаниях социальной революции, неизбежно наступающей в разных странах Европы, и в точнейших экономических выкладках, на которых эти предсказания покоились, чувствовались те же развязность и бойкость мысли николаевского реалиста, теперь особенно приставшие Троцкому как вполне военному человеку.

Из книги г. Зива можно узнать и несколько таких черточек личности Троцкого, которые в его политической деятельности выражения не находят. Так, он, оказывается, чрезвычайно любит друзей — «как крестьянин свою лошадь», по выражению г. Зива. При этом любовь его к друзьям изливается в форме ласк: «он умел быть нежным, обнимал, целовал и прямо засыпал ласками». Кроме того, он подвержен каким-то обморокам и припадкам, которым г. Зив приписывает эпилептическое происхождение...

Этот даровитый дегенерат прочно вошел в историю. Вокруг большевиков уже создалась легенда, и разрушить ее нам, современникам, свидетелям и очевидцам, много труднее, чем большевикам было разрушить Россию. Если Троцкий окончит свои дни не совсем естественным образом, то, конечно, о нем будут писаться восторженные биографии вроде той, какую чудак Hamel написал о Максимилиане Робеспьере.

Существует очень распространенное мнение, по которому только история и потомство способны произвести справедливый приговор над людьми вообще — и над политическими деятелями в частности. Я склонен утверждать обратное: только современники видят политического актера таким, каков он в действительности; ореол, часто совершенно незаслуженный, еще чаще совершенно нелепый, создает ему время, «the beautifier of the past»...

Будущим обожателям Троцкого, вероятно, придется изучать облик своего героя главным образом по наследству из сотни тысяч срочных телеграмм и всякого рода прокламаций, написанных суконным языком коммунистического Охотного ряда: больше от Троцкого ничего не останется. Теорию гигантского коммунистического эксперимента надо будет изучать по книгам Ленина — и отчасти, быть может, Бухарина. Тем не менее историческая роль Троцкого остается чрезвычайно выигрышной. «Для истории, — говорит г. Зив,— интересующейся сущностью исторических явлений, сокровенными пружинами общественных движений, выступит на первый план Ленин. Эта история пройдет мимо Троцкого как несущественного, хотя эффектного эпизода». В такой форме замечание автора, быть может, чересчур категорично: решающее значение в данном случае будет иметь развязка—финиш большевистской course des abîmes, на котором драматическое столкновение обоих вожаков коммунистической партии представляется чрезвычайно вероятным, если не совершенно неизбежным.